История Древней Греции в биографиях

13. Фемистокл Афинский

Фемистокл, сын Неокла, происходил из древнего, но не очень выдающегося аттического аристократического рода Ликомидов. Он не был афинянином чистой крови, потому что мать его была фракиянка или кариянка. Впрочем, по законам Солона, афиняне смешанного происхождения пользовались такими же правами, как и афиняне чистой крови, и были подчинены лишь незначительным ограничениям касательно наследства, да еще в некоторых других отношениях. Он родился около 525 года до P. X., следовательно, его детство протекло во время господства Писистратидов, а юношество совпадает со временем восхода юной свободы. Это был горячий, страстный мальчик, не поддававшийся ничьему руководству и с ранних пор исполненный честолюбия. Один из его наставников обыкновенно говорил: «Из тебя, мальчик, не выйдет что-либо обыкновенное; а непременно что-нибудь великое, хорошее или дурное». Позднее он сам говорил применительно к себе, что из самых диких жеребят бывают самые лучшие лошади, если их выдрессировать и выдержать как следует. Дети смешанного происхождения не могли заниматься гимнастическими упражнениями с афинянами чистой крови в палестрах академии и лицея; она занимались отдельно от них в Киносарге. Честолюбивый мальчик сумел устранить это различие, уговорив нескольких юношей благородного происхождения бороться с ним в Киносарге. Недостаток своего, рождения он уже с ранних пор старался загладить личными качествами. Притом же у него были и прекрасные дарования; он превосходил своих сверстников проницательностью, светлым умом, быстрой сообразительностью, остроумием и постоянным присутствием духа. Еще в детстве он был не по летам зрел и внимателен ко всему, что могло изощрять ум и образовать делового человека. В то время, когда другие мальчики играли, его видели погруженным в себя и обдумывающим какую-нибудь речь. Он искал случаев говорить за и против в спорах его товарищей между собой. Видно было, что он чувствовал в себе высокое призвание. К поэзии и музыке и ко всем предметам преподавания, имевшим целью развитие чувства приличия, утонченности и изящества обращения в обществе, он оказывал мало прилежания; зато тем с большей ревностью предавался он изучению искусств, обещавших ему личное влияние на сограждан в государственных делах. За это ему впоследствии приходилось встречать насмешки в так называемых изящных кружках, к которым он, впрочем, относился с гордым сознанием своего достоинства. «Я мало смыслю в пении и бренчании на арфе, сказал он однажды в подобном случае; но дайте мне небольшой и неважный городишко, и я сумею сделать его большим и сильным городом».

О врожденных практических способностях Фемистокла историк Фукидид выражается следующим образом: «Действительно, Фемистокл был человек, особенно наделенный дарами природы, и в этом отношении он преимущественно перед другими заслуживает удивления. Силой одного здравого смысла, не развитого ни ранним, ни поздним воспитанием, после краткого размышления он умел превосходно схватывать и принимать в соображение самые непредвиденные случайности и большей частью, верно, предсказывал последствия будущих событий. То, что он изучал, он умел также отчетливо изложить и в речи, как оратор. Ему даже не было чуждо меткое суждение и о таких предметах, которых он не изучал. Даже в том, что еще скрывала будущность, он хорошо предвидел худшее или лучшее. Словом сказать, он обладал в высшей степени способностью после краткого размышления попадать на истину». К этой врожденной проницательности его светлого ума присоединились еще твердая решимость и стойкая непоколебимость в делах, не затруднявшаяся в выборе средств. Ему нельзя отказать в честном стремлении доставить счастье и величие своему отечеству, но нельзя забывать и того, что главной пружиной в его деятельности было честолюбие. Человек с такими дарованиями, конечно, был способен сделать маленькое, незначительное государство великим и сильным.

Фемистокл Афинский

Фемистокл уже с ранних пор бросился в общественную жизнь с жаром деятельного, жадного до отличий и власти человека, хотя его отец, как говорят, и удерживал его от государственной карьеры. Он, говорят, указывал сыну на старые галеры у берегов моря, на которые никто не хотел и смотреть, и замечал: «Точно так же поступает народ и со своими предводителями, когда они ему более не нужны», — замечание, справедливость которого Фемистокл испытал впоследствии на самом себе. Молодой человек здорового и стройного сложения, с резкими чертами лица, с ясной, убедительной речью, скоро обратил на себя внимание народа в суде и народном собрании. Он тратился не по средствам, чтобы стать на одну ногу с первыми гражданами и заслужить популярность. Говорили, будто за расточительность отец лишил его наследства, а мать, убитая горем от такого позора сына, решилась на самоубийство; но уже Плутарх считает это выдумкой. В Афинах Фемистокл примкнул к партии, стоявшей за войну с персами и за поддержку Ионийского восстания и требовавшей предприятий, выходивших за тесные пределы республики. На этом пути ему виделись слава, почести и влияние для себя самого, а для Афин — что он, конечно, также имел в виду — возвышение их могущества. Но для этого Афины должны были сделаться морской державой, иметь флот и военную гавань. Избранный весной 493 года первым архонтом, он в этих видах сделал совету и народу предложение об основании порта в Пирее. До сих пор афиняне довольствовались Фалернской гаванью; но Фемистокл обратил внимание на важные преимущества большой западной гавани Пирея и добился решения обвести крепостной стеной весь Пирейский полуостров вместе с его бухтами Зеей и Мунихией, доступными лишь через узкие проходы. Таким образом, у подошвы укрепленных высот получилась группа из трех запертых гаваней, которые могли вмещать в себе довольно большой флот. Вероятно, в это же самое время Фемистокл побудил афинян и к увеличению флота с 50 на 70 кораблей.

Когда еще приводили в исполнение предложение Фемистокла, в Грецию нагрянуло персидское войско под начальством Датиса и Артаферна, и опасность настоящего заставила забыть обо всем другом. В этом затруднительном положении Фемистокл был одним из деятельнейших лиц, старавшихся воодушевить афинян к решительному сопротивлению и сделать войну с персами общим делом всех греков. Он хлопотал о сближении Афин со Спартой и добился того, что жители Эгины, враждебные Афинам и намеревавшиеся принять сторону персов, должны были оставаться в покое, так как Спарта взяла у них заложников, которых она должна была представить афинянам. В битве при Марафоне Фемистокл сражался, как мы видели, в качестве стратига во главе своей филы.

