История Древней Греции в биографиях

26. Агесилай, Царь Спартанский

Агесилай, сын царя Архидама, из рода Проклидов, был гораздо моложе сводного своего брата царя Агиса, Когда этот последний умер в 397 году, он сделался царем Спарты, удалив от трона, с помощью Лисандра, племянника своего Леотихида. Уже тогда ему было более сорока лет и в продолжение еще почти сорока лет он носил царский титул. В этот длинный период времени он приобрел такое уважение и влияние, какими, конечно, не пользовался ни один спартанец в государстве, так что судьбы отечества зависели преимущественно от него. В отношении наружности природа была к нему мачехой. Он был мал ростом, непривлекателен лицом и хром на одну ногу. Несмотря на это, он с юных лет приучил себя к самым трудным телесным упражнениям и тем укрепил свое тело к перенесению всяких трудностей. Он во всех отношениях подчинил себя строгим правилам и образу жизни «обуздывающего» города и, когда еще не имел никаких видов на престол, научился повиноваться и подчинять себя старшим. Этот строго спартанский образ жизни, привычку к простой пищи и простой одежде сохранял он и будучи царем, при новых отношениях к окружающей его обстановке. Этими внешними приемами Агесилай производил на простого человека необыкновенно чарующее действие и приобрел любовь и удивление толпы; им обязан он был большей частью своего влияния. Притом же он был человек веселого характера, добродушный и приветливый; в отношениях своих к эфорам и герусии, с которыми его предшественники обыкновенно бывали во вражде, был он почтителен, миролюбив и уступчив. Во всем, что предпринимал, прежде всего, он спрашивал их мнение; когда они призывали его, он с поспешностью приходил на их зов. Восседая на царском троне, он вставал каждый раз при появлении эфоров и всякому, вновь поступающему в герусию, посылал мантию и вола, в виде почетного подарка. Такой мудрой предупредительностью он увеличил собственное свое влияние и проводил везде свою собственную волю. И это, прежде всего, имел он в виду; потому что, не показывая того наружно, он обладал в высшей степени честолюбием и себялюбием. Хотя современники удивлялись ему, а некоторые писатели, как, например, друг его историк Ксенофонт из Афин, представляли его образцом великого, добродетельного царя, однако, по своей природе, он не был лучше Лисандра и многих других спартанцев своего времени. Он показывал себя справедливым и кротким там, где это было полезно ему и государству и согласовалось с собственной его волей; но если противоположное поведение в известных обстоятельствах обещало более выгод или если было оскорблено его самолюбие, сердце его не было слишком боязливо и совесть — особенно строгой.

Через год после своего воцарения Агесилай отправился в Азию с шестью тысячами пелопоннесцев, тридцатью спартанцами и двумя тысячами вновь принятых граждан, чтобы продолжать войну с персами. После неудачного похода Кира младшего, поддерживаемого Спартою, против брата его Артаксеркса, которого он хотел свергнуть с престола, а между тем сам погиб при Кунаксе, Тиссаферн, более всех способствовавший его гибели * и получивший за свою услугу его владения, напал на ионийских греков, чтобы наказать их за помощь, поданную ими Киру. Они обратились к Спарте с просьбой о защите; и так как посланные сначала для этой цели полководцы Фимброн и Деркиллид воевали без особенного успеха, то Агесилай склонил эфоров к тому, чтобы продолжение войны было поручено ему. Под начальством его сражался и Ксенофонт с остатком нанятого Киром греческого войска, которое он спас после битвы при Кунаксе посредством славного в истории отступления, им самим описанного. Агесилай в первый год войны опустошил Фригию и стяжал богатую добычу; во второй год напал он в Лидии на неприятельскую конницу при Пактоле и разбил ее наголову. Этот подвиг имел для Агесилая желанные следствия, которые, однако, вскоре обратились во вред спартанцам. Так как вину поражения приписывали Тиссаферну, то этим воспользовалась царица-мать, Паризата, чтобы низвергнуть ненавистного ей человека, который приготовил погибель любимому сыну ее Киру. Царь послал Тифравст чтобы отрубить голову Тиссаферну и занять его место. Спартанцы поручили Агесилаю главное начальство над сухопутным войском и флотом, а он сделал шурина своего Пизандра начальником флота. Но Пизандр потерял сражение и жизнь при Книде и с тех пор владычество Спарты на море было уничтожено. Тот же Тифравст, с помощью золота, посланного в Грецию, возбудил Коринфскую войну и тем положил предел приобретениям Агесилая в Азии.

