Средний Магриб в конце XV века. Разложение Магриба в конце XV века благоприятствовало вторжениям иноземцев. Подобно португальцам в fronteiras на атлантическом побережье, испанцы обосновались в presidios приморской полосы Алжира и Туниса; однако их дальнейшие планы разбились о встречные начинания турок.
Вследствие роста анархии Восточный и Средний Магриб стали как бы политической мозаикой, чрезвычайная пестрота которой заметна, но явственно не различима.
В Ифрикии наследники великого Абу Фариса, сознавая свою беспомощность, находили утешение в искусствах и покровительстве ученому люду. Им мы обязаны, несомненно, расширением Большой мечети Туниса (Джама аз-Зитуна), ее входа и наружной галереи. Но страна в целом была во власти арабских племен, поток которых неоднократно разбивался о стены Туниса. Остров Джерба избежал контроля кочевников, но городам Джерида и портам удалось сохранять независимость, только выплачивая им дань. Запершись в столице под защитой своей христианской гвардии, хафсидский султан не отваживался даже выезжать к Джебель-Ресасу (в 28 км на юго-восток, за равниной Морнаг).
Последние Абдальвадиды потеряли власть над Средним Магрибом и с трудом удерживались в Тлемсене и Западном Алжире. Их государство, разрываемое на части соперничающими дворцовыми кликами или отданное во власть жадных претендентов и высших чиновников было беззащитно перед нашествиями иноземцев.
Хафсидское и абдальвадидское государства распались в ходе событий на бесчисленное множество княжеств, автономных племен или федераций, марабутских земель и свободных портов — с неопределенными границами. Быть может, этому процессу распада благоприятствовала деятельность религиозных братств на Западе и, уж конечно, проникновение арабов на Востоке. Оазисы Фигига объединились и образовали независимое государство; племена Уарсениса организовались по-своему; Кабилия подчинялась королю Куко (селение Айт-Яхья в 8 км к востоку от Мишле); хафсидский шейх Константины, не опасаясь вмешательства султана, господствовал над районом между Боном и Колло; Заб и Ходна стали феодом арабов дававида, а в Туггурте была основана новая династия, распространившая свою власть на оазисы уэда Рир.
От Джербы до Марокко портовые города образовали своего рода пиратские республики. Тунис, Бизерта, Бужи, Алжир, Оран, Хунейн снаряжали галеры, бороздившие воды Средиземного моря. Корсары XIV и XV веков были не только грабителями, какими стали турки, но и солдатами Священной войны против христиан. Они думали в первую очередь не о торговле пленниками, а о пленении неверных. Бужи установило такую таксу для их выкупа, что внести ее было почти невозможно.
Пиратство, даже по религиозным мотивам, несомненно наносило ущерб торговле и безопасности христиан, особенно в конце XV века, когда мавры, изгнанные из Испании, придали ему небывалый размах. В то же время активность христианских пиратов, столь же кровожадных и жаждавших пополнять свои гребные команды за счет противника, пошла на убыль. И вот не столько дух крестовых походов, сколько потребность уничтожить убежища корсаров вызвала вмешательство испанцев в дела Магриба.
Начало африканского крестового похода. Значение религиозных мотивов, лежавших в основе африканского «крестового похода», характер которого четко выяснен работах Броделя, несомненно, преувеличено. Нельзя, конечно, оспаривать религиозное рвение Фердинанда Католика, во всяком случае если иметь в виду его Унциальную корреспонденцию, а также первенствующую роль духовенства в организации первых экспедиций но материальные интересы скоро выступили на первый план. Испанский король подчинил триумф веры соображениям внутренней и особенно внешней политики, которая не имела ничего общего с торжеством религии, а христианские воины действовали как заурядные вояки, заботясь не столько о спасении души, сколько о плотских наслаждениях, занимаясь грабежами и убийствами.
Разложение Магриба поощряло честолюбивые устремления испанцев. «Вся страна, — писал в 1594 году один особенно хорошо информированный секретарь католических королей, — в таком умонастроении, что, кажется, сам бог хочет отдать ее их величествам». Средний Магриб был тем более соблазнительной добычей, что соглашение с Португалией запрещало Испании обосновываться в Марокко, за исключением Мелильи. Впрочем, после завершения реконкисты (1492 год) вся активность Испании свелась к оккупации этой крепости (1497 год). Это бездействие, несомненно, продолжалось бы и далее, если бы, как показал Бродель, восстание мавров-горцев в королевстве Гранада не выдвинуло на первый план мусульманскую опасность (1501 год). Фанатики хотели видеть руку Магриба там, где внезапно прорвалось недовольство народа, доведенного до отчаяния нетерпимой непримиримостью кардинала Хименеса де Сиснероса. Хименес с его большим темпераментом, обуреваемый духовными страстями и мирским честолюбием, сумел использовать экзальтацию католиков и, несмотря на сопротивление, Добился перенесения войны на африканскую почву, где бежавшие туда мориски разжигали ненависть к Испании, которой угрожала коалиция правителей Магриба и египетского султана. Начало войны было сплошным триумфом. После нападения корсаров Мерс-аль-Кебира на Аликанте, Эльче и Малагу весной 1505 года испанцы начали военные действия. За полтора месяца испанская армада добилась сдачи Мерс-аль-Кебира — лучшей якорной стоянки алжирского побережья (9 сентября — 23 октября 1505 года).
Педро Наварро, изучавший ремесло корсара как на варварийских, так и на христианских судах, захватил Пеньон де Велес в испанской зоне влияния в Марокко (1508 год), затем Оран, который, возможно, был предан изменником, где кардинал руководил истреблением 4 тысяч врагов, пленением 8 тысяч человек и освящением по католическому обряду двух мечетей (мац 1509 год), и, наконец, Бужи, который оказал лишь видимость сопротивления (январь 1510 года). В дополнение к этим успехам в Магрибе он взял приступом Триполи (июль 1510 года).
Неудача у Джербы (1511 год) не подорвала престижа испанского оружия. Еще не захваченные противником порты опасались, что их постигнет судьба Мерс-аль-Кебира, Орана и Бужи. Один за другим они заявляли о своем согласии платить дань — Тенес (еще до взятия Орана), Деллис, Шершель, Мостаганем (май 1511 года). Педро Наварро получил от Алжира один из островков, преграждавших вход в порт, и построил на нем крепость Пеньон, пушки которой властвовали над городом, от-стоявшим от нее всего на 300 метров. За несколько лет Испания овладела основными пунктами побережья, опираясь на которые она могла завоевать Средний Магриб, но так и не сделала этого. Предусматривалось ли это самим Хименесом, остается неясным.
Пресидиос и ограниченная оккупация. Если, несмотря на свое военное превосходство, Испания отказалась расширять свои завоевания, так это потому, что вопрос об Африке отошел для нее на второй план. Будучи прежде всего королем Арагона, Фердинанд Католик обращал свои взоры главным образом в сторону Пиренеев и Италии. Его энергичные выступления в течение короткого периода (1509–1510 годы) объясняются затишьем в итальянских делах. Ему все время приходилось считаться с тяжелым положением казны, которое не позволяло ему предпринимать походы, не приносящие немедленной выгоды. С самого начала XVI века африканская политика Испании никогда не была самостоятельной, и ее нельзя понять, как это пытался делать Бродель, не связывая ее с общей политикой Испании.
Начиная с правления Фердинанда Католика испанцы довольствовались системой ограниченной оккупации. Они превращали завоеванные порты в хорошо защищенные крепости с гарнизонами (presidios), предместья которых оставлялись туземцам.
В Африке они повторяли ошибки Гранадской войны и ограничивались закреплением за собой стратегических пунктов, откуда в удобное время совершали набеги (jornadas) на окружающие деревни.
В течение всего времени испанской оккупации пресидиос находились в состоянии осады. Жизнь солдат была крайне тяжелой, так как питались они плохо и нерегулярно получали жалованье. Гарнизон Орана, находившийся на привилегированном положении, снабжался союзными маврами (los Moros de paz) и, пользуясь их сведениями, устраивал набеги для захвата стад кочевавших поблизости племен. Все же гарнизону и городу часто угрожал голод. В других местах, где приходилось рассчитывать главным образом на снабжение морским путем, положение было еще хуже. Официальное обследование, произведенное в 1540 году в Боне, показало, что солдаты «с отчаяния хотели стать маврами».
Корсар Арудж в Алжире. Неожиданное выступление турок не только ухудшило положение пресидиос, но и повлекло за собой провал испанской политики в Африке.
Инициатива, исходившая из Алжира, изменила весь ход африканской истории. Ничто, кажется, не предвещало тогда блестящего будущего этому небольшому порту берберских и морискских корсаров. Прошлое его было скромным. На развалинах маленького римского порта Икосиум, который был занят берберским племенем бану мезранна, зиридский властитель Бологгин основал во второй половине X века город, который из-за своих четырех скалистых островков получил название аль-Джазаир. Город, являвшийся добычей всех завоевателей Среднего Магриба, в XIV веке был занят арабским племенем саалиба, вожди которого ловко лавировали между Абдальвадидами, Хафсидами и Меринидами. В XV веке город едва не стал столицей зайянидского государства, ко сбросил с себя его опеку и «образовал своего рода небольшую муниципальную республику, управляемую буржуазной олигархией под небескорыстным покровительством племени саалиба» (Ж. Ивер).
В X–XII веках арабские путешественники отмечен оживленность его торговли. В наступивший затем период смут город, несомненно, пришел в упадок. Все же в XIV–XV веках порт посещали европейские корабли а жители города активно занимались пиратским промыслом. Приток морисков, изгнанных из Испании после падения Гранады (1492 год), увеличил его население, которое в середине XV века вряд ли превышало 20 тысяч жителей, на несколько тысяч беженцев, неимоверная озлобленность которых активизировала деятельность пиратов. И вот, чтобы предотвратить их нападения, которым подвергались главным образом испанцы, Педро Наварро направил на город пушки Пеньона. Но жители настолько страдали «от иглы, вонзившейся в сердце», что обратились за помощью к турецкому корсару Аруджу, хозяйничавшему с 1514 года в Джиджелли.
Братья Барбаросса («Рыжебородые»), которых по привычке объединяют под этим прозвищем, относящимся собственно к одному лишь Хайраддину, предстают как герои, созданные историей специально для авторов романизированных жизнеописаний. Это были четыре сына гончара из Митилены (древний Лесбос) — Арудж, Хайраддин, Элиас и Исхак, которые с юности проявляли особую склонность к пиратству. Во время одного из пиратских нападений Элиас погиб, а Аруджу, попавшему в плен, пришлось гнуть спину на галерах рыцарей ордена св. Иоанна. Неизвестно, как он освободился и по какой причине вместе с братьями покинул Архипелаг и перенес свою деятельность в западное Средиземноморье. Здесь, нападая на корабли христиан, и в особенности на испанские корабли, а также перевозя тысячи морисков в Берберию, он завоевал в 1504–1510 годах большой авторитет среди мусульман. С этого времени под его начало стали стекаться сотни авантюристов, жаждущих добычи. Хафсидский султан, заинтересованный в прибылях, предоставил ему даже право запасаться всем необходимым в его портах, а также управление островом Жельв (Джерба), который стал базой для десяти-двенадцати кораблей его эскадры.
Оказавшись в опасности, ислам обратился за помощью к этим суровым воинам. В 1512 году по призыву хафсидского наместника Арудж хотел захватить Бужи, но не смог вести штурм, так как ядром ему оторвало руку. Два года спустя он снова потерпел неудачу. Тогда он обратился к Джиджелли (1514 год), благоприятное положение которого позволяло следить за всеми перидиями борьбы между кабильскими «султанами» Бану Аббас и Куко. Своевременное вмешательство Аруджа, определившее победу Бану Аббас, обеспечило ему подкрепления и ценные советы (1516 год).
Весть о смерти Фердинанда Католика волновала тогда оккупированные испанцами порты Магриба. Жители Алжира считали, что она освобождает их от присяги, данной этому королю, но, будучи слишком слабыми, чтобы самим добиться освобождения, они торопили своего шейха Салима ат-Туми обратиться к Аруджу. Корсар тотчас же понял выгоду этой авантюры, занял сперва Шершель, находившийся во власти другого турецкого авантюриста, а затем с триумфом вошел в Алжир.
Горожане Алжира рассчитывали на быстрое избавление от Пеньона, но турецкие пушки почти не беспокоили крепость, так что население стало роптать. Вскоре саалиба, испанцы и горожане Алжира подготовили заговор с целью отделаться от корсаров. Арудж быстро пресек его, задушив шейха Салима, которого заговорщики прочили на прежнее место, и провозгласил себя султаном. Несколько казней и арестов, за которыми последовали обещания нотаблям, — и порядок был восстановлен. Алжир получил если и не спасителя, то во всяком случае повелителя (1516 год).
Уже пять лет как испанцы перестали интересоваться событиями в Магрибе, концентрируя все свои усилия в Италии против Людовика XII, и Педро Наварро, стало быть, не мог продолжать свои подвиги. Полвека испанцы боролись с турецкой опасностью, нависшей над побережьем Иберийского полуострова и их средиземноморской торговлей, посылали экспедиции в Африку, но терпели лишь одни неудачи. Первое наступление на Алжир под командованием Диего де Веры окончилось поражением (30 сентября 1516 года). Арудж воспользовался двойственным положением султана Тенеса, чтобы захватить Милиану, Медею и, наконец, сам Тенес. Тогда же жители Тлемсена обратились к нему за помощью против своего государя, который в 1511 году принял испанский сюзеренитет. Арудж незамедлительно прогнал его, Затем по-хозяйски обосновался в Мешуаре вместо претендента, которому он обещал трон. 70 зайянидов, говорят, были утоплены по его приказу. Новый государь строил крепости, покорил племя бану снассен и начал переговоры с ваттасидским султаном Феса. Его триумф однако, был кратковременным. Испанская армия, усиленная туземными контингентами, перерезала его коммуникации с Алжиром и захватила его брата Исхака, который в нарушение обязательств был убит арабами (январь 1518 года). Вышедший из Орана экспедиционный корпус в течение шести месяцев осаждал Аруджа сначала в городе, затем в Мешуаре. Оставшись в конце концов с горстью турок, однорукий пират сумел ночью бежать, но был настигнут у Рио Саладо и после отчаянного сопротивления убит вместе со своим эскортом (1518 год).
Хотя чудесная карьера этого авантюриста оборвалась в 44 года, все же, как справедливо отметил бенедиктинец Хаэдо, который в 1577–1581 годах был пленником в Алжире, Арудж «положил начало великой мощи Алжира и Берберии». С присущей ему прозорливостью он быстро понял, какую выгоду может извлечь деятельное меньшинство из соперничества между магрибскими княжествами, чтобы за их счет создать могущественное мусульманское государство, не боящееся нападений со стороны христиан. Он завоевал Митиджу, долину Шелифа, Титтери, Дахру, Уарсенис, Тлемсен и навсегда подорвал власть Зайянидов. Однако дело Аруджа было бы обречено на гибель, если бы его не продолжил и не довел в значительной мере до конца его родной брат Хайраддин.
Хайраддин, основатель Алжирского регентства. Человек, которому Арудж поручил Алжир и которого турки назначили его преемником, обладал двумя основными качествами: неукротимой волей и очень ясным политическим чутьем. Тот, кого современники прозвали Рыжебородым (Barbarossa, Aenobarbus), был подлинным основателем Алжирского регентства, а впоследствии организатором и великим адмиралом Османского флота.