Слава, приобретенная Мильтиадом победой при Марафоне, произвела, как говорят, сильное впечатление на честолюбивого Фемистокла. Он постоянно был погружен в себя, не спал ночей, не хотел и слышать о пирушках; а когда его спрашивали о причине такой перемены, он отвечал: «Лавры Мильтиада не дают мне покоя». Фемистокл понимал, что этим поражением варваров ничуть не было положено конца войне, напротив, оно предвещало лишь более отчаянную борьбу. Ввиду этого он старался подготовить себя самого и вооружить свой отечественный город. Он знал, что Афины, только сделавшись значительной морской державой, могут считать себя прочно обеспеченными против нападения персидского войска. С этой целью он в 487 году сделал предложение — доходы с серебряных рудников в Лаврийских горах, обыкновенно разделявшиеся между гражданами, обратить на постройку военных кораблей. Флот он полагал довести до 200 военных судов. Принятием этого предложения было бы подкопано основание, на котором до сих пор держалось величие государства; Афины стали бы морской державой, сухопутная армия, совершившая столь великое дело при Марафоне, отошла бы на второй план, цвет имущественного класса, составлявшая войско, должен был бы отправиться в море. Государство было бы поколеблено в своих основаниях и направлено по неизведанному и неверному пути; многочисленный класс простого народа, безземельные фиты, возраставшие в числе вследствие прилива искателей приключений из других государств, приобрели бы большое значение, потому что их стали бы употреблять на гребную и матросскую службу во флоте, и их заслуги государству рано или поздно должны были бы вознаградиться большими правами. Поэтому большая часть владетельных классов, не желая расстаться с прошедшим, воспротивилась предложению Фемистокла; во главе их стоял серьезный и осторожный Аристид, который в начинаниях беспокойного и честолюбивого Фемистокла видел опасные для государства нововведения и всегда был недоверчивым противником его в общественных делах. Но большинство народа стало на сторону Фемистокла, в том верном убеждении, что его путь ведет к величию; его предложение тем более находило одобрение, что он выставлял афинянам на вид, что увеличение флота не только защитит их от нападения персов, но и легко доставит им победу над ненавистными соседями, жителями Эгины, с которыми они снова впутались в войну.

Предложение Фемистокла было принято, и решено было ежегодно строить 20 новых кораблей. Таким образом, афиняне до 480 года, когда персы снова двинули свои силы против Греции, уже имели флот в 200 судов. Опыт доказал, что Фемистокл был прав; созданный им флот спас свободу Греции и положил основание морскому господству Афин.

При осуществлении этого великого нововведения оказалась необходимость еще некоторых других перемен в государственных учреждениях, которым Аристид, по обыкновению, воспротивился, раз навсегда решив, что деятельность Фемистокла пагубна для государства. Говорят, однажды, добившись в народном собрании непринятия одного благоразумного предложения, сделанного Фемистоклом, он, идя домой, сказал: «Дела афинян не пойдут на лад, пока они не бросят в Варатрон и Фемистокла, и меня». Оба они в такое время, когда единодушие ввиду грозящей опасности было более необходимо, чем когда-либо, не могли стоять рядом, один возле другого, без вреда для государства; кто-нибудь из них должен был уступить. Народ решил это посредством остракизма. В 484 или 483 году Аристид был изгнан из отечества на 10 лет, и Фемистокл мог теперь беспрепятственно приводить в исполнение свои великие планы.

Когда Ксеркс угрожал Греции необыкновенной армией, Афины, т. е. Фемистокл первым дал толчок к соединению государств, готовых защищать свою свободу. Вследствие стараний Фемистокла состоялось союзное собрание на Коринфском перешейке. Чтобы не повредить делу отечества спорами и взаимной завистью, он великодушно согласился предоставить Спарте безраздельно главное начальство при походе в Темпей. Точно так же, когда впоследствии, одновременно с выступлением Леонида в Фермопилы, соединенный флот афинян и пелопоннесцев был послан в северный пролив Эвбеи, Фемистокл, в интересе общего дела, уступил главное начальство над этим флотом спартанскому вождю Эврибиаду, несмотря на то, что афиняне выставили кораблей более, чем все прочие государства Греции, вместе взятые. «Афиняне уступили, — говорит Геродот, — так как для них спасение Эллады было главным делом и так как они знали, что она погибнет, если они затеют спор из-за главного начальства. Они рассуждали верно: внутренний раздор ввиду единодушного врага настолько же хуже, на сколько самая война хуже мира».

Фемистокл возвратился от Темнея с аттическими гоплитами в конце мая 480 года. В это время люди, посланные незадолго перед тем из Афин в Дельфы, принесли от тамошнего оракула изречение, насчет значения которого не все были согласны. Вот оно:

Одни думали, что под этим разумелся акрополь, вход в который был защищен палисадом. Но афинские толкователи изречений оракула спасительными деревянными стенами считали корабли и советовали афинянам переселяться в какую-либо другую страну, так как в случае сражения с персами на море их дети будут убиты при Саламине. Фемистокл согласен был в объяснении деревянных стен с толкователями оракула, но, по его мнению, при Саламине боги не грозили никакой опасностью афинянам, иначе не было бы сказано «Божественный Саламин». «Под сыновьями жен, которые будут истреблены при Саламине, — говорил он, — разумеются персы». Толкование Фемистокла нашло сочувствие у народа, и было решено идти против персов на кораблях со всем мужским населением города. Тогда в Исемийском собрании Фемистокл сделал предложение, чтобы спартанцы своими сухопутными войсками заняли Фермопилы, а афиняне со всем их флотом, подкрепляемые пелопоннесскими судами, удерживали бы персидский флот у северных берегов Эвбеи. Предложение это было принято.

В начале июля Фемистокл вышел с 147 судами; остальные должны были последовать за ним, как скоро будут готовы к отплытию. К ним присоединилось всего только 115 пелопоннесских кораблей. Флот направился в пролив между Эвбеей и южными берегами Фессалии, где между мысом Артемисием и Сепием представляется только незначительный проход среди множества островов. Но когда в середине августа приблизился персидский флот, греки упали духом при виде его превосходства и через Эврип отступили далеко за Фермопилы, к самой Халкиде. Главнокомандующий персидским флотом Ахеменес, брат Ксеркса, приказал своим судам стать на якорь в открытом море против мыса Сепия. Утром на следующий день поднялся страшный северный ветер, свирепствовавший трое суток и причинивший много вреда персидскому флоту, находившемуся на открытом месте, у скалистых берегов. Больше 400 транспортных и военных судов пошли ко дну. Когда греки, стоявшие в проливе Эвбеи, высокие горы которой спасли их от всякой потери, получили известие со своих сторожевых постов на северном конце острова о несчастье с персидским флотом, они с новой бодростью возвратились на прежнее место у мыса Артемисия, в надежде, что им можно будет вступить в сражение с сильно пострадавшим неприятелем. Но, против ожидания, они нашли, что число неприятельских кораблей, стоявших теперь при Афете, у входа в Пагасейский залив, далеко превосходило их: там было еще около 1100 судов. Главный начальник Эврибиад и некто Адимант, командовавший 40 коринфскими кораблями, потребовали отступления; к ним присоединился и Архителес, начальник афинского священного корабля. Фемистокл не без труда удержал их. Жители Эвбеи, остров которых, вследствие отступления греков, оставался на произвол персов, тайно предложили ему 30 талантов серебра, если он удержит флот. Из этой суммы он послал пять талантов Эврибиаду, три — Адиманту, Архителес должен был удовольствоваться одним талантом; остальные же деньги Фемистокл удержал у себя — может быть, впоследствии они понадобятся ему снова для подобных же целей.