Тифравст тотчас по своем прибытии заключил с Агесилаем перемирие и, заплатив ему тридцать талантов, побудил его к разбойническому походу в землю сатрапа Фарнабаза, причем Агесилай проник с оружием до самой Пафлагонии. Посещенный несчастьем Фарнабаз хотел попытать удачи в переговорах и просил у Агесилая свидания. Агесилай с друзьями своими первый прибыл на условленное место и лег в траву под тенью. Когда пришел Фарнабаз и увидел лежащего на траве царя, он не захотел воссесть на приготовленные ему служителями богатые меха и пестрые ковры и поместился также на граве, хотя на нем было платье из тончайшей ткани нежного цвета. В последовавшей затем между ними беседе Фарнабаз подал надежду на то, что он отложится от персидского царя и Агесилай обещал ему за это вывести войско из земли его и в этом случае доставить ему сильную защиту против царя, со стороны Спарты. Когда Фарнабаз удалился с своими друзьями, сын его, оставшись еще с Агесилаем, подошел к нему и, улыбаясь, сказал: «Я предлагаю тебе приязнь и гостеприимство, Агесилай». С этими словами передал он ему свое красивое копье. Агесилай принял его с удовольствием и подарил юноше богатую конскую сбрую, снятую им с лошади одного из своих приближенных. Удалившись из земли Фарнабаза, Агесилай делал большие приготовления к дальнейшим предприятиям, но внезапно получил от спартанских властей повеление возвратиться в Грецию, где золото Тифравста между тем воспламенило ненависть к спартанцам и довело до войны.

Агесилай предавался уже надежде ниспровергнуть все персидское царство, и Плутарх в своем жизнеописании этого мужа сожалеет, что раздоры между греками принудили его отказаться от великого предприятия и предоставить его царю варваров Александру Македонскому. Но едва ли вероятно, чтобы разрушение персидского царства удалось Агесилаю и малодушным спартанцам.

Из всех подвигов, совершенных Агесилаем, обратный поход его из Азии был самым великим и славным делом и вместе с тем прекрасным примером верности долгу и повиновения властям. Получив это повеление, он немедленно переправился через Геллеспонт со своими азиатскими войсками и, не заботясь о встречаемых препятствиях, направился бодро и решительно усиленными переходами через Фракию, Македонию, враждебную Фессалию до самой Виотии, назначенной театром военных действий. Война, после сражения при Алиарте, была перенесена в северный Пелопоннес, в окрестности Коринфа. Оттуда неприятели послали часть своего войска, подкрепленного новыми отрядами, против Агесилая, чтобы защитить угрожаемую Виотию. Лучше сделали бы они, если бы ранее пошли в союзную с ними Фессалию или заняли бы Фермопилы. При Херонее Агесилай получил печальное известие о битве при Книде, но чтобы не отнять мужества у своих войск, он распустил слух о победе, одержанной флотом, увенчал себя лавровым венком, принес благодарственную жертву за получение, будто бы, хороших известий и послал своим друзьям части принесенного в жертву животного. На равнине коронейской встретились неприятели. После непродолжительной битвы Агесилай обратил и бегство противоставших ему на правом крыле Аргивян; таким же образом и в то же время фиванцы отбросили орхоменийцев на левом крыле спартанцев. Тогда оба победоносных крыла обратились одно против другого и между ними произошла жаркая схватка, в которой Агесилай был тяжело ранен. Так как ему не удалось отбросить фиванцев, то он внезапно приказал боевым рядам своим расступиться и пропустить неприятеля, причем напал на него с двух сторон и нанес ему много вреда. Однако же фиванцы не обратились в бегство, но отступили в порядке к Геликону, куда бежали и аргивяне. Но так как они на другой день просили о выдаче им убитых, то этим самым признали себя побежденными (394). Затем раненый Агесилай велел перевезти себя в Дельфы, где в это время праздновались Пифийские игры, и посвятил божеству десятую часть своей азиатской военной добычи, оцененной не менее как в 100 талантов.

