История о девочке, о корабле, который она смастерила, и о путешествии, опоясавшем всё Королевство фей

ГЛАВА 13 Осень — царство где всё меняется

Сентябрь бежала.

За ее спиной, — различимая лимонно-кремовой узкой полосой, — заря толкала и гнала перед собой, словно тачку, иссиня-черную глубокую ночь. Пряженый Лес повсюду блистал бриллиантами замерзшей росы; под ногами переламывались ветки и шуршали листья. Сентябрь тяжело, устало дышала; отвердевшие, одеревеневшие ноги, казалось, двигались не так быстро, как того хотелось. Вдобавок ее преследовало ощущение, что новый шаг окажется последним: суставы грозили сломаться, как только что отросшие, еще хрупкие веточки. Скрипучие Маркизины туфельки болезненно натирали мыски. Жалость об утраченных волосах выветрилась из головы. Все мысли девочки (хотя это само по себе удивляло ее, как в ворохе сплетенных между собой тоненьких веточек, — который она на самом деле видеть не могла, но ярко представляла по образу черепа Смерти, — могли вообще быть мысли) клонились в одном направлении: «Как же мало оставалось времени!»

Сильно спешащие девочки, по своему обыкновению, редко оглядываются назад. А для Бессердечных девочек это тем более верно, на все 100 %. Хотя сейчас мы могли бы утверждать, что по сравнению с тем далеким утром, когда Сентябрь вылезла в кухонное окно, ее сердце подросло и отяжелело, (даже больше, чем она сама допускала), — тем не менее, ей было всё равно, что могло быть позади. А там хрустальный ларец вернулся к своему первоначальному виду. Все подробности девочка естественно пропустила: и то, как, пронзительно скрипя петлями-челюстями, он вновь раскрылся, и то, как возникли ящик и крышка, и между ними появилась Смерть, — по-прежнему бодрая, бессонная и малюсенькая. И то как она поднялась на цыпочках и послала девочке воздушный поцелуй. И естественно, она не слышала, как он пытается угнаться за ней, безрассудно обрывая с веток подмерзшие листья. Конечно, он ее так и не догнал, — что не является неожиданностью ни для одной матери: ведь все дети носятся гораздо быстрее поцелуев. Скорость поцелуя, (и это подтвердил бы Доктор Восенев) является константой в пределах космоса. Скорость бегущего ребенка предела не имеет.

Вот уже впереди за огненно-рыжей листвой замелькали маленькие домишки Меркурио, поселка черешидов. А спустя несколько секунд, вместе с витиеватыми ниточками дыма, испускаемого печными трубами, (которые отлеплялись от идеально прямых стволов деревьев), до Сентябрь донесся запах тыквенных оладий и орехового чая. Предвкушая завтрак, девочка приветственно закричала. Вместо привычного тумана на этот раз вихрь побуревших листьев вылетел изо рта. «Всё-таки и голос я тоже потеряла» — подумала девочка, не обращая внимания на что теперь похоже ее всхлипывание. Она засунула гаечный ключ подмышку и крепко прижала к телу. Благодаря своим размерам он напоминал руку, готовую ухватиться и туго завернуть любой подвернувшийся болт; в рассветных сумерках он благородно блестел отполированной медью. Вообще блестело и сверкало всё вокруг, потому что роса лежала везде.

Потягивавшийся и зевающий Отадолэ тоже сверкал, словно увешанный гирляндами. Когда Сентябрь выбежала на городскую площадь, ей бросились в глаза полтора десятка кексов, шоколадных и молочных, которые были расставлены на брусчатке между Вивертекой и Субботой, и которыми они по всей видимости играли в шашки. Рядом в кресле, обитом дорогой тканью, с трубкой в зубах сидел довольный Доктор Восенев. Сентябрь радостно улыбнулась, когда все дружно повернули головы поприветствовать ее. Она готова была обнять каждого, но выражение лиц своих друзей мгновенно ошеломило ее и обескуражило; и разумеется никакого смысла винить их за такой прием не было. «Интересно, — подумала она, — глаза мои хоть не изменились?», и попыталась представить, какое бы соцветие высохших семян на облетевшем дереве смогло выразить ее всегда теплый взгляд карих глаз. Не меньшее ошеломление (и даже отчаяние) испытывал и зеленый жакет. Он пытался изо всех сил прильнуть плотнее к фигуре, сопротивляясь нервному подергиванию ветвей на вздымавшейся груди запыхавшейся девочки, — и если бы у него имелись руки, он, не задумываясь, обламывал бы их. Правда, если бы у него был рот, то он бы просто громко и жалобно скулил.

