1. Экономический расцвет ионийских городов и начало прозы. 2. Первые греческие философы. 3. Диалектическая философия Гераклита и зачатки художественной прозы. 4. Философы-поэты. 5. Первые географы и историки-логографы.
Социальные условия, способствовавшие развитию индивидуальной лирики, дали одновременно толчок и для создания литературной прозы.
Проза как язык обыденной речи существовала раньше поэзии, но как особая литературная форма она развилась значительно позднее поэзии. В раннюю пору истории, при слабом распространении письменности, все те мысли, которые нужно было сохранить и передать потомству, облекались в ритмическую форму: она предохраняла текст от искажения и способствовала легкости запоминания. Письменность появляется в результате значительного материального и умственного развития народа — на определенном уровне культурного развития. Сохранившиеся памятники показали, что она существовала еще в крито-микенскую эпоху. Широкое распространение ее можно предполагать только с VII в. до н. э. К этому времени относятся первые известные нам попытки опубликования законов, некоторые записи официального характера, как списки должностных лиц и особенно записи религиозного содержания.
В противоположность стихам, удовлетворяющим эстетической потребности народа и отражающим преимущественно эмоциональную сторону, прозаические записи преследуют практические задачи — сохранение в памяти ценных наблюдений, из которых впоследствии возникает наука. Язык такой трезвой, рассудочной мысли служит прежде всего для удовлетворения научных запросов. Первые признаки таких стремлений мы уже отмечали в поэмах Гесиода, где делалась попытка, хотя и наивная, разобраться в явлениях окружающего мира. Поскольку мировоззрение того времени оставалось еще во власти мифологических представлений, взгляды на мир выливались в мифологические формы, но важно было само стремление систематизировать их. С течением времени это стремление росло. Правила житейской мудрости, выражаемые в пословицах, настолько поражали сознание народа тонкостью наблюдения и меткостью, что воображение начинало приписывать их отдельным, особенно «мудрым» людям. Так сложилось сказание о семи мудрецах. В их числе назывались разные имена, сюда включались и некоторые известные политические деятели, как Питтак из Митилены, Солон из Афин, Периандр из Коринфа, Фалес из Милета, Биант из Приены и т. д. Стали также собирать и басни как образное выражение народной мудрости.
В V в. до н. э. Геродот, передавая общераспространенное мнение (II, 134), считает автором басен Эсопа. К числу подобных же нравоучительных рассказов принадлежат анекдоты о Гомере, о споре его с Гесиодом, о приезде в Грецию мудрого скифа Анахарсиса и т. п. Наконец, так слагались и распространялись мелкие рассказы, вроде новелл, отчасти на основе «бродячих» сюжетов. Многие из них вошли в сочинения историков, особенно Геродота. Таков, например, рассказ о сокровищнице египетского царя Рампсинита (II, 121). Вместе с тем стали распространяться и новые религиозные воззрения, в том числе учение секты орфиков, т. е. последователей мифического певца Орфея, побывавшего будто бы в загробном мире. В Афинах распространение орфизма связано с деятельностью Ономакрита при дворе Писистрата. Учение это мистическое и проникнуто глубоким пессимизмом. Оно утверждало, что «тело есть гробница души». Оно отрицало ценность земной жизни и имело реакционный характер.
Такие перемены в общественном сознании произошли в результате крупных экономических сдвигов, наступивших в VII в. до н. э. — прежде всего на побережье Малой Азии и на прилегающих к нему островах.
Колыбелью греческой науки была Иония, которая в VII и VI вв. играла руководящую роль в жизни греков. Тут был ряд цветущих городов — Смирна, Эфес, Колофон, Милет и др. Отсюда в разные концы греческого мира были выведены колонии, с которыми поддерживалась постоянная связь. Население приморских областей — а таких было большинство — было тесно связано с морем, часто путешествовало в другие страны, поддерживало торговые отношения с самыми культурными народами Востока, знакомилось с их бытом и нравами. У него, естественно, вырабатывалась особая любознательность и наблюдательность, особая пытливость ума.
