История Северной Африки (Тунис, Алжир, Марокко). Том 2. От арабского завоевания до 1830 года

I. Саадийская династия

История шерифских династий. В нашем распоряжении почти нет марокканских архивов, позволяющих изучать историю Саадийской и Алавитской династий; поэтому приходится обращаться к христианским источникам и к хроникам на арабском языке. Поиски, предпринятые полковником А. де Кастри в европейских библиотеках и архивах, позволили составить большой свод — «Sources inedites de l'Histoire du Maroc». Двадцать толстых томов, содержащих самые разнообразные документы и источники, дают в распоряжение историков секретные договоры, переписку послов или купцов, мемуары, контракты на фрахт, материалы торговых товариществ, рассказы путешественников, уже публиковавшиеся, но ставшие библиографической редкостью. Де Кастри снабдил их критическими предисловиями и ценными примечаниями. Этот значительный труд, который был продолжен П. де Сенивалем, а после его смерти Р. Рикаром, обновляет наши знания о шерифском Марокко.

Европейские источники тем более полезны, что туземные хроники, как правило, нуждаются в проверке. До XV века Марокко знало только педантичных грамматистов или ревностных богословов. Упорное сопротивление чужеземцам имело следствием создание национальной историографии. В своем капитальном труде «Les historiens des Chorfa» Леви-Провансаль дал ей правильную оценку, которой и следует придерживаться. Одно лишь перечисление фактов, без установления их соотносительной ценности и без пронизывающей их общей идеи. Панегирики и памфлеты в равной степени сомнительные. Плагиаты в высшей степени беззастенчивые. Историки, которых отдельные лица интересовали больше, чем события, были прежде всего официальными биографами; они видели только государя, его двор и его столицу. Ничего из того, что является стержнем марокканской истории с XVI века, в частности борьба центральной власти против религиозных вождей, не проскальзывает в их трудах.

Саадийская династия имела двух крупных историков: аль-Фиштали (1549–1621 годы) — государственного секретаря, ведавшего корреспонденцией, поэта-лауреата и историографа при аль-Мансуре, труды которого не сохранились, и аль-Ифрани (умер где-то в середине XVIII века), который, желая досадить султану Мулай Исмаилу, написал «Историю Саадийской династии в Марокко» («Нузхат аль-Хади»), восхвалявшую свергнутую династию. Этот труд и поныне является лучшим туземным источником. Среди всех алавитских историков выделяется аз-Зайяни (1734–1833 годы?), чистокровный бербер и замечательный политический деятель; в течение своей беспокойной жизни, заполненной почестями, падениями, многочисленными дипломатическими поручениями и заданиями, он написал несколько трудов, в том числе всеобщую историю от сотворения мира и историю алавитской династии, которая служила источником заимствований для его многочисленных преемников. Ему же мы обязаны очень интересной главой о саадийской династии, отрывок из которой был опубликован Леви-Провансалем на арабском языке в его «Extraits des historiens arabes du Maroc». В XIX веке один чиновник махзена ан-Насири составил всеобщую историю, не отличающуюся особой оригинальностью («Китаб аль-Истикса»), но весьма полезную для современного ему периода, а аль-Каттани с помощью предшествующих публикаций — перечень святых Феса («Салват аль-анфас»).

Наряду с собственно историческими работами марокканская литература XVI века в изобилии давала жития великих людей, религиозных особ всякого звания отчеты о путешествиях, перемежающиеся биографиями местных деятелей. Как в тех, так и в других источниках бездны агиографического материала можно извлечь некоторые факты, rari nantes.

Происхождение Саадийцев. Нам представляется полезным более подробно остановиться на возникновении саадийской династии, поскольку в предыдущей главе мы касались этого лишь в связи с падением Ваттасидов.

Арабское происхождение Саадийцев представляется бесспорным, по их принадлежность к шерифам оспаривалась, по крайней мере во времена их упадка. Тогда ходили слухи, что они происходили не от Пророка, а лишь от его кормилицы из племени бану саад, откуда и название «Саадийцы», которое давалось им с начала XVII века и в котором заключен пренебрежительный оттенок, так как оно подчеркивало, что они не являются шерифами. Как бы то ни было, в период возвышения они несомненно рассматривались как потомки Пророка, и это самое главное. Придя из Аравии в XII веке, незадолго, кажется, до своих двоюродных братьев — алавитских шерифов, они в конце концов вследствие каких-то неизвестных нам обстоятельств обосновались в оазисах среднего Дра по соседству с нынешним населенным пунктом Загора. В течение ряда веков они вели там скромную и незаметную жизнь мелких улемов и благодаря своему происхождению пользовались известным уважением. По-видимому, во второй половине XV века (хотя точно установить это невозможно) они осели в долине Суса в Тидси, на юго-запад от Таруданта, где и основали завию.

Это была эпоха, когда, несмотря на усилия Ваттасидов укрепить свое положение, повсюду распространялась анархия. Юг Марокко почти полностью освободился от их власти; эмиры хинтата, которые царствовали в Марракеше, оказались не в состоянии распространить свое господство по ту сторону Атласа; таким образом, равнина Сус, Анти-Атлас и оазисы Дра пользовались фактической независимостью. Однако продвижение португальцев беспокоило население этих районов; благочестие побуждало его взяться за оружие; оно стихийно сплачивалось вокруг своих религиозных вождей, которые могли бы повести его на Священную войну. Этими вождями были Саадийцы. Первый из них, Мухаммед ибн Абдаррахман, которому покровительствовал местный марабут Абдаллах ибн Мубарак, уроженец Бани и ученик мистика аль-Джазули, в 1511 году был назначен военным вождем для борьбы против португальской крепости Фунти (Агадир), основанной в 1505 году. С этой стороны он не достиг никаких результатов, но распространи;! свое влияние на северный склон Атласа и умер в Афугале близ Шишавы, где был похоронен рядом с мистиком аль-Джазули. Свою власть он передал двум сыновьям: Ахмеду аль-Ареджу (Ахмеду Хромому) и Мухаммеду аль-Асгару (Мухаммеду Младшему), по прозванию Амгар (военный вождь).

Завоевание юга Марокко. Своим наследником отец назначил Ахмеда аль-Ареджа; он взял власть, но очень широко привлекал к участию в управлении своего брата Мухаммеда. Их влиянию противодействовал Яхья-у-Тафуфт, ставленник португальцев, который был убит в 1518 году; после этого оба брата мало-помалу распространили свое влияние до Марракеша, где обосновались лишь в 1525 году, признав себя предварительно вассалами фесских Ваттасидов.

Несмотря на эту умеренность и благоразумие, борьба между Фесским и Марракешским государствами была неизбежной. Военные действия открыл в 1528 году Ахмед аль-Ваттаси, который чуть было не взял Марракеш, но не смог довести дело до конца из-за мятежа в тылу. После безрезультатной битвы в Тадле он решился на переговоры. Это, однако, было лишь перемирие: Ахмед аль-Аредж, сильный своими связями с марабутами, привлек на свою сторону действенные симпатии нескольких вождей братств и завий и тем самым все туже затягивал петлю на шее ваттасидского государя. В то же время Ахмед аль-Аредж не предпринимал решительных действий — возможно, в силу свойственной ему осторожности, а также потому, что не хотел, чтобы его считали несправедливым обидчиком. В 1537 году он счел момент подходящим и двинулся на Фес, но несколько марабутов выступили в качестве посредников, и он снова пошел на мировую.

Поскольку основной целью Саадийцев, оправдывавшей их существование, была Священная война, они напали на португальскую крепость Агадир и, овладев ею в 1541 году, заставили португальцев оставить также Сафи и Аземмур. Однако они не смогли сразу же использовать этот крупный успех, столь сильно повысивший их престиж в глазах марокканцев, так как между братьями начались раздоры. Сторонники аль-Ареджа и приверженцы Мухаммеда, который переделал свое берберское прозвище «амгар» в арабское — «шейх», столкнулись сразу после взятия Агадира. Первые были побеждены, и Ахмед аль-Аредж удалился в Тафилалет, а Мухаммед аш-Шейх сосредоточил в своих руках всю власть.

Утверждение в Фесе. Саадиец перешел в наступление, как только представился подходящий момент: в 1545 году на берегах уэда аль-Абид он взял в плен фесского султана Ахмеда. Тем временем Бу Хассун принял на себя управление в Фесе, попытался вовлечь в свою игру местных марабутов, а главное — признал верховенство Сулеймана Великолепного; последний тотчас· же направил в Марракеш посла с требованием упоминать в пятничной молитве имя халифа Константинополя. Мухаммед аш-Шейх отказался; турки и Саадийцы на долгое время стали врагами. Саадийское наступление возобновилось в 1548 году; в осажденном Фесе в борьбе за влияние столкнулись две марабутские клики: Шазилия, поддерживавшие Саадийцев, и Кадирия, поддерживавшие Ваттасидов и их покровителей турок; учащиеся Феса, которые группировались вокруг благочестивого и знаменитого богослова Абд аль-Вахида аль-Ваншариси, хранили верность существовавшей власти. Мухаммед аш-Шейх приказал умертвить Ваншариси и в 1549 году овладел Фесом. После этого он сразу же начал преждевременное и закончившееся полной неудачей наступление на Тлемсен, который не был еще в руках турок, затем на турецкий гарнизон в Мостаганеме. Однако он переоценил свои силы, тем более что Марокко еще не полностью перешло на сторону династии. Бу Хассуну удалось привлечь на свою сторону пашу Алжира Салаха Ваиса и испанцев Орана; во главе небольшой армии из магрибцев и турок ему удалось в самом начале 1554 года вернуть Фес, разбив Мухаммеда аш-Шейха под Тазой, а затем у ворот Феса. Но поскольку турки вели себя, как в завоеванной стране, Бу Хассуну пришлось спровадить их, и он оказался без ресурсов и без армии перед лицом Саадийца, отнюдь не сломленного ударами судьбы. Хотя Ахмед аль-Аредж перешел на сторону Ваттасидов и поднял оружие против брата, Мухаммед аш-Шейх вновь перешел в наступление и в сентябре 1554 года снова, на этот раз уже прочно, обосновался в Фесе. Марокко было за ним, но находилось под угрозой турок Алжира и под бременем португальской и испанской ипотеки, хотя португальцы и пошли на попятный в 1541 году.

Шериф, который носил халифский титул со времени первого взятия Феса, не остался в этом городе; он чувствовал себя в нем очень неуютно и не мог забыть того энтузиазма, с каким был встречен Бу Хассун в 1554 году; для него, сахарца, человека с суровым нравом, этот город был слишком культурным и рафинированным; аль-Ифрани рассказывает, что новые хозяева Феса брали там уроки хорошего тона у слуг предыдущих государей; быть может, также он считал его слишком подверженным ударам со стороны турок; а главное, этот южанин предпочитал Марракеш с его пальмовыми рощами. После трехсотлетнего пребывания в тени Марракеш стал столицей новой династии.

Все это не мешало Мухаммеду аш-Шейху мечтать о разгроме турок, к которым он, кажется, питал личную ненависть. Чтобы добиться цели, Мухаммед аш-Шейх не поколебался вступить в переговоры с неверными в лице испанцев Орана. Предупрежденные о грозящей им опасности турки опередили врага, осадили Оран и тем самым сорвали акцию крупного масштаба; более того, паша Алжира подослал к Саадийцу (нескольких турок, которые, выдав себя за дезертиров, завоевали его доверие и во время похода в Атлас преспокойно убили его; некоторым из них после необычайной одиссеи удалось даже вернуться в Алжир и доставить голову Мухаммеда аш-Шейха в Константинополь (1557 год).

Человек, который изгнал Ваттасидов и выдержал натиск турок, обладал качествами настоящего властелина. Хитрый и властный, он считал себя хозяином Марокко и не терпел никаких возражений. Ему пришлось решить трудную проблему создания постоянного бюджета для содержания двора и армии. Ни торговый обмен с англичанами, ни производственные монополии не могли дать ему достаточно средств; поэтому ему пришлось распространить на горцев поземельный налог (харадж), который уже платили жители равнин. Эта налоговая политика восстановила против него марабутов и послужила причиной мятежей; он энергично подавлял их, производя обыски в завиях, изгоняя марабутов и их учеников и уничтожая несговорчивых. Таким образом, этот вождь, порожденный движением марабутов и вознесенный к власти ради Священной войны, без колебаний обуздал марабутов и даже объединился с испанцами против турок при первом же столкновении с последними.

Саадийское государство до битвы «Трех королей» (1557–1578 годы). Его сын Мулай Абдаллах аль-Галиб биллах (1557–1574 годы) был признан тем легче и скорее, что три его брата сразу после смерти отца бежали к туркам; два из них, Абд аль-Малик и Ахмед, добрались до Константинополя, где стали служить Сулейману и его преемникам.

Новый государь остался верен политике своего отца; он продолжал искать поддержки испанцев против турок и даже уступил им в 1564 году порт Бадис (Велес). Впрочем, разгром, которому подвергся граф д'Алькодет в Мостаганеме (1558 год), и восстание морисков в Испании (1568 год) помешали проведению акции крупного масштаба. В области экономики Мулай Абдаллах допустил развитие английской торговли на берегах Марокко. С другой стороны, он, хотя и безуспешно, пытался изгнать португальцев из Мазагана (1562 год).

