Итан Рокотански (СИ)

Глава 17. Очень странные дела

Чтобы начать спасать мир, надо спасать каждого человека по отдельности, одного за другим, спасать всех — это романтизм или политика.

Чарльз Буковски

Маленькая девочка, лежа на пожелтевшей траве, смотрела на звезды. Звезды были яркие и белые, а небо, несмотря на опустившуюся на мир ночь, все равно оставалось немного синим. Поэтому девочка видела не только звезды, но и горы с холмами, раскинувшиеся вокруг. Деревья, стоящие на них твердо и непоколебимо, были ярких красных и желтых цветов, что было видно даже в темноте, и даже в темноте это являлось красивым. Дул ветер, но это был приятный ветерок, пускай и прохладный — такой бывает обычно в апреле, ближе к маю, или в середине сентября. Но девочку не волновал ветер. Точнее, конечно, волновал, но он не беспокоил ее: ветер был ей другом, как и звезды, улегшиеся на небесном покрове. Возможно, можно было сказать, что они легли спать. Но разве звезды когда-нибудь засыпают? "Наверное, ближе к утру, — подумала она. — Ведь они работают всю ночь, даже тогда, когда приходят тучи. Просто этого не видно".

Через некоторое время рядом оказался папа. Глянув на дочь из-за ровных и прямых бровей, он лег рядом, не касаясь ее, и тоже стал смотреть на звезды.

— Папа, звезды когда-нибудь спят? — спросила она звонким и мягким голосом. Волосы у девочки были каштановые и вьющиеся.

— Конечно.

— Когда приходит утро?

— Да, детка. Ведь они светят всю ночь, чтобы освещать путникам дорогу.

— Но ведь люди ночью спят.

— Разве?

Дочка посмотрела на отца.

— Да, солнышко, — он глянул на нее. — Обычно люди спят. Большинство. Но понимаешь, есть и те, кто не спит. Таким людям не до сна: они идут своей дорогой и днем, и ночью, и дорогу поочередно освещают им и солнце, и луна, и звезды.

— Но почему они не могут идти как все? Почему у людей бывает другая дорога? — девочка прижалась к отцу и посмотрела на него большими, зелёными глазами, а отец на нее глянул точно такими же.

— Этого никто не знает, малышка. Даже я. Просто так случается: их ждет на улице дождь, а других ждет дома обед. За такими людьми закрывают дверь. Такие люди идут рисковать.

Отец задумчиво замолчал и дочка тоже.

— Это тоже какая-то хорошая песня?

Мужчина кивнул.

— Да, детка. Да.

А затем снова наступила тишина, и только звезды мерцали двум людям, улегшимся перед ними. Деревья, переодевшиеся в осенние наряды шелестели, словно о чем-то переговариваясь друг с другом — ветер витал между ними, а затем направился к отцу и дочери, холодно, но будто заботливо коснувшись их. Отец сел.

— Нам пора домой, детка.

— К дедушке?

— К дедушке.

— А вы с мамой сделаете мне тот чай с медом?

— Сделаем.

Девочка встала, и отец поднял ее на руки. Они направились вниз по склону.

— Папа?

— М?

— А почему люди умирают?

— На это всегда разная причина, солнышко. Иногда она кажется справедливой, иногда нет. Ты переживаешь за дедушку?

Девочка кивнула. Девочка знала, что он тяжело болел, и поэтому они ездили его навещать — к нему и бабушке.

— Знаешь, — отец посмотрел в ее глаза. — Я скажу тебе одну вещь, но ты должна пообещать мне, что будешь достаточно храброй, чтобы принять ее — потому что если нет, я не смогу тебе ее рассказать.

Ребенок кивнул с серьёзностью, присущей не столько детям, сколько не всем взрослым.

— Мы все когда-нибудь умрем, милая. Я, мама, ты. Все. Но, знаешь, на самом деле это не конец, и в действительности это не так уж страшно. Каждый цветочек со временем увядает, но вырастает новый, заново: каждое дерево осенью, — отец обвел рукой мир вокруг, — теряет свои листья, но весной они возвращаются.

