Итоги № 52 (2012)

Политрука вызывали? / Искусство и культура / Искусство

Политрука вызывали?

/ Искусство и культура / Искусство

Современное искусство становится синонимом уличной политики: протеста много, а содержания — до обидного мало

В 2012-м вполне реальным фактором российской общественной жизни стал тренд, возникший несколько лет назад: «актуальное искусство» означает теперь прежде всего искусство политизированное, точнее — просто политическое. И речь идет отнюдь не об одной девичьей панк-группе. Менее шумные и от того не менее ангажированные художественные жесты перешли границы актуального искусства и двинулись в традиционные культурные сферы — политизировались театр, кино, литература.

Левый марш

В уходящем году политическое окончательно утвердилось как синоним актуального в российском новом искусстве. Более того, все рефлексивное искусство так или иначе переориентировалось на политику — после Болотной оно стало почти независимым от сферы визуального. Культурную ценность этого тренда еще предстоит определить в будущем. Но уже сейчас он интересен, ибо отражает текущую общественную ситуацию. Ведь прежде любое искусство, даже советский нонконформизм, обычно сторонилось прямого вмешательства в актуальную политику.

Самое громкое политическое событие года — акция группы Pussy Riot в храме Христа Спасителя — определило важнейшую тему дискуссии об актуальном искусстве: где проходит грань между государственной властью, религией и культурой. Очевидно, что, действуя на чужой территории, культура не смогла отстоять собственные границы. В то же время это заставило художников и культурные институции выбирать сторону баррикад, на которых они оказались. Наиболее отчетливо заявили о себе две группы актуальных, и следовательно — политических, художников. Первая — это «анархисты»: Виктория Ломаско, Антон Николаев и группа «ЕлиКука», для которых искусство связано с непосредственным участием в политическом активизме, постоянном публичном политизированном действии. Вторая — художники и критики неомарксистского толка: Анастасия Рябова, Арсений Жиляев и другие, занявшие нишу «ученого» искусства, связанного с теоретическими дискуссиями и семинарами. Объединяет эти группы то, что они генерируют искусство, существующее за пределами музеев и выставок, вне сферы эстетического, все чаще принимающего форму акционизма. Например, сам Арсений Жиляев прямо говорит, что этот год был годом политики, а не искусства.

Почти все актуальные художники исповедуют левые убеждения, что было всегда характерно для людей художественного авангарда. Достойного художественного ответа справа пока нет. Это место в культурном процессе заняла власть: скандальные клипы признаны экстремистскими и запрещены, по жалобам православных граждан прокуратура проверила на экстремизм выставку братьев Чепмен в Эрмитаже. Знаменитые современные художники в своем обычном ироническом стиле извинились перед теми, кого обидели своей выставкой, при этом заявив, что больше в Россию ни ногой. Видимо, им трудно понять ситуацию в нашей стране, где власть и общество по-прежнему жестко реагируют на вторжение культуры в общественную жизнь — без чего нелегко теперь представить себе актуальное искусство.

Утром — в газете, вечером — в куплете

В музыкальном театре политизация шла по более простому и в то же время естественному пути полунамеков и прокламаций. Самым ярким политическим высказыванием стала ария короля Людовика XV из спектакля «Фанфан-Тюльпан» театра «Московская оперетта». Статный Юрий Веденеев с хорошо поставленной дикцией (старая школа) еще при первом появлении на сцене чеканил: «Понятно, что трудно, но надо ж кому-то державу вести за собой», а потом, у авансцены, с недюжинным пафосом выводил арию с почти сатирическим рефреном: «Возврат страны в абсолютизм — гарантия стабильности». Спектакль вообще нежданно-негаданно вернул оперетте пресловутое «утром — в газете, вечером — в куплете». Даже предусмотренный сюжетом сарказм по поводу солдафонства стал идеально созвучен событиям в нынешнем Министерстве обороны. «Солдат всегда с народом, а значит, на коне», — поет сержант Ля Франшиз, вызывая неадекватный словам взрыв хохота в зале, знающем, насколько с народом был главный солдат страны… А чего стоят рассыпанные по тексту реплики об «операции по принуждению к миру»!