Развитие торговли и промышленности вызывало потребность в Научных опытах, в географических и астрономических наблюдениях, в математических выкладках, в знании исторического прошлого страны. Стремление осмыслить сущность окружающего мира породило первые, философские учения. Но возникшая в это время философия еще не имела того специального значения, какое она имеет в новое время. Как показывает самое слово, это была «любовь к мудрости», и она охватывала все отрасли науки. Одновременно стали появляться и первые труды по истории.
Уроженцами Милета были первые философы-физики Фалес, Анаксимандр, Анаксимен и историк Гекатей; в Эфесе жил Гераклит, из Колофона происходил Ксенофан, с острова Самоса — Пифагор. Эти мыслители и сделали первые попытки изложить простым языком новые оригинальные мысли. Так возник язык прозы. К сожалению, сочинения этих философов не сохранились и известны лишь по незначительным отрывкам. Однако несомненно, что они заложили основы для всей позднейшей науки, философии и литературы. Их сочинения имели не только узконаучное значение, но и общелитературное — тем более, что они создавали особые формы художественной речи. Они являются первыми образцами ионийской прозы, но язык их еще сильно напоминает поэзию. Фалес ничего не писал, а излагал свое учение устно. Анаксимандру принадлежало первое прозаическое сочинение на греческом языке. Однако некоторые из философов, как Ксенофан, Парменид, Эмпедокл, явно продолжая традицию дидактического эпоса, излагали свои учения в стихотворной форме.
В общем необходимо иметь в виду, что у древних был иной взгляд на научные жанры, чем у нас, и они в сочинениях философских, исторических, географических и т. п., а потом и ораторских искали не только научных знаний, но и интересного, занимательного чтения. Поэтому авторы таких сочинений обращали много внимания на художественную сторону изложения. Таким образом, для истории литературы они представляют интерес не только потому, что дают сведения о своем времени, но и потому, что сами по себе имеют художественное значение.
Систематическое изложение истории греческой философии не является прямой задачей настоящего курса, поэтому мы коснемся вопросов философии лишь в такой степени, в какой это необходимо для изучения истории греческой литературы.
Историческую ценность греческой философии Ф. Энгельс видел в том, что «в многообразных формах греческой философии уже имеются в зародыше, в процессе возникновения, почти все позднейшие ТИПЫ мировоззрений»[104]. А в позднейшую эпоху вся история философии сводится к борьбе между двумя основными направлениями — материализмом и идеализмом. Связывая их с именами особенно типичных представителей философии, В. И. Ленин определял их, как линии Демокрита (V в. до н. э.) и Платона (IV в. до н. э.)[105].
Было вполне естественно, что пробудившаяся мысль грека занялась прежде всего изучением окружающего материального мира. Первые греческие мыслители и стали стихийно материалистами. «... Материалистическое мировоззрение, — писал Ф. Энгельс, — означает просто понимание природы такой, какова она есть, без всяких посторонних прибавлений, И поэтому у греческих философов оно было первоначально чем-то само собой разумеющимся»[106]. Фалес, которого греки считали старшим ИЗ СВОИХ философов (конец VII и начало VI в. до н. э.), сумел объяснить случившееся 28 мая 585 г. солнечное затмение не как чудо, а как естественное явление. Анаксимандр, живший тогда же, считался изобретателем солнечных часов и составителем первой географической карты.
Отличительной чертой ранней, еще примитивной мчсли было то, что она видела общее прежде частностей. «... Природа еще рассматривается в общем, как одно целое», — так характеризовал начальный период философии Ф. Энгельс[107].
Первые философы были натурфилософами, или «физиками», т. е. занимались исследованием природы, и, занимаясь вопросом, откуда произошло все в окружающем мире, искали единую первооснову всего сущего, из которой все возникло и в которую все разрешается. Они полагали, что путем уплотнения или разряжения единой материи образуются различные формы видимого мира. Фалес видел эту первооснову в воде; Анаксимандр (начало VI в.) — в беспредельном (apeiron) или — «Гегель правильно передает это бесконечное словами — «неопределенная материя»[108]; Анаксимен (VI в.) — в воздухе; Гераклит (конец VI в. до н. э.) — в огне.
Все эти мыслители считали основную материю живой, И потому их называют «гилозоистами» от слов «гиле» (материя) и «зоэ» (жизнь). Как ни наивны эти первые философские учения, они важны тем, что были первым шагом к рационалистическому объяснению мира.