Такое убедительное средство произвело свое действие. Лишь только решено было остаться, как к грекам пришло известие, что Ахеменес послал на юг, в открытое море 200 кораблей, чтобы через Эврип зайти греческому флоту в тыл. Фемистокл предложил воспользоваться этим разъединением неприятельского флота и сделать нападение на оставшиеся корабли. Для нападения избрано было позднее послеобеденное время, чтобы, в случае дурного оборота дела, можно было отступить под прикрытием ночи. Корабли двинулись сомкнутой линией — причем афиняне находились в центре — и союзный флот так быстро устремился на неприятеля, что прежде чем он успел приготовиться к сражению, Фемистокл уже врезался в него своими кораблями. Ликомид, сын Эсхрона, из Афин, со своей триремой взял первое неприятельское судно. За ним скоро последовали и другие. С наступлением ночи греки отступили, взяв 30 персидских судов; один лемносский корабль сам перешел на их сторону.

Счастье этого дня одушевило греков. Следующий день принес новое счастье. Только что подоспело более 50 позднее снаряженных аттических судов, как пришло известие, что те 200 персидских кораблей, которые должны были зайти в тыл грекам, во время обхода южной оконечности Эвбеи были все уничтожены налетевшей с юга бурей. Вследствие того, под вечер этого дня, греки с новым одушевлением вторично напали на неприятеля, взяли значительное число киликийских кораблей и беспрепятственно отступили под прикрытием ночи. На третий день Ахеменес не хотел уже больше ожидать нападения греков. Раздраженный дерзостью слабого противника и понесенными потерями, он со всем своим флотом, все еще состоявшим более чем из 800 кораблей, около полудня тронулся с места, построившись большим полукругом. Но узкий проход между Афетой и Артимисием не представлял для его многочисленных кораблей достаточного простора — они теснились, мешали друг другу, сталкивались и наносили один другому повреждения. В этой давке греки сделали на них стремительное нападение. Афиняне и здесь были впереди всех и причинили неприятелю много вреда. Это было формальное сражение. Успех вообще остался на стороне греков, но и они понесли значительные потери: 19 аттических судов сделались негодными к делу, а 5 эллинских кораблей были взяты египтянами со всем экипажем. Если бы продолжать борьбу таким образом, то незначительное число греческих судов наконец должно было бы погибнуть. Поэтому отступление было уже почти решено, когда пришло известие, что Леонид, в этот же день сражавшийся при Фермопилах, пал со всем своим отрядом, и персидскому сухопутному войску была открыта дорога на юг. Итак, нужно было поспешить прикрытием берегов.

Отступление совершилось через Эврип; впереди шли коринфские суда, аттические составляли арьергард. Фемистокл старался забрать на суда как можно больше скота с Эвбеи, чтобы самому запастись провиантом и лишить его персов; он взял также с собой, сколько мог, жителей острова и велел на пристанях и скалах его сделать следующую надпись: «Ионяне, помните, что вы идете против отцов своих и повергаете Элладу в рабство. Присоединитесь к нам или, если это не в вашей воле, плывите домой и просите кариян последовать за вами. Если же невозможно сделать ни того ни другого и если ваше иго так тяжело, что вы не в силах освободиться от него, так по крайней мере сражайтесь не с охотой, если дело дойдет до сражения; вспомните только, что вы наши родственники и что вы же причина нашей войны с варварами». Вследствие этой уловки персы стали подозрительно смотреть на ионян, хотя они и не оставляли персидского флота.

Греческий флот отступил к Саламину и к Фалернской гавани, у берегов Аттики, которой теперь грозило опустошительное вторжение шедшего через Виотию сухопутного персидского войска. Афиняне, оставаясь на флоте, воображали, что, согласно обещанию, все войско пелопоннесцев находится в Виотии для удержания неприятеля. Теперь же они узнали, что пелопоннесцы стоят на Коринфском перешейке и выстроили поперек него стену, думая только о собственной безопасности. Аттика была оставлена на произвол судьбы. Со своей стороны, Эврибиад также хотел отступить с пелопоннесскими кораблями к перешейку; но Фемистокл упросил его остаться у Саламина, по крайней мере до тех пор, пока афиняне очистят свою страну. В народном собрании он склонил афинян к решению предоставить свой город верховному покровительству Афины, всем способным носить оружие сесть на триремы, а жен, детей и рабов увести для безопасности за море. Горько было афинянам покидать дорогую землю отчизны; но Фемистокл ссылался на предсказание оракула, запретившего защищаться на суше; ареопаг поддержал его, а жрецы объявили, что змея Афины, невидимая хранительница Эрехтиона в акрополе, исчезла, потому что сладкая лепешка, которую ежемесячно клали ей в пищу, совершенно цела, — явный знак, что сама Афина со змеей перешла на корабль, куда можно смело за нею последовать. Ареопаг, облеченный по случаю выселения чрезвычайной властью, решил всем бедным гражданам выдать денежное пособие из государственной казны и из пожертвований богатых, для того чтобы они на чужбине могли обеспечить свои семейства, по крайней мере необходимым.

То был день трогательной печали, когда афиняне покидали свои дома, очаги и храмы своих богов и, захватив свои пожитки, длинной вереницей устремились на морской берег; когда мужья, собиравшиеся сражаться с неприятелем, прощались, может быть, навсегда, с плачущими женами и детьми. Большая часть бежавших была перевезена для безопасности на Саламин, Эгину, в Пелопоннес, по преимуществу в родственные Тризины, где они нашли весьма радушный прием. Тризинцы содержали их на общественный счет, ежедневно выдавая каждому по два овола; дети афинян могли в садах и на полях рвать плоды и виноград, где хотели, и для них наняты были даже учителя. Небольшое число стариков и бедных афинских граждан осталось, однако, в городе: они считали акрополь тем местом, которое пифия объявила недоступным.

Ксеркс вступил в ворота оставленных Афин, не встретив никакого сопротивления. Оставшиеся в городе афиняне заперлись в акрополе и укрепились, насколько возможно, окопами. Они защищались до крайности и не хотели слышать о капитуляции, которую им предлагали Писистрат, сын Иппии. Наконец часть персов взошла скрытой тропинкой в акрополь на северной стороне, где скала была наиболее отвесна и потому оставлена без караула. Ворота были разломаны, и кто не бросился в пропасть, те были изрублены. Храм и все строения Акрополя были сожжены вместе с городом. Ксеркс отмстил Афинам и тотчас же отправил посла в Сузу с известием о счастливом событии.

