История города Рима в Средние века

2. Колонна занимают гарнизоном Ватикан. — Отозвание императорского гарнизона. — Примирение Колонна и Орсини. — Бегство Иоанна Савиньи. — Народ низвергает правление аристократии и делает капитаном Иакова Арлотти. — Энергичное правление его. — Призыв народом Генриха VII резидировать в Риме. — Климент V признает демократию в Риме. — Веллетри изъявляет покорность Капитолию. — Гаэтани в Кампаньи. — Падение Арлотти. — Император в борьбе с Флоренцией. — Вооружения его в Пизе против Неаполя. — Угрожающая булла папы. — Выезд Генриха, смерть его и ее последствия

Отъезд императора вызвал немедленно в Риме большие перевороты. Тосканские гвельфы, отозванные Флоренцией обратно, 20 августа покинули город с целью возвращения на находящуюся в опасности родину, а также и принц Иоанн удалился в Неаполь, согласно требованию послов папы. Война партий через это не прекратилась, ибо Колонна и Орсини боролись в ежедневных схватках, и гибеллины большей частью одерживали верх. Граф Гуго фон Бугек, оставленный императором с 300 человек в Риме, и Стефан Колонна успели даже прорваться в Ватикан, прогнать оттуда Орсини и занять гарнизоном неважного теперь уже более Св. Петра, к которому так долго и тщетно стремился император. Между тем папа отнюдь не желал, чтобы гибеллины властвовали в Риме, ни чтобы вообще в городе оставалась императорская власть. Он, напротив, требовал от Генриха удаления его войск, по отозвании и Робертом своих. Неохотно уступил Генрих; он отозвал в Тоскан Бугека, и таким образом Колонны оказались покинуты императором, причем роптали и Орсини, что их бросил Роберт.

Разорение города и явная бесцельность борьбы партий побудили наконец Орсини и Колонн заключить договор. Магнаты эти предчувствовали уже свою судьбу: они страшились лишиться своего могущества и своих привилегий от руки разъяренного народа, давшего во время присутствия Генриха столь много уже доказательств самостоятельной воли. Аристократические партии вели переговоры через послов и пришли к соглашению отказаться от всяких общественных и личных усобиц, породниться путем взаимных браков и наконец вернуться к старой системе, по которой ставились от обеих фракций два сенатора. В то время еще Иоанн де Савиньи был капитаном на Капитолии, но уже без всякой опоры; Колонны не препятствовали Орсини изгнать этого вице-короля Генриха с помощью восстания, и Савиньи бежал и принес императору, стоявшему в лагере С.-Сальви при Фиэзоле, весть об утрате для него Рима через отпадение бывших его сторонников. Теперь из Орсини сенатором сделан был Франциск, сын Матфея де Монте-Джордано, из Колонн — храбрый Счиарра, и покинутые императором граждане снова с трепетом очутились во власти необузданных аристократов, пекшихся об одних лишь собственных выгодах. Они громко роптали, с жалобами собирались на улицах, водворили между собою мир, отказались от всяких партий и в общем сознании своего бедствия мужественно взялись за оружие. Обнаружилось, что воля граждан оказывалась непреодолимой каждый раз, когда они единодушно преследовали одинаковую цель. Депутация предъявила ультиматум народа знати. Он требовал участия в правлении капитана и апцианов, народом выбранных. Когда это было отклонено, граждане произвели столь яростное нападение на Капитолий, что сенаторы бежали, не оказав сопротивления. Перед этим же народным штурмом сдались важнейшие городские крепости, именно: замок С.-Анджело, Милиции и остров Тибра. Среди радостных кликов свободы провозглашен был теперь капитаном народа Иаков, сын Иоанна Арлотти, из дома Стефанески из Трастевере, и с триумфом отведен в Капитолий, где в помощь ему учредили общинный совет из 26 излюбленных людей. Арлотти взошел в свой трибунал; он потребовал к себе аристократов, которые и явились с безмолвным послушанием. Своевольные главы Орсини, дерзавшие безнаказанно глумиться над императором римским, и, не менее того раболепно, знаменитые главы Колонн, низвергшие некогда Бонифация VIII и приведшие в Рим Генриха VII, с трепетом стояли перед лицом капитана народа. Гентилис, Пончелло, Пончеллет, экс-сенатор Франциск, светлейший Стефан, грозный экс-сенатор Счиарра, Иордан Колонна, Савелли Иоанн и Петр, Анибальд Анибальди и другие дворяне, как злоумышленники перед народом, заключены были в оковы и ввержены в темницы Капитолия. Лишь после долгих просьб и благодаря сильному поручительству дал уговорить себя Арлотти отпустить на волю этих врагов общественного благоденствия, вместо того чтобы, как того более желал, повергнуть главы их к ногам своим; он сослал их из города в поместья под страхом смерти в случае нарушения ими приговора.