Как и его отец, Мулай Абдаллах боролся против марабутов и религиозных группировок, которым претили как его властность, так и его мягкость в отношении христиан. Однако если ему удалось справиться с Кадирия и Шерага алжирского происхождения, то пришлось вступить в переговоры с некоторыми марабутскими семьями центрального и южного Марокко. Наконец, пользуясь воцарившимся относительным затишьем, Мулай Абдаллах занялся украшением своей столицы, на что у Мухаммеда аш-Шейха не хватало времени. Он умер от болезни в 1574 году.

Как раз в этом году оба его брата, бежавшие в Константинополь, участвовали во взятии турками Ла-Гулета и первыми сообщили радостную весть султану Мураду III. В то время как их племянник Мухаммед аль-Мутаваккиль тихо и мирно наследовал престол своего отца, они при поддержке капудан-паши Ульдж Али получили деньги и людей для завоевания Марокко.

Поход имел место в начале 1576 года; покинутый частью своих войск, аль-Мутаваккиль отступил на юг Марокко, продолжая там военные действия; ему удалось на время захватить Марракеш, но затем все же пришлось уйти в Испанию.

Абд аль-Малик «отличался от других марокканских султанов тем, что долгое время служил за границей. Он особенно хорошо использовал свои путешествия за пределы Марокко: он говорил по-испански и по-итальянски и был другом Испании. И все-таки самый сильный отпечаток наложило на него пребывание в Османской империи. Он воспринял обычаи и одежду турок и любил говорить по-турецки» (А. Террас). Придя к власти, Абд аль-Малик проявил подлинные организаторские и дипломатические способности, создав армию и ведя торговые дела с Испанией, Францией и Англией. Он добился также изгнания Филиппом II аль-Мутаваккиля из Испании.

Битва «Трех королей» (4 августа 1578 года). Очередное изменение португальской политики переключило внимание правительства Лиссабона на Марокко. Жуан III (1521–1557 годы), все усилия которого были направлены на эксплуатацию Бразилии, оставил Сеуту, Танжер и аль-Ксар. Его внук Себастьян (1557–1578 годы), воспитанный при экзальтированном и насыщенном мистицизмом дворе, под влиянием своих воспитателей-иезуитов собирался стать паладином католической веры в борьбе против протестантов и мусульман. Несомненно также, что реакция против африканской политики Жуана III, которая была вызвана разорительными экспедициями в Индию и Бразилию, создавала благоприятную почву для демаршей, предпринимаемых аль-Мутаваккилем.

Себастьян хотел завоевать Марокко, несмотря на противодействие военачальников, советы своего дяди Филиппа II Испанского и, что бы об этом ни говорили, вопреки неблагоприятному мнению великого поэта Камоэнса, который по личному опыту простого солдата знал, что такое война в Африке, где он потерял глаз. Король имел под своим командованием армию численностью менее 20 тысяч человек, совершенно не подготовленную к войне в Африке и состоявшую из самых разношерстных контингентов (в большинстве это были португальцы, затем испанцы, немцы и итальянцы, а также небольшое число марокканцев под командованием аль-Мутаваккиля). Ее кавалерия была слаба; зато она имела 36 громоздких артиллерийских орудий и внушительный обоз из телег, мало приспособленных для движения по магрибским тропам. Войска, не встречая сопротивления, высадились в Арсиле, частью в Танжере, а затем медленно направились к Аль-Ксар аль-Кебиру (Алькасаркивиру), предоставив Абд аль-Малику и его брату достаточно времени, чтобы собрать многочисленную армию — 50 тысяч человек, — главную силу которой составляла кавалерия, воодушевленная духом Священной войны.

Дон Себастьян, который делал лишь то, что взбредет ему в голову, дал завлечь себя в ловушку между Луккосом и одним из его притоков, аль-Махазином, не обратив внимания на то, что уровень воды в этих реках сильно повышается во время прилива. Он атаковал первым и добился успеха, но не смог его развить из-за отсутствия кавалерии. Инициативу тогда взяла марокканская армия, которая имела численное и позиционное преимущество. Она обратила в бегство христианскую армию, которая попыталась переправиться через аль-Махазин, чтобы удрать к Ларашу, но из-за прилива уровень воды в реке поднялся и большая часть христиан утонула или попала в плен. Дон Себастьян и аль-Мутаваккиль утонули; Абд аль-Малик чувствовал себя больным, и с самого начала битвы ему было очень плохо; не щадя себя, собрав последние силы, он бросил свои войска в бой и умер еще до того, как определился исход сражения. Его кончину тщательно скрывали до конца битвы, которая получила свое название из-за гибели в ходе ее этих трех государей; у арабских же историков она известна под названием битва на уэде аль-Махазин.

Ахмед аль-Мансур (1578–1603 годы). Это поражение выдало Португалию, оставшуюся без короля, испанцам, которые давно уже с вожделением поглядывали на нее. В Марокко оно было воспринято с энтузиазмом, сменившим страх перед крестовым походом. Хотя Абд ль-Малик и умер, подкошенный болезнью, его наследие с общего согласия воспринял его брат Ахмед. Провозглашенный султаном на поле боя с прозвищем аль-Мансур (Победоносный), он воспользовался не только славой победы, которая превзошла все ожидания, но и огромной добычей, позволившей ему обеспечить благорасположение армии, а также сотнями пленных, выкупы за которых принесли много португальского золота. Христианские короли стали уважать монарха, способного наносить такие удары. С этого времени они стали рассматривать шерифскую империю как державу, с которой надо считаться, посылали корабли в ее порты и послов в ее столицу Марракеш, а также домогались займов у государя, столь богатого, что его называли «Золотым» (аз-Захаби).

По сравнению с одиннадцатью другими саадийскими султанами, которые были заняты подавлением непрерывных мятежей и восемь из которых были убиты, аль-Мансур казался великим правителем. Хотя ему пришлось со времени восшествия на престол подавлять бунты в армии, раскрывать заговоры завий и сдерживать волнения берберских племен, шериф был не солдафоном, а скорее государственным деятелем, обладавшим высокой культурой, которому дела по управлению империей никогда не мешали учиться. Его учитель аль-Манджур уверял, что, имея дело со своим царственным учеником — «ученым среди халифов и халифом среди ученых», — он и сам повышал свой уровень знаний.

История Марокко знала мало таких периодов спокойствия и процветания, каким было его царствование. Шериф интересовался торговлей, которая была тогда очень оживленной, извлекал выгоды из производственных монополий, сдавал евреям и христианам в аренду сахарные мельницы, руководил военной контрабандой и богател за счет прибылей от пиратства. Он увеличил ставки налогов, которые его харка взимали весьма энергично. Мятежи, которые ему пришлось подавлять, никогда не угрожали его господству. Самый опасный из них, мятеж племен бранес, во главе которого стоял претендент ан-На-сир, потерпел неудачу из-за отсутствия поддержки со стороны Испании (1595–1596 годы).

Сначала шериф сам правил государством, проявляя при этом прямоту и решительность. Ему помогали секретари, среди которых был его историограф аль-Фиштали и один еврей. Влияние ренегатов и евреев было таково, что возбудило недовольство марабутов, повысило престиж религиозных братств и усилило враждебность к иностранцам. Тем не менее не было открытой вражды между махзеном и марабутами, и последние могли спокойно готовиться к наступлению лучших дней. Нотабли, которых в начале царствования шериф крепко держал в руках, в конце концов освободились от всякого контроля. Они не только обогащались за счет торговли и продажи пленников, но и спокойно эксплуатировали своих единоверцев.

Аль-Мансур имел собственную политическую философию, которой он руководствовался при управлении племенами. «Люди Магриба, — провозглашал он, по словам аль-Ифрани, — это сумасшедшие, безумие которых можно врачевать, лишь держа их в цепях и железных ошейниках». Применяя свои принципы, он и организовал махзен, управление Марокко, в соответствии с правилами, которые, несмотря на позднейшие видоизменения, сохранились вплоть до установления французского протектората.

Шерифская империя представляла собой федерацию племен, управляемую, или, скорее, эксплуатируемую, центральным органом, махзеном, с его военными племенами (племена гиш), освобождаемыми от налогов и наделяемыми землями, с его министрами, чиновниками, правителями и дворцовыми корпорациями. С тех пор имелось два Марокко: официальное Марокко (биляд аль-махзен), включавшее земли мусульманской общины, подлежащие обложению поземельным налогом, занятые арабскими племенами и управляемые непосредственно махзеном, и независимое Марокко (биляд ас-сиба), не только избавившееся от эффективной власти султана, но и всегда готовое посягнуть на «биляд аль-махзен». Впрочем, во времена аль-Мансура соперничество между этими двумя частями Марокко еще не проявлялось открыто, как в более поздний период. Вследствие осмотрительности султана, его престижа и силы его армии оно почти всегда было скрыто.

Как и его брат аль-Галиб, султан украсил Марракеш, который вновь обрел великолепие альмохадских времен. Для своих построек он привлекал рабочих из разных стран, даже из Европы, а также квалифицированных специалистов, и покупал итальянский мрамор, расплачиваясь за него сахаром. После победы на аль-Махазине он начал строительство дворца Бади, которое длилось пятнадцать лет. Этот дворец, полностью разрушенный Мулай Исмаилом, возвышался за стенами саадийской касбы. Для большего великолепия было вырыто несколько водоемов, выложенных керамическими плитками, над которыми возвышались раковины и которые были окружены цветочными клумбами и богатыми беседками. Проведенные недавно работы позволяют получить довольно правильное представление о планировке и пропорциях этого дворца; он был, несомненно, очень красив. По-видимому, при аль-Мансуре на священной земле, где покоились его предки, рядом с могилой марабута аль-Джазули, была построена кубба в восточной части саадийского некрополя, куда он перенес останки своей матери.

У султана был блестящий двор, где он с большой пышностью принимал иностранцев. Здесь можно было видеть влиятельных ренегатов, еврейских финансистов, христианских купцов, иностранных послов и доверенных лиц шерифа, одновременно являвшихся политическими миссионерами, деловыми людьми, а зачастую и сводниками. Особенный блеск придавался религиозным праздникам. Их распорядок был совершенно аналогичен тому, какой можно еще наблюдать в Марокко. Церемониал представления европейских послов и расточительность аль-Мансура поражали воображение. В 1579 году испанец Хуан де Медина прибыл с большой пышностью во дворец, где ему оказывали почести сто вооруженных алебардами воинов, мохазни в украшенных перьями шапочках и одетые по-турецки ренегаты. Султан, восседавший на шелковых подушках в зале, украшенном парчой и коврами, где находились восемь каидов и два черных прислужника, принял его с изысканной вежливостью, явно наслаждаясь установленным им этикетом.

Завоевание Судана. Аль-Мансур, который на своих приемах руководствовался восточным протоколом, заимствовал у турок и их военную организацию. Он даже поручил им обучение своей пестрой армии, состоявшей из ренегатов, андалусцев, негров, кабилов и выходцев из Османской империи. Поход на Судан он возложил на отряд, почти полностью укомплектованный ренегатами и христианами.

С тех пор как альморавиды свергли языческих властителей Ганы и исламизировали правящие классы западного Судана (XI век), между Марокко и негритянскими странами установились тесные связи. Мандингские государи Верхнего Нигера поддерживали постоянные дипломатические отношения с султанами и обменивались с ними подарками. Когда их вытеснили сонгаи восточного Нигера (конец XV века), Марокко в течение почти ста лет проводило интеллектуальную и религиозную колонизацию Судана, посылая туда ученых и благочестивых миссионеров. При династии Аския, правившей в Гао (1493–1591 годы), магрибская цивилизация утвердилась в городах Уалата, Томбукту, Дженне и Гао.

Завоевание Судана аль-Мансуром положило конец мирным отношениям и разорило страну черных. Оно было вызвано духом наживы. Султан с вожделением смотрел на соляные копи Тегаззы (в 150 км к северу от современных соляных разработок Таодени); благодаря эксплуатации которых император Гао получал большую часть своих бюджетных ресурсов. В 1581 году он овладел оазисами Гурара и Туат, а в 1583 году добился, чтобы султан Борну произносил в молитве его имя. Несколько лет спустя, примерно в 1586 году, он потребовал от Исхака Аскии, правителя Судана, по миткалю золота за каждую партию соли, добытую в Тегаззе, якобы в целях создания военного фонда для армий ислама. Но это был лишь предлог, поскольку Марокко жило тогда в мире со всеми своими соседями; на самом деле аль-Мансуру нужны были деньги. Не исключено также, что он хотел создать халифат Запада, который, находясь под властью одного из потомков Пророка, мог бы впоследствии соперничать с Османским халифатом. Правитель Судана отказался выполнить требование аль-Мансура; тогда тот, решив сломить его сопротивление, созвал свой совет и изложил ему дело. Вопреки ожиданиям, он натолкнулся на энергичную оппозицию, так как его окружение считало поход несправедливым и опасным. Но султан в конце концов заставил противников замолчать, и дело было решено так, как он предложил.

Произошла ли тогда первая экспедиция? Странный и Довольно темный текст «Анонимной хроники Саадийскои династии» допускает такое предположение. Согласно этому источнику, после одного восстания аль-Мансур якобы послал в Судан контингент мятежных войск и уполномочил проводника покинуть их посреди пустыни. Всего лишь один человек якобы спасся каким-то чудом. Не является ли это официальной или официозной версией разгрома в результате плохо подготовленной экспедиции?