— Сентябрь! — воскликнул Отадолэ, и вслед за этим на ноги вскочил Суббота, разбросав в сторону несколько игровых фигур. — О нет! Нет! С тобой всё в порядке?

Как срубленная, Сентябрь упала на колени. Подбежавший Суббота обнял ее ультрамариновыми руками, стараясь унять девочкину дрожь и, возможно, рыдания. Он пытался покачивать её из стороны в сторону, — совсем так, как она сама недавно обращалась со смертью, — однако его движения были более скованными и неловкими. Он не мог не обнять Сентябрь, при этом совершенно не знал, что значит обнимать человека и успокаивать его.

«Я понимаю, Суббота, — пыталась сказать Сентябрь, — теперь понимаю».

Охапки бордово-красных листьев вываливались из ее рта. Ветки стукались друг об друга внутри ее горла, — но ни одного слова не было произнесено.

В одном из ближайших домов в окошке показались лица Рубедо и Цитриниты. Оба были встревожены увиденным; на ходу Цитринита нервно пыталась завязать в хвостик свои золотистые волосы. Зато Доктор Восенев никак не реагировал. Он продолжал курить свою трубку и выпускать вверх дым колечками.

«Дол! Маркизе нужна была именно я! Ведь у меня такая мама! — Золотистые листья, выпав изо рта, вихрем покружились по площади и маленьким озерком рассыпались по брусчатке. Суббота нежно коснулся места, где могла оказаться щека, и в этот непродолжительный момент Сентябрь с восхищением поняла, что для него её уродство не имеет никакого значения. — Дол! Она ведь ремонтирует двигатели, поэтому ее меч может быть только таким, понимаешь? Никто иной из ларца его бы не вытащил. Что-то свое, да, что-то особенное: тебе досталась бы книга, а Субботе — дождливая туча. Единственное, что я пока не понимаю, так это зачем ей волшебный гаечный ключ. Но я уверена, что втроем, хорошенько подумав, мы эту загадку решим!»

Сентябрь смеялась, отрыгивая всё больше и больше оранжевых листьев. Она пресполнена собственной исключительности и важности оттого, что ни одна девочка в Королевстве Фей не смогла бы вытащить из ларца гаечный ключ. Местные мамы наверное и понятия не имели, что это такое.

Суббота и Вивертека с нескрываемой жалостью смотрели на густой поток оранжевый листьев.

— Мы должны увезти ее отсюда, — сказала Цитринита. — Не понимаю, почему так быстро такое произошло.

— И часто тут такое происходит, — съязвил Суббота, не скрывая раздражения и беспокойства. Отадолэ, всё это время боровшийся с нависшими на веках бирюзовыми слезами, внезапно моргнул, и крупная капля упала на лоб девочки.

— Вообще-то нет… Хотя как знать, к нам ведь людей не так много приезжает, — смущенно ответил Рубедо.

— Осень, — произнес Доктор Восенев, Наместник и Ректор Изысканий, — изменяет всё. Возможно и это обернулось бы счастьем, — если бы девочка позволила себе успокоиться. Несколько лет такого существования (естественно при нашем достойном ухаживании) — и она могла бы плодоносить. Пути неисповедимы, и их стоит принимать такими. Куда бы они не вели.

— Но ведь ничего же не изменилось вокруг! — вмешался Отадолэ. — Сегодня вечером тут будет свадьба, и завтра тоже. И жатва и пирушка! Сентябрь, Доктор Восенев, — единственная, кто изменилась здесь! И если вы не ждете Зимы и снега, и если листья здесь всегда будут висеть на деревьях такие же рыжие и красные, то почему Сентябрь стала другой?! Чем она так исключительна?! Или это ваших рук дело? У нас ведь оставалось несколько дней, чтобы успеть к Маркизе…

— Маркиза приказала Вам так поступить с девочкой, — произнес Суббота отчетливо и агрессивно. Его лицо потемнело еще сильней, словно под кожей проплывали тяжелые грозовые тучи, и он качал головой вперед-назад, как раздраженный бык.