Конечно, политизация этой сферы началась не в этом году — в 2011-м Москва ахнула от «Золотого петушка» Большого театра в постановке Кирилла Серебренникова, который читался как краткий курс истории России от опричнины до чеченской кампании. Сейчас тренд со сцены распространился в сферу распределения бюджета — ничем другим не объяснить внезапную поддержку государством актуальной российской оперы под кураторством Василия Бархатова. Прежде она обреталась по разного уровня фестивалям оперного искусства за пределами отечества, а сейчас вдруг вышла на сцены стационарных театров уровня Большого и МАМТа, а также актуальных площадок, вроде полуподвала башни «Федерация». Сам Бархатов, правда, скептически — как и полагается бунтарю — отнесся к сотрудничеству с государством: «...И в Общественной палате, и в Совете по культуре при президенте мне пока не удалось сделать толком ничего стоящего... Мне проще договориться со всеми самому, прийти на прием к директору театра или меценату и лично что-нибудь попросить для какого-нибудь, к примеру, дебютирующего режиссера».

Самым же интересным и эпатирующим художественно-политическим событием стал гастрольный спектакль из Германии — там такая культура существует давно — Baader Кристофа Винклера, показанный на Фестивале театров танца ЦЕХ'12. Прообразом главного героя стал знаменитый леворадикал эпохи 70-х, один из лидеров немецкой террористической организации «Роте Армее Фракцион» Андреас Баадер. Хореограф попытался проследить, как из романтичного гуманиста, в двадцать лет создававшего приют для беспризорных детей, вырастает одухотворенный убийца, как высокие идеи равенства и свободы толкают на кровавые преступления. Такие темы (и герои) редко становятся объектами внимания балетного театра, но идея не надуманна: объявляя голодовку, Баадер рассматривал собственное тело как «святое орудие» революции. Теперь российская публика узнала, что в его духовном мире можно разобраться с помощью современного танца.

Театр начинается с митинга

Опросы общественного мнения относительно судьбы политического театра в России проводятся постоянно. При этом те, кто вроде бы имеет к нему отношение, стараются отмежеваться, а те, кто никаким боком с ним не соприкасался, наоборот, считают, что постоянно высказываются по острым политическим вопросам. Михаил Угаров, например, говорит: «Прежде всего это театр, где на первом месте слово «театр», а на втором — «политический». Политическим театр становится в зависимости от запросов времени, в котором существует. Абсолютно аполитичный текст вдруг звучит как манифест». То есть искусство на первом месте, не устает повторять он, а ведь это руководитель Театра.doc, абсолютно политизированного проекта, где идут спектакли «БерлусПутин», «Час 18 — 2012» и «Двое в твоем доме», безусловно, воспринимаемые зрителем как политические. И Кирилл Серебренников, за которым числятся «Отморозки» по Прилепину, считает свои спектакли просто острыми, вызывающими неконтролируемые ассоциации, но не политическими. В этом же духе высказывается один из главных «политиков» в театре Константин Богомолов…

Не желая признавать, что опустились до столь «плебейского» жанра, как политический театр, режиссеры относят к нему все социально заостренное. Так есть ли все-таки какие-то четкие границы у понятия «политический театр»? Есть ли родословная, в которую можно вписать наследников? Есть ли, в конце концов, хоть какие-то традиции?