Как бы то ни было, в 1590 году ренегат из испанцев Худер принял командование над отрядом в 3 тысячи человек, в большинстве своем ренегатов, который должен был напасть на Судан со стороны пустыни. Выйдя в конце октября, отряд через 135 дней дошел до Нигера, потеряв в пути по меньшей мере половину состава. Огонь из мушкетов и паническое бегство стад, которые служили сонгайской армии своего рода заслоном, быстро сломили сопротивление 20 тысяч негров, вооруженных копьями, саблями и дубинами (12 марта 1591 года). Худеру не понравился город Гао, и он обосновался в Томбукту, который с тех пор стал столицей пашей. Он был склонен вернуться в Марракеш, получив от Аскии предложенные султану 100 тысяч золотых монет и тысячу рабов, но аль-Мансур счел такой дар оскорбительным и заменил пашу другим ренегатом, Махмудом Зергуном, который проявил мудрость, назначив Худера своим заместителем и главным советником.

Зергун пытался восстановить сонгайское государство, но принял личное участие в грабежах и убийствах, которые были единственным известным ренегатам методом управления. Его преемники истощили страну своим лихоимством и истребили интеллектуальную и религиозную аристократию, влияния которой они опасались. Начиная с 1612 года Марокко оставило Судан на произвол оккупационного корпуса. Солдаты стали разбойниками, а избираемый паша — главой банды. С 1612 по 1660 год сменился 21 паша, а с 1660 по 1750 год— 128 пашей. Некоторые из них правили только по нескольку часов, а затем погибали от руки соперника. Испанцы сходились с суданскими женщинами и мало-помалу смешались с коренным населением. Их потомки — «метатели» [пуль] (арма) составляли, однако, аристократию, которая считала себя выше чистокровных негров. Еще и сегодня они выделяются своим умом, властностью, воинственностью, богатством и чистотой своих жилищ. Среди них есть благородные потомки руми из Марракеша, буржуа, происходящее из буржуазии Феса, плебеи и лица низшего класса из внебрачных детей; последние занимаются только сапожным ремеслом. С каждым годом негритянской население все больше и больше поглощает потомков марокканских завоевателей.

По словам современников, аль-Мансур извлек из Судана огромные барыши. Аль-Ифрани утверждает, что аль-Мансур получил столько золотого песка, «что оплачивал своих чиновников только чистым металлом и полновесными динарами». Султан установил 1400 чеканов для ежедневной чеканки монеты. Англичанин Лоуренс Мэдок, агент одной торговой компании в Марракеше, видел, как прибыло тридцать мулов, навьюченных золотом. Марокканские дукаты пользовались большим спросом у английских купцов, которые пытались их тайком вывозить ввиду их высокой пробы. Впрочем, возможно, что аль-Мансур намеренно обманывал как марокканцев, так и иностранцев, преувеличивая свои ресурсы. Оккупанты так и не смогли сами эксплуатировать золотоносные копи Судана, которые находились слишком далеко от Гао. Сперва султан получал золото в результате конфискаций, производимых у нотаблей Томбукту, а позднее путем меновых сделок с «государевыми приказчиками», занимавшимися эксплуатацией соляных копей Таодени. Вполне вероятно, что баснословные богатства Судана не достигали суммы выкупов, которые португальцы вносили за пленных сограждан и которые дали аль-Мансуру прозвище «Золотой». Куда более достоверными результатами завоевания Сонгая и Томбукту были гибель суданской торговли, интеллектуальный упадок Томбукту и регресс ислама на среднем Нигере, который был приостановлен лишь в XVIII веке под влиянием тукулеров.

Помимо золота, султан получал партии рабов, мужчин и женщин. Вполне вероятно, он привлекал негров для службы в своей армии, что впоследствии натолкнуло Мулай Исмаила на мысль о создании черной гвардии.

Внешняя политика аль-Мансура. Завоевание Судана роздало Марокко репутацию баснословно богатой страны и подняло престиж его государя. Его могущество· Успокоило султанов Константинополя, которые хотели навязать шерифу свое религиозное главенство, а также бейлербеев Алжира, мечтавших о передаче атлантических портов в руки своих корсаров. Для борьбы с восточными врагами аль-Мансур обратился за помощью к европейцам. Однако ему лишь с трудом удалось предотвратить нападение бейлербея Ульдж Али, осыпав Порту богатыми дарами (1581 год). Смерть Ульдж Али (1587 год) и исчезновение бейлербеев (1588 год) избавили его от постоянной опасности. Он мог бы даже в свою очередь предпринять наступление, если бы соперничество между сыновьями не поглотило его внимания.

Его авансы христианским государствам не были отвергнуты. Англичане и испанцы даже боролись за союз с ним. Придя в Марокко позже других, где они впервые высадились лишь в 1551 году, англичане использовали поражение португальцев для развития своей торговли сукном в обмен на магрибское золото, сахар, кожу и селитру и для организации контрабанды. Однако соперничество между самостоятельными купцами и представителями торговцев Сити, а также влияние заинтересованных высокопоставленных лиц Лондона сорвали попытки объединить интересы и усилия в рамках единой «Варварийской компании» (1585 год). С тех пор развитие английской торговли в Марокко прекратилось. И все же благодаря деловым отношениям внимание королевы Елизаветы было привлечено не только к экономическому, но и к политическому значению Марокко. Она пыталась организовать союз с участием султанов Константинополя и Марракеша, направленный против Филиппа II, завладевшего Португалией. Однако аль-Мансур рассматривал турок как своих самых опасных врагов. Далее, несмотря на традиционную ненависть Марокко к Испании, которая проявилась в энтузиазме, с каким народ встретил гибель Армады (1588 год), он знал, что Филипп держит при своем дворе брата аль-Мутаваккиля, всегда готового встать во главе мятежа. Со своей стороны король Испании, опасаясь, как бы марокканские пираты не стали захватывать его караваны, идущие из Индии, и в конце концов не захватили бы его жалкие пресидио (крепости), попытался купить нейтралитет султана, уступив ему Арсилу (1589 год).

Аль-Мансур с большим искусством играл на страхе испанцев и англичан, что он станет на чью-либо сторону. Он торговал своей помощью, но ничего не давал. Наконец план Филиппа II оккупировать остров Аргин и сахарское побережье, чтобы прибрать к рукам суданское золото, склонил чашу весов в пользу Англии. Султан стал даже подумывать о завоевании и разделе Испании совместно с Англией, но Елизавета предпочла обратить свои усилия на Индию. Смерть старой королевы и кончина султана, умершего от чумы, положили конец этим планам большой политики (1603 год).

С Францией, которую раздирали религиозные войны, аль-Мансур поддерживал лишь кое-какие деловые связи, а также принимал у себя французских консулов. Что касается Нидерландов, то они только начинали интересоваться марокканской торговлей.

Упадок Саадийцев. Не успел умереть старый государь, как трое его сыновей начали борьбу за власть. Один из них, Мулай Зидан, был провозглашен в Фесе. Другой сын, Абу Фарис, был признан в Марракеше. Третьим был Мухаммед аш-Шейх аль-Мамун, которого отец заключил в тюрьму незадолго до своей смерти. Этот последний был человек необузданного нрава и считался только со своими инстинктами; будучи признан наследником в 1581 году, он в конце концов истощил терпение отца своим буйством и мятежами: в 1602 году он был захвачен с оружием в руках и посажен в тюрьму в Мекнесе. Объединяясь вдвоем против одного и постоянно меняя партнеров, три наследника в течение семи лет разыгрывали трагическую игру в прятки, призывая на помощь то испанцев, то турок. В 1610 году Абу Фарис был убит своим племянником Абдаллахом, сыном аль-Мамуна, во всем похожим на своего отца; при поддержке испанцев, получивших за свои услуги Лараш, аль-Мамуну удалось захватить Фес; Мулай Зидан так или иначе сохранил за собой Марракеш и примыкающий к нему район. Как и в XV веке, Марокко было разделено на два государства: Фесское и Марракешское.

Это разделение не было залогом мира. Братоубийственная борьба сыновей аль-Мансура пробудила дикие инстинкты, утихшие было в период его правления; повсюду появлялись религиозные вожди, которые враждовали друг с другом, распространяя вокруг траур и развалины. Арабские племена также приняли участие в беспорядках; берберские племена гор, услышав об этих волнениях, в свою очередь вступили в игру. Это был самый мрачный период анархии, какой только знала история Марокко; такие спокойные и обычно столь мирные города, как Фес, стали жертвой раздоров. В течение нескольких дней с минарета Большой мечети не было слышно призывов к молитве, целые кварталы были превращены в развалины и стали садами и огородами.

Султаны Феса и Марракеша не имели никакого веса. Наименее слабый из них, Мулай Зидан (1603–1628 годы), с трудом удерживал власть. Трижды его изгоняли и восстанавливали. Он так и не завоевал Фесское государство, которое осталось независимым. Будучи властелином Марракеша, Мулай Зидан успел все же построить в саадийском некрополе ту западную куббу, которая вызывает восхищение туристов своими пышными арабесками, сталактитами своего свода и резьбой на гробницах и тем не менее является произведением эпохи упадка. По словам Ж. Марсэ, между спокойным величием альмохадских мечетей, гармоничной, стройной красотой меринидских медресе и неумеренным богатством мавзолея саадийских султанов такая же дистанция, как между церковью в Бру и северным порталом Шартрского собора.

Начиная с 1626 года Фес подчинялся лишь главарям различных шаек или же на время покорялся одной из группировок, которые стремились присвоить себе верховную власть. В Марракеше Саадийцы продержались несколько дольше; последний из них, аль-Аббас, был убит в 1659 году.

Кандидаты на власть. В то время как династия постепенно умирала, Испания оккупировала марокканские порты, заботясь в первую очередь об обуздании корсаров. Выше мы видели, что Лараш был уступлен ей в 1610 году; в 1614 году испанцы построили крепость в устье Себу, чтобы лучше следить за городами на Бу-Регреге, Рабатом и Сале, где развивалось пиратство.

Эта крепость, которую испанцы назвали Сан Мигель де Ультрамар, а марокканцы — аль-Мамура, в настоящее время называется Мехдия. Как и португальские завоевания предшествующего века, этот захват христианами отдельных участков мусульманской территории вызывал гнев народа и служил благочестивым предлогом для удовлетворения некоторыми религиозными вождями своих честолюбивых замыслов.

Христианская опасность особенно сильно ощущалась на севере Марокко; поэтому здесь было более значительным противодействие в религиозной форме, которому, кроме всего прочего, благоприятствовали слабость и неспособность саадийских государей. Однако на юге также отмечались марабутские движения, хотя там они имели несколько меньший размах.

Первое из них было делом мелкого улема из Тафилалета — Абу Махалли. Получив образование в суфийской школе, он поселился около 1593 года в долине Сауры, приобрел там большую известность своим благочестием и стал считаться махди. Уступка Лараша испанцам побудила его к действию: он двинулся на Сиджильмасу, захватил ее, разбил войска, посланные против него Мулай Зиданом, перешел через Атлас и внезапно овладел Марракешем. Мулай Зидан, который не мог вернуть столицу собственными силами, бросил против него другого марабута, уроженца Атласа — Яхью ибн Абдаллаха аль-Хахи. Тот атаковал Марракеш. Абу Махалли был убит в самом начале битвы, а его голова была вывешена на крепостной стене Марракеша, где, как говорят, и провисела двенадцать лет (1613 год). Окрыленный успехом, Яхья ибн Абдаллах держал себя как хозяин и вел боевые действия до 1627 года. Тогда третий персонаж, до этого простой статист, Абу-ль-Хасан ас-Семлали, по прозвищу Абу Хассун, уроженец Массата, создал в Сусе и Анти-Атласе независимое государство, исчезнувшее только после победы Алавитов. Наконец, Для полноты картины следует упомянуть об алавитских шерифах Тафилалета, к которым мы еще вернемся.

На севере в борьбу против саадийских правителей Феса вступили три силы: морискская республика Рабата и Сале, марабут аль-Айяши и марабуты Дилы.

Республика Бу-Регрег. В результате восстания 1568 года мориски были изгнаны из провинции Гранада, но не из Испании: Филипп II и его советники не теряли надежды на их ассимиляцию. После сорокалетнего опыта Филипп III увидел, что ассимилировать их не удается, и в 1609–1614 годах издал серию указов об их изгнании. Все, кто не согласился отречься от своей веры, были вынуждены покинуть страну; они распространились по всему побережью Северной Африки от Туниса до Рабата, но главным образом на севере Туниса и на севере Марокко. В этом последнем районе они образовали две основные группы: одну в Тетуане, другую по обе стороны устья Бу-Регрега. В 1609 году в старинную крепость Абд аль-Мумина Рибат аль-Фатх, которая возвышалась над рекой на западе, пришли орначерос (выходцы из Орначоса, небольшого городка Эстремадуры); в 1610 году эмигранты из нижней Андалусии заселили и значительно расширили городок, прозябавший под стенами крепости. Сначала они жили в мире с Мулай Зиданом, власть которого простиралась до тех мест; султан надеялся найти среди них солдат и воспользоваться доходами, которые начинал приносить им морской разбой; действительно, орначерос, располагавшие довольно крупными капиталами, снарядили для каперства несколько судов с экипажами из ренегатов и различного рода авантюристов. Вскоре мориски решили, что их эксплуатируют, и начиная с 1627 года стали почти независимыми, в чем их поощрял марабут аль-Айяши. Они образовали олигархическую республику, которая то была связана с Сале, то ограничивалась собственно Рабатом; то она была сплоченной, то становилась жертвой жестоких междоусобных распрей, так как орначерос и андалусцы не всегда ладили друг с другом. В конце концов их независимость стала досаждать аль-Айяши, который с 1637 года и до своей смерти в 1641 году всячески преследовал их. К этому времени устье Бу-Регрега перешло под власть марабутов Дилы.

