Италия на рубеже веков

ДЖОЛИТТИ, КРИСПИ И МАРКИЗ

Еще в начале 80-х годов в сознании правящих классов Италии укоренилась мысль о необходимости расширения колониальной экспансии. Англия и Франция давно имели колонии, Германия также расширяла свои колониальные владения. Для итальянцев «присутствие в Африке» было не только вопросом престижа, но и связывалось с приобретением новых территорий. В Тунисе давно уже было много итальянцев — эмигрировавшие из Сицилии крестьяне и лица свободных профессий. Многие думали, что именно Тунис рано или поздно станет итальянской колонией, по Тунис захватила Франция, и это вызвало у итальянцев чувство острейшей обиды и вспышку антифранцузских настроений.

Действие перебросилось в Абиссинию (Эфиопия). Еще зимой 1869–1870 г. при несколько неясных обстоятельствах один бывший миссионер с согласия итальянского правительства приобрел от имени генуэзского судовладельца Рубаттино у предводителей одного из племен территорию, расположенную вблизи бухты Ассаб (провинция Эритрея) на берегу Красного моря. Весной 1882 г. правительство перекупило у общества «Рубатгино» его права на Ассаб, ставший, таким образом, официально первым колониальным владением Италии.

Впрочем, идеология колониальных захватов была разработана и сформулирована лишь через несколько лет. А во время истории с Ассабом тогдашний министр иностранных дел Манчини сказал, что Ассаб — всего лишь «торговая точка», хотя и добавил, что принципы, естественные для цивилизованных народов, нельзя автоматически применять «к диким или полудиким племенам». 1 января 1885 г. в журнале «Диритто» («Право») появилась сенсационная статья, в которой, по сути дела, провозглашалась «высшая справедливость» колониальной политики и конкуренции империалистических государств. «Цивилизованные державы» должны были проявлять активность, когда речь шла о res nullius[1] и о jus primi occupantis[2]. Тогда еще не было известно, что итальянское правительство уже решило направить в Абиссинию экспедиционный корпус, чтобы занять населенный пункт Массауа все в той же провинции Эритрея. Военная операция прошла удачно, но общественное мнение было встревожено. Принципиально против колониальной политики возражала только Эстрема (Крайняя Левая): социалисты, радикалы и республиканцы. Остальные спорили о направлениях экспансии: районы Средиземноморья или побережье Красного моря. Депретис ушел в отставку, но через две недели вернулся, пожертвовав министром иностранных дел.

Расширяя сферу влияния, итальянцы заняли еще несколько населенных пунктов вблизи Массауа. 26 января 1887 г. в местности, называвшейся Догали, на итальянский отряд из 500 человек под командованием подполковника Томмазо ди Кристофориса напал абиссинский рас (племенной вождь) Алула с 7000 воинов. И подполков-пик и его отряд погибли. Потрясенный Депретис сообщил об этом парламенту, но одновременно запросил ассигнований для доставки подкреплений в Африку. Против военных ассигнований выступил социалист Андреа Коста, повторив великолепные слова, произнесенные за несколько лет до того в германском рейхстаге Августом Бебелем: «Keinen Groschen und keinen Mann»[3]. Эта формула стала традиционной, итальянские социалисты повторяли ее и в XX в. Хотя законопроект прошел, Депретис почувствовал, что прежнее трансформистское большинство несколько поколеблено, и 8 февраля 1887 г. ушел в отставку. После кризиса, продолжавшегося несколько месяцев, Депретис создал свое последнее, восьмое министерство. Вот что писал об этом Джолитти будущий премьер-министр маркиз Антонио Старрабба ди Рудини (1839–1908): «Дорогой друг, это совершенно точно: образуется министерство одной Левой. Само по себе это не пугает и не должно пугать: Левая, конечно, будет лучше, чем покойное большинство. Только вот с парламентским правительством покопчено. Отныне у пас есть только персональное правительство Депретиса, который переходит от Правой к Левой, как настоящий конституционный монарх. Комментарии излишни»^{9}.

