История Хэйкэ

Глава 41. После смерти императора

Вдалеке время от времени громыхал гром, а трава в долине повяла от горячего летнего солнца. Несмотря на жару, огромные толпы стеклись из столицы и даже отдаленной Кинугасы, расположившись вдоль маршрута траурного кортежа императора Нидзо.

– Боюсь будет дождь, Ёмоги.

– Нет ли тут дерева, под котором можно было бы укрыться? О, смотрите, народ начинает расходиться!

– На холме у рощи стоит храм.

Асатори и Ёмоги побежали в направлении храма, где уже многие укрылись.

Прошло четыре года с тех пор, как Ёмоги, вопреки советам Асатори, оставила Токиву. Не успел Асатори в полной мере осознать, что происходит, Ёмоги пришла и стала жить с ним как жена, и он в конце концов согласился на это и скоро привык к своей роли мужа.

– Ой, как я боюсь! – вздрагивала молодая женщина, с каждым раскатом грома прижимаясь к плечу Асатори.

Говорили, что императорский кортеж в тот же вечер прибудет в храм на холме Фунаока.

К концу второй половины дня небо начало наполняться зловещим сиянием, потом из тяжелых облаков над холмом стали вылетать ослепительные вспышки молнии, и пришедшая в ужас толпа смотрела на это страшное зрелище, как будто видела в нем знамение.

– Эй, вы, сейчас же разойдитесь! Это место нам понадобится на закате, – поступил приказ, и на территорию храма вступил строй всадников, которые начали выпроваживать укрывшихся здесь людей. Услышав, что это воины дома Хэйкэ из Рокухары, толпа рассосалась, спустившись по склону холма, на котором стоял маленький храм.

На западе тучи вдруг почернели, как будто наступала ночь, и на окружающие деревья обрушились тяжелые капли дождя.

– Эй, внутри ограды осталось еще несколько человек. Выгоняй их! – приказал молодой воин, поворачиваясь в седле.

Несколько человек, припав к земле, прикрылись за наскоро устроенной матерчатой ширмой у основания колонны. К ним подошла группа воинов. Они начали срывать ширму, повторяя приказы убраться находившимся за ней людям. Четыре или пять ярко одетых женщин и мужчина-слуга быстро вскочили со своих мест, лишь пожилая женщина, распластавшаяся на соломенном тюфяке, осталась лежать без движения.

– Кому-то нехорошо? – участливо спросил, слезая с лошади, молодой офицер. Он дал нетерпеливым воинам сигнал отойти.

Испуганный слуга ответил:

– Да, наша хозяйка перегрелась на жаре, и по дороге ей стало плохо. Мы принесли ее сюда и пытаемся привести в чувство. Мы унесем ее, если вы дадите нам немного времени.

– Нет, подождите. Оставайтесь здесь, пока ей не станет лучше.

– Правда, господин?

– Конечно, не должна же она промокнуть… Сейчас я посмотрю, нет ли у меня для нее какого-нибудь лекарства, – сказал офицер, но, порывшись в своей одежде, ничего не обнаружил. – Откуда вы, женщины? – спросил он.

– Мы из «веселого квартала» в Хорикаве.

– Видимо, танцовщицы, – определил офицер, еще раз бросив взгляд на молодых женщин. – И вы проделали весь этот путь только ради похорон?

– Да, – ответила одна из танцовщиц постарше. – Наша хозяйка, Тодзи, настояла на том, чтобы прийти сюда и отдать последние почести, и вот что случилось. Я не знаю, что нам теперь делать.

– Я достану вам повозку с волом. Лучше увезите больную домой.

Офицер послал воина за повозкой. Тем временем женщина, которая лежала на тюфяке, застонала от боли.

Асатори, который наблюдал за всем этим с некоторого расстояния, больше не мог сдержать себя при виде мучений больной и направился обратно к воротам. Он взглянул на страдающую женщину, потом подбежал к Ёмоги:

– Ёмоги…

– Что такое?

– Я хотел бы что-нибудь сделать для этой бедной женщины.

– Ты думаешь, она в опасности?

– Ничего серьезного, на нее просто подействовала жара. Я бы мгновенно улучшил ее состояние. А ты лучше оставайся здесь, Ёмоги.