Греческий флот у Саламина, усиленный подкреплением из Пелопоннеса, Эгины и некоторых Кикладских островов, с ужасом смотрел на пламя, подымавшееся над Афинами. Начальники отдельных частей флота были в это время собраны на военном совете, и большинство их высказалось за отступление к перешейку. В это время увидали пламя над Афинами — и на некоторых из стратигов нашел такой страх, что они тотчас же поспешили на свои корабли и распорядились к отплытию. Остальные из присутствовавших на совете, несмотря на возражения Фемистокла и стратигов Мегары и Эгины, отечеству которых грозила опасность вслед за Аттикой, решили приготовиться в ночь и отплыть наутро. Это было бы явной гибелью, так как только в Саламинском проливе можно было еще надеяться разбить неприятеля соединенными силами. Поэтому Фемистокл еще вечером отправился на корабль Эврибиада и представил ему положение дела. Эврибиад ночью еще раз собрал военный совет. Когда здесь Фемистокл, прежде чем Эврибиад успел сказать слово, поспешно встал, чтобы говорить, Адимант, стратиг коринфский, жестоко ненавидевший Фемистокла и афинян, перебил его и сказал: «Фемистокл, при военных играх секут розгами тех, которые слишком забегают вперед!» Чтобы избежать бесполезного спора, Фемистокл отвечал: «Да, но и остающиеся позади не получают награды». Затем он обратился к Эврибиаду: «В твоих руках теперь спасение Эллады. Если ты не дашь сражение у перешейка, то ты должен будешь сражаться в открытом море, что для нас едва ли возможно, потому что корабли наши тяжелее и малочисленнее персидских. Во всяком случае, ты потеряешь Саламин, Мегару и Эгину, если даже и успеем спасти остальное, так как за морскими силами последует сухопутное войско. Таким образом ты сам приведешь неприятеля в Пелопоннес. Но если ты сделаешь гак, как я говорю, то мы, по всей вероятности, одержим верх. Сражаться в проливе выгодно для нас, а в открытом море — для неприятеля; мы спасем Саламин, где для безопасности помещены наши жены и дети, и защитим Пелопоннес отсюда так же хорошо, как с перешейка. Притом же бог обещал нам победу при Саламине. Если принимают благоразумное решение, дело почти всегда идет хорошо; если же хватаются за решение неблагоразумное, тогда и божество отступается от нас».

Лишь только Фемистокл кончил, снова поднялся Адимант и стал предостерегать Эврибиада, чтобы он не соглашался с человеком, который потерял свое отечество: пусть Фемистокл прежде укажет свое отечество и тогда уже говорит, а то он должен молчать. Тогда Фемистокл с благородным гневом указал на афинские корабли и сказал: «Вот наше отечество, хотя мы теперь не имеем ни земли, ни города. Какой из греческих народов мог бы противостоять нападению наших 200 кораблей?» И обратившись к Эврибиаду, он присовокупил: «Оставайся и покажи себя мужественным человеком! Если же нет, ты погубишь Элладу. Главная военная сила для нас — наши корабли. Если ты не последуешь моему совету, то мы, сколько нас тут есть, заберем на суда всех своих домашних и поплывем отсюда в Сирис, в Италию, которая принадлежит нам уже с давних пор, и где, по слову богов, мы должны поселиться. А вы, лишившись нашей поддержки, вспомните о моих словах». Стратиги пришли в ужас, услышав эту угрозу, потому что без помощи афинян невозможно было противостоять неприятелю. Таким образом, решено было остаться и ожидать неприятельского флота. В этом собрании происходили жаркие прения. Эврибиад в пылу спора, как говорят, даже поднял на Фемистокла палку; но последний, в эту решительную минуту думая только о благе отечества, с благородным равнодушием сказал: «Бей, но выслушай меня!»

После того как стратиги решились дать сражение при Саламине, они принесли богам торжественную жертву и молились о победе. Они призывали на помощь героев Саламина, Теламона, Аякса и Тевкра; они послали трехвесельное судно в Эгину, чтобы привезти оттуда изображение Эака и прочих Эакидов, дабы эти мужественнейшие герои эллинов предшествовали в сражение своему народу.

Наконец показался персидский флот и необозримой линией стал на якоре от Суниона до Фалерна. После сражения при Артемисие он подкрепил себя новыми кораблями с греческих островов и берегов и долго был занят опустошением Эвбеи. При виде такой страшной силы на греков снова напал страх и они неотступно требовали у Эврибиада третьего собрания военного совета. Большинство было опять за отступление. Тогда Фемистокл, для того чтобы остановить их и принудить к сражению, прибег к хитрости. Он незаметно оставил собрание, в котором ничего не мог более сделать, и послал верного раба по имени Сикинна, педагога (дядьку) его детей, под прикрытием ночи к Ксерксу и велел ему сказать: «Предводитель афинян на твоей стороне; ему приятнее было бы, чтобы ты выиграл сражение, а не эллины. Поэтому он извещает тебя, что эллины в страхе и совещаются о бегстве. Вы совершите блистательное дело, если не позволите им уйти; потому что они не единодушны и не будут оказывать никакого сопротивления, и вы увидите, как они сражаются между собой — те, которые за вас, и те, которые против вас».

По прибытии флота Ксеркс утром следующего дня держал с начальниками кораблей военный совет — дать ли морское сражение или нет. Сам он сидел на троне, а призванные князья и предводители каждый занимал назначенное ему почетное место: выше всех сидел царь Сидонский, потом царь Тирский и т. д. по порядку. Мардоний должен был обходить ряды и отбирать мнения, чтобы потом передать их царю. Все были за морское сражение, за исключением царицы Карийской, Артемисии, которая с пятью кораблями сопровождала флот от Галикарнасса. Она предложила самый лучший совет, а именно: идти сухим путем на перешеек; тогда неприятельский флот тотчас расстроится и без сражения, и таким образом будет уничтожено всякое сопротивление. Но Ксеркс, в гордом сознании победы, последовал совету остальных и решил дать сражение.

И вот, в тот самый день, когда делались приготовления к сражению, Сикинн приносит Ксерксу известие от Фемистокла. Ксеркс поверил словам неприятеля и повелел привести в исполнение его совет. Греки стояли со своими кораблями у берегов Саламина, в узком проходе между этим островом с одной стороны и берегами Аттики и Мегары с другой. Бухта, где стояли греки, представляет два узких входа, один — с запада, вдоль мегарских берегов, другой — с востока, от Пирея. Около полуночи Ксеркс велел западному крылу своего флота, состоявшему из финикийских кораблей, расположенных у Фалерна, обогнуть остров Саламин и войти в западный проход Саламинской бухты. Они расположились полукругом у входа в бухту, так что их правое крыло примыкало к Саламину и обогнуло левое крыло греческого флота. К их левому крылу должен был примкнуть с востока центр персидского флота. Составлявшие его кипрские, киликийские, ликийские и памфилийские корабли двинулись в бухту через восточный проход и соединились с финикийскими. Ионяне и карияне, помещавшиеся на левом крыле, стали в самом восточном проходе, так что они левым крылом прикасались к Саламину, правым — к центру. Таким образом, все расположение персов образовало большую дугу, которая вполне замыкала греческий флот. Корабли, не нашедшие себе места в боевой линии, были расставлены у обоих входов для подкрепления того и другого крыла, для того чтобы эллины ни в каком случае не могли прорвать линию и уйти. Все это произведено было ночью в такой тишине, что греки ничего не могли заметить.