Эти первые материалистические учения явились откликом прогрессивного движения в восточных частях греческого мира. Несколько позже проявило себя реакционное течение, которое уводило мысль в сторону метафизических абстракций, прикрывавших религиозную сущность представлений о мироздании.
Пифагор (VI в. до н. э.), аристократ с острова Самоса, эмигрировавший при Поликрате, после долгих путешествий в разные страны — в том числе в Вавилон и Египет — обосновался в городе Кротоне в южной Италии И сделался там руководителем большого союза аристократических государств, которые силою оружия водворяли свою политическую систему: примером этого может быть разрушение города Сибариса.
Социальным положением Пифагора определилось и его этическое учение. Рассматривая мироздание, он признавал в нем высший порядок и красоту — «космос», основанный на гармонии составляющих его частей; высшему мировому порядку — «макрокосму» — он противополагал малый порядок индивидуальной личности — «микрокосм». Основу этой гармонии Пифагор находил в пропорциональности частей, которая заключается в числовых соотношениях, а отсюда следует, что число есть основа всего сущего. Таким образом, он берет за основу не материю, а отвлеченное понятие, чем и определяется идеалистическая и реакционная сущность его взглядов. Он пошел и дальше, введя в свое учение мистические элементы. Он заимствовал у египтян учение о переселении душ.
Из сочинений Пифагора, которые передавались долгое время устно, не сохранилось ничего, и они известны только в передаче его учеников и последователей. Известна даже целая поэма под названием «Золотые словеса». Математические учения Пифагора и пифагорейцев, в том числе знаменитая теорема, сыграли большую роль в истории математики.
К числу первых философов-материалистов принадлежит и тот философ, который первым открыл в движении мировой материи диалектический процесс, а в прозаической речи искал средства для наиболее яркого выражения своей мысли. Это был Гераклит Эфесский, который жил в конце VI и начале V в. до н. э. Он был автором большого сочинения «О природе», из которого сохранилось около 130 отрывков.
Аристократ по происхождению, Гераклит с пренебрежением относился к мнению толпы и выражал резко индивидуалистические взгляды. «Один, по-моему, стоит десятка тысяч, если он будет наилучший» (фр. 49), — говорится в одном отрывке. «Я исследовал самого себя», — писал он о своих исканиях (фр. 101). Он первый стал называть себя не мудрецом, а философом, т. е. «любителем мудрости» (фр. 3 5). Гераклит не разделял общих религиозных воззрений, возмущался поклонением идолам и кровавыми жертвоприношениями (фр. 5). Он искал, как и другие его современники, единую первооснову всего сущего и видел ее в постоянной изменяемости. Его последователи приписали ему формулировку этой мысли: «Все течет, и ничего не остается в одном состоянии»[109]. А конкретное выражение эта мысль получает в словах его: «Нельзя дважды войти в одну и ту же реку» (фр. 91), так как каждый раз человек попадает все в новые потоки воды. Ф. Энгельс замечает по этому поводу: «Этот первоначальный, наивный, но по сути дела правильный взгляд на мир был присущ древнегреческой философии и впервые ясно выражен Гераклитом: все существует и в то же время не существует, так как все течет, все постоянно изменяется, все находится в постоянном процессе возникновения и исчезновения»[110]. Источником всех этих постоянных изменений он считал существующую во всем противоречивость, которую он образно представлял как войну: «Война есть отец всего, царь всего; она одних делает богами, других людьми, одних рабами, других свободными» (фр. 53). Такое положение позволяло Гераклиту делать заключение о переходе одного качества в другое, ему противоположное. Он утверждал: «Из всего единое и из единого все» (фр. 10). И сама жизнь не есть ли смерть, а смерть не есть ли жизнь? «Бессмертные — смертны, смертные — бессмертны, потому что одни живут смертью других, умирают жизнью тех» (фр. 58). Интересно и другое рассуждение: «Одно и тоже в нас есть живое и мертвое, бодрствующее и спящее, молодое и старое. Когда случится перемена, одно становится другим и снова другое превращается в первое» (фр. 88). В соответствии с этой мыслью о непрерывных изменениях Гераклит за основную материю считает тот элемент, который в наибольшей степени обнаруживает свою изменчивость, а именно — огонь: «Этот миропорядок, одинаковый для всех, не создал никто ни из богов, ни из людей, но он всегда существовал и существует и будет существовать, как вечно живой огонь, соразмерно загорающийся и соразмерно погасающий» (фр. 30).