Народ римский ликовал по поводу первой победы после столь долгого и тяжкого времени. Воскрес новый Бранкаоне, и новый капитан народа легко мог взять себе в образцы этого знаменитого сенатора. Один просвещенный историограф этих событий, исполненный духа древности поэт, с негодованием сетовал на возобновление Арлотти декрета о разрушении монументов и дворцов Рима, изданного некогда энергичным графом д’Андало, когда он порешил с корнем вырвать власть тиранов в городе. Народ приступом брал дворцы своих угнетателей; он сокрушил башню Монцоне у Ponte Rotto, и одна лишь крепость старых изразцов защитила от такой же участи орсиниевский замок Ангела, гробницу Адриана. В это время нашли свою гибель не один монумент древних, не одна краса города.

Неожиданный переворот в Риме во всем походил на повторявшиеся во Флоренции революции каждый раз, как народ изгонял знать. Граждане и ремесленники властвовали теперь на Капитолии как блюстители законов; но юная демократия проникнута была сознанием своей слабости и поэтому поспешила стать под защиту того же самого императора, которого не признавала знать. Плебесцитом объявлен был Рим императорским городом и Генрих VII приглашаем с триумфом возвратиться на Капитолий и там навсегда основать свою резиденцию; римский император должен был лишь признать, что приял свою власть полномочием народа. Замечательное это постановление, долженствовавшее заслужить одобрение Данте, истекло столько же из отчаяния измученного народа, надеявшегося получить возмещение за утрату папского двора в императорском, а наипаче всего ожидавшего восстановления мира от императора, сколько из гибеллинских доктрин о правах величества города Рима. Оно предвозвещало события в ближайшем будущем, когда этот муниципальный правовой принцип вызвал одну из самых странных революций. Итак, римский народ призывал императора вернуться и основать резиденцию в Риме; ибо почему было ему не основать трон свой здесь, коль скоро папа, вопреки праву и долгу, пребывал вдали от города? Искусная легенда рассказывала про императора Константина, что он почтительно удалился в уголок империи на Босфоре, чтобы предоставить Рим одному папе, а теперь, как, естественно, могли рассуждать римляне, преемник Константина мог вполне удобно вернуться в законную свою резиденцию, после того как папа удалился на край Запада. Ответ Генриха VII римлянам не известен; но собственный опыт научил его, что в анархическом Риме императора могла ожидать лишь судьба пап или еще худшая. Долгого затягивания авиньонского пленения не предугадывал ни он, ни любой современник; знали хорошо, что рано или поздно папа должен вернуться в Рим, ибо лишь в качестве епископа римского мог быть он и верховным главой христианства. Генрих VII никогда серьезно не помышлял сделать Рим снова политической главой империи. Если бы ей у удалось овладеть Тосканой, то, наоборот, он там, в Пизе или во Флоренции, основал бы свою императорскую резиденцию. Таково, по-видимому, в самом деле было его намерение. Но предложения римского народа имели важность для него и теперь, ибо восстановление авторитета его в Риме долженствовало иметь для него великое значение на случай кампании его против Неаполя. Климент V поспешил, впрочем, признать переворот в Риме, чтобы не восстановлять против себя народ. Правда, он потребовал 27 января, чтобы капитан народа под страхом церковных кар сдал снова церкви, занятые