Ксеркс приказал также в течение ночи устроить для себя на южном склоне горы Эгалея, далеко вдающейся в Саламинскую бухту, позади центра своего флота, возвышение, с которого он мог бы удобно следить за битвой своих кораблей. Вдоль берега расставлено было сухопутное войско; оно должно было принимать поврежденные в сражении корабли, защищать своих и истреблять неприятеля. С этой же целью был занят персидскими войсками и небольшой остров Пситталия, лежавший у восточных берегов Саламина.

В то время как персы готовились к сражению, греческие предводители все еще спорили в собрании о том, отступить им или остаться. После полуночи Фемистокл вышел из собрания; ему доложили, что какой-то человек желает переговорить с ним. То был Аристид. Он ночью приехал из Эгины, чтобы разделить опасность со своими согражданами и доставить им хоть свою личную помощь. Его изгнание было отменено — в эту опасную для отечества минуту все изгнанники были возвращены. Он сказал Фемистоклу, своему прежнему противнику: «Долго мы были соперниками друг другу, посоперничаем же теперь в услугах отечеству. Пелопоннесцы могут говорить об отступлении или нет — все равно. Ни коринфяне, ни Эврибиад ничего не сделают, Я плыл из Эгины, и мне стоило много труда избегнуть неприятельских кораблей. Мы заперты, сообщи это стратигам». Фемистокл открыл Аристиду, что это его дело, и ввел его в собрание, чтобы он сам объявил свою весть стратегам, так как его словам скорее поверят. Теносский корабль, перешедший на сторону греков, подтвердил новость, сообщенную Аристидом. Итак, греки принуждены были сражаться.

Рано утром 20 сентября греческие корабли расположились в боевом порядке против неприятельского флота, 375 кораблей и почти 70000 человек против 750 кораблей с 150000 экипажа. 200 афинских кораблей под начальством Фемистокла стали на левом крыле, против финикиян; на правом крыле, почетном месте в сражении, стал против ионян и кариян Эврибиад с кораблями Лакедемона, Коринфа, Эгины и Мегары — всего 106 судов. Остальные корабли поместились в центре. Незадолго до расположения в боевой порядок возвратился корабль, посланный в Эгину за изображениями Эакидов. Греки запели пэан (военную песнь), который далеко раздался в горах, и, одушевленные словами предводителя, Фемистокла, ударили в весла на врага с криком: «Вперед, потомки эллинов, спасайте отечество!» Тогда и персы подняли свой варварский военный крик и так стремительно пошли в атаку, что греки изумились и без приказания, держа корабли носом к неприятелю, пошли назад. Так как это отступление продолжалось значительное время, то корабли были оттиснуты к берегам Саламина, и упадок духа с каждым моментом возрастал все более и более. Аминий, афинянин, брат поэта Эсхила, положил конец позорному отступлению. Он велел своей триреме быстро двинуться вперед и носом своего судна врезался в приближавшийся к нему финикийский корабль. Теперь завязалась настоящая битва: афиняне поспешили на помощь к Аминию, а на правом крыле также бодро выступил против врага эгинский корабль, на котором были Эакиды, а за ним последовали и другие. Скоро по всей линии загорелась борьба, долго длившаяся с переменным счастьем. Наконец Фемистоклу удалось прорвать линию Финикиян и обратить их в бегство. Одни, чтобы по крайней мере спастись самим, бросились со своими кораблями к берегу материка, другие же отступили в центр боевой линии. Теперь Фемистокл с фланга сделал нападение на самый центр; один за другим было побеждено несколько кораблей, и один за другим обратились они к восточному входу. Тут, в узком проходе, произошла страшная давка. Корабли, стоявшие здесь в резерве и не бывшие еще в деле, хотели пробиться в бухту, чтобы не показаться бездействующими в глазах царя, который с Эгалея, окруженный придворными чинами и писателями, смотрел на сражение. Корабли же, бежавшие из бухты, встречаясь с ними, ломали их весла, даже пускали их ко дну, чтобы очистить себе дорогу. Больше всех работали тут эгинские корабли. Что ускользнуло от афинян в бухте, то перехвачено было ими у выхода.

Но на самом восточном крыле продолжалась еще жестокая борьба. Ионийские корабли держались храбро, храбрее, чем все остальные. Воззвание Фемистокла, которое он оставил им на берегах Эвбеи, не произвело на них никакого действия. Начальники финикиян, потерявшие свои корабли, явились к царю и жаловались ему, что ионяне дурно сражались и поставили их в такое положение, что они потеряли свои корабли. Между тем, пока еще они говорили это, Ксеркс увидел, как один ионийский корабль — из Самофраки — пустил ко дну аттический корабль, как потом он, пробитый эгинским кораблем, начал тонуть, и как тогда самофракийцы бросились на эгинский корабль, сцепившийся с их судном, и овладели им. Увидев это, царь велел отвести клеветников в сторону и снять с них головы. Фемистокл повел свои корабли против предводителя ионян, Ариавигна, Ксерксова брата. Под градом стрел и дротиков Аминий, плывший рядом с Фемистоклом, врезался своим кораблем в бок персидского адмиральского корабля. Ариавигн сам лично бросился на палубу корабля Аминия, но аттическое копье свергло его в море. Артемисия спасла труп царского сына от потопления. Преследуемая триремой Аминия, она обратилась в бегство, на пути столкнулась с кораблем, принадлежащим к персидскому флоту и пустила его ко дну. Аминий подумал, что она перешла на сторону греков и приказал остановить преследование. Ксеркс, со своей стороны видевший, как она потопила корабль, и думая, что это было неприятельское судно, велел воспеть ее геройский подвиг. «Мужчины сделались бабами, — говорил он, — но зато бабы стали мужчинами». Таким образом, от своей смелой решимости Артемисия получила двойную выгоду: она стала еще выше во мнении царя и спаслась от преследования афинян. Если бы Аминий знал, что она была на корабле, он не перестал бы преследовать ее, так как тому, кто доставил бы ее живую, афиняне обещали 10000 драхм награды — за то, что она, женщина, дерзнула бороться против афинских мужей.

