История города Рима в Средние века

2. Историографии. — Рим без историографа и без городских летописей. — Капитолийский архив без документов, относящихся к Средним векам. — Папские и церковные историографы. — Саба Маласпина. — Иоанн Колонна. — Эгидий Колонна. — Его трактат «О правлении государей». — oculus pastoralis. — Поэты. — Поэзия францисканцев. — Фра Джакопоне. — Римский простонародный язык. — Кардинал Иаков Стефанески, поэт и меценат

Наряду с правоведением историография тоже получила сильное развитие в Италии. Она процветала в Сицилийском королевстве при Гогенштауфенах, тогда как в Северной и Средней Италии хроникеры по собственному почину или по обязанности их должности записывали летописи своих вольных городов. Скоро Флоренция выставила первого историографа на тосканском наречии — Джованни Виллани.

При таком изобилии историков представляется удивительным тот факт, что Рим и в течение XII века не дал почти ни одного историка. Мы с изумлением замечаем, что лучшие сведения о римской городской истории можно почерпнуть лишь из английских хроник. О положении дел у римлян Рожер Говеден, Матеус Парис и раньше их Вильгельм Мальмсбери, также как и Вильгельм де Нанжи во Франции, были лучше осведомлены, чем сами итальянские хроникеры. Англичане, находившиеся в то время в оживленных сношениях с Римом, обладали уже тогда способностью спокойного наблюдения, обращенного на весь мир, тогда как итальянская историография носила на себе характер национальной раздробленности и оставалась поэтому лишь хроникой отдельных городов. Римским сенаторам не пришла мысль поручить какому-нибудь писцу ведение летописи, как это сделала Генуя; и ни один римлянин не вздумал написать историю своего родного города, как Джованни Виллани во Флоренции или другие патриотически настроенные граждане даже в мелких итальянских общинах.

Отсутствие римских летописей имеет, впрочем, свое объяснение в некоторых обстоятельствах. Подобная задача была труднее, чем составление хроники другого города, потому что всемирно-исторические отношения Рима обусловливали существование у него обширных связей. Капитолийская республика не обладала ни сильной индивидуальностью, ни свободой других городов. Гражданский историограф Рима не мог бы писать независимо, не приходя в столкновение со светской властью пап. Для нас поэтому понятно, что начало римских городских летописей относится ко времени, когда папы жили в Авиньоне. Не существует никакой городской хроники XIII века, и ее отсутствие не может быть восполнено документами городского архива, потому что и их нет. В то время как даже средние города Умбрии и Патримониума, как Витербо и Тоди, Перуджия и Орвиета, даже Нарни и Терни, сохранили еще многие остатки актов республиканской эпохи и в их архивах находятся аккуратно записанные на пергаменте регесты и протоколы заседаний советов (libri deliberationum), капитолийский архив не содержит документов этого рода, которыми он когда-то был богаче всех этих городов.

Лишь в небольшой части история Рима может быть дополнена из «жизнеописаний пап». Папские биографы не могли обойти ее, но они излагают ее поверхностно и с решительной враждебностью. Старинная официальная книга пап, которую в XII веке продолжали Петр Пизанский, Пандульф и кардинал Бозо, неоднократно прерывалась и в последнее время оставалась незаполненной. С Иннокентия III начинается другой, хотя тоже с перерывами, ряд продолжений папских летописей или биографий, составленных по сведениям служебных канцелярий. Эти акты под названием «папских регест» почти вполне сохранились с 1198 г. до нашего времени. Ряд их начинается «Деяниями Иннокентия III». Анонимный автор, излагая очень подробно мировые отношения, особенно касающиеся Востока и Сицилии, оставляет без внимания Германию и неясно и бессвязно рассказывает о римской городской истории. Он вдруг прерывает свой рассказ еще до смерти папы.