ими в Патримонии замки, но тем не менее утвердил его, согласно просьбе послов римского народа, на целый год сенатором и капитаном 10 февраля. Он официально даже выразил свою радость по поводу того, что стараниями народа установлено было наконец мирное положение дел в Риме. Климент был умен и осторожен; он не вмешивался чересчур глубоко во внутренние дела Рима; он признавал здесь совершившиеся факты, коль скоро лишь соблюдаем был принцип супрематии церкви. Таковой всегда вообще была политика авиньонских пап, которым всем люба была слабость олигархических родов. Арлотти правил с поразительной энергией. В видах удержания подольше в отдалении неаполитанцев, призываемых Орсини, он завязал сношения с гибеллинами Кампаньи. Граф Чеккано, бывший там главой императорской партии, завоевал Чеперано на Лирисе, где в ту пору стояла рать Роберта, и сперва с успехом сражался против гвельфов. Веллетри принят был под патронат Рима и обращен даже в камерное имение Капитолия. Важный этот город, постоянно дружественный церкви, до сих пор независимый как от баронов, так и от Капитолия, находящийся под покровом пап и их епископов, теперь лишь впервые вступил в те же точно зависимые отношения к Риму, в каких состоял со времен Бранкалеоне Тиволи. Веллетринцы стали с этого времени получать от Капитолия подесту на шесть месяцев и другого римлянина, самими ими избранного, в судьи; с этих пор они стали посылать депутатов на общественные игры Рима и приносить две восковые свечи в виде дани римскому народу ежегодно, в день Успения Пресвятой Богородицы, один из главнейших городских праздников (назывался mezz'Agosto); они изъявили, наконец, подобно тивольцам, всякого барона навсегда от правоспособности приобретать оседлость в районе их города. Так возрастало политическое могущество Капитолия через удаленность папы. Изгнанные магнаты помышляли между тем о низвержении ненавистной демократии, и одна победа гвельфов даровала им неожиданную силу, ибо Ричард де Чеккано наголову был разбит пфальцграфами из дома Бонифация VIII. С низвержения этого папы Гаэтани лишились влияния своего в Риме и удалились в великие свои лены в Кампанью, где все еще продолжали войну возмездия против Колонн и прочих гибеллинов. В качестве вассалов неаполитанской короны, как графы Фунди и Казерта, служили они в войске Роберта и начали с этого времени пользоваться большим влиянием в Неаполе. Главами их рода были в то время Лоффред, первый граф Фунди, и брат его, пфальцграф Бенедикт. И вот после победы их над гибеллинами под предводительством графа Чеккано покорился еще раз весь Лациум власти Роберта, войска которого снова перешли Лирис. Поражение это подорвало императорскую партию в Кампаньи и невыгодно повлияло на Рим. С такой же быстротой, с какой совершился демократический переворот, реакция ниспровергла снова народное правление. Аристократы с успехом выполнили предусловленную рукопашную схватку; в сумерки проникли они в город и к Капитолию; тщетно звонил колокол в набат — врасплох захваченные граждане явились слишком поздно и трусливо рассеялись по домам, когда скорбная весть разнеслась по Риму о том, что мужественный их сенатор и капитан находится в цепях. Правление Арлотти исчезло, как призрак; прогнанные в октябре сенаторы Франциск Орсини и Счиарра Колонна снова заняли Капитолий, и народ римский после короткого промежутка свободы снова понес иго мстительной знати.