Лекарь опять направился к воротам храма. При звуке шагов люди, стоявшие вокруг больной женщины, взглянули на приближающегося Асатори с некоторым раздражением, но его доброжелательный вид и заверения в том, что он – лекарь, развеяли их недовольство. Молодой офицер тоже приветствовал Асатори. Тот, молча осмотрев женщину, пощупал ее пульс и после этого начал лечение. Асатори сделал больной иглоукалывание. Затем высыпал себе в ладонь несколько таблеток и обернулся к танцовщицам:

– Одна из вас возьмите их, разжуйте и пропихните больной между губ.

Девушки, однако, сразу подались назад. Потом одна из них подтолкнула ту, что помоложе, к Асатори, при этом говоря:

– Гио, ты должна это сделать. Ты всегда была Тодзи как дочь, ты ее любимица.

– Пожалуйста, если это все, что вы от меня хотите, – ответила молодая девушка, Гио, быстро развязывая шнурки своей широкополой шляпы и откладывая ее в сторону.

Она подошла к Асатори, протягивая нежную, полупрозрачную руку. Ее ладонь была повернута кверху, чтобы принять несколько мелких, жемчужного цвета шариков, когда Гио вдруг воскликнула:

– Вы!

– Асука! Неужели это и вправду ты?

Маленькие шарики исчезли у нее между пальцев.

– Так не годится! – вскричал Асатори.

Опасаясь, что другие могут его услышать, он быстро высыпал еще несколько таблеток из своей сумки и тихо сказал:

– Теперь сразу же дай ей их… Открой женщине рот – и немножко воды.

Тем временем прибыла повозка с волом, а молодой офицер пошел садиться на лошадь, поручив одному воину сопровождать больную.

– Теперь кладите ее на повозку. Танцовщицы, тоже садитесь туда. Дайте я еще раз взгляну на женщину. Судя по цвету лица, ей, кажется, намного лучше. – И всадник ускакал, сразу пустив лошадь в галоп. За офицером двинулись его подчиненные.

После этого танцовщицы повернулись к воину, который должен был сопровождать их. Одна из них сказала:

– Нам очень повезло, что мы встретили такого доброго воина. Кто он такой?

Воин ответил:

– Он только недавно приехал в столицу из Кумано. Это Таданори, брат господина Киёмори, офицер Полицейского ведомства.

Девушки пристально всматривались в удалявшуюся фигуру, повторяя:

– Брат господина Киёмори!

Прежде чем взобраться на повозку, молодые женщины хотели было поблагодарить лекаря, но выяснилось, что он уже ушел.

Ливень скоро прекратился, и Таданори с вымокшими доспехами на лошади, от которой шел пар, прибыл на холм Фунаока. Когда он подскакал, офицер, командовавший стражниками на восточной стороне холма, резко обратился к нему:

– Таданори, где вы были?

– Как вы приказали, я расчищал маршрут.

– Очень хорошо, почему так долго?

– По дороге нам встретилась больная женщина, и пришлось искать для нее повозку с волом.

– Не ваше дело заботиться о больных. Пусть эти люди смотрят за собой сами.

– Да, господин.

Таданори спокойно отнесся к выговору, хотя и сконфузился при мысли о своей неопытности и отсутствии столичного лоска. Прошло всего несколько недель с тех пор, как он сопровождал своего брата Киёмори из Кумано. Вскоре после прибытия в столицу Таданори дали низший ранг в Полицейском ведомстве. Офицер, который только что говорил с ним, был Норимори, другой брат Киёмори. Похороны являлись первым шансом Таданори проявить себя в важном общественном мероприятии, но пока новые обязанности его несколько озадачивали, хотя он и командовал всего несколькими воинами.

Небо вскоре прояснилось, появилась радуга, что вызвало вспышку возбуждения среди официальных лиц, которые спешили завершить последние дела, пока снова не пошел дождь.

Могила для императора располагалась на холме Фунаока, где соорудили каменный склеп. Подножие холма и основание храма Кориудзи окружал частокол. Внутри него располагались зашторенные павильоны для плакальщиков, служителей храма и исполнителей духовной музыки. Повсюду висели похоронные стяги и венки из веток «священного дерева». Сюда скоро должны были прибыть и занять свои места в строгом соответствии с установленным порядком представители больших и малых монастырей Нары и горы Хиэй. С незапамятных времен монастырь Тодайдзи, находившийся под патронажем двора, считался первым среди семи главных храмов. За ним шел Кофукудзи из Нары. Монастырь Энрякудзи на горе Хиэй был третьим, а другие монастыри следовали за ними в порядке убывания важности.