Кроме этой добычи, Агесилай привел в свой отечественный город превосходно дисциплинированное и привычное к войне войско. Он участвовал еще и в следующем году в Коринфской войне, которая, впрочем, вообще велась медленно и не привела ни к каким замечательным результатам, а по заключении Анталкидова мира была совершенно прекращена (387). Агесилай после возвращения своего из Азии был наиболее уважаемым и влиятельным человеком в Спарте, но в своей внешней жизни вполне сохранил прежнюю простоту своего обычая и прежнюю скромность. Таким образом, он остался идолом и любимцем народа; даже тайных своих противников умел он привлечь на свою сторону любезным обхождением и услужливостью. Вследствие этого воля его всегда исполнялась, но и всегда ко благу Спарты и Греции.

Когда внутреннее спокойствие Греции, казалось, было упрочено Анталкидовым миром и даже между спартанцами было немало людей, желавших верного и честного его исполнения, Агесилай сумел так направить дурные наклонности своего народа, что спартанцы решились воспользоваться выгодами мира к увеличению своего могущества и старались вооруженной рукой везде ослаблять противодействующие им государства. Так, по совету его, мантинейцы принуждены были разрушить свои стены и поселиться в четырех открытых местах (385). Он сам целые 20 месяцев осаждал Флиунт, находившийся во вражде со Спартой, потому что жители этого города не хотели уступить ему свой акрополь, и когда наконец они просили его дать надежный конвой их посольству, которое должно было изъявить Спарте покорность, он так был ожесточен тем, что они обошли его, что приказал строго сторожить все выходы из города и принудил спартанцев предоставить на волю его судьбу города. Тогда он назначил над городом строжайший суд, который должен был определить, кто в городе должен остаться в живых и кто умереть (373). Город Олинф в Халкидике, соединивший в союз с собой многие находившиеся вокруг него греческие государства и везде вводивший демократию, был принужден многолетней войной (от 383 до 379) разрушить свой союз и присоединиться к спартанскому союзу. Когда спартанский полководец Фивид, в 383 году, пошел с войском к Олинфу через Виотию, аристократическая партия в Фивах, во главе которой стоял Леонтиад, убедила его занять Кадмею, цитадель города, умертвить главу демократической партии, Исмения, и восстановить господство аристократии. Агесилай прежде всегда утверждал, что справедливости принадлежит первое место в числе добродетелей; что храбрость бесполезна, если она не соединяется со справедливостью; что если бы все были справедливы, не было бы никакой нужды в храбрости. Теперь же объявил он себя защитником несправедливости и измены Фивида и без стыда высказывал, что каждое действие следует ценить по степени принесенной им выгоды; что в делах, могущих принести выгоду Спарте, можно действовать, не испрашивая на то повеления высших властей. Поэтому-то Агесилай навел на себя подозрение в том, что он именно и побудил Фивида к его насильственным действиям. Таким несправедливым самоуправством в делах Греции на некоторое время необыкновенно возвысилась сила Спарты, но вместе с тем накоплялись и причины к ее падению, потому что этот надменный, властолюбивый город навлек на себя общую ненависть и презрение греческих государств и вызвал, наконец, фиванско-спартанскую войну (378–362), которая довела Спарту до края гибели и навсегда уничтожила преобладание ее в Греции.