Так и в Риме рушились надежды императора, и Генрих VII имел, в самом деле, больше многих своих предшественников оснований считаться с постоянно бывшей враждебной к нему фортуной. Не мочь разрешить задачу жизни есть уже само по себе величайшее несчастье, а этому императору не удавалось ни одно из его предприятий. Покинув Рим, поехал он через Витербо, Тоди и Кортону в гибеллинское Ареццо. Там 12 сентября 1312 г. потребовал он, чтобы король Роберт явился в течение трех месяцев перед его трибуналом по обвинению в государственной измене. После беспрерывных боев с гвельфскими замками Тосканы появился он 19 сентября, подкрепившись сукурсами гибеллинских городов, перед Флоренцией для покорения, подобно Брешии, этого города, о сопротивлении которого разбивались все его планы. Богатая и прекрасная республика на Арно, более упорная в ненависти против германского цезаризма, чем Милан, стояла во главе великого гвельфского союза, простиравшегося от Ломбардии через Мархию и Романью, через Тоскану и Умбрию до самого Рима и протягивавшего руку королю Роберту. Итальянцы почитают оборону Флоренции против Генриха VII одним из славнейших деяний патриотизма и прощают флорентинцам ради этого изгнание величайшего их гения. Страстная привязанность к свободе, самостоятельность, гордое и твердое поведение Флоренции, гвельфской республики менял, купцов и суконщиков, заслуживают самого высокого удивления. В эти дни Флоренция заслужила честь быть носительницей независимости и национальности Италии. Дивный город был прекрасно снабжен продовольствием, полон собственной и союзнической рати и силами дважды превосходил врага. Он издевался над усилиями императора, не сумевшего воспользоваться первыми победами и подпавшего вскоре под влияние упадка дисциплины и лихорадок в войске.

Весьма тяжело следовать за бесплодными передвижениями Генриха VII, за осадами и ужасными опустошениями замков и нив. Они умножают лишь старые, постоянно возобновляющиеся всякого рода ужасы, не блистая героическими подвигами оружия. Генрих, всегда остававшийся несогбенным в несчастье, прибыл в Италию с возвышенными мечтаниями о мире, но в короткий годовой срок вынужден был измениться до неузнаваемости; окунувшись в сферу страстей партий и вынужденный истощаться в мелкой войне на тесном театре Тосканы, он превратился из мессии мира в беспощадного губителя, со справедливой ненавистью проклинаемого, подобно некогда Барбароссе или Фридриху II, злосчастным землепашцем. Чарующие берега Арно беспощадно орошаемы были кровью, и сад Тосканы превращаем свирепым воинством в пустыню. Сняв осаду Фиэзоле и Флоренции, Генрих провел все зимние месяцы в соседнем Сан-Кашиано. В начале 1313 г. проследовал он в Поджибонци, старый гибеллинский замок, разрушенный гвельфами и теперь по его повелению заново отстроенный под именем Mons Imperialis. Никаких немецких ратных князей не находилось более в его лагере; верно держались при нем лишь епископы Балдуин и Николай, храбрый его маршал Генрих, граф Гуго фон Бугек(и некоторые другие немецкие дворяне. Из итальянцев ревностнейшими сотоварищами его были Амадей Савойский, Фридрих де Монтефельтре, сын знаменитого Гвидо, и Угуччио граф Фаджола, храбрый гибеллинский капитан, начинавший тогда новую и блистательную карьеру. Хотя и подкрепленный 500 рейтарами, 3000 пехотинцами Пизы и 1000 генуэзскими стрелками, император, однако, ничего не мог сделать; войско его таяло, скудость в опустошенной стране становилась гнетущей. В начале марта отправился он в верный город Пизу, где истощенный налогами народ далеко не так уже радостно принял его, как прежде. Он пробыл здесь несколько месяцев, ревностно готовясь к войне, базисом которой являлась именно пизанская республика как средоточие всего гибеллинского союза. Объявление вне закона гвельфских городов и длинный проскрипционный лист их горожан произвели так же мало впечатления, как и возбужденный против Роберта Неаполитанского процесс. Императорским приговором он низложил этого короля как врага империи, мятежника и изменника, лишил его всех корон и званий и приговорил его к смерти от руки палача. Роберт протестовал против эдиктов императора публичным манифестом, которым в качестве наследника «непобедимого Льва» Карла Анжуйского объявлял войну преемнику Гогенштауфенов Фридриха, Манфреда и Конрадина. Одна-единственная мысль наполняла и мучила душу Генриха; наказать этого