Стало темно; ярко засияли синие звезды, ночь наполнилась первобытной тишиной, когда длинный похоронный кортеж медленно пополз в направлении Фунаоки. Многочисленные костры освещали холм, на котором колышущиеся стяги с эмблемами солнца и луны извивались на фоне неба, подобно драконам. Внезапно возник шум, когда священнослужители из Кофукудзи обнаружили, что монахи из Энрякудзи заняли их места на холме. Воздух наполнился сердитым ревом, угрожающе раскачивались факелы, монахи из Кофукудзи уже собирались наброситься на соперников с мечами и алебардами. Но тут появился один из руководителей похоронной церемонии, который принялся увещевать монахов воздержаться от насилия. Двоих монахов сразу же послали потребовать извинений от монахов Энрякудзи.

Беспорядки, однако, не прекратились, и сообщения о них вскоре донеслись до Норимори, который находился у главных ворот. Быстро приказав офицерам стражи следовать за ним, он пошел к месту конфликта. Таданори, который сопровождал брата, сразу же растерялся и в замешательстве стоял среди бушевавших монахов.

– Таданори, почему ты не усмиряешь бунтарей? – крикнул Норимори, показывая на нескольких монахов Кофукудзи.

– Только эти или есть еще? – откликнулся Таданори.

– Пока вон те – не давай им проходить дальше!

– Любыми средствами?

– Только не обнажай шпагу, – был ответ, и Таданори бесстрашно вклинился в разъяренную толпу, на которую указал Норимори.

От природы смелый, закаленный суровой подготовкой, с детства полученной в Кумано, Таданори смёл первого же буяна, который на него набросился, швырнув этого монаха на другого. Противники один за другим валились с ног, а Таданори ловко вырывал у них алебарды и наносил нападавшим удары.

– Кто этот малый? – послышался крик.

– Он не из монахов…

– Это не наш, значит, он из Хэйкэ!

Рассвирепевшие монахи дрогнули и отступили, а Таданори в одиночку размахивал кулаками, пока не появился Норимори, который выкрикнул:

– Назад, назад! Императорский экипаж прибыл!

У подножия холма горящие факелы возвещали о приближении процессии, и шумная толпа внезапно притихла. Раненых быстро убрали, сбившиеся рясы были поспешно приведены в порядок, чтобы скрыть под ними доспехи и длинные мечи. Монахам из Энрякудзи, обнаружившим, что они изгнаны соперниками со своих мест, пришлось смириться. Траурная процессия достигла основания холма Фунаока, и скорбящие толпы погрузились в молчание.

Мимо проехал похоронный экипаж, по бокам которого шли одетые в белые накидки плакальщики и высокопоставленные официальные лица. Горело бесчисленное множество светильников; костры и тысячи факелов освещали холм Фунаока, ворота были широко распахнуты, чтобы принять императорский гроб. Закончился похоронный обряд, наступал рассвет нового дня. Огромные толпы стали расходиться под последние звуки панихиды. Конные и пешие воины, паланкины и экипажи устремились обратно в столицу.

Однако ночной конфликт между монахами дал отъезжавшим почву для размышлений и сплетен, и главным был вопрос о том, как скоро начнутся бои между монахами Энрякудзи и Кофукудзи. Уже ходили слухи о том, что прежний император и его советники спровоцировали беспорядки, чтобы еще больше подогреть вражду между двумя соперничающими монастырями, а когда участники похоронной процессии вошли в Киото, появились новые сообщения – будто Го-Сиракава отправил сподвижников на переговоры с монахами храма Энрякудзи, которые собирались в Западном Сакамото.

В конце лета семья Киёмори вместе с многочисленной прислугой переехала в новый особняк на противоположный от Рокухары берег реки Камо, хотя сам Киёмори оставался в старом поместье. Но после похорон он более десяти дней вообще не появлялся дома, а находился при дворе и занимался многочисленными мероприятиями, которые открывали новую эру правления.

Вступившему на престол императору было едва два года от роду, и все, что касалось государственных дел, оказалось по необходимости в руках нескольких старших придворных. Поскольку его старый и близкий друг, главный министр Корэмити, к тому времени умер, Киёмори считал своей обязанностью председательствовать на заседаниях правительства. Его окружало множество новых лиц, неопытных и до абсурда молодых, и Киёмори, глядя на них, лишь покачивал головой. Различные ключевые посты заняли несколько сыновей покойного главного министра – самый младший, которому было всего шестнадцать лет, стал хранителем печати. Обходительный придворный Цунэмунэ после многочисленных перемен в своей судьбе сделался министром. Ничто, думал Киёмори, не изменилось при дворе. Регент, канцлер и государственные министры – все оказались из дома Фудзивара. У Киёмори возникли нехорошие предчувствия, что такая ситуация вполне соответствует планам Го-Сиракавы.

