История Хэйкэ

Глава 17. Река крови

И Киёмори, и его хозяин стали пунцовыми от сакэ, которым их угощала госпожа Кии. После того как они опрокинули в себя несколько чашечек в честь победы, госпожа Кии, предвосхищая доверительную беседу двух мужчин, удалила слуг и стала обслуживать их сама.

– Ты должен его обезглавить. Ничего другого не остается. Ты никогда не станешь настоящим мужчиной, если будешь проявлять мягкосердечие, – повторял Синдзэй, упрекая Киёмори за слабость духа. – Тебя беспокоит, что Тадамаса твой дядя, но разве не он сам отрекся от кровных связей?

– Да, он опасался последствий этого дела со Священным ковчегом и в то самое утро отрекся от родства со мной.

– Но тогда тебя с ним ничего не связывает.

– И все-таки родство осталось.

Налившиеся кровью глаза Синдзэя глядели прямо в глаза Киёмори.

– Родство? Но я полагал, что твоим настоящим отцом был покойный император Сиракава, а не Тадамори из дома Хэйкэ.

– Да, я узнал это от отца, когда он умирал. Возможно, я и являюсь сыном императора Сиракавы, но что он сделал для меня? Тадамори же был для меня больше чем отцом. Как я могу забыть это? Тадамаса его брат, и я не могу посадить его в тюрьму, тем более обезглавить.

Синдзэй рассмеялся.

– Да, ты весьма добрый человек. – Повернувшись к жене, он спросил: – Можно ли представить себе кого-либо еще, столь безнадежно щепетильного?

– Боюсь, я не совсем понимаю, – отозвалась госпожа Кии, – что его так беспокоит?

– Тогда слушай. Киёмори пришел ко мне в удрученном состоянии и, когда я спросил его, в чем дело, сказал, что готов расстаться с дарованными ему землями и титулом ради спасения изменника Тадамасы из дома Хэйкэ. Он скрывает его и после мучительных раздумий решил меня попросить, чтобы я замолвил слово за Тадамасу при дворе. Я отчитал его за такую глупость. Что ты думаешь обо всем этом?

– Не знаю, что и сказать…

– Даже ты, женщина, которой приходилось выполнять тайные поручения госпожи Бифукумон и ее светлейшего супруга, должна была бы посмеяться над прекраснодушием главы дома Хэйкэ. И это – Господин Харимы!

– Не достаточно ли смеяться надо мной, Синдзэй? Я уже сказала, что раздумываю.

– Сколько можно наблюдать следы сомнений и нерешительности на твоем лице?

– У меня самой случались сложные ситуации. Мне трудно судить об этом деле слишком строго…

– В твоем случае дело выглядит иначе. Тадамаса – мятежник, ты же просто выполняла поручения трона.

– Я знаю. Что должно быть сделано, пусть выполняется. У меня больше нет колебаний.

– Щадить его глупо, можно только навлечь на себя неприятности из-за этого. А что, если Тадамаса, оставшись на свободе, соберет сторонников дома Хэйкэ или Гэндзи в каком-нибудь уголке страны и выступит против нас с новой армией?

– Вы правы. Если трон прикажет казнить Тадамасу, это должно быть сделано завтра же, – окончательно выразила свое мнение госпожа Кии.

– Чем скорее, тем лучше. Если выяснится, что его кто-то покрывает, то не представляю себе, какие беды навлечет это на него и на весь дом Хэйкэ!

– Вы, несомненно, правы.

Когда Киёмори покинул особняк Синдзэя, он вроде бы тоже, как и госпожа Кии, покончил с нерешительностью. Холодный ветер остужал его пылающие щеки. Но внезапно он почувствовал тошноту и головокружение, заставившие его покачнуться в седле. При мысли о том, что его ожидает, Киёмори оцепенел от ужаса. Он весь съежился, когда представил, что обезглавливает дядю. В отчаянии Киёмори тряс головой, тер виски сжатыми в кулаки руками. Сколько бы Киёмори ни презирал Тадамасу, его ужасала участь палача.

Тадамаса находился в сумеречной комнате для слуг. По прибытии сюда он обнаружил, что ему приготовили воду для купания, а на ужин он поел риса. Уверенный в том, что его жизнь вне опасности, Тадамаса заснул крепким сном. Утром он с аппетитом позавтракал, а затем стал думать о сыновьях, рассеявшихся после сражения по разным местам. Где они сейчас? Схвачены или убиты?