Классиками политического театра считаются Эрвин Пискатор, Эрнст Буш и Бертольт Брехт. Их идеалы были коммунистическими, а спектакли откровенно пропагандистскими. Но большие художники, ведомые «энергией заблуждения», создали новую эстетику. Их находками пользуются по сей день и те, кто не разделяет их взглядов. И современники ценили в них не только публицистов. Когда театр «Фольксбюне» отрекся от спектакля Пискатора «Буря над Готландом», в финале которого над сценой загоралась красная пятиконечная звезда, письмо протеста подписали 42 деятеля культуры, и среди них Томас Манн, Генрих Манн, Лион Фейхтвангер. Нынешний «политический» театр не соберет подобных людей под свои знамена — потому что на знаменах лишь одно слово «протест». Кстати, на этот левый протест ответа справа практически нет, если не считать спектакль «Демгородок» по Полякову в Театре имени Рубена Симонова. Но большое искусство не рождается на волне одного только протеста, да и в политической сфере оппозиция, порой убедительная в своих лозунгах против, не находит лозунгов за. Вот потому и нет у нас вдохновенного политического театра. Политизация нашего театра очевидна, сомнения вызывает только качество этого театра.

Важнейшее из искусств

Кино — самая отзывчивая на политику сфера. Именно по нему легче всего проследить, как далеко зашла политизация культуры.

Тот же Голливуд — это весомая часть международной и внутренней политики США. Именно по его продукции, как по эталонному метру, можно сверять многие растворенные в воздухе тенденции. Причем, как это ни странно для демократической страны, все кино США работает на имидж отечества. И номинированная в этом году на «Золотой глобус» и «Оскар» предвыборная политдрама Джорджа Клуни «Мартовские иды». И основанный на реальных событиях фарс «Грязная кампания за честные выборы». И «Диктатор» с Сашей Бэроном Коэном в заглавной роли — острая сатира на то, как США несут африканским народам демократию. Американский ура-патриотизм от этого не чахнет, а только растет. Если учесть, с каким успехом идут американские фильмы в России, нетрудно понять, какого рода политизация сильнее всего влияет на нашего кинозрителя.

Политическое оружие Европы — кинофестивали. В этом смысле среди них лидирует Берлин, чутко реагирующий на первые полосы газет. В этом году «Золотого медведя» получила картина братьев Тавиани «Цезарь должен умереть», в которой Шекспира разыгрывают в тюремном театре уголовники, но выглядит это явной аллюзией войны в Ливии и убийства Каддафи. А героем года стал изолированный от мира иранский режиссер Джафар Панахи, для которого вот уже два года символически ставят почетный стул на главных кинофорумах. Европарламент присудил ему Премию имени Сахарова.

У нас же все особенное, в том числе и политическое кино. Государство, которое практически полностью содержит отечественную киноиндустрию, долго стеснялось прямого политического госзаказа. В результате военный конфликт 2008 года на осетино-грузинской границе оперативно откомментировали американцы чудовищной вампукой «5 дней в августе». А наш более приличный и по замыслу, и по реализации «Август. Восьмого» вышел только в этом году, не оправдав бюджет в 19 миллионов долларов. При этом он вызвал негативную реакцию и ряд чисто политических запретов в странах СНГ. Ведь «патриот» на территории бывшего СССР остается бранным словом.

Зато наше кино оперативно отреагировало на протестное движение в России. Документальный фильм студентов мастерской Марины Разбежкиной «Зима, уходи!» стал хитом года и желанным гостем крупных фестивалей от Локарно до Амстердама. Только что он был назван событием года и в голосовании по премии кинокритиков «Белый слон». Разбежкина считает, что причина успеха не только в быстром отклике на «повестку дня», но и в выборе героев: «Мы не занимались политикой, мы занимались человеком. Сначала думали, что на первом плане будут те, кто хочет быть героем, — Навальный, Лимонов, Удальцов. Но к ним почти невозможно подойти так близко, как нужно документалистам. Люди первого плана — это рупоры, микрофоны. Они мало чем отличаются от спартаковских болельщиков. Мы решили, что героями станут люди из толпы. Именно они проговаривают эту жизнь в революции». Другой документальный онлайн-проект — «Срок» Павла Костомарова, Александра Расторгуева и Алексея Пивоварова — стал хитом в Сети и в Следственном комитете, действия которого приостановили его выпуск. Даже игровое кино, обычно неспособное к быстрому отклику, успело добавить протестной митинговой актуальности в фильмах Авдотьи Смирновой «Кококо» и Сергея Мокрицкого «День учителя».

