История Древней Греции в биографиях

21. Никий Афинский

Никий, сын Никирата, был немного моложе Перикла и уже при жизни последнего пользовался известностью. Вместе с Периклом и один он неоднократно занимал должность главнокомандующего. По смерти Перикла (429) он вскоре сделался одним из первых лиц государстве, так как знатные, богатые и умеренные соединились около него, ища в нем противовес бесстыдному и дерзкому Клеону. Он сделался главой аристократической партии. К достижению такого влиятельного положения ему особенно содействовало его богатство. Его имущество ценили в 100 талантов; в Лаврионе он имел серебряные рудники, в которых работало до 1000 рабов. При этом он был человек честного образа мыслей и испытанный полководец, осторожностью и благоразумием приобретший себе доверие своих сограждан. По смерти Перикла он пять лет подряд занимал должность стратига. Он не пускался в слишком смелые и рискованные предприятия, а когда уж выступал в поле, то всегда заботился о своей безопасности, причем он большей частью действительно был счастлив. Медлительность и осторожность его натуры выродились, впрочем, впоследствии в неподвижность и нерешительность. Не он господствовал над обстоятельствами, а обстоятельства над ним; вместо того чтобы идти навстречу опасности, он ожидал, когда она придет к нему; когда, впрочем, Никий всегда умел встретить ее лицом к лицу. Так как он имел мало веры в собственные силы, то привык искать опоры в вещах внешних, именно: он находился в полной зависимости от разных прорицателей с их продажным искусством. С боязливым суеверием смотрел он на предзнаменования разного рода, с боязливым суеверием слушал изречения прорицателей, которые всегда окружали его и дома, и в походе. По своему политическому образу мыслей, Никий был верным приверженцем существующего устройства; он держался вдали от тайных заговоров и происков, которыми отличались аристократические клубы (этерии), развившиеся в Афинах в его время. Но как предводитель партии он имел слишком мало энергии, подвижности и смелости, между тем как ему приходилось иметь дело с Клеонами и Алкивиадами. Он не был способен к великим и быстрым решениям. Он был посредственным оратором; был тяжел на подъем и боялся народа, так что неохотно вступал в непосредственное соприкосновение с ним. Подобно Периклу Никий вел уединенную жизнь, не принимая участия в собраниях и увеселениях. Если он был в должности, то проводи дни до глубокой ночи в своей канцелярии; он первым приходил в думу и уходил из нее последний. Если же о был свободен от должностных занятий, то запирался своем доме и был мало доступен для тех, кто хотел его видеть. Когда приходили посетители к его дверям, сейчас являлись друзья Никия и учтиво просили извинить его, потому что он и до сих пор все еще слишком занят государственными делами. Понятно, что он не пользовался особенной популярностью между народными руководителями (демогогами) своего времени, хотя сам народ постоянно доказывал свое доверие ему и уважение, Никия как верного и всегда благонамеренного советник Большее очарование, чем личность Никия, производил его деньги. Он не любил на них скупиться; он тратил большие суммы на блестящую постановку праздничных хоров, на устройство игр, такими и подобными средствами стараясь приобрести любовь народную; он раздавал щедрые подарки бедным и наконец не щадил денег, если нужно было зажать рот опасным крикунам и злостным обвинителям, так называемым сикофантам. Как во время войны, так и дома Никий всегда быль озабочен своей безопасностью. Никий желал, говорит Фукидид, обеспечить свое счастье, пока неблагоприятная судьба не посетила его и он еще пользовался полным влиянием. В настоящем он хотел и сам быть свободным от всяких неприятностей и народу желал того же, а в будущем он желал оставить после себя славу, что под его управлением государство не было постигнуто никаким несчастьем.