– Здесь Тадамаса из дома Хэйкэ?

Тадамаса увидел, как вошел представительный воин, видимо не так давно перешагнувший двадцатилетний возраст. Воин был чем-то похож на Киёмори, но Тадамаса не находил, чем именно.

Не без бравады в голосе Тадамаса ответил:

– Это я. А вы кто?

– Токитада, помощник секретаря двора его величества.

– А, брат Госпожи Харимы. Вопреки моим ожиданиям, Господин Харимы великодушно предоставил мне убежище. Польщен вашим визитом.

– Очень рад. Воин должен быть достоин своего звания до конца жизни. Если вам угодно побриться и причесаться, я подожду некоторое время.

– Подождете? Меня нужно куда-нибудь доставить?

– Все произойдет в четыре часа дня. Меня послали доставить вас в цепях.

– Что? Я буду закован? Кто приказал это?

– Сам Господин Харимы.

– Не может быть! Позовите Господина Харимы! Скажите, я хочу поговорить с ним.

– Это не поможет вам. Этим утром мы получили от двора указание обезглавить вас в четыре часа дня.

– Нет!

Когда Тадамаса поднялся на подкашивающихся ногах и запротестовал, Токитада бросился на него, и они оба покатились по полу, борясь друг с другом. Воины, ожидавшие за дверью, быстро ворвались в комнату с веревками и связали Тадамасу.

– Позовите племянника! Приведите сюда Господина Харимы! Почему он обманул беспомощного старика? – кричал Тадамаса.

Однако дверь в его комнату была заперта, а снаружи выставлена охрана. Токитада быстро удалился.

Киёмори провел утро один в своих покоях. Он помнил слова Синдзэя, но на душе было тяжело.

– Задание выполнено.

– А, это ты, Токитада? Он что, сопротивлялся?

– Он бурно возмущался. Как мерзкий старик, предчувствующий свой конец.

– Если бы я знал это, то не пожалел бы его и заковал прямо на месте встречи. Так бы он скорее признал свою вину.

– Вряд ли. Не забывай, что это Тадамаса из дома Хэйкэ. Он никогда не признает своей вины.

– Ты видел указ из дворца о его аресте?

– Да, видел. Казнь состоится сегодня в четыре часа дня на берегу реки, недалеко от моста Годзё.

– Подумать только, я всю ночь мучился мыслями о Тадамасе, а теперь получен приказ об отсечении голов и трем его сыновьям! Этого хочет Синдзэй.

– Это не хуже того, что нам пришлось испытать в бою, когда наши сандалии пропитались кровью.

– Война – другое дело. Есть разница во всяком случае.

– Это – тоже война. Почему ты считаешь, что место казни не является полем сражения?

Непримиримость Токитады была для Киёмори более утешительной, чем доводы Синдзэя.

– Тогда вздремнем немного. До четырех еще осталось несколько часов.

Киёмори лег, глядя в летнее небо. Он видел из-под карниза, как плывущие облака пересекают поверхность солнечного диска, погружая землю попеременно в резкую тень и ослепительный свет.

С окончанием войны публичные казни стали каждодневным событием, но простой народ не проявлял признаков усталости от этого спектакля. На обоих берегах реки Камо у моста Годзё собиралась разноцветная толпа. Чиновники, которые рассматривали казни как полезный урок для черни, не делали попыток рассеять зевак. Между тем приближалась гроза. Сильные порывы ветра приподнимали края полосатой драпировки, покрывавшей место казни, и угрожали сорвать ее совсем. Упали несколько крупных капель дождя.