— Люди возвращаются после смерти? — робко спросила дочь.

— Может быть, детка. С людьми сложнее. Единственное, что я могу тебе сказать, что смерть — это нормально. Скажу даже больше, милая. Иногда смерть — это всего лишь смерть. И не нужно ее бояться. Слышишь?

Девочка не ответила.

— Зоя?

Зеленые глаза снова встретились с зелёными. Дочь кивнула.

— Хорошо, детка. А теперь пойдем. Дорога предстоит длинная. Мы постелим тебе на задних сиденьях, ты укроешься теплым пледом, а перед этим мы сделаем тебе черный чай с медом. Хорошо?

Зоя улыбнулась и кивнула. Отец улыбнулся в ответ.

— Значит, договорились. А теперь полный вперед!

И отец побежал по склону, слегка наклонившись вниз. Скорость увеличивалась, и девочка засмеялась: ее темные и непослушные волосы развевались на прохладном ветру, который, если внимательно прислушаться, тоже смеялся, вместе со звездами, не способными сдержать своих далеких, но теплых улыбок, затесаных в бесконечном небе. Просто звезды тоже знали, что смерть — это всего лишь смерть. И порой она не так уж страшна. Совсем другое дело, что происходит с теми, кого она не забирает. Но это уже действительно совсем другое.

***

Следующий приступ у Зои случился дома, едва не в постели. В один момент потеряв сознание, она не просыпалась двенадцать часов, и я знал, что никто ей не поможет, потому что от ее болезни нет лекарства, способного не сделать хуже. Поначалу ее сердце бешено билось, кожа стала очень бледной, настолько, что даже венки синими линиями проступили вокруг глаз и вдоль рук. И мне было страшно. Так страшно, как никогда больше не было, потому что я не знал, проснется она еще или нет, увижу ли я ее зеленые глаза, так ярко искрящиеся на солнце. В тот день она была жива, что было самым главным. И я боялся ее потерять. Но затем она очнулась. А произошло это в конце марта, когда снега уже почти полностью сошли, хотя холодный ветер никуда не делся.

Небо за окном квартиры было синим-синим, и люди, ходящие во дворах и между подъездами, все еще носили пуховики.

Жена посмотрела на меня больными и уставшими глазами. Она выглядела так, будто уже находилась на смертном одре. А потом улыбнулась.

— Сколько проспала?

— Двенадцать часов, тридцать пять минут.

Она улыбнулась чуть шире.

— Прям считал?

Я взял ее руку в свою, коснувшись каждого пальца по отдельности.

— Да. Как ты себя чувствуешь?

— Истощенно… Силы будто уходят из меня с каждым днем.

Я аккуратно сжал ее руку.

— Знаешь, — сказал я, посмотрев ей в глаза, а потом отвернувшись, — иногда на меня так накатывает, и мне становится очень страшно. А потом я понимаю, что сделал недостаточно для тебя.

Зоя посмотрела мне в глаза.

— Помнишь слова врача? Японские монахи, живущие в горах, могут работать с мозгом.

Жена слегка кивнула в ответ. Блики солнца, сияющего на абсолютно чистом небе, коснулись ее одеяла.

— Гора, где они живут, не так далеко от места посадки, — сказал я. — Но нам не хватит денег, чтобы добраться туда сейчас.

— А значит, нужно заработать еще, — закончила Зоя. — Как и планировал, ты хочешь выйти на второй бой с Кронштатдом.

— Да, детка. Думаю, этого хватит, чтобы разменять валюту где-нибудь у них, и на полученные деньги добраться до Горы. Если придется.

Жена некоторое время помолчала. А потом сказала:

— Я так люблю тебя.

— А я люблю тебя.

Я поцеловал ее руку.

— Отдохни еще немного. Как почувствуешь, что сможешь встать, позови. Хорошо?

Зоя кивнула.

— Я в соседней комнате. Нужно тренироваться к бою. Дальше.