Поражение брата поставило его в затруднительное положение. Жители Тенеса, Шершеля и Алжира, кабилы Куко, сторонника свергнутого государя Тлемсена, — все стремились освободиться от власти корсаров. Тогда Хайраддин принял гениальное решение и связал свою судьбу с Османской империей. Один он был бы раздавлен своими многочисленными врагами; опираясь же на поддержку Порты, он поднимал свой престиж и получал военную и финансовую помощь, которая дала бы ему возможность осуществить обширные замыслы. Поэтому он поспешил принести клятву верности султану Селиму, который дал ему титул паши и назначил эмиром эмиров (бейлербей). Более того, он получил из Константинополя 2 тысячи человек с артиллерией, затем еще 4 тысячи волонтеров, занявших привилегированное положение янычаров.
Эти подкрепления прибыли вовремя, чтобы предотвратить серьезные опасности: заговор алжирцев и племен, который был потоплен в крови, а также новый натиск испанцев под командованием Уго де Монкады, закончившийся полным провалом (1519 год). Но вследствие предательства войск Куко на поле боя он был разбит в Кабилии хафсидской армией и вынужден даже покинуть Алжир, чтобы укрыться в Джиджелли, где вернулся к карьере корсара (1520–1525 годы).
Тем не менее он отнюдь не отказался от своих честолюбивых устремлений. Восстановив свою армию и пополнив казну, Хайраддин захватил Колло (1521 год), Бон (1522 год) и Константину; затем с помощью султана из рода Бану Аббас изгнал из Алжира кабилов Куко, которые не пользовались там популярностью, и занял Митиджу (1525 год). Подавление нескольких восстаний в Кабилии и Ходне, в Шершеле, Тенесе и Константине заставило туземцев почувствовать, что их новый повелитель не знает жалости.
Оставалась крепость Пеньон, угроза которой по-прежнему висела над Алжиром. Хайраддин решил предпринять против нее мощную атаку. После трехнедельной бомбардировки комендант Мартин де Варгас, у которого от 150 человек осталось только 25 и который ниоткуда не ждал помощи, сдал крепость и умер под палками (27 мая 1529 года). Хайраддин немедленно приказал срыть внешний пояс ее укреплений.
Алжир представлял в то время незавидную гавань, Усеянную подводными камнями и открытую ветрам. Корсары были вынуждены вытягивать свои суда на пляж Баб аль-Уэда, находившийся тогда в одной миле от города. Хайраддин распорядился, чтобы из остатков крепости Пеньон и развалин Русгуний (Матифу) пленные христиане построили мол длиной 200 м, шириной 25 м и высотой 4 м, который соединил город с островками. Так был создан порт Алжира. Хотя позже он был защищен еще одним молом с юго-востока (Большой мол), он оставался все же посредственным укрытием, не защищенным от волнения при восточных и северо-западных ветрах, по его положение между Сицилийским проливом и входом в западное Средиземноморье позволяло «следить за кратчайшими путями из Гибралтара в восточное Средиземноморье, из южной Испании на юг Италии или в Сицилию и перекрывать их» (Леспес). Поэтому турки превратили военный порт, положение которого было куда важнее, чем значение его как якорной стоянки, в укрепленную базу и укрытие для своего флота. Оккупация Бужи и Орана испанцами, которые уничтожили там пиратские гнезда, позволила Алжиру Хайраддина монополизировать пиратский промысел в Среднем Магрибе.
Завоевание Туниса. Владея Алжиром, Хайраддин хотел получить в свое полное распоряжение также и восточное побережье. Воспользовавшись раздорами при хафсидском дворе и недовольством населения своим султаном Мулай Хасаном, он при поддержке Порты совершил нападение на Тунис. Хорошо принятые в Бизерте, затем в Ла-Гулете, где они предстали как сторонники одного из претендентов на власть, турки вступили в столицу после недолгого боя (18 августа 1534 года). Разграбив город, Барбаросса прокламировал низложение Хафсидов и общую амнистию. Он разместил гарнизон в Кайруане, без особого труда присоединил города побережья и даже добился содействия могущественных племен южной Константины.
Организация турками морского разбоя в Тунисе непосредственно угрожала папе и итальянским князьям. Она совпала- с возрождением в Европе духа крестовых походов и с возникновением персидской угрозы, отвлекавшей внимание Константинополя на восток. Лишившись союзников, король Франции Франциск I обещал свой нейтралитет в случае, если его враг Карл V выступит против варварийцев. Император колебался, направить ли ему свои усилия на Алжир или на Тунис. Быть может, призывы свергнутого султана Мулай Хасана и, главное, желание изолировать Алжир от Константинополя склонили его в пользу хафсидской столицы. Флот из 400 судов с 30 тысячами человек беспрепятственно подошел к Карфагену. Испанцы заняли Ла-Гулет (14 июля 1535 года), а через шесть дней Тунис, где христианские рабы, которых Барбаросса не пожелал уничтожить, разбили оковы и захватили касбу.
Эта победа, вызвавшая ликование христианского мира, ничего не решала. Еще более, чем Фердинанд Католик, Карл V не хотел пускаться в столь рискованное предприятие, как завоевание Берберии. Он ограничился постройкой крепости в Ла-Гулете и восстановлением власти Мулай Хасана, не возлагая больших надежд на будущее. Он первым признал, что хафсидского султана «ненавидели его подданные» и что после ужасной резни, которой было отмечено его возвращение, «он был еще более презираем и не имел абсолютно никакого авторитета». Протекторат, первый акт которого состоял в навязывании стране государя, которого она не хотела, мог бы существовать только при поддержке значительных сил. Однако император ограничился тем, что оставил в Ла-Гулете несколько отрядов и предоставил Мулай Хасану самому заботиться о своем благополучии.
Хайраддин, которому пришлось отойти к Бону, где стоял его флот, не примирился с этой неудачей. Он неожиданно напал на Маон, где захватил 6 тысяч пленных и огромную добычу. Это был его последний подвиг в качестве вождя алжирских корсаров. Султан Сулейман, который в 1533 году назначил его капудан-пашой (командующий флотом), вызвал его в Константинополь для руководства операциями против Карла V и его союзников. Будучи доверенным лицом султана, другом французских послов, политику которых он поддерживал, и пользуясь престижем, завоеванным ценой громких побед, он сохранял вплоть до своей смерти (4 июля 1546 года) первостепенное положение в Константинополе.
Оджак. Государству «алжирцев», как обычно называли турок Алжира, Хайраддин придал военную в своей основе организацию, которая не претерпела глубоких изменений вплоть до французского завоевания. Как и в Константинополе, войско янычаров (оджак — очаг) представляло собой привилегированный корпус, беспокойный характер которого тяжело отражался на управлении страной. Янычары набирались среди анатолийской черни. Турецкие оборванцы, разгружавшие во внутренней гавани корабли Порты, превращались в Алжире в «славных и великолепных сеньоров». После избрания командиров эта аристократия руководствовалась твердо установленными правилами в эгалитарном духе. Простые янычары (йолдаш) постепенно продвигались по служебной лестнице до поста главного начальника войска (ага), который они покидали через два месяца, становясь почетными ага (мансулага). Янычарское войско состояло из нескольких рот (орта), различных по численности, которые размещались в хорошо содержавшихся казармах и делились на «группы живущих в одной комнате» (ода) из 12–20 человек. Рота ревниво смотрела за огромным бронзовым котлом, вокруг которого собиралась для еды или споров. В случае возмущения янычары опрокидывали котел, издавая воинственный клич (истемаиз).
Форма янычаров состояла из заломленной и спадающей на затылок двурогой шапки (тортора) из цветного сукна, которую венчал деревянный футляр, позолоченный рог или султан из перьев, изобретение которой приписывали одному турецкому дервишу, а также из открытой куртки с рукавами и полотняных штанов, схваченных куском сукна, обернутым вокруг талии. В период бейлербеев оджак был вооружен аркебузами и стрелами, а также огнестрельным оружием, прямыми одноручными и двуручными мечами, кривыми саблями и кинжалами.
Янычары пользовались различными льготами. Они получали хлеб, мясо и оливковое масло, долю в добыче от пиратства и жалованье. Они освобождались от налогов. Правительство устанавливало после досконального определения себестоимости двойные цены на продукты питания: одни, очень низкие, для членов янычарского войска и другие, которые допускали получение прибыли торговцами, для всех прочих покупателей. Обычаями оджака руководствовались во всем, вплоть до наказаний. Янычары были изъяты из ведения обычного суда, подчиняясь только своим начальникам, которые могли их приговорить к тюремному заключению, палочным ударам или к смерти. Казни происходили тайно.
Янычарское войско состояло только из пехоты, а всадники (спахи) рекрутировались среди бывших ага или туземцев. Янычары были мужественны, взаимно солидарны и сплоченны, но грубы и недисциплинированны. Иx совет (диван), защищавший корпоративные интересы, вскоре стал смешивать их с интересами государства. Он уже не довольствовался посылкой некоторых из своих членов в диван паши, где обсуждались вопросы управления и вершилось правосудие, и несколько раз пытался захватить власть. Его удары были направлены не только против бейлербеев, но и против соперничавшей касты раисов, которая их поддерживала.
Таифа раисов. Братья Барбаросса создали судовые команды, набившие руку на ремесле корсаров и превратившие Алжир в самый страшный пиратский порт. В войне с неверными Константинополь поручил им западный сектор Средиземного моря. Они наносили удары в основном по наследственному врагу магрибского ислама — Испании. Гребные команды из каторжан, взбадриваемые бичом надсмотрщика, гнали галиоты на веслах, дабы паруса не выдали их присутствия. Неожиданно ренегаты и мавры высаживались где-нибудь на восточных берегах Испании, грабили селения, а жителей уводили в плен. Ни постройка дозорных башен (atalayas), ни союзы самозащиты не могли помешать ухищрениям корсаров. Император, заваленный жалобами и петициями, не столько оказывал эффективную помощь, сколько на словах ободрял жалобщиков. И прибрежное население покидало негостеприимные tierras maritimas.
Пираты, разорявшие вдобавок берега Сардинии, Сицилии и Неаполя, угрожали морским сообщениям между имперскими владениями в Испании и Италии, беря суда на абордаж, захватывая команду и товары. Французы и алжирцы старались сообща утвердить свое господство в западном Средиземноморье и подорвать позиции испанского империализма. Если бы не генуэзская эскадра Андреа Дориа, неожиданно подоспевшая на помощь Карлу V, то союз христианнейшего короля и мусульманских корсаров, быть может, и достиг бы своей цели. Во всяком случае, деятельность пиратов наносила ущерб развитию торговли восточных портов Испании и обогащала Алжир, наживавшийся на грабеже их товаров. Священная война постепенно превращалась в грабительскую.
Христиане не сумели сорганизоваться для отпора «Плавая зимой и весной, — говорит Хаэдо, — они [корсары] бороздят море с востока на запад, насмехаясь над нашими галерами, экипажи которых тем временем пируют в портах. Зная, что тяжелые и заваленные всякой всячиной христианские галеры при встрече с их легкими галиотами, тщательно очищенными от ракушек и водорослей, не могут и мечтать о какой-либо погоне за ними или помешать им грабить и воровать, как им заблагорассудится, они обычно дразнят их, развертываясь перед ними и показывая им корму». Превосходство алжирцев основывалось не только на рациональном приспособлении галер и бригантин к пиратской войне, но и на тренированности и жестокой дисциплине сидевших на веслах каторжан. «Дабы иметь возможность развивать большую скорость и лавировать, — признает далее старый бенедиктинец, — они самым тщательным образом заботятся о порядке, чистоте и дисциплине на своих судах и ни о чем другом и не думают, как только о правильном распределении нагрузки судна… Наконец, по той же причине никому, будь то даже сын самого паши, не разрешается переходить с места на место или покидать назначенный ему пост».
Турки или туземцы составляли меньшинство в корпорации пиратских капитанов (таифа раисов) — сподвижников Барбароссы, Драгута и Синана. Большинство их было ренегатами, выходцами из нищих провинций Средиземноморья, которые занимались пиратством, как их братья в Калабрии, Сицилии или на Корсике — бандитизмом. Захваченные алжирскими галиотами, они ценой отступничества быстро начинали понимать, что общество корсаров имеет практические преимущества перед обществом их родной земли, и становились, как их называет Хаэдо, «турками по профессии». Они давали таифе точные сведения о хорошо известных им «христианских землях и берегах» и заботились не столько о Священной войне, сколько о хорошей поживе. Однако во времена бейлербеев авторитет вождей заставлял их уважать приказы султана, и они отличились во многих сражениях османского флота с неверными. В 1558 году раисы располагали 35 галерами, 25 бригантинами или фрегатами и множеством вооруженных лодок.
Корсары пользовались в Алжире большим кредитом. «При их возвращении, — писал Хаэдо, — весь Алжир доволен, так как купцы покупают рабов и привезенные товары, а торговцы продают высадившимся на берег всякую одежду и съестные припасы, какие только у них имеются; все пьют, едят и веселятся».
Янычары завидовали корсарам, которые в свою очередь презирали «анатолийских быков» и поддерживали борьбу бейлербеев против притязаний янычаров. Но раисам пришлось пойти на сделку с оджаком и допустить его членов в свои экипажи (1568 год). Вербовка новых корсаров, несмотря на старания раисов ограничить ее размеры, вела к упадку пиратства.
Алжир корсаров. Алжиру — городу пиратов — приходилось вооружаться на случай нападения и укрепляться против возможных репрессалий вражеских флотов. Еще при первых бейлербеях Алжир принял вид крепости, ощетинившейся оборонительными сооружениями против нападения с моря. Эти укрепления были значительно усилены после экспедиции Карла V (1541 год) и перед нападением дона Хуана Австрийского на Тунис (1573 год). Со стороны моря остров был защищен парапетом; на месте бывшей крепости Пеньон и в конце Большого мола были воздвигнуты две башни. Несколько выше старой берберской касбы Арудж построил новую касбу, законченную, однако, только в 1590 году. Окружающие город укрепления были реконструированы Хайраддином и его преемниками. Из сообщения Хаэдо, который сравнивает их с арбалетом, тетиву которого образует сторона, обращенная к морю, нам известно, что стены городских укреплений, высотой 11–13 м и длиной около 2½ км, были сделаны из сырцового кирпича, скрепленного известковым раствором, и покоились на бетонном основании. Даже морской фасад с более толстыми и высокими стенами не казался достаточно мощным; поэтому линия укреплений была защищена рвом в 6–8 м глубиной и 11,5–14,5 м шириной и усилена четырехугольными башнями и несколько выступающими вперед бастионами. Два более крупных сооружения защищали мол Хайраддина и Рыболовный арсенал. Парапет был снабжен бойницами и амбразурами для ружей и пушек.
В город входили через пять главных ворот: Новые ворота на юго-западе у подножия касбы; Баб-Азун на юге — самые важные ворота, через которые люди прибывали из деревни и которые соединялись длинной торговой улицей с воротами Баб-аль-Уэд на севере; ворота «Острова», или «Священной войны» (Баб-ад-Дзира, или Баб-аль-Джихад), выходившие на мол и служившие для прохода раисов; наконец, ворота «Рыбные», или «Рыболовецкие», или «Таможенные», через которые поднимались из порта.
За пределами крепостной стены морской фронт был укреплен несколькими фортами. Бордж Ульдж-Али, называемый так же фортом «24 часов», защищал пляж раб-аль-Уэда (1568–1569 годы). Со стороны суши подступы к городу защищали форт, носивший название форт Звезды, построенный выше касбы (1568 год), и форт Император (Султан-Каласси), воздвигнутый фасадом к югу (1545–1580 годы) на месте бывшего лагеря Карла V. На небольшом пространстве внутри стен теснились белые дома с террасами в несколько этажей, выступающие части которых достигали иногда противоположных домов и образовывали потолок из круглых бревен или гребенчатые своды. Только в конце XVI века раисы стали строить свои богатые жилища в нижнем городе. Эти новые строения нисколько не изменили внешнего облика города, который всецело. оставался магрибским, хотя большинство его жителей не были магрибцами, да и внутренний распорядок во многих богатых домах был отнюдь не магрибским. По словам Хаэдо, около 1580 года в городе существовало сто мечетей, молелен или завий, ни одна из которых не сохранилась. Это были «молитвенные залы с параллельными нефами, крытые черепичной двускатной кровлей» (Ж. Марсэ).