Эмигранты, поселившиеся на Бу-Регреге, не претендовали на власть в Марокко, и волновали их весьма противоречивые чувства: с одной стороны, они ненавидели христианскую Испанию, которая изгнала их, а с другой стороны, чувствовали себя довольно стесненно в чуждой им экономической и политической системе, к которой им было очень трудно привыкнуть. Вообще они держались в стороне от политической игры, которая велась вокруг них, чего нельзя сказать о марабутах, активно действовавших в том же районе.

Марабуты севера. Первым из них был Мухаммед ибн Ахмед аз-Зайяни, прозванный аль-Айяши. Это был образованный человек, учившийся у одного мистика из Сале; он стал бойцом Священной войны при Мулай Зидане и напал на Мазаган. В награду за рвение султан назначил его каидом Аземмура; однако вскоре он чем-то досадил своему господину и был вынужден бежать. Он засел тогда на равнинах Гарба, благоприятствовал независимости городов на Бу-Регреге, вел Священную войну против аль-Мамуры и Лараша и добился таким образом одобрения большей части марабутов этого района и даже всего Марокко. В 1637 году аль-Айяши поссорился с морисками, которых обвинял в поддержании подозрительных отношений с англичанами и испанцами; в 1641 году он даже захватил Рабат и Сале; но это была его гибель: мориски, бежавшие к марабутам Дилы, убедили их взяться за оружие; аль-Айяши был побежден и убит в 1641 году.

В конце XVI века марабуты Дилы, берберы санхаджа, основали завию близ нынешней Хенифры. Гостеприимные, справедливые, выступавшие часто как арбитры в спорах между пастушескими племенами Среднего Атласа и Мулуи, они мало-помалу распространили свое влияние на это воинственное население, получив вскоре в свое распоряжение прекрасную армию. При ее помощи они разбили в 1640 году саадийца Мухаммеда аш-Шейха аль-Асгара, который хотел уничтожить их зарождающееся могущество, а затем, в 1641 году, марабута аль-Айяши. Так они стали хозяевами всей северной части Марокко, но столкнулись с притязаниями алавитских шерифов Тафилалета, которые также стремились к экспансии. В конечном счете вопрос о наследии Саадийской династии решался между этими берберскими горцами, руководимыми марабутами, и жителями оазисов, находившимися под эгидой шерифов.

Европа и Марокко. Эти волнения отразились далеко не столь отрицательно, как это можно было бы предположить, на отношениях, издавна существовавших между Марокко и некоторыми европейскими державами. Действительно, то, что христиане теряли на ксенофобии и фанатизме, они с лихвой возмещали за счет соперничества. Тот или иной марабут, вознесенный к власти идеей Священной войны, как, например, аль-Айяши, в определенные моменты бывал весьма счастлив договориться с англичанами или голландцами и получить от них оружие для борьбы со своими марокканскими врагами. Таким образом, отношения между раздираемым смутой Марокко и европейцами принимали весьма различный характер в зависимости от обстоятельств и, само собой разумеется, в зависимости от заинтересованных лиц.

Испания была союзницей Саадийцев, когда им угрожали турки; Алжир пашей, сменяемых каждые три года, всецело занятый пиратством и своими внутренними раздорами, не представлял уже угрозы для марроканцев; испанский противовес им был уж ни к чему. Более того, Испания изгнала морисков, преследовала ислам, захватила Лараш и аль-Мамуру. Это, однако, не помешало аль-Мамуну обратиться в 1610 году к Испании, когда он пытался захватить Фесское государство, а Мулай Зидану — помышлять о бегстве в Испанию, когда он был вынужден отдать Марракеш Абу Махалли. В действительности Испания, поглощенная своей европейской политикой, не думала ни о завоевании Марокко, ни даже об становлении там зон экономического и политического влияния; она старалась лишь защитить свой атлантический флот от посягательств марроканских корсаров. Начиная с 1640 года она была уже не одна: Португалия, восстановившая свою независимость, снова стала контролировать крепости Танжер и Мазаган, в то время как Испания сохраняла за собой Сеуту, Лараш и аль-Мамуру. В 1661 году Танжер, который значился в приданом Екатерины Португальской, вышедшей замуж за Карла II Английского, перешел под британский контроль.

Франция хотя и была католической державой, но занимала в отношении Марокко иную позицию, нежели Испания. В сущности говоря, она играла еще довольно скромную роль, интересуясь не столько торговлей, сколько более или менее успешным выкупом пленных. Все же она была представлена марсельскими консулами, врачами, к помощи которых часто прибегали саадийские султаны, а также искателями приключений вроде Антуана де Сен-Мандрие, который, будучи объявлен вне закона во Франции, был агентом Франции в Марокко и строил там порты, или Филиппа Кастелана, который, перевозя морем товары для Мулай Зидана, увез с собой библиотеку и багаж шерифа; только из-за несчастного случая его корабль был захвачен в испанском порту, вследствие чего ни Франция, ни он сам не смогли вернуть захваченное имущество. Это досадное происшествие в течение многих лет лежало тяжелым бременем на отношениях Франции с южным Марокко. Однако в 1631 году Исааку де Разийи все же удалось подписать мир с шерифом, а в 1635 году с морисками.

В отличие от двух вышеупомянутых держав Англия вела с Марокко довольно активную торговлю, официальным образом через посредство «Варварийской компании», но главным образом, быть может, через посредство не слишком щепетильных коммерсантов, interlopers, которые поставляли оружие всякому, кто был готов платить за него хорошую цену, будь то мятежники вроде ас-Семлали, или законное правительство. Впрочем, англичане были озабочены не столько законностью торговли, только ее результатами, поэтому они вели переговоры с республикой Бу-Регрег и в то же время слали послов в Марракеш. Они были хорошо осведомлены обо всем, что происходило в Марокко; сообщения их путешественников и агентов относятся к числу лучших источников, которыми мы располагаем по этому периоду. Как и испанцам, им очень мешали пираты, вследствие чего им приходилось чередовать переговоры с блокадой.

Самая активная торговля велась все же не с Англией, а с Соединенными Провинциями. Активность и деловитость голландских купцов значили, конечно, очень много, но еще большее значение имела ненависть к Испании, которая сближала голландцев с марокканцами. Не случайно поэтому правительство Соединенных Провинций без колебаний официально поставляло Марокко суда, такелаж, пушки и порох в надежде, что все это будет использовано против Испании. Посредником во всех этих делах служила еврейская семья Паллаш. Голландцы, как и англичане, не были разборчивы в выборе партнеров: они ладили одинаково хорошо с Мулай Зиданом и марабутами Дилы. Иногда они также страдали от пиратства; поэтому в 1651 году они блокировали устье Бу-Регрега, а в 1654 году поручили Тромпу и Рюйтеру организовать крейсирование вдоль марокканских берегов.

II. Алавитская династия

Филалийские «шорфа». Алавитские шерифы, потомки аль-Хасана, сына Али и Фатимы, происходившие из небольшого арабского города Янбо на побережье Красного моря, появились в Тафилалете через несколько лет после того, как в долине Дра обосновались Саадийцы. Обстоятельства их прихода окутаны легендой; вместе с А. Террасом можно поставить вопрос, не следовали ли они за одной из групп арабов макиль. Как бы то ни было, они поселились в оазисе Тафилалет в начале XIII века ив течение нескольких столетий вели здесь скромное существование людей уважаемых, но не играющих никакой политической роли.

В период саадийской анархии и некоторое время спустя после смерти Мулай Зидана на Тафилалет стали притязать два могущественных марабута — ас-Семлали и Мухаммед аль-Хадж, глава завии Дилы. Тогда, стремясь сохранить свою независимость, филалийцы избрали им главой вождя алавитских шерифов Мухаммеда аш-Шерифа (1631 год). Ему кое-как удалось устранить угрозу со стороны обоих могущественных соперников, но он не смог помешать Мухаммеду аль-Хаджу укрепиться на путях, ведущих в горы, в Гульмиме на реке Герис и в Ксар-ас-Суке на реке Зиз и держать гарнизон в самом сердце Тафилалета. Быть может, упав духом, он отказался от власти, которую жители оазиса передали одному из его сыновей, Мулай Мухаммеду (1636 год).

Это был человек действия. Он начал с изгнания дилаитского гарнизона из Тафилалета (1638 год), затем стал искать возможности действовать дальше. Сдерживаемый дилаитами на севере, ас-Семлали на западе и пустыней на юге, он решил попытать счастья на северо-востоке, привлек на свою сторону воинственные племена Верхнего Тира, захватил Уджду, разграбил район Тлемсена и дошел даже до Лагуата. Турки вступили с ним в переговоры и добились, чтобы он не переходил за Тафну. Отныне он располагал обширной зоной влияния и выглядел как могущественный государь. В 1649 году люди Феса призвали его на помощь против дилаитов, господство которых становилось невыносимым. Он поспешил к ним на выручку, но не смог удержаться в городе при контрнаступлении марабутов Дилы и ни с чем вернулся в Тафилалет.

Мулай ар-Рашид. В момент гибели последнего Саадийца Марракешское государство, находившееся в руках каида племени шебанат, занимало ограниченное пространство между Высоким Атласом и Умм ар-Рбией; в Сусе и Анти-Атласе безраздельно господствовали Бу-Хассун ас-Семлали, а марабуты Дилы оставались хозяевами Фесского государства, хотя район Танжера, Гарб, Риф и даже Фес — Дждид были бы не прочь освободиться от их власти. На марроканской шахматной доске филалийцы представляли, очевидно, мелкую фигуру, тем более что правитель Тафилалета не только не мог рассчитывать на своего брата Мулай ар-Рашида, но имел все основания бояться его соперничества.

В 1659 году Мулай ар-Рашид поспешно покинул Тафилалет, чтобы искать убежища у традиционных врагов филалийцев, но ни дилаиты, ни кондотьер, сидевший в ее, не желали держать у себя слишком опасного гостя. Ему пришлось искать счастья в мятежной зоне Восточного Марокко, сначала в стране кебдана (между Мелильей и устьем Мулуи), затем у бану снаосен, где его первым шагам благоприятствовала поддержка шейха аль-Лавати и возглавляемого им братства, в котором он, несомненно, был видным лицом. В этот период во время энергичного выступления, которое стало достоянием легенды и искаженное воспоминание о котором увековечено в ежегодном празднике султана толба в Фесе, он убил богатого еврея из деревни Дар-Ибн-Мешаль (в горах бану снассен), который, возможно, играл в этой стране важную роль. Разграбив имущество этого еврея, он смог организовать свою партию и стал угрожать соседям. Легенда приписывает ему и другие убийства, а также конфискацию сокровищ, но все это, очевидно, только отголоски первой авантюры. Доподлинно известно, что на равнине Ангад, жители которой были заодно с ним, Мулай ар-Рашид одержал победу над братом, погибшим в этой битве (1664 год). С этого времени искатель приключений стал претендентом на престол. Возникла угроза Фесу, но Мулай ар-Рашид предпочел сначала обеспечить себе надежную базу и убежище в Тафилалете на случай поражения.

Отсюда он руководил своим первым походом против властителя Рифа — шейха Араса, который отказался его признать и враждебность которого могла расстроить его планы наступления на Фес. Потерпев поражение в борьбе с враждебными племенами, этот шейх обратился к торговле и предоставил английским купцам место в бухте Альбузем (аль-Меземма = Альхусемас). Французы тотчас же создали свою организацию для торговли с Рифом. Они довольно благосклонно смотрели на брак Карла II и Екатерины Португальской, давшей англичанам порт Танжер, на который притязала Испания (1661 год) и от которого за восемнадцать лет до того с презрением отказался Мазарини, но скоро испугались английских притязаний на стратегические пункты рифского побережья. Плавания Бофора и Нюшэза для разведки островов Альбузем, Заффаринских и устья Мулуи являлись, быть может, по мысли Кольбера, прелюдией к постоянному закреплению на марроканском побережье, как впоследствии на алжирском побережье в Джиджелли.

Неудавшиеся планы министра были подхвачены купечеством. По инициативе двух марсельских дельцов, Мишеля и Ролана Фрежюса, финансисты создали Альбуземскую компанию и получили от короля привилегию на торговлю, а также право заключать договоры с местными властями (1665 год). Но в тот момент, когда Ролан Фрежюс высадился в Альбуземе, могущество шейха Араса было сломлено решительным нападением Мулай ар-Рашида (март 1666 года). Шериф, который не мог пополнять свои запасы оружия и других товаров через западные порты, милостиво принял Ролана Фрежюса в Тазе. Восторженные рассказы хвастливого марсельца о своей миссии подчеркивали силу ар-Рашида, которую французская дипломатия постаралась тотчас использовать против англичан в Танжере. Зато расчеты на торговлю потерпели крах, так как промахи Ролана Фрежюса, действовавшего от имени Левантинской компании, созданной в 1670 году и сильно подозреваемой в шпионаже, вызвали недоверие шерифа, который сам построил в Альбуземе форт Альхусемас (1673 год), вскоре после этого захваченный испанцами, сделавшими его своим пресидио.

Мулай ар-Рашид отказался от предложений французов потому, что к этому времени он стал хозяином портов западного Марокко и был вынужден бороться против иностранного засилья. Спустя немного времени после разгрома шейха Араса он вступил в Фес, где и был провозглашен султаном (6 июня 1666 года). Основатель Филалийской династии одержал победу не благодаря поддержке религиозных братств, а вследствие превосходства своих войск. Влиянию марабутов он смог даже противопоставить влияние идрисидских шерифов, которые присоединились к нему и дали кадры для махзена.

