Избранник Ада

Глава XI Чемпион Северного флота по боксу

…Разыскать эту самую мочу оказалось непросто – мне пришлось пару дней помотыляться по пригородным селениям, чтобы найти двор, в котором держали бы козла да еще бы благосклонно отнеслись к моей необычной просьбе. Последним местом моих поисков оказалась – к тому времени уже вошедшая в городскую черту, но все еще обособленная пустырями – деревня Бугры, что раскинулась в излучине речки Тула возле березовой рощи.

Мой путь от института пролегал туда через старинное деревенское кладбище – уже второе, по счету, где мне пришлось побывать за последние дни – раскинувшееся на противоположенной от деревни стороне речки.

Ныне здесь хоронили уже весьма редко, лишь по особому разрешению сверху, и почти все захоронения были еще довоенными, но было много могил и девятнадцатого и даже восемнадцатого веков. Кладбище это было весьма обширно и занимало территорию едва ли не большую, чем сама деревня. Изначально оно, видимо, копалось в поле, но теперь обросло кустарником, деревьями, которые росли как поодиночке, так и целыми рощицами. Сейчас листву с них хорошо пощипала осень, и посеревшие, скрученные причудливо стволы и ветви, грустно и не густо расцвечивали бурые и желтые пятна еще не опавших, но уже умирающих и мертвых листьев. Мертвые листочки на пристанище усопших…

Тропинка, по которой я шел, извивалась узеньким ручейком в увядающей траве среди старых холмиков забытых могил и надгробных памятников. Скромные захоронения советских времен, с железными памятниками в пятиконечных звездах, толстым кольцом окружали старинные гранитные и мраморные надгробия царской эпохи с величественными крестами, ангелочками, с отбитыми крылышками, и барельефными изображениями давно почивших. Выгравированные, на белом мраморе и сером граните, надписи с их именами, поблескивали остатками потускневшей позолоты. Имелось и несколько родовых склепов, с огрызками некогда величественных, судя по мощным основаниям, надгробных скульптур, давно поросшие дерном и с заваленными, камнями и землей, входами, тоже уже поросшими травой, за которыми, видимо, уже некому было ухаживать. Гниющие опавшие листья, осыпавшие сверху тропку и могилы, усиливали запах всеобщего тления.

Попадая на кладбище, я всегда ощущал физически бег времени, на который в молодости не обращаешь никакого внимания – мы не дорожим ни часом, ни днем, ни годом нашей жизни, хотя об этом не я первый пишу – нам часто говорят и пишут то же самое старшие. Но такова натура молодости, так было и так будет, и ничего тут не изменишь. И вот, мы бежим, стараемся не отстать от всё более убыстряющегося, сумасшедшего ритма времени. Бежим, торопимся. Куда? В могилу? Впрочем, где тот тормоз, который остановит, если не нас, то время?

Мои грустные размышления прервала странная картинка: откуда-то из-за могильных памятников на тропинку, навстречу мне, выкатилась приличных размеров обезьяна на велосипеде. Завидев меня, она притормозила ход и свернула с тропинки в рощицу, где растворилась за деревьями. Из любопытства, я пробежал сотню-другую метров в том направлении, где она скрылась, но куда там – ее и след простыл! Дрессированная обезьяна? Может, тут где-то живет или прогуливается цирковой дрессировщик? Непонятно. Непонятно и странно.

Я еще раз внимательно огляделся: свернув ранее с тропы, я оказался на краю кладбища недалеко от проселочной дороги, где никого не было, кроме нескольких военных, поминавших тут кого-то – видимо, своего сослуживца. Рядом, на обочине дороги, стоял УАЗик, выкрашенный в хаки, ничем не примечательный, кроме, пожалуй, своего номера: он был не белый, как на обычных машинах, и не черный, как на военных, а – красный. Ранее номеров такого цвета я никогда не видел – наверное, какое-то новое подразделение в войсках, решил я.

Тем временем военные, видимо покончив с поминками, засобирались и пошли к машине. Когда стали рассаживаться в УАЗик, один из них, майор по званию, все время пребывавший до этого ко мне спиной, на миг оглянулся, и я увидел знакомый мне широкий шрам на левой его щеке. Мелькнула мысль: как сильно он похож на пьянчужку с лопатой, на которого я нечаянно наступил на Клещихе. Неужели он? Вряд ли, конечно, не по чину ему простым могильным сторожем ошиваться. Впрочем, толком я майора рассмотреть не мог – он скрылся за захлопнувшейся дверцей УАЗика, и машина тронулась.