В свое последнее министерство Депретис включил на амплуа министра внутренних дел и «сильной личности» Франческо Крис ни (1819–1901). Когда 29 июля 1887 г. Депретис умер, Криспи стал премьером. Он был первым южанином, возглавившим правительство объединенной Италии. Вначале на него возлагали большие надежды, хотя одна газета и писала, что на смену диктатуре старой лисы пришла диктатура старого волка. Став премьером, Криспи не только сохранил пост министра внутренних дел, по присоединил к нему и портфель министра иностранных дел, сосредоточив таким образом в своих руках огромную власть. Многое из того, что связано с личностью Криспи, не вполне ясно и как бы «проблематично», начиная с даты его рождения. Он происходил из среды торговой буржуазии, его предки переселились на Сицилию из Албании. По образованию юрист, успешно занимавшийся адвокатурой, Крпспи пожертвовал карьерой и личным благополучием во имя борьбы за объединение Италии.

В молодости он был другом Мадзини, формально входил в Партию действия, сражался в рядах «Тысячи» Гарибальди. После поражения революции 1848–1849 гг. сн 10 лет находился в эмиграции, странствовал по свету (Марсель, Мальта, Лондон, Париж, Афины, Лиссабон). Революционер и конспиратор, человек яркий, властный, он не придавал чрезмерного значения морали и не отличался скромностью. Вскоре после объединения Италии в одной парламентской речи он говорил о себе как о самом старом из политических деятелей, которые выдвинулись «со времен конспираций и великих битв». На вопрос, кто он — мадзинист или гарибальдиец — последовал ответ: «Я — Криспи». За плечами у него был по-своему уникальный жизненный и политический опыт, он верил в то, что ему суждено «спасти Италию». Этой верой он заражал других. Политически и психологически эволюция Криспи очень интересна. По мнению Джолитти, приняв в кабинете Депретиса пост министра, Криспи фактически покинул Левую и «вошел в орбиту трансформизма». Раджоньери кажется удивительным не то, что Криспи постепенно уходил вправо, а то, что при этом он «сохранял топ и хватку якобинца», а его концепция «политики, культуры и поведения» решительно отличалась от мировоззрения консерваторов и moderati (умеренных либералов).

Раджоньери сделал интересное замечание: «В начале эры империализма в истории различных европейских стран довольно часты случаи, когда люди из демократического лагеря становятся политическими деятелями, наиболее последовательно проводящими в жизнь политику господствующих классов». Поражение рабочего движения в революциях 1848–1849 гг. и позднее, во время Парижской коммуны, «позволили европейским господствующим классам везде понемногу осуществить значительное расширение своих руководящих кадров». И более того: «Контакт с массами, в котором были заинтересованы все, кто проводил империалистическую политику… делал этих перебежчиков из лагеря демократии драгоценными, порою ключевыми фигурами для реализации политики господствующих классов. Так что в этом смысле Криспи не исключение»^{10}.

Крисни был убежден в «исторической функции» буржуазии, к «социальному вопросу» подходил с позиций просвещенного буржуа, к социализму относился отрицательно, называя его «тираническим», Грамши однажды назвал Криспи человеком новой буржуазии, но иронически заметил, что у Криспи была страстная и напыщенная концепция национального величия. Волевой и импульсивный, бесконечно уверенный в себе, Криспи был точно создан для того, чтобы стать диктатором. Ему ничего не стоило менять взгляды и совершать самые резкие повороты с величайшим апломбом. Всякий раз он был уверен в своей правоте. Искренняя любовь к Италии уживалась в нем с абсолютным цинизмом. Субъективно он, конечно, не ощущал себя циником (кстати, Криспи был тесно связан с масонами). Напротив: будучи искренне убежден в своей исторической миссии, Криспи считал себя вправе и решать и изменять решения. Как хороший юрист, он серьезно относился к вопросам управления и сделал много полезного. Но в экономике он разбирался слабо. Все вместе взятое причудливо уживалось в нем с подозрительностью, легковерием, навязчивыми идеями и вкусом к конспирации.