Султан располагал еще только страной Ангад, районом Тазы, Тафилалетом, Рифом и Фесом. Трудные походы дали ему возможность изгнать отважного корсара Гайлэна из Гарба и района Танжера, где его поддерживали турки, а иногда и англичане; оттуда корсар ушел в Алжир (1669 год); султан разбил армию марабутов Дилы и разрушил их завию (1668 год), захватил Марракеш, где устроил резню шебанат (1669 год), овладел наконец крепостью Илиг (1670 год) и более чем на столетие подорвал могущество марабутов Суса.

В Сале султан нашел хорошо организованных пиратов, которых счел нужным не уничтожать, а использовать в своих интересах. Морские экспедиции Жана д'Эстре и Шато-Рено, блокада и бомбардировка Сале и пленение нескольких корсаров не изменили его намерений, так же как никакие переговоры не заставили его освободить рабов-христиан.

Несмотря на кратковременность царствования, целиком заполненного сражениями, Мулай ар-Рашиду удалось возвести целый ряд сооружений. По стратегическим соображениям он построил в четырех километрах от Феса глинобитный мост через Себу, имевший восемь неодинаковых пролетов общей длиной 150 м, укрепил стены Фес аль-Бали и построил касбу Хемис (ныне Шерарда), предназначенную для укрытия шерага восточного Марокко, которых он сделал племенами гиш. Кроме того, в Фесе, видимо являвшемся его любимым местопребыванием, вместо одного старого медресе, якобы оскверненного развратом учащихся, он возвел медресе аш-Шерратин, архитектура и декор которого, несмотря на все их очарование, уже далеки от меринидской безупречности.

Султан редко жил в Марракеше. Когда однажды он находился там для подавления мятежа племянника, конь, на котором он сидел, помчался в сады Агдаль и ударил его о дерево. Он умер в возрасте 42 лет (1672 год).

Мулай Исмаил. Немногие из султанов пользовались у христиан такой громкой славой, как брат Мулай ар-Рашида — Мулай Исмаил, наследовавший ему в возрасте 26 лет. Этот властный государь, которому в течение долгого царствования (1672–1727 годы) удавалось держать Марокко в узде, обязан своим престижем отнюдь не высоким понятиям о монаршем долге. Распространению его славы скорее способствовали постройки «марокканского Версаля», гаремные похождения, неисчислимое потомство этого неутомимого производителя и особенно его планы женитьбы на французской принцессе. Все это порождало легенды, условная живописность которых до сих пор оказывает свое воздействие на историков.

Воспроизвести его облик довольно легко не только трудам его историографов, но и благодаря свидетельству европейцев, которые жили в Мекнесе, как Муэтт проведший в плену одиннадцать лет (1670–1681 годы), или приезжали туда либо для выкупа пленных, как П. Бюно в 1703 году, либо с дипломатическими поручениями, как француз Пиду де Сент-Олон в 1693 году. В 35 лет он показался Муэтту «довольно высоким, но очень худым», хотя с виду и толстым из-за своих одежд, е продолговатым лицом светлого шатена и «довольно складными» чертами, с длинной «немного раздвоенной» бородой и «довольно мягким» взглядом. Двадцать три года спустя П. Бюно отмечает худощавость его лица, раздвоенную поседевшую бороду, а также темный цвет кожи с белым пятном у носа, жгучие глаза и могучий голос. В молодости Мулай Исмаил скакал на коне, держа одной рукой сына, а другой размахивая копьем. В возрасте почти шестидесяти лет он вскакивал на коня одним прыжком.

Все современники отмечают его вспыльчивость, жестокость и корыстолюбие. Всякая неудача, даже простое противоречие заставляли его меняться в лице и придавали ему дикий вид. Всем были известны ужасные последствия его гнева, поэтому слуги приближались к нему весьма осторожно. Перед Пиду де Сент-Олоном он предстал покрытый кровью своей жертвы, которую убил ножом. Посол Сент-Аман утверждал, что только его присутствие помешало шерифу снести голову рабу, а П. Бюно говорил, что такие казни были для него развлечением. Он страстно любил деньги, грабил евреев, душил налогами своих подданных и не отступал перед преступлением, чтобы отнять имущество. При этом он не был расточителен, «сам заботился о подковах и гвоздях для ковки своих лошадей, следил за расходованием пряностей, лекарств, масла, меда и других мелочей, хранившихся на складах»; это заставило Муэтта, который был подданным короля, не любившего экономить, говорить, что такое занятие «больше подходит бакалейщику, нем великому властелину».

Этот могущественный дикарь обладал огненным темпераментом. К нему можно полностью отнести слова старухи, сказанные Кандиду о всех марокканцах: в его жилах вместо крови течет купорос и он неистово любит женщин. У него было их множество. В серале Дар аль-Махзена жили пятьсот женщин всех цветов кожи и разного происхождения, которые проводили время в уходе за своим телом и в праздности, ожидая своей очереди удовлетворить прихоть господина. Когда обитательнице сераля Дар аль-Махзена исполнялось тридцать лет, ее переводили в старый сераль Феса или Тафилалета. Султанша Зидана, этот темнокожий мастодонт, пользовалась большим доверием шерифа. Высоко ценилась также одна молодая англичанка, принявшая ислам. Несмотря на все старания, шерифу так и не удалось включить в свою коллекцию ни одной француженки. Мулай Исмаил очень гордился своим потомством. Он охотно показывал ребятню, родившуюся за год и наполнявшую дворы его дворца. Говорили, что у него было семьсот сыновей и бесчисленное множество дочерей. Часть его детей воспитывалась в Сиджильмасе. Человек столь сильного темперамента находил удовольствие и в войнах; он не щадил себя и отличался лихой отвагой. При всем этом Мулай Исмаил не был заурядным воякой. Живой ум, быстрая и точная реакция, пылкая набожность, доходящая до прозелитизма, неистощимая энергия, презрение к роскоши и чревоугодию, повышенная забота о национальной независимости и экономическом развитии страны — вот те основные черты, которыми он отличался от своих современников — Карла II Испанского и Якова II Английского.

Покорение Марокко. Шерифу, естественно, пришлось завоевывать свое государство острием меча, употребив на это пять лет. К семейным междоусобицам, когда против него поднялись его брат Мулай аль-Харран в Тафилалете и племянник Ахмед ибн Махрез в Марракеше и Сусе, прибавились набеги отважного корсара Гайлана и турецкие интриги в поддержку его соперников.

Опираясь на Фес, правителем которого он был в момент провозглашения султаном, Гарб, Риф и район Тазы, он завоевал Марракеш (4 июня 1672 года), подавил восстание в Фесе, победил близ аль-Ксара Гайлана, который погиб таинственным образом, затем предпринял новую кампанию против южного Марокко и Атласа, поднявшихся по призыву Ибн Махреза. После двухлетней осады шериф штурмом взял Марракеш и отдал его на разграбление (июнь 1677 года). Марракеш не ускользал более из рук султана, но утратил с этого времени значение столичного города, а материалы его разрушенных зданий использовались для строительства дворцов в Мекнесе.

Однако спокойствие не было полностью восстановлено. Еще двенадцать лет Ибн Махрез и аль-Харран волновали Сус. Их смерть и падение Таруданта, всех жителей которого он перебил, обеспечили власть шерифа (март 1687 года). Ему пришлось также подавить восстания берберов, вызванные при поддержке турок одним из потомков марабутов Дилы в Тадле и западных провинциях, проникнуть в Тафилалет, переселить в район Уджды арабские племена шебанат и включить их в свое войско, разгромить бану снассен, которые не оценили такого соседства, и, наконец, сокрушить племена в верхнем течении Мулуи.

Потребовалось почти четверть века военных походов, чтобы покорить Марокко, которое более уже не шелохнулось.

Черная армия абидов и муджахиды. Чтобы держать страну в руках и бороться против христиан и турок, шериф создал армию из солдат, завербованных среди негров Судана, на верность которых он мог положиться.

Аль-Мансур уже привлекал черных рабов в регулярную армию, которая состояла в основном из отпущенных на волю христианских пленников и андалусских ренегатов. У ар-Рашида произошло столкновение с царем бамбара Сегу, который принял одного из его соперников из Суса Али ибн Хайдара (Бу Хассуна?), и поэтому он не смог получить солдат из Томбукту. В то же время Ибн Хайдару удалось собрать в Судане несколько тысяч негров и вторгнуться во владения султана. При известии о смерти ар-Рашида он отпустил своих солдат в Сус. Из них-то Мулай Исмаил и создал ядро своей черной гвардии. Возможно, что впоследствии, использовав сохранившиеся списки, он старался заполучить потомков негритянских солдат аль-Мансура.

Рекрутов он не сразу посылал в сражения, а направлял сначала в Мешра ар-Ремель (близ Себу, между Мекнесом и Сале), который был превращен в настоящий лагерь войскового ремонта. Основная задача этих молодых солдат заключалась в том, чтобы производить на свет детей. Маленькие негритята рождались «детьми армии». В возрасте десяти лет, то есть при наступлении половой зрелости, их приводили к султану. Это представление повторялось регулярно начиная с 1688–1689 года. Затем начиналось их обучение ремеслу, и в течение следующих двух лет мальчики приобретали профессию погонщика мулов или каменщика. С четвертого года обучения начиналось изучение военного дела: сначала верховой езды, затем стрельбы из лука и мушкета. В то же время молодых негритянских девушек учили вести хозяйство, а самых красивых из них обучали музыке. В пятнадцать лет дети армии включались в ее подразделения и вступали в брак. Их сыновья в свою очередь предназначались для армии, а дочери — для брака с негритянскими солдатами или для обслуживания сыновей шерифа.

В ожидании, пока Мешра ар-Ремель будет давать ежегодные контингенты, Мулай Исмаил пополнял свою армию путем регулярных наборов солдат в Томбукту и совершал набеги на сахарские племена с целью захвата рабов и невольников.

Черные солдаты получили из-за своего происхождения название «рабы» или в просторечии «негры» (абид). Поскольку они приносили присягу на сборнике хадисов аль-Бухари, их называли абид аль-Бухари, или «бвахер», если, конечно, такое объяснение, приводимое Удасом, не основано на ошибке в транскрипции.

Сахарские негры и солдаты, родившиеся в Мешра ар-Ремеле, составляли регулярную армию, не имевшую корней в стране и слепо преданную своему повелителю. Общая численность этой армии достигала 150 тысяч человек, из которых 70 тысяч находились в Мешра ар-Ремеле и 25 тысяч — в Мекнесе, составляя личную гвардию шерифа; остальные стояли гарнизонами в касбах. Эта армия принимала участие во всех крупных походах, к большому удовлетворению султана, который предоставил рабам (абид) и невольникам (харатин) право приобретать земельную собственность (1697–1698 год).

Эта профессиональная армия вскоре стала понимать, что является единственной организованной силой в Марокко. Черные преторианцы начали торговать своим могуществом и порывались руководить политикой; однако ценность их уменьшалась, и к концу XVIII века они превратились лишь в личную охрану султана. Помимо негритянской армии, Мулай Исмаил организовал по-военному пиратов атлантического побережья, приставив к ним отряды черных рабов; под предлогом борьбы с христианами эти бандиты грабили окрестности портов и под предводительством таких смелых вождей, как аль-Айяши или Гайлан, время от времени образовывали группировки, способные противостоять султану. Включив эти отряды «волонтеров веры» (муджахидун) в состав регулярной армии, шериф как будто выполнял требования непримиримых мусульман, но, говоря по правде, он рассчитывал с помощью этих войск освободить марокканские порты от христианской оккупации и турецкого влияния.

Кроме того, в армии Мулай Исмаила был некоторый процент ренегатов, о которых до нас дошло мало сведений, если не считать того, что сообщает один из них, англичанин Томас Пеллоу. Из этих солдат формировались специальные подразделения, лишь изредка стоявшие гарнизоном в Мекнесе; ни один из них не достиг высоких должностей в махзене, как это было во времена Саадийцев.

Большая часть этой значительной постоянной армии находилась вне городов в изолированных касбах. Чтобы держать в руках еще находившуюся в брожении страну, Мулай Исмаил прибегал к системе укрепленных опорных пунктов с постоянными гарнизонами; он использовал существовавшие ранее касбы и, согласно аз-Зайяни, построил 76 новых. По А. Террасу, эти касбы делились на три категории: те, которые находились в мятежных зонах (в частности, в Среднем Атласе) и наблюдали за этими районами; те, которые располагались вдоль главных путей сообщения (дороги из Тазы в Уджду, из Феса в Тафилалет, из Феса в Марракеш и т. д.); наконец, те, которые служили казармами для черных рабов, по соседству с некоторыми крупными городами.