***

Огонек сидел за барной стойкой, держа в руке бутылку медовухи. Медовуха была вишнёвой, как в тот день, когда боец познакомился со Штилем. Петрович, находясь за баром, что-то писал в бумажках. Вокруг было шумно: стоял вечер, начало апреля, люди лезли с холодной улицы в помещения, а за счет того, что стояла пятница, все собрались отдыхать в баре. Играла музыка, на потолке крутился этот дурацкий белый клубный шар, название которого Гаргарьин не знал: находиться в толпучке ему не хотелось, поэтому он спокойно сидел и выпивал, никого не трогая и никого не слушая. Петровичу повезло меньше: кто-то постоянно кричал "Бармен! Бармен! Мне еще пива" или чего-то в этом роде, и здоровяк отвлекался от своих бумаг, в которых, наверное, писал какие-либо отчетности о находящейся в баре продукции. Он шел и наливал пиво, мешал коктейли, а Огонек думал о своем: и о личном, и не очень. Дела обстояли тяжело. Может быть и не для него самого, но уж точно тяжело.

— Привет, — мысли отвлек появившийся из ниоткуда парень. У него были темные волосы и абсолютно обычная внешность — никаких отличительных черт у человека не было.

— Привет.

— Слышал, ты тренируешь Рокотански?

Огонек глянул на парня повнимательнее.

— Допустим.

— А сам сейчас не дерешься?

— Что с того?

Парень развел руками.

— Ничего. Я тоже не дерусь, простой зритель. Спрашиваю, потому что твои бои нравились.

— Спасибо.

Некоторое время они помолчали. Огонек отпил еще медовухи. У парня в руках был рокс с каким-то крепким алкоголем. То ли виски, то ли нечто схожее, но такого же цвета.

— Если ты не против, — сказал парень, — я хотел бы спросить, что приводит бойцов на ринг.

Гаргарьин усмехнулся. Пол дрожал от танцев и вибрации музыки.

— У всех все по-разному, приятель. Нет какой-то общей причины. Это же не мобилизация какая-нибудь.

— А что привело тебя?

— Деньги.

— Я думаю, почти всех ведут на ринг деньги, — парень почесал идеально выбритую физиономию. — Другое дело, зачем они нужны. Хочешь купить спорткар?

— Почему спорткар?

— А почему нет?

Огонек снова усмехнулся.

— Нет. Нет, я просто хочу купить дом или квартиру. Просто быть обеспеченным. Ничего интересного.

Парень кивнул.

— Но почему тогда дальше не зарабатываешь? Или по-другому как-то, на поверхности? Зачем кого-то тренировать?

Гаргарьин почесал усы, уставившись куда-то за спину стоящего за кофемашиной Петровича.

— Иногда проблемы близких важнее твоих собственных, — сказал он.

— У Рокотански беда какая-то?

Огонек чуть дернулся.

— Это не моя история, приятель. У всех причина разная, вот и все. Можешь поспрашивать кого-нибудь другого.

Парень поднял руки.

— Понял. Извини. Хорошего тебе вечера тогда.

И, не успел Гаргарьин открыть рот, скрылся в толпе. Сережа устало поднял брови.

— Кто это был? — спросил освободившийся Петрович.

Рыжий боец пожал плечами.

— Без понятия. Тень.

Здоровяк укоризненно покачал головой.

— Всё у тебя тени, дружок. Люди же!

Огонек махнул.

— Люди — хуи на блюде, Петрович.

Здоровяк открыл было рот, чтобы что-то ответить, но затем закрыл.

— Не поспоришь, — сказал через минуту.

А затем какая-то женщина завопила:

— Бармен! Бармеееееен!

И Петрович снова принялся за работу.

***

Я опустился на колени, стараясь отдышаться. Пятьдесят берпи после спарринга с Сережей дались с большим трудом. Но не таким большим, как раньше, что уже радовало.

В зале было как всегда пусто.

— Говоришь, нужно провести еще один бой? — спросил друг.

