История любовных похождений одинокой женщины

Платье, украшенное соблазнительными картинами

Правила для женщин, как шить одежды, были впервые установлены в царствование императрицы Кокэн [104], сорок шестого государя от начала династии. С тех пор японские обычаи стали образцовыми. Когда шьют наряды для благородных, сначала пересчитывают все иголки в игольнике, а закончив работу, вновь проверяют их число. Все делается с большой заботой. Но особенно тщательно следят за тем, чтобы женщина во время месячного очищения не зашла в комнату, где шьется платье.

И я тоже, сама не знаю как, понемногу выучилась шить и поступила на службу в господский дом на должность швеи-мастерицы. Я была рада переменить свой прежний образ жизни, расставшись с ремеслом любви, и дни мои потекли безмятежно. Я наслаждалась солнечным светом у окна на южной стороне дома, любовалась цветущими ирисами в саду, пила самый лучший чай абэ, какой бедные женщины покупают только в складчину, ела рисовое печенье мандзю из журавлиной лавки на улице Иидамати. Целый день в кругу женщин, я не знала греха. Ничто не тревожило моего сердца, высокие пики гор не грозили омрачить сияние луны, как сказал поэт [105]. Мне казалось, что я в раю, где святые пребывают в вечной радости.

Но однажды мне в руки попало парадное нижнее платье молодого господина. Атласная подкладка была великолепно расписана кистью какого-то мастера. Он изобразил на ней любовную игру между мужчиной и женщиной. Женщина открыто выставляла напоказ свое прекрасное нагое тело: пятки подняты к небу, концы пальцев согнуты. При одном взгляде дух захватывало. Не верилось, что это только изображение. Из неподвижных уст красавицы, казалось, вылетали страстные слова.

Вся кровь бросилась мне в голову, я прислонилась без сил к своему рабочему ящику для шитья. Во мне проснулись прежние вожделения.

Я весь день не брала в руки ни наперстка, ни катушки с нитками и, отложив работу в сторону, проводила время в мечтах. Когда спустился вечер, мне стало грустно при мысли, что целую долгую ночь придется провести на ложе в одиночестве. Перед моими глазами проходили одна за другой картины былого, и даже мое очерствевшее сердце томилось печалью. В бытность мою дзёро я слезы лила искренне, а улыбалась притворно, но искренность и притворство — все было ради того, кто не был противен сердцу. Увлечение росло, вскоре он вступал со мной в любовный союз — и что же! Вино, страсть, излишества в еде губили милого. Не будь этого, он мог бы прожить долгий век.

Таких мужчин, о которых мне есть что вспомнить, наберется несчетное число, не говоря о прочих. А ведь есть же на свете женщины, которые знают в жизни только одного мужчину и даже в случае развода не ищут второго мужа, а овдовев, принимают монашеский постриг. Они не сходят с пути добродетели, хотя и испытывают жестокие мучения от разлуки с любимым. «Ах, какая низменная у меня душа!» — корила я себя. Прошлое казалось мне безмерно ужасным, и я клялась не поддаваться соблазну, но тщетно.

Томительная ночь сменилась рассветом, спавшие со мной рядом служанки пробудились от сна, и я сама сложила и убрала свою постель. Поджидая с нетерпением свою утреннюю порцию риса, я раскопала золу в поисках тлеющей головешки и стала бесцеремонно курить табак, рассыпая вокруг пепел. Не собираясь никому показываться на глаза, я кое-как пригладила свои спутанные в беспорядке черные волосы, перевязала старым шнурком и наспех подобрала в неровный узел.

Вылив воду, которой смачивала гребень, я стала украдкой, прячась в тени бамбука, росшего под окном, подглядывать за тем, что делается во дворе. Какой-то челядинец, прислуживавший самураям из длинной караульни, видно, ходил утром за покупками на рынок и принес корзину с морской рыбой; в руке он держал бутылку с уксусом и зажигательные палочки [106]. Не зная, что за ним наблюдают, он поднял подол своей синей куртки и, держа меч острием книзу, стал мочиться. Струя, сильная, словно водопад Отова, покатила камешки в канаве и вырыла ямку. В этом омуте утонули мои мысли.

— Ах, глупец! С таким драгоценным копьем, и не служит войску в Симабаре, а только теряет бесславно свои лучшие годы!

Во мне снова проснулось былое любострастие, и, не в силах оставаться дольше на господской службе, я под предлогом болезни попросила расчет раньше условленного срока.

Я поселилась в домике на задворках в шестом квартале Хонго [107] и приклеила на столбе у входа во двор объявление: «Здесь во дворе находится мастерица, которая умеет шить любые наряды».