Из простого любопытства я подошел к могиле, которую только что покинули военные, увенчанную, солидных размеров, но скромным гранитным памятником, с бронзовой пятиконечной звездой на его вершине. На полированной лицевой стороне гранитного параллелепипеда были выгравированы и покрашены золотой краской дата рождения и смерти покойного и его фамилия и имя-отчество – все, как положено.

Судя по этим надписям, покойный, которому не было еще и сорока, умер лишь несколько месяцев назад. Но все это было мне малоинтересно, кроме фамилии, которую я запомнил, она была такой же, как и у моего, тоже ныне покойного дяди, – Вершинин. Не родственник ли? На приступке памятника был оставлен граненый стакан, наполовину наполненный водкой и накрытый кусочком черного хлеба – угощение покойнику. У самого памятника валялась саперная лопатка, видимо, забытая военными, подправлявшими могилку.

Мысленно пожелав усопшему Царствия Небесного, я повернулся и стал возвращаться на тропу, но, не сделал и пары шагов, как остановился, словно вкопанный. Навстречу мне, из-за старого склепа, вершина которого была увенчана двуликой мраморной головой с отбитыми ушами, вышла огромная серая собака, с роскошным седым загривком, не менее восьмидесяти сантиметров в холке – сущий волчара! Хотя я и понимал, что в городе волков быть не может, разве что, сбежавшим из зоопарка или цирка, особенно вероятным, если связать его с дрессированной обезьяной на велосипеде. Впрочем, возможно, сейчас развелась некая особая порода кладбищенских собак, ведь и на Клещихе я, кажется, видел подобную псину.

Я весь напрягся в ожидании дальнейшего поведения зверюги, лихорадочно соображая, что мне следует предпринять. Памятуя, что у памятника валялась саперная лопатка, я осторожно, мягко ступая, меленькими, как у балерины, шажочками, попятился назад – эта лопатка могла весьма кстати стать моим оружием обороны. Не спуская глаз с собаки, я боковым зрением увидел лопатку и, медленно присев, взял ее в руки и выпрямился. Тем временем собака не проявляла в отношении меня никакой агрессивности. Она, извернув голову вбок, просто с любопытством смотрела на меня по-человечьи умными глазами. Когда же лопатка оказалась в моей руке, огромная псина попросту исчезла за склепом.

Я облегченно вздохнул и достал сигаретку – перекурить и сбросить напряжение. Подумал, что неплохо было бы после такого стресса и глоточек горячительного принять на грудь. Чисто автоматически, а вовсе не из желания претворить свою мысль в дело, глянул на стакан с водкой, оставленный покойнику. Глянул – и обомлел: стакан был пуст! Ни водки, ни кусочка, накрывавшего его хлеба, не было. Я схватил стакан и понюхал – не померещилась ли мне ранее налитая в него водка. Но нет – густой запах спиртного исходящий из нутра стакана, говорил о том, что водка в нем совсем недавно еще все-таки была. Я даже капнул капельку из остатков прозрачной жидкости себе на язык. Точно – водка! Кто же ее слямзил за эту минуту? Уж не покойник ли? Чудеса, да и только!

Забрав из предосторожности, на случай еще какой-либо непредвиденной встречи, с собой саперную лопатку, я в задумчивости двинулся к своей цели. У крайней могилы кладбища, когда до деревни оставалось метров двести пустого поля, я бросил свое оружие и через десять минут оказался у первого дома, где и начал свой опрос местных аборигенов.

Но найти козла в своем огороде было, как я уже говорил, мало, надо было еще и упросить хозяев, чтобы они неким образом достали бы мне из-под него мочи. А это вам не молока с козы выдоить! Таких дворов с козлами в Буграх оказалось несколько, но как только владельцы сей благородной скотины узнавали о моей нужде, так захлопывали передо мной ворота, принимая за ненормального.

