Итоги № 46 (2011)

Урожденный Достоевский / Общество и наука / Exclusive

Две даты — 190 лет со дня рождения и 130 лет со дня смерти Федора Михайловича Достоевского — отмечаются в этом году. При советской власти — клеймо «архискверного» писателя и десятилетия запрета на издание его книг, в последнее время — настоящий бум на собрания сочинений Достоевского, на спектакли, фильмы по его романам. Сейчас уже не секрет, что в Петербурге все эти годы жили прямые потомки великого русского писателя — правнук Дмитрий Достоевский и его семья. Хотя 30 лет назад публичное появление Дмитрия Андреевича на премьерном показе фильма «Двадцать шесть дней из жизни Достоевского» произвело настоящий фурор: когда невысокий рыжеволосый и бородатый мужчина по просьбе режиссера Александра Зархи поднялся со своего места, зал буквально охнул, видимо, осознав, что живая история — вот она, рядом.

— Дмитрий Андреевич, вы с детства знали, что ваш предок — великий русский писатель?

— Знал, что писатель, мама мне говорила, но из ее слов я понял, что надо поменьше об этом распространяться: Достоевский был под запретом, в школе его не учили. В кабинете литературы висели портреты писателей — Пушкин, Чернышевский, Гоголь, а Достоевского не было. Я тогда уже чувствовал — что-то с моим прадедом не то. С 1934 по 1947 год его романы вообще не издавались, лишь в 1947 году были напечатаны «водевильчики», как он их сам называл, — «Село Степанчиково и его обитатели» и другие. Кстати, мы недавно обнаружили в архивах, что Достоевский в Германии издавался и до прихода Гитлера, и после, и его книги не жгли. Потому что о Достоевском очень хорошо отзывался Ницше, он назвал писателя «единственным психологом, у которого... мог кое-чему поучиться». Есть даже сведения, что дом-музей в Старой Руссе, который советская власть все никак не могла открыть, немцы открыли сразу и солдат туда водили.

— Своего деда, то есть сына Достоевского, помните?

— Мои бабушка и дедушки с обеих сторон померли значительно раньше, чем я родился. Федор Федорович Достоевский умер в 1922 году. У него было два сына — старший умер в 16 лет, остался Андрей, мой отец, который всю жизнь старался быть очень советским человеком. Жена Федора Федоровича, бабушка Екатерина Петровна, так и не встроилась в советскую жизнь — потомственную дворянку не брали на работу, она жила частными уроками иностранных языков. Во время войны она была в Крыму, в Симферополе, а мой отец, ее сын, тогда воевал на фронте. В 1944 году бабушка переехала в Одессу, там попала под бомбежку, оказалась в немецком госпитале, оттуда ее вывезли в Германию, в лагерь беженцев в Регенсбурге. Уже в 90-е годы, когда я был в Мюнхене, мне одна русская знакомая, которая живет в Германии со времен войны, показывала немецкие газеты со статьями моей бабушки — так она зарабатывала на жизнь. Потом бабушка поехала к родственнице во Францию, но, похоже, они не сошлись характерами. И в начале 50-х она попадает на юг Франции, на самую границу с Италией, в городок Ментону — с конца XIX века здесь был открыт интернат для русских стариков. Там она и умерла в конце 50-х.

— Наверное, фамилия Достоевский все-таки хоть как-то спасала ваших родных от репрессий?

— Нет, не спасала. Отца взяли на следующий день после убийства Кирова. Но доказательств не набрали и через месяц отпустили. Еще раньше арестовали двоюродного дядю моего отца, племянника писателя — Андрея Андреевича Достоевского. Бывший действительный статский советник, он до революции занимал должность в департаменте статистики министерства просвещения. Большевики департамент закрыли, он остался без работы, совсем оголодал, и друзья пристроили его музейным работником в Пушкинский дом. Потом началось знаменитое «Академическое дело», дядю взяли одним из последних, он получил пять лет лагерей. За него ходатайствовал Луначарский, и через полгода его отпустили.