Все рассуждения Гераклита построены на противопоставлениях, антитезах. Не удивительно, что такие противоречивые суждения многим казались странными и даже непонятными вследствие новизны мыслей и формы их выражения. Этим и заслужил он прозвище «Темного». Но для него такой способ выражения имел особый смысл. Придавая большое значение своим столь оригинальным мыслям, он искал для них и соответствующего словесного выражения. Этим и объясняется нарочитая искусственность и даже изысканность его языка, изобилие образных и фигуральных выражений, рассчитанных на определенное психологическое действие. Таким образом, в сочинениях Гераклита мы находим первые опыты художественной прозы, а в конце V в. до н. э. его искусственные приемы широко применялись Горгием и легли в основу техники художественной прозы.
Конечно, в учении Гераклита много наивного, непоследовательного. Материалистические взгляды перемежаются с идеалистическими. Бьет в глаза его ярко выраженный индивидуализм и политическая реакционность. Такая противоречивость свидетельствует о неустойчивости его собственного положения среди борющихся групп его времени. Но все это не может умалить ценности и исторического значения его философии. Большое значение придавал Гераклиту А. И. Герцен («Письма о природе», III). В. И. Ленин считал его одним из основоположников диалектики и находил у него «очень хорошее изложение начал диалектического материализма»[111].
Иным путем, отличным от ионийских материалистов, пошли философы элейской школы в южной Италии. Это — «диалектики» в античном смысле слова. Под «диалектикой» греки разумели «искусство вести беседу» (от слова dialegesthai — «разговаривать», «беседовать»). Имелось в виду, что в беседе из скрещивания противоположных мнений выясняется истина. «Разве человека, умеющего спрашивать и отвечать, не называешь ты диалектиком?» — читаем мы в одном диалоге Платона («Кратил», 390 С). Со времени Гегеля под диалектикой разумеется борьба противоположностей в природе и в общественной жизни (теза и антитеза), приводящая к созданию третьего звена развития — синтеза, который затем становится основой дальнейшего подобного процесса. Но диалектика элейцев сводилась к использованию аргументов «за» и «против».
Элейская философская школа возникла в городе Элее в южной Италии. Основателем ее был рапсод Ксенофан из Колофона в Малой Азии во второй половине VI в. до н. э. Его продолжателями были Парменид и Зенон в конце VI и начале V в. до н. э., которые установили главные принципы этой школы. Последним ее представителем был Мелисс на острове Самосе в середине V в. до н. э.
Стихийному материализму ионийцев элейская школа противопоставила чисто метафизический взгляд на природу как на единое, вечное, неподвижное и неизменяемое бытие, познаваемое лишь мыслью, разумом, а не чувственными восприятиями. Бытие это отождествляется с божеством, а небытие решительно отвергается. Отрицание всякой множественности бытия, отрицание движения и пространства выразилось в чисто софистических утверждениях Зенона, что быстроногий Ахилл не может догнать черепахи, что стрела не движется, а в каждый отдельный момент полета покоится на одном месте, что пространства нет, так как то, что мы считаем за пространство, находится в другом, более обширном, а то — в третьем и так до бесконечности. Все это приводило элейцев к мысли о невозможности познания истины, в результате чего человек может говорить только о своем личном мнении. Здесь мы находим корни тех учений, которые позднее получили широкое развитие у софистов.
Ксенофан и Парменид изложили свои учения в поэмах под одинаковым названием «О природе», из которых сохранились лишь отрывки. Ксенофану, кроме того, принадлежали поэмы исторического содержания «Основание Колофона» и «Основание Элеи», а также элегии и насмешливые стихи, так называемые «силлы». Среди них были известные стихи, в которых разоблачались ходячие представления о богах (фр. 11, 15 и 16, изд. Дильса):
Все без разбору богам приписали Гомер с Гесиодом,
Что только срамом слывет и позором что люди считают, —
Будто воруют они, совершают и блуд, и обманы.