Я бродил по раскисшим от грязи улочкам, заглядывая в загаженные пометом подворья под лай поселковых Шариков и косые взгляды крестившихся бабок. Оставалось обойти всего лишь с десяток дворов, так что шансы мои в достижении поставленной цели серьезно упали. Я уже подумывал было поискать другое селение, как на перекрестке двух улочек набрел на один захудалый, о двух окнах, без ставен домишко, расположенный за щелястой, покосившейся изгородью, сработанной из ивняка сто лет назад.

За забором я увидел довольно-таки интересную сцену. Нетрезвого вида худощавый мужик в тельняшке, под рваной, грязной фуфайкой и в боксерских перчатках, молотился чуть ли не насмерть с поджарым, видимо, от недоедания, серьезных размеров, черным, бородатым козлом. Бородатая бестия разбегалась, набрасывалась на мужика, набычив голову и выставив вперед крутые, подпиленные на концах, рога, сшибалась в конце пути с перчаткой мужика, увесисто опускающуюся на ее голову от левого джеба или правого прямого, восставала на дыбы от полученного удара, сыпала искрами из глаз и бежала на исходную позицию для начала новой атаки. Битва человека и зверя проходила беззвучно, в глухой обоюдной ярости. У козла морда намылилась пеной, стекавшей с синих распухших губ, глаза налились кровью, седая бороденка воинственно развевалась на ветру. Мужик, время от времени, сплевывал через левое плечо и отирал слюнявые перчатки о ватные штаны. Невооруженным глазом было видно, что тут никто никому уступать не будет до последнего, то есть – нокаута.

На крылечке дома, порядком уже вросшем в землю, сидела девчушка лет восьми, в изрядно поношенном, большом для нее, пальто, явно с чужого плеча, и калошах на босу ногу. Голова ее была замотана какой-то тряпицей, призванной быть платком, острые красные глазки мотались в орбитах туда-сюда, наблюдая за героями битвы, как у совы на ходиках. Худенькие, в цыпках ручки, держали железную, с обитой эмалью, миску и алюминиевую покореженную ложку. У ее ног стоял будильник с никелированной звонной чашечкой.

В какой-то момент она стукнула ложкой о миску, и бойцы разошлись в противоположенные стороны. Очередной раунд кончился. Козел отошел к сараю, с прохудившейся, горбыльной крышей, и стал там, словно конь рыть копытом землю, а мужик сел на табурет рядом с девочкой, и та стала обмахивать его лицо, вместо полотенца, куриным крылом, не забывая при этом посматривать на будильник. Мужик, тем временем, извлек откуда-то из-под половицы крыльца бутылку, на треть заполненную какой-то мутью, сделал из нее изрядный глоток, отбросил пустую тару на голые грядки и, смачно крякнув, закусил рукавом. Затем протяжно и длинно выдохнул, да так, что запах крепчайшей сивухи через многие метры добрался до моего носа и слегка вскружил голову.

Но вот, девчушка отложила крыло и ударила ложкой о миску, словно в гонг. Начался новый яростный раунд. В один предательский момент моряк то ли оступился, то ли промахнулся, и козел саданул его лбом под печень, да так, что мужик неловко упал и стал корячиться, пытаясь встать на четвереньки – видимо, самогон сделал свое дело. Рогатый же, с великодушным достоинством к поверженному противнику, отправился на исходную позицию.

– Нокдаун! – тоненько взвизгнула девчушка и, сорвавшись с места, склонилась над мужиком, открыв счет. – Раз… два… три… девять… аут!

– Погоди, погоди ты, Нюрка, нахрен! Я просто поскользнулся, да и колено оторвал от земли на девять. Ты че, не видела што ли?

– Да хоре тебе, папка, хватит на седня. Вон, к тебе дяхан какой-то пришел, – она показала глазами в мою сторону.

Дяхану, то бишь мне, был только двадцать лет. А в соседнем дворе бабуся, в плюшевом полупальто и кирзовых сапогах, десять минут назад назвала меня мальчиком. Быстро же я повзрослел!

Мужик увидел меня, отряхнулся и подошел к калитке.

– Это ты, паря, насчет комнаты, поди, пришел? Сдам, сдам, не боись, дорого не возьму.

Он оценивающе оглядел меня мутными, узкими глазками. Особое внимание обратил на начищенные туфли.

