Над берегами Ганги в грозное небо поднимались струйки дыма — страшные свидетельства похоронных церемоний. В грязной воде купались многочисленные верующие. Мишель часто видел это и всегда поражался количеству погребальных костров и трупов, плывущих по священной реке. Много раз ему приходилось, сдерживая гнев, наблюдать, как превращаются в живой факел сжигаемые на кострах женщины. Но что он мог противопоставить тысячелетним традициям? Индия, такая, как она есть, пугала и завораживала одновременно. Мишель завидовал невозмутимости, с какой на все это взирал его друг Дхама. Тот как раз вернулся из расположенной на перекрестке больших дорог деревни Аунраи, куда ездил разведать обстановку.
— Все тихо, — сказал Дхама, подъехав к сидящему на лошади Мишелю. — Ни англичан, ни признаков мятежа, ни
бандитов. Если не пойдет дождь, мы до наступления темноты окажемся в Варанаси.
— Будьте начеку! — сказал Мишель, обернувшись к своим людям.
Это предупреждение было лишним — они и так ни на минуту не теряли бдительности. В отличие от Дхамы, который по своей природе был человеком бесшабашным. И уж тем более они будут начеку, ступив на широкую дорогу на левом берегу реки, ведущую из Аунраи в Варанаси, по которой непрерывным потоком двигались паломники и многочисленные караваны. Это была самая оживленная дорога в северной части Индии, и здесь было полно воров. Люди Мишеля окружили несущих ценный груз вьючных животных.
По обе стороны дороги, пропуская караван, стояла толпа деревенских жителей. В путешественнике индийцы узнали человека, которого в этих краях называли «белый демон».
— Это француз, — шепотом сказал кто–то.
Мишель Казенов появлялся в этих местах два раза в год и стал здесь почти легендарной личностью.
Мишель ощущал на себе многочисленные взгляды, в которых читались страх и уважение. Черная с рыжинкой борода не могла скрыть европейские черты его лица. В лучшем случае его могли спутать с афганцем или турком, посланцем Блистательной Порты. Но всякому было ясно с первого взгляда, что у него в жилах не было ни капли индийской крови.
Когда Пайод остановился, веки девочки дрогнули — она пришла в сознание. Амия в течение долгих минут была вырвана из этого мира, и возвращение к реальности наполнило ее душу отчаянием. На старшего брата она теперь не могла смотреть без отвращения — именно он, по убеждению девочки, был виновен в смерти матери. Она стала вырываться, и он ее отпустил. И тогда Амия увидела груженых лошадей, верховых и среди них «белого демона». Но в ее глазах этот мужчина вовсе не был демоном. Она видела его другим.
2*
Золотистая аура окружала его фигуру, и Амия поняла, что перед ней человек благородный, честный и смелый, и боги благоволят ему. У Амии был дар видеть истинную природу людей.
Внезапно девочке захотелось уйти вместе с ним, стать его служанкой. Этот человек был окружен сиянием славы… Он даже не шелохнулся, когда молния, прорезав небо, угодила в растущее неподалеку дерево. Закричали испуганные женщины. Амия ждала знака, и этим знаком стала молния. Она подбежала к горделивому всаднику и повисла у него на стремени.
— Могущественный господин, забери меня с собой! Умоляю тебя! Именем Вишну возьми меня к себе на службу!
Мишель растерянно смотрел на появившуюся неизвестно откуда девочку. Она отчаянно хваталась за его сапог, во взгляде ее читался страх.
— Я умею готовить, шить… Умею петь! — добавила она взволнованно.
— Будь осторожен, — услышал Мишель шепот подъехавшего ближе Дхамы.
Жители деревни переговаривались между собой. Лица некоторых выражали враждебность. Такого с Мишелем прежде не случалось. В любую секунду мог вспыхнуть конфликт. Надвигалась гроза, и не только в природе, но и в умах людей.
— Амия, оставь чужестранца в покое! — угрожающе крикнул молодой мужчина.