Нет! если б руки имели быки или львы, или кони,
Иль рисовали руками и все создавали, что люди,
Стали б тогда и богов рисовать они в облике сходном —
Кони подобных коням, а быки, как быков, и фигуры
Придали б им все такие, какие имеют и сами.
Эти стихи означают серьезный поворот в религиозной мысли, наносят удар вековым представлениям народа: не боги сотворили людей, а сами люди создали себе богов по своему образу и подобию и свою собственную безнравственность перенесли на них.
Но Ксенофан не ограничивался отрицательной критикой богов. В поэме «О природе» он рисовал идеальный образ божества, совмещающего в себе все силы природы и не имеющего индивидуальных черт (фр. 25):
Бог есть единый из всех — и богов, и людей величайший,
Ни своим видом на смертных, ни духом своим не похожий.
Но знание божества — это знание мира; однако ни то, ни другое не доступно человеку (фр. 3 4):
Не было мужа такого и после не будет, кто знал бы
Истину всю о богах и о всем, что теперь говорю я.
Ведь если кто-нибудь даже сказать в совершенстве сумел бы,
Все-таки сам он не знал бы: в удел всем дается лишь мненье.
Такая точка зрения подводит нас к признанию недостоверности чувственных восприятий, а через это и к относительности познания и к сенсуализму позднейших времен.
Из элегий Ксенофана интересна та, в которой он с настоящим поэтическим талантом рисует радостную картину пира (фр. 1):
Вот уже пол подметен, и омыты и руки и кубки;
Вот и венки из цветов раб надевает гостям.
Тот благовонное миро в сосуде гостям предлагает,
И перед ними кратер, радостей полный стоит.
Есть и другое вино, что сулит никогда не иссякнуть,
Сладкое здесь в кувшинах, запах кругом разнося... и т. д.
Прославляя радости пира, автор считает приличным и опьянение, но с таким условием, чтобы гость мог на своих ногах вернуться домой. Как философ, он напоминает о добродетели, а как моралист, критиковавший традиционные мифы, он не допускает вздорных, с его точки рения, рассказов о титанах, гигантах и кентаврах. Этим стихотворением заинтересовался А. С. Пушкин, который сделал его переложение: «Чистый лоснится пол, стеклянные чаши блистают...».
Парменид изложил свое учение, в большой поэме «О природе» под видом откровения богини Правды, к которой он будто бы был принесен на чудесной колеснице. Довольно большой отрывок рассказывает, как он, сопровождаемый дочерьми Солнца, несется через эфир, созерцая картину мироздания, и, наконец, через врата Дня и Ночи вступает в обитель Правды. Две части первой книги поэмы посвящены вопросам об истине и о мнении. Философ признает существование только бытия и решительно отвергает мысль о небытии. Вот образец его рассуждения (фр. 8).
... Один только путь утверждать остается,
Что бытие существует. Есть признаков этого много:
Не возникает оно, не подвержено гибели вовсе,
Целью оно, однородно, незыблемо и бесконечно.
Не было прежде и после не будет, лишь ныне все вместе,
Сплошь все одно. Так какое ж начало ему ты подыщешь?
Как создалось и откуда? Из небытия ведь не скажешь
И не подумаешь даже: нельзя ни сказать, ни представить,
Не было чтоб бытия. Да какой же закон произвел бы
Рано иль поздно его, когда нет ему вовсе начала?
Только одно может быть оно есть или нет его вовсе.
Также из небытия чтобы что-то другое возникло,
Правдоподобность никак не допустит. Поэтому Правда
И не дает ни возникнуть, ни гибнуть, но крепко в оковах
Держит...
Таким образом, отрицая познаваемость мира посредством чувственных восприятий, Парменид в то же время признает объективность его существования и примыкает к ионийским материалистам. Для подтверждения своих взглядов он опровергает учение Гераклита о движении и переходе одного качества в другое, а равно и теорию пифагорейцев, признававших рядом бытие и небытие.