Когда в 379 году демократические перебежчики, под предводительством Пелопида, низвергнули в Фивах господство аристократии и заставили спартанцев очистить занятую ими Кадмею, Спарта, послушная влиянию Агесилая, решилась наказать непокорные Фивы и восстановить в них свою власть. Так возникла фиванско-спартанская война, в первые годы которой цари Клеомврот и Агесилай несколько раз нападали на фиванскую область, но без большого успеха; когда же они решились продолжать войну на море, особенно против союзных с Фивами Афин, то спартанское оружие потерпело значительные неудачи. Все партии желали мира, особенно недовольные войной союзники Спарты, а потому в 371 году послы разных государств собрались в Спарту на совещание. Между фиванскими послами находился Эпаминонд, который до того времени не имел еще случая показать свои воинские способности. Между тем как многие другие восхваляли Агесилая и преклонялись пред ним, он один сохранял свое достоинство и держал свободную речь. Он показал в своей речи, что война служит только к тому, чтоб возвеличить Спарту насчет других, и требовал заключения мира на основаниях полной равноправности. Агесилай, увидев, что греки с удовольствием слушают речи Эпаминонда, спросил его, считает ли он справедливым и нужным чтобы Виотия была независима, ибо в последние годы Фивы опять приобрели над ней преобладание. В ответ на это Эпаминонд спросил его, считает ли он справедливым, чтобы Лакония была независима. Тогда Агесилай, бывший злейшим врагом Фив, в гневе вскочил со своего места и потребовал от него положительного объяснения, хочет ли он признать независимость Виотии, и когда Эпаминонд отвечал, что ожидает от него подобного же объяснения относительно Лаконии, он был раздражен в высшей степени, вычеркнул имя фиванцев из союзного договора и объявил им войну. Прочие государства заключили мир; война между спартанцами и Фивами продолжалась.

Агесилай думал, что Спарта скоро справится с лишенными союзников Фивами. Но на двадцатый день после мирных переговоров в Спарте Эпаминонд разбил наголову вторгнувшееся в Виотию спартанское войско при Левктрах (в июле 371). Царь Клеомврот пал с тысячью лакедемонян, между которыми было 400 спартанцев. Такого поражения никогда еще не претерпевала Спарта; но в беде она показала себя более великой, чем в счастье, и с достоинством вынесла страшное свое поражение. В городе справляли праздник Гимнопедий. Когда пришла весть о бедствии при Левктрах, эфоры не прекратили праздника с его плясками, хорами и состязаниями в борьбе и послали вестника из дома в дом, чтобы передать родным имена погибших в сражении. В следующий день, утром, отцы и родственники павших пришли на площадь и приветствовали друг друга с веселыми лицами, полные гордости и радости, между тем как родственники спасенных оставались дома как будто после несчастного случая. Женщины, дождавшиеся возвращения сыновей своих, были печальны и молчаливы; те, напротив, чьи сыновья пали в битве, пошли во храм и посещали друг друга, довольные и гордые выпавшею на долю их честью.

Несмотря на это, против Агесилая, затеявшего войну, возникло вскоре сильное неудовольствие между гражданами, так как союзники отступились от Спарты и следовало ожидать нападения Эпаминонда на Пелопоннес. Распространились повсюду страх и малодушие; многим вспомнилось изречение оракула, произнесенное во время спора за престол между Агесилаем и Леотихидом, что хромой царь приведет Спарту к погибели. Но благодаря уважению, которым всегда пользовался Агесилай, великим его качествам и славе, он сохранил свое царское достоинство; граждане предоставили ему по-прежнему ведение войны и даже право суда над уклоняющимися от сражения, так называемыми тресантами. По закону, на этих тресантов налагались самые постыдные наказания. Они лишались права исполнять какие бы то ни было должности, никто не брал дочерей их в замужество, не выдавал за них дочерей своих; при встрече всякий имел право оскорблять их; они должны были смиренно ходить в мантии, сшитой из разноцветных лоскутьев, стричь половину бороды, а другую половину отпускать. Но на этот раз, кроме того что войско при Левктрах сражалось с замечательной храбростью, тресантов оказалось так много и в числе, их было столько всеми уважаемых людей, что к ним не хотели применять всей строгости закона и тем уменьшать и без того уже ограниченное число граждан. При такой строгости можно было даже опасаться восстания. Вследствие этого эфоры предоставили Агесилаю полномочия поставить относительно тресантов новое определение. Он почел опасным отменять древний закон и потому предложил собравшемуся народу приостановить на тот день действие закона, с тем, что по истечении дня он возымеет вновь и навсегда всю свою силу. Таким образом, он сохранил законы города и избавил многих людей от лишения гражданских прав и чести.