короля и сокрушить анжуйский дом. Тут можно было вписать в анналы империи лист с блестящим актом правосудия; при этом благородный Люксембург мог в качестве мстителя за старое кровавое преступление достославно воссесть на обломках запятнанного убийством трона Карла Анжуйского. Являлся ли подвиг этот невозможным? Несомненно нет; ибо Пиза, Генуя, Фридрих Сицилийский, гибеллинские лигисты Италии снаряжали свои флоты и войска, чтобы по одному общему плану напасть войной на Неаполь; дружественные города снабдили деньгами, и сама германская империя, куда командирован был Балдуин Трирский, изъявила с патриотическим, хотя и практическим самоотречением, готовность к поддержке своего императора. Сын его Иоанн Богемский с вспомогательным войском готовился спуститься с Альп. Климент V, трепеща перед мыслью о возможности низвержения серьезной экспедицией династии Анжу, опоры церкви в Италии, поспешил отвратить от короля Роберта эту гибель. 12 июня издал он буллу, которой предавал отлучению всех, кто пойдет войной на короля неаполитанского и будет нападать на эту вассальную церкви область. По вручении буллы этой императору он стал жаловаться, что она составляет дело рук его врагов, именно короля французского; он созвал парламент и объявил, что вооружения его относились не к достоянию церкви, которое он, наоборот, намеревался оборонять, но до прав империи. Он оспаривал вместе с тем притязания церкви на Неаполь и Сицилию; император есть по праву властитель мира, в силу чего и эта страна принадлежит к империи. Так, идеалистическое понятие гибеллинов об охватывающей землю императорской власти в последний раз нашло историческое свое выражение в великодушном, хотя и бессильном, Люксембурге, и император этот стал бы целым рядом длинных войн отстаивать императорские прерогативы против папства и Италии, если бы судьба дала ему на то время. Однако для умилостивления папы он отправил епископов триэнтского и бутронтского в Авиньон. Непреклонное его решение со всеми силами обрушиться на Неаполь привело его по отношению к папе в трудное положение, подобное тому, в каком находился Оттон IV, когда предпринял смещение с трона лица, покровительствуемого Иннокентием III, что вызвало закрытие всех путей к примирению и то, что булла отлучения неукоснительно повисла над его головой. Когда Роберт увидал обширные приготовления императора и коалицию столь многих врагов, то понял, что предприятие это серьезнее экспедиции Конрадина; его объял такой страх, что он стал уже помышлять об избежание бури поспешным бегством в Авиньон. Наученный собственными промахами, Генрих не хотел более тратить силы на безуспешные осады городов, но намерен был быстро надвигаться вперед и проникнуть в само сердце Неаполя. Завоевание этого королевства сделало бы его безусловным повелителем всей Италии. В Пизе у него были уже собраны 2500 большей частью немецких и 1500 итальянских рейтаров, помимо больших отрядов пехоты. Это побудило его не дожидаться более возвещенной имперской армии. Семьдесят галер под командой Ламба Дория генуэзцы командировали в Пизанскую гавань и с ними же поплыли в море к острову Понца 20 пизанских судов, причем в назначенный день Фридрих Сицилийский с 50 галерами отплыл из Мессины и отнял в Калабрии Реджио. Император послал письма к гибеллинским городам Умбрии и Тосканы, возвестил им, что шествует с войском морем и сухопутно к Риму, где рассчитывает быть к 15 августа, и приглашал их выслать ему войска. Выступил он 8 августа 1313 г. План его был — проследовать через Тусцию, достигнуть Рима, куда командирован был им Генрих фон Бланкенбург для собрания вокруг себя гибеллинов и для приготовления ему жилища в Ватикане и затем соединиться с сицилийцами и генуэзцами в Террачине. План был безукоризнен, успех вероятен, ибо при общих усилиях сильных морских республик Пизы и Генуи с Сицилией и сухопутной армией императора представлялось столько блестящих средств, каких еще не соединялось для нападения на Неаполь. Самые радостные ожидания воодушевляли поэтому гибеллинов. Одного лишь нельзя было предвидеть: это смертельной болезни императора уже тогда, когда он садился на коня. Напряжения похода, стоянки в открытом поле, воздух маремм, возбуждение и разочарования, столь много тяжких огорчений подкосили силы благородного Генриха. Они внезапно ему изменили по прибытии его в окрестности города Сиены, который он обложил блокадой.