На улице было грязно, но я ступал аккуратно, памятуя, что первое, неосознанное, впечатление о незнакомце делается из вида его обуви и головного убора. В хорошей одежде, но потрепанных штиблетах, встречный воспринимается бедным, а в грязной обуви, извините за бранность выражения – распиздяем.

– Студент, небось? Двадцать рублев в месяц, как тебе, ничего, потянешь? Токмо, непременно, за три месяца вперед, не меньше! – сказал мужик, взявшись пальцами, с черными ободками грязи под ногтями, за губы и напряженно прикидывая в уме: не переборщил ли с расценками? – Харчи мои, – добавил он, решив, видимо, все же, что перегнул палку, – квашеная капуста с огурцами. Ну, а без харчей, так – семнадцать. Но – ни копейкой меньше. Вон, Степанида, весь четвертак берет!

– Да нет, батя, я по другой нужде…

– Если по нужде, – разочарованно перебил меня хозяин подворья, – то у меня нужник засрали под завязку, впору золотаря звать. Иди, вон, в кустики…

Поняв, что контакт обычным путем не получается, я зашел с другой стороны:

– А вы, никак, раньше-то известным боксером были? Ваше лицо мне малость знакомо, – слукавил я.

Мужичок приосанился, скуластое, монголоидное лицо его просияло под многодневной, черной щетиной.

– Василий Чушкин, чемпион Северного Флота по боксу пятидесятого года! – важно протянул он мне давно немытую, шершавую ладонь. – В полусреднем весе. Первый разряд.

– Север. Николай Север. Чемпион Сибири и Дальнего Востока в первом среднем, шестьдесят седьмого года. Среди юношей, – отняв руку, я украдкой отер ее платком внутри кармана пальто. – Первый юношеский разряд.

– О-о! – уважительно протянул Василий. – А щас? Щас-то занимаешься еще боксом?

– Нет, в том же году, как чемпом стал, так и бросил. Тяжелеть стал, – соврал я, не вдаваясь в истинные причины. – А там, сами знаете, удары пошли поувесистей, мозги жалко стало.

– Ну да, – Вася ощупал мою фигуру черными глазками. – Щас бы ты был уже тяжем. Скоко вес-то?

– Восемьдесят семь кило.

Он, вдруг, хитро полоснул меня взглядом слегка раскосых глаз:

– Слушай, Колек, а давай-ка пару раундов со мной. Кто проиграет – тот пузырь ставит. Годится? Дочка за рефери будет, она умеет – умная, я научил, – сказал он с нелепым пылом и кивнул на девчушку, которая уже занималась другим делом: за углом дома она делала «секрет» из стеклышек и фантиков.

Я быстро смекнул, что из этой ситуации могу выйти с большой для себя пользой, поелику именно Вася был хозяином боевого козла, от которого мне и требовался своеобразный удой. Я просчитал все плюсы и минусы создавшегося положения.

Василий имел первый мужской разряд, а я только первый юношеский, это, примерно, как второй мужской. Это – минус. Василий был раза в два старше меня, реакция не та, дыхалка и прочее – это плюс. Я – тяжеловес, он сейчас, скорее всего – средневес. Это – второй плюс. Вася был пьян, я трезв – это еще один плюс. Произведем сложение: три плюса против одного минуса, итого – плюс два в мою пользу. Ну, а, предположим невероятное: я потерплю фиаско? На этот случай, и, вообще, ему подобный, в заднем кармане моих брюк всегда лежал червонец, его и на три пузыря хватит.

При мне всегда были какие-то деньги – рубль, два ли, пять, и я ими пользовался для повседневных нужд. Но червонец, в заднем кармане брюк, был неприкасаем, он всегда у меня лежал там, иначе я бы не был готов к встрече с жизнью. И, если случалось его при такой встрече потратить, назавтра я возобновлял его снова.

В итоге, не согласиться на заманчивое предложение Василия было бы в моем положении преступлением.

– Я согласен, Василий, но только при определенных условиях… – сказал я, изображая великую неохоту и тяжесть на сердце, будто меня без меня женили.

– Выдвигай свои условия, ежели что, кабысь, не по нутру. Обсудим твою привилегию… – Василий, сощурив, и без того, узкие глаза, очень нелюбезно посмотрел на меня.