Во время Архидамовой войны Никий в должности полководца оказал верные и добрые услуги своему отечеству, хотя он всегда был другом мира и стоял за него перед своими согражданами. Но так как он не мог на ораторской трибуне взять верх над воинственным Клеоном, то не ранее, как только по смерти Клеона, удалось ему заключить мир со Спартой (421). Этот мир, заключенный па 50 лет, продолжался, однако, недолгое время. Союзники Спарты были им недовольны, не находя, чтобы их интересы были достаточно уважены при его заключении; обе главные державы обнаруживали медленность в исполнении мирных условий, и таким образом уже в ближайшие годы их взаимные отношения представлялись снова запутанными и неприязненными. Никий употреблял все усилия для сохранения мира и поддержании доброго согласия со Спартой, но он был не в силах овладеть ходом дел, тем более что ему противодействовал гораздо более ловкий, более любимый народом демогог — молодой, начинавший свою карьеру Алкивиад, который был и ведение войны.

Только один раз эти два соперника, в высшей степени несходные между собой по характеру, подали друг другу руки, хотя и ненадолго. Их вражда достигла именно крайней своей степени, когда приближалось время черепкового суда. Противники оба находились в опасности и страхе; они не сомневались, что один из них падет жертвой суда; военная партия младших граждан и мирная Партия старых стояли одна против другой, чтобы произнести решение об изгнании Алкивиада. Но был тогда один низкий демогог, по имени Ипервол, из дома перифидского, по ремеслу ламповщик, совершенно дурной и вполне незначительный человек, только своей наглостью достигший некоторого значения в государстве. Этот Ипервол надеялся, что когда будет изгнан либо Никий, либо Алкивиад, то он, Ипервол, будет в состоянии держаться в равновесии против того из них, который останется, и поэтому он всячески старался натравливать народ против обоих. Когда Никий и Алкивиад оба заметили его проделки, они заключили между собой тайное условие и, соединив вместе свои партии, достигли того, что был изгнан Ипервол (117). В первую минуту такой оборот дела показался забавным, и народ смеялся ему, но после тот же самый народ досадовал, потому что в его глазах изгнание черепковым судом потеряло теперь свое высокое значение, будучи раз применено к такому низкому человеку. Следствием этого было то, что после Ипервола никто более не подвергался изгнанию остракизмом.

В 416 году в Афины пришли послы из Егесты в Сицилии и просили о помощи против Сиракуз, которые уже с давнего времени стремились к господству над Сицилией. Еще во время Перикла часто появлялись завоевательные мечты относительно прекрасной, богатой Сицилии с Италией; но Перикл, имевший в виду сохранить афинское могущество на основании, уже однажды созданном, всегда с полной решительностью восставал против такого безмерного влечения фантазии в дальние страны. После его смерти афиняне, однако, скоро впутались в споры с сикелиотами, вступившись за колонии ионийского происхождения против Сиракуз и других дорических городов, склонившихся к пелопоннесцам. Мысль о завоевании Сицилии лежала при этом уже довольно близко, но она не могла осуществиться, потому что сикелиоты вовремя примирились между собой. Теперь, когда война снова возгорелась на острове, и егестанцы старались склонить афинян к походу на Сицилию, рассудительный Никий, действуя в духе Перикла, не советовал пускаться в такое предприятие; но он потерпел поражение от честолюбивого Алкивиада, который надеялся в блестящих походах достигнуть быстро чести и славы, силы и влияния.

Еще ранее, чем назначено было собрание народное для обсуждения вопроса, Алкивиад успел обольстить народ разного рода заманчивыми обещаниями; искусными приемами своей речи он в такой степени заинтересовал народ в пользу своих взглядов, что молодые люди собирались в палестрах, старики сходились в мастерских, садились рядом на общественных скамейках, назначенных для отдохновения, и принимались чертить друг другу карту Сицилии, описывать ее вид, свойства моря, ее окружающего, гавани и места, которые лежат на стороне острова, обращенной к Африке. Они смотрели на Сицилию уже не как на цель войны, но видели в ней только точку опоры, с которой можно будет завязать борьбу с Карфагеном, приобрести господство над Ливией и овладеть целым морем внутри столбов Геркулеса. При таких пылких надеждах, одушевлявших толпу, Никий, противодействовавший увлечению, не нашел себе большой поддержки. Если многие из людей рассудительных и богатых, от которых прежде всего потребовались бы средства для необходимых вооружений, и были против этого предприятия, то они не имели смелости открыто выступить со своим мнением перед народом, чтобы не возбудить подозрения в излишней преданности своекорыстным интересам.