— Вы так ничего и не узнали больше о своей бабушке, умершей во Франции?

— Узнал, но очень поздно — на ее могилу я попал только в 90-х годах. Недавно мне стало известно, что бабушка, живя во Франции, написала сценарий художественно-документального фильма по материалам своих бесед с Анной Григорьевной, вдовой Достоевского, своей свекровью.

— Вы его нашли? Можно было бы сделать фильм!

— Не нашел, но знаю, что бабушка успела послать его в Голливуд, есть подтверждение, что его там читали.

— Вам какие экранизации романов Достоевского нравятся? Старого «Идиота» еще с Яковлевым видели?

— Все фильмы смотрел, «Двадцать шесть дней из жизни Достоевского», где Достоевского играет Солоницын, — один из лучших. Мне очень нравится первое «Преступление и наказание» с молодым Георгием Тараторкиным. Я не особо согласен с пырьевскими «Братьями Карамазовыми», хотя понимаю, что ему не разрешали говорить о религиозных мотивах и из-за этого получилась какая-то чепуха. Очень хороший фильм «Мальчики» был сделан по десятой книге «Братьев Карамазовых» в 1990 году московскими режиссерами Григорьевыми. Там Алексей, мой сын, играл Колю Красоткина, а я читал эпиграф из романа. Этот фильм Горбачев взял с собой, когда поехал в Японию для расширения дружественных связей.

— Современные экранизации как оцениваете?

— Очень понравился многосерийный «Идиот» Бортко. Но «Достоевского» Хотиненко не смог смотреть, через 15 минут выключил. Ну все не соответствует действительности! Например, в фильме Достоевского ставят к столбу — а его не ставили, он был во второй очереди, это историческая ошибка! Взялся, так делай, чтобы было соответствие истории. Я раскритиковал этот фильм, у меня висит «ВКонтакте» мнение: получились какие-то «похождения господина Д. по бабам». Так было бы правильнее назвать этот сериал.

— Но ведь страстным был ваш предок!

— Конечно! Когда в первый раз влюбился, упал в обморок. Тургенев с Некрасовым потом всю жизнь поминали ему эту историю. Но это не из-за безумной страсти, это болезнь срабатывает: он нервничает, падает в обморок — женщины такого пугаются.

— Извините, а эпилепсия вашего великого предка не передалась потом по наследству?

— Знаю, что специалисты долго бились над загадкой его болезни, ее даже называют «эпилепсия Достоевского». У нас никого не было с эпилепсией, и распада личности у Федора Михайловича не произошло, и о своих приступах он знал заранее... Был настолько к ним готов, что как будто вызывал их искусственно: проходил через несколько припадков и только потом мог начинать писать. Анна Григорьевна так и писала: «Я со страхом и надеждой жду, когда это произойдет с Федором Михайловичем». Приступ был как предвестник творческого вдохновения. Потому что до этого он долго ходил и ничего не писал.

— Да, известно, как тяжело, даже болезненно давалось вашему прадеду его писательское ремесло. Интересно, а если бы он не стал писателем, в каком направлении развивался бы его талант?

— Я думаю, он был бы архитектором, два его младших брата стали архитекторами: Николай Михайлович строил в Петербурге, его дома до сих пор сохранились, Андрей Михайлович строил в Симферополе. Федор Михайлович тоже любил архитектуру — у него по черчению были хорошие и отличные оценки, и в литературе эта склонность проявилась: помните, как в «Белых ночах» дома разговаривают? Он же их одушевил. У него нет описаний природы, зато дома Федор Михайлович описывал не просто детально — он описывал их характеры. Вот почему так легко было потом найти дом старухи-процентщицы, дом Раскольникова.

— Ваш отец знал свою бабушку, жену писателя?