Священная война и борьба против турок. Мулай Исмаил энергично возобновил политику «реконкисты», прервавшуюся со смертью аль-Айяши (1641 год). Он отнял аль-Мамуру у испанцев и нашел там сто пушек (1681 год), а также чуть было не вступил в Танжер. После нескольких лет колебаний англичане попытались выйти за стены города, где они задыхались. Однако Лондон не признавал политики силы, связанной с крупными расходами и не обеспечивающей верных прибылей. Ряды «танжерского полка» сильно поредели в результате его подвигов и пополнялись случайными рекрутами. Губернаторы торговали своим постом; офицеры занимались спекуляцией или подделкой списков на жалованье солдат; голодавшие и не получавшие вовремя причитавшегося им жалованья солдаты дезертировали или бунтовали. Основной результат Коммунальной хартии 1668 года, приравнявший Танжер к английским городам, заключался в том, что муниципальные советники получили возможность обеспечить себе привилегии в области торговли. Порт, защищенный прочным молом, мог бы служить безопасной базой для английского флота. Торговля, стимулируемая французскими беженцами, изгнанными из Кадиса, могла бы быстро достигнуть расцвета, но этому мешала нехватка наличных денег, да и создание крупной марокканской компании потерпело неудачу вследствие оппозиции купцов Танжера и губернаторов-взяточников, боявшихся, кроме того, конкуренции других магрибских портов. Осада города Мулай Исмаилом в 1679 году нанесла торговле тяжелый удар и заставила англичан отказаться от возведения укреплений за стенами города (апрель 1681 года). В Лондоне палата общин боялась, как бы гарнизон Танжера, этот рассадник «солдат папистов», не предоставил в распоряжение короля Карла II войска для совершения государственного переворота, направленного против парламента, и ответила отказом на просьбу правительства о помощи «до того времени, когда она убедится в отсутствии явной опасности, угрожающей со стороны папизма». После отказа парламента король вынужден был жить на субсидии Людовика XIV и не хотел расходовать свои средства на Танжер. Он приказал эвакуировать город, предварительно разрушив в нем все, включая даже большой мол (5 февраля 1684 года). Английское общественное мнение с удовлетворением встретило это решение, которое отдавало порт шерифу, а не европейским конкурентам. Войска Мулай Исмаила могли считать, что осада 1679 года и их последующие атаки были действительной причиной ухода англичан. В разрушенном городе шериф поселил жителей Рифа. В 1689 году «волонтеры веры» взяли Лараш, а в 1691 году — Арсилу. Атлантическое побережье, за исключением занятого португальцами Мазагана, было почти полностью очищено от христиан.

На средиземноморском побережье оставались еще пресидио (крепости) Мелилья, Сеута, Пеньон де Альхусемас и Пеньон де Велес. Испанские гарнизоны, как и гарнизон Танжера, были предоставлены самим себе; они плохо оплачивались, плохо снабжались и эксплуатировались своими губернаторами; они не смогли прорвать блокаду шерифских войск, но и не дрогнули перед их многочисленными атаками. Напрасно Мулай Исмаил, желая показать свое твердое намерение взять город, воздвиг напротив Сеуты рибат с дворцом для военачальника и мечетью. Его внимание вскоре отвлекли новые серьезные заботы, а последовавшая за его смертью анархия спасла город.

Его политику определяла не столько война против христиан, сколько борьба против турок в Алжире. Благодаря «волонтерам веры» туркам не удалось проникнуть в Марокко через порты Гарба, но на востоке шерифу пришлось довольствоваться менее значительными успехами, так как его черная армия уступала алжирскому войску. Султану было известно, что турки поощряют восстания в Магрибе. Чтобы запугать их, он дошел до Джебель-Амура, но турецкая артиллерия обратила в бегство арабские вспомогательные войска, и Мулай Исмаилу, как и его брату ар-Рашиду, пришлось признать Тафну границей между двумя территориями (1679 год).

После окончательного покорения Суса Мулай Исмаил снова выступил против турок, на этот раз совместно с беем Туниса, но союзники не сумели координировать своих действий и потерпели поражение один за другим (1692 год). Его сыну Зидану, управлявшему провинцией Таза, после нескольких набегов удалось овладеть Тлемсеном, но он не сумел развить своего успеха. Шериф отверг его тактику и принял на себя командование армией, которая дошла до долины Шелифа, где и была разгромлена. Мулай Исмаил, будучи ранен, едва не попал в руки турок, которые принесли в Алжир три тысячи голов шерифских солдат (28 апреля 1701 года). Но он все же не отказался от своих планов. Оградив себя от опасности вторжения крепостями, прикрывавшими его восточную границу, Мулай Исмаил не терял надежды перенести войну в самое сердце Алжирского регентства, проникнув туда с юга. Один из его сыновей уже занял район Айн-Махди (к западу от Лагуата), а один из племянников разместил гарнизон в Бу-Семгуне (между Айн-Сефрой и Жеривилем) (1710–1713 годы). Мятежи янычар и восстания племен облегчали вторжение, но внимание шерифа из-за междоусобиц его сыновей было приковано к Марокко, и он не смог воспользоваться этим случаем.

Торговля и внешние сношения. Заботясь о защите целостности Марокко против посягательств христиан и турок, Мулай Исмаил проявлял не меньшую заботу и о развитии его экономики. «Он желает, — писал о нем один французский резидент, противопоставляя его предыдущему шерифу, — увеличения числа своих подданных и умножения их богатств путем торговли, предпочитая ее пиратству, которым они в прошлом занимались с большей настойчивостью, чем теперь». Действительно, корсары Сале и Тетуана, малочисленные и плохо вооруженные, беспокоили лишь мелкие суда. «В Сале частные лица, имевшие ранее по десять-двенадцать судов, не имеют ни одного, — утверждал консул Ж. Б. Эстель в 1699 году, — так как, когда они возвращались с добычей, король Марокко всегда находил какой-нибудь предлог, чтобы завладеть ею».

Для марокканской экономики торговля имела более важное значение, чем для Алжира и даже Туниса. Шериф был заинтересован в ней тем более, что получал 10 процентов со всех ввозимых и вывозимых товаров и до 25 процентов с торговли воском.

Сведения, собранные Пиду де Сент-Олоном во время его миссии, содержат некоторые подробности о торговле 1693 года. Евреи и христиане располагали тогда фактической монополией. Сале и Тетуан являлись «наиболее посещаемыми местами, откуда было легче всего вывозить товары». Торговый оборот Сафи и Агадира был меньше и питался за счет Тафилалета и Суса. «Город Фес был как бы общим складом для всей Берберии». Это был оживленный центр перераспределения товаров, где торговали до пяти тысяч евреев. В приморских уродах вырабатывался самый лучший в Берберии красный сафьян.

«Испания торгует кошенилью и вермильоном. Англия — сукнами и гвинейскими каури, то есть раковинами, которые в этой стране служили разменной монетой. Голландия ввозит в Берберию сукна, полотно, различную бакалею, железную проволоку, латунь, сталь, ладан, киноварь, зеркальца, муслин для тюрбанов, а иногда оружие и другое военное снаряжение. Италия поставляет квасцы, серу и множество мелких глиняных изделий, которые делаются в Венеции. Из Леванта туда поступают шелк, хлопок, аурипигмент, ртуть, реальгар и опиум». Англичане и голландцы хранили свои товары в Кадисе, где их затем грузили на португальские суда.

«Универсальный словарь торговли», изданный Савари де Брюслоном, позволяет дополнить эти данные для первой четверти XVIII века. Мавры и евреи получали с христианских складов на побережье европейские товары, которые они распределяли между своими представителями в Фесе, Мекнесе, Марракеше, Таруданте и Илиге. Мекнес оставался главным рынком зерна, кож и воска. Излишки товаров, ненужные этим пяти городам, направлялись в Тафилалет, «где арабы давали в обмен на них «тибир», или золотой песок, индиго, страусовые перья, финики, иногда немного слоновых бивней, иначе называемых слоновым клыком». С Суданом поддерживалась оживленная караванная торговля.

Консулами и христианскими купцами часто бывали авантюристы, эксплуатировавшие как своих единоверцев, так и местное население. Муэтт, который близко сталкивался с ними, обвиняет их в том, что они покупали у корсаров добычу, которая не находила сбыта в Марокко, для перепродажи ее в Европе в четыре раза дороже. Кроме того, они пускали в оборот деньги, полученные на выкуп пленных, и оставляли этих пленных в кандалах, заверяя их родственников, будто ведут переговоры с султаном.

В конце XVII века французская торговля занимала в Марокко первое место и поощрялась шерифом. Спесь и грубость Людовика XIV испортили положение, которое могло бы стать исключительно благоприятным при наличии некоторой ловкости и такта. Сразу же после прихода к власти Мул ай Исмаил обещал представителю короля, что корсары не посмеют больше нападать на французские корабли, что он предоставит «возможность вывозить из его страны все то сырье, на которое был наложен запрет его братом, в частности медь и чугун», и что он будет благоприятствовать выкупу пленных. В течение последних двадцати лет XVII века христианнейший король и шериф обменивались посольствами, которые Людовик XIV обрек на неудачу своей дипломатией престижа.

В 1682 году Мухаммед Тамим привез проект мирного договора сроком на шесть лет, который, между прочим, гарантировал французам свободу мореплавания и торговли. Шериф уже намеревался его подписать, когда к нему прибыл посол — кавалер де Сент-Аман — в сопровождении столь скромной свиты, что это принимало оскорбительный характер. Сент-Аману было поручено требовать внесения в договор изменений, полностью искажавших его первоначальный смысл. Что же касается выкупа марокканских пленников, за каждого из которых Мулай Исмаил предлагал одного христианского пленного и 300 ливров, то Кольбер, озабоченный главным образом укомплектованием гребных команд для галер, предлагал своему посланцу проявить «всяческую ловкость, чтобы избежать ответа на этот вопрос». 14 декабря 1682 года султан ратифицировал мирный договор, но без дополнений, предложенных Сент-Аманом. Естественно, что вопрос о пленных не был решен.

Второе посольство Мухаммеда Тамима было задержано в Тулоне по соображениям пустой процедуры; затем Версаль безуспешно пытался устрашить Марокко крейсированием его берегов. Христианнейший король и шериф упорствовали в своей гордости, причем последний соглашался вести переговоры только с послами, а не с торгашами, а король стремился заставить повелителя варваров признать свое превосходство. Впрочем, в начале 1693 года Людовик XIV согласился послать в Мекнес дворянина своего двора Пиду де Сент-Олона, переговоры которого ни к чему не привели. От этой неудачи пострадали как влияние Франции, так и ее торговля.

Победы Людовика XIV над коалицией благоприятствовали возобновлению переговоров. Адмирал Бен Айша, ставший на сторону Франции, после того как он долгое время был человеком англичан, прибыл ко двору короля, где стал модной персоной (1698 год). Одна знатная дама проявила по отношению к нему значительно меньше упрямства, чем король по отношению к шерифу. Марокканец, не согласившийся на уступки, которые ему были сделаны в вопросе об обмене пленными, вернулся, ничего не добившись. Мулай Исмаил был недоволен и высказал это без всяких обиняков. Он упрекал короля за то, что тот отказался от обязательств, принятых от его имени вице-адмиралом д'Эстре. «Бен Айша должен был бы вернуться, — писал он королю, — …так как нам ее надо ничего вашего… Мир или война с вами не имеют для нас никакого значения». Однако он не прервал отношений. Более того, для восстановления желательного ему союза с Людовиком XIV Мулай Исмаил выразил желание жениться на внебрачной дочери короля, красавице принцессе де Конти, которую ему очень расхваливал Бен Айша и которой он гарантировал возможность исповедовать ее религию. Двор насмехался над этим предложением, ирония которого была непонятна Мулай Исмаилу, и ему довольно нагло ответили, предложив принять христианство.

Поражения французского флота и его упадок в начале XVIII века были выгодны англичанам, которые обосновались в Гибралтаре. Испанская политика короля отдаляла шерифа, мечтавшего о возвращении Сеуты. Тем не менее тринитарии и отцы милосердия пытались продолжать в Мекнесе бесконечные переговоры о выкупе пленных, но вскоре у них возник конфликт с французским консулом в Сале. В 1712 году удалось произвести обмен только двадцати человек. После отъезда монахов положение продолжало ухудшаться. Торговля перешла в руки бежавших из Лангедока гугенотов, которых обвиняли в том, что они покровительствовали англичанам и голландцам в ущерб «французской нации». Один из них принял ислам и стал губернатором Сале. Лишенные всякого веса в результате влияния на шерифа «религиозных деятелей», оба консула стали в конце концов представлять только самих себя и были вынуждены покинуть Сале (1710 год) и Тетуан (1712 год). В течение более чем сорока лет Франция не имела своего представителя в Марокко, что позволило Англии занять первое место в марокканской торговле.

Людовик XIV, пишет Арди, проявил «неумение, непонимание людей и событий в Марокко, а также недостаток уважения и элементарной осмотрительности», в противоположность «лояльности» шерифа. Гордость короля была удовлетворена ценой гибели французской торговли.

Мекнес. Как и Людовик XIV, которому он, говорят, подражал (хотя и начал работы в Мекнесе задолго до того, как узнал о великолепии Версаля), Мулай Исмаил был одержим страстью к строительству. Властители доказывают подданным и потомству свое могущество, возводя постройки. Шериф, ненавидевший Фес и Марракеш за их мятежи, хотел создать достойный его город. Он выбрал красиво расположенный на возвышенности Мекнес, где воды реки поддерживали свежесть и зелень. Город возвышался посреди плодородных равнин, господствуя над выходами из Среднего Атласа и Зерхуна. Шериф не создавал его заново. Здесь уже был «Мекнес оливковых деревьев» (Микнасат аз-зитун), получивший свое название от крупного зенатского племени микнаса, — город с ничем не примечательным прошлым. Укрепленный, быть может, альморавидами и заброшенный первыми альмохадами, он стал богатеть в XIII веке благодаря развитию торговли. Мериниды построили здесь касбу, мечеть (1276 год), завию, караван-сараи, канализационную систему и мосты, а затем, в середине XIV века, медресе Бу-Инания, чарующее своим порталом с двустворчатыми дверями, покрытыми бронзой и ажурной резьбой, и своим граненым куполом над входом. В начале XVI века Лев Африканский превозносил фруктовые сады и поля Мекнеса, изобилие воды, удобство расположения и значение его рынков. Но подлинным творцом его был Мулай Исмаил.