Следствия битвы при Левктрах были ужасны для спартанцев; они получили теперь воздаяния за все преступные действия, от которых столько лет страдала вся Греция. Прежние союзники в Пелопоннесе большей частью отложились от них, а Эпаминонд в конце 370 года проник в Пелопоннес со значительным войском. По присоединении к нему новых пелопоннесских союзников он имел в своем распоряжении войско в 50–70 тысяч человек. Союзники вторгнулись в Лаконию четырьмя отрядами и соединились при Селлазии. Оттуда пошли они, не встречая нигде сопротивления, вниз по Евроту, по левому берегу его, к Спарте. Когда спартанские женщины увидели дым от неприятельских огней, они подняли ужасный крик, старцы пришли в смятение, вопили и плакали, негодуя за стыд, нанесенный городу, а юноши потребовали, чтоб их немедленно вели против неприятеля. В эти дни Агесилай должен был испытать тяжкие страдания в глубине души своей. Город, который при начале его правления был таким грозным и могущественным, видел теперь неприятеля перед своими воротами. Агесилай говорил, бывало, с похвальбой, что лаконская женщина никогда не видывала неприятельского дыма; теперь фиванцы стояли на берегу Еврота, грозили ему хвастливыми речами и вызывали его на бой, произнося его имя. Но он сдерживал ропщущих своих воинов в городе, подобно тому, как Перикл сдерживал когда-то афинян, и не разрешал им последней отчаянной битвы с превосходными силами. Наконец, союзники перешли ниже Спарты, при Амиклее, через Еврот, разлившийся в зимнее время, на ту сторону его, где лежала Спарта. Когда Эпаминонд показался во главе своей фаланги, некоторые указали его Агесилаю. Долго глядел он на него и преследовал его взглядами, но сказал только: «Какой, предприимчивый человек!» На третий или на четвертый день после перехода через реку Эпаминонд пошел на приступ, и уже всадники его проникли до ипподрома Гэаха, когда спартанская конница сделала вылазку и оттеснила их. Но и тут Агесилай не вышел на решительный бой вне города.

К внешней беде присоединились еще и внутренние опасности. Двести граждан, отъявленных негодяев, заняли Иссорион, один из главнейших для города пунктов защиты, с тайным намерением изменнически передать его неприятелю. Лакедемоняне хотели немедленно идти на них с оружием, но Агесилай, который боялся с их стороны явного восстания, удержал порыв спартанцев, пошел к изменникам безоружный, в сопровождении одного только служителя, и сказал им, что они не так поняли его приказание, что он велел им находиться вовсе не на этом, а на других местах. Изменники рады были, что их тайный умысел остался неразгаданным и тотчас отправились на другие места, указанные им Агесилаем. Тогда он занял Иссорион другими войсками, велел арестовать пятьдесят человек изменников и казнить их в следующую ночь. Еще опаснее был заговор спартанских граждан, имевших целью ниспровержение всего государственного устройства Спарты. Агесилай после совещания с эфорами велел казнить их без суда и следствия. Целые толпы перииков и илотов, из которых уже и прежде многие передались неприятелю, перебежали ночью в неприятельский лагерь. Чтобы воины вследствие этого не упали духом, Агесилай велел своим слугам рано утром пробраться в лагерь, чтобы убрать и спрятать оружие перебежчиков.

Так как Эпаминонд не мог выманить спартанцев из юрода, а проникнуть в город считал слишком опасным, то он отступил от Спарты и, оставив долину Еврота, пошел с войском в Мессинию, отторгнул ее от Спарты и обезопасил ее вновь возведенной крепостью Мессиной. Все согласно признают, говорит Плутарх, что заслуга спасения Спарты принадлежит Агесилаю, который победил в этом случае самого себя — свои врожденные страсти, зависть, честолюбие — и во всем действовал с замечательной осторожностью и мудростью. При всем том после падения государства он не мог уже снова воссоздать его силу и славу. Кроме Мессины, в отпавшей от спартанского союза Аркадии выстроен был, по настоянию Эпаминонда, город Мегалополь с крепостью, так что теперь Спарта отрезана была от всякой возможности расширяться в Пелопоннесе линией из четырех крепостей: Мессиной, Мегалополем, Тегеей и Аргосом.