Трое юношей смиренно сели на коленях на бамбуковых ковриках, постеленных на равном расстоянии от берега реки. Рядом судебный исполнитель от императорской стражи, завершивший подготовку узников для казни, ожидал появления Киёмори и Токитады. Их прибытие произвело легкое волнение в толпе зевак. Киёмори спешился и стал спускаться в направлении реки, обмениваясь любезностями с ожидавшими казни чиновниками. За ним последовал Токитада, по бокам которого шествовал военный эскорт, конвоировавший на привязи Тадамасу. Узнику было приказано занять место на четвертом коврике. Вдруг трое юношей поднялись на ноги и закричали: «Отец!» Веревка, которой были связаны пленники, крепилась к столбу. Когда юноши вскочили, она снова потащила их вниз и разметала на месте казни. При виде сыновей Тадамаса вспомнил об отцовском долге и стал увещевать их:

– Успокойтесь. Мы должны смириться. Мне тоже горько, но я благодарен судьбе за непредвиденный случай увидеть вас всех вместе еще раз. Наша участь предопределена кармой. – Голос Тадамасы, осевший от пререканий со стражниками, усилился до мощного хрипа: – Послушайте, сыны! Нас привела сюда умирать судьба воинов, однако мы не опустились так низко, как это животное, неблагодарный Киёмори! Что плохого мы сделали, выразив лояльность своему сюзерену? Мы всегда помнили его благодеяния… Посмотрите на него, на этого Киёмори, которого я давно знаю. Есть ли на свете пример большей неблагодарности! Чего же нам стыдиться?

Тадамаса бросил взгляд на Киёмори, сидевшего на циновке. Тот ничего не сказал. Он смотрел на дядю, находившегося на пороге смерти. Лицо Киёмори утратило естественный цвет и стало пепельным.

Тадамаса разразился новыми обличениями:

– Киёмори! Если у тебя есть уши, то слушай! Неужели ты забыл то время, когда у Тадамори не было ни гроша и он не мог тебя кормить даже жидкой рисовой кашей. Сколько раз он посылал тебя занимать у меня деньги?

Киёмори не отвечал.

– Разве ты не помнишь, как приходил ко мне холодными зимними днями в заплатанной одежде, как нищий, с жалобами на тяжкую жизнь? Ты забыл, как со слезами глотал еду, которую я давал тебе из жалости? Смешно подумать, но этот голодный зверек превратился сейчас в великого Господина Харимы! Что было, то было, но мыслимо ли предавать своего дядю, который обласкал тебя в детстве? Достоин ли называться мужчиной тот, кто обменял мою голову на милости двора? Ты ничтожнее скотины! Ответь, если сможешь!

Господин Харимы, однако, сохранял молчание.

– Не ожидал я от тебя этого. Как ты мог так поступить? Как пришло тебе в голову обезглавить меня – твоего благодетеля, брата твоего отца? Возможно, моя участь предопределена кармой. Тогда будь что будет. Я не стану произносить молитвы, но буду повторять имя Тадамори снова и снова, ожидая удара палача. – В голосе Тадамасы зазвучали истеричные ноты: – Вот он приближается, смертельный удар!

Тучи над головами людей становились все тяжелее, сгущая сумрак над местом казни. Отсутствие солнца на небе не позволяло определить время. В отдалении прогрохотал гром. Поверхность реки покрылась рябью. Холодный ветер поднимал на ней волну, гоня перед собой тучи песка и пены, заставляя трепетать драпировку на берегу реки. Должностные лица, хотя и привыкли к казням, сбились тем не менее в группки, словно опасаясь новых декламаций Тадамасы. Холодные капли дождя, казалось, однако, встряхнули их.

– Господин Харимы, уже четыре часа – может, даже часом больше.

– Да? – Напоминание будто удивило Киёмори. С большим трудом он поднялся на ноги. Когда Киёмори встал и двинулся к пленникам, глаза Тадамасы стали внимательно следить за его действиями.

– Токитада! – повернулся к свояку Господин Харимы.

Токитада, следовавший на шаг позади, обнажил меч. Его взгляд следил за побледневшим лицом Киёмори и как бы спрашивал: «С кого начнем?»

– Начнем отсюда.

К Киёмори, вытянувшему указательный палец, повернулось лицо юноши. Господин Харимы быстро отвел от него свой взгляд.

– Поторопись, Токитада, не тяни, – нетерпеливо произнес Киёмори.

– Да я и не тяну, – пробормотал Токитада.

Необычный звук, похожий на хлюпанье мокрого белья, донесся до ушей присутствующих. Он последовал за взмахом меча и брызгами крови.

– О, Наганори, они убили тебя! – закричал Тадамаса.

В это время была отсечена еще одна голова с тем же леденящим кровь звуком.

– Тадацуна! Ох, Тадацуна!