Современником также составлено официальное жизнеописание Григория IX, проникнутое фанатической ненавистью к Фридриху II и написанное в библейски окрашенном стиле римской курии. Гораздо большее значение имеет биография Иннокентия IV, составленная его капелланом Николаем де Курбио, бывшим впоследствии епископом Ассизским и занявшимся составлением биографии Григория IX. Его книга заслуживает похвалы, хотя она вовсе не отличается точностью и вся представляет сплошной панегирик, но удобное расположение материала, хороший латинский язык и легкий слог делают ее одним из самых привлекательных сочинений этого рода.

Ни один из следующих пап XIII века не имел подобных биографов. Их краткие жизнеописания находятся в сборниках XIV века доминиканца Бернгарда Гвидонис и августинского приора Амальрика Аугерия. История пап перешла в руки монахов нищенствующих орденов; особенно прилежными историографами были доминиканцы. Чех Мартин Тропауский, или Мартин Полонус, написал свою хронику императоров и пап – книгу, наполненную бессмысленными баснями. Эта биография, приобретя мировую известность, повлияла на папскую историографию и исказила ее. Он нашел себе лучших последователей: доминиканца Птоломея из Лукки, составившего годную к пользованию историю церкви от Рождества Христова до 1312 г., и Бернгарда Гвидонис, написавшего историю пап и императоров. Эти сочинения принадлежат следующему веку и вообще не касаются культурной истории города Рима.

Однако украшением Рима был и один туземный историк, Саба Маласпина, мальтийский декан и секретарь Мартина IV. Его носящее гвельфскую окраску, но совершенно независимое сочинение о падении Гогенштауфенов и Анжуйском перевороте пролило много света на эти события. Язык его темен и тяжел, но ум его полон силы и чувства правды. Маласпина обращал внимание также и на городские дела, проявляя иногда патриотические чувства. Несмотря на его служебное положение, у него было достаточно величия души, чтобы высказать свое удивление перед Манфредом и свою скорбь о судьбе Конрадина. Этот историк стоит одиноко, как редкое явление в литературной пустыне Рима, и заставляет глубоко сожалеть о том, что Другие римляне не оставили нам также истории своего времени. Его современником был Иоанн Колонна, бывший Мессинским архиепископом в 1255 г. и умерший в последней четверти этого столетия. Этому Колонна неправильно приписывается всемирная хроника под странным названием Mare Historiarum; она написана другим Иоанном Колонна, жившим в середине XIV века. Третий Колонна, Эгидий род. в 1247 г.), славился как несомненно выдающийся папист; он был учеником Фомы Аквинского, учителем Филиппа Красивого, генералом ордена августинцев, буржским архиепископом. Этот учитель схоластики исповедовал и ревностно защищал в Париже против французского короля положения Фомы Аквинского о всемогуществе папы Бонифация VIII. Эгидий был первым литературным украшением дома Колонна, который в XVI веке прославила поэтесса Виттория. Он был автором многих философских и теологических сочинений и написал для Филиппа Французского, еще до его вступления на престол, книгу «О правлении государей», одно из старейших произведении того же рода, как «Зеркало государей», в котором, однако, не видно государственного ума. Его можно поставить рядом с Oculus Pastoral's, зеркалом республиканского правителя, которое в наивной форме учит подест итальянских городом наилучшему способу управления ими.