Эпаминонд совершил еще три похода в Пелопоннес, чтобы укрепить самостоятельность своих союзников против Спарты и уничтожить ее сторонников. Последний поход был в 362 году, по поводу раздоров между аркадцами. Престарелый Агесилай стал еще раз во главе своего войска и пошел в Аркадию против смертельного врага своего. Эпаминонд, услышав, что Агесилай оставил Лаконику, чтобы соединиться с расположенными вблизи от Мантинеи союзниками, направился прямо на Спарту, не приготовленную к отражению нападения. Но Агесилай вовремя узнал о его намерении; он уведомил о том оставшегося в Спарте сына своего Архидана и поспешил со своим войском вслед за Эпаминондом, вследствие чего этот последний был принужден, после безуспешного нападения на Спарту, возвратиться в Аркадию. Здесь, 4 июля 362 года, при Мантинеи, произошло между Эпаминондом и Агесилаем кровопролитное сражение. Фиванцы поплатились за свою победу смертью великого своего полководца. С обеих сторон истощение сил было так велико, что после этого сражения враждебные действия были прекращены и воюющие государства заключили мир, к которому, однако же, не приступила Спарта, потому что непреклонный Агесилай не хотел признать независимость Мессинии. Но Спарта была слишком слаба, чтобы поддержать свои требования оружием.

При таких обстоятельствах Агесилай рад был найти себе занятие за пределами Греции. Египет в последние годы Пелопоннесской войны отторгнулся от Персии и основал у себя отдельное царство; в это время повелевал там царь Тахос, который предпринял войну против персов, чтобы овладеть берегами Сирии и Финикии; для командования флотом пригласил он афинянина Хабрия, для сухопутных сил своих желал иметь спартанского полководца, Восьмидесятилетний Агесилай, полный горести и тревоги о судьбах своей родины, как будто в порыве отчаяния, принял недостойное своего сана и всей геройской жизни своей решение вступить в службу к иноземному царю. Он надеялся этой службой доставить своему потрясенному войной отечеству средство подняться на прежнюю высоту и вновь завоевать Мессинию. С тысячью гоплитов, которых он завербовал с помощью египетских денег, отправился он в путь, вероятно, весной 361 года; его провожали тридцать спартанских советников. Когда он пристал к египетскому берегу, там собралось много народу, чтобы посмотреть на знаменитого царя и героя. Но когда любопытные не заметили в нем ни блеска, ни пышности, а увидели только старого, маленького и невзрачного человека, в старой, из грубой ткани мантии, который, с сопровождавшими его, без всяких приготовлений, бросился на траву, они стали смеяться и шутить над ним, а какой-то остряк напомнил о басне про гору, родившую мышь. Это раздосадовало старика и он сказал: «Погодите, мышь явится еще львом перед вами». Народ не мог также понять, почему из присланных ему Тахосом подарков он принял только муку, тельцов и гусей, а лакомства, пироги и благовонные масла велел отдать илотам. Агесилай ожидал, что царь предоставит ему командование над всеми своими войсками; но так как под власть его отдано было только наемное войско, то он почувствовал себя обиженным и отомстил царю изменой. Когда молодой родственник царя, по имени Нектанаб, вздумал объявить себя властелином, он пристал к его стороне и помог ему низвергнуть Тахоса. Потом он способствовал Нектанабу победить нового претендента на царство, утвердил его трон и с честью, обремененный подарками, получив за свою услугу, сверх того, 230 талантов, отплыл в свое отечество, которое опять начали тревожить аркадцы. Так как была зима, то он принужден был зайти в так называемую гавань Менелая, пустынное место на ливийском берегу. Здесь заболел он внезапно и умер на 82-м году своей жизни, в начале 360 года. Тело его было облито воском и в таком виде перевезено в Спарту, где и предано земле с обычными торжественными обрядами. Ему наследовал сын его, Архидам III.