Крик слился с грохотом грома. Тадамаса истерично выкрикнул, когда меч опустился в третий раз. На этот раз удар оказался не совсем точным, хотя и смертельным. Токитада в замешательстве обернулся и стал перебирать лица присутствующих оцепеневшим взглядом.

– Токитада, что с тобой случилось?

– Воды! Дайте мне воды, прежде чем я прикончу последнего. У меня в глазах потемнело. Руки не слушаются…

– Трус! Кровь напугала тебя… Дай мне закончить дело.

Киёмори разозлился. Он сделал несколько шагов в направлении Тадамасы и окинул холодным взглядом повернувшееся к нему лицо смертника. Он не чувствовал никаких эмоций. В глубине его мозга будто сложился ледяной стержень, ожесточивший его до предела. Короткий смешок заставил Киёмори вздрогнуть. Он понял, что смех произвели его собственные губы, когда он остановился перед Тадамасой, сжимая в руках меч.

– Тадамаса из дома Хэйкэ, желаешь ли ты сказать что-нибудь еще, перед тем как я нанесу смертельный удар?

– Э-э, послушай, если сможешь, – вызывающе зашипел Тадамаса, откинув голову, словно это могло отсрочить его последний миг. Вместо того чтобы обнажить затылок, он выпрямился, выпячивая грудь. – Я никогда не любил тебя – даже тогда, когда ты был ребенком, Киёмори! Теперь я понимаю почему. Я предчувствовал все это.

– Я верю тебе. Никого больше тебя я никогда не презирал.

– Мы, дядя и племянник, похожи друг на друга не больше, чем снег и чернила. Ты победил! Я погибаю от твоих рук, и это обиднее всего.

– Только война может быть горше для тебя.

– Не война, а судьба. На очереди ты, Киёмори.

– Ждать этого бесполезно. Ты готов принять смерть сейчас?

– Не спеши. Еще одно слово.

– Какое слово? Что еще тебе надо сказать?

– Подобное сходство не может быть случайным. Ты, несомненно, отродье того злобного монаха.

– Какого монаха? О ком ты? Кого я тебе напоминаю? Кроме Тадамори, у меня не было отца.

– Погоди! Первая жена Тадамори, госпожа из Гиона, сама говорила мне, что ты не его сын. И сыном императора Сиракавы ты тоже не являешься. Истина состоит в том, что она зачала тебя от того распутного монаха, который был ее любовником… – бормотал Тадамаса.

– Проклятие на твои поганые уста… умри! – Киёмори взмахнул мечом. Он ярко блеснул и опустился на шею Тадамасы.

Забрызганный кровью, Киёмори замер. С недвижного меча тоже стекала кровь.

Перед отсутствующим взглядом Киёмори сверкали молнии, громыхал гром. Почва под его ногами, казалось, ходила ходуном.

– Безумец! Животное!

– Злодей!

– Дьявол во плоти!

Не гром небесный произнес эти слова. То был гомон толпы, разъяренной видом человека, который обрек на казнь четырех своих родственников. Град камней полетел в Киёмори, но он оставался без движения. Тяжелые струи дождя били по его доспехам, лицу и рукам, с которых стекала кровь. Крики толпы потонули в нарастающем шуме. Воины Киёмори верхом на лошадях скакали галопом прямо на толпу, которая разбежалась прежде, чем они обнажили свои мечи. Но Киёмори продолжал стоять, как каменное изваяние перед рядом из четырех обезглавленных трупов. Дождь хлестал мощными струями по его одинокой фигуре, бело-голубые молнии ярко вспыхивали над пагодами, высящимися на Восточных холмах. Однако Киёмори продолжал стоять под проливным дождем, держа перед собой меч.

– Господин… господин.

– Все ушли, господин.

– Толпа рассеялась.

– Вы достойно выполнили свой долг.

– Время уходить, господин.

Воины Киёмори в тревоге переминались вокруг своего военачальника, стремясь побыстрее уйти, но он отошел от них и стал взбираться вверх по набережной. Под ослабевшим дождем Киёмори всматривался в просветы между облаками и шептал молитву.

– Токитада, Токитада!

Озабоченные лица Токитады и воинов мгновенно прояснились, когда они услышали обычный ровный голос Киёмори. На вечернем небе появилась радуга. Происходившее отступило как дурной сон. Токитада шагал впереди, ведя коня Киёмори.