Хотя Киёмори был назначен всего лишь членом Государственного совета и главой Левой стражи, за его плечами стояла военная сила дома Хэйкэ, и возражения против того, что он выполняет функции, на которые не уполномочен, скоро пошли на убыль. Однако регент и министры собирались теперь в другом месте – во дворце экс-императора.

«Нечего больше ждать, – рассуждал сам с собой Киёмори. – Задержись я еще на несколько дней, и мне придется выполнять обязанности регента…» Он наконец вспомнил о Рокухаре и собрался ехать домой. Когда отъезжал от Ведомства внутридворцовых дел, то взглянул на небо. Как хорошо! Киёмори долгое время находился взаперти, и теперь свежий воздух вдохнул в него силы. Когда он подъехал к Военному ведомству, его приветствовали несколько офицеров.

– Домой, господин? – спросили они.

– Да, но что такое? Почему вы все вооружены? – удивился Киёмори, подозрительно оглядывая несколько сотен воинов из Рокухары.

И в ту минуту у его экипажа появился брат Киёмори Цунэмори. Он взглянул на усталое лицо брата и прошептал:

– Разве ты еще не слышал? Слух ходит по всему двору, и я был уверен, что ты знаешь.

– Знаю что? Что вообще происходит? Что-нибудь не так в Рокухаре?

– О Рокухаре беспокоиться не стоит, она хорошо охраняется.

– Так что случилось? – упорствовал Киёмори. – Почему вы во всеоружии?

– Монахи с горы Хиэй…

– Что они?

– Это пока только слух, но мы узнали, что их подстрекает экс-император в монастыре. Мы не можем позволить себе рисковать.

– Что? Ты хочешь сказать, что он спровоцировал монахов против меня? – Киёмори громко расхохотался. – Чепуха! Полнейшая чепуха! – И он, не слушая больше Цунэмори, приказал вознице ехать дальше.

Никто не знал, откуда появились подобного рода слухи. Их причины оставались неясны. Но было общеизвестно, что императорские стражники были отобраны только из Хэйкэ; что чванливость самого последнего воина Хэйкэ повсюду вызывала негодование; что у Киёмори были на ходу огромные строительные проекты и что его братья и сыновья заняли при дворе влиятельные посты. Из этого напрашивался логичный вывод о том, что экс-император горел решимостью укоротить влияние Киёмори. К тому же сам Го-Сиракава недавно намекал на необходимость изменить систему подбора стражников, а в его дворце атмосфера заметно переменилась. При бывшем императоре появились весьма амбициозные личности – люди бесстрашные, горящие желанием разделить пристрастие Го-Сиракавы к интригам и политиканству.

Поползли новые слухи, которые еще подлили масла в огонь: поговаривали, что монахи с горы Хиэй вооружились, их численность в Западном Сакамото достигает двух тысяч, в других местах – еще несколько сотен, и все они готовятся к нападению на Рокухару. Каждое новое сообщение укрепляло уверенность людей в то, что война неизбежна. Это подтверждали и действия воинов Хэйкэ – войска дома уже находились во всеоружии, а вокруг Рокухары и к западу от моста Годзё, включая западную часть Восьмой улицы, была проложена линия обороны.

Тем временем Киёмори приехал в Рокухару. По дороге на каждом шагу его встречали выстроенные стеной войска с луками и щитами. Он смотрел на все это из своего экипажа с выражением недовольства.

Вызвав на совет своих родственников и приближенных, Киёмори обратился к каждому из них и потребовал ответа на вопрос:

– Кто отдал приказ о мобилизации? – Все молчали, и хозяин Рокухары продолжал: – Что, так мне никто и не ответит? Кто отдал приказ о мобилизации войск? Ты, Мунэмори?

– Господин…

– Мотомори, ты тоже отказываешься отвечать мне?

Тот угрюмо произнес:

– Никто конкретно, но, поскольку вы оказались так заняты при дворе, у нас не было возможности обратиться к вам за приказами. Мы с братьями решили, что нам лучше быть готовыми ко всему, в том числе и к тому, чтобы нанести первый удар.