Маркиз ди Рудини считал, что Депретис ведет себя как конституционный монарх. Что касается Криспи, то он не считался не только с парламентом, но и с большинством своих собственных министров. В известной мере он прислушивался к мнению короля, так как принципиально был сторонником сильной монархии. Об этом он открыто заявил еще в 1864 г., когда разрабатывал программу Конституционной Левой. Как раз тогда произошел его разрыв с Мадзини, который продолжал упорно связывать все надежды с европейской революцией. А Криспи больше не верил в нее и хотел создать «прогрессивный блок» для поддержки монархии.

Придя в 1887 г. к власти, Криспи решил во что бы то ни стало поднять военный престиж Италии. В свое время он осудил экспедицию в Массауа, но после событий в Догали изменил мнение. Зимой 1887/88 г. итальянцы восстанавливали прежние владения в Эритрее. Начались острые разногласия между главнокомандующим итальянскими силами в Африке генералом Бальдиссерой и дипломатом Антонелли насчет того, как лучше осуществлять экспансию. Генерал был выдающимся военным и политическим деятелем, а Антонелли вел сложные интриги и добивался некоторых внешних эффектов. Психологически понятно, почему Криспи поддерживал последнего. 14 октября 1889 г. Криспи произнес нашумевшую речь, всячески превознося колониальную политику. 5 января 1890 г. был издан королевский декрет, по которому отныне итальянские владения на берегу Красного моря называются «Колония Эритрея» и управляются губернатором. Еще до этого итальянцы заключили с негусом Менеликом, провозгласившим себя «царем царей», договор, содержание которого из-за разночтений в тексте трактовалось по-разному. Италия считала, что она установила протекторат над теми районами Эфиопии, над которыми владычествовал Менелик. Но потом выяснилось, что Менелик иначе понимает договор и никакого протектората не признает. Это было серьезным поражением Криспи, но на этот раз он удержался у власти. Падение его первого кабинета было вызвано другими обстоятельствами и в конечном счете его темпераментом и поведением.

Джолитти почти два года был министром бюджета в кабинете Криспи; он проводил умную и терпеливую политику по оздоровлению финансов. На протяжении всей своей карьеры он всегда придавал финансовой проблеме решающее значение. Когда в свое время Джолитти выступил против Депретиса, это в большой мере объяснялось тем, что его возмущал «финансовый оптимизм» самого Депретиса и министра Мальяни, «человека веселых финансов», который проделывал поистине цирковые трюки, чтобы создать иллюзию благополучия. Джолитти принципиально был противником иллюзий. Он вышел из кабинета Криспи, так как менее благоразумные коллеги мешали Джолитти проводить его линию. Тогда Криспи назначил на этот пост Бернардино Гримальди, который 28 января 1891 г. внес на рассмотрение парламента несколько законопроектов, увеличивавших налоговое бремя. 31 января во время прений один оратор напомнил, что Правая вела умную финансовую политику. Криспи, во власти одного из своих импульсивных порывов, заявил, что внешняя политика Правой была трусливой. Депутаты Правой вскочили с мест и начали осыпать Криспи оскорблениями за то, что он задел «священные воспоминания». При голосовании правительство понесло поражение. «Падение своего кабинета подготовил, сам того не желая, именно Криспи, который, все дальше отходя от Левой, бессознательно обеспечил победу Правой», — писал Джолитти.

Премьер-министром стал маркиз ди Рудини. «Когда маркиз ди Рудини сформировал свое первое правительство, он считался главой Правой, — писал Джолитти. — Это объяснялось тем, что уже исчезли другие, более выдающиеся люди, а также тем, что у него было достойное прошлое». Поясним: в 1866 г., когда маркиз был синдаком (мэром) Палермо, там вспыхнул мятеж, спровоцированный сторонниками Бурбонов. Маркиз проявил большое мужество, и многие сторонники Правой решили, что у них появился лидер. Он стал делать быструю карьеру. Франческо Де Санктис саркастически писал: «Он пришел в парламент как чудо-ребенок. Ребенок остался, но чудо исчезло». Первый кабинет маркиза продержался около года. Ди Рудини просил Джолитти войти в состав правительства, но тот отказался. Во-первых потому, что это был кабинет Правой, а во-вторых потому, что Джолитти не выносил одного деятеля (Джованни Никотеру), который стал бы его коллегой. «Но ведь я его переношу», — заметил маркиз. Ответ в стиле Джолитти: «Могу в таком случае пожалеть вас, но не могу последовать вашему примеру». Это, видимо, не заносчивость, а нечто более серьезное. Джолитти писал о маркизе: «Он был настоящим джентльменом, вежливым и тонким человеком, обладавшим не богатой, но, безусловно, выше среднего культурой. У него не было опыта, и он никогда не приобрел его, он не умел руководить ассамблеями»^{11}.