Взяв у Токитады поводья, Киёмори обратился к нему через плечо:

– Останься здесь с четырьмя-пятью воинами. Бережно доставь четыре трупа в Торибэно для сожжения. Я еду домой и буду настороже сегодня вечером. Поручаю погребение тебе.

Корэката, предводитель стражи справедливости, той же ночью принес из Рокухары ожидавшему его Синдзэю четыре отрубленные головы, которые тот внимательно осмотрел при мерцании светильников.

– Очень хорошо, – одобрительно кивнул Синдзэй и выслушал отчет о казни, поведении Тадамасы перед смертью, о Киёмори и заминках во время экзекуции.

Синдзэй неожиданно громко рассмеялся, похлопывая себя по бедрам.

– Итак, случилось то, что должно было случиться. Очевидно, есть исключение из правила, выраженного поговоркой: «Осужденный умирает раскаявшимся грешником». Найдется немного таких, как Тадамаса, которые, умирая, яростно протестуют против вхождения в рай. А каков Киёмори – этот малодушный парень! Поразительно, но он вел себя столь же мужественно, сколь во время сражения в Сиракаве.

На следующий день Синдзэй вызвал Ёситомо и в своей обычной манере сказал:

– Господин смотритель императорских конюшен, прошлой ночью Господин Харимы принес голову своего дяди. Очень похвальный поступок… А вы? Есть ли у вас сведения о том, кто оказался еще более опасным мятежником, чем Тадамаса? Я имею в виду Тамэёси из дома Гэндзи, который руководил боевыми операциями против нас.

Этот учтивый льстивый голос заставил похолодеть Ёситомо. Его лицо покрыла смертельная бледность.

– Мой господин, ведутся беспрерывные поиски – пока не обнаружено следов ни его самого, ни его сыновей.

– Его величество постоянно информируется о вашем усердии в преследовании предателей, вы понимаете?

– Предпринимается все возможное для их обнаружения. Уверен, что они будут схвачены, но…

– Но что?

Ёситомо опустил голову. Из-под бровей Синдзэя на него был обращен насмешливый взгляд.

Трое суток Тамэёси с сыновьями и тремя слугами скрывались в храме, расположенном в холмистой местности между пригородом Сиракава и озером Бива. Настоятель храма любезно согласился предоставить им убежище. Беглецы получили возможность поесть, поспать и перевязать раны. Они планировали найти лодку, которая переправила бы их на восточный берег озера, где можно было продолжить бегство от погони. Но, к несчастью, в это время обострились старые болезни Тамэёси, которые не позволяли ему покинуть постель в одной из келий храма. Пока воин, проигравший битву, там лежал, в его воображении пронеслась длинная череда из шестидесяти прожитых им лет, доставивших ему немало скорби и печали.

Между тем один из его сыновей, Ёриката, вместе со слугой Магороку спустился в Оцу, чтобы попытаться нанять лодку. В это время Тамэтомо с остальными бдительно следил за передвижениями преследователей.

Ёриката и Магороку вскоре вернулись в храм с вестью о том, что им удалось найти рыбака, согласившегося переправить беглецов тайком через озеро. Ночью 17 июля беглецы, соблюдая все меры предосторожности, направились к условленному месту, ориентиром которого служила гигантская сосна в Карасаки. Прибыв туда, они, к своему глубокому огорчению, не обнаружили лодки. Всматриваясь в темноту, беглецы вдруг увидели свечение от факелов, сопровождавшееся цоканьем копыт и криками всадников.

– Мы в западне! – закричал Тамэтомо. Он приказал Магороку возвращаться в храм с Тамэёси как можно быстрее и приготовился с остальными держать оборону до тех пор, пока отец со слугой окажутся недосягаемыми для погони.

Магороку, на себе или волоком, доставил наконец Тамэёси в храм на холмах. Там настоятель святилища, которому Магороку рассказал о случившемся, предоставил им убежище. Но, когда стемнело, Магороку, все еще опасаясь погони, перетащил на спине Тамэёси через долину у горы Хиэй в храм, расположенный в Куродани.

Сломленный духовно и физически, Тамэёси признался своему слуге, что не надеется собрать войско, даже если ему удастся пробраться в Восточную Японию.

– Магороку, мне не осталось ничего иного, кроме как подстричься в монахи и сдаться Ёситомо, – сказал он.