Я кивнул.

— Говорю тебе, давай я еще дам денег. У меня есть немного.

Я улыбнулся.

— Ты и так сделал и дал достаточно, приятель. И делаешь еще больше. Но не все вертится вокруг денег.

— О чем ты?

— По старым связям узнал что самолет, на котором мы доберемся до Японии, вылетит не раньше мая.

Огонек покачал головой.

— Долго.

— Да. Так что еще один бой я точно проведу.

Теперь Гаргарьин кивнул.

— Если победишь, половина дела, считай, сделана. Останется только добраться. Я думаю, что монахи действительно помогут.

— Надеюсь на это, — я взял бутылку и сделал несколько глотков. — Потому что проиграть в этот раз у меня нет права.

— Не проиграешь. Ты и тогда показал себя хорошо, а теперь, думаю, и вовсе отлично. Может, конечно, он и изобьет тебя до полусмерти, но ты победишь.

— Спасибо, Сереж. За все.

Друг снова кивнул.

— Для этого и нужны друзья.

***

Кронштадт сидел, облокотившись спиной о спинку стула. Несмотря на то, что стоял вечер пятницы, в кофейне было тихо. Бариста потихоньку закрывал заведение. Боец допивал свой американо. Кофе был уже не таким горячим, каким он его получил, потому Дмитрий не боялся обжечь язык. Никакой другой кофе, кроме американо, Кронштадт не пил.

Через некоторое время последние люди покинули кофейню. Бариста посмотрел на Кронштадта. Если бы они виделись впервые, кофевара, конечно, раздражал бы человек, сидящий в кафе до талого, в то время как ему уже пора отчаливать домой. Но не в этом случае. Кронштадт иногда оставлял ему чаевые и был вежлив, а ничего лучше для сотрудника общепита не придумаешь. Потому Дмитрий кивнул кофевару. Тот кивнул в ответ. Боец поднялся.

— На улице все еще холодно, — сказал бариста.

— Хорошо, что на мне куртка, — ответил боец. — Пусть легкая, но в такой самое то гулять в апреле или октябре.

Бариста улыбнулся и снова кивнул. Кронштадт покинул кофейню. Затем он сел на автобус, державший путь в его район. Ехать предстояло минут двадцать, потому боец сел в самом конце, у окна, надел наушники и прижался лбом к стеклу.

Играла песня Эминема, та, одна из самых известных. Москинберд. Слушая ее Кронштадт вспоминал свою нелегкую жизнь. Но, как ни странно, это приносило некоторое удовольствие. Дмитрий, привыкший вкалывать ради чего-либо важного и действительно стоящего, удовольствие любил, пускай и редко его выказывал. Хладнокровие — ключ к победе. Надо только знать, где конкретно оно нужно.

Москва, над которой сгустились сумерки, мелькала за окном. Кронштадт смотрел.

Голые деревья, готовящиеся в скором времени распуститься. Весенний ветерок, который залетает вовнутрь автобуса, когда двери открываются, прохладный и приятный одновременно. Дома из стекол, превращающиеся через несколько улиц едва ли не в трущобы. Блеклые звезды, виднеющиеся за клубами дыма и облаков. Огни встречных машин, летящих куда-то назад, откуда ехал Кронштадт, и проходящих вместе с этим вперед, а также — вскользь, мимо. Дмитрий прикрыл глаза. Прикрыл всего на секунду, а очнулся уже на конечной. С ним такое было от силы два раза за жизнь. Может, три.

— Мы приехали, — водила будил его за плечо. Здоровый и хмурый, с небольшой бородой, он хмуро смотрел на бойца. — Давай, двигай отсюда.

Кронштадт, обычно собранный и ко всему готовый, удивленно помотал головой.

— Давай-давай, — зло сказал водитель, — пиздуй, пока пизды не дали. Мне домой пора.

Боец молча покинул автобус, сунув руки в карманы. Музыка в наушниках почему-то встала, но он этого не заметил, продолжив идти по темно-синим районам куда-то в сторону дома. Времени было около десяти с чем-то.