Киёмори в задумчивости кивнул.

– Я не вижу Норимори, – вдруг сказал он.

– Он занял место на главной дороге. Вы хотите видеть его?

– Да. Позовите его кто-нибудь.

Ожидая появления брата, он по очереди задавал вопросы сыновьям:

– По всему этому делу советовались ли с Сигэмори?

– Да.

– Что он сказал?

– Сигэмори посоветовал нам сначала переговорить с вами. Он сказал, что войска следует призывать только в том случае, если этого требует ситуация.

– Так я и думал. Он не такой, чтобы ни с того ни с сего потерять голову.

Тут как раз прибыл Норимори, и Киёмори обратился к нему:

– Насколько мне известно, во время императорских похорон на Фунаоке произошло какое-то недопонимание между монахами храмов Энрякудзи и Кофукудзи. Как ты урегулировал это дело? Я слышал что-то о беспорядках, но хочу, чтобы ты рассказал мне подробности.

– Нет особых подробностей, о которых можно было бы много рассказывать. Тогда там находился Таданори, и я приказал ему восстановить порядок среди монахов Кофукудзи, пока я смотрел за другими.

– Но до того, как это произошло, ты, случайно, не получал каких-нибудь приказов от двух советников, посланных Го-Сиракавой?

– Ходили разговоры, что получал, но ты думаешь, я бы их послушался?

– Итак, это было.

– Да. Факт, что монахи с горы Хиэй не питают никакой любви к Хэйкэ, и я знаю два или три случая, когда они клеветали на нас экс-императору. И вот два его советника стали говорить мне, что все это затеяли монахи Энрякудзи с горы Хиэй, и тогда же потребовали от меня принять жесткие меры и против них, и против Кофукудзи – если потребуется, ранить и убивать, – утверждая при этом, что они все должным образом урегулируют с его величеством.

– И что ты тогда сделал?

– Я выслушал их, но проигнорировал их указания. Таданори задал монахам Кофукудзи хорошую трепку, а я только встал между двумя сторонами и некоторым образом их успокоил.

– Тогда, как я понимаю, монахи с горы Хиэй ничего против нас не имеют?

– Для этого нет причин.

– Тогда что же стоит за тревожными слухами, которые ходят в последние несколько дней?

– Полагаю, что советники Го-Сиракавы подстрекают монахов с горы Хиэй так же, как они пытались подстрекать меня.

– Хорошо! Это все объясняет! – воскликнул Киёмори с заметным облегчением.

Потребовав письменные принадлежности, он быстро написал короткое послание и обратился к брату, который сидел в дальнем углу комнаты:

– Таданори, в столице тебя не слишком знают в лицо, и потому ты лучше всего подходишь для этого дела. Оставь свои доспехи, отнеси письмо в монастырь на горе Хиэй и позаботься о том, чтобы его получил один из настоятелей. Ответ?.. Я думаю, не надо. Но будь осторожен – агенты из дворца бывшего императора могут за тобой следить.

Когда Таданори ушел, все остальные уставились на Киёмори – их разбирало любопытство: когда и откуда у него возникли такие отношения с настоятелями храмов на горе Хиэй, что он мог вести с ним переписку.

– Мы попали в беду, – неожиданно сказал Киёмори. – Принесите мои доспехи. Возможно, мне тоже надо готовиться к худшему. – Потом он нехотя поднялся и добавил: – Я очень устал и сейчас скорее бы поспал, чем занимался делами. – Натягивая черные латы и завязывая шнурки наголенников, Киёмори бормотал сквозь зубы: – Слишком любит соваться не в свои дела. Его окружают люди самого худшего пошиба. Слишком упрям на свою же голову. Если бы он только не вмешивался!

К вечеру того же дня стали появляться сообщения, что монахи с горы Хиэй в большом количестве прибывают в столицу. Киёмори тяжело вздохнул. Неужели его письмо дошло до горы Хиэй слишком поздно? Киёмори приказал сыновьям ехать с подкреплением ко двору и там сообщить, что он останется в Рокухаре, чтобы защищать ее.

Тем временем остатки воинов Хэйкэ и Полицейского ведомства, которые ушли в Западный Сакамото и на север по реке Камо, чтобы дать отпор монахам, прибыли обратно в тускло освещенную столицу с ошеломляющей новостью – монахи разгромили войска Хэйкэ. Весь город охватила такая паника, будто на него обрушилось землетрясение. Люди ожидали военных действий между Киёмори и экс-императором. Но в самый разгар этих волнений вдоль Пятой улицы по мосту Годзё в Рокухаре прокатилась императорская карета.