Население Алжира. Если использовать, подобно Леспесу, подсчет, произведенный Хаэдо, то можно предположить, что в 12 200 домах, существовавших во времена бейлербеев, проживало более 60 тысяч человек, не считая 25 тысяч пленников-христиан, многие из которых жили в предместьях. Приблизительно половину населения составляли ренегаты, которые вместе с 10 тысячами левантинцев представляли огромное большинство населения. Под названием «мавры» Хаэдо объединяет около 12,5 тысячи коренных алжирцев (баляди), 6 тысяч морисков, бежавших из Андалусии или Гранады (мудехары, андалусцы) или из Валенсии, Арагона и Каталонии (тагарины), 3,5 тысячи кабилов и неопределенное число (3 тысячи?) арабов; итого по меньшей мере 25 тысяч жителей. В гетто, должно быть, находилось около 5 тысяч евреев.
Метисы турок и туземных женщин (кулугли) принимали участие в государственных делах. Один из них, Хасан паша, сын Хайраддина, стал бейлербеем. Что касается мавров, то их держали в стороне и не обязывали к военной службе. Их цехи держали в своих руках местное производство. Иногда они становились земледельцами. Самые богатые из них вкладывали капиталы в галеры и участвовали в прибылях от пиратства. Кабилы, чернорабочие или поденщики, находились под довольно стеснительной опекой. Мзабитам принадлежала монополия на содержание общественных бань, боен и городских мельниц. Они занимались также караванной торговлей и продажей черных рабов. Бискри были водоносами, полицейскими и особенно носильщиками, а также вывозили нечистоты. Они жили в соломенных гурби в предместье Баб-Азун или спали под открытым небом. Сложное по составу население гетто включало небольшое число евреев африканского происхождения, похожих на туземных бедняков, и многочисленных эмигрантов, прибывших с Балеарских островов в конце XIII века (шеклиин), затем столетие спустя (кибусиин) и особенно после 1492 года из Испании. Кибусиин 1391 года, среди которых было много раввинов, представляли собой духовную и торговую аристократию. Они были «подлинными основателями алжирского иудейства». Хайраддин разрешил евреям обосновываться в Регентстве на постоянное жительство, хотя и ограничил число их заведений; при этом если они и приобрели в скором времени влияние на деловую жизнь, особенно по части реализации не потребляемой на месте добычи, то все же постоянно подвергались оскорблениям со стороны других жителей, были обязаны носить особую одежду и облагались подушной податью.
Европейцы были представлены несколькими торговцами и большим числом пленников. Алжир не придавал торговле большого значения; зато средиземноморские, особенно марсельские, купцы (еще до 1550 года) создавали там свои фактории. Король Франции, считавший своим долгом контролировать деятельность подданных, использовал свое влияние при бейлербеях, чтобы учредить в 1564 году в Алжире пост консула; потребовался, однако, весь авторитет Порты, чтобы покончить с оппозицией алжирцев, которая была побеждена лишь в 1580 году. Пять лет спустя англичане также послали в Алжир своего представителя, но без прерогатив консула. В Алжире было, кроме того, множество пленных. Во времена Хаэдо их было около 25 тысяч, и раисы выбрасывали их сотнями на рынок Бадестана.
Разнообразие языков было почти столь же велико, как и разнообразие рас. Турецкий язык был языком официальным, языком военной и морской аристократии, так как все ренегаты в конце концов начинали говорить по-турецки. Видное место сохранял арабский диалект: на нем говорили не только старые горожане (баляди) и иммигранты из Испании, но он был единственным языком, который был понятен окрестным племенам. Хаэдо ничего не говорит о берберском языке, но поскольку он отмечает наличие в Алжире большого числа кабилов, которые жили со своими семьями, мы вправе утверждать, что по меньшей мере в определенных кварталах и во многих домах говорили на кабильском и мзабитском диалектах. Наконец, рабы, многие европейские купцы, а также некоторое число ренегатов нового завоза пользовались lingua franca — языком, применявшимся при деловых отношениях, который состоял из смешения арабского, испанского, турецкого, итальянского и провансальского. После битвы «Трех королей» в него вошли кое-какие португальские слова, так как в то время в Алжире внезапно появилось много португальских рабов, проданных аль-Мансуром.
Во времена бейлербеев жизнь в Алжире была, видимо, довольно легкой, так как продовольствия имелось много и оно было дешево. Иногда, однако, голод и чума производили страшные опустошения. Хаэдо уверяет, что за один месяц (с 17 января по 17 февраля 1580 года) на улицах города умерли от голода 5656 мавров или арабов и что сильная эпидемия унесла за два года (1572–1574 годы) треть населения. Чтобы восполнить такие потери, нужен был мощный и непрерывный поток иммиграции.
Правление бейлербеев. Бейлербеи, назначаемые султаном, управляли Регентством прямо или через посредство своего заместителя (халифа). Они не были связаны мнением дивана, осуществляли права сюзерена в отношении пашей Туниса и Триполи и действовали как настоящие «короли Алжира», как их называет Хаэдо. Их верность Порте была неизменной, и они выполняли, иногда и без особой охоты, приказы Великого Сеньора Именно распоряжение из Константинополя заставило их несмотря на враждебное отношение алжирцев, предоставить в 1560 году корсиканцу из Марселя Тома Лешу монополию на добычу коралла между мысом Роса и городом Бужи, которая положила начало Африканским концессиям, а также право основать неукрепленную факторию Бастион де Франс (в 10 км к западу от Ла-Каля).
В Алжире бейлербеи жили в «Малом саду» (Дженина), занимавшем центр обширного ансамбля построек (Дар ас-Султан). «Он состоял из двух дворов: второй, меньший по сравнению с первым, был украшен квадратным бассейном и большим фонтаном. Один из углов занимала широкая деревянная лестница; она вела на длинную галерею, выложенную фаянсом и окаймленную мраморными колоннами. Посередине над восьмиугольным бассейном била струя воды. В глубине на низком сиденье восседал паша» (Ж. Марсэ).
Паши отнюдь не ограничивались украшением своей богатевшей на пиратстве столицы и довольно интенсивно эксплуатировали Алжир по мере его завоевания. Их продвижение и успехи в значительной мере были облегчены не только анархией в стране, но также общностью религии с туземцами и, без сомнения, действиями религиозных братств. Они не довольствовались оккупацией побережья и размещали гарнизоны (мунас) в городах, занимавших стратегически важное положение. Вся их организация была направлена на то, чтобы давить туземца и выжимать подати, которые взимались при поддержке племен махзен, созданных в 1563 году, путем посылки экспедиционных отрядов, грабивших страну (мехалла). Добиваясь милостей турецкого султана, паша отправлял ему много золота; что оставалось, приумножало его собственную казну.
Бейлербеи довольно быстро поняли, что опасаться следует не столько своих подданных, сколько янычаров, которые угрожали их власти. Поэтому они попытались создать собственную столь же храбрую, но более надежную армию из кабильских контингентов, главным образом из звава. Быть может, они хотели даже создать морскую империю, что потребовало бы всех сил Регентства. Осуществить эти замыслы им помешало недоверие Порты, которая боялась создания независимости соперничающего государства. И все же при становлении современных государств Берберии важные последствия имело влияние турок, привыкших при сношениях с европейцами к политическим концепциям, которые были неизвестны магрибским династиям. Заменив понятие примерных рубежей, которым довольствовались до них, понятием точных границ, они были основными виновниками различия, которое проводилось с XVI века между Алжиром и Тунисом (названия которых датируются только Июльской монархией) и Марокко. Бейлербеи боролись одновременно против марокканских шерифов, мощь которых их беспокоила, и против испанцев, которые держали в своих руках пресидиос и пытались опираться на враждебные туркам вассальные государства Тлемсена и Туниса.
Борьба бейлербеев против испанцев и шерифов (1536–1568 годы). При отъезде в Константинополь Хайраддин передал власть своему халифу Хасану Are (1536–1543 годы), правление которого отмечено попыткой Карла V овладеть Алжиром. Получив новое подтверждение нейтралитета со стороны короля Франции, император хотел нанести решающий удар по притону раисов. Чтобы быть уверенным, что он не подвергнется атаке османского флота, он выслал свою армаду из 516 судов с 12 330 моряками и 24 000 солдат в устье реки Харраш лишь осенью (23 октября) 1541 года. Армии удалось достичь господствующих над городом высот, но она была дезорганизована грозами и проливными дождями. и враг обратил ее в бегство. После трехдневного тяжелого отступления, которое прикрывали мальтийские рыцари, беглецам удалось у мыса Матифу соединиться со своим флотом, 140 судов которого были уничтожены бурей. По совету своего адмирала Карл V отказался от дальнейших попыток атаковать город и погрузил остаток своих войск на суда (3 ноября). Алжирцы захватили огромную добычу и прослыли непобедимыми, хотя в действительности успех был обеспечен стихийными силами природы.
В результате победы турок на их сторону перешел король Тлемсена Мулай Мухаммед, который отверг сюзеренитет Испании и передал Мешуар туркам. Это был прекрасный повод для вмешательства христиан. Губернатор Орана граф д'Алькодет тотчас же выдвинул кандидатуру юного брата короля — Абдаллаха и во главе экспедиционного отряда вступил в Тлемсен (6 февраля 1543 года). Но не прошло и месяца, как он покинул город и с трудом добрался до своей базы, а тлемсенцы тем временем призвали своего прежнего государя. Метод рейдов во внутренние районы страны без последующего закрепления территории не оправдывал себя и приводил к серьезным неудачам.
После нескольких месяцев полуопалы, вызванной, быть может, недостатком твердости при осаде Алжира, Хасан Ага был заменен сыном Хайраддина, Хасаном пашой (1544–1552 годы), который сосредоточил свои усилия в основном на западе Регентства. Чтобы помочь Мостаганему, осажденному графом д'Алькодетом, янычарам пришлось оставить Тлемсен, король которого вновь стал клиентом Испании (1547 год). Тогда новый шериф Мухаммед аль-Махди, победитель Ваттасидов, использовал бездеятельность турок и занял зайянидскую столицу, в которой у него были осведомители (1551 год). Но его сын, окрыленный этим первым успехом, не остановился на этом, захватил Мостаганем и пошел вверх по долине Шелифа. Испанцы, парализованные трудностями в Европе, не двинулись с места. Зато Хасан паша, ставший бейлербеем после смерти отца (1546 год), реагировал весьма энергично. Турецкая армия под командованием ренегата Хасана Корсо и при поддержке западных племен, восставших против марокканского господства, вернула Мостаганем, разбила шерифскую армию и преследовала ее до Мулуи, а затем вернулась в Тлемсен. Хасан Корсо воздержался от восстановления на троне вассального зайянидского государя, разместил в городе гарнизон и назначил турецкого наместника. Постоянная оккупация одного из крупных городов Запада означала конец испанских походов в Оранском хинтерланде. Конфискация имущества тлемсенцев, которые не приняли амнистию, позволила генералу-победителю преподнести великолепные дары новому бейлербею Салаху Раису, назначенному вместо Хасана паши благодаря поддержке посла Франции в Константинополе.
Салах Раис прославился как соратник Барбароссы и командовал османским флотом. Это был суровый и смелый вождь, проводивший время в сражениях. Он заставил каидов Туггурта и Уарглы платить дань. В Кабилии он не смог покорить Бану Аббас, которые восстали после того, как помогли ему завоевать Юг, но привлек на свою сторону их противников — Куко, среди которых была набрана его кавалерия в марокканской кампании. Кандидатура Ваттасида Бу Хассуна дала ему желанный повод для выступления против шерифа, которого он обратил в бегство у Тазы (декабрь 1553 года). Тщетно пытался он от имени султана сохранить Фес — восстание населения заставило его провозгласить Бу Хассуна. Во всяком случае он захватил для турок сначала крепость Пеньон де Велес (1554 год), откуда бесстрашный Яхья Раис опустошал берега Иберийского полуострова, взяв свыше 4 тысяч пленных (1558–1562 годы), затем город Бужи, которому вице-король Неаполя вовремя не оказал помощи (1555 год). Находясь под угрозой банкротства, Филипп II Испанский также не смог организовать экспедицию и волнение своих подданных успокоил тем, что казнил злосчастного губернатора Бужи, сделав его козлом отпущения. Только по не зависящим от него причинам не сдался и Оран (1556 год). Смерть Салаха Раиса и отозвание алжирских галер для защиты Босфора, а затем отставка Хасана Корсо спасли, быть может, этот важный пресидио, который не получал никаких подкреплений.
Внезапная кончина Салаха Раиса повела к столкновению между янычарским войском и таифой. Назначенному Портой бейлербею Текелерли янычары преградили доступ в Алжир и требовали назначения на эту должность Хасана Корсо. Однако заговор раисов позволил Текелерли проникнуть в город и захватить Хасана Корсо, который был посажен на кол и три дня умирал у ворот Баб-Азун; но вскоре сам паша был убит янычарами.
Беспорядки в Регентстве заставили султана вновь апеллировать к авторитету Хасана ибн Хайраддина (июнь 1557 года). Ухудшилось положение на западе, еде шерифская армия, овладев Тлемсеном, осадила небольшой турецкий гарнизон в Мешуаре. Убийство турецкими дезертирами Мухаммеда аль-Махди и беспорядки в связи с вопросом о наследовании позволили бейлербею вторгнуться в Марокко, но угроза нападения испанцев на его арьергард заставила бейлербея вернуться морем не заходя в Фес. Возможно, что это поспешное отступление ободрило графа д'Алькодета. Падение вассального Тлемсенского государства разрушило его надежду преградить туркам доступ на оранские плато. Он надеялся, что с взятием Мостаганема будет ликвидирована главная стоянка турецкого флота. Он уже дважды терпел неудачу (1541 и 1547 годы). Его третья экспедиция закончилась катастрофой. Неопытное воинство было захвачено врасплох и окружено. Губернатор погиб, свыше 10 тысяч солдат были убиты или уведены в плен (август 1558 года). Испанцы не смогли восстановить свой престиж после этого удара и с этих пор оставались блокированными в городах Оране и Мерс аль-Кебире.
Хасан паша готовился к борьбе с шерифом, когда янычары, которых он разъярил своими действиями в Кабилии, отправили его в цепях в Константинополь, обвиняя в стремлении к независимости (июнь 1561 года). После кратковременного правления одного паши, который казнил наиболее скомпрометированных бунтовщиков, Порта восстановила Хасана пашу на посту бейлербея (1562 год). Он сейчас же взялся за осуществление своих проектов, осадив Оран и Мерс аль-Кебир; но сопротивление испанцев дало флоту Дориа время прийти им на помощь, и турки, понеся тяжелые потери, были вынуждены вернуться в Алжир (3 апреля — 7 июня 1563 года). Хасан готовил реванш, когда султан отозвал его из Алжира сначала для участия в осаде Мальты (1565 год), затем для командования османским флотом в звании капудан-паши (начало 1567 года). Управление Регентством он передал паше Мухаммеду ибн Салаху Раису, который занялся ликвидацией в Алжире последствий чумы, голода и разбоя. Чтобы смягчить соперничество между оджаком и раисами, паша разрешил янычарам поступать на пиратские суда. Он только что восстановил турецкую власть в Константине, когда ему был дан другой пашалык, а на его место назначен бейлербеи Ульдж Али (март 1568 года).