В двух немецких милях от Сиены, в маленьком местечке Буонконвенто, лег на смертный одр Генрих VII. Из рук доминиканца-монаха принял он Св. причастие, трогательно простился со своими воинами и в благочестивой покорности воле Божией 24 августа 1313 г., 51 г. от роду, скончался. Смерть его была глубоко трагическая. Во главе большого войска, при начале новой и сулившей быть славной карьеры, воодушевляемого надеждами, впервые основательными, похитил рок Генриха, и все пролетело, как сон. Велика была скорбь в лагере. Вокруг покойного в глубочайшей скорби стояли друзья, сподвижники его битв, знать Германии и гибеллины Италии. Великие их планы разрушены были безвозвратно. Восстановление империи, месть за Гогенштауфенов, завоевание Неаполя, победа и могущество гибеллинской партии — все обратилось теперь в сновидение. Дикое отчаяние объяло войско. Пронеслась молва, что император отравлен был просфорой. Разъяренные немцы кинулись в монастырь и закололи монахов. Войско начало распадаться. Гибеллины из Ареццо, из Мархий и из Романьи, конные и пешие, в страхе покинули лагерь, остались одни пизанцы и немцы. В глубочайшем трауре выступили дружины их под предводительством маршала Генриха и привезли на катафалке тело почившего императора через мареммы в Пизу. Едва ли когда имел какой-либо император более почетный эскорт. Скорбь в Пизе была неописуемая. Пизанцы, затратившие столь крупные денежные суммы в предприятие Генриха и соединившие с ним столь великие надежды на приобретение могущества, с горестным отчаянием встретили усопшего. Весь город стонал от горестных воплей. Никогда никакого германского императора не оплакивал так сильно никакой итальянский город. Прах в мраморной урне поставлен был в соборе, и Пиза навек сохраняла в виде дорогой святыни мавзолей Генриха. Этот благородный гибеллинский /город получил в этом завещание германской империи и памятник своей достопочтенной верности. Саркофаг Генриха VII стоит ныне в Campo Santo, всесветном знаменитом кладбище, обращенном творениями гениальных мастеров и гробницами старого и нового времени в один из прекраснейших храмов исторических воспоминаний. Там покоится прах Генриха Люксембургского как последняя императорская жертва, принесенная Италии Германией, связанной с ней веками кровавой, но великой истории. С его саркофагом связываются воспоминания истории империи и образы многих и великих императоров, переносившихся через Альпы одним и тем же потоком идей. Путями их из Германии в Рим служили вечно одни и те же вековые тропы; могилы их — теми же верстовыми столбами с эпической медленностью движущейся истории. Появление Генриха VII, последнего представителя германского, мир захватывающего императорского идеала, озаряет историю Италии мягким, неугасающим сиянием. Восторг, вызванный им в величайшем гении этой страны, есть справедливая дань, которую должна была отдать Германии сама Италия. Чествование со стороны Данте является вместе с тем сильнейшим доказательством глубоко исторической необходимости имперской идеи в Средние века, закончившиеся самим этим поэтом и этим императором. Данте, которого политические надежды умерли с Генрихом VII, посвятил ему посмертную элегию в «Парадизе», где видел корону, лежащую на троне, предназначенном на небе для души «великого Генриха». Но если великому поэту смерть императора представлялась лишь грубой случайностью и рановременной, то истории приходится тем не менее изречь иной приговор; она признает законность этой гибели. То, чего хотел Генрих, было практически невозможно, ибо осуждено временем, и было лишь мечтой сновидения. Сам Карл Великий не в силах бы был воспроизвести это. Все современники восхваляли Люксембурга как государя самого великодушного образа мыслей, и, быть может, никогда ни один император не спускался со столь высокими и чистыми помыслами с Альп. Но корни бедствий Италии залегли чересчур глубоко, для того чтобы их мог излечить Генрих. Суд современников и потомства изрек в пользу его лишь тот приговор, что если вообще беды эти были из числа излечимых, то не было другого человека, более способного стать спасителем Италии. Генрих VII умер в надлежащую пору, избавляя мир от ошибки, а самого себя, быть может, от его ненависти и от того, чтобы, не оставив следов деяния, не стать злополучным мессией Италии.

