История династии Романовых

ИМПЕРАТОР ПАВЕЛ I - СЫН ЕКАТЕРИНЫ И?

Принятый царем Петром I закон о престолонаследии позволял императору назначать наследника по своему выбору. В Клятвенном обещании к Манифесту от 5 февраля 1722 года говорилось: «А ежели же и определенного в наследники, видя какие непотребства, паки отменить изволят, и то в их же величества воли да будет…» Петр надеялся таким образом продолжить свои реформы в российском государстве. Но в процессе борьбы за власть различных претендентов закон этот превратился в свою противоположность. Получили распространение дискредитирующие конкурентов «династические слухи». По словам НЛ. Эйдельмана, «слух о том, что отцом его (Павла Петровича - В. К.) был не Петр III, а граф Салтыков, позже осложняется легендой, будто бы и Екатерина II не была матерью великого князя (а вместо рожденного ею «мертвого ребенка» доставили по приказу Елизаветы Петровны грудного «чухонского» мальчика)».

Крупнейший знаток потаенной истории и литературы XVIII века Я.Л. Барсков полагал, сопоставляя разные редакции «мемуаров» Екатерины II, что царица сознательно и весьма успешно распространяла версии о «незаконности» происхождения своего сына. Этим самым ее «сомнительные права на русский трон повышались, адюльтер маскировал цареубийство»…

Во второй книжке представляющего большую библиографическую редкость «Исторического сборника» 1861 года о «потаенной российской истории, высвобождаемой Вольной русской типографией Герцена» в Лондоне, опубликованы очень любопытные материалы. Авторами Герцена были люди, как правило, весьма осведомленные, стоящие на различных ступенях российской иерархической лестницы и зачастую имеющие доступ к тайным документам Дома Романовых. Так, автор-аноним из России (а Герцен ручался в том, что Управляющий III-им отделением Тимашев, «как ни езди в Лондон и каких мошенников III-го отделения ни посыпай, ничего не узнает») сообщал: «Екатерине понравился прекрасный собою, молодой Сергей Салтыков, от которого она и родила мертвого ребенка, замененного в тот же день родившимся в деревне Котлы, недалеко от Ораниенбаума, чухонским ребенком, названным Павлом, за что все семейство этого ребенка, сам пастор с семейством и несколько крестьян, всего около 20 душ, из этой деревни на другой же день сосланы были в Камчатку. Ради тайны деревня Котлы была снесена, и вскоре соха запахала и самое жилье! В наше время этого делать почти невозможно; но не надо забывать, что это было во время слова и дела и ужасной пытки; а между тем сосед этой деревни Котлы, Карл Тизенгаузен, тогда еще бывший юношей, передал об этом происшествии сыну своему, сосланному в Сибирь по 14 декабря, Василию Карловичу Тизенгаузену… Екатерине не удалось родить живого мальчика от Салтыкова и, как видно, что должны были подменить из чухонской деревни Котлов, за что пустая и злая императрица Елизавета, открывшая свою досаду, обнаружила ее тем, что после родов Екатерина, оставленная без всякого призора, могла бы умереть, если б не крепкий организм Екатерины, все вынесший, как мы видели из самого описания ее. Итак, не только Павел произошел не от Голштинской династии, но даже и не от Салтыкова. К Екатерине только через 40 дней, когда ей должно было брать очистительную молитву, пришла Елизавета и застала ее истощенную, истомленную и слабую. Елизавета даже позволила ей сидеть на кровати. С 20 сентября Екатерине позволено было видеть своего сына в третий раз. Это может служить доказательством, что прочим было не позволено совсем видеть. Надобно было прятать его как чухонца… Из семейства, из которого взяли будущего наследника русского престола, в северо-восточной Сибири впоследствии явился брат Павла I, имени Афанасий Петрович, в 1823 или 1824 годах, в народе прозванный Павлом, по разительному с ним сходству. Он вел под старость бродяжническую жизнь, и в городе Красноярске один мещанин Старцов был очень с ним дружен, и Афанасий Петрович крестил у него детей…»

Старцов послал Александру I письмо о том, что в Сибири находится родной дядя царя. Посему было велено учинить розыск, который увенчался успехом лишь после долгих мытарств, ибо в Сибири «народ не очень охотно пособляет отыскивать кого-либо скоро, а особливо политических несчастных». Мещанин Старцов и Афанасий Петрович были привезены в Петербург, и Аракчеев отправил их в Петропавловскую крепость. Далее об этом сообщалось в герценовском сборнике следующее: «Помнят многие, и особенно член Государственного совета действительный тайный советник Дмитрий Сергеевич Ланской, рассказывавший своему племяннику декабристу Александру Ивановичу Одоевскому, что по ночам к императору Александру в это время из крепости привозили какого-то старика и потом опять отвозили в крепость.