Ульдж Али и конец хафсидского государства. Последний бейлербей Ульдж Али (1568–1587 годы), быть может, был вместе с Хайраддином самой крупной фигурой эпохи турецкого господства. В юности он был захвачен корсарами на берегах Калабрии; на галерах каторжане презирали его за то, что он был покрыт лишаями; говорили, что он согласился принять ислам только для того, чтобы отомстить ударившему его турку. Он быстро стал надсмотрщиком (comite) на галере, занялся пиратским промыслом и отличился под командованием Хасана ибн Хайраддина и Драгута при осаде Мальты. Христиане приписывали его меланхолию не столько болезни, сколько угрызениям совести вероотступника. Французский посол в Константинополе, близко знавший Ульдж Али, утверждал, что втайне он исповедовал христианство, да и алжирские янычары сомневались в его приверженности исламу. Тем не менее он отрицательно отнесся к авансам Филиппа II, которые тот сделал ему по наущению папы.
Новый бейлербей хорошо знал Регентство, где он управлял Тлемсеном и руководил борьбой против испанцев. Его первой заботой была поддержка восстаний морисков в Гранаде против преследований со стороны католической церкви, но ему трудно было снабжать восставших людьми и оружием, и восстания оказались подавленными. Более удачны были его усилия, направленные на освобождение Туниса от испанского протектората и ликвидацию хафсидской династии.
Со времени отъезда Карла V Тунисское государство снова оказалось во власти анархии. Хафсидский султан Мулай Хасан, вынужденный бороться с собственным народом, который не хотел его, а также с сыном, стремившимся его выжить, держался на троне только при поддержке испанцев. Потребовалось вмешательство Дориа, чтобы вернуть ему Келибию, Сус, Сфакс и Монастир (1540 год). Юг Туниса освободился от его власти, и в ходе кампании против Кайруана, ставшего столицей религиозного княжества арабов шаббийя, Мулай Хасан был покинут своими войсками. Тогда (1542 год) он волей-неволей оказался вынужден искать подкрепления в Европе, но, несмотря на это, был разбит, взят в плен и ослеплен своим сыном Мулай Хамидой (Ахмед Султан). После того как он отвоевал Тунис у одного хафсидского претендента, которого поддерживали христиане, Хамида лавировал между испанцами и турками. Бродель отмечает, что в архивах Симанказ сохранилось несколько договоров, подписанных им с губернатором Ла-Гулета, а Моншикур указывает, что в 1552 году Порта предлагала ему взять Ла-Гулет и Махдию, обещая «доставить ему, — как писал Синан паша, — войска, необходимые для возвращения тех его земель, которые находились в состоянии мятежа».
Именно тогда раис Драгут, уловки которого напоминают Моншикуру «хитроумного и коварного Улисса» (разве Виктор Берар не комментировал «Одиссею» при помощи рассказов о корсарах?), повторил на берегах Восточной Берберии приключения отважного Барбароссы. Превратив Махдию в свою главную базу, он опустошил итальянское побережье. Испанцам, однако, удалось отнять у него этот город (сентябрь 1550 года). Неудачным оказался и его поход на Гафсу. Лишь ценой дерзновенной стратагемы ему удалось уйти от галер Дориа, блокировавших его в Джербинском канале (1551 год). «Потерпев неудачу с идеей создания княжества в Малом Сирте… вождю корсаров оставалось только отказаться от слишком опасной независимости и отдаться под защиту Высокой Порты» (Моншикур). С этого времени на целых пять лет султан отвлек его внимание от африканских берегов (июнь 1551 года — апрель 1556 года). Однако вследствие враждебного отношения великого везира Ростема Драгут был лишен поста капудан-паши. При этом ему все же удалось получить от султана Сулеймана управление Триполи. Вернувшись, таким образом, к своей африканской карьере, Драгут до самой смерти при осаде Мальты (1565 год) боролся против независимых шейхов Джербы и триполитанского хинтерланда; он с триумфом вступил в Гафсу (20 декабря 1556 года), изгнал арабов шаббийя из Центрального Туниса и занял Кайруан (3 января 1558 года). Меньше чем за два года Драгут, повелитель Сирта, стал «силой на Средиземном море».
Испании, достигшей критической точки в борьбе с Францией, было не до Драгута или алжирцев, однако договор в Като-Камбрези, который практически означал поворотный пункт в истории Европы, освобождал Испанию от ее неотложных забот (1559 год). Тогда-то и изменилась ее африканская политика. Наличие турецкой опасности выдвинуло на первый план Тунис, который, как отмечал Бродель, вместе с Мальтой, Сицилией и Неаполем составлял испанскую границу, отделявшую западное Средиземноморье, где господствовал католический король, от восточного, находившегося во власти султана. Бои в других пунктах Берберии, у Мерс аль-Кебира (1563 год) или Пеньон де Велеса (1564 год), имели лишь эпизодический характер. Во всяком случае взоры Филиппа II были обращены на Ла-Гулет. Но, поскольку Испания переживала последствия банкротства (1557 год), она не могла позволять себе широких планов.
Может быть, из желания угодить субсидировавшему его папе католический король предоставил мальтийским рыцарям и неаполитанскому вице-королю возможность организовать экспедицию на Джербу против Драгута. Как и армада Карла V, флот герцога Медины Кёли ждал осени, когда турецкие галеры уйдут в Галлиполи (1559 год). Тогда он поднял паруса. Адмирал легко занял остров, но потратил много времени, превращая его в базу операций против Триполи. Когда он покидал стоянку, то был атакован эскадрой Пиали паши и Драгута, которые потопили 30 судов и взяли 5 тысяч пленных (15 марта 1560 года). Небольшой христианский гарнизон Джербы был полностью уничтожен; после ожесточенного сопротивления из костей убитых сложили пирамиду — башню из черепов (бордж ар-рус), которая существовала до 1846 года.
Соперничество между католическим королем и султаном продолжалось на границе, разделявшей два средиземноморских бассейна. Осада Мальты турками была, быть может, ответом за Джербу; африканские раисы Драгут и Ульдж Али, несомненно, играли в этой осаде выдающуюся роль (1565 год). Перенеся войну в Тунис, бейлербей Алжира вернулся, наконец, к традициям Хайраддина. Во время похода на восток ему ничего не стоило отбросить слабые хафсидские войска и изгнать из Туниса Хамиду, который укрылся у испанцев (1569 год). Поставив каида Рамдана правителем Туниса, бейлербей вернулся в Алжир, где занялся реорганизацией варварийского флота. Он готовил экспедицию против Ла-Гулета, когда неожиданно был отозван султаном.
Османская империя подвергалась в то время серьезным опасностям. Взрыв католического фанатизма в связи с новой войной в Гранаде (1569–1570 годы) и деятельность Пия V способствовали созданию антитурецкой лиги с участием Испании, папства и Венеции. Католическому королю пришлось отложить поход в Африку и бросить свои силы на восток. Морское сражение при Лепанто, где Ульдж Али проявил чудеса храбрости и получил звание капудан-паши, означало победу коалиции (9 октября 1571 года). Но как только отступничество Венеции привело к распаду лиги (1573 год), Испания вернулась к своим планам относительно Туниса. Брат Филиппа II, Хуан Австрийский, неожиданно подступил к городу и взял его почти без борьбы (1573 год). Он предложил, чтобы управление Тунисом осуществлялось от имени католического короля при содействии туземцев, которые должны были сохранить свои законы; возможно, он хотел сам применять свои принципы или, скорее, приобрести титул; однако ему пришлось ограничиться оставлением в городе гарнизона и возвратиться в Италию, поставив правителем нового хафсидского принца.
Османская империя не могла оставаться в долгу за Лепанто и Тунис. В следующем году объединенные силы Регентства, Триполи и Востока под командованием Синана паши и Ульдж Али заняли Ла-Гулет и следом Тунис (1574 год). Эта двойная победа отдала туркам весь Тунис, который стал турецким пашалыком, и прозвучала похоронным звоном по испанскому влиянию. Разоренный новым банкротством (1575 год), парализованный восстаниями в Нидерландах и беспорядками в Италии, обеспокоенный происками англичан и французов, Филипп II отказался от реванша в Африке и был вынужден согласиться на перемирие с султаном (1581 год). Испания сохранила за собой лишь жалкие пресидио Мелилью, Мерс аль-Кебир и Оран. Каковы бы ни были все эти конфликты, но благодаря им Магриб, который оставался самим собой, принял свой современный облик с тремя политическими комплексами — Марокко, Алжиром и Тунисом.
Конец бейлербеев. После битвы при Лепанто бейлербей Ульдж Али приняв на себя командование османским флотом, передал управление Регентством заместителям: Арабу Ахмеду, который содействовал взятию Па-Гулета и Туниса, затем каиду Рамдану (1574–1577 годы), которому удалось посадить на фесский трон Абд аль-Малика и получить за это в качестве платы 500 тыс. унций золота и десять пушек, и, наконец, паше Хасану Венециано (1577–1580 годы). Этот последний был писцом на одном венецианском корабле, захваченном Драгутом. Проданный Ульджу Али, он стал ренегатом. Если верить портрету, набросанному Сервантесом, который был его рабом, он отличался надменностью и жестокостью, но вместе с тем энергией и храбростью. Он правил при помощи террора и укротил янычаров и раисов. Но голод и чума, к которым прибавились его вымогательства, в конце концов вызвали восстание туземцев, и старому евнуху Джафару было поручено восстановить спокойствие (1580–1582 годы). Во время правления Джафара в Алжир прибыл Ульдж Али, чтобы подготовить завоевание Марокко. Но прежде чем ему удалось приступить к осуществлению своего проекта, он был отозван на Восток, как и его халиф. Пашой Алжира вновь был назначен Рамдан.
Порта потребовала, чтобы Рамдан вернул Франции две галеры, несмотря на оппозицию алжирцев. Таифа воспользовалась этим недовольством и вручила власть своему вождю Мами Арнауту. Триумф раисов был подкреплен внезапным прибытием Хасана Венециано, который при помощи силы обосновался в Дженине (1582–1588 годы). С тех пор все было подчинено развитию пиратства, которое безнаказанно свирепствовало вдоль берегов Италии, Испании и вплоть до Канарских островов.
Когда Ульдж Али умер в преклонном возрасте (1587 год), султан счел момент подходящим, чтобы включить африканские завоевания в обычные рамки османской государственности, преобразовав Триполитанию, Тунис и Алжир в три Регентства, управляемые периодически сменяемыми пашами. Эти меры предполагали упразднение поста бейлербея в Алжире; в связи о этим Порта отозвала Хасана Венециано, поручив ему пост капудан-паши, и заменила его пашой, назначаемым па трехлетний срок. Варварийские провинции перестали быть бастионом турецкой империи против испанцев; они стали обычными провинциями, как и многие другие, но лишь более отдаленными.
Смуты XVII века в Алжире. В течение XVII века регентства Алжир и Тунис освободились из-под власти Порты. Крепкие организации оджака и таифы не принимали во внимание временных чиновников, не имевших никакой опоры в провинции, которой они якобы управляли от имени султана. Кончилось тем, что паши перестали держать под контролем янычаров и раисов и, пока могли, заботились о личном обогащении. Предоставленные сами себе, движимые собственными интересами или ненавистью, оджак и таифа яростно боролись за главенство в государственных делах. В результате конфликтов, потрясавших оба Регентства, выкристаллизовались новые власти: в Алжире — власть янычарских ага (1659 год), затем — деев (1671 год), в Тунисе — власть деев (1590 год), затем — беев (1705 год). Автономия африканских пашалыков позволила им свободно заниматься пиратством, не принимая во внимание тех политических предосторожностей, соблюдать которые Порта заставляла бейлербеев. Эта автономия повлекла за собой двоякого рода последствия: с одной стороны, деятельность корсаров вызывала репрессалии европейских государств; с другой — соперничество между двумя Регентствами вело к вооруженным конфликтам.
Нет ничего более однообразного, чем внутренняя история Регентств в XVII веке В Алжире это были заговоры, мятежи и убийства. Паше приходилось довольствоваться ролью парадного правителя. Когда он приезжал из Константинополя, его принимали с большой помпой; он жил во дворце и ему оказывали почести, но, чтобы кормиться, он должен был утверждать решения, принятые диваном янычаров. Диван собирался четыре раза в неделю, в том числе один раз во дворце, чтобы обсуждать внешние дела, и в качестве последней инстанции высказывался по вопросам войны и мира. Официальным актам паша должен был предпосылать формулу: «Мы, паша и диван непобедимого войска Алжира». Только один Хедер паша попытался сбросить опеку янычаров, опираясь на кулугли, отстраненных от государственных дел, и кабилов, всегда готовых к восстанию (1596 год).
Наступил момент, когда янычарское войско численностью 22 тысячи йолдашей оказалось недовольно и тем призраком власти, какой еще оставался у пашей. Оно упрекало их в том, что они расхищают его жалованье и налоги. Один из пашей, Ибрахим, пожелал однажды взимать десятину с наградных, которые Порта посылала раисам за помощь со стороны алжирского флота. Эта претензия вызвала мятеж. Диван решил упразднить последние прерогативы пашей — уплату жалованья, назначение каидов, судебные права в отношении баляди — и оставить им только почетный титул. Исполнительную власть стал осуществлять ага с помощью дивана (1659 год). Эта смута, возникшая в интересах защиты прав раисов, закончилась к выгоде оджака. Смена ага через каждые два месяца, если он подчинялся этому, вызывала расстройство власти либо приводила к мятежу, если ага желал удержаться на своем посту. Фактически при новом режиме убийство стало регулярной процедурой при наследовании поста аги. Четыре аги, получившие почетный кафтан с 1659 по 1671 год, были убиты янычарами.
Через 12 лет раисы изменили положение в свою пользу. Они спровоцировали мятеж йолдашей и алжирцев против аги Али, которого упрекали в слабости перед лицом требований Франции. Казнь Али, сопровождавшаяся пытками его жены, отнюдь не ободряла желающих выдвинуть свою кандидатуру. Тогда таифа воспользовалась несостоятельностью янычаров, чтобы по примеру Туниса вручить власть дею, который избирался сначала раисами (1671 год), затем офицерами войска (1689 год). Десятый дей, Али Шауш, отказался принять посланца Порты и убедил султана пожаловать ему титул паши (1711 год).
Смуты в Тунисе. В Тунисе победа Синана паши привела к установлению режима, аналогичного режиму Алжира. В Тунисском регентстве имелись паша, янычарское войско, набиравшееся сначала из турок, затем из мусульман-левантинцев и кулугли и находившееся под командованием аги, почти независимого от паши, а также таифа раисов и племена махзен, на которые был возложен сбор налогов. Регентство испытало те же волнения, что и его сосед. В конце XVI века оджак состоял из 40 секций по 100 человек в каждой; во главе секции стоял низший офицер, попросту называвшийся «дядей со стороны матери» (дей). Как и все население, оджак страдал от высокомерия и злоупотребления властью войсковых лейтенантов (одобаши) и капитанов (булукбаши), которые составляли диван и подменяли пашу, узурпировав его полномочия. В конце концов дело дошло до того, что оджак сломил их верховенство путем военного переворота, совершенного в демократическом духе (1590 год). После того как булукбаши были перебиты, 40 деев избрали из своей среды одного, чтобы он вместе с агой осуществлял командование войском. Этот дей непрестанно покушался на прерогативы паши и стал подлинным главой правительства. Третий дей, Осман, укрепил свою власть, низведя диван на положение регистрирующей палаты, а полномочия паши — к пустой чести получения кафтана и опираясь на двух преданных ему агентов — начальника флота (кабтан) и командующего войсками, осуществлявшего сбор налогов и руководство племенами (бей).