Когда сыновья вернулись наконец к Тамэёси, они обнаружили, к своему прискорбию, что он уже подстригся в монахи. Слезы покатились из их глаз.

– Теперь наша жизнь стала бесцельной. Что еще ждать нам впереди?

Тамэёси ответил:

– Это не так, вы не можете оставаться со мной вечно. Приходит время, когда птенцы должны покидать родительские гнезда и устремляться в безграничное голубое пространство.

Тамэёси заплакал от горькой мысли, что не может сказать своим сыновьям ничего более утешительного.

Магороку, которого отправили в столицу с письмом для Ёситомо, возвратился с сообщением, что старший сын прочитал отцовское послание с большой радостью. Интересуясь подробностями, Тамэёси спросил, говорил ли Магороку с Ёситомо. На это прозвучал ответ:

– Господина не было дома. Полагая, что его можно найти у госпожи Токивы, я отправился туда. К счастью, он был у нее. Еще не сняв доспехи, он сидел с детьми на коленях.

– Ты видел, как он играл с моими внуками? Теперь он знает, что значит быть отцом. Детей было двое, не правда ли?

– Да. И кажется, скоро они ожидают третьего ребенка.

– Говорят, она – хорошенькая молодая женщина. Из нас всех он один счастлив.

Сыновья Тамэёси молча слушали, как отец читает вслух письмо от Ёситомо, нахмурив брови:

– «Жду встречи с тобой. Мои слуги будут ждать на краю рощи, обращенном к реке Камо. Тебе не надо беспокоиться. Я готов расстаться со всеми наградами за милость к тебе его величества».

Сыновья, однако, не хотели, чтобы Тамэёси покинул их и сдался Ёситомо. Тамэтомо сказал:

– Неужели нельзя отказаться от этого? Можно ли доверять Ёситомо? Я чувствую, что тебе угрожает беда. Оставайся с нами.

– Что бы ты ни говорил, Тамэтомо, я никогда не поверю, что Ёситомо обманывает меня. Что бы обо мне сказали, если бы я не поехал из страха за свою жизнь или упустил возможность попросить помилования для всех вас. Мой приезд успокоит и самого Ёситомо.

Тамэтомо с сомнением покачал головой:

– По-другому ты, конечно, и не можешь думать. Какой сын пожелает подвергать отца угрозе гибели? Даже если бы он был чудовищем, допустившим смерть отца, никакие награды не помогли бы ему избавиться от угрызений совести в дальнейшем. Но, с другой стороны, не забывай, что император предал своего брата, экс-императора, а также Ёринагу, брата своего регента.

Тамэёси нашел этот довод веским, однако не дал себя уговорить.

– Я уже отсылал Магороку с письмом Ёситомо. Должно быть, в столице знают, где мы находимся. У меня нет иного выбора, кроме как встретиться с Ёситомо.

На следующий день Тамэёси, опираясь на Магороку, отправился вниз по течению реки Камо. Сожалея о расставании, сыновья следовали за ним почти до самой столицы. Они был уверены, что больше никогда не встретят отца.

Тамэёси остановился, чтобы оглянуться и сказать:

– Теперь мы у самой столицы. Настало время расставаться – не надо ни о чем сожалеть.

Сыновья Тамэёси заплакали.

На берегу реки Камо на опушке леса Тамэёси ожидали носилки, на которых он тем же вечером был доставлен в усадьбу Ёситомо. Там его приняли три служанки. Они позаботились о том, чтобы Тамэёси помылся, снабдили его чистой одеждой, лекарствами и едой. Отец Ёситомо ни в чем не нуждался.

Этой ночью он спал крепким сном, не потревоженный насекомыми или страхом перед нападением дикого зверя.

С пробуждением Тамэёси почувствовал себя в полной безопасности. Однако увидеть старшего сына, тайком его навестившего, он смог только после полудня. Они встречались менее трех недель назад, но казалось, что со времени последнего свидания прошла вечность. Тамэёси и Ёситомо, оказавшись лицом к лицу, беззвучно плакали.

– Отец, прости меня за все страдания, которые я тебе причинил.

– Простить? Ёситомо, твой отец виновен в государственной измене. Я не имею права пользоваться твоим гостеприимством. Обращайся со мной как с преступником.

– У меня разрывается сердце от твоих слов.