– Его величество Го-Сиракава! – с удивлением услышал доклад слуги Киёмори и поспешил, чтобы встретить гостя.

– Здравствуйте, Киёмори! – Го-Сиракава, улыбаясь, поднял занавески своей кареты. – Дайте руку… Помогите мне спуститься, – сказал он в своей обычной дружеской манере.

Глава дома Хэйкэ некоторое время глазел на обезоруживающую улыбку экс-императора, потом двинулся, как лунатик, вперед помочь ему и ввел его в дом.

– Но, мой государь! Чем я удостоился чести этого визита и почему так поздно вечером?

Киёмори, который справлялся с любыми ситуациями, был совершенно ошарашен таким поворотом дела. Но экс-император продолжал невозмутимо улыбаться. Вид у него был торжествующий, как бы говорящий о том, что он не тот человек, которого можно одурачить.

– Я застал вас врасплох, Киёмори?

– Да, действительно, мой государь.

– А что же еще мне оставалось делать? Если бы я позволил продолжать распространяться этим возмутительным слухам, то неизбежно произошло бы кровопролитие.

– Значит, все тревожные сообщения последних дней не более чем слухи?

– Вы все еще сомневаетесь во мне, Киёмори? Разве же я не приехал сюда – к вам?

– Конечно же, мой государь, – запинаясь, ответил хозяин Рокухары.

Неужели он мог так ошибиться, и Го-Сиракава совсем ни при чем? В таком случае экс-император вправе считать его человеком неблагодарным, недостойным доверия. Киёмори внутренне передернулся от такой мысли, а на глазах показались слезы.

– Киёмори, вы плачете?

– Это слезы благодарности, мой государь.

– Как комично, Киёмори! Вы вооружили своих воинов – и после этого вы в слезах!

– Действительно комично. Я смеюсь над собой, как над дураком.

– Ну тогда все хорошо. Давайте будем довольны тем, что между нами больше нет недопонимания. Пусть вас слухи более не обманывают. Верьте в меня, доверяйте мне.

С этими словами Го-Сиракава уехал, сопровождаемый эскортом войск из Рокухары.

Вскоре после его отъезда прибыл старший сын Киёмори.

– Император уехал? – спросил он. – Я только что узнал от братьев о его визите.

– Сигэмори, ты не при доспехах?

– Нет, я считал и говорил это другим – у экс-императора нет намерения ополчаться против Хэйкэ.

– Ты так считаешь, да? А я все еще ломаю голову, – сказал Киёмори, у которого после отъезда Го-Сиракавы вспыхнули в отношении его прежние подозрения.

– Почему?

– Все это не могло бы происходить, если бы враждебных намерений у его величества не было вовсе. У него внушающая опасение улыбка. У Го-Сиракавы наверняка есть тайные замыслы в отношении Хэйкэ.

– Это маловероятно, отец. Вот все, что я могу сказать. Но вы должны стараться не делать чего-то такого, что повернет его против нас. Я молюсь за то, чтобы вы служили ему даже еще более преданно.

– Мне об этом напоминать не надо. Но боюсь, ты не понимаешь, что стоит за его манерами. Я же знаю, но от этого мне не легче.

– Я уверен, что, если вы будете служить его величеству от всего сердца, вас будет хранить Небо.

– Ой, берегись! – воскликнул Киёмори с улыбкой. – Не надо читать проповеди отцу. Ты, твоя мать и многие другие как будто зачарованы экс-императором. Зато я вижу его насквозь… И поэтому то, что вы ничего не видите, имеет мало значения.

Пока они говорили, ослепительный свет озарил небо над храмом Киёмидзу. Вскоре во всем храме начало бушевать пламя, дождем разбрасывая на Рокухару искры и горящие обломки. Взволнованные жители поместья говорили между собой, что это монахи мстят своим соперникам, устроив поджог храма Кофукудзи.

В самый разгар этого события Таданори вернулся с письмом от настоятеля Дзиссо – тайным посланием, которое предназначалось только для Киёмори.

В ту ночь на 9 августа, пока на восточной стороне холмов бушевало пламя, несколько тысяч воинственных монахов вернулись на гору Хиэй.