История Древней Греции в биографиях

28. Эпаминонд Фиванский

Эпаминонд, сын Полимнида, связанный с Пелопидом теснейшей дружбой и общей деятельностью, направленной к возвеличению родного города их, происходил от благородной, но обедневшей фамилии, которая вела свой род от древних Спартов Кадма. Отец его заботился, сколько позволяли ему средства, о телесном и умственном развитии пылкого, любознательного отрока и дал ему лучших учителей музыки и гимнастики. Но наибольшее влияние имели на него учения и беседы пифагорейского философа Лизиса, который был изгнан из отечества своего, города Тарента, и нашел убежище в доме родителей Эпаминонда. В сообществе этого благородного, мудрого старца Эпаминонд приобрел превосходное, гармоническое развитие душевных своих способностей и величие характера, которому удивлялись его современники и потомки. Древние правильно называли его первым из эллинов, потому что с редким талантом полководца и государственного человека он соединял прекраснейшие нравственные качества: благородное самообладание, чуждое страстей спокойствие и твердость духа, непоколебимую преданность истине и справедливости, верное исполнение долга, без внимания к собственной выгоде и чести, скромность и непритязательность даже и па высоте величия, кротость и милосердие к друзьям и врагам, при добросовестной строгости к самому себе. Он вел простую, скромную жизнь среди добровольной бедности и пользовался предлагаемой ему помощью богатых друзей только для общественного блага или для вспомоществования ближним. Чтобы остаться бедным и иметь возможность жить самостоятельно и независимо, он всю свою жизнь оставался в безбрачии.

Эпаминонду было уже 40 лет, когда он впервые выступил для участия в делах государства, в то время, когда Пелопид и друзья его ниспровергли владычество олигархии. По своим политическим убеждениям он склонялся в пользу демократии, но всегда держал себя далеко от демократических обществ (этерий), от страстного увлечения партий; он вел тихую жизнь, деля ее между палестрой и изучением философии. Поэтому-то он и казался неопасным для олигархов, когда они с помощью Фивида овладели верховной властью в Фивах, и мог спокойно и безопасно оставаться в своем городе, между тем как Пелопид и многие другие из друзей его подверглись изгнанию. Но и при господстве тиранов он по-своему был деятельным поборником всего доброго и полезного и вместе с Горгидом приготовил освобождение своей родины, собирая в палестре толпу юношей, уча их военному делу и возбуждая в них чувство собственного достоинства и свободы. С этой преданной им толпой они, тотчас по убиении тиранов, присоединились к совершившим этот переворот в государстве и способствовали предупреждению дальнейших насилий и жестокостей. Благодаря им народ с доверием и мужеством решился защищать вновь дарованную ему свободу. Впрочем, естественно, что в первые годы после совершившегося переворота те люди, которые своей отвагой завоевали свободу отечеству, стали во главе государства. До 371 года мы ничего не слышим о политической деятельности Эпаминонда; его умеренность и разумное спокойствие могли, в эти времена всеобщего движения и тревоги, показаться народу равнодушием и нерешительностью. Только в 371 году Эпаминонд был в первый раз избран в виотархи, может быть, потому, что его считали способнейшим человеком, по сильному и убедительному его красноречию, защищать фиванские дела на мирном конгрессе, который должен был собраться в Спарте. Тут он явился решительным противником Агесилая и потребовал независимости Мессинии и лаконских городов в том случае, если Фивы должны были бы отказаться от владычества над городами виотийскими. Это воспрепятствовало заключению мира, и не прошло трех недель, как виотарх, избранный для действия в Спарте силой слова, имел уже случай блистательно обнаружить дарование полководца на удивление всему свету.