— Очень хорошо знал, он же родился в 1908 году. Бабушка ему благоволила еще и потому, что он родился в один день с дедом — Федором Михайловичем, и Анна Григорьевна считала, что душа деда переселилась во внука. Отец говорил, что бабушка была очень добрая, очень любила внуков — его и брата, даже читала им из своих воспоминаний о писателе. Она много рассказывала про деда, но отец потом мне ничего не говорил — опасно было признаваться в своем родстве с «архискверным» Достоевским, «реакционным писателем», книги которого были под запретом.

— Но представление о Достоевском в каких-то домашних преданиях, рассказах существует?

— Да, вот моя жена считает, что я — вылитый Федор Михайлович по характеру. Она мне всегда открывает воспоминания Анны Григорьевны и говорит: вот, смотри, ты такой же! Я такой же вспыльчивый, раздражительный, желающий, чтобы все было по-моему. Но отходчивый, незлопамятный. И жизнерадостный!

— Это Достоевский-то жизнерадостный?

— Ну конечно! Это обычная ошибка многих поклонников писателя, считающих, что он, мол, был мрачным и больным. Ничего подобного! Есть целая книга Оскара фон Шульца из Финляндии, она так и называется — «Светлый, жизнерадостный Достоевский». Он подтверждает это, ссылаясь на письма писателя, на воспоминания о нем современников и Анны Григорьевны.

— Вы сохранили какие-то личные вещи Достоевского, которые были дороги ему, семье, какие-то реликвии?

— Практически ничего не осталось, потери начались еще при жизни Достоевского и Анны Григорьевны. Они же не имели собственной недвижимости в Петербурге, все время снимали жилье. А на лето ездили в Старую Руссу и сдавали свою городскую мебель на склад, чтобы осенью перевезти ее на ту квартиру, где поселятся. А склады горели. Фактически к 1917 году из вещей сохранились только те, что оставались в Старой Руссе. Но большевики, когда пришли к власти, раздали их по разным казенным учреждениям. Сохранилось совсем немного рукописей, писем — часть архива спас Федор Федорович, вывез его из Крыма, чуть не попав под пули большевиков. А дочь писателя Люба, к сожалению, выбросила чемодан с рукописями и письмами отца — дом в Старой Руссе весной залило половодьем, чемодан с бумагами оставался на первом этаже. Люба написала матери в Ялту, что бумаги совершенно размокли и она их выбросила. Глупость, конечно, полная — надо было просушить, а не выбрасывать. Маленькая библиотека, которую собирал Федор Федорович и сохранил мой отец, сгорела во время блокады.

— Как же тогда собирался музей в Петербурге?

— Буквально всем миром. В музее несколько вещей действительно мемориальных, а остальное... Спасибо жителям Ленинграда, откликнувшимся на призыв сотрудников музея, который открыли к 150-летию со дня рождения писателя в 1971 году. В Доме книги на Невском тогда висел большой плакат, мол, в нашем городе открывается наконец-то музей Достоевского, и, если есть вещи того времени, не пожалейте для музея. И ленинградцы откликнулись — благодаря их пожертвованиям в музее появились подлинные предметы того времени.

— Слышала, что вы всю жизнь водили трамвай...

— Да я из своих 66 лет только восемь водил трамвай! Высшего образования у меня нет, правда. Но это моя принципиальная позиция. Думаю, гены сработали: Федор Михайлович хоть и окончил военное училище, но совсем недолго прослужил по специальности. А его сын Федор Федорович, мой дед, вообще не работал, больше интересовался лошадями и скачками. Я хотел войти в гущу жизни, набраться всяких умений. Зато на сегодняшний день у меня 23 профессии и специальности: вагоновожатый, алмазчик — я корундовым резцом резал хрусталь, монтер, макетчик, шофер. Умею работать с деревом, металлом.

— Раз уж заговорили о генетике, признавайтесь — вы и в карты играете?