На строительстве шериф использовал не 25 тысяч, а самое большее две тысячи христиан, около 30 тысяч осужденных судом за различные преступления, а также пленных, захваченных в борьбе с мятежниками, и рабочих, регулярно поставляемых племенами в порядке барщины. Он, несомненно, использовал также молодых негров, проходивших третий год обучения.

С пленниками обращались очень жестоко. На заре их выводили из подземелий и выстраивали, назначая на работы, под руководством негров, которые не скупились на удары дубинками. Одни из них «ударами тяжелейших кирок» разрушали старые стены, другие смешивали и набивали между двумя досками «глину с песком и известью, которая становилась твердой после добавки в нее небольшого количества воды», и делали стену из этого «месива» вместо каменной кладки. Их изнуряла переноска материалов, перекладины стремянок ранили им ноги, а веревки блоков — руки. Бывали случаи, когда пленники, приставленные к — печам для обжига извести, сгорали заживо.

Шериф был безжалостен. Муэтт рассказывает, что он застрелил одного бретонца, «который минутку передохнул», и за ту же провинность дважды пронзил пикой другого раба. Не лучше шериф относился и к своему собственному персоналу. «При посещении в 1696 году строительства ему показалось, что оно идет недостаточно быстро; он немедленно вызвал Альказа аль-Малека… и хотя тот был одним из первых при его дворе, пользовался его доверием и управлял строительством, он начал изливать на него свой гнев и после того, как собственноручно избил его, приказал дать ему еще пятьсот ударов кожаными ремнями». В другом случае он разбил о голову начальника стройки кирпичи, которые показались ему слишком тонкими. Впрочем, он, не колеблясь, брал в руки кирку и подавал пример в работе.

Строительство Мекнеса велось массой людей, порабощенных деспотизмом властителя. Результатом было не столько произведение искусства, сколько монументальная громада. Мулай Исмаил не внес существенных изменений в планировку старого города Мекнеса. Тем не менее он построил там несколько мечетей, как, например, мечеть Баб-Бердаин на северной окраине города, снес южный квартал, который мешал его будущим постройкам (площадь аль-Хедим [площадь Развалин] хранит в своем названии память об этих разрушениях), и построил еврейский квартал (меллах), который составил западное предместье мусульманского города.

Имперский город, город в полном смысле этого слова который после завершения строительства был обнесен стеной в 25 км в окружности, возник к югу от старого городa: Сначала Мулай Исмаил построил на месте меринидской касбы и снесенного им квартала компактный дворец (Дар Кебира). Три стены закрывали его на северо-востоке. Первая, самая низкая, имела на обоих концах квадратные башни; по второй, средней высоты проходила тропа для дозорных; третья, защищавшая сераль, была самой высокой. С других сторон он был закрыт только одной стеной. Это был не дворец, а скорее город, от которого ныне сохранились лишь беспорядочные, но порою величественные развалины. По словам аз-Зайяни, главное строение состояло из двадцати павильонов, «красивые квадратные башни которых, крытые зеленой черепицей», возвышались над местностью. Неподалеку было четыре больших павильона, расположенных друг против друга. Кроме того, было две мечети — мечеть Цветов и мечеть Лаллы Авды.

На юго-запад от этого ансамбля Мулай Исмаил впоследствии разбил сады, обнесенные стеной и окруженные постройками. Южнее этих садов позже был построен еще один комплекс дворцов, часть которых, реставрированная в XIX веке, образует нынешний Дар аль-Махзен. Наконец, к западу от Дар Кебиры был построен город садов (Мадинат ар-Риад), предназначенный для высших чиновников махзена. От него сохранились только восхитительные ворота Баб аль-Хемис, «подковообразный проем которых обрамлен черными угловыми камнями и зеленой мозаикой; над ним фриз с черными надписями курсивом; все эти украшения резко выделяются на кирпичном фоне. По обеим сторонам от ворот было два бастиона, один из которых разрушен».

Эти четыре крупных ансамбля дополнялись многочисленными пристройками, службами и угодьями: касбами для подразделений черных войск; «обширными лугами, или «агедаль», которые служили для военных парадов и где паслись также стада султана; …большим бассейном, напоминавшим водные зеркала Марракеша», наконец, многочисленными складами и конюшнями. До нашего времени сохранились столбы и аркады величественного здания, которое можно принять за большие конюшни и которое, очевидно, служило складом зерна. Настоящие конюшни с двойным рядом аркад протяженностью в три четверти лье и с питающим их каналом показались П. Бюно самой красивой частью дворца. За лошадьми ухаживали конюхи-мусульмане и подручные из христиан. Помимо конюшен, у султана был зверинец, где он ради потехи натравливал львов и волков (?) на собак.

Шериф любил показывать свои владения почетным гостям. Англичанин Джон Уиндус, который оставил нам рассказ о миссии коммодора Стюарта в 1720 году, любовался обилием мозаик, перспективой зданий, «красивой, величественной и простой», складами оружия, кубами, резиденцией двух фавориток, или «куполом его величества» (Куббат аль-Хадра), террасой над садами, тянущейся на полмили, шорными и оружейными мастерскими и особенно зданием, построенным на римских столбах, взятых из развалин Волюбилиса (?). Во время прогулки гостей угощали фруктами и сладостями.

Последней постройкой шерифа были «Ворота Мансура, обращенного христианина» (Баб Мансур аль-Ульдж), законченные его сыном. Это самые величественные ворота Мекнеса. По обе стороны подковообразного слегка стрельчатого пролета-исполина находятся два бастиона, поднятые на аркадах. С той и другой стороны возвышаются высокие колонны. «Преобладающий мотив — завитки, рельефно выступающие на плоском фоне из мозаики, покрытой золотисто-зеленой глазурью. Вдоль верхнего фриза тянется широкая красивая надпись черным курсивом, выше которой расположен ряд мерлонов. Ансамбль полон величия, хотя его пропорции тяжелы, а плоскости неровны» (П. Рикар).

Управление шерифа. Железная воля, которую Мулай Исмаил проявил при освобождении территории и строительстве Мекнеса, нашла свое отражение и в его методах управления. Все вопросы он решал единолично, не терпел никаких противоречий и не уважал ничего, кроме собственного желания. В его царствование Марокко и биляд аль-махзен почти совпадали, так как даже племена Высокого Атласа в отдельные моменты признавали его власть.

«Ваш король Людовик, — сказал он как-то послу Людовика XIV, — управляет людьми, а я управляю скотами». Поэтому порядок он поддерживал при помощи террора. Конфискации оружия и коней, земли, превращенные в пустыню его солдатами, массовые экзекуции — таковы его излюбленные методы проявления власти. Впрочем, он был всегда готов вести переговоры с противником, которого только что подверг огню и мечу и в случае нужды принимать его к себе на службу, как он поступил, например, с дилаитами. Безжалостный в расправах, он умел предупреждать восстания, поставив мятежные районы под надзор гарнизонов в 400–3000 человек, размещенных в касбах, содержание которых возлагалось на племена.

Эти касбы были самостоятельны; они строились па свободных участках, имели склады и мечети, иногда бывали окружены двумя стенами, из которых внутренняя охватывала здания, а наружная в случае опасности служила укрытием для окрестного населения. Начальник поста отвечал за спокойствие в зоне, порученной его надзору. В стране таким образом дарила полная безопасность. «Любой еврей или любая женщина, — уверял аз-Зайяни, — могли пройти от Уджды до уэда Нун, и никто не спросил бы их, откуда и куда они идут».

Враждебным действиям марабутов, которых поддерживали турки, Мулай Исмаил противопоставлял влияние шерифов, среди которых он, как и ар-Рашид, выбирал своих советников. Единственным марабутом, пользовавшимся его благосклонностью, был марабут из Уэззана, впрочем также шериф, которого он назначил наместником этого города.

Преемники Мулай Исмаила. Махзен Мулай Исмаила представлял собой довольно громоздкое здание, которое покоилось исключительно на его воле. Его царствование еще не кончилось, как мятежи сыновей возвестили о развале этого здания. Империя задыхалась от суровой дисциплины; поэтому сразу же после смерти Мулай Исмаила (1727 год) рухнуло все, что было создано с таким трудом. Вновь ощетинились марабуты и турки, племена достали оружие и коней для организации восстании, пленники побросали кирпичи на последних стройках Мекнеса.

Абиды в это время выступали как хозяева положения. Они провозгласили султаном одного из сыновей шерифа Мулай Ахмеда ад-Дехби за его щедрость и согласие с производимыми ими убийствами наместников. Вскоре они заменили султана его братом Абд аль-Маликом, которого, однако, свергли, как только он показался им скупым, а также потому, что он искал против их союза с арабами удайя и берберами Среднего Атласа. Ад-Дехби вновь был призван к власти, но через несколько месяцев умер от болезни (1729 год).

Тогда абиды отыскали в Сиджильмасе еще одного сына Мулай Исмаила, Мулай Абдаллаха, и привели его власти. Последний быстро поссорился с людьми Феса, затем с удайя и, наконец, с абидами. При их поддержке он мог бы жестоко расправиться с удайя и Фесом, но когда против него восстали и абиды, ему пришлось отказаться от власти и бежать в район уэда Нун (1735 год).

На смену Мулай Абдаллаху пришел его брат Мулай Али аль-Аредж; это был мягкий и слабый человек, не способный поддерживать порядок в разлагающемся государстве. Это улучшило шансы Мулай Абдаллаха, который сумел возвратиться и вернуть расположение войск (1736 год). Его второе царствование было непродолжительным: новые жестокости восстановили против него его окружение, и ему вновь пришлось бежать. Он укрылся у берберов и руководил отсюда несколькими походами против брата и преемника Сиди Мухаммеда ибн Арбийи; последний не пользовался авторитетом ни среди удайя, ни среди абидов, которым был обязан троном. Анархия росла, начался голод. Абиды снова восстали и решили призвать нового султана, еще одного сына Мулай Исмаила — Мулай аль-Мустади (1738 год). Опыт опять оказался неудачным, и, выбившись из сил, они вновь призвали Мулай Абдаллаха (1740 год). Вначале он казался более сговорчивым, но вскоре его природные качества взяли верх; Мулай Абдаллах был низложен в третий раз и снова бежал к берберам (1745 год); тогда паша Танжера Ахмед ар-Рифи поставил султаном в Мекнесе Мулай Зина аль-Абидина. Этот султан не смог овладеть Фесом, который не хотел его признавать. Тогда абиды отвернулись от него, и ждавший этого момента Мулай Абдаллах стал султаном в четвертый раз (1745 год). На сцене вновь появился бывший султан аль-Мустади, поддержанный Ахмедом ар-Рифи; Мулай Абдаллаху не без труда удалось разбить их одного за Другим, а затем овладеть Марракешем, вице-королем которого он назначил своего сына Мухаммеда (1750 год). При этом мудром и уравновешенном правителе юг Марокко пользовался относительным спокойствием, в то время как север оставался театром борьбы между абидами, удайя и берберами, среди которых кое-как балансировал Мулай Абдаллах. В 1752 году абиды хотели было провозгласить султаном сына вместо отца, но Сиди Мухаммед благородно отказался, и Мулай Абдаллах мог пользоваться до конца своей жизни (1757 год) жалким подобием власти.

Несмотря на хроническую анархию в стране, христиане продолжали торговать с Марокко и вести переговоры о выкупе пленных. Голландцы и особенно англичане все больше и больше вытесняли французов с марокканского рынка. Англичане почти монополизировали торговлю Тетуана и наряду с голландцами торговали сукном, полотном и бакалеей в Сале или Сафи и закупали воск, козьи шкуры и медь в Агадире. Марокканская шерсть направлялась англичанами преимущественно в Марсель через Ливорно. Французская торговля непрерывно хирела. В середине XVIII века она все же оставалась — если верить мемуарам того времени — более значительной, чем торговля с другими странами Берберии. Только безразличие правительства Людовика XV помешало французам, по примеру англичан, заключить новый торговый договор, переговоры о котором предложил вести марсельский коммерсант в Сале Ж.-Э. Рей. Стало легче осуществлять выкуп пленников. Нуждаясь в деньгах, Мулай Абдаллах согласился продать много испанских, голландских, английских и французских рабов.

Сиди Мухаммед ибн Абдаллах (1757–1790 годы). Новый государь уже проявил себя как наместник отца в Марракеше. Это был благочестивый человек, стремившийся к миру и справедливости, которые так нужны были Марокко после тридцати лет смуты. Он занялся трудным делом восстановления порядка в стране, в которой царила анархия. Трудностей было немало: налоги приносили мало дохода даже в зоне «биляд аль-махзен»; армия вышла совершенно дезорганизованной из постоянных мятежей и следовавших за ними репрессий; берберские племена Среднего Атласа медленно сползали на равнину, угрожая разрезать страну надвое на линии Рабата.