Когда переговоры о мире были прерваны, а спартанский царь Клеомврот привел в Виотию сильное войско, и оба войска расположились лагерем одно против другого при Левктрах (июль 371 года), — фиванские воины упали духом, потому что спартанцы были вдвое сильнее их, и ходили слухи о разных недобрых приметах. Эпаминонд, главный из семи виотархов, старался придать бодрости своему войску, приводя слова Гектора у Гомера: «Одной только примете можно следовать — той, которая укажет, как спасти отечество». Трое из виотархов были того мнения, что следует отправить в Афины жен и детей и допустить неприятеля обложить Фивы; Эпаминонд же с двумя другими виотархами полагали необходимым вступить немедленно в сражение. Как некогда Мильтиад привлек на свою сторону полемарха Каллимаха пред Марафонской битвой, так и Эпаминонд умел силой убедительных доводов склонить к принятию своего мнения седьмого виотарха, присоединившегося позже других к войску со своим отрядом. Мнение это одобрил и Пелопид, предводитель священного отряда. Таким образом, сражение было решено. Эпаминонд ободрял дух своих воинов красноречием и употребил в пользу само суеверие их. Из Фив пришло известие, что храмы отворились сами собой; что жрицы получили от богов обещание победы; что из храма Геркулеса исчезло оружие, как будто сами боги поспешили на помощь фиванцам; что воздвигнутый в равнине памятник в честь поруганных лакедемонцами левктрийских девственниц был увенчан каким-то чудесным образом, и оракул предсказал, что вблизи от этого памятника лакедемонцы потерпят поражение. Чтобы очистить войско от всех ненадежных союзников, Эпаминонд объявил, что все те, которые не желают принять участие в сражении, могут удалиться из лагеря. Феспийцы воспользовались позволением, но другие, хотевшие последовать их примеру, были обращены назад сновавшими кругом лагеря неприятельскими всадниками и легкой пехотой, и таким образом принуждены были принять участие в битве.

Оба войска расположились в боевом порядке. Лакедемоняне поставили свои ряды в виде полумесяца, по двенадцать человек в глубину, с конницей впереди. На левом крыле стояли союзники, на правом — спартанцы под предводительством Клеомврота. Так как лакедемоняне далеко превосходили числом своих противников, то Эпаминонд мог бы достичь равной со спартанцами ширины своей лишь только при весьма малой глубине ее, а потому он употребил совершенно новую, неожиданную тактику. На своем левом фланге, против спартанцев и Клеомврота, поставил он отборный отряд латников, густой толпой в пятьдесят человек в глубину, чтобы сильным напором сломить спартанскую линию, а слабое правое крыло свое расположил кривой линией, уклоняющейся и стоящей вдалеке от неприятеля. Оно имело назначение пока только прикрывать с этой стороны левый фланг и тогда лишь вступить в сражение, когда неприятель на своем правом крыле будет отброшен и приведен в расстройство. Для прикрытия левого крыла отборного войска поставлен был Пелопид со своим священным отрядом. Таков был знаменитый косой боевой порядок Эпаминонда.

Спартанская конница скоро была подавлена превосходной фиванской конницей и отброшена на правый фланг собственной своей боевой линией. Происшедшее от этого замешательство еще более увеличилось, когда Эпаминонд повел атаку густой массой латников. Но спартанцы были знатоками в искусстве восстанавливать отброшенные и расстроенные ряды свои и потому вскоре начали опять строиться и развертывать свой фронт, чтобы окружить Эпаминонда с левой стороны. Тогда вовремя подоспел Пелопид со священным отрядом и напал на них с такой стремительностью, что они не имели времени опомниться и стать в боевой порядок. «Еще один шаг вперед!» — взывает к своим Эпаминонд, и они неудержимым натиском проникают в ряды спартанцев. Вскоре царь Клеомврот низвергнут в горячем бою и кругом его падает цвет спартанских воинов. Трупы громоздились на трупы, замешательство увеличивалось все более и более; наконец спартанцы уступили поле битвы и в полном бегстве поспешили к своему лагерю. Их левое крыло последовало этому примеру, не приняв деятельного участия в сражении. Когда лакедемоняне переступили ров своего лагеря, они опять стали твердой ногой и многие из них требовали нового нападения, чтобы воспрепятствовать фиванцам взять трофеи и с оружием в руках собрать оставшиеся на поле сражения трупы своих падших товарищей. Но так как на поле битвы легло 1000 лакедемонян, в том числе 400 спартанцев, а союзники показывали мало охоты возобновлять сражение, то предводители решили воздержаться от дальнейшего нападения и просить о позволении собрать своих мертвых, что признавалось сознанием в понесенном поражении. Так как у спартанцев было обыкновение по возможности скрывать свои потери, то Эпаминонд устроил так, что каждый из союзных со Спартой отрядов убирал порознь тела своих воинов, а под конец и сами спартанцы. Таким образом, огромные потери спартанцев стали очевидными.