– Во-первых, биться будем не более трех раундов по все правилам бокса. То есть, в том числе, в перчатках.

– О чем базар!? У меня есть вторая пара. Нюрка, принеси-ка мне мои боевые, они в кладовке на гвоздике висят, – обернулся он к девчушке, которая послушно убежала в дом и через мгновение вернулась с черными, почти новенькими боксерскими перчатками.

– Олимпийские, наградные! Когда я чемпионом флота стал, мне сам Королев их вручил! Знаешь такого?

– Как не знать, знаменитый тяж был, ему вызов сам Джо Луис на бой прислал. Только Берия со Сталиным ему драться не разрешили, боялись за престиж СССР – вдруг проиграет Луису, – отозвался я, блеснув знанием истории советского бокса.

– Во-во! Ну, коли так, тогда заходи давай, – Василий широко распахнул передо мной калитку.

Я вошел во двор. Справа от старенького бревенчатого дома, стоял такой же ветхий дощатый сарай с открытой дверцей, чудом держащейся на одной ржавой петле, – видимо пристанище седобородого рогатого бойца. Правее от сарая, ближе к забору, приютилась приличных размеров конура, из которой выглядывали виноватые, грустные собачьи глаза. Проволоки для цепи над конурой, впрочем, как и самой собачьей цепи, не было, из чего я заключил, что пес добрый – не укусит, можно смело заходить. Слева и сзади от дома, по всему контуру полуповаленного, зиявшего там и сям прорехами, забора, располагался огород, с пустыми уже грядками и ямками от выкопанной картошки – там копошилось несколько куриц под предводительством важного красногрудого петуха. В дальнем углу огорода виднелся дощатый, почерневший от дождей и времени, туалет без дверей и круглым оконцем вверху, похожий на большой покосившийся скворечник, а справа от него раскинулись с десяток полуоблетевших кустов – то ли смородины, то ли крыжовника.

– Нюрка, давай расшнуруй! – позвал Василий девчонку.

Та незамедлительно принялась расшнуровывать перчатки Василия.

– Ты будешь боксировать в этих, тренировочных, а я – в своих боевых, дареных. Я их никому не даю надевать. Память! Ты, этава, руки-то бинтовать будешь?

Вася протянул мне искореженные, прилично потертые свои перчатки, а сам стал натягивать на руки новые. Я засунул руку в перчатку и ощутил колючий конский волос, продравшийся во внутрь.

– Придется бинтовать, а то руки поисцарапаю.

– Нюрка! Живо давай тащи бинты.

Девочка мигом принесла рулончик свежей, чистой тесьмы, и я, сняв пальто и отдав девочке, которая унесла его в дом, подумал, было, снять и свитер, но решил, что на улице прохладно и стал забинтовывать руки.

– Слушай, Василий, я еще второе условие не сказал…

– Ну, а чо молчишь-то, как рыба? Говори давай.

– Если победа будет за мной, то, вместо водки, ты мне… мочи козлиной дашь. Идет?

Вася стал ожесточенно чесать затылок уже одетой на руку перчаткой, ему явно не хватало мозгов, чтобы понять, как, вместо, всеми желанной, водки, можно просить какой-то никчемной козлиной мочи. Он, словно задумчивый щегол, пристально смотрел на меня косящим взглядом, извернув вбок голову,

– А тебе чо, на удобрение, чо ли надо? – наконец, спросил он.

– Да вроде того – для комнатного цветка особого – китайского, – уклончиво ответил я.

– А-а, ну-ну, понятно. Я это давно слышал – китайцы все на моче да говне выращивают. И ведь красиво у чертяк этих косоглазых получается! И почему русские на говне не выращивают? И много мочи той надобно?

– Ну, пузырек – может, полбутылки…

– Ну что ж, мочи – так мочи. Будет тебе моча – слово моряка!

Нюрка помогла зашнуровать перчатки мне и Василию. Потом села на крылечко, установила перед собой будильник, взяла в руки миску с ложкой и звонко пискнула:

– Поздоровайтесь, бойцы!

– Не поздоровайтесь, а надо говорить, поприветствуйте друг друга, сколько я тебя учил? – беззлобно пробурчал Василий. – Значит, размер ринга будет такой: от крыльца – и до забора, и от сарая – до сюдова. – Вася носком сапога очертил в рыхлой, черной земле неровную линию.