История Туниса в XVII веке — это история усиления могущества беев в ущерб власти деев. Осман дей (1590–1610 годы) подчинил мятежные племена Туниса, а его зять Юсеф (1610–1637 годы), покровитель корсаров и крупный строитель, боролся против арабских восстаний и вторжения алжирцев. Следовательно, это были отнюдь не худосочные вожди; но наряду с их властью, опиравшейся на оджак, гораздо менее значительный, чем в Алжире, росла власть беев, которые, управляя племенами и располагая налоговыми ресурсами, получали в свои руки командные рычаги государства. Второй бей, Мурад (1612–1631 годы), вместе с титулом паши получил право передать свою должность по наследству сыну Хамуде. С тех пор наследственное влияние Мурадидов непрерывно укреплялось. Хамуда бей (1631–1659 годы) увеличил свой авторитет, положив конец изменам арабских племен и вновь присоединив Джербу к пашалыку Туниса. При двух следующих деях он взял в свои руки руководство делами, возмещая ущерб, причиненный выступлением мальтийских рыцарей против ла-гулетского флота (1640 год), или организуя борьбу с голодом. После него Мурад бей (1659–1675 годы) действовал же без всяких церемоний. Он бросил в тюрьму одного дея (1671 год) и после подавления мятежа янычаров основался во дворце Бардо как полновластный государь, проявлявший свою щедрость в постройках. После его смерти последовал двадцатилетний период гражданских войн. Его два сына и брат с оружием в руках оспаривали друг у друга титул бея, назначали и умерщвляли деев и в результате беспорядков вызвали победоносные вторжения алжирцев и попытку вмешательства со стороны Порты в дела Туниса. Власть Мурадидов в конце концов рухнула в результате военного заговора. Ага спахиев Ибрахим убил всех потомков Хамуды и стал беем (1702 год). Некоторое время спустя войско присвоило ему титул дея (1704 год), а Порта вскоре после этого — титул паши. Таким образом, впервые вся власть оказалась сосредоточенной в одних руках. Поражение и пленение Ибрахима в стычке с войсками Алжира и Триполи (1705 год) не приостановило этой эволюции в сторону монархии. Ага спахиев Хусейн ибн Али собрал под своими знаменами беглецов, заперся в Тунисе, где население провозгласило его беем, и отбросил алжирцев. После этого он уже не довольствовался простым совмещением различных титулов в своих руках и упразднил титул дея (1705 год). Итак, непрерывное присвоение беями различного рода прав и прерогатив привело в конце концов к основанию наследственной династии (1710 год). Как бы ни был беспокоен Тунис в течение XVII века, он все же не знал анархии своего соседа. Прошлое Туниса и его традиции не погибли вместе с хафсидской династией. Горожане, еще с карфагенских времен стоявшие за правительство, которое поддерживало бы порядок, заставили турецкую власть принять форму, которую Ифрикия веками навязывала своим повелителям. Они дали махзену персонал, без которого он Не мог обойтись и который обеспечил преемственность администрации. Усилия Хусейнидов, в течение XVIII века оправленные на то, чтобы преобразовать государство корсаров в упорядоченное государство, явились продолжением политики Хафсидов, Альмохадов и Зиридов.
Два государства корсаров. XVII век был золотым веком варварийских корсаров. Независимость Регентств по отношению к Порте, ослабление европейских морских сил и соперничество между христианскими нациями позволяли им действовать исключительно дерзко.
Алжир особенно процветал от доходов пиратства В середине XVII века его население превышало 100 тысяч человек, не считая 25–35 тысяч пленников. Алжирский флот пополнился крупными галерами и «круглыми судами», или судами с высоким бортом, которые позволяли корсарам бороздить восточное Средиземноморье и наводить ужас вплоть до Исландии (1616 год). За два особенно благоприятных года (1615 и 1616) их добыча превышала два-три миллиона ливров. Все население обогащалось от продажи товаров и работорговли. Именно тогда как в городе, так и в деревне стали все чаще строиться жилища, пройдя через прохладный вестибюль (скифа) которых посетитель попадал на центральный двор (васт ад-дар), с каждой стороны которого находился длинный и узкий зал, выходящий на галерею; в этих залах имелись альковы, иногда перекрытые в виде купола.
Жизнь раисов на суше была жизнью внезапно разбогатевших парвеню, жадных до буйных кутежей и кричащей роскоши. Они жили среди дельфтских фаянсов, итальянского резного мрамора, лионских или генуэзских шелков и бархата, венецианских зеркал, богемского стекла и английских часов; вся эта обстановка была какой-то эклектической декорацией, напоминавшей картины из охотничьего быта. Но эти турки по происхождению или по призванию любили также медную посуду, оружие, восточные ковры из Сетифа, Гергура (Малая Кабилия) или из Кала Рашидидов (между Маскарой и Релизаном) и особенно шелковые вышивки по кисее или полотну, секрет изготовления которых вышивальщицы (мааллямат) передавали богатым девушкам.
Благодаря доходам от пиратства в Алжире увеличивалось число мечетей и различного рода благотворительных учреждений. Влияние Малой Азии сказывалось в больших, восьмиугольных в плане куполах, перекрывающих молитвенные залы и окруженных с четырех сторон галереями, несущими маленькие купола или остроконечные своды. Такова была, например, мечеть, построенная вскоре после 1622 года ренегатом Пиченино, второго называли Али Бичнин; превращенная впоследствии в церковь Нотр Дам де Виктуар, мечеть изменила свой характер. Спустя полвека (1660 год) оджак, желавший иметь большой храм ханефитского толка, построил наиболее значительный памятник религиозной архитектуры турецкого Алжира — мечеть Рыболовства (аль-Джами аль-дждид); ее высокий яйцевидный купол, поддерживаемый четырьмя большими арками, был навеян Константинополем. В конце века (1696 год) на могиле святого покровителя Алжира, Сиди Абдаррахмана ас-Саалиби (умершего в 1648 году), построили прелестный храм, по соседству с которым находится кладбище, усаженное кипарисами.
Тунис также был городом-космополитом. В 1609 году он принял изгнанных из Испании морисков в еще большем числе, чем Алжир; из них, говорят, 80 тысяч нашли приют в самом городе; во все времена Тунис принимал андалусцев. Турки благосклонно относились к этой иммиграции, нанесшей страшный удар по процветанию и культуре Испании. «Осман дей, — утверждает Ибн Абу Динар, — отвел им место в городе, а самых нуждающихся разместил среди жителей Туниса». Торговая, промышленная и интеллектуальная аристократия заняла особые кварталы. Огородники и ремесленники, изготовлявшие шешии, шелковые ткани или майолику, продолжали заниматься своим делом в ближайшем пригороде. Наконец, многочисленные крестьяне, создавшие богатства орошаемых районов Андалусии, подняли земли по берегам Меджерды. Ифрикия — провинция старой цивилизации — поглотила не только иммигрантов, но и привлеченных турецкими порядками пришельцев с Востока, которые быстро усвоили тунисский образ жизни. В свою очередь они принесли более высокую технику пиратства, доходы от которого позволяли украшать город. Именно тогда были построены: мечеть Юсефа в местном архаичном стиле, за исключением минарета, выдающего восточное влияние: мечеть бея Хамуды Мурадида, или мечеть Сиди бен Арус (1654 год); мечеть Сиди Махреза в турецком вкусе — самая оригинальная, с двумя молельнями, расположенными одна над другой (около 1675 года), и ханифитское медресе; тогда же была перестроена завия Сиди Сахиба, или «цирюльника» из Кайруана; благоустроено несколько суков, создан рынок рабов Берка, представлявший собой небольшую площадь с тремя крытыми переходами; построено два моста через Меджерду у Тебурбы и Меджез аль-Баба; приведен в порядок акведук Карфагена, строились фонтаны с питьевой водой (себбала) и общественные отхожие места с умывальниками для ритуальных омовений (мидас).
Каково бы ни было значение пиратства для экономики Туниса, все же оно никогда не приобретало такого исключительного значения, как в Алжирском регентстве. Потребности торговли и международные отношения в конце концов заставили правительство ограничивать деятельность пиратов.
Рабство в Берберии. Варварийцы извлекали выгоду не столько от продажи награбленных товаров, сколько от продажи пленных. Христианин, которого отрывали от родины, переставал быть неверным, его превращали в объект торговли и стремились отделаться от него возможно быстрее и получить за него возможно больше. Мольеровский турок, который тотчас же соглашался отпустить своего пленника за выкуп, не был выдуман изобретательным Скапеном. В открытом море перед Кастелламаре Драгут тотчас же после налета поднимал «флаг выкупа» (Брантом).
Для пополнения наличности корсары высаживали десанты на берега, а главное — захватывали христианские суда. Они выстраивали на палубе раздетых моряков и пассажиров и в поисках драгоценностей обыскивали их, пренебрегая элементарной деликатностью, осматривали одежду и руки, чтобы угадать их общественное положение. По возвращении в Алжир или Тунис человеческое поголовье гнали на рынок. Покупатели осматривали пленников, как скот на ярмарке, разглядывали их зубы, глаза и руки, щупали мышцы и заставляли их «ходить и прыгать под ударами палки». Стоимость пленника варьировала в зависимости от того, как его хотел использовать покупатель или какую прибыль надеялся получить. Особенно большой спрос был на молодых девушек и мальчиков, удел которых был предопределен, а также на людей предположительно знатного происхождения, за которых надеялись получить выкуп, и на рабочих, разбирающихся в мореплавании, портовых сооружениях и артиллерии. Хозяин свободно распоряжался своим рабом, который в предвидении выкупа становился объектом спекуляции.
В наиболее незавидном положении находились гребцы на галерах, которых плохо кормили, а при абордаже или поспешном уходе от опасности хлестали плетью; но и они все же не были столь несчастны, как варварийцы на галерах короля Франции, так как их не клеймили раскаленным железом и не лишали свободы исповедовать свою религию. На суше раисы использовали их в качестве грузчиков или сдавали внаймы как поденщиков. Домашние слуги, которых было относительно немного, становились иногда доверенными лицами хозяина. Женщин «использовали по хозяйству и для обслуживания дома». Других рабов посылали на верфи или заставляли выполнять тяжелые полевые работы. Привилегированные рабы, имевшие возможность выплачивать владельцу ежемесячное вознаграждение, свободно ходили по городу. Самые изобретательные из них становились содержателями или содержательницами таверн, где христиане и мусульмане совместно предавались пьянству и разврату. Священники могли отправлять богослужение благодаря взносам, часто поступавшим от пленников.
На ночь большинство рабов запирали в своего рода государственные тюрьмы — каторжные дома. В Алжире их было шесть, в том числе «королевский», где могло поместиться 2 тысячи пленников; в Тунисе — девять, когда их посетил П. Дан. Хозяева посылали туда свой персонал за плату. Надзор за пленными в тюрьме осуществлял сторож-баши, человек сомнительной репутации, помогавший рабам сбывать краденое. В каторжных домах были нары в несколько этажей, но без одеял. Духовные лица снимали у сторожа-баши маленькие комнатки и свободно пользовались молельней, где, по словам Хаэдо, «круглый год служили мессу», иногда «с церковной музыкой».
Судьба пленников была не столь ужасна, как это изображали в Европе сторонники выкупа пленных, которым нужно было потрясать души, чтобы добиться пожертвований, так как последние непрерывно сокращались. Добрые отцы не могли просто констатировать столь многие случаи добровольного отречения от веры и объясняли их насилием. Однако, за исключением женщин, которые побуждали своих любовников принять ислам, чтобы выйти за них замуж, а также раисов, которые подвергали обрезанию подростков, чтобы обеспечить удовлетворение своей страсти, большинство рабовладельцев считали отступничество невыгодным делом. Ренегат Али Бичнин хвастал, что «палками вернул одного христианина в христианство».
Пленник был товаром, в порче которого владелец не был заинтересован. Если и существовали «суровые, несносные и жестокие» хозяева, то д'Арвьё честно признавал, что «в Европе мы встречаем не более разумных хозяев, и если бы они владели рабами, то, быть может, были бы большими варварами, чем рабовладельцы в Тунисе». Что же касается двадцати трех видов пытки, которые описал П. Дан, то это было лишь исключением. Авторы, справедливо бичующие жестокость варварийцев, забывают, что король Франции не лучше обращался с протестантами на своих галерах и что парижская публика ходила смотреть на четвертование или колесование, как на спектакль.
Во все времена церковь считала выкуп пленных своей священной обязанностью. Этому делу посвящали себя такие монашеские ордена, как орден тринитариев, учрежденный святым Иоанном из Маты (1198 год), и орден Милосердной божьей матери, созданный святым Петром Ноласком (1218 год). В каждой стране были свои ревнители выкупа. Правительства протестантских государств организовывали сбор денег, и даже благочестивые светские лица старались вырвать своих соотечественников из оков. Но средства для этой цели собирались все реже, и усердие верующих ослабевало. Обследование ордена тринитариев, предпринятое в 1638 году в связи с тем, что генерал ордена возражал против его реформы, показало, что парижское отделение ордена, годичные ресурсы которого достигали 10 тысяч ливров, вносило на выкуп пленных только 18 ливров.
Оригинальность святого Винцента де Поля состояла в том, что он предложил ордену лазаристов нечто иное, нежели возможность обращения неверных в христианскую веру или выкуп, осуществлять который было в состоянии только государство. Как неопровержимо доказал Граншан, не существенно то, что Винцент по-юношески целиком выдумал историю своего пленения в Тунисе упорно отказывался говорить о нем в дальнейшем. Именно ему принадлежит идея посылки монахов, чтобы помогать бедным христианам-рабам в Берберии как духовно, так и телесно, как в здоровом состоя-так и при болезнях «путем посещений, раздачи милостыни, наставлений и приобщения святых таинств». По самой смерти он был вдохновителем этой моральной поддержки и борьбы с отступничеством. Он был жалостливым человеком, но вместе с тем непреклонным апостолом, дипломатом, вынужденным щадить соперничающие ордена и изыскивать в Париже надежную поддержку; скромному и одновременно могущественному Винценту удалось внедрить религиозную идею во французскую политику.
Варварийская торговля и концессии. Алжир никогда не играл такой роли в торговле, которую можно было бы сравнить с ролью Леванта. Состояние войны, пиратство, слабость внутренней торговли и конкуренция Орана, Бона и Бастион де Франса мешали развитию обмена. Все же европейские купцы во все времена жили в Алжире неотлучно, несмотря на опасности, которым они подвергались в случае восстания. При попустительстве консулов они часто торговали товарами, которые были захвачены корсарами и продавались евреями; эти товары европейские купцы отправляли в Ливорно и даже на Антильские острова. Вывозили они главным образом кожи, воск и шерсть. Англичане и голландцы добились даже права обменивать оружие на продовольственные товары. Экспорт — включая вывоз изюма, фиг, фиников, тканей и табака — был очень невелик, и правительство не придавало его росту большого значения. Регентство продавало экспортные лицензии, выдавало множество патентов на право вывоза и строило свою торговлю на раздаче бакшишей всем посредникам. Евреи сумели так приспособиться к этим восточным условиям торговли, что в конце концов стали интендантами, менялами, маклерами бея и хозяевами экономической жизни страны. Несмотря на периодические избиения евреев, конкуренцию с ними выдерживали только марсельские резиденты, мораль которых была весьма сомнительна. К концу ХVII века они сталкивались с «протестантами» из Лангедока, искавшими начиная с 1685 года убежища в Алжире, Тунисе и Марокко.