На полях левктрских погибло на век могущество Спарты. В конце 370 года Эпаминонд и Пелопид проникли в Пелопоннес, подступили к самым воротам Спарты, восстановили Мессинию и соединили всех врагов Спарты к общему сопротивлению. Такие результаты возможны были только при условии, чтобы виотархи, предводители войска, остались в своем звании и по истечении годового срока, на который они были назначены полководцами. Эпаминонд один принял на себя ответственность за это нарушение закона, за которое определялась смертная казнь. Когда войско вернулось с победой, полководцы призваны были к суду партией, завидовавшей их славе. Эпаминонд признал виновным одного себя и объявил о готовности своей идти на смерть, но просил только одной милости, чтобы в приговоре суда сказано было, за какие заслуги он осужден на казнь. Судьи разделились во мнениях и не могли постановить приговора. Еще в том же году, летом 369 года, Эпаминонд, снова избранный в виотархи, вторгнулся во второй раз в Пелопоннес, проложив себе путь через Исем победой над неприятельским войском, в три раза его сильнейшим. Когда осенью он возвратился в Фивы, не совершив ничего важного в Пелопоннесе, враги опять взвели на него обвинение, будто при атаке исфмийских укреплений он намеренно пощадил неприятелей. Эпаминонд считал недостойным себя оправдываться против такого обвинения и, не сказав ни слова в свою защиту, вышел из народного собрания. Народ отрешил его от должности и враги его, чтоб досадить ему, происками своими сделали то, что ему дана была низкая должность тельмарха — смотрителя за очищением улиц и болот. Эпаминонд с самоотвержением подчинился возложенным на него трудам и исправлял свою должность с полной добросовестностью. Когда вскоре, летом 368 года, послано было войско в Фессалию, чтобы освободить Пелопида и Исмения из заключения, в котором держал их Александр Ферейский, Эпаминонд отправился туда как простой воин. Но войско, благодаря неспособности полководцев, приведено было в такое крайнее положение, что принуждено было поспешно обратиться назад; боялись даже, что оно погибнет на пути. Тогда воины передали Эпаминонду главное начальство, и он спас войско мудрыми своими распоряжениями и привел его в Фивы без больших потерь. Вслед за тем отправили его в Фессалию во главе нового отряда и он освободил обоих друзей своих.

Получив снова прежнее почетное положение в Фивах. Эпаминонд предпринял в 367 году третий поход в Пелопоннес, чтобы принудить спартанцев и союзников их к принятию условий мира, к которым Пелопид склонил персидского царя. Он заставил Ахаию присоединиться к фиванскому союзу, но фиванцы, недовольные его кроткими, примирительными мерами, отменили их и испортили все начинания Эпаминонда. В это время афиняне находились в союзе со Спартой и в открытой вражде с Фивами. Чтобы лишить их господства на море, которое они снова приобрели в последние годы, Эпаминонд выхлопотал у народа разрешение построить сто судов и корабельную верфь. Когда флот был снаряжен, Эпаминонд новел его на парусах, отбросил афинский флот, который хотел воспрепятствовать выходу его в море, и принудил значительнейшие приморские города — Родос, Хиос и Византию — отложиться от Афин (363). Таков был важный результат его деятельности в короткое время; следствием этого была поздняя так называемая союзная война, в которой Афины снова утратили свое морское владычество.