— Ничего подобного! — воскликнула Цитринита. — Это всё оттого, что она Зачарованная! Она — человеческое дитя. И ни один из химических процессов внутри неё в Провинциях Осени невозможно предсказать.

— Но о чем-то подобном она догадывалась, — пробормотал Рубедо. — Даже наверняка надеялась.

Доктор Восенев не удостоил разговор вниманием. Продолжая курить, он выпрямился и с непроницаемым лицом осматривал спорящих.

Неожиданно ужасный звук, словно вместо кузнечной наковальни использовали огромную медную тубу, взорвал тихое утро, вышвырнув Доктора Восенева из кресла. Суббота удовлетворенно засмеялся. Однако вскоре его смех смолк и обернулся настороженностью и даже опаской, потому что звук становился всё громче и громче. Рубедо и Цитринита с пронзительными воплями бросились обратно в дом. Они заперли дверь на засов. Глядя на них, Сентябрь вдруг поняла, что не в состоянии сдвинуться с места. Даже просто подняться ей мешали проросшие в коленях веточки и корни. На площади остались лишь они втроем; они льнули друг к другу, а Дол еще пытался прикрыть всех скованными крылышками. А потом появились львы.

Их было двое, и с ними вернулась тишина, — только она не была уже прежней, а была зловещей и непроницаемой, в которой каждый шаг мягких львиных лап был еще более пугающим. Львы были ростом не меньше Вивертеки, а их мех был синего, более глубокого чем кожа Субботы, оттенка и выглядел, как одинокая зимняя ночь. Россыпь серебряных звезд украшала грив каждого и кисточку на хвосте. Дружно они зарычали, и окрестности задрожали от того самого ужасного звука расплющенной тубы. Суббота от ужаса заорал. Сентябрь пожалела о том, что у нее нету рук, чтобы успокоить его, — но быстрее, чем эта мысль сформировалась, случилось другое: один из львов схватил Марида сильными челюстями. Капли крови цвета морской волны упали на брусчатку площади. Мальчик не проронил ни звука; наоборот, попытавшись дотянуться рукой до Сентябрь, умоляя о помощи, которая не могли прийти, он закрыл глаза. Второй лев, в это же время, широко раскрыв пасть, накинулся на Дола и оставил на красных щеках его морды глубокие длинные царапины. Тотчас же Вивертека повалился с грохотом и раскатисто захрапел, — как доказательство того, что в львиных клыках содержалась неведомая магическая отрава. Хищник ухватил его за загривок и, сверкая звездами, поволок прочь от девочки. Стоит отметить, что ни один из львов даже не взглянул в ее сторону.

— Нет! — завопила Сентябрь, вывалив изо рта на площадь большую кучу бурых листьев. — Нет!

Но вопреки тому, что кричала девочка громко и по-настоящему, помощи и толку от этого быть не могло. Львы не открывали глаз. Маркизины слуги, они спали глубоким сном, который не прерывался ни на секунду, даже когда они исполняли свою ужасную работу и уволакивали добычу при ярком свете дня.

Сентябрь бесшумно плакала, кричала и колотила отроставшими ветвями по брусчатке. Её сердце разрывалось от боли, словно неожиданно и незаметно его пронзили ножом. Маленькие девчачьи печали скоро затопили ее глаза, и когда она подняла голову, чтобы взглянуть на солнце, слезы, похожие на янтарный кленовый сок, наконец потекли.

И Сентябрь понесло их не бурное течение: унося ее от себя самой, дальше и дальше, и вот на несколько мгновений исчез и сам мир.

Ей снился сон. Она понимала это и не пыталась сопротивляться. Она снова стала собой, узнавала себя без труда. Она сидела за столом, покрытым вязаной скатертью, и перед ней лежали несколько изношенных масляных железных шестеренок, а также россыпь неподходящих друг для друга болтов и гаек. Сентябрь понятия не имела, для чего всё это нужно, — но уверенность в том, что если ей удастся сложить все в единый механизм, (каким он явно был задуман), то всё определенно прояснится, не покидала ее.