В людских отношениях ознаменование падения выдающейся личности редко ощущаемо было столь глубоко, как в то время, когда весть о смерти заставила одних с поднятым мечом внезапно окаменеть, других из оцепенения страха повергла в беснования радости. Папа и король Роберт вздохнули свободно. Все гвельфские станы и города гремели радостными кликами. Начались радостные торжества. В честь апостола Варфоломея назначен был ежегодный праздник по случаю того, что Генрих VII похищен был смертью в тот самый день августа, когда и Конрадин лишился короны своей при Таммакоцце. Насколько радость была велика здесь, настолько велико горе в лагере гибеллинов. Фридрих Сицилийский, смертельный враг Роберта, упоенный надеждами победы, прибыл с флотом своим в Гаэту, где должен был дожидаться императора. Услышав здесь ужасную весть, он поспешил в гавань Пизы; граф Савойский, прочие немецкие магнаты и стоящие во главе республики сопровождали его в город. Потрясенный, стоял внук Манфреда у гроба императора, долженствовавшего быть постоянным его союзником и тестем и с помощью которого рассчитывал занять трон Неаполя. Он призывал теперь немцев пребыть верными плану войны, продолжать с ним великое предприятие; но они, полные малодушия и подозрительности, отказались от этого и поспешили обратно в отечество, где имперская армия под предводительством Иоанна Богемского, сопровождаемого матерью императора Беатирисой, двинулась уже походом, но теперь сделала привал в Швабии и распалась. Пизанцы, исполненные страха перед местью Роберта и гвельфов, увидели себя покинутыми немецкими рыцарями; всего 1000 человек из войска Генриха остались у них на службе; они образовали, о чем пришлось глубоко печалиться Тоскане, первую из банд иноземных солдат, ставших вскоре бичом Италии. В отчаянии молили пизанцы Фридриха Сицилийского принять синьорию их республики. Внук Манфреда предъявил большие требования именно по отношению к Сардинии, на которые не согласились пизанцы, и, убедившись в погибели дела гибеллинов, возвратился в Сицилию. Тогда Пиза предложила верховное начальствование графу Савойскому, затем маршалу Фландрскому; они тоже вернулись домой. Но когда все уже отчаивалось, один храбрый и мужественный человек принял предлагаемую власть; это был граф Уго делла Фаджиола. Пизанцы вызвали его из Генуи, где он был вице-королем, назначенным императором. Уго сделался синьором Пизы, вождем немецкой наемной дружины, а вскоре — знаменитым главой гибеллинов Тосканы, видевших в этом многоопытном капитане единственное свое спасение.

Экспедиция против Неаполя, таким образом, распалась; гибеллины в изгнании, в бегстве или со страхом запершиеся в своих городах, впали в прежнюю беспомощность, а король Роберт, могущественный верховный вождь всех гвельфов, неожиданно вознесен был фортуной, но не личными талантами, на степень большого влияния в Италии, чем каким даже пользовался после гибели Конрадина дед его Карл.