Поход был решен. Алкивиад желал бы один получить верховную команду; но народ не имел к нему полного доверия и поставил рядом с ним опытного и осторожного Никия, который должен был обуздывать смелую предприимчивость Алкивиада, и сверх того, как третьего, народ присовокупил храброго рубаку Ламаха, не столько для руководства военными предприятиями, сколько для их исполнения. Полководцы получили неограниченные полномочия делать здесь и там всякие распоряжения, которые они найдут полезными. Доверие, выказанное народом, не склонило Никия в пользу предприятия; несколько раз он пытался заставить афинян взять назад свое решение и открыто обвинял Алкивиада перед народным собранием в том, что он из одного своекорыстия и честолюбия побуждает к такой опасной морской войне. Ответные речи Алкивиада и новые опровержения Никия только еще более пробудили военный пыл в народе: решены были самые громадные вооружения.

В начале июля 415 года 100 аттических трирем стоя под парусами в Пирее и готовы были к отплытию. Когда войско стало садиться на суда, все Афины высыпали гавани; граждане явились, чтобы проводить своих удаляющихся сыновей, родственников и друзей, чужестранцев и метики — как любопытные зрители такого необыкновенного зрелища; это был самый блестящий и самый дорогой флот, когда-либо до сих пор вооружавшийся на средства одного государства. Афиняне уже высылали в море, конечно, и больший флот и с более сильным экипажем, но ни разу еще не отправляли они флота, который был бы снаряжен и украшен с такою щедростью таким соревнованием и со стороны государства, и со стороны тех граждан, которые в качестве триирархов должны были из собственных средств заботиться каждый своем корабле. Экипаж состоял из самых отборных людей, которые точно так же постарались превзойти друг друга своим оружием и блеском военного убора. Все вместе имело скорее вид выставки, на которой афиняне хотели показать другим грекам свою силу и свое богатство, чем вид действительных приготовлений для похода ни врагов. Как скоро экипаж стал на борт и все было перенесено на корабли, раздалась сигнальная труба и наступила торжественная тишина. Герольд во имя всего флота произнес молитву, слова которой повторялись всеми на каждом корабле и всем народом на берегу; задымились благоуханиями жертвенные алтари, все войско совершило возлияния из золотых и серебряных чаш и запело пэан. вслед за тем потянулись длинной линией корабли из гавани в открытое море, напутствуемые молитвенными благожеланиями оставшейся толпы, которая смотрели вслед удаляющемуся флоту с гордыми мыслями о победе, У иного, однако, быть может, тяжело сжималось сердце при виде друзей, исчезающих в далекой, неверной дали.

Флот плыл вокруг Пелопоннеса к Керкире, где, согласно условию, явились союзники со своими кораблями и вооруженным контингентом. Теперь составилось всего: имеете 136 военных кораблей с 5100 гоплитов, 480 стрелков из лука, 700 родосских пращников. 120 мегарских легко вооруженных, 30 всадников; сверх того, было 30 перевозных кораблей, нагруженных хлебом, имея в то же время при себе и хлебопеков, и плотников, и ремесленников разного рода. С корабельной прислугой и теми служителями, которые следовали за вооруженными, всего войска было около 36000, не считая ремесленников и всех, посаженных на судах провиантских. Тремя отделениями, распределенными между тремя полководцами, спускались корабли вниз по восточному берегу Италии, направляясь к Сицилии.

Относительно военного плана мнения полководцев были различны. Никий, против воли принимавший участие в походе, старался удержать предприятия в самых тесных границах; по его мнению, следовало привести в порядок дела Егесты, что было первоначальной целью экспедиции, потом плыть вдоль берегов Сицилии, дабы показать свою силу прочим государствам, и если не представится случая ко вмешательству, направиться обратно домой. Ламах хотел плыть прямо на Сиракузы, на главного врага, и покорить его, прежде чем он успеет вполне вооружиться. Алкивиад, напротив, советовал приобрести сначала точку опоры в Сицилии, именно город Мессину силой или кротостью склонить на свою сторону другие города и уже затем соединенными силами плыть на Сиракузы. Этот последний план и был принят; но так как Мессина не захотела передаться афинянам, то они заняли сначала Наксос и Катану. Когда Алкивиад только что хотел попытать свое счастье в переговорах с Сикелиотами — в Катане явилась Саламиния, государственный корабль афинский, чтобы отвезти Алкивиада домой, где ему следовало дать ответ по важному обвинению. Алкивиад последовал приглашению, но дорогой убежал в Спарту, напрягал все усилия, чтобы побудить спартанцев к войне против Афин и тем отомстить за себя отечеству, в котором его преследовали и теперь осудили на смерть.