Когда все это происходило на море, Аристид, желая и со своей стороны сделать что-нибудь для отечества, переправился с небольшим числом гоплитов от Саламина к Пситгалии и изрубил весь расположенный там отряд персов. Этим он оказал грекам большую услугу, так как спасавшиеся теперь на остров греки находили там безопасное убежище; персы же, пристававшие сюда в полной надежде на безопасность, встречали смерть.

Побежденный и в жалком состоянии оставил место битвы персидский флот и отступил в Фалернскую бухту. Он потерял более 200 кораблей и около 50000 человек, так как за неумением плавать все персы, падавшие в море, тонули. Греки потеряли 40 кораблей. Храбрее всех дрались афиняне и эгинеты; но преимущество отдано афинянам, потому что они, искусно руководимые Фемистоклом, первые и вполне одолели самого страшного врага, финикиян.

Воодушевленный победой, приготовлялся греческий флот к новой битве на следующий день; думали, что Ксеркс, у которого было еще много кораблей, наутро снова сделает нападение. Но когда стало светать, перед греками открылась пустая Фалернская бухта. Ксеркс отправил весь флот в Геллеспонт — охранять мосты и возможность отступления. С сухопутной же армией, прежде чем начать отступление, он хотел сделать еще попытку против Пелопоннеса. Греческий флот следовал за персидским до острова Андроса, но, заметив здесь, что персы плывут на север, к Геллеспонту, остановился. Фемистокл и афиняне тем не менее предлагали преследовать неприятеля, атаковать и уничтожить его флот, и наконец разрушить мост на Геллеспонте. Но Эврибиад и другие не решились следовать отважным замыслам и планам гениального афинянина. Фемистокл должен был удовольствоваться походом на Киклады, для наказания островов, державших сторону персов. Чтобы поскорее выжить Ксеркса из Греции, Фемистокл еще раз послал к нему Сикинна. Этот сказал ему: «Меня посылает к тебе Фемистокл, сын Неокла, главный предводитель афинян, мужественнейший и мудрейший из всех своих товарищей, известить тебя, что он, дабы оказать тебе услугу, отговорил греков от намерения преследовать твой флот и разрушить мост на Геллеспонте. И теперь ты можешь спокойно отправиться домой». Царь упал духом и решился как можно скорее убраться восвояси. Но зять его Мардоний, более всех других хлопотавший о походе против Греции и по возвращении ни с чем после стольких вооружений имевший основание опасаться за свою особу, упросил царя оставить его с отборным войском, обещая в короткое время покорить ему всю Грецию. Ксеркс оставил ему 300000 лучшего войска, а с остальной армиею поспешил к Геллеспонту. Не один страх перед греческим оружием гнал его в Азию, но и боязнь восстаний в собственном государстве. Плачевно было отступление персидской армии. Места, которые она проходила, были большей частью еще при движении в Грецию разграблены и опустошены; чувствовался недостаток в жизненных припасах, многие ели траву, кору и древесные листья. Голод и неестественная пища, равно как рано наступившие холода, породили повальные болезни и разные бедствия. Так погибла большая часть армии. Когда Ксеркс после 45-дневного перехода достиг Геллеспонта, он нашел, что буря и течение разрушили мосты, и потому поспешил переправиться в Азию на кораблях. В Сардах он ожидал известий о победах Мардония. После преследования персидского флота и экспедиции на Кикладские острова греки занялись на Саламине дележом добычи. Лучшая часть была послана в Дельфы — Аполлону. Из трех финикийских кораблей, которые были захвачены прежде других, абиняне посвятили один исемийскому Посидону; другой — сунийской Афине, третий — садаминскому Аяксу. При пересылке корабля на перешеек, в святилище Посидона, его сопровождал весь союзный флот. Там у алтаря Посидона решили стратеги, кому из предводителей должна быть присуждена первая и кому вторая награда за мужество и заслуги. Все знали, что сражение при Саламине выиграно благодаря Фемистоклу и что ему следует первая награда; но — странное дело! — когда прочитаны были дощечки с мнениями, оказалось, что каждый стратиг первую награду присуждал самому себе и даже не все присуждали Фемистоклу вторую. Самолюбие, зависть и вражда против великого человека руководили этой жалкой подачей мнений. После такого результата приступлено было к дележу добычи. Пелопоннесцы не хотели уступить преимущества афинянам. По этой причине при подаче голосов о храбрости отдельных частей флота первую награду получили не афиняне, а эгинеты. Дельфийский оракул при этом случае высказался против афинян. Он также указал на эгинетов, как на первых бойцов Саламина, предложив им послать Дельфийскому Аполлону еще особенный подарок из своей части добычи; они послали медную корабельную мачту с тремя золотыми звездами. Дар же Фемистокла, который он хотел посвятить в Дельфы из его части добычи, был с презрением отвергнут жрецами.

Спартанцы, впрочем, оказали великие почести Фемистоклу. Они пригласили его в Спарту, торжественно увенчали его там вместе с Эврибиадом, подарили ему великолепную колесницу, какую только можно было найти в Спарте, а когда он возвращался домой, его торжественно провожали до границы 300 спартанских всадников. Заслуги Фемистокла, конечно, не могли быть помрачены; вся Эллада видела в нем своего освободителя. Когда он явился на Олимпийских играх, вскоре после того открывшихся, никто не хотел более смотреть на состязавшихся. В продолжение целого дня все взоры были устремлены только на него; на него указывали с гордостью иностранцам при возгласах и рукоплесканиях, и он с сердечным удовольствием признавался своим друзьям, что получил награду за свои труды для Греции.

Большие почести, каких удостоился Фемистокл в Спарте, возбудили недовольство афинян, которым неприятно было, что в отличии заслуг своего согражданина они остались позади Спарты. Он впал в немилость у народа, между тем как его противник Аристид снова пользовался полным его благоволением. На следующий, 479 год Аристид получил главное начальство над сухопутным войском; Ксантипп, обвинитель Мильтиада, сделался начальником флота. Но такой достойный и такой талантливый человек, как Фемистокл, не мог долго оставаться оттесненным на задний план. Уже в следующем, 478 году, когда афиняне с жаром принялись за восстановление разоренного Ксерксом и Мардонием города и хотели возобновить и расширить стены, Фемистокл опять стоял во главе дела. Большие приготовления афинян к укреплению своего города возбудили подозрение и страх в пелопоннесцах. Афиняне — со своей предприимчивостью, со своим флотом, который обеспечивал им господство на море, после еще большего укрепления своего города, — естественно, должны были превзойти в могуществе всех остальных греков. По этому случаю особенно эгинеты и коринфяне побуждали спартанцев воспрепятствовать постройке стен. Спарта отправила посольство в Афины и требовала, чтобы афиняне не укрепляли своего города, на том основании, дабы впоследствии, в случае если персы снова сделают нападение на Грецию, этот город не сделался для них опорным пунктом для подчинения Греции. Настоящее свое намерение — ослабить Афины — они скрывали, но афиняне были настолько проницательны, что заметили это. Они решились отстаивать свое право защитить свой город, насколько хватит сил. Но начав постройку стен против желания пелопоннесцев, нужно было опасаться, что пелопоннесская армия сделает нападение на Аттику, а между тем до окончания укреплений она не могла бы сопротивляться.