Когда кабинет пал, началась обычная лихорадка, король просил Джолитти сформировать правительство, и он приступил к этому 10 мая 1892 г. Это было не просто: следовало соблюсти пропорцию между Пьемонтом и остальными областями, учесть личные взаимоотношения, возможную лояльность или нелояльность будущих министров к самому Джолитти. Вместе с тем «человек из Дронеро» хочет сформировать кабинет с отчетливо демократической программой. Социалистическая партия будет создана лишь в августе 1892 г., но Джолитти прекрасно понимает растущую силу рабочего движения. Его намерение «решительно и конкретно применять демократические принципы» вызвано не соображениями конъюнктуры. Еще в 1886 г., во времена Депретиса, при вторичном избрании в парламент Джолитти в своей предвыборной речи заявил, что нация может проводить либо «политику силы», либо демократическую. «Политика силы» требует крупных военных расходов, большого налогообложения и сильного правительства. Демократическая означает сокращение военных расходов, уменьшение налогов, развитие индустрии и земледелия, улучшение народного образования, повышение уровня жизни и установление демократических свобод. Для Италии, по мнению Джолитти, возможна лишь демократическая альтернатива.

За Джолитти голосовали все, кроме двух «сторонников правительства». Сипдак селения, в котором жили эти двое, извинился перед Джолитти за то, что не было единогласия, но заверил, что это не повторится: «В селении узнали, кто эти двое, и обошлись с ними так, что они решили эмигрировать во Францию». На что Джолитти возразил, что это уж слишком. Он пишет с юмором, но когда наступит «эра Джолитти», его манипулирование предвыборной борьбой станет виртуозным.

Правительство, сформированное Джолитти почти исключительно из деятелей Левой или левого центра, предстало перед парламентом 25 мая 1892 г. и было принято без энтузиазма. Это относилось не только к программе правительства, но и к Джолитти лично. Все признавали его компетентность, но в отличие от своих предшественников он не был участником Рисорджименто и пришел в большую политику из прозаического административного аппарата. Депутатам, привыкшим к риторике, не нравилась даже его манера говорить: содержательно и сухо, без фиоритур. Резолюция о доверии правительству: 169 — за, 160 — против. Джолитти подает в отставку, но король не принимает ее и предоставляет Джолитти возможность распустить парламент.

Новые выборы состоялись 6 ноября. На сей раз Джолитти использовал все методы — от подкупа до шантажа. Парламент оказался примерно таким, какой был ему нужен, с сенатом получилось хуже. Однако неожиданно разразился грандиозный скандал. Еще когда Джолитти был министром бюджета, Криспи рекомендовал ему некоего Бернардо Танлонго, управляющего Римским банком. Позднее Танлонго стал сенатором. Банковские скандалы в Италии продолжались с 1889 по 1893 г. Безудержные банковские спекуляции происходили на фоне тяжелого аграрного, а позднее общеэкономического кризиса. Большие злоупотребления существовали и в деятельности шести эмиссионных институтов.

Банки контролировались министерством сельского хозяйства, промышленности и торговли. В июне 1889 г. тогдашний министр Мичели поручил сенатору Джузеппе Альвизи, пользовавшемуся безукоризненной репутацией, с помощью чиновника казначейства Биаджини обследовать деятельность банков. Вскрылись колоссальные злоупотребления. Так, «Римский банк втайне напечатал банковских билетов на 9 млн. лир и допустил противозаконное превышение обращения банковских банкнотов на 25 млн. лир. Тайный выпуск 9 млн. лир должен был помочь скрыть банковскую недостачу, которую немедленно после ее обнаружения фиктивным образом устранил Бернардо Танлонго, управляющий банком»^{12}. Кроме того, банк не мог взыскать крупные ссуды, которые были даны под векселя многим политическим деятелям, министрам, самому Криспи и его жене.