Кажется, скромное занятие, но я получила свободу и была бы счастлива, загляни ко мне хоть какой ни на есть мужчина, но, как назло, ко мне приходили только дзёро заказывать платья по последней моде. Я скрепя сердце принимала заказы и кое-как шила на живую нитку.

День и ночь моя голова была полна любовных грез, но я ничего не могла придумать. Как-то раз я вдруг вспомнила про одного моего старого знакомого — торговца тканями из лавки Этигоя. Он в прежнее время навещал господский дом, где я служила. Велев служанке прихватить мешочек, я отправилась к нему на улицу Хонтё и сказала:

— Я теперь оставила службу у господ и живу в одиночестве. В доме даже кота нет. Мой сосед с восточной стороны все время в отлучке, а соседка с западной стороны — семидесятилетняя старуха, тугая на ухо. Дом напротив обнесен колючей оградой, и в нем ни живой души. Смотри же, если случится тебе продавать свой товар в богатых домах по соседству со мной, непременно заходи ко мне отдохнуть.

Я выпросила у него в долг один тан самого лучшего киперного шелка кага, алое ночное платье с одним рукавом [108] и пояс из шелка рюмон.

Напрасно торговец дает себе слово не отпускать товара в долг, особенно если он молод. Ему трудно сказать «нет» красивой женщине, и он в конце концов отдает товар, не спрашивая денег.

Но прошло немного времени, настал восьмой день девятого месяца [109], и человек четырнадцать-пятнадцать приказчиков стали спорить между собой, кому идти ко мне требовать уплаты за товар. Каждый кричал, что пойдет именно он. Среди них был один человек уже в преклонных годах. Он не знал ни любви, ни жалости, даже во сне щелкал на счетах, а наяву не расставался с пером и тушечницей. Для своего хозяина в Киото он был таким же преданным слугой, как белая мышь для бога Дайкоку [110].

Равнодушный ко всему, кроме наживы, он верно судил о людях и был человеком несравненного ума. Старик нетерпеливо сказал болтливым приказчикам:

— Я сам взыщу с нее долг. Шею сверну, а получу.

Он поторопился пойти сам и набросился на меня с грубыми словами. Но я ничуть не смутилась:

— Из-за безделицы вам пришлось идти в такую даль. Как мне перед вами извиниться!

Я сбросила с себя свое платье цвета лепестков сливы и сказала:

— Это платье я дала окрасить по особому заказу, а не проносила и двух дней. Вот и пояс. У меня нет наличных денег. Делать нечего, возьмите хоть это.

С глазами полными слез я разделась донага, только одно свое красное косимаки на себе оставила…

Тело у меня было замечательной красоты, не слишком полное, не чересчур худое, нигде ни единой отметины, даже малейшего шрама от прижигания моксой не было, такое гладкое, точно маслом смазано. Не мудрено, что при этом виде даже сурового старого приказчика проняла дрожь.

— Несчастная! Как можно забрать у нее последнее платье? Еще, на беду, простудится.

И он снова надел на меня мое платье. Попался-таки женщине в руки! Я воскликнула:

— Вот поистине сострадательный человек! — и оперлась на него.

Старик, взыграв духом, подозвал своего слугу Кюроку, велел ему открыть переносной ящик и достал оттуда пригоршню мелочи:

— Вот возьми. Навести дома любви на улице Ситаядори и в Иосиваре. Я даю тебе отпуск.

У слуги ум за разум зашел, он ушам своим не поверил. Весь побагровев, он даже ничего не мог сказать в ответ и с трудом только понял, что это правда.

«Эге! Значит, я ему помеха в его любовных шашнях. Старик мой всегда такой скряга, и вдруг… Сейчас хороший случай выпросить что-нибудь», — подумал Кюроку и сказал:

— Нет, я ни за что не решусь показаться в домах любви: ведь на мне плохое бумажное фундоси.

— В самом деле, — согласился приказчик и, отмерив, сколько потребуется, дал ему кусок шелка в одну ширину.

Слуга схватил ткань, обмотал вокруг бедер, даже не сшив концы, и, вне себя от радости, пустился бежать туда, куда его влекло сердце.

Приказчик сейчас же закрыл дверь на запор, повесил на окно большой плетеный зонт и заключил со мной любовный союз без помощи сватов.

С той поры он бросил думать о наживе и пустился во все тяжкие. И даже нельзя было извинить его безрассудства как грех молодости. Он причинил огромные убытки торговой лавке в Эдо, и хозяину пришлось вызвать его назад в Киото.

Назвавшись мастерицей по шитью, женщина повсюду ходит с ящичком для шитья, старается понравиться тому, другому, берет по одной серебряной монете в день и довольно ловко зарабатывает себе на пропитание, хотя так ни одной вещи и не сошьет. Но на этой нити нет узелка, долго она не прослужит.