Кронштадт прошагал так минут двадцать. Потом его внимание отвлекла следующая сцена.

Ребенок. Девочка. Кажется, лет одиннадцать. Стоит под фонарным столбом, бросающим теплый оранжевый свет на нее. Рядом двое. Парни. Сколько лет — не ясно. Может, двадцать три. Один примерно такого же роста, как он сам, другой чуть поменьше. Перейдя на ту стороны улицы, где фонари по какой-то причине не горели, они в принципе горели довольно периодически, боец встал под одним из деревьев, спрятавшись за стволом. И прислушался.

— Всем и так понятно, — сказал парень повыше, — что Кронштадт во втором бое развалит Рокотански. Я вообще без понятия, какого хрена этот выскочка резко поднялся так высоко. Это бойцовский клуб, в нем надо иметь уважение.

Второй фыркнул.

— И почему Кронштадт вызывает у тебя уважение? Он хороший боец, но больше про него ничего неизвестно. Да, хочет, вроде как, город восстановить. Но сколько их, таких восстановлял? Каждый второй хочет. Но знаешь что? Кто хотел бы — давно б сделал. Рокотански — другое дело.

— С чего это?

— Говорят, — я не знаю, так это или не так — он хочет спасти больную жену. Чем болеет тоже не знаю, но вот так. Его же вообще раньше не было, свалился как снег на голову. Если победит Кронштадта — заработает еще бабок. На лечение, очевидно. А если нет, то не знаю. Зачем ему еще драться?

Тот, что был выше, хотел что-то ответить, но промолчал. Затем достал из нагрудного кармана блок сигарет и сунул одну в рот. Второй, который был пониже, тут же ее вытащил из его рта и кивком головы указал на молчавшую девочку. Первый вздохнул.

— Ну не знаю. Если так, у Рокотански достойная причина. Но и у Кронштадта тоже. Бросить вызов обществу, миру галстуков, американо и Бентли — это не каждому дано.

— Так или иначе, он не даст себе проиграть. В любом случае все будут смотреть на бой, а не за его кулисы. Просто надеюсь, что если Рокотански действительно спасает жену, он справится.

— Да. И я тоже.

— И я, — сказала молчавшая до того девочка.

Тот, что был повыше, хлюпнул носом.

— Пойдем. А то холодно чето.

И они ушли под периодически мигающими фонарями. Кронштадт, стоя под кронами дерева, некоторое время смотрел им вслед. Затем фонарь, стоявший рядом, неожиданно загорелся, бросив на него свой свет, и он двинулся дальше, вновь сунув руки в карманы. В голове было много мыслей.

***

— Знаешь, — сказал я, когда мы с Зоей под руку прошли под одной из арок, ведущих в дворы где-то в центре Москвы, — тут где-то есть пироговая кофейня, или вроде того.

— Опять хочешь объестся вкусностей? — улыбнулась жена. Шум машин, движущихся куда-то под темным вечерним небом, слегка стих, когда мы свернули во дворы. Деревья понемногу начинали распускаться.

— Да, — просто сказал я. — Не уверен, что выпечка там будет горячей, это надо утром идти, как нормальные люди, но всегда можно что-то подогреть. Я думаю.

Зоя кивнула. Я поцеловал ее в висок.

— Как ты себя чувствуешь?

— Хорошо.

Я внимательно посмотрел на нее.

— Правда хорошо.

Теперь кивнул я. А через минуту сказал:

— Вот мы и пришли.