В Тунисе христиане знали меньше горестей. Несмотря на косвенные удары, вызываемые конфликтами Туниса с европейскими нациями, они в своих фундуках жили в общем мирно. Впрочем, даже тогда, когда в отместку за экспедицию Блэйка тунисцы заключили английского консула в тюрьму, английские купцы продолжали свободно заниматься торговлей (1654 год). Построенный в 1659 году фундук французов был наиболее обширным и самым красивым, так как французский консул покровительствовал купцам всех национальностей, кроме англичан и голландцев. Английский консул всеми средствами оспаривал у него это преимущество. В Тунисе нельзя было грузить пшеницу, но отсюда экспортировались сырые кожи, с которыми в конце XVII века стали конкурировать кожи Леванта, а затем шерсть, воск, губки, финики и страусовые перья, которые ценились дешевле, чем перья из Сенегала. В страну ввозилась шерсть таких сортов, которые более подходили для развитого в Тунисе производства шеший, а также вино, полотно и оружие. Конкуренция евреев и компании Кабо Негро снижала прибыли резидентов, которые предпочитали фрахтовать суда у евреев и тунисцев. Незначительная часть торговли велась с Сусом. Французская торговля в 1670–1690 годах имела небольшое значение, хотя была в два или три раза больше, чем торговля Алжира.
Французы и генуэзцы развернули наиболее широкую деятельность не в Алжире и Тунисе, а в Бастион де Франс, на Кабо Негро и на острове Табарка. Алжирцы с негодованием смотрели на то, как в Бастион де Франс обосновалась компания Ланш, которая действовала там, как в завоеванной стране, и, нарушая соглашение, занималась экспортом зерна; поэтому алжирцы в конце концов с боем взяли город (1568 год). Операции компании, очевидно, не были убыточными, так как шла ожесточенная борьба за их возобновление, что принесло племяннику Ланша «огромные богатства»; эта борьба закончилась новым разрушением Бастиона «вследствие лихоимства названных французов по отношению к маврам и неуплаты вышеупомянутой дани в течение трех лет» (1604 год).
Конфликты между Францией и Алжиром мешали всякому соглашению, пока па сцену не выступил корсиканец по происхождению, марселец по новому отечеству Сансон Наполлон, которому после двухлетних переговоров и раздачи значительных сумм в качестве бакшиша удалось подписать знаменитую конвенцию относительно Бастиона (29 сентября 1628 года). Французы получали монополию на торговлю и ловлю коралла на территории концессии, а также право «восстановить и построить» разрушенные здания «в том виде, в каком они были прежде», «чтобы гарантировать себя против мавров, судов и бригантин Мальорки и Менорки»; за все это французы должны были платить арендную плату (лезма) в размере 16 тысяч ливров, предназначенную главным образом для уплаты жалованья янычарам. Этот договор не позволял перестраивать Бастион; разрешалось лишь привести в порядок те места, где, по конвенции 1560 года, было запрещено возводить «какие бы то ни было укрепления». Тем не менее Сансон создал настоящую крепость, которая стала центром шпионажа, чтобы «знать, что происходит в Берберии», и базу снабжения войск, высадить которые он предлагал королю. «Необходимо, — уточнял он, — сохранить указанные крепости под предлогом торговли и ловли кораллов, чтобы планы вышеупомянутых завоеваний не стали известны». Наконец, Сансон обогащался не только за счет ловли кораллов и дозволенной торговли, но главным образом за счет экспорта зерна, заниматься которым по условиям соглашения он не имел права. Что касается мошеннических проделок, то изобретательный Сансон мог поучить этому самих варварийцев.
Этот коварный авантюрист мечтал также отнять У генуэзцев остров Табарка, который те получили от Хайраддина в качестве выкупа за Драгута (1540 год), а затем передали в концессию семье Ломеллини для ловли коралла и торговли с Берберией. При третьей попытке завладеть островом Сансон был захвачен врасплох жителями острова, которые преследовали его в море и застрелили из мушкета; тело его бросили в воду, а голову прибили на воротах своей крепости (май 1633 года).
Смерть Саксона нанесла концессиям жестокий удар. Ссоры французских резидентов Алжира с новым капитаном Сансоном Лепажем, боязнь, чтобы Бастион не стал базой снабжения французского флота, и в особенности наложение ареста на два судна, груженные контрабандным зерном, заставили диван вынести постановление об окончательном уничтожении факторий; диван напоминал, что «первый, кто заговорит о них, лишится жизни». Али Бичнин строго выполнил приговор (13 декабря 1637 года). Разрушение Бастиона имело неожиданные последствия: вождь ханенша, который лично торговал с компанией и получал от этого большую выгоду, побудил свое племя восстать и обусловил успокоение его восстановлением Бастиона. В новой конвенции было проведено различие между портами Бон и Колло, где могли существовать только склады, и Бастионом, Ла-Калем и мысом Роса, где было «разрешено, вести строительство», чтобы защищаться от вражеских галер и мавров (7 июля 1640 года). Этот договор, который, как признает П. Массон, «свидетельствовал о большом желании примирения со стороны алжирцев», все же не положил конца превратностям судьбы концессий. Алчные вожделения, поддерживаемые крупными сеньорами, не отличающимися особой щепетильностью, соперничество лионцев с марсельцами и вмешательство французских эскадр привели к провалу всех попыток наладить дело. Мир с Алжиром, установленный с 1689 года, позволил королю наконец отстранить директоров компаний от дипломатических дел и вернуть их к строгому исполнению роли купцов. Наконец, последний контракт, подписанный компанией и алжирцами, основываясь главным образом на практике Сансона Наполлона, окончательно регулировал положение факторий (1 января 1694 года). С тех пор и вплоть до 1754 года стороны ограничивались четырнадцатикратным подтверждением конвенции без всяких изменений.
Компания, основанная для ловли коралла в Тунисе примерно в то же время, что и в Бастионе, но в малоблагоприятном месте, у мыса Кабо Негро (против Табарки), была вынуждена бороться против генуэзцев и завистливых резидентов Туниса. Фактория, восстановленная после многочисленных перипетий марсельцами (1631 год), через некоторое время перешла в руки тунисцев (1637 год). Торговля скоро возобновилась, но конвенция была подписана только через тридцать лет (1666 год). Она не предоставляла французам никаких территориальных концессий и запрещала придавать их предприятиям «всякую видимость крепости». Арендная плата была установлена в пять раз выше, чем в Бастионе но это была единственная повинность компании, которая кроме того, пользовалась формальным правом Тести торговлю пшеницей и ячменем. Воспользовавшись анархией, последовавшей за смертью Мурада, англичане безуспешно пытались вытеснить французов. Поставки зерна королевским армиям начиная с 1691 года принесли компании огромные прибыли, и она попыталась обеспечить их на будущее путем получения бессрочной концессии (1700 год). Двойная неудача — на Бастионе и на мысе Кабо Негро в начале XVIII века — привела к созданию новой компании, которая объединила обе концессии, оставив каждой из них независимую администрацию. С этих пор не стало больше компании Ла-Каль и компании Кабо Негро, а лишь одна Африканская компания.
Войны Регентств. Полагать, что политика христианских государств в отношении варварийцев определялась взрывами негодования по поводу пиратских действий, значит сводить ее к общим соображениям. Если народная совесть и восставала против мучений, которым подвергались пленники, то правительства руководствовались такими соображениями, в которых на первом месте стояли коммерческие интересы и соперничество европейских стран.
Политика Регентств определялась главным образом экономическими соображениями. Если добыча корсаров сокращалась, то ресурсы страны оказывались недостаточными, чтобы пополнять бюджет, что являлось источником волнений. Мир с христианами порождал нехватку средств, так как нельзя было грабить суда протежируемой нации, а также те суда других наций, которые обманным образом поднимали ее флаг. Выгоднее было состояние войны с ее риском, но и с ее прибылями. В случае необходимости Алжир заключал договор только с одной державой и удваивал свою энергию» в борьбе с Другими. За миром, подписанным с Рюйтером, последовало усиление пиратских действий против французских судов (1663 год); мир с Людовиком XIV повлек за собой разрыв с англичанами и голландцами (1670 год); за миром с англичанами последовало объявление войны Франции (1681 год). Впрочем, эта реалистическая политика допускала сосуществование пиратства с торговлей. Так например, в 1681 году алжирцы уведомили марсельцев, что, «невзирая на этот разрыв, всякий, кто захотел бы приехать в страну, будет принят там неизменно как желанный гость».
У Испании в XVII веке не было сил бороться с варварийским пиратством, но Англия с Блэйком, Мальборо и Алленом, а также Голландия с Рюйтером организовали подготовленные и хорошо проведенные морские экспедиции. Англичане трижды бомбардировали Алжир (1622, 1655 и 1672 годы). Однако, несмотря на свое техническое превосходство, они добились весьма посредственных результатов. Они не только ограничивались выкупом пленных, как это происходило в большинстве случаев, но и вынуждены были (как это сделали голландцы в 1680 году, а англичане в 1682 году) давать согласие на поставку снастей, мачт и оружия за право экспортировать зерно.
Выступления Франции, которые готовились очень медленно и о которых диван осведомляли марсельские евреи, наталкивались на сопротивление, лишавшее их всякой эффективности. Даже когда изобретение крупных галиотов позволило не бояться огня алжирских мортир, зажигательные бомбы большей частью взрывались, не достигая цели, и результат никогда не соответствовал затраченным усилиям. Эскадры напрасно обстреливали мол из пушек в 1661 и 1665 годах. Дюкэн дважды бомбардировал город. В первый раз (с 20 августа по 20 сентября 1682 года) ему удалось только разрушить 50 домов и убить 500 жителей! Вторая попытка (июнь — июль 1683 года) повлекла за собой большой материальный ущерб, а также избиение французских резидентов в Алжире, в том числе убийство старого священника Жана Ле Ваше, которого привязали к жерлу пушки. Пять лет спустя д'Эстре выпустил по городу 10 тысяч бомб, которые серьезно повредили форты и дома, но должен был уйти не добившись каких-либо других успехов (июнь — июль 1688 года).
Попытка овладеть Джиджелли имела еще более плачевные результаты. После трудной высадки (23 июля 1664 года) солдаты, которых плохо кормили, плохо снабжали и которых косила лихорадка, не смогли сопротивляться атакам турок и кабилов. Войска пришлось снова посадить на суда, оставив врагам 1400 трупов и сотню пушек. В довершение всего на обратном пути, уже на подходе к Провансу, затонул корабль с 1200 солдатами.
Королевский выбор. Нельзя понять отношение Франции к варварийцам, если не связывать его, как это сделал Капо-Рей, с ее политикой в целом. Конфликты не прекращались в течение почти всего XVII века. В 1603 году французский консул подвергся грубому обращению, а Бастион был разграблен. После короткого перемирия (1605–1609 годы) бегство во Францию корсара Симона Данса с двумя принадлежавшими паше пушками и избиение алжирского посольства в Марселе вызвали разрыв отношений на двадцать лет. После смерти Сансона Наполлона состояние войны длилось еще девять лет (1636–1643 годы). Но все же Франция ни разу не реагировала так энергично, как после 1661 года. Дело в том, что в это время дали себя знать новые факторы.
Благодаря святому Винценту де Полю лазаристы стали влиятельной группой. В качестве апостолических викариев и организаторов церкви в Африке они, с Жаном Ле Ваше во главе, приобрели подлинно епископскую власть и осуществляли контроль над итальянскими капуцинами и испанскими тринитариями. Поскольку они деятельно участвовали в движении в пользу выкупа и были доверенными лицами как рабов, так и их родственников, то без их содействия нельзя было вести переговоры, касающиеся выкупа пленников. Наконец, занимая посты консулов, они являлись необходимыми посредниками между королем и варварийцами. Эта тройная роль часто позволяла им подменять королевские концепции своими и даже навязывать их королю. Но сами они были не столько вдохновителями, сколько орудием в чужих руках.
Один из наиболее любопытных и наименее известных аспектов варварийской политики Франции времен Мазарини состоит в том, что эта политика была образчиком усиленных происков служителей бога. За спиной святого Винцента де Поля, которого часто увлекали против его воли, стояла компания; последняя молчаливо подменяла правительство в африканских делах и направляла их по пути, подготовлявшему торжество всевышнего. Ведь факт, что Винцент не хотел консульств и что именно герцогиня д'Эгийон убедила его в преимуществах последних и купила поочередно консульства в Алжире (1646 год) в Тунисе (1648 год). Она же помимо министров предложила в 1659 году использовать средства от церковных сборов для субсидирования частной экспедиции против Алжира под командованием шевалье Поля, единственного командира эскадры, питавшего священную ненависть к неверным. Наконец, именно пылкий прозелитизм компании придал католическим кругам, возбужденным новой вспышкой горячей веры, силу и твердость духа, чтобы выразить свое мнение и навязать его правительству. По призыву папы христианнейшему королю пришлось сосредоточить свои усилия против турок в Кандии и на венгерской земле. Однако, несмотря на столкновения, союз Франции и Турции продолжал существовать. Со стороны Людовика XIV было большим искусством совершить крестовый поход, почти ничего не теряя с национальной точки зрения. Экспедиции против варварийцев, диктуемые чисто коммерческими соображениями, позволяли ему отвечать чаяниям роптавшего христианства и выступать в роли защитника веры от мусульман.
В тот момент, когда умер Винцент, французская политика при участии де Льонна и Кольбера освобождалась от засилья католиков. В 1672 году Помпон без церемоний ответил маркизу де Фёкьер, который передал ему весьма любопытную записку Лейбница о завоевании Египта (Consilium Egyptiacum): «Я ничего не говорю вам о проектах Священной войны, но вы знаете, что со времен Людовика Святого они уже не в моде». Составляя руководство для будущих дипломатов в колониях, Лейбниц настаивал на необходимости «прикрывать мирское и полезное видимостью священного и честного». Кольбер применил к варварийским государствам те принципы, которые Лейбниц предназначал для Египта. Крестовый поход за веру и за несчастных пленников был всего лишь меркантильным предприятием, где за проявлениями силы немедленно следовали коммерческие предложения.
Кольбер все подчинял торговле, и именно чтобы угодить торговцам, он одним росчерком пера отнял у лазаристов консульства. Конечно, объединение функций привело к тому, что добрые отцы стали производить не совсем правильными операции по переводу средств из статьи «пленники» в статью «резиденты»; кроме того, они собирали новые пошлины с французских судов. Все же, возможно, их осуждали слишком безоговорочно. Не заключается ли действительная причина враждебного к ним отношения в их верности папской булле «In coenam domini», которая запрещала продавать неверным все, что требуется для мореходства, а также в их оппозиции к контрабандному провозу оружия, обогащавшему французских резидентов? Как бы то ни было, одни были людьми типа Жана Ле Ваше, прибывшего в Берберию 28-летним молодым человеком, которым восхищался дей Туниса, с уважением выслушивал диван в Алжире, и который относился к своему делу с такой страстью, что однажды воскликнул: «Если бы с одной стороны передо мной открылся путь на небо с разрешением идти туда, а с другой — путь в Алжир, я скорее пошел бы по последнему»; он умер мученической смертью из-за своей любви к миру. Совершенно иными людьми были гротескный и низкий Дюмулен в Тунисе или претенциозный и тщеславный шевалье д'Арвьё в Алжире, которые намеревались отомстить за свои неудачи, побуждая Францию к войне.
Французским резидентам, этим вечным сторонникам применения силы, удалось вовлечь Кольбера в экспедиции против варварийцев; они рекомендовали ему «занести над ними дубину». Кольбер посылал экспедиции не тогда, когда хотел этого, а тогда, когда позволяло положение в Европе. Пока император сидел на месте, отношения с турками портились, а против варварийцев посылались морские эскадры. Война в Голландии повлекла за собой примирение французов с неверными (1672 год). В период между Нимвегенским миром (1678 год) и войной Аугсбургской лиги король возобновил политику запугивания, что нашло свое отражение в экспедициях Дюкэна в Архипелаг (1681–1684 годы) и бомбардировках Алжира и Триполи. А когда в 1688 году начался период испытании, Франция высказалась за сердечные отношения с мусульманами.