— Я картежник по генам, но давлю это в себе. В молодости с друзьями иногда всю ночь в преферанс играли на копеечку. Заводился иногда, до последнего продувался. А потом попал в настоящую атмосферу игры — меня в 1997 году привезли в Баден-Баден, как героя документального фильма Би-би-си, который назывался «Через сто лет по следам Достоевского». Снимали днем, когда нет игры. Нам дали массовку, крупье, все было очень похоже.

— И вы по-настоящему не сыграли? Не поверю!

— Почему не сыграл? Вечером пришел играть. Перед этим подробно прочитал в «Игроке» всю систему игры, которую Федор Михайлович описывает, даже шпаргалку себе сделал. Предложил съемочной группе — ребята, говорю, давайте по системе Достоевского сыграем. Они разделились: режиссер сказал, что никакой системы не бывает, а оператор согласился. Пришли в казино — там, кстати, портреты Достоевского, Тургенева висят. Мне суточные платили очень скромные, но я решил поставить все. Сели за разные столы, я шпаргалку положил рядом. И за 40 минут на свои 36 марок выиграл 185 марок, соседи по моей бумажке тоже выиграли, а режиссер проиграл! Очень злился потом и даже напился. Вечером директор позвал меня на ужин, и я ему рассказал, что играл по шпаргалке. Так он меня упросил отдать ему эту бумажку, а в ответ дал мне бесплатный пожизненный билет в казино, который я потом потерял — в собственной квартире — и до сих пор найти не могу.

— Это вас Федор Михайлович отвел!

— Да, не иначе. Я потом, когда бывал в Баден-Бадене, в казино даже не заходил.

— Вы, наверное, все произведения Достоевского прочитали?

— Все-все, и даже все вокруг, так что можно считать меня достоеведом-любителем. Я серьезно этим занялся в 1981 году: понял, что надо знать все про Федора Михайловича, потому что иногда люди меня воспринимают как самого Достоевского — задают вопросы и ждут ответа, как от писателя.

— Как вы думаете, почему романы вашего предка так популярны?

— Потому что он о людях писал, о душе, о страстях. У меня есть теория: я изучил всю генеалогию рода Достоевских — кстати, в 2006 году отмечалось 500-летие этого рода, — и оказалось, что почти 80 процентов предков писателя были священниками. А священник должен был уметь составлять проповедь — такую, чтобы в сердце вошла и отозвалась. И это умение накапливалось, накапливалось — и выплеснулось в Федоре Михайловиче Достоевском.

— На вас оказали влияние его философия, его взгляды, его отношение к политике, к общественному устройству?

— Конечно, я тоже себя считаю монархистом. Уверен, что только самодержавие соответствует русскому духу, и полагаю, что мы когда-нибудь вернем себе такую монархию.

— Значит, и с Романовыми общаетесь?

— Общаюсь, я даже принял участие в судьбе правнука Александра Второго от морганатического брака — Георгия Юрьевского. Я с ним встретился в доме барона Эдуарда Александровича Фальц-Фейна, моего свойственника — его отец первым браком был женат на родной сестре моей бабушки. Так вот Георгия Юрьевского я у него увидел. Очень симпатичный молодой человек, порода видна. Мы с ним подружились. С официальными Романовыми он познакомился только на перезахоронении якобы царских останков.

— Вы не верите, что это были именно останки членов царской семьи?

— Нет, не верю, не признаю. Потому что я читал у барона Фальц-Фейна оригиналы документов расследования еще по следам расстрела, самых первых следователей — документы из того самого архива следователя Николая Соколова, еще до того, как барон обменял их на архив князя Лихтенштейна, который Красная армия вывезла в 1945 году. Поэтому я абсолютно уверен, что на месте захоронения останков царской семьи очень много поработало КГБ и настоящих костей не найти. И меня в этом не переубедить.

Санкт-Петербург

Наталья Шкуренок