Таким образом, литературные произведения римлян XIII века не составили эпохи. Их ленивая натура не была захвачена и огнем поэзии, начинавшей в то время проникать в итальянскую нацию и представляющей собою одно из прекраснейших явлений в истории культуры– В Северной Италии поэты писали еще на провансальском языке. Альберт Маласпина, Парснваль Дориа и знаменитый Сорделло наполняли романский мир своими именами. В Сицилии lingua volgare были придворным поэтическим языком Гогенштауфенов. В Болонье и Тоскане выступали поэты которые в светскую любовную песню вкладывали метафизический дух рефлексии Здесь выдавался Гвидо Гвичинелли, и молодой Данте написал свою поэтическую канцону Amor che nellа mente mi ragiona. В Умбрии, стране, исполненной чувства грации, явился Франциск, народный образ святого, полного поэтической силы сердца, утопающего в сверхземной любви, Хотя он сам и не был поэтом (ему приписывается, но не вполне достоверно, гимн «A'tissimo, omnipotente, ban Signers», в котором все творение славит творца вселенной), но он возбуждал поэтическое вдохновение в своих учениках. Так возникла францисканская поэзия гимнов, возвышенная и невоздержанная в выражении чувств, наивная и неловкая в своей форме, еще и теперь вдохновляюще действующая на мечтательные души. Следует поставить в заслугу этим монашествующим трубадурам, что они возвели в почет народный язык и положили начало народному тону, который, впрочем, и удержался в итальянской поэзии, но скоро перешел в латинизм и в искусственность – недостатки, которые остались присущими этой поэзии и до нашего времени. Францисканцы сочиняли также и латинские стихи. Фома Челанский написал страшный и возвышенный гимн Dies Irae, а Джакопоне из Тоди знаменитый Stauat Mater — эти величественные образы Страшного суда и Страстей Христовых, которые потом знаменитые живописцы передавали в красках. Фра Джакопоне, поэт и демагог духовного братства бедности, восстал против Бонифация VIII и заклеймил его своими стихами, как вскоре после него то же сделал Дайте. Он был величайшим поэтом францисканской школы и был проникнут истинным поэтическим гением и огнем творческой страсти.

В Риме мы не находим в это время ни одного лирического стихотворца. Старинная рукопись в Ватикане, заключающая в себе поэтические произведения первых веков народного творчества, не называет ни одного римского имени, кроме дона Энрико, римского сенатора и инфанта Кастилии. Народный язык, который так счастливо разнился в Италии как vulgare illustre, не нашел для себя культуры в Риме. Латынь оставалась здесь языком церкви, права и гражданских сношений. Ни одной надписи на народном языке не встречается за это время в числе многих надгробных надписей, которые большей частью сохраняют еще древнюю Леонинскую форму. Римляне относились с пренебрежением к народному языку, а Данте напротив, с обидным презрением называл их городское наречие «жалким языком римлян», грубым и неприятным, как и их нравы; он сравнивал ею с языком Марки и Сполето. Это, без сомнения, было преувеличено, так как мог ли в самом деле римский народный язык сделаться грубее столь прославленного Данте болоньского наречия?

Однако мы все же имеем латинские стихи римлянина времен Бонифация VIII, кардинала Иакова из старинного транстеверинского рода Стефанески. Он с чувством удовлетворения рассказывает, что в Париже он изучал свободные науки, в Болонье — право, а сам для себя — Лукана и Вергилия, чтобы воспользоваться ими как образцами. Это признание может служить доказательством того, что в то время изучение классиков отсутствовало в лучших школах; по крайней мере мы ничего не знаем о нем в Риме, тогда как в Тоскане и в Болонье Буонкомпаньи и Брунетто Латини приобрели этим себе славу. Иаков Стефанески воспел в трех стихотворениях бесславную жизнь Целестина V и вступление на престол Бонифация VIII, которому он был обязан кардинальским званием и память которого он мужественно защищал. Кроме того, он написал сочинение о юбилее 1300 г. и трактат о римском церковном церемониале. Его произведения составляют драгоценный вклад в историю того времени, но его замученная муза есть только раба ученого педантства. Его язык, даже в прозе, имеет такой иероглифический характер и так варварски запутан, что прямо возбуждает удивление и должен быть отнесен к числу неестественных странностей. Кардинал писал уже в Авиньоне, где он умер в 1343 г. Он был другом наук, а также и покровителем художников, между которыми он отличил гений Джотто и покровительствовал ему. Этот богатый заслугами римлянин, живший в конце XIII и в начале XIV века, отличается столь разностороннею образованностью, что он переходит уже в гуманистический век Петрарки.