С Алкивиадом исчезла душа всего предприятия. Никий, в руки которого перешло управление ходом войны, воротился к тому плану, который он сам предлагал прежде, и провел остальные дорогие месяцы вяло и медлительно, большей частью в совершенно бесполезных предприятиях, направленных против маленьких городов; вследствие этого появилось уныние в его собственном войске, а сиракузяне получили время для своих вооружений. Прочие сицилийские города обнаруживали между тем мало склонности пристать к военной силе, отличающейся такой медлительностью. Чтобы спасти честь афинского оружия, Никий должен был до наступления зимы сделать попытку нанести удар Сиракузам. Дабы получить возможность беспрепятственной высадки при Сиракузах, он при помощи одного Катанского гражданина, своего приверженца, внушил сиракузянам ложную надежду, что они могут застать афинян врасплох. Сиракузяне вышли со всей конницей против Катаны с целью неожиданного нападения на афинский лагерь; между тем Никий со своим флотом двинулся ночью против Сиракуз, высадился в большой гавани, расположенной к югу от города, и расположился лагерем при Олимпионе, где он с одной стороны был защищен стенами, домами, деревьями и болотами, а с другой крутыми высотами. Сиракузяне вышли против него, чтобы дать ему сражение, но были разбиты. Однако Никий не воспользовался приобретенными выгодами для дальнейших предприятий и, когда наступила зима, воротился назад в Катану.

Сиракузяне воспользовались зимним временем сколько было возможности, для того чтобы привести свой город в оборонительное положение. Они имели в своей среде человека, который один стоил больше целой армии. Это был Ермократ, сын Ермона, глава аристократической партии, который был оттеснен в последние годы на задний план предводителями демократической партии, во время опасности снова вошел в честь и возвратил себе влияние, государственный человек в высшей степени проницательный, превосходный оратор и в то же время полководец испытанной храбрости и энергии. Он заставил сиракузян вместо 15 военных высших начальников назначить только 3, которые в продолжение зимних месяцев должны были приучить народ к оружию и могли по своему усмотрению, без всякого вмешательства со стороны граждан, принимать все меры, нужные для защиты города. Сам Ермократ был в числе трех полководцев и обнаруживал изумительную деятельность. Он расширил городские укрепления, чтобы враг не мог так легко запереть город, воздвигнул две новых крепости и сделал недоступными места высадки, близкие к городу, обведя их целым кругом вбитых в землю свай. Он отправил посольство в Пелопоннес, приглашая тамошние города, и в особенности Спарту, начать войну против Афин и таким образом помочь сиракузянам, старался, отчасти лично, примирить отдельные города сицилийские с Сиракузами и склонить их к общему союзу. Афиняне ввиду этой напряженной деятельности держались спокойно в своем лагере и не приобрели особенных выгод своими переговорами на острове. Никий заказал у союзников необходимый осадный материал и ждал денег и конницы, о чем он послал просьбу в Афины. Сиракузяне до сих пор имели над ним большое превосходство в конных войсках.