Кольбер мог бы добиться не только мира, но и формального союза. Он не захотел этого не из побуждений чистой совести, а из боязни остаться без пополнений для гребных команд на галерах. По тем же соображениям он отказался от возможного соглашения с Мулай Исмаилом. Но превыше всего были, конечно, заботы о величии короля. Наглые ответы Мулай Исмаилу и требования Дюкэна, бомбардировки Сале, Алжира и Триполи отвечали одному и тому же замыслу — продемонстрировать перед варварийцами презрение Людовика XIV, а перед европейскими державами — мощь военно-морских сил и их превосходство над англичанами и голландцами. Хотя король и не смог унизить варварийцев, как он хотел, ему все же пришлось пойти на сближение с ними, не отказываясь, впрочем, от своих претензий. Столетний договор, подписанный комиссаром военно-морских сил Гийомом Марселем (1689 год), свидетельствовал о том, что король отказался от Священной войны ради политических и коммерческих преимуществ. Христианнейший король сделал окончательный выбор между крестовым походом святого Винцента де Поля и меркантильным реализмом Кольбера.
В конце XVI века Алжирское регентство достигло границ, которые оно сохраняло вплоть до 1830 года. В течение всего XVII века непрерывно происходили ожесточенные столкновения с Шерифами и Мурадидами. Смерть Ульдж Али положила конец турецким притязаниям, но не интригам в Марокко. С тех пор Алжир действовал главным образом при посредстве религиозных деятелей или помогал восставшим. Так, например, раис Гайлан получал поддержку турецких нотаблей. Конфликт принял острый характер во время наступлений Мулай Исмаила, которые были отражены деями Шабаном (1691 год) и Хадж Мустафой (1701 год).
Тунисцы также были вовлечены в конфликты с Алжиром, но дей Шабан сорвал их вторжение в провинцию Константины и посадил правителем в Тунисе одного из своих клиентов (1681 год). Три года спустя он снова выступил в его поддержку, разбил его противников у аль-Кефа и вернулся в Алжир с богатой добычей (1694 год). Действуя совместно с Мулай Исмаилом, бей Мурад по пытался взять реванш, но был разгромлен между Сетпфом и Константиной (1700 год). Независимость Туниса, казалось, была поставлена под угрозу, и дей Хадж Мустафа вознамерился уже завоевать его. Сначала он было победил Ибрахима, но затем сам потерпел страшное поражение от Хусейна ибн Али и отошел к Алжиру, где был свергнут мятежниками и обезглавлен (1705 год). Войны, которые происходили между Марокко и двумя регентствами в течение XVII века, в целом носили эпизодический характер. Они не приводили к каким-либо заметным изменениям в Магрибе, но вследствие вызываемых ими дворцовых переворотов способствовали неустойчивости власти как в Алжире, так к в Тунисе.
Упадок Алжира. В XVIII веке Алжир лишился былого благополучия. Договоры с державами, нападения вражеских эскадр и нехватка опытных экипажей для пиратских судов резко ухудшили дела корсаров. В течение девяти лет за четверть века (1765–1792 годы) добыча не достигала 100 тысяч франков. Флот, состоявший в 1724 году из 24 судов, за 60 лет сократился до восьми барков и двух галиотов (1788 год). Раис Хамиду, выходивший в море вплоть до 1815 года, благодаря европейским войнам, которые последовали за французской революцией, вновь увеличил флот до 30 судов. Непрерывные эпидемии чумы и периодические голодовки из-за засух ускорили упадок Алжира. В одном только 1787 году Алжир потерял около 17 тысяч жителей; летом 1817 года там ежедневно умирало по 500 человек. Если к этому прибавить восстания, которым содействовала политическая анархия, то станет ясно, почему в начале XIX века население Алжира сократилось примерно до 30 тысяч человек. В оджаке было всего 6 тысяч человек. В 1788 году число пленников дошло до 800, затем в 1816 году вследствие возобновления пиратского промысла вновь выросло до 1642 человек, а когда французы взяли город, их было только 122.
Торговля страдала от обнищания Алжира. Если европейцы и находились там в большей безопасности, то возможностей обогащаться у них стало меньше, чем в героические времена. Дей, прибрав к рукам деловую Жизнь, мешал ее развитию. В середине XVIII века существовало только две или три французские фактории, которые вскоре уступили место одной марсельской фирме называвшейся «Французский дом», которая монополизировала экспорт. Да и та с трудом выдерживала конкуренцию знаменитой Африканской компании.
Положение африканских концессий, сохранивших три фактории — в Ла-Кале, Боне и Колло — и свободно экспортировавших (с 1714 года) зерно, постепенно улучшалось. Министру Морепа удалось заинтересовать в их развитии торговую палату Марселя и поставить компанию, отныне ставшую королевской, под строгий правительственный контроль (1741 год). К 1776 году компания достигла такого расцвета, что приказала выбить медаль, на которой была изображена Африка, держащая в руках рог изобилия, из которого сыпались колосья. Надпись на медали восхваляла обогащение Марселя благодаря африканской торговле (Aucta libycis opibus Massilia).
Экспорт других стран не прогрессировал. В 1775 году Рейналь отмечал, что шведы, датчане, голландцы и венецианцы давно уже отказались от борьбы. Оставались англичане, единственная фирма которых, значительно более слабая, чем марсельская, непрерывно хирела. Алжир, однако, по-прежнему поставлял некоторые товары в Гибралтар.
Если Марсель занимал первое место в экспорте, то в алжирском импорте благодаря евреям верх одерживал Ливорно. В 1822 году по Регентству в целом безусловно находились на первом месте англичане, на долю которых приходилось около половины всей стоимости товаров. В целом товарооборот Алжира достигал к 1830 году приблизительно 5 млн. франков, что было довольно посредственным результатом.
Внутренняя торговля еще кое-как держалась в первой половине XVIII века. В Алжире был ряд отраслей ремесленного производства, сбывавших свою продукцию в провинции и существовавших вплоть до 1830 года. Торговля и промышленность постепенно хирели по мере обнищания и уменьшения численности населения.
Деи Алжира — деспоты без свободы. Лишенный доходов от пиратства, Алжир взялся за эксплуатацию страны. С установлением власти деев Регентство превратилось в выборную, но абсолютную монархию. С 1689 года дело выдвижения дея перешло в руки офицеров янычарского войска. Для кандидата на верховную власть не требовалось никаких определенных условий. Пока хозяином выборов была таифа, она назначала раисов, но начиная с пятого дея оджак высказывался за того или иного кандидата, в зависимости от случайных обстоятельств. Во всяком случае, большинство избранных были из числа ходжат аль-хайлъ, ага или хазнаджи. Али Мельмули (1754–1766 годы) раньше был погонщиком ослов, но стал агой. Часто выборы являлись фикцией. Из тридцати деев, сменявших друг друга в 1671–1818 годы, четырнадцать были навязаны в результате мятежей, возникавших после убийства их предшественников.
Дей был самодержцем, так как его власть лишь теоретически ограничивалась советом (диваном). По своему выбору он назначал пять министров: ведающего государственным казначейством (хазнаджи), командующего сухопутной армией (ага аль-мехалла), министра морского флота (укил аль-хардж), управляющего его домом, попечителя выморочных имуществ (бейт аль-мальджи) и сборщика даней, называвшегося «секретарь по коням» (ходжат аль-хайль); этим лицам помогали личный казначей дея (хазнадар), секретари (ходжа) и судебные исполнители (шауши). Дей старался не собирать министров и по возможности не принимал их; он предпочитал сноситься с ними через дворцового переводчика.
Одна из его главных обязанностей состояла в том, чтобы творить правосудие. Турки и коренное население были подсудны не одним и тем же судам и подчинялись не одной и той же полиции. Турки ханифиты представали перед кади своего толка, тогда как мавры, оставшиеся маликитами, обращались к своему кади. В уголовных делах турок судил ага, а мавров — его помощник, кяхья. Наконец, для турок были одни полицейские (шауши), для мавров — другие. Приговоры к наказанию палками и к штрафам приводились в исполнение немедленно; обезглавливали преступников перед залом совета; удушение или сажание на кол производилось у ворот Баб-Азун; костры, предназначавшиеся для вероотступников и евреев, устраивались на молу или у ворот Баб-аль-Уэд. Гражданские дела дей направлял кади, а в некоторых случаях — маликитским или ханифитским муфти. Послеполуденное время посвящалось государственным делам, g эти часы дей принимал высших чиновников, вел дипломатические переговоры или же, если к тому был случай, высказывался за войну или мир, причем его суждение было окончательным.
Из уважения к фикции равенства дей не получал никакого цивильного листа, ничего, кроме высокого жалованья янычаров, но плата за инвеституру с должностных лиц, и прежде всего беев, дары консулов или государей, доля в пиратской добыче или в прибылях тех предприятий, в которых дей участвовал, — все это приносило ему обильные побочные доходы. В случае убийства дея его имущество, часто довольно значительное, переходило в государственную казну.
Часть своих богатств деи тратили на благочестивые цели. Мухаммед ибн Осман (1766–1791 годы), который был самым замечательным деем XVIII века, построил по соседству с дворцом мечеть Джама ас-Сайида, молельню повелителей Регентства. Ее напрасно поспешили снести в 1830 году. Та же участь едва не постигла мечеть Рыболовства.
Мечеть Кечава была построена преемником Мухаммеда ибн Османа — Баба Хасаном (1794 год). Она стала неузнаваемой в результате перестройки, имевшей целью превратить ее в собор; но в живописном виде ее сохранились следы восьмигранного купола, перекрывающего четырехугольное в плане помещение, каждая сторона которого равна 11,5 метра, а также следы ее боковых галерей и остроконечных арок, покоящихся на колоннах с капителями в виде луковиц. Той же эпохой датируют погребальную мечеть Сиди Мухаммеда ибн Абдаррахмана, прозванного Бу Кобрин, на кладбище Хамма; его называли человеком с двумя могилами, так как жители одного кабильского селения также утверждают, будто он погребен в их селении. Последний дей, Хусейн, построил две мечети касбы и перестроил мечеть Джама Сафир, которая имеет только три галереи, так как нет галереи позади вдоль киблы.
Все эти алжирские мечети, «основной чертой которых является центральный зал под восьмигранным куполом обрамляющие его галереи» (Ж. Марсэ), по всей вероятности, испытали влияние анатолийской архитектуру.
Могущество не предохраняло дея от опасностей. По существу, этот тиран был пленником, над которым непрерывно висела угроза смерти. Сразу же после избрания он принадлежал государству, которое разлучало его с близкими, так как этикет не позволял дею вести семейную жизнь в собственном доме, где ему разрешалось провести только один день после полудня и одну ночь в неделю. Многие деи являлись людьми достойными и почти все — свирепыми. Дело в том, что, подобно священнослужителю из Неми, им казалось, будто вокруг бродят соперники, стремящиеся их убить, чтобы занять их место; эта навязчивая идея толкала даже самых добродушных на жестокие поступки.
Чтобы избежать трагических вспышек янычарского гнева, Али Ходжа покинул в 1816 году Дженину и переселился в крепость касбы. Там находились его жилые апартаменты и гарем, а под одной из галерей нижнего этажа — зал для аудиенций. Несколько вглубь от деревянной галереи, построенной на втором этаже, находился бельведер, где, по преданию, происходила сцена «удара веером».
Испанский историк Хуан Кано справедливо характеризовал дея как «человека богатого, но не распоряжающегося своей казной; отца без детей; супруга без жены; деспота без свободы; короля рабов и раба своих подданных».
Управление Регентством. Управление турок было промыслом, из которого они стремились извлечь как можно больше выгод.
Провинция Алжир являлась личным доменом дея (дар ас-Султан). Управление ею он осуществлял через выполнявшего обязанности бея ага спахи и четырех турецких каидов. Город Алжир имел особую организацию, находясь под надзором хазнаджи. Каждая этническая группировка, за исключением кабилов, и каждый цех подчинялись начальнику (амину), который под контролем мэра (шейх аль-баляда) пользовался полицейскими и судебными правами. Специальные чиновники ведали фонтанами, рынками, улицами, банями и проституцией. Городская полиция была превосходной.
Остальная часть Регентства состояла из трех провинций (бейликов): Западный бейлик, в котором роль столицы играли поочередно Мазуна (к юго-востоку от Рено), Маскара (1710 год) и Оран (1792 год); Центральный бейлик, или Титтери, с главным городом Медеа; и Восточный бейлик, или Константина. Во главе каждого бейлика стоял бей, назначавшийся деем, который выбирал обычно наиболее щедрого из кандидатов. В своих провинциях беи действовали как независимые государи. Таковы были Мухаммед аль-Кебир в Оране и Хадж Ахмед в Константине. Последний поручил известным мастерам построить дворец, не столько изящный, сколько богатый, украшенный двумя садами и дворами. Деи не доверяли своим наместникам. Дважды в год они передавали халифу, который доставлял им подати, почетный кафтан для бея. Раз в три года беи были обязаны лично доставлять в Алжир подати, взимаемые на основе обычного права. Это было опасным испытанием, во время которого они всегда теряли часть своих богатств, нередко пост, а иногда и жизнь. Тем не менее даже в Алжире дей считался с ними, как об этом свидетельствует рассказ об освобождении Тедената, опубликованный М. Эмери. Бей Титтери являлся особенно опасным вследствие своей близости к столице; поэтому у него было отнято управление городом Медеа, куда ага назначал особого начальника, усложнявшего для бея задачи управления.
Каждый бейлик делился на многочисленные округа (утаны), охватывавшие обычно несколько племен и управлявшиеся комиссарами (каидами), обладавшими гражданскими, военными и судебными полномочиями. Этим каидам подчинялись вожди племен (шейхи), которым в административных делах помогали вожди дуаров. Они должны были наблюдать главным образом за разделом земель и их обработкой и производить раскладку податей, сбор которых они обеспечивали с помощью шейхов. Каиды назначались беем по представлению аги или других высших чиновников, от которых они зависели, и получали печать и красный бурнус. Они всегда избирались из числа турок, тогда как шейхи принадлежали обычно к самому значительному племени утана. Иногда случалось, что в утане было всего одно крупное племя, шейх которого становился каидом. Впрочем, могущественные группировки средневековья распались, а их элементы вошли в состав других образований, Окончательно завершилось слияние арабов и берберов. Второстепенные группы, жившие на скудных землях в стороне от сферы действия турок, как, например, Улед Наиль и Сахари, лучше сопротивлялись переменам и даже значительно выросли. Наконец, появились другие конфедерации на религиозной основе, как, например, Улед Сиди Шейх в Орании.
Для сбора податей и поддержания порядка в своей провинции бей прибегал к помощи племен махзен, освобожденных от неканонических налогов; они «поедали» податные племена (райя) и их соучастие было гарантией их верности. Кроме того, в стратегических пунктах турки разместили военные колонии (змала, множественное число — змул), которые за освобождение от налогов обеспечивали поддержание порядка в соответствующем районе.
Беи не были склонны нарушать обычаи своих подданных при условии, что те покорно платили налоги и беспрепятственно пропускали через свою территорию войска бея.
Восстания и войны. По данным Ринна, фактическая власть деев распространялась лишь на одну шестую часть нынешнего Алжира. Республики Кабилии, кочевые племена Плато и Юга, а также военные или марабутские княжества, как, например, княжества Туггурт и Айн-Махди, жили совершенно независимо. Другие группировки, такие, как Улед Сиди Шейх, были связаны с деями лишь очень слабыми вассальными узами. Правительство могло даже опасаться коалиции племен подчиненной зоны. Чтобы предупредить возможность таких коалиций, оно разжигало соперничество между шерифами и религиозными братствами.