Сиди Мухаммед терпеливо принялся за работу: он ввел новые налоги на торговые операции и сделки, законность которых была обоснована законоведами Феса, стал чеканить более доброкачественную монету. Армий была реорганизована; к корпусу абидов, сильно поревевшему в результате мятежей, он присоединил харатинов пришедших из оазисов, и арабские племена равнины. Порой он смог даже использовать берберские контингенты. С другой стороны, он укрепил основные прибрежные крепости, устроив в них орудийные площадки и снабдив их пушками. Наконец, он попытался, но, видимо, без большого успеха, создать военный флот. Все эти силы были тем не менее очень скромны и недостаточны. Поэтому Сиди Мухаммед прибегал к дипломатии, используя то свой шерифский престиж, который был еще очень высок, то междоусобицы берберских племен; с этой целью он брал к себе на службу берберов, сторонников династии, как, например, аз-Зайяни, которые, хорошо зная среду, на которую требовалось оказывать воздействие, добивались неплохих результатов.

Тем не менее непокоренная зона была еще очень велика, и султан провел большую часть своего царствования в подавлении мятежей и противодействии вторжениям санхаджа Среднего Атласа, которые, спускаясь с гор, медленно и неотвратимо, как оползни, продвигались на запад и северо-запад. Ему удавалось держать в повиновении равнины Севера (Восточное Марокко, районы Феса и Мекнеса, Гарб) и равнины Юга (бассейны Умм ар-Рбии и Тенсифта), но он был вынужден отказаться от прямой дороги, связывавшей Фес с Марракешем через Тадлу. С того времени и вплоть до 1912 года шерифские «мехалла», идущие в Марракеш из Феса или Мекнеса, должны были проходить через Рабат и Касабланку. Что касается дороги из Феса в Тафилалет, то ею можно было пользоваться далеко не всегда.

Человек благочестивый, Сиди Мухаммед через толмача паломников узнал о движении ваххабитов, которое Развернулось тогда в Аравии при поддержке бедуинского рода Аль Сауд. Их суровость понравилась ему, и он часто говорил: «Я маликит по ритуалу и ваххабит по Догмату». Религиозное рвение заставило его даже уничтожить книги, слишком примиренчески, по его мнению, излагавшие ашаритскую доктрину, и разрушить некоторые завии, в частности в Бужаде.

Сиди Мухаммед также был султаном-строителем. По его указаниям был построен город Могадор, план которого разработал французский архитектор Курню Из Авиньона. В Марракеше, где была его любимая резиденция, он построил дворец Дар-Бейда (ныне больница Мэзоннав) и приступил к большим реставрационным работам. Другой дворец Дар-Бейда (ныне военное училище марокканских офицеров) был построен в Мекнесе к югу от лежащих в развалинах дворцов Мулай Исмаила. Наконец, в Фесе он построил медресе Баб-Гиза.

Он хотел также завершить дело реконкисты, заставил португальцев покинуть их последнее прибежище Мазаган (1769 год), но, несмотря на все усилия, потерпел поражение у Мелильи. По примеру Мулай Исмаила он стремился сблизиться одновременно с Турцией и Францией и вел с ними переговоры, не порывая отношений ни с Алжиром, ни с Тунисом. Быть может, он рассчитывал, что конфликт между Портой и Алжиром позволит ему вмешаться в дела Регентства.

В отношениях с Францией на первом плане был марселец Ж.-Э. Рей. Этот осторожный и беспринципный коммерсант сначала продал свое влияние Дании, для которой добился монополии торговли в Сафи и Агадире (1751 год). Затем он добился от шерифа грамоты, в которой уполномочивался вести переговоры с державами. Рей решил спекульнуть этой бумагой перед французским правительством, но был плохо принят при дворце и вернулся в Марокко, где окончательно разорился.

Его корыстная инициатива не была напрасной. Шуазёль поручил другому марсельскому купцу, Сальва, возобновить в соответствии со своим планом переговоры, которые привели к договору 1767 года, подписанному графом де Бреньоном. Безопасность торговли была снова гарантирована, и в таможенных вопросах французам был обеспечен режим наиболее благоприятствуемой нации. Консулы восстанавливались в своих прежних правах, включая право принимать на службу туземцев, которые освобождались от личных повинностей и от подчинения местной юрисдикции (censaux). Этот договор, очень выгодный с точки зрения торговли, вряд ли привел к восстановлению престижа Франции. Несомненно, ко двору Сиди Мухаммеда стекалось много французов, но этот умный султан, друг ученых, которого не страшили Эрпопейские нововведения, был слишком озабочен собственными интересами, чтобы позволить иностранным купцам обогащаться, как им заблагорассудится. В противовес Сале он попеременно покровительствовал Сафи, Затем Агадиру и, наконец, основал Могадор, который и превратил в крупнейший рынок Марокко, откуда осуществлялся также надзор за контрабандой на южном побережье. Так было положено начало экономической политике, направленной на привлечение в порты иностранцев и на активизацию товарообмена — единственное, что могло бы пополнить опустошенную казну. Но христианские купцы, которых строго контролировали таможенные амины, забросили Могадор, и ожидаемые налоги не поступали. Тем не менее новый порт, куда приходили караваны и где возникла деятельная еврейская колония, поддерживавшая связи с общинами Суса и Анти-Атласа, монополизировал торговлю Дальнего Юга. Сус, лишенный своих прежних выходов к морю, обеднел и перестал быть опасным для махзена центром мятежей.

До 1795 года лишь одна Франция держала своего консула в Сале, или, скорее, в Рабате, тогда как консулы других государств находились в Танжере. Ей не удалось после договора 1767 года осуществить экспансию в Марокко, которая планировалась торговой палатой Марселя, и пришлось довольствоваться весьма посредственными результатами.

Мулай аль-Язид (1790–1792 годы). Сиди Мухаммеду наследовал его сын Мулай аль-Язид, о котором много говорилось задолго до его вступления на престол. Любимый сын султана, прекрасный наездник, щедрый, пылкий, принимавший активное участие в Священной войне, он был очень популярен и подавал большие надежды, но не умел сдерживать себя. Назначенный в 1769 году каидом берберского племени гарван (к югу от Мекнеса), он был опьянен своей популярностью и позволил провозгласить себя султаном. Сиди Мухаммед был извещен об этом; аль-Язид бежал и, укрывшись в неприкосновенном убежище, добился прощения. В 1771 и 75 годах он дважды провозглашал себя султаном, но исход был примерно тот же. Тогда отец отстранил его от дел, а когда в 1784 году решил выступить против Тафилалета, отправил его в паломничество, чтобы отделаться от него. Поскольку аль-Язид вернулся слишком рано, когда его не ждали, Сиди Мухаммед вновь отправил его в паломничество. На этот раз аль-Язид решил ограбить в Каире посольство, отправленное султаном в Священные Города. Сиди Мухаммед, осведомленный об этом, направил посольство другим путем, но аль-Язид под предлогом третьего паломничества отправился в Аравию где ему удалось захватить дары, предназначенные шерифам Йемена. После этого с вооруженной бандой он вернулся в Каир, через Триполитанию добрался до Алжира и пытался получить прощение отца, не прекращая своих эксцентричных выходок. Он получил только деньги и совершил четвертое паломничество; на обратном пути, где бы он ни появлялся, его встречали неохотно. Тогда он решил вернуться в Марокко и в конце концов поселился в завии Сиди Абд ас-Слама ибн-Мшиша, являвшейся неприкосновенным убежищем, где и ждал своего часа. Этот час пробил несколько месяцев спустя, когда умер его отец.

Как ни странно, приход к власти аль-Язида не вызвал никаких затруднений. Однако вскоре он возбудил всеобщую ненависть своими незаконными поборами и своими кровавыми выдумками, первыми жертвами которых явились евреи и христиане, но которые не щадили и мусульман. У него возник даже конфликт с Испанией, так как он незаконно арестовал испанских консулов в Могадоре и Лараше, а также двух монахов в Танжере. Тогда он осадил Сеуту, но вскоре ему пришлось оставить ее из-за смуты, начавшейся на юге: один из его братьев, Мулай Хишам, был провозглашен султаном в Марракеше; другой, Мулай Абдаррахман, захватил Тафилалет. Мулай аль-Язид выступил против первого, взял Марракеш, но был убит в бою с перешедшим в наступление Мулай Хишамом (1792 год).

Мулай Слиман (1792–1822 годы). Короткое царствование Мулай аль-Язида снова разожгло междоусобия в Марокко. Мулай Слиман, самый любимый после аль-Язида сын Сиди Мухаммеда, был провозглашен султаном в Фесе, но вскоре столкнулся с тремя конкурентами своими братьями, — Мулай Мосламой в горах северного Марокко, Мулай Хишамом, опиравшимся на Йемена из окрестностей Сафи и Мазагана, и несколько Позднее с Мулай аль-Хусейном, который захватил Марракеш и напал на Мулай Хишама.

Мулай Слиман действовал методично: сначала он принялся за ближайшего к нему Мулай Мосламу, не трогая пока остальных. Не без труда он вразумил его и умиротворил Север страны. Только после этого он обратился к Югу, которому надоела братоубийственная борьба между двумя претендентами, и в конце концов в 1796 году занял Марракеш. Таким образом в его власти оказался «биляд аль-махзен», каким он был при отце. Ему удалось даже несколько расширить его, распространив свою власть на Дра, Фигиг и часть Тадлы. Благодаря постоянным объездам своих владений он поддерживал в них порядок и довольно регулярно взимал налоги.

С 1811 года положение резко изменилось: пожар начался в Среднем Атласе; большинство берберских племен объединилось вокруг своего вождя Абу Бекра Амхауша и под его командованием дало отпор войскам султана, посланным для подавления мятежа. В течение нескольких лет Мулай Слиман тщетно старался восстановить порядок, затем потерпел серьезное поражение в Тадле. Ему едва удалось бежать, и то лишь благодаря помощи одного бербера, который еще сохранил некоторое уважение к личности султана (1818 год). В последние годы его царствования признаки приближающегося краха стали еще явственней. Своему племяннику и наследнику Мулай Абдаррахману он оставил Марокко, снова идущее к полной анархии.

В течение относительно спокойного периода своего Царствования Мулай Слиман, строгим благочестием напоминавший отца, построил несколько мечетей, как, например, мечеть в квартале Рсиф в Фесе, и реставрировал ряд прекрасных памятников старины, в частности, относящиеся к меринидской эпохе мечеть Шраблийин и медресе Бу-Инания в Фесе. С другой стороны, он поддерживал корректные отношения как с турками в Алжире, так и с европейскими державами; в 1817 году он обязался даже ликвидировать пиратство на подвластных ему территориях.

Заключение. На этом мы заканчиваем обзор истории шерифского Марокко. В дальнейшем, начиная с царствования Мулай Абдаррахмана (1822–1859 годы), перед страной возникнут иные проблемы, иные задачи.

История шерифских династий — это история все более и более явной самоизоляции. В XVI веке история Марокко чуть было не пошла по иному пути из-за чрезмерной предприимчивости, которую проявили испанцы и португальцы, а также из-за турок, которые пытались установить здесь свое господство.

Но Марокко нашло в себе силы отразить этот натиск, отбросить турок и сокрушить в битве «Трех королей» последнее и решающее наступление португальцев. Постепенно оно вернуло захваченные европейцами пункты, за исключением Сеуты и Мелильи, которые продолжали оставаться в руках испанцев. Не довольствуясь одним лишь противодействием политике захватов, оно строго ограничило товарообмен с заграницей. Можно сказать, что ко времени смерти Мулай Слимана Марокко, так сказать, не принимало участия в экономической жизни мира, где товарообмен развивался с головокружительной быстротой.

Это исступленное стремление к изоляции могло бы идти в ногу с установлением прочного равновесия внутри страны. До начала XVII века роль объединителей Марокко играли Саадийцы. В день битвы «Трех королей» за аль-Мансуром стояла почти вся страна. В течение всего своего царствования ему удавалось поддерживать в ней более или менее удовлетворительный порядок; однако последующие события показали, что скрытые силы разложения только притихли, но отнюдь не покорились Сразу после его смерти солдаты, берберские племена, религиозные вожди и буржуа городов снова столкнулись между собой. Можно поставить вопрос, не были ли периоды относительного спокойствия во времена правления Мулай Исмаила и Сиди Мухаммеда только периодами усталости. С того времени и вплоть до· 1912 года страна была разделена на две части, причем если «биляд аль-махзен» еще кое-как повиновался султану, особенно если последний был энергичен, то раздираемый межплеменными распрями «биляд ас-сиба» всегда рьяно проявлял свою непокорность. В подчиненной ему зоне султан мог править, только беспрестанно перемещаясь со своей армией из одного пункта в другой и собирая налоги при помощи ружей и пушек. Ни у одного султана не хватало власти, а быть может, не было и мысли, соединить доселе разрозненные силы и обновить страну. Таким образом, в мире, охваченном быстрой эволюцией, непрерывно растущем в результате совершенствования средств транспорта и увеличения объема торговли, Марокко оставалось смесью разнородных племен, кое-как связанных религиозными узами — единственным, что у них было общего, — страной, привязанной к столетней или даже тысячелетней экономической системе, короче говоря, уголком земли, который с течением времени становился все более анахроническим. Но Марокко занимало исключительно важное географическое положение на стыке Африки и Европы, на важнейших морских путях, вдоль западного побережья Африки, по Средиземному морю и через Гибралтарский пролив, к которому страна всходит своей северной оконечностью; помимо всего этого, Марокко располагало значительными природными богатствами.

Слабая шерифская империя, ставшая анахронизмом и занимавшая завидное географическое положение, неизбежно привлекала к себе взгляды, полные вожделения. Утверждение французов в Алжире внесло новый элемент в проблему, которая рано или поздно должна была найти свое решение.