Весной 414 года пришли из Афин 250 всадников, которые уже в Сицилии получили лошадей, эскадрон конных стрелков из лука, и доставлено было 300 серебряных талантов для содержания войска. С помощью союзников конница была доведена до 650 человек. Никий поднялся теперь со всеми силами против Сиракуз. Этот город, самый богатый и большой во всей Сицилии, основан был коринфянами в 735 году. Самая древняя часть его была остров Ортигия, часто называемая просто Насос, т. е. остров, соединявшийся с твердой землей сначала посредством плотины, после посредством моста. Постепенно расширился потом город на ближайшую часть материка, на гористый полуостров, который спускается к морю от возвышения — Эпиполы, лежащего позади города. Самая восточная часть этого полуострова, крутая, сильно укрепленная возвышенность к северу от Ортигии называется Ахрадиной; горная площадь, граничащая с ней на западе, распадается на две городских части — северная Тиха, южная Теменитис, после названная Неаполем. На юге полуострова и к западу от острова находилась большая гавань, имевшая 80 стадий в объеме (2 мили), и на северо-западе острова маленькая гавань — Лаккий. В большую гавань изливался текущий к югу от города Анап, на правой стороне которого на одном возвышении лежал Олимпион, большой храм Зевса.

Афиняне высадились в серпообразной бухте, находящейся к северу от города и в свою очередь защищенной на север выдающимся скалистым мысом Фапс, при местечке Леон, в 6 или 7 стадиях от Сиракуз, и тотчас, отправив вперед отборное войско, овладели находящимся на расстоянии 2000 шагов отсюда крутым возвышением Эпиполы, откуда можно было обозревать весь город и господствовать над ним. Второе возвышение позади Эпипол к западу, Лавдалон, они окружили стеной и основали здесь свою главную квартиру. Немедленно принялись они потом за осадные; работы против самого города. Они утвердились в Сике — пункте между Эпиподами и городом, — на равном расстоянии от северного и южного морей. Здесь они построили круглую крепость и от нее уже провели стену до северного моря, с такой скоростью, что сиракузяне были поражены удивлением и ужасом. Они старались повторенными нападениями остановить постройку; но потерпев в этом неудачу, решились перерезать линию осадных работ посредством поперечной стены в таком месте, где работы афинян еще не были приведены к концу. Но афиняне снова разрушили эту контрстену и вместе с тем отрезали сиракузянам водопроводы, идущие с горы, от Эпипол. Вслед за тем афиняне принялись за постройку стены к югу, к окраине большой гавани. Сиракузяне и здесь старались помешать посредством поперечной стены; но афиняне ввели теперь флот из северной бухты в большую гавань, так что они могли действовать против врага с двух сторон; они разрушили противопоставленные им укрепления после горячей борьбы с сиракузянами, которые защищались с отчаянной храбростью.

Сиракузы были уже почти заперты; народы Италии с напряженным вниманием ожидали минуты, когда гордый город должен будет пасть. Со многих сторон стекались к афинянам союзники, даже тирренцы из Северной Италии прислали три военных корабля во флот аттический. В городе господствовало уныние, уже говорили о сдаче и завязали переговоры с Никием. Ермократ был смещен со своей должности потерявшими дух гражданами. Тогда в самую критическую минуту неожиданно пришла помощь из Спарты, благодаря стараниям Алкивиада. Когда послы Ермократа явились в Спарте, Алкивиад блестящей речью в народном собрании склонил спартанцев к тому, чтобы они отправили к сиракузянам полководца, способного организовать защиту и поднять дух сиракузян. Спартанцами был выбран Гилипп, сын Клеандрида, известного нам из времен Перикла, человек, соединявший со староспартанской храбростью и самоуверенностью большую предприимчивость и подвижность. Он пришел в Сицилию с 700 воинов, скоро образовал армию более чем в 2000 человек и через Эпипольские возвышения, сквозь один незастроенный промежуток в афинской стене, проник в Сиракузы, где с полной готовностью отдали в его распоряжение все силы города.

Появление Гилиппа произвело быстрый поворот в положении вещей: сиракузяне почерпнули новое мужество; переговоры с Никием были прерваны, герольд, высланный из Сиракуз, обещал ему перемирие, если он в продолжение пяти дней удалится из Сицилии со всем поиском и флотом. Вместо оборонительной войны сиракузяне теперь сами перешли к нападению, вступая постоянно в новые битвы с афинянами. Гилипп взял афинское укрепление на Лавдалоне и из этой позиции господствовал сзади над Эпиподами, протянул потом счастливо поперечную стену через северный пробел к афинской осадной стене и удержал ее за собой, так что теперь сделалось для афинян невозможным запереть вполне город. В руках афинян оставалась только круглая крепость в Сике и протянутая оттуда к большой гавани южная двойная стена; от Эпипол они были отрезаны быстро возведенной стеной сиракузян. Точкой опоры была теперь для них большая гавань, где стоял их флот. Чтобы обезопасить его, Никий укрепил скалистый мыс Племмириен, господствующий с юга над входом в гавань, перевел сюда магазины и большую часть флота.