К числу последователей школы Пифагора относили выдающегося комического поэта VI в. сицилийца Эпихарма (см. гл. XIII), который, как видно из сохранившегося отрывка (фр. 170), высмеивал и Гераклита и элейцев: должник отказывается платить кредитору, говоря, что брал деньги не у того человека, каким является кредитор сейчас, и т. д.
Желание знать прошлое своего народа зародилось у греков очень рано. Первоначально оно находило отклик во всевозможных сказа ниях, из которых многие дали материал для эпических произведений. Эпос по самой своей сущности есть особый вид исторического рассказа. Его отличительной особенностью является только то, что увлекательный вымысел занимает в нем главное место, а историческая достоверность отступает на задний план. Общий культурный подъем, начавшийся особенно явственно с VII в. до н. э., пробудил интерес к научному знанию и вместе с этим положил начало исторической науке, а развитие связей с другими племенами и народами привело к появлению географической и этнографической литературы.
Словом «история» у греков первоначально обозначалось вообще всякое исследование, изучение и научное знание[112]. В теперешнем смысле это слово стало применяться много позже. Ранние греческие историки были известны под именем «логографов», что значит «авторы рассказов», и отличались от киклических поэтов лишь по внешнему признаку, так как писали прозой; местные предания и мифы занимали у них еще главное место.
Одним из древнейших прозаических писателей у греков считался Ферекид с острова Сира (близ Делоса), живший в VI в. Он был автором полуфилософского-полубогословского сочинения наподобие «Феогонии» Гесиода под названием. «Пентемих» или «Гептемих» (пещера с пятью или семью покоями), где рассказывалось о происхождении мира. Ему же принадлежали «Истории», в которых излагались мифы и древнейшие сказания. Отрывки из них показывают наивность рассказа, а речь их отличается отрывистостью.
Особенно частой темой были рассказы и мифы об основании городов. Таковы, например, «Основание Милета» Кадма Милетского, «Генеалогия» Акусилая, близко примыкавшие к произведениям Гесиода; «Персидская история» и «Летопись Лампсака» Харона Лампсакского конца VI и начала V в. до н. э. и «Перипл», т. е. землеописание, Екилака из Карианды в Карии (в Малой Азии), составившего по поручению персидского царя Дария описание побережья Индийского океана. К началу V в. относится «Лидийская история» Ксанфа Лидийского.
Из числа логографов более других известны Гекатей и Гелланик. Гекатей (конец VI и начало V в. до н. э.) был автором двух сочинений — «Описание земли» и «Генеалогия».
В первом он давал географическое описание Европы и Азии, основанное на личных наблюдениях, и прилагал географическую Карту. Второе, содержавшее мифы о происхождении греческих племен и героев, родоначальников, городов и знатных родов, начиналось характерными словами: «Так говорит Гекатей из Милета: я описываю эти события так, как это мне кажется верным, потому что рассказов у греков много, но они мне представляются смешными». Таким образом, он провозглашает необходимость критического отношения к распространенным преданиям. Правда, позднейшие историки, например Фукидид, сурово обвиняли его самого в легковерии; однако его труды, по-видимому, оказали сильное влияние на дальнейшую историческую традицию. Гекатей писал на чистом ионийском наречии простым и понятным языком.
Гелланик Митиленский, автор «Аттиды», т. е. истории Аттики, принадлежит уже всецело V в. до н. э. Он писал местную историю, рассказывая о событиях просто, без прикрас. Ему приписывали ряд сочинений по мифологии и географии и, кроме того, хронологический список жриц при храме Геры в Аргосе (по их именам там велось летосчисление). Фукидид довольно часто полемизирует с ним, находя неточности в его изложении.
Гекатей и Гелланик являются непосредственными предшественниками великих историков V в. до н. э. — Геродота и Фукидида.
Первые историки, как мы видим, были по преимуществу собирателями сведений и почти не занимались критической проверкой их; вероятно, многое они добавляли по собственному разумению. Их изложение обычно не выходит из рамок местной истории, и в них нет еще стремления найти какую-либо связь между отдельными событиями. Их рассказы занимают промежуточное место между дидактическим эпосом и историей в нашем смысле. Большое место в них отводится описанию нравов и обычаев других народов, что нашло отклик позднее в «Истории» Геродота и в трагедиях Эсхила.