Как бы ловок ни был дей, ему никогда не удавалось держать страну в руках. Кабилы непрестанно восставали, несмотря на установленные турками посты в долине Себау и их вмешательство в борьбу между софами при поддержке местных шерифов. Энергичному дею Мухаммеду ибн Осману (1766–1791 годы) потребовалось несколько лет, чтобы покончить с этим. Еще серьезнее были восстания, спровоцированные в начале XIX века братством Деркава и в той пли иной мере инспирированные фесским султаном Мулай Слиманом. Восстание в Орании поднял марабут Бен Шериф, а деркавский шериф Марокко, Бен аль-Харш, имевший связи с англичанами, призывал к мятежу баборских кабилов. На западе туркам пришлось оставить Маскару и выдержать осаду в Мешуаре Тлемсена, в то время как бей Константины был взят в плен и убит. Вскоре вся страна от Шелифа до марокканской границы оказалась охваченной восстанием. Мало-помалу турки взяли верх, но не смогли помешать появлению новых многочисленных очагов мятежа. В 1810–1815 годы баборские кабилы флисса, бейлик Титтери, к которым присоединились тунисцы, били турок со всех сторон. К деятельности Деркава присоединились марабуты Тиджанийя из Айн-Махди, особенно когда они получили уверенность в покровительстве нового марокканского шерифа, Мулай Абдаррахмана. Между Францией и Регентством разразился конфликт, когда дею еще не удалось восстановить свою власть.
Борясь на западе с интригами марокканцев, деи на востоке сделали попытку подчинить Тунис силой оружия, используя хусейнидские междоусобицы. После захвата и разграбления Туниса они вынудили беев платить им ежегодную дань (1756 год). Конфликты, которые в течение 65 лет вызывались стремлением беев к независимости, прекратились только благодаря посредничеству Порты (1821 год).
Державы воспользовались упадком Алжира и заставили его уважать свои флаги скорее деньгами и подарками в натуре, чем при помощи военно-морских сил. Семь держав — Соединенные Штаты, Голландия, Португалия, Неаполитанское королевств о, Швеция, Норвегия и Дания — согласились даже платить ежегодную дань. В XVII веке лишь одна Испания пыталась нападать на Алжир. Это были последние усилия в ее алжирской политике. Еще во время войны за испанское наследство она лишилась Орана и Мерс аль-Кебира (1708 год), и ей пришлось ждать почти четверть века, чтобы вернуть их снова (1732 год). Важнейший пресидио, Оран, в котором в конце концов насчитывалось около 10 тысяч жителей, стал гарнизонным городом, где старались соблюдать мадридский этикет, за что его не без пафоса стали назвать Малым двором (Corte chica). Войска продолжали совершать набеги в радиусе сотни километров и заставляли покоренные племена (los Moros de paz) платить подать зерном (romia). Но, несмотря на ромию и на закупки у туземцев, снабжение по-прежнему зависело от поставок из испанских портов, и экономические кризисы пусть менее трагические, чем во времена графа д'Алькодета, бывали все же еще весьма серьезными. Быть может, для ликвидации этих затруднений О'Рейли высадил близ Харраша экспедиционный корпус из 25 тысяч человек, которому на другой же день пришлось эвакуироваться после потери десятой части своего личного состава (8 июля 1775 года). Несомненно, эти же трудности побудили дона Анхело Барсело дважды производить бесполезную бомбардировку города (август 1783 года и июль 1784 года), за которой последовало подписание обременительного для Испании договора. Эти неприятности усилили пессимистические настроения в некоторых испанских кругах, враждебно относившихся к африканским операциям. Разрушившее Оран землетрясение (октябрь 1790 года) было тем провиденциальным событием, которое, несомненно, позволило этим кругам оказать давление на короля. Как бы то ни было, испанцы уступили город алжирскому дею (12 сентября 1791 года) и в следующем году эвакуировали его.
Начиная с 1792 года отношения между Регентством и Европой значительно осложнились. Конечно, Африканское агентство могло за счет государства продолжать эксплуатацию бывшей компании, упраздненной Комитетом общественного спасения (19 плювьоза II года = 8 февраля 1794 года). Конечно, республика была очень рада принимать от дея хлебные поставки и беспроцентные ссуды. Однако Наполеон помышлял уже о возврате к политике Людовика XIV. Если ему и не удалось осуществить свой проект, то он все же послал в Алжир для проведения съемки и изысканий на месте майора инженерных войск Бутена (июль 1808 года), представившего замечательный доклад, из которого экспедиционный корпус 1830 года извлек много полезного.
Сразу после падения империи Франция отказалась присоединиться к проектам ликвидации пиратства, принятым Лондонскими конференциями (1816 год). Усилению морской гегемонии Англии она предпочитала сохранение пиратства. Конгресс в Экс-ла-Шапелле привел лишь к тому, что от имени Европы к дею были направлены французский и английский адмиралы, которых он принял с иронией. Державам оставалось действовать одиночку. Так, например, Соединенные Штаты добились более выгодного договора при помощи пушек (1815 год). Наиболее энергичные действия предприняла английская эскадра лорда Эксмауса и голландского адмирала Ван Каппелена, которая под прикрытием парламентерского флага проникла в порт, обрушила на флот и город 34 тысячи снарядов, но натолкнулась на энергичное сопротивление, стоившее ей 883 человек (27 августа 1816 года). Девять лет спустя безрезультатную попытку сделал адмирал Нил (1825 год). Оборона Алжира выдержала и на этот раз. Регентство могло бы еще долго просуществовать, если бы финансовые махинации, жертвой которых стал дей, и подозрительные действия консула Деваля не привели к знаменитой сцене «удара веером» (30 апреля 1827 года); в результате, исходя из потребностей внутренней политики, Франция три года спустя направила в Африку экспедицию, действия которой закончились взятием Алжира (5 июля 1830 года).
Хусейнидский Тунис. XVII век вызвал глубокие преобразования в Тунисе. Беи из семьи Мурадидов создали фактически наследственную власть; знатные арабские и берберские семьи обосновались в центре и на юге страны; Регентство отстояло свою независимость в борьбе с Алжиром. Начиная с XVIII века Хусейниды официально учредили наследственную монархию, но им приходилось бороться против господства Алжира и особенно против растущего засилья европейских держав, завязывая вместе с тем регулярные отношения с ними.
Основатель династии Хусейн, человек осторожный, энергичный и умный, не довольствовался тем, что ага провозгласили его беем (1705 год)., и добился того, что специальное собрание признало за ним право передавать свою должность по наследству (1710 год). В его царствование Тунис переживал период подлинного экономического процветания. В 1724 году Пейсоннель отмечал, какое значение приобрели сырье, идущее на изготовление шеший, экспорт зерна, кож, губок и фиников, а также прибытие караванов из Марокко и Феззана. В стране было много иностранных резидентов. Основным препятствием для торговли была «скупость бея, который монополизировал торговлю и продавал все товары по чрезмерным ценам». Вместе с тем иностранцы едино, душно восхваляли деловую честность туземных торговцев. Бей заключил договоры с Францией (1710 и 1728 годы), Англией (1716 год), Испанией (1720 год), Голландией (1728 год) и Австрией (1725 год). Таким образом он связывал себя международными соглашениями без всякого вмешательства и помимо Порты. Но его воздействие на корсаров оставалось ограниченным, что повлекло за собой двукратную посылку французских эскадр к Ла-Гулету (1728 и 1731 годы).
Положение страны сначала было превосходным. «Дороги, — писал Мухаммед Сагир, — стали безопасными, и страна процветает… виллы и сады снова заселились, в загородных местностях построено бесчисленное множество дворцов, чего не было в предшествующие эпохи». Хусейн надстроил крепостную стену Кайруана и придал ей нынешний вид, построил несколько медресе и целый ряд общественно полезных сооружений.
Но мятежи его племянника Али паши, который был лишен власти сыновьями бея от одной генуэзской пленницы, вызвали серьезные беспорядки (1729 год). При поддержке алжирцев сын Али в течение пяти лет блокировал бея в Кайруане, в конце концов захватил его и отрубил ему голову (18 мая 1740 года).
Новый бей (1740–1756 годы) был недоверчив и стремился к самостоятельности. Он не скрывал это от консулов и дал им понять, что хочет быть хозяином в своем доме. Он не без основания подозревал, что французы поощряют восстания, и проявлял личную вражду к консулу, который в отношениях с одной женщиной вел себя более чем двусмысленно. Поэтому бей в конце концов порвал отношения с Францией (1741 год). Поведение Африканской компании также усиливало его раздражение. Действительно, он перехватил письмо директора компании Кабо Негро — Фугаса, разоблачившее план завоевания Табарки, от которой Ломеллини хотели избавиться. «Занятие острова не только значительно расширило бы французскую торговлю; обладание этим важным постом позволило бы Франции, кроме того, диктовать свою волю бею Туниса и всем властям Берберии» (П. Массон). Программа Фугаса была близка к программе Сансона Наполлона и обнаруживает те же империалистические замыслы. Бей предупредил нападение, завладев сначала крепостью, а затем Кабо Негро. Тогда один лейтенант с французского корабля попытался закатить остров врасплох, но был пойман. Чтобы успокоить бея, Фугас был официально смещен с поста, но за ним оставили фактическое руководство в Ла-Кале, что являлось очевидным доказательством того, что французское правительство благосклонно отнеслось к его попытке завоевать остров. Гражданская война в Тунисе и щедрость французского уполномоченного при переговорах, подкрепленная присутствием фрегатов, заставили Али пашу подписать мирный договор, который восстановил концессии, но обязал консула Франции подчиняться церемониалу целования руки (9 ноября 1742 года).
Бей заботился о нуждах страны, строя в основном школы. Среди его медресе, образцом для которых служили египетские «мадрасы», объединявшие вместе учебные помещения, гробницу основателя и общественный фонтан, самой интересной по планировке является Башига в Тунисе. Старый хафсидский дворец в Бардо он дополнил залами, которые иногда отделывались по-европейски и располагались вокруг двух дворов с портиками.
В последние годы царствования Али паши спокойствие было нарушено мятежом его сына. Алжирцы воспользовались этим, чтобы вторгнуться в Тунис. Не встречая сопротивления, они вступили в столицу, схватили и обезглавили бея и возвели на трон одного из сыновей Хусейна — Мухаммеда, которому пришлось согласиться на уплату дани (1756 год).
Мухаммед правил всего три года, в течение которых ему удалось восстановить мир в Регентстве. Хвалили его прямоту, доброту и успехи его дипломатии в отношении как тунисцев, так и иностранцев. Его брат Али бей (1759–1782 годы) оказался человеком замечательного ума. Невзирая на усилия англичан, ободренных успехами в Семилетней войне, он не проявлял никакой враждебности к французам, за которыми признал монополию на ловлю кораллов у своих берегов и право открыть торговую контору в Бизерте (1768 год). Кратковременной разрыв был вызван французской аннексией Корсики, что задевало интересы Туниса. Этот разрыв был последним. Вместо Кабо Негро, откуда туземцы прогнали резидентов ружейными выстрелами, и Бизерты, которую требовала компания (1770 год), бей предоставил ей остров Галит (к северо-востоку от Табарки) и лицензию на четыре торговых конторы по обе стороны мыса Бон (1781 год). Своим привилегированным положением Франция была обязана в основном зятю и первому министру бея Мустафе Ходже, благодаря управлению которого Тунис вернулся к хорошим временам.
Сын Али — Хамуда бей (1782–1814 годы), юный 23-летний государь, независимый и пылкий, успешно противостоял европейскому проникновению. Он порвал с Венецией, которая бомбардировала Сус (1784 год) и почти целиком разрушила Ла-Гулет (1785 год), хотя и не поставила его на колени. Хамуда бей согласился также на переговоры с Испанией, но на условиях, невыгодных для нее (1790 год). Он порвал вассальные отношения с Алжиром, двукратные нападения которого провалились (1807 и 1813 годы), и послал армию на помощь свергнутому паше Триполи. Между прочим, в это же время, воспользовавшись мятежом янычаров, он при поддержке населения расформировал их (1811 год). С Францией у него возникли только три кратковременных конфликта. Это была эпоха расцвета французской торговли; благодаря провансальским caravaneurs, каботаж которых непрерывно возрастал, она превзошла торговлю всех других наций, включая торговлю евреев. Это привилегированное положение было подорвано войнами Революции и Империи.
В течение своего долгого правления Хамуда построил недалеко от касбы большой дворец Дар аль-Бей, приемный зал которого по форме напоминал букву Т; широкий, с большим альковом, он, возможно, был декорирован марокканскими мастерами. Хамуда построил также Дворец Махчуба, киоск которого был перенесен в парк Бельведер. Его могущественному министру Юсефу Сахибу ат-Таба мы обязаны мечетью на площади Хальфауин; ее аркады, разделяющие девять нефов, крытых цилиндрическими сводами, и некоторые другие характерные черты свидетельствуют о европейском влиянии, которое проявилось здесь еще сильнее, чем в других современных постройках.
После трехмесячного правления Османа на престол вступил его брат Махмуд бей, сын Мухаммеда бея (1814–1824 годы); под нажимом европейских держав он вынужден был отменить рабство, несмотря на экономические пертурбации, которые могло бы повлечь за собой это внезапное мероприятие (1819 год). Махмуд бей понял необходимость сближения с оджаком, чтобы противостоять нажиму европейских держав, но два года спустя оба Регентства все же подписали окончательный мир, хотя и без особого восторга (1821 год). Приход к власти Хусейн бея (1824–1825 годы) не внес изменений в политику, которую проводил его отец. Новая фаза во франко-английском соперничестве привела к тому, что Англии, которая предлагала более высокую арендную плату, была предоставлена концессия на ловлю кораллов у Табарки и побережья. Уничтожение тунисского флота французскими судами при Наварине вызвало в Тунисе чувство неприязни (1827 год). Бей все же не воспользовался разрывом между Францией и Алжиром для проявления этих чувств. Как и марокканский шериф, с которым он сносился при посредстве нищенствующих марабутов, бей радовался невзгодам соседнего Регентства. Поэтому он придерживался самого полного нейтралитета и даже посылал в Париж сведения о внутреннем положении Алжира. Тогда никто не мог подозревать, что экспедиция 1830 года приведет к постоянной оккупации Алжира, а затем страны в целом и тем более к завоеванию Туниса и Марокко.
Заключение. Судьбы двух Регентств, основанных турками в Северной Африке и почти с самого начала разъединенных, были весьма различны. В Тунисе — стране древней цивилизации — турки мало-помалу сливались с местным населением; можно сказать, что в начале XIX века это было уже сделано и что хусейнидская династия стала тунисской династией. Если отвлечься от некоторых терминов административного словаря и некоторых турецких обычаев, то бея и его должностных лиц можно уже было рассматривать как прирожденных тунисцев.
Иначе обстояло дело в Алжире, где завоеватели вплоть до 1830 года жили как бы вне пределов страны. Одна из причин этого, несомненно, заключалась в том, что турки интересовались морем больше, чем самой страной; но надо сказать также, что цивилизация Алжира была слишком бедной, чтобы «завоевать ее гордого победителя», и что берберы, оставшиеся самими собой и жившие в районах, где обосновались турки имели гораздо меньше общего с людьми Востока, чем арабизированное население Туниса.
Короче говоря, хотя вначале обе эти области были подчинены одной и той же власти, пути их очень быстро разошлись; одна осталась завоеванной страной, не проявлявшей к победителю никакой враждебности, но и не вступавшей с ним в действенный контакт, а другая постепенно ассимилировала пришельцев и содействовала превращению их в тунисцев, похожих на других жителей страны.