Посреди моря повседневной печали, груза ноши, которую мы с Зоей и остальными несли на своих плечах, пироговая кофейня оказалась маленьким островком счастья, которое было будто неподвластно злу: у меня даже сложилось чувство, что имей все же зло какое-нибудь воздействие на это счастье, оно все равно никак не смогло бы к нему прикоснуться. И дело было не в выпечке, какую продавали в кофейне, а продавали тут выпечку самую разную. Нет, в ней, конечно, дело было, но далеко не главное. Было оно и не в людях, работающих здесь. В кофейне было тепло. Вид, открывавшийся из нее, был прост, но в то же время… Близок. Да, пожалуй, это самое подходящее слово. Бывает так, что ты не ощущаешь счастья, но чувствуешь, что это то, что тебе сейчас нужно. Бывает так, что ты не чувствуешь себя несчастным, но и счастливым назвать не можешь. Случается так, что то, что ты наблюдаешь, наблюдается именно потому, что оно должно сейчас наблюдаться. Возможно, это был какой-то невиданный и нигде неписанный закон вселенной, мне невидимый и неподвластный: но это было так, и так и было. Вот и все.

Мы купили несколько булочек с творогом и вишней, которые нам слегка подогрели, ровно также как и пирожки с яйцом и луком, которые мы съели до этого. Сидели мы у окна. На город опустилась ночь, народу в кофейне поубавилось, а прямо напротив окна стоял фонарь, бросающий белый свет на зеленеющий кустик, вокруг которого все было заасфальтированно. Мы некоторое время смотрели, как весенний ветер, тепла которого мы не чувствовали в заведении, касается зеленых лепестков. Сначала мимо проезжало много машин, а затем они стали ездить все реже и реже, пока не исчезли вовсе.

— Интересно, когда они закрываются? — Зоя поставила чашку чая на стол. Вдобавок к выпечке мы взяли чайник ромашкового чая.

— Вроде в час ночи.

— Странно!

— Да. Но для нас это хорошо.

Зоя кивнула.

— Эй, Викторыч! — гаркнул один из мужиков, сидящих у входа. Бариста, мужик примерно того же возраста — лет тридцати семи — оглянулся на него. — Включи новости, а то там в интернете странные вещи пишут.

— У меня еще народу полно в кафе, чего суету наводить?

— Включи, — подключились несколько голосов. — Случилось что-то?

Викторыч что-то проворчал и выключил Ютуб, на котором играла какая-то расслабляющая музыка. Затем несколько раз потыкал пульт, переключая каналы, пока не включил Четвертый. Хотя, даже если бы он оставил какой-нибудь первый, я уверен, там бы показывали тоже самое.

Несколько людей в зале испуганно охнули. Кто-то замер. Я почувствовал, как сжались челюсти. Ощутил, как напряглась Зоя.

— Пятнадцать минут назад сенатор Альянса, в связи с последними событиями, объявил о полном закрытии границ с НРГ. Армии стран мира, одна за другой, переходят в режим полной боевой готовности — неизвестно откуда взявшиеся порталы появляются в абсолютно разных местах света, в морях, на земле, и даже в воздухе. То, что выходит из них, — из голоса телеведущей, стоящей на фоне целого ряда видеозаписей, послышалась едва ли не паника, — не поддается ни одному научного объяснению. — Человечество, никогда не верящее в чудовищ, официально признало свою ошибку. Это просто невозможно…

Тут она исчезла и остались только видеозаписи.

Искрящийся белый портал, излучающий какое-то голубое свечение, сверкал в нескольких метрах от земли между деревьями. Сложно было понять, каких он был размеров. Может, два на два метра, может больше. Надпись справа внизу гласила, что место находится где-то в Аргентине. А потом из него начали выскакивать странные существа — длинные, белые, очень похожие на вендиго, только больше, хотя никто и понятия не имел, какие должны быть вендиго. Все в зале охнули, включая меня и Зою. Какая-то девушка даже вскрикнула.

— Сможет ли армия НРГ защитить своих жителей от вторжения пришельцев, — на экране появился седовласый мужчина лет шестидесяти, — или нас ожидает новая мировая война? Узнаем в ближайшее время. Берегите себя.

Эфир закончился. В зале повисла абсолютная тишина. А потом кто-то резко сказал:

— Что это было, блять?

— Шутка какая-то? — поддержал кто-то.

Бариста взмахнул руками.

— Без понятия, ребята. Без понятия.