Зима с 414 на 413 год началась для Никия под неблагоприятными предзнаменованиями. Сицилийские союзники большей частью отпали, войско уменьшалось от постоянных побегов целыми массами, так что наконец людей едва хватало для охранения растянутых на большое пространство укреплений. Уныние господствовало везде, больше всего в самом Никии. От природы медлительный и нерешительный, страдая теперь, сверх того, каменной болезнью, Никий сам считал себя неспособным для исполнения своей трудной задачи. Он написал малодушное письмо в Афины; представляя в нем свое затруднительное положение, он просил, чтобы афиняне отозвали его от должности. Но в Афинах еще не потеряли доверие к Никию; его не сменили с должности, но послали ему на помощь двух стратигов, Менандра и Евфидима. Сверх того, без всякого отлагательства отправили 10 военных кораблей с деньгами и войском под начальством Евримедонта и возложили на Демосфена поручение сделать для следующей весны обширные вооружения. На стороне сиракузян господствовало бодрое и радостное одушевление. Новые силы стекались к ним со всех сторон острова, где Гилипп сам объезжал города, склоняя их на сторону Сиракуз. Из метрополии, т. е. Коринфа, пришли военные корабли, которые соединились в один флот с сицилийскими судами. Экипаж флота непрерывно занимался военными упражнениями, готовясь к предстоящей борьбе, между тем как афиняне праздно стояли на берегу.

С началом ближайшего лета сиракузяне располагали 80 военными кораблями; с этими средствами Гидиеп и Ермократ думали уничтожить афинян еще прежде, чем они получат новые подкрепления из Афин. Со всеми силами двинулись Гилипп и Ермократ против афинского флота, и бой открылся при самом входе в большую гавань. Афиняне одержали победу, но между тем как гарнизон Племмириена с напряженным вниманием следил за ходом битвы на море, Гилипп напал на его окопы с суши и покорил Племмириен. Афинские корабли должны были отступить в самую внутреннюю часть большой гавани и были здесь заперты, потому что сиракузяне господствовали над входом в гавань и на открытом море. Вскоре за тем сиракузяне решились на новую схватку в самой гавани. Узкий фарватер лишил афинян всякой возможности развернуть все искусство, которым они отличались в морских битвах; сверх того, сиракузяне укоротили передние части своих кораблей, сделали их сколь возможно тяжелее и крепче, снабдили их с обеих сторон толстыми балками, так чтобы каждый сиракузский корабль ударом с прямого набега мог раздробить корабль афинский. Никий был против морского сражения; но его два помощника, желая сделать что-нибудь достославное еще до прихода Демосфена, взяли над ним верх своими голосами. Афиняне потерпели полное поражение и стояли теперь, лишившись всякой бодрости и совершенно запертые в гавани; они находились в постоянной опасности быть совершенно уничтоженными новым нападением врага. В самую критическую минуту пришли Демосфен и Евримедонт с новыми подкреплениями. Они привели 73 корабля с 500 гоплитов, значительным числом легкого войска, вооруженного дротиками, с большим количеством пращников, стрелков из лука; при звуке военной музыки они вступили в гавань к ужасу сиракузян и их союзников, к ободрению своих соотечественников. Демосфен быстрым взглядом тотчас обнял положение дел; он понял, что нимало не медля следует перейти от обороны к нападению. Но против этого был Никий, который ссылался на свои сношения с тайными друзьями в Сиракузах: в городе будто бы чувствовался недостаток в деньгах, господствовало неудовольствие против Гилиппа за его спартанскую гордость, его строгость и жадность. План Демосфена был, однако, принят другими полководцами. Он сделал попытку снова овладеть возвышением Эпипол, которое было занято врагами, посредством неожиданного ночного нападения. Штурм укрепления вполне удался, гарнизон был перебит, войска, из соседних окопов спешившие на помощь под начальством Гилиппа, отброшены назад; но подоспели еще новые подкрепления врагу, завязалась в ночной темноте продолжительная и кровавая рукопашная схватка, в которой афиняне, слишком с большим жаром преследовавшие неприятеля вначале, пришли в замешательство и наконец потерпели полное поражение. Потеря убитыми достигла 2000 человек.