– Нет, нет, Ёситомо! Я старик и отдался на милость судьбы. Прошу тебя об одном – пощади своих братьев, ни в чем не повинных женщин и детей. Пусть я понесу наказание вместо них.

– Я пожертвую всем ради того, чтобы спасти тебя, отец.

– Помни, однако, что при дворе много людей, которые думают иначе. Не делай поспешных шагов, которые поставят под угрозу твою жизнь. Прошу тебя, старший сын, останься главой дома и сохрани наш род, – взмолился Тамэёси.

Тем же вечером Ёситомо, укрывшись в повозке, запряженной волами, отправился к Синдзэю. Сановника дома не оказалось. Слуги сообщили, что он занят неотложными делами и вряд ли вернется домой этой ночью. Следующим вечером Ёситомо наведался снова и, к своему удовлетворению, застал Синдзэя дома.

Когда Ёситомо изложил ему суть дела, тот холодно ответил:

– Что такое! Вы просите меня пощадить жизнь Тамэёси? Увы, даже я не смогу вам помочь. Более того, вам не стоило бы приходить ко мне с такой просьбой. Было бы более целесообразно, если бы вы обратились с личным прошением ко двору.

Ёситомо такой прием не расстроил окончательно. Он знал, что военачальник Масасада, бывший министр внутренних дел, пользовался большим расположением и доверием двора и его величества. К нему и направился вечером Ёситомо, встретив радушный прием. Однако военачальник был далек от оптимизма.

– Да, могу представить себе, что вы чувствуете сейчас. Но не могу дать гарантий, что в эти смутные времена двор станет рассматривать ваше прошение. Впрочем, я постараюсь что-нибудь сделать, замолвить за вас несколько слов, – добавил дружелюбно Масасада.

Во время очередной встречи с советниками двора Масасада лично представил им прошение Ёситомо. Он поддержал прошение не только просьбой пощадить жизнь Тамэёси ради заслуг Ёситомо, но также следующими словами:

– Лишение жизни одного человека влечет за собой смерть других людей, после чего и сотня жертв покажется недостаточной, гласит народная мудрость. Тамэёси стар, ему за шестьдесят. Он дряхлый воин, потерявший твердость духа. Его дед был великим воином, приведшим в повиновение врагов императорского дома в самых отдаленных концах страны. Многие еще помнят его подвиги. Предание Тамэёси смерти возбудит вражду и ненависть тех, кто чтит его деда. Как мы судим, так и будем судимы сами. Я огорчен и встревожен, что жестокие репрессии, осуществлявшиеся в последнее время якобы ради укрепления трона, способствуют только усугублению атмосферы дикости и варварства в стране. Разве милосердие и всепрощающая любовь не являются сутью политики императорского двора?

В ответ на эту речь раздался смех. Смеялся Синдзэй.

– Задача правителей – решать сегодняшние насущные дела. Мой господин, ваши слов благородны, но достаточно ли полно вы информированы о том, что происходит вокруг нас сегодня? – спросил Синдзэй. – И еще. Если мы пощадим Тамэёси, то как нам поступить с претендентом на престол Сутоку? Если вместо предания смерти мы отправим Тамэёси в ссылку, то кто может поручиться, что он не соберет армию в дальних провинциях и не выступит снова против нас? Разве Киёмори колебался, когда отсекал голову мечом дяде? Справедливо ли делать исключение для Тамэёси и его сыновей? – Пока Синдзэй говорил и смотрел на Масасаду, на его лице играла злобная усмешка. – Глава Полицейского ведомства сообщил мне, что господин Ёситомо предоставил Тамэёси убежище. В это трудно поверить, но если сообщение верно, то действия Ёситомо являются грубейшим нарушением императорского указа. Доблестный воин предлагает нам быть снисходительными, но мне ясно, что Тамэёси заслуживает смертной казни.

Синдзэй произнес последние слова со свирепым видом. С окончанием войны его власть неизмеримо выросла, поэтому Масасада понял, что не располагает шансами склонить двор к помилованию Тамэёси.

После этого он вызвал Ёситомо и рассказал ему о том, что произошло на заседании императорского совета.

– Рекомендую вам действовать крайне осторожно, иначе может случиться так, что другие военачальники совершат нападение на ваш дом.

Мучимый угрызениями совести, Ёситомо упрекал себя за то, что не разделил судьбу отца. Его надежные слуги Масакиё и Дзиро вскоре заметили – с их господином происходит что-то неладное. Не только они, но и другие воины, совершавшие вместе с Ёситомо славные подвиги, все больше тревожились за него. Похоже было, что ему не только прикажут обезглавить своего отца, но лишат также всех наград и поставят вне закона.

После двух бессонных ночей Ёситомо вызвал для беседы Масакиё и Дзиро.

К вечеру того же дня Масакиё и Дзиро пришли с носилками в комнату Тамэёси и сказали:

– Относительно вас состоялся очень малоутешительный разговор. Нашего господина беспокоит ваша безопасность. При дворе имеется несколько ваших недоброжелателей. Из-за них вам лучше скрыться в Восточных холмах. Мы будем сопровождать вас.

Тамэёси поднялся на ноги, чтобы следовать за ними, и, проходя мимо комнаты Ёситомо, вознес кверху сомкнутые руки.

– Верно говорят, что нет более ценного сокровища, чем собственные дети. Лишь мой родной сын способен пойти так далеко в заботе обо мне. Такое великодушие не забывается. Я буду помнить его до конца дней, – повторял снова и снова Тамэёси со слезами на глазах.

Ближе к сумеркам носилки с Тамэёси были вынесены через черный ход и в надвигающийся мрак ночи. Ему показалось, что носильщики двинулись другой дорогой, не той, что вела к Восточным холмам. Оказавшись за пределами столицы в открытом поле, он обнаружил, что его поджидали несколько слуг Ёситомо с повозкой, запряженной волами.

Масакиё становился все более смущенным.

– Господин, мы вышли за черту города и надо двигаться дальше. Вы не пересядете теперь в повозку?

Тамэёси стал выбираться из носилок, а рука Масакиё сжала рукоятку меча.

Неожиданно Дзиро за спиной соратника подтолкнул его:

– Масакиё, за тобой слово…

Масакиё повернулся к нему и вопросительно посмотрел на товарища.

– Он – отец хозяина… – сказал Дзиро.

– Ну и что из этого?

– Почему бы не сказать ему все? Пусть помолится перед смертью. Даже если он принимает смерть здесь, на заброшенном пустыре, то все-таки остается Тамэёси из дома Гэндзи и заслуживает достойной кончины воина.

– Ты прав, абсолютно прав. Но от этого не легче. Сделай это ты.

– Никогда! Это выше моих сил. Только ты способен это выдержать.

После короткого обмена тихими репликами Масакиё вернулся к Тамэёси и объяснил, почему его принесли сюда.

Тамэёси спокойно выслушал страшную правду.

– Вот как. – Сидя на земле, он произнес с глубокой грустью: – Почему мой сын не сказал мне об этом сам? Знаю, что он чувствовал, но ведь любящий отец может многое понять. – Со слезами Тамэёси продолжил: – Знает ли мой сын, что отцовская любовь может возвыситься и над тем, что он вынужден сделать? С тех пор как Ёситомо перестал сосать материнскую грудь и играть у меня на коленях, он так и не постиг степени отцовского великодушия. Только это меня и огорчает, Ёситомо. Наши жизни как пена на стремнине, но разве отец и сын не связаны более прочными узами? Почему ты мне не открылся? Я действительно оступился, но ведь не пал так низко, чтобы выпрашивать у тебя все, что желаю для себя. Если все происходящее с нами совершается по воле богов, почему бы нам не следовало провести последний вечер вместе в откровенном разговоре перед расставанием?

Закончив, Тамэёси принял более спокойную позу и больше не плакал, как будто выплакал запас слез на всю жизнь. Затем он изменил позу, вознес кверху сомкнутые руки и произнес молитву. После этого повернулся к Масакиё и прошептал тихо, как шелест рясы монаха:

– Масакиё, руби.

Ёситомо вскоре представил ко двору голову отца. Хотя ее и не выставили на обозрение публики, простой народ осудил Ёситомо еще более сурово, чем Киёмори. Другие сыновья Тамэёси, за исключением младшего, вскоре были схвачены и подвергнуты казни. Тамэтомо, бежавший в провинцию Кюсю, позже был доставлен пленником в столицу. Затем ему перерезали сухожилия рук и выслали на восточный остров Осима.