Больше, чем поэт

Литература в силу своей инерционности отстала от прочих искусств в тренде политизации. Она пошла по давно опробованному революционными писателями пути прямого действия, а не художественного осмысления. Литература делегировала для участия в политической жизни самых ярких своих представителей. Причем — и это наблюдение, пожалуй, тянет на тенденцию — на пике политической активности оказались не штатные бунтари типа Захара Прилепина и Эдуарда Лимонова, но люди, до сей поры в практическом интересе к политике не замеченные. Кульминацией политической активности в литературной среде стала знаменитая «контрольная прогулка», состоявшаяся 13 мая в Москве. Как многие помнят, тогда несколько писателей — в их числе Борис Акунин, Людмила Улицкая, Дмитрий Быков, Сергей Гандлевский, Лев Рубинштейн — в компании еще нескольких тысяч либерально настроенных граждан показательно прошлись по Бульварному кольцу, чтобы на собственном опыте проверить, насколько опасно ходить по столице людям с белыми ленточками и шариками. Если для Улицкой и Гандлевского писательская прогулка стала первым и пока последним актом деятельного участия в политическом движении, то и Акунин, и Быков для протестов 2012 года — фигуры знаковые.

Что касается Бориса Акунина, то он оказался на гребне протеста практически сразу — в экстренном порядке прилетев из своего дома во Франции, он выступал на проспекте Сахарова, а в январе 2012 года стал одним из соучредителей Лиги избирателей. Участие в политическом движении увлекло писателя настолько, что его роман «Черный город», продолжающий серию приключений Эраста Фандорина, вышел на полгода позже намеченного срока — как сообщается, протестная активность оставляла Акунину слишком мало времени на творчество. Впрочем, глубокая вовлеченность в политическую жизнь не помешала писателю в начале декабря опубликовать в своем блоге пост, вызвавший почти поголовное недовольство как в кругах, лояльных к власти, так и в белоленточной среде. Акунин провозгласил, что в принципе не является сторонником революции, ни обычной (то есть кровавой и страшной), ни даже — и это заявление всерьез расстроило его либеральных приверженцев — так называемой мирной. Единственной правильной, на его взгляд, стратегией в нынешней ситуации (когда «болотное» движение исчерпало себя) может стать планомерное, всестороннее и распределенное географически давление на власть. Повсеместно оказывая и организуя мирное и осмысленное сопротивление путинскому режиму, оппозиция, по мнению писателя, имеет шанс сама стать центром политической жизни страны.

В отличие от Акунина, фактически устранившегося от активного участия в политической жизни, Дмитрий Быков продолжает играть важную роль в оппозиционном движении. (К слову сказать, именно он вступил на тропу войны с властью раньше прочих, задолго до начала протестов, в феврале 2011 года, запустив совместно с Михаилом Ефремовым проект политической поэтической сатиры «Гражданин поэт»). На выборах в Координационный совет оппозиции он занял второе место, набрав 38 520 голосов и уступив лишь Алексею Навальному. Сегодня он продолжает хранить верность белоленточным идеалам.

А о том, насколько протестный 2012 год отразился на литературе как таковой, мы сможем судить года через два-три: именно тогда, вероятно, поспеют и выйдут из печати книги, порожденные его мятежным и смутным духом.

Сегодня политический жест, политическая позиция — за редчайшим исключением протестная — не являются «идейным содержанием», облеченным в художественную форму, как бывало прежде в левом и соцреалистическом искусстве. Отныне политическое стало синонимом художественного, содержание сделалось формой. Этот тренд и следует признать главным культурным итогом года.