Потом он приблизился ко мне, вытянув вперед руки для приветствия. Я слегка стуканул своими перчатками по его, и мы разошлись в стороны на пару шагов. После чего ударил гонг – девочка звякнула ложкой о миску. Бой начался.

Василий, подпрыгивая и качая корпус, сразу закружил вокруг меня, я же, оставаясь на месте, мягко, по-кошачьи ступая, поворачивался вслед за ним, внимательно следя за его телодвижениями. И тут Вася, видимо, сразу решил взять быка за рога, он пружинисто скакнул на меня, и левая рука его, в хуке, со свистом рассекла воздух. Я отскочил назад и тут же мгновенно прыгнул вперед с правым кроссом через руку. Его перчатка, когда я отпрянул назад, пролетела перед моим носом, Василия же развернуло ко мне боком – уж очень он крепко, всем корпусом, с подворотом, вложился в удар – и через ничтожное мгновение мой кулак достиг цели со смачным хлопком, молниеносно врезавшись в левую часть его подбородка. Морпеха развернуло еще больше, словно волчок на заводе, и он ткнулся мордой в землю, распластав по ней веером руки и ноги.

Девчонка мигом подлетела к отцу и принялась считать:

– Раз… два… три…

– Да погоди ты считать, дуреха! Лучше тряпку давай неси, не видишь, чо ли – все лицо в говне!

Василий самостоятельно встал и, пошатываясь на нетвердых ногах, взялся перчаткой за челюсть и стал ее двигать в разные стороны. Под правым глазом на его щеке действительно расползся ошметок жидкого куриного помета. Девочка принесла из дома какую-то тряпицу и стала отирать отцу лицо, склонившегося над ней. Когда с этой процедурой было закончено, моряк объявил:

– Все, шабаш! Объявляю ничью по причине попадания говна в глаз. Пойду умываться. Расшнуровывай давай, – сунул он руки девочке.

– Почему же шабаш? И почему ничья? Я готов продолжать бой!

– Готов, готов… – недовольно забрюзжал Вася. – Я не готов, лишку выпил. А какой с пьяного боец?

– Ну, тогда признавай, Василий, свое поражение да дои своего козлика.

Его дочка помогла ему разделаться с боксерской амуницией и подошла с извинительной, за непутевого папашу, улыбкой, чтобы помочь избавиться от нее и ко мне. Василий, тем временем, сел на крыльцо, свернул из газеты цигарку и с сумрачной задумчивостью закурил. Наконец, лик его просиял новорожденной мыслью, и он, хитро прищурив глаза, сказал:

– Слушай, Колек, а все равно выпивка за тобой, как ни крути!

– Это почему же? – спросил я, надевая принесенное мне Нюркой пальто.

– А потому, Колек! Надо ведро пива купить для мово козла, для Чертика мово, то есть. Напьется пива и даст мочи. А как с него иначе мочи добыть? Воду его пить не заставишь, что ты! А пиво он – смерть, как любит. Так что, дуй за пивом в наше сельпо, туда поутрянке три бочки привезли. Сам видел. Наверно, еще не все пораскупили.

Козел, и впрямь, услышав разговор насчет пива, стал водить ушами и приблизился к нам. Он просительно заглядывал мне в глаза – своими немигающими, пронзительно-голубыми, словно добрый гипнотизер.

– Так его Чертиком зовут? – я ласково почесал черную шерсть на козлином лбу.

– Ну, да, Чертом, Чертиком. Он, не смотри себе, умный, все понимает, – убедительным тоном хвалил Василий козла. – Вишь, услышал про пиво, сразу интерес проявил.

Козел, как бы, в подтверждения слов моряка, закивал головой.

– Ну, что, Чертик, будешь пиво? – обратился я к животному.

Козел, по-видимому, в знак согласия слегка боднул меня, из-за чего из наружного кармана моего пальто вывалились свернутые в трубочку тетрадки с конспектами лекций. Они упали на землю, одна из них раскрылась, и Черт успел натоптать в ней копытами на развернутых листах. Я подобрал тетради и обратился к Василию:

– Ладно, хрен с тобой, давай тару. Ради дела, будет Чертику твоему пