История Хэйкэ

Глава 42. Свет истины

От храма Киёмидзу, его пагоды и других построек осталось только пепелище. Шли дни, но ни один монах не вернулся, чтобы взглянуть на руины или покаяться перед этим ужасным осквернением. Лишь простые люди – мужчины и женщины – приходили и молились, обливаясь среди пепла слезами. Правда, в этой толпе потрясенных, кающихся мирян склонялся в молитвах и молодой монах – лет тридцати с небольшим. Сквозившая во всей его фигуре скорбь красноречиво говорила о нем как о человеке, который скован горем. Наконец он потянулся за своей шапкой пилигрима и поднялся, а стоявшие вокруг люди сразу же с жадностью потянулись к нему.

– Ваше преподобие, вы не один из монахов храма Киёмидзу?

– Нет, я с горы Хиэй, – ответил монах.

Тут на него устремились глаза всех присутствовавших.

– С горы Хиэй?.. Разве вы не боитесь, что вас здесь увидят? Вы правда из храма горы Хиэй?

– Да, я принадлежу к братству Хиэй, не все мы там негодяи. Человек, учеником которого я являюсь, – впрочем, как и многие другие, – ищет истину в уединении. Есть немало ему подобных, которые жаждут просвещения Будды, чтобы разделить свет со страждущими.

– Это правда? Неужели такие люди живут сегодня на горе Хиэй? – недоверчиво задавали вопросы люди, собравшиеся вокруг него.

– Да, но как я могу ожидать, что вы поверите мне, когда вы видите тысячи монахов с оружием? Правда то, что в скрытых долинах и в лесных дебрях горы Хиэй неистощимый источник света не угас. Как же можем мы, духовенство, дать умереть огню, когда вы, пережившие тяготы двух войн, не забываете любить и утешать друг друга?

– Ваши слова вселяют в нас надежду, но, если есть и другие, подобные вам, почему они не снизойдут к нам и не научат, как жить?

– Но… – Монах сморщил лоб, выражая глубокое страдание. – Но разве вы, которые пришли сюда молиться среди пепла, не слушаете проповеди ваших монахов?

– Лжецы, все они лжецы! Мы не верим ничему из того, что они говорят! Кто им поверит после того, как увидит эти руины? Лучше глотать отбросы, чем их слова! Они не дают нам ничего, кроме красивых слов, тогда как сами они не лучше воров и обман превратили в дело своей жизни! Разве мы можем им доверять? Вы удивляетесь, что мы ненавидим их?

– Значит, вы больше не верите им и пришли в отчаяние?

– Да, и именно поэтому мы сидим здесь в растерянности и молимся этому пеплу.

– Ну тогда Будда наконец снизошел к вам! Поверьте мне!

– Довольно! Мы не хотим пустых утешений!

– Вы правы. Вы говорите истину… Но даже несмотря на то, что святой образ ушел из этого храма и превратился в пепел, Каннон по-прежнему здесь.

– Где? Где вы видите Каннон?

– В самом пепле и рядом с ним.

– Разве пепел – не просто пепел?

– Нет.

– Что в нем можно увидеть?

– Божие присутствие.

– Покажите нам его… Нет, вы для этого еще слишком молоды. Неужели нет ни одного истинного монаха, который мог бы показать нам невидимое, пока мы еще живы?

– Есть. Нет оснований думать, что его не существует.

– Где он? Где он, этот монах? – в нетерпении шумели люди, еще теснее обступившие монаха.

– Ну пропустите меня, пожалуйста, – взмолился монах, проталкиваясь через толпу. – Я сказал уже достаточно и уверен, что такой человек есть. Он скоро придет к вам. А если нет, тогда значит, что учение Будды ложно, рай – ложь, а истинное назначение человека и все заповеди Будды – высокопарные разговоры. Тогда и только тогда у вас будут причины для отчаяния. Нет, видение света истины не исчезло совсем с горы Хиэй. – Со спрятанным под широкой шапкой лицом монах ушел, крикнув напоследок: – Не приходите в отчаяние и не теряйте веру друг в друга! Живите мужественно, пока он не придет!

Толпа быстро рассеялась, так как многие пытались следовать за монахом; некоторые выкрикивали насмешки. После ухода людей на руины опять опустилось облако пепла.

Два человека, стоявших в стороне, смотрели вслед монаху.

– Кто это был, Ясунори? Я уверен, что видел его раньше, – заметил Сайко из дома Фудзивара, нынешний приближенный экс-императора, оборачиваясь к члену Полицейского ведомства, который его сопровождал. – Вы узнали его?

Офицер Ясунори быстро ответил:

– Разве вы не встречались с ним, господин, через посредство настоятеля храма Ниннадзи?

– А, да. Я слышал, что в школе Тэндай нет никого более эрудированного, чем он. Припоминаю, что настоятель говорил мне о нем. Монах – как его по имени? – который живет в Куродани на горе Хиэй.

– Это, должно быть, Хонэн.

– Хонэн! Да, я уверен, что это был он. Хонэн очень редко покидает свое жилище отшельника в Куродани… Интересно, что привело его сюда?

– Разрушение храма вызвало так много разговоров, что в нем, вероятно, взяло верх любопытство, и он не мог не прийти, чтобы самому увидеть руины.

– Должно быть, так, – сказал Сайко, для предосторожности оглядываясь, чтобы убедиться в том, что его никто не узнал.

Внимательно осмотрев руины, монах сделал знак слуге, чтобы тот привел его лошадь, и поехал во дворец экс-императора.

Каждый вечер дворец светился огнями, так как у Го-Сиракавы вошло в привычку ежедневно приглашать трех-четырех приближенных отобедать с ним. Сайко только что закончил говорить. Экс-император, внимательно выслушав его рассказ о поездке в тот день к разрушенному храму Киёмидзу, повернулся к монаху и произнес:

– Итак, ты говоришь, что много людей приходят к руинам и молятся пеплу? Комично и вместе с тем трогательно – что-то надо будет сделать для умиротворения монахов Кофукудзи… Не так ли, Тосицунэ?

– Да, мой государь, – ответил придворный Тосицунэ, в растерянности опуская глаза и не зная, как продолжить, потому что всего несколько дней назад он вернулся из Нары очень сильно расстроенным. Монахи храма Кофукудзи были ожесточены, с презрением отвергли все его предложения о перемирии и потребовали безотлагательно наказать настоятелей монастырей с горы Хиэй. Экс-император встретил это сообщение едва заметным кивком и не сказал, что думает по этому поводу. Между тем Тосицунэ не сомневался, что монахи храма Кофукудзи готовятся к войне. Он также полагал, что Го-Сиракаве известно о том, что монахи собираются войти в столицу со своими святыми символами, чтобы грабить и жечь храмы, находящиеся под властью монахов с горы Хиэй. И не было ничего, за исключением мощной армии, что удержало бы воинство Кофукудзи от похода на дворец самого Го-Сиракавы. До настоящего времени представлялось бы само собой разумеющимся обратиться за поддержкой к Хэйкэ. Но никто не знал, какую позицию занимал бывший император в отношении Киёмори, потому что, хотя визит экс-императора в Рокухару, очевидно, развеял недоверие главы дома Хэйкэ к Го-Сиракаве, все еще оставалось неясным, что у них обоих на уме. Без Киёмори, однако, было абсолютно невозможно дать отпор монахам.

Тут Го-Сиракава обратился к Сайко:

– Что говорят сейчас люди в столице о том недавнем деле?

– Что конкретно мой государь желает знать?

Экс-император пристально посмотрел на монаха:

– В ту ночь, когда сгорел храм Киёмидзу, по всей столице ходили слухи, что я отдал тайный приказ атаковать Хэйкэ.

– Да, так.

– Но ведь это нелепо. Так ведь, Сайко?

Гости были поражены. То, что они сейчас услышали, являлось решительным изменением позиции Го-Сиракавы. Но Сайко ответил без малейших колебаний:

– Мой государь, боги говорят устами человека. Хотя всем известно, насколько самонадеянны стали Хэйкэ, но ведь и они люди, значит, и они говорят от имени бога. Разве не так?

Го-Сиракава вдруг громко засмеялся:

– Хватит, Сайко! Ты сказал достаточно!

Как только он понял, что не может обойтись без Киёмори, Го-Сиракава не терял времени, добиваясь его расположения: Ёримори и Токитада, которых ранее изгнали из Киото, были быстро возвращены. Вместе с тем Го-Сиракава с сожалением наблюдал, что популярность хозяина Рокухары растет и при дворе, и по всей столице.

Киёмори во главе своих воинов отправился на переговоры с монахами храма Кофукудзи, когда они шли на Киото. Через день-другой ему удалось организовать встречу настоятелей храмов с горы Хиэй и Кофукудзи, в результате чего последние вывели свои войска из Нары. Быстрота разрешении конфликта изумила народ и озадачила приближенных Го-Сиракавы. Даже проницательный Сайко не мог объяснить, почему настоятели монастырей на горе Хиэй, враждебность которых к Хэйкэ была общеизвестна, вступили с Киёмори в переписку. Ведь все давно забыли тот летний день восемнадцатилетней давности, когда Киёмори в Гионе бросил вызов монахам горы Хиэй, и никто не знал, что он своим бесстрашием завоевал среди них нескольких друзей.

В следующем 1166 году член Государственного совета из дома Фудзивара Мотодзанэ, за которым находилась замужем вторая дочь Киёмори, внезапно умер в возрасте всего лишь двадцати четырех лет. Год спустя Киёмори был назначен государственным министром со всей властью и престижем, которые предполагала эта должность. Ему только что исполнилось пятьдесят лет. Строительство нового особняка на западной стороне Восьмой улицы было завершено. Похоже, его труды получили наконец достойное вознаграждение. Но перед Киёмори продолжали открываться новые перспективы, одна манящая вершина за другой, потому что триумфы Хэйкэ только начинались. Его братья и сыновья, которым еще было по тридцать – сорок лет, стали высокопоставленными официальными лицами при дворе и в правительстве. Но власть и слава пришли к Киёмори не потому, что он прибегал к силе или интригам; его связи с аристократией установились не потому, что он их жаждал; вот и теперь женитьбы на одной из дочерей Киёмори добивался сын бывшего регента.