Альвизи представил доклад главе правительства Криспи и хотел опубликовать результаты расследования, но уступил настойчивым просьбам не разглашать все это, «чтобы не волновать страну». Совет министров в целом тоже не был оповещен, и трудно сказать, кто, кроме Криспи и Мичели, был в курсе дел. Джолитти утверждал, что он ничего не знал. Гром грянул, когда Джолитти уже был премьером.

На парламентском заседании 20 декабря 1892 г. Наполеоне Колайанни (1847–1921), известный общественный деятель, социолог, выступил с разоблачениями. Впечатление было потрясающим. Было предложено парламентское расследование, но Джолитти предпочел административное, как более объективное. 30 декабря была создана комиссия во главе с сенатором Гаспаре Финали.

Арестовали Танлонго и кассира Римского банка, затем других. Парламент дал санкцию на арест одного депутата, подозреваемого в том, что он получил огромную взятку от банка, но депутат этот, Рокко ди Дзерби, внезапно умер. Предполагали самоубийство, но это не было доказано. В поезде был убит маркиз Нотарбартоло, бывший директор Сицилианского банка, позднее, после ухода с этого поста, выступивший с разоблачениями. Подозревали мафию, но так и не нашли концов. С исключительной энергией и дерзостью начал действовать Криспи. В этот момент он видел в Джолитти своего главного врага. Против Джолитти велись интриги и в королевском дворце.

Джолитти внес на обсуждение парламента 20 марта 1893 г. одновременно доклад комиссии Финали и законопроект о реорганизации банков. К докладу Финали был приложен запечатанный пакет со списком должников, которым банки по тем или иным причинам покровительствовали. Чтобы ознакомиться со списком, был назначен специальный комитет. Джолитти не возражал: он был убежден, что после проведенного административного расследования никому не удастся уйти от ответственности. Но 23 ноября комитет представил доклад, неблагоприятный для Джолитти. Он лично ничем не был скомпрометирован, но его обвиняли в том, будто он знал о содержании доклада Альвизи — Биаджини и скрыл это, а также что он содействовал назначению Танлонго сенатором, и т. д. Джолитти решительно опроверг все обвинения, но тотчас ушел в отставку, чтобы иметь возможность защищать себя, если понадобится, будучи простым депутатом, а не премьер-министром.

В архиве Джолитти сохранился «черновик неотправленного письма к избирателям», датируемый, по-видимому, второй половиной ноября или первой половиной декабря 1893 г. Документ исключительно интересен. Он начинается сухим обращением «Избиратели!», в нем точно, подробно и убедительно излагается вся история с Римским банком (это тогда называли «моральный вопрос»). Джолитти пишет о том, как на пего нападали и клеветали и как некоторые друзья удивлялись его равнодушию. А вел он себя так потому, что знал движущие мотивы клеветников: «Бывают порицания, делающие подвергающимся им людям честь; бывают похвалы, которых надо стыдиться»^{13}.

На некоторое время Джолитти ушел в тень. Многие думали, что его политическая карьера окончена, и злорадствовали. У него были сильные и влиятельные враги, были явные и тайные недоброжелатели, но были и сторонники, верившие в его звезду и хранившие ему верность и в то время, когда формально он был всего лишь рядовым депутатом. Однако и в период внешней пассивности «человек из Дронеро» всегда был в фокусе, всегда был как бы точкой приложения сил. Вокруг него клубились страсти и плелись интриги, против пего замышлялись злобные заговоры. Но сам он с присущими ему хладнокровием и трезвостью судил о расстановке политических сил и действовал, как всегда, обдуманно. «Эра Джолитти» была впереди, до нее оставались считанные, но очень трудные для Италии, годы.