Мещанин Старцов, просидевший семь месяцев в Петропавловской крепости, возвращался через Тобольск в свой родной город Красноярск худой, бледный, изнеможденный… ничего не говорил, что с ним было в крепости, в которой, конечно, в назидание и в предостережение на будущий раз не писать подобных писем августейшим особам навели на него такой страх, от которого он опомниться не мог, не смея раскрыть рта…

Этим открытием рождения Павла от чухонца также еще объясняется глубокая меланхолия, в которую впал в последние два года своей жизни покойный император Александр. Можно себе представить, как тягостно должно было быть для него то чувство, что он разыгрывает роль обманщика перед целой Россией. а к тому же опасение, что это легко может открыться, потому что ничего нет тайного, что бы не сделалось явным».

Правда здесь перемешана с вымыслом, поскольку потом было установлено: Афанасий Петрович - «возвращенный весной 1823 года, из Сибири и водворенный на месте своей родины Московской губернии, Подольской округи, в деревне Исупове, принадлежащей госпоже Нарышкиной, крестьянин Петров». Из вольной ссылки попал Афанасий Петрович опять в крепостную неволю. У старика в той же деревне оказалась одна дочь и где-то еще две. Последний документ об этом человеке - справка московского военного губернатора Голицына от 17 июля 1825 года: «Сей крестьянин ныне… находится в бедном положении, но жизнь ведет трезвую и воздержанную…»

Однако в печати эту тему не оставляли и, возможно, она имела и другие основания, хотя ее связывали с упомянутым случаем. Так, за границей (в 1869 году), а потом в России (в 1900 году) были опубликованы воспоминания декабриста Розена, в которых говорилось:

«От города Тюмени ямщики и мужики спрашивали нас: «Не встречали ли мы, не видели ли мы Афанасия Петровича?» Рассказывали, что с почтительностью повезли его в Петербург… что он в Тобольске, остановившись для отдыха в частном доме, заметил генерал-губернатора Канцевича, стоявшего в другой комнате у полуоткрытых дверей, в сюртуке, без эполет (чтобы посмотреть на Афанасия Петровича), спросил Канцевича: «Что, Канцевич, гатчинский любимец, узнаешь меня?» Что он был очень стар, но свеж лицом и хорошо одет, что народ различно толкует: одни говорят, что он боярин, сосланный императором Павлом; другие уверяют, что он родной его».

Легенды и их историческое оправдание, как в случае с «одиссеей» Афанасия Петровича, очень типичны для российских условий. Из подобных легенд-историй наибольшее хождение получила с конца XIX - начала XX века версия о старце Федоре Козьмиче (Кузьмиче), под видом которого якобы скрывался в Томске тайно покинувший престол Александр I, Эта версия, в принципе, по своему возникновению и хождению среди народа весьма похожа на версию об Афанасии Петровиче, хотя касаются они аспектов противоположных - рождения и смерти императоров, отца и сына. Федор Кузьмич обладал импозантной внешностью, напоминающей императора Александра I, и, что самое удивительное, его почерк (с учетом возрастных изменений) был похож на почерк покойного царя. Несомненно, была какая-то тайна происхождения Федора Кузьмича, хотя принять гипотезу о том, что это отрешившийся от власти император, едва ли возможно, слишком много было свидетелей последних месяцев жизни и смерти Александра I… Пожалуй, заслуживающей внимания можно считать версию О. Кудряшова, по которой Федор Кузьмич, возможно, был Федор Уваров, шурин декабриста Лунина…

Но здесь важно даже не то, что изначальная версия не получает подтверждения, а то, по словам Герцена, «что такой слух был, что ему не только верили, но вследствие его был поиск, обличивший сомнение самих лиц царской фамилии». Боялись, конечно, не бедного старика, а «слухов»: даже такой невероятный слух о том, что Павла I «извели, но не до смерти», напоминал Александру I о той ночи, когда при его фактическом согласии произошло цареубийство Павла I, которое к концу жизни ассоциировалось у него с отцеубийством… Может быть, и версия Одоевского о старике, которого водили по ночам из крепости к императору Александру I, не имеет отношения к случаю с Афанасием Петровичем. Но ведь Александр, впавший под конец в мистику и постоянно ожидающий кары свыше, был угнетен настолько, что, даже узнав о тайном обществе будущих декабристов, якобы сказал: «Не мне их судить…»

Попытаемся, однако, избегая явных легенд, на конкретном историческом материале рассмотреть обстоятельства и, если угодно, обусловленность реального воплощения версии о «чухонском происхождении» Павла I.

Созданный Пушкиным образ эстонца, или чухонца (по названию Чухонки, места скопления чухонских поселений под Петербургом, недалеко от устья Невы), был скорее поэтическим, нежели образом реального народа:

«По мшистым, топким берегам

Чернели избы здесь и там,

Приют убогого чухонца…»

На самом же деле позиции чухонцев в Российском государстве в царствующем Доме Романовых, были значительно более основательными.

Лифляндская чухонка Катрин Рабе, став в 1707 году женой Петра Великого, ранее принявшая православие под именем Екатерины Алексеевны, стала затем русской императрицей Екатериной I. Мы не будем здесь приводить официальной легенды о «благородном» происхождении девицы Рабе, к тому же эта легенда, написанная по указке «сверху», тоже весьма противоречива и запутанна. Так, например, И. И.Лажечников в своем историческом романе «Последний Новик» - одном из популярнейших в пушкинское время, принимая официальную версию биографии Екатерины, пишет:

«Это была воспитанница его (пастора Глюка - В. К.), Катерина Рабе. Отец ее, служивший квартирмейстером в шведском Эльфсбургском полку, умер вскоре после ее рождения (в 1684 году). Мать ее была благородная лифляндка, по имени первого мужа, секретаря какого-то лифляндского суда, Мориц. Лишившись второго мужа, она из Гермунареда, что в Вестготландии, приехала по делам своим на родину с малолетнею дочерью своей в рингенское поместье господ Розен, где и скончалась в непродолжительном времени. Малютка осталась после нее круглою сиротой, не только без покровительства, но и без всякого призрения… С десяти лет Катерина Рабе жила у мариенбургского патриарха… Только один избранник осмелился простирать на нее свои виды: именно это был цейгмейстер Вульф (артиллерийский офицер, жених и затем муж девицы Рабе - В. К.)».

В действительности происхождение будущей императрицы гораздо демократичнее, а история жизни проще и вместе с тем необыкновенней - «дивней». Прекрасная девица Кате Рабе, дочь чухонского крестьянина Самуила Скавронского (фамилии крестьянам тогда не полагалось: она явно появилась потом, при оформлении этой семье графского титула), звалась на самом деле Мартой; в доме пастора Глюка она была обыкновенной служанкой. Замуж вышла за простого шведского драгуна, который под натиском русских отошел со своей частью от Мариенбурга, бросив жену на произвол судьбы. Попав в плен к русским, Марта приглянулась главнокомандующему Шереметеву, у которого ее отнял затем Меншиков, через некоторое время уступив ее самому царю…

«Царь, - писал современник, - не мог надивиться ее способности и умению превращаться, как он выразился, в императрицу, не забывая, что она не родилась ею». Другой дипломат-иностранец писал, что царь «обнаружил большую нежность к царице, и можно сказать по справедливости, что несмотря на неизвестность ее рода, она вполне достойна милости такого великого монарха». Этот же современник оставил для нас единственное дошедшее от тех времен описание внешности Екатерины, совпадающее с ее портретными изображениями:

«В настоящую минуту (1715 год) она имеет приятную полноту; цвет лица ее весьма бел с примесью природного, несколько яркого, румянца, глаза у нее черные, маленькие, волосы такого же цвета длинные и густые, шея и руки красивые, выражение лица кроткое и весьма приятное».