Для достижения дели необходимо было прибегнуть к хитрости. Фемистокл именно и был способен устроить это дело.

По его совету, афиняне отвечали спартанским послам, что по поводу этого дела они немедленно отправят посольство в Спарту. Затем он посоветовал афинянам как можно скорее послать его в Спарту и присоединить к нему еще других послов, но отправить этих послов не сейчас, а через известный промежуток времени, пока стеньг не будут доведены до такой высоты, что за ними можно будет довольно хорошо защищаться. Между тем все жители без различия — мужчины, женщины и дети, свободные и рабы — должны были работать на стенах, добывая материал для постройки, где кто может, не щадя ни памятников, ни могил, ни частных домов, ни общественных построек. Прибыв в Спарту, Фемистокл не явился к правительству и медлил под разными предлогами; а когда его кто-нибудь из сановников спрашивал, отчего он не заявляет официально о своем прибытии, он отвечал, что ожидает товарищей, которые не могли вместе с ним прибыть; но что он надеется на их скорый приезд. Спартанцы верили ему. Но когда стороной получено было определенное известие, что стены строятся, что они уже достигают известной высоты, лакедемоняне не могли уже более заблуждаться. Фемистокл, однако, просил их не полагаться на слухи, а отправить лучше честных людей, чтобы они исследовали дело на месте и доставили им верные сведения. Так и сделали, Фемистокл же между тем тайно дал знать афинянам, чтобы они без шуму задержали спартанских послов и отпустили бы их не раньше, как возвратится их собственное посольство. Между тем из Афин прибыли уже его сотоварищи, Аристид и Аброних, и принесли ему весть, что постройка стен подвинулась довольно далеко. Теперь Фемистокл торжественно объявил лакедемонянам, что его город настолько уже укреплен, что представляет достаточную защиту для своих жителей. Поэтому, если лакедемоняне или их союзники хотят с афинянами вести переговоры через послов, то они на будущее время не должны забывать, что граждане Аттики умеют различать, что выгодно для них самих и что составляет общее дело греков. «Когда мы считали полезным оставить город и перейти на корабли, мы и без лакедемонян решились на это и сумели привести свое решение в исполнение. Точно так же теперь мы находим целесообразным, чтобы наш город имел стены, и это будет выгодно для наших сограждан в частности и для всех наших союзников вообще; ибо невозможно без одинаковых оборонительных средств принять согласие или тождественное решение в интересе общего блага. Или все союзники должны обойтись без укреплений, или нужно допустить совершившееся». Лакедемоняне скрыли свою злобу и сказали, что они вовсе не хотели вмешиваться в это дело, а отправили посольство только с целью предложить свой совет для общего блага. Спустя некоторое время послы с обеих сторон невредимо возвратились восвояси. Таким образом, Фемистоклу удалось устроить стены для своего отечественного города, но зато с этих пор между ним и лакедемонянами все было кончено.

Фемистокл всеми силами хлопотал о том, чтобы возвысить могущество своего отечественного города, особенно, чтобы обеспечить за ним исключительное господство на морях. Разрушенные персами укрепления Пи рея были восстановлены в больших размерах. Фемистокл подумывал о совершенном уничтожении пелопоннесского флота с той целью, чтобы Афины беспрепятственно могли господствовать на море. Когда однажды пелопоннесский флот зимовал в Пагасейском заливе, он объявил в народном собрании, что у него есть выгодный для афинян план, которого он, впрочем, не может сообщить перед всеми. Афиняне решили, чтобы он сообщил свой план Аристиду, и если этот одобрит его, то они приведут его в исполнение, Фемистокл открыл Аристиду, что у него есть намерение сжечь пелопоннесский флот в Пагасейском заливе. Аристид объявил в народном собрании, что хотя план Фемистокла и весьма полезен, но зато в высшей степени бесчестен, и народ посоветовал Фемистоклу взять назад свое предложение. Спартанцы в совете Амфиктионов внесли предложение, чтобы все города, принимавшие сторону персов, были исключены из союзного собрания. Таким образом Аргос, Фивы, Фессалия были бы устранены из союза, и только 31 город, большей частью самые незначительные и находившиеся в зависимости от Спарты, вошел бы в него. Вследствие этого влияние Спарты много выигрывало бы. Узнав об этом, Фемистокл успел разрушить расчеты Спарты.

Спартанцы видели в Фемистокле своего величайшего врага и делали все, чтобы подорвать его влияние в Афинах и сделать его безвредным. Афиняне в этом случае шли навстречу их стремлениям. Характер Фемистокла был небезупречен: в нем было мало чувства законности, права и справедливости, его упрекали в насильственных действиях и продажности; к тому же со своими новыми широкими планами он не давал покоя народу, так что можно было опасаться, что он, пожалуй, еще вовлечет Афины в опасную войну со Спартой. Поэтому народ отступился от Фемистокла и обратился к более правдивому, спокойному Аристиду. Наконец (в 472) партии Кимона, поддерживаемой спартанцами, — Аристид же держался в стороне, — удалось посредством остракизма изгнать беспокойного и опасного человека.

Фемистокл отправился в Аргос, город, всегда питавший большую вражду к Спарте. Но и здесь враги ненадолго оставили его в покое. При процессе против Павсания, который за свои опасные замыслы и изменнические отношения с персидским царем привлечен был спартанцами к ответу, эфоры нашли достаточные, по их мнению, доказательства тому, что и Фемистокл принимал участие в изменнических замыслах Павсания. Несомненно, что Павсаний пытался расположить в пользу своих планов человека, которому сограждане отплатили такою неблагодарностью и который был врагом Спарты, и что Фемистокл знал о намерениях Павсания; но несомненно также и то, что никто никогда не мог доказать его соучастия в этом деле. Между тем спартанцы искали случая придраться к ненавистному и даже в изгнании еще грозному человеку. Они обвинили его пред афинянами, и хотя Фемистокл защищался письменно, но его враги повели дело так, что он, как заговорщик против общего отечества, был потребован на общеэллинский суд в Спарту. Так как он не явился на суд, то и был объявлен государственным изменником.