— Может, помочь? — спросил Суббота, сидевший напротив неё. На нем был выходной костюм с широкими отворотами и запонками на рукавах. Причесан он был аккуратно, а лицо сияло чистотой. Марид взял одну из шестеренок, поскоблил ее ножом для масла и протянул ей.

— Уже ведь совсем поздно, Ноябрь, — произнес юношеский голос. Молодой человек сидел рядом с нею и держал ее за руку. Но Сентябрь, (и это было совершенно точно) он не был знаком. Его странную, отливавшую золотом кожу и густые темно-красные волосы она не узнавала. И глаза, большие и голубые, влажные от бирюзовых слез, не узнавала тоже.

— Меня зовут Сентябрь, — мягко сказала она, узнав свой писклявый голос, которым всегда говорила в своих снах.

— Разумеется, Октябрь, — согласился молодой человек, — Но чтобы тебя слышали в стране снов, следует говорить в два раза громче. Тут всё основано на Акустической Физике. Покажи мне хоть что-нибудь, что на ней не основано! «Акустика» начинается на «а», а «говорить» начинается на «г», — и это значит, что я точно могу помочь тебе. Быть услышанной.

— Дол! Но где же твой хвост? И твои крылышки?

— Сейчас время спариваний, — Вивертека ответил, поправляя лацканы пиджака. — Нужно выглядеть по высшему уровню, Марта.

— Ей откуда это знать, — укоризненно сказал Суббота. Взглянув на него внимательней, Сентябрь рассмотрела кота, лежащего на его коленях: он был синим, и пушистый хвост был украшен на кончике мерцавшей звездочкой, — она ведь ленивица! Учится слабо. Из-за ее нерешенных домашний заданий по физике мы теперь сидим здесь, а могли бы ведь жевать тыквенные эклеры и пить каштановый чай.

— Я ничуть не ленивая! У меня просто не получается!

Сентябрь опустила глаза и уставилась на промасленную шестеренку. Тонкий слой маридовой крови цвета морской волны покрывал ее.

— Мари, Мари, Звонок Звенит, — пропел третий голос. Сентябрь повернулась в другую сторону от юноши Дола и увидела девочку: вид ее был настолько знаком, но отчего-то не получалось вспомнить ни кто она, ни где прежде они могли встретиться. Девочка, чуть покачивалась, видимо, болтала под столом ногами; ее лицо было немного испачканным, и белесые, обстриженные до подбородка и уложенные в глуповатого вида каре волосы обрамляли его. На ней было простое платье, — серенькое и перетянутое желтой шнуровкой, — типичное почти для всех фермерских дочек.

— Да прославится и воссияет Маркиза! — почтительно декламировал Суббота и передал ей крупную шестернку. Она приняла ее и следом протянула руку, которую Суббота поцеловал.

— И В Огород Бежать Велит! — продолжила она петь, хохоча от удовольствия и пуще болтая ногами.

— Ну сколько можно молоть всякую чушь! — взмолилась Сентябрь.

— Я никогда не говорил чепухи, Январь, — произнес Дол, растирая помаду по волосам. — Ты прекрасно об этом знаешь.

Суббота-из-сна вытянул перед девочкой руки. Белые костяные наручники сковывали их.

— Как думаешь, меня имели в виду? Когда предостерегали, что ты потеряешь своё сердце?

— Но Ночь Спешит, Цветы Все Спят, — пропела девочка. Она продолжала смеяться, и стало понятно, что смех этот уже не остановить. Взяв со стола крупную гайку, она откусила от нее, и мягко и бесшумно, словно баранка, кусок растаял в ее рту. — И Ждет Мари Сыра Земля! — Она улыбнулась, закончив песню. Зубы были черными от густого слоя машинного масла.

А потом наступило мгновение, когда перед глазами Сентябрь, словно проплыли все трое ее собеседников: Суббота, Дол и странная девочка с глупым белесым каре, — как нечто единое, связанное, затянутое в формулу клетки, свивающейся спиралью, безотрадную, спящую, скелетообразную, мертвую.