Четвертый поход свой в Пелопоннес предпринял Эпаминонд весной 362 года, когда ахейцы, элейцы и часть Аркадиев опять вошли в союз со Спартой. После неудачного нападения на Спарту он перенес войну к стенам преданной спартанцам Мантинеи, перед которой с 30000 человек пехоты и 3000 всадниками вступил в сражение с Агесилаем, войско которого состояло из 20000 пехоты и 2000 человек конницы. Поставив свое войско в боевой порядок: фиванцев и аркадцев на левом крыле, аргивян — на правом, а в центре — прочих союзников, — Эпаминонд, чтоб обмануть неприятеля, неожиданно повернул к лежавшим с западной стороны против лагеря неприятельского войска горам Тегейским. Это движение заставило неприятеля предположить, что в этот день он не начнет нападение, и потому спартанцы предались беспечности, Но когда он внезапно повел своих воинов на приступ, спартанцы пришли в крайнее замешательство. Одни поспешили на свои места, другие начинали только строиться; здесь только еще седлали лошадей, там воины надевали на себя латы. Все, казалось, более ожидали поражения, чем надеялись на победу. Эпаминонд повел своих ратников на неприятельскую линию, подобно тому как корабль передней оконечностью своей врезается в бок другого судна. Снова, как при Левктрах, он сосредоточил все свои силы на левом фланге, чтобы прорвать и раздвоить массу неприятеля, между тем как остальные войска его, расположенные кривой линией, стояли вдалеке от врага и от места схватки. Левая сторона главных сил его была прикрыта густой колонной всадников, смешанной с легковооруженной пехотой. Вблизи от левого крыла неприятелей, где стояли афиняне, он занял некоторые высоты, чтобы удерживать их опасением быть атакованными с тыла и не допустить к подаче помощи правому флангу. Эпаминонд направил свое нападение против правого крыла, где стояли спартанцы с союзными аркадцами. Неприятельская фаланга была прорвана, и все войско обратилось в бегство; но победитель Эпаминонд получил копьем в грудь смертельную рану. Агесилай, говорят, приказал своим воинам метить копьями преимущественно в Эпаминонда. Падение его распространило такое смущение между фиванцами, что латники остановились, как пораженные громом, и не преследовали бегущих неприятелей, а всадники, пустившиеся в погоню за ними, обратились назад, испуганные, как будто побежденные. Напротив того, сражавшиеся вблизи их легкие отряды, одержавшие вместе с конницей верх над неприятелем, встретились с левым неприятельским крылом и сильно пострадали при схватке с афинянами. Эпаминонд, еще с признаками жизни, с концом копья в груди, был перенесен в лагерь с поля битвы. Врачи объявили, что он должен умереть, как только вынуто будет железо из груди. Он положил руку на свою рану, пристальным взором следил за сражающимися и спросил о своем щите, который был потерян им в пылу битвы. Когда ему принесли щит и возвестили победу фиванцев, он сказал: «Теперь время умереть!» — вырвал железо из груди и умер, ясный и спокойный, с сознанием, что стремился к великому и великое совершил. Он был предан земле в том месте, где началось сражение; надгробный камень, с изображением его щита и с виотийской надписью, указывал на могилу великого полководца. Спартанцы, мантинейцы и афиняне спорили между собой о чести убиения героя. Спартанцы называли соотечественника своего Антикрата, ранившего, по их мнению, Эпаминонда, — и прославили его с потомством. Мантинейцы приписывали эту честь своему гражданину Махериону, афиняне — Гриллу, сыну историка Ксенофонта. После сражения каждая из сторон присваивала себе победу, но лакедемонцы первые начали просить о поднятии с поля битвы своих падших воинов.

С Эпаминондом легло в могилу и величие фиванской республики. За два года перед тем пал Пелопид. Оба эти мужа прославили свое отечество. Едва только сошли они с великого поприща своего, как Фивы снова низошли на степень второразрядного города, потому что им недоставало людей, которые могли бы вести их далее по пути величия. Когда Эпаминонд во время сражения лежал раненый и ожидал своей последней минуты, он потребовал к себе Даифанта, чтобы передать ему главное начальство над войском. Но Даифант был уже убит. Он потребовал Иолаида — и этот был уже мертв. Тогда Эпаминонд посоветовал фиванцам заключить мир, что было равносильно отступлению от преследуемых им целей и стремлений. Вскоре после сражения воевавшие между собой республики заключили мир. Ни одно из государств: ни Спарта, ни Фивы, ни Афины — не могли уже иметь притязания на гегемонию в Греции. Истощение сил было общее.