Таким образом, спаситель Греции был преследуем Афинами и Спартой как изменник. Сыщики следовали за ним на суше и на море. Из Аргоса он бежал в Керкиру, которая обязана была ему благодарностью; оттуда он спасся в Эпир, к Адмиту, царю Молосскому. В дни счастья Фемистокл своим презрительным обращением сделал из него жестокого врага себе; но в настоящем положении он не находил другого убежища. Для более верного успеха он взял на руки царского ребенка и сел с ним у домашнего очага — способ просьбы, считавшийся у молоссов самым убедительным, так что ему нельзя было отказать. При виде несчастного беглеца Адмит забыл свою злобу и предложил ему свое покровительство, Фемистокл считал себя здесь настолько безопасным, что даже вызвал к себе тайно из Афин свою жену и детей. Но лишь только враги открыли его местопребывание, как отправили посольство, требуя его выдачи. Адмит не мог более держать его, ввиду настояний могущественных преследователей; но он не выдал его, а по дикой горной тропинке проводил в Македонию. В Пидне Фемистокл сел на корабль, чтобы бежать в Азию. Если бы он действовал заодно с Павсанием, то он, наверное, еще из Аргоса бежал бы прямо на восток и нашел бы безопасность у Великого царя. Теперь же он направился в Персию только тогда, когда он уже на всем полуострове не мог более найти себе прибежища. Корабельщик, везший его на Ионийские острова, не знал его. Только когда они были занесены бурей в середину афинской эскадры, осаждавшей Наксос, Фемистокл открыл ему, кто он такой, и просьбами и угрозами заставил день и ночь держаться в открытом море. Таким образом он счастливо достиг Ефеса.

Но и в Ионии Фемистокл был не совсем в безопасности, потому что царь персидский оценил в 200 талантов его голову, а греки все еще преследовали его. Он бежал в Эгу, в Эолии, к своему другу Никогену, который скрывал его у себя некоторое время и потом в закрытой повозке, какие обыкновенно употреблялись для перевозки женщин, отправил в самую Персию. Если у проводников в дороге спрашивали, кого везут они в повозке, то отвечали: девицу-гречанку к царскому двору. Никоген был знаком с вельможами персидского двора и рекомендовал своего гостя одному знатному персу в Сузе; из Сузы Фемистокл отправил к царю Артаксерксу, сыну и наследнику Ксеркса, следующее письмо: «Я, Фемистокл, пришел к тебе — тот самый Фемистокл, который, пока принужден был защищаться против нападений твоего отца, более всех греков нанес вреда твоему дому, но еще больше сделал ему добра в то время, когда я сам находился в безопасности, а твой отец был принужден к бедственному отступлению. Такое благодеяние (услуги, оказанные им Ксерксу при Саламине) не должно быть забыто, тем более что я и теперь могу еще оказать тебе важные услуги. К тому же я пришел сюда потому, что греки преследуют меня за дружественное расположение к тебе. По истечении года я самому тебе открою, зачем я прибыл сюда».

Царь удивлялся уму этого человека и одобрил его план. В продолжение упомянутого годового срока Фемистокл, насколько возможно, ознакомился с языком и обычаями персов и тогда уже явился к царю. Он пользовался у него большим почетом, какого еще не видел ни один из греков, отчасти за свою славу и проницательный ум, отчасти потому, что питал в царе надежду на подчинение греческих государств. Впоследствии, когда тому или другому персидскому царю нужно было привлечь какого-нибудь грека к своему двору и в свою службу, то между разными обещаниями в письме обыкновенно говорилось, что он у него будет стоять выше самого Фемистокла. Фемистокл был компаньоном царя на охоте и за столом и пользовался огромным влиянием при дворе. Царь осыпал его дарами и отдал ему многие города в Малой Азии, Магнезия на Меандре, приносившая 50 талантов дохода, говорят назначена была ему на хлеб; Лампсак, славившийся богатством вина, дан на вино; Миус, т. е. доход с него назначен на зелень и др. приправы; города Перкота и Скепсис в Мисии давали все необходимое для гардероба. Фемистокл жил покойно, пользуясь богатыми доходами со своих владений в Малой Азии, частью в Магнезии, частью путешествуя с одного места на другое. Он был чем-то вроде наместника над этими областями, с обязанностью, по всей вероятности, защищать западные границы государства от нападений греков.

Но и здесь у него не было недостатка ни в завистниках, ни во врагах. Жизнь его еще чаще подвергалась опасности. Находясь в Сардах, он увидел в храме Кибелы медную статую водоноски, поставленную в Афинах и увезенную Ксерксом. Он обратился с просьбой к наместнику о разрешении ему возвратить эту статую в Афины. Это до такой степени раздражило перса, что Фемистокл должен был искать прибежища у гаремных жен вельможи, чтобы их заступничеством отвратить бурю. В Магнезии он выстроил храм Кибелы и поставил в нем свою дочь Мнисиптолему жрицей. Храм этот был выстроен в благодарность богине за то, что вследствие сна, ниспосланного ею Фемистоклу, он избежал руки убийцы, подосланного к нему Епиксием, наместником Верхней Фригии.

В продолжение нескольких годов царь не беспокоил Фемистокла своим требованием — помочь ему подчинить Грецию, потому что царь, незадолго перед тем вступивший на престол, имел достаточно дела внутри государства. Когда же, под конец шестидесятого года жизни Фемистокла, египтяне отпали от власти персов и нашли себе помощь у афинян; когда афинские галеры уже доходили до Кипра и Киликии и царь двинул против грозной силы афинян свои воинственные народы и вооружил флот, — тогда и в Магнезию к Фемистоклу прислано было от царя требование сдержать данное слово и выступить вместе с ним против греков. Старец-герой оказался в затруднительном положении. Неужели у него хватит сил, чтобы некогда побежденного им врага вести против собственного отечества и тем обратить в ничто приобретенную им славу спасителя отечества? Нет, он не мог этого сделать и посягнул на свою жизнь. Принеся жертву богам, он пригласил друзей, в последний раз пожал им всем руки и отравился питьем из воловьей крови* или каким-нибудь другим быстродействующим ядом.

*Плиний говорит: «Кровь вола запекается и сгущается весьма бистро; поэтому она чрезвычайно ядовитое питье».

Когда царь узнал о его смерти и ее причине, он, говорят, еще более удивился этому человеку и навсегда остался благосклонен к его друзьям и приверженцам. Вот что обыкновенно рассказывали о смерти Фемистокла. Но Фукидид, историк, услуживающий большого доверия, говорит, что Фемистокл умер от болезни. Смерть избавила его от обязательства, которое шло вразрез с его сердцем и его великим прошлым. Он умер в 65 лет.

Его великолепную гробницу показывали на рынке в Магнезии; но ходила молва, будто друзья тайно перенесли его кости в Афины и погребли на отечественной земле, что по закону не дозволялось при обвинении в государственной измене. Гроб Фемистокла, полагают, находился на мысе Адкимос перед Пирейской гаванью, величественным его творением. У Фемистокла было очень большое семейство. От первого брака он имел пять сыновей и три дочери, от второго еще две дочери. Даже в первом столетии до P. X. существовали потомки этой фамилии, пользовавшиеся в Магнезии некоторыми привилегиями.