После этой хорошо задуманной и хорошо исполненной, но неувенчавшейся успехом попытки Демосфен и Евримедонт считали за лучшее как можно скорее оставить Сиракузы и на первый раз отсидеться где-нибудь в другом месте на острове в ожидании благоприятного времени. Но Никий не хотел и слышать об отступлении: он больше боялся народного гнева в Афинах, чем неприятельского оружия. Однако когда недовольство и уныние усилилось между солдатами, когда, вследствие нездорового помещения лагерей среди болотистых мест, в войске развились заразительные болезни, — Никий должен был наконец уступить. Ночью 27 августа, во время полнолуния, сделаны были в совершенной тиши все приготовления к отступлению, вдруг делается темно, луна помрачается. Прорицатели объявляют перепуганному Никию, который был суевернее, чем кто-либо в войске, что следует подождать с отступлением до следующего полнолуния.

Он послушался и терял дорогое время в жертвоприношениях, очистительных обрядах, в вопрошениях гадателей, пока враг сделал новое нападение на афинский лагерь и стал запирать гавань кораблями и цепями. Евримедонт нашел тогда смерть в одном морском сражении. Теперь во что бы то ни стало следовало спасаться из гавани. Экипаж посажен на суда, Демосфен повел флот против запертого устья гавани. Он счастливо пробился; но теперь с обеих сторон устремились против него неприятельские корабли; в устье гавани началась горячая, беспорядочная схватка, в которой смешались 200 кораблей; афиняне после нее, сами не зная как, очутились опять в гавани. Сиракузяне пострадали более, чем афиняне, и потому Демосфен хотел на следующий день возобновить попытку пробиться сквозь их флот. Но экипаж отказался идти на корабли. Теперь не оставалось ничего, как только сухопутное отступление.

Ермократ успел ложными известиями задержать афинян на целые сутки до следующей ночи и между тем занял в различных местах дорогу, по которой следовало идти афинянам, стенами преградил броды на реках, разломал мосты. Наконец афиняне снялись с места, оставив свои корабли, оставив мертвых непогребенными, покинули больных и раненых, несмотря на их слезы и рыдания: в отчаянии хватались некоторые из них за своих друзей, не отрываясь, волоклись за ними до тех пор, пока наконец в изнеможении оставались, лежа на земле, призывая богов, издавая пронзительный стон и плач. Эти сцены вызвали слезы у всего войска. С плачем и жалобами, с ропотом и проклятиями оно шло далее в числе 40000 человек, имея на себе свое имущество и жизненные припасы, подобно переселяющимся жителям большого покоренного врагами города, без определенной цели, без надежды на спасение. Полководцы разделили армию на два отделения, которые шли двумя продолговатыми четвероугольниками, взяв в середину обоз и военный снаряд. Никий вел первый отряд, Демосфен второй. Несмотря на свои страдания от упорной болезни, сокрушаясь внутри горестью о несчастии своих людей и о собственном позоре, Никий, однако, показывал веселое лицо своему войску, держал себя с наружной твердостью и самоуверенностью, с постоянными увещаниями, дружески разговаривая. Ехал он подле своего отряда, наблюдал за порядком, утешал, ободрял, обнаруживая больше величия в несчастье, чем в счастье. Так же вел себя и Демосфен.