По всему было видно, что он тут главный. Мишель повернулся к нему.
— Где родители этой девочки? — спросил он.
— Я Пайод, ее старший брат. Мы скорбим о наших умерших родителях, мы как раз возвращаемся с их похорон.
— Хм–м–м… — протянул Мишель.
— Моя сестра Амия не может смириться с тем, что они умерли. Прости ее, — добавил Пайод.
— Они сожгли маму! — рыдала Амия, — Забери меня с собой, — повторяла она снова и снова. — Я не хочу быть их рабыней!
Сердце Мишеля сжалось. Это было ужасно, но что он мог поделать? Он представил, как маленькая девочка смотрит на умирающую в страшных муках мать. Теперь ее лицо, лицо заплаканного ангела, было обращено к нему… И он ничем не мог ей помочь. Девочка принадлежит своей семье.
— Я не могу взять тебя с собой, — глухо сказал он.
Амия со стоном отпустила его сапог и словно окаменела,
глядя на него своими огромными глазами. Она не пыталась вырваться, когда ее брат грубо схватил ее. Пайод же взял ее на руки и пошел прочь.
Они уже далеко отъехали от селения, когда душу Мишеля начали терзать муки совести. Амия и ее глаза, полные мольбы, то и дело возникали перед его внутренним взором. Он думал о том, что наверняка мог бы выкупить девочку у ее брата и привезти ее к Хирал. У них не было детей, и это стало для пары настоящей трагедией. Хирал, как и многие храмовые проститутки, была бесплодной, поскольку в свое время принимала приготовленные для нее жрецами специальные сильнодействующие снадобья. Жизни не суждено было зародиться в ее выхолощенном чреве.
Мишель представил, как Хирал впервые смотрит на Амию, как обнимает ее, гладит ее волосы, как учит и воспитывает девочку…. Хирал — заботливая мать…
«Она была бы счастлива. Так счастлива!..»
Фантазия у него разыгралась. Он уже видел маленькую Амию во дворце, одетую в красивейшее сари, с улыбкой на устах. Это было бы и для него началом новой жизни, потому что ему очень хотелось стать отцом. Мысли унесли Мишеля далеко–далеко, и он отпустил поводья, положившись на своего коня. Он представил, как направляет девочку, словно она и правда была его дочерью, представил, как она проходит
обряд упанаяны1 и становится дважды рожденной. Он прекрасно знал, что над девочкой, чьи родители не были членами трех первых варн, обряд не совершается. К тому же женщины редко допускались к изучению Вед. Но для своей дочери Хирал и Мишель добились бы такого права. Девочка выучила бы на память священные тексты, изучила бы грамматику, азы поэзии, астрономию и математику. Подобно Хирал, она постигла бы основы искусств…
— А я бы научил ее говорить по–французски, — сказал Мишель вслух, чем привлек внимание Дхамы.
— Ты со мной разговариваешь? — с озадаченным видом спросил монах.
Он видел, что Мишель никак не может прийти в себя после того инцидента на берегу Ганги.
— Нет.
— Что с тобой, друг мой?
— Я все время думаю об этой девочке. Она выглядела такой несчастной! Я мог бы дать ее семье денег и взять ее к себе на службу…
— Было бы о чем печалиться! Забудь! Ты не можешь спасти всех несчастных детей. Их в этой стране миллионы.
— Но эта девочка, Амия, не похожа на других детей…
— Ты стареешь, Мишель.
— Да, ты прав. Я старею. Я старею, и у меня нет наследника, — заключил он и пустил лошадь крупной рысью.
Ему хотелось побыть одному, чтобы совладать с грустью и смятением. Мишель отъехал подальше от каравана. Лицо Амии стояло у него перед глазами. Он никогда не сможет его забыть.
Обряд упанаяны считался как бы вторым, духовным рождением. Он знаменовал собою вступление в первый из четырех этапов жизни> обязательных для каждого арийца — стадию брахманского ученика (брахмачарыо).