Притягательной силы бархатистые томные глаза со стремительным взлетом соболиных бровей, страстно припухшие, пламенеющие губы, царственная осанка физически сильной женщины, неотразимо влекущая грудь… - такой предстает Екатерина и на портрете французского художника Ж. Латтье, специально приехавшего в Россию живописать императрицу. Не случайно, очевидно, эта женщина имела такую власть над Петром. И при этом была она наделена внутренним тактом, понимала характер своего вспыльчивого супруга. Никто не решался подойти к царю, когда он был в ярости. Одна лишь Екатерина владела тайной успокоения Петра I - без страха смотрела она в перекошенное, с вывороченным глазом его лицо, бледное от гнева и страдания. Незаурядная натура, смелая и энергичная, Екатерина исполняла роль супруги Великого Петра, казалось, легко и непринужденно. Об этом, в частности, пишет в своих книгах о петровской эпохе известный историк Н. И. Лавленко.

И как бы высоко ни стояла императрица Екатерина I, всегда помнила она о своем происхождении, своих корнях. Еще при Петре добилась она возведения в графское достоинство своей лифляндской родни. Из крестьян - да в графья: не счесть, сколько получили они скотины,. земли, холопов. Хотя на деле оставались Скавронские простыми крестьянами. Когда же после смерти царя стала Екатерина самодержавной царицей, то вызвала ко двору свою племянницу Софью Карлусовну, тоже теперь графиню: уж очень соскучилась она по своей чухонской песне.

И своих детей, конечно, - Екатерина родила от Петра десятерых - она растила с помощью чухонских кормилиц, которые поили младенцев козьим молоком. Глядя на императорский двор, и другие российские вельможи, да и просто дворяне взяли моду заводить кормилиц, нянек, мамок из чухонских крестьянок. В Петербурге эта мода постепенно превратилась в обычай. Традицию «чухонских кормилиц» продолжала и императрица Елизавета Петровна…

Надо сказать, что императрицу Елизавету очень беспокоило отсутствие детей у великой княжны Екатерины Алексеевны (будущей Екатерины II) и ее супруга, племянника императрицы, Петра Федоровича. У К. Валишевского в «Романе одной императрицы» говорится о том, что «у Екатерины дважды происходили выкидыши мертворожденных младенцев». Нужен был наследник престола. В письме Потемкину Екатерина рассказывает, как был выбран «партнер» для великой княжны - камердинер Петра Федоровича С. В. Салтыков.

И 20 сентября 1754 года родился предполагаемый наследник престола - будущий император Павел I. Императрица Елизавета Петровна выделила на содержание новорожденному 30 тысяч рублей и приказала срочно найти кормилицу, согласно указу, тотчас же разосланному в пять важных ведомств - Царское Село, главную канцелярию уделов и канцелярии - собственную вотчинную, собственную конюшенную и о строениях:

«Здесь, в Ингерманландии, смотреть прилежно женщин русских и чехонских, кои первых или других недавно младенцев родили, прежде прошествия шести недель, чтобы оные были здоровые, на лица отменные, и таковых немедленно присылать сюда и с младенцами, которых они грудью кормят, дав пропитание и одежду».

Сначала было указано женщин и детей представлять первому лейб-медику Кондоиди, но уже через несколько часов пошел новый указ, «чтоб оных женщин объявлять самое ее императорскому величеству», и через день, 22 сентября, царица потребовала, «чтоб искать кормилиц из солдатских жен с тем, чтобы своего ребенка кому-нибудь отдала на воспитание».

Доставленные вскоре во дворец женщины, русские и чухонские, с грудными младенцами на руках, атмосфера государственной тайны вокруг деторождения наследника престола - все это вместе стало идеальной почвой для «слухов» о том, что наследника подменили!

Но может быть, действительно была какая-то потаенная история вокруг рождения Павла I? И на самом деле переселяли в Сибирь деревню Котлы, а сибирский старичок - дядя-чухонец Александра I?

Тайна вокруг высшей власти привела к тому, что сами ее носители засомневались в своем праве на эту власть. Отсюда, по словам Герцена, «постоянные попытки террора, страха и готовность уступить».

Н. Л. Эйдельман записал устно сообщенный ему профессором С.А. Рейсером исторический анекдот о том, что известный историк Я.Л. Барсков после революции рассказывал, как «Александр Ш однажды, заперев дверь и оглядев комнату - не подслушивает ли кто, попросил сообщить всю правду: чьим сыном был Павел I? - Не могу скрыть, Ваше величество, ответил Барсков. - Не исключено, что от чухонских крестьян, но скорее всего прапрадедом Вашего величества был граф Салтыков. - Слава тебе, Господи! - воскликнул Александр III, перекрестившись, - значит, во мне есть хоть немного русской крови».