Войско шло сначала вверх по левому берегу Анапа. Когда оно достигло брода на этой реке, где следовало переправиться на другую сторону, перед афинянами стали тесными рядами сиракузяне с намерением остановить их. Но афиняне отбросили назад сиракузян, которые после этого на дальнейшем походе начали тревожить врага постоянными нападениями легких войск и мелкими схватками. Афиняне прошли в первый день одну милю и провели ночь, лежа под открытым небом на одном холме. На второй день они прошли полмили и расположились на одном плоском возвышении, не тревожимые врагами. Сиракузяне заметили, что афиняне намерены пробраться через горы в Катану, и потому поспешили вперед, чтобы занять и запереть стеной проход при Акрах, так называемую Акрейскую скалу. Когда на третий день пришли сюда афиняне, они не могли пробиться, несмотря на самые отчаянные усилия. Промучившись напрасно два дня, потянулись они в ночь после пятого дня (со времени отступления от Сиракуз) в южном направлении, чтобы пробраться к морю. Никий успел несколько опередить врага, но Демосфен не мог так быстро подвинуть вперед своего отряда; он был настигнут и окружен; после отчаянной битвы то, что осталось, числом 6000 человек, смертельно утомленных, сдались Гилиппу. Демосфена захватили в ту самую минуту, как он хотел пронзить свою грудь мечом.

Никий достиг береговой речки Еринея; здесь он был тоже настигнут и получил приглашение сдаться. Он потребовал свободного отступления, предлагая со своей стороны уплату военных издержек. Так как эти условия не были приняты, то он пошел далее и в восьмой день отступления среди невыразимых бедствий достиг ручья Азинара. Гонимые врагом, томимые жаждой, измученные воины его отряда толпами и в величайшем беспорядке бросились к воде, не обращая внимания на толпы врагов, которые ожидали их на противолежащем берегу и теперь начали стрелять сверху, частью сходя даже вниз, в реку. Кровопролитие было так велико, что иловатая вода приняла вид кровавого потока. Но и это не могло удержать толпы от стремления утолить жажду. Наконец, когда река наполнилась грудами трупов, лежащих один на другом, а избиение его людей все еще продолжалось частью на суше, частью в воде, — Никий бросился в ноги перед Гилиппом и сдался ему с просьбой пощадить жизнь остальных. Гилипп поднял его, сильно тронутый, и прекратил кровопролитие. Число убитых было гораздо больше, чем число живых, хотя солдаты сиракузские многих увели тайно, чтобы удержать их за собой в виде рабов. Сиракузяне согнали потом в одно место всех пленных, которые достались на долю государства, повесили захваченное в добычу оружие на самых больших и красивых деревьях, растущих при речке, и, надев на себя венки, пышно украсив лошадей, триумфальным шествием вступили в город.

В Сиракузах пленных бросили в каменоломни и там их оставили. Никия и Демосфена сиракузяне, увлеченные мстительною страстью, против всякого международного права, осудили на смерть, хотя Ермократ и Гилипп, который желал бы отправить пленных полководцев в Спарту, с жаром восставали против такого приговора. Пленные, не менее 7000, оставались 70 дней запертыми в каменоломнях, где они невыразимо страдали сначала от солнечного зноя, а потом от холодных осенних ночей, среди нечистоты и грязи, голода и жажды. Груды трупов лежали между больными и обессилевшими, между тем как сиракузяне с каннибальским злорадством смотрели сверху на страшное зрелище. Наконец ужасная тюрьма была открыта; большая часть тех, кто остался в живых, проданы в рабство; удержаны были только афиняне и сицилийские греки. Немалое число афинян, которые были захвачены тайно и потом скрыты, попало в рабство; своим достойным и умным поведением многие из них облегчали себе свою участь у своих господ и даже получили свободу. Некоторые обязаны были, как рассказывают, смягчением своей участи поэту Еврипиду, читая наизусть любимые места из его произведений, удержанные памятью.

Несчастье, постигшее афинян в Сицилии, было для них страшным ударом. Когда известие о нем пришло в Афины, там сначала совсем не хотели верить; когда, однако, не было возможности сомневаться в истине, тогда все почли потерянным и каждую минуту ожидали, что неприятельские войска и флот явятся пред стены города. Под первым впечатлением страха не находили никаких вспомогательных средств к защите; однако война продолжалась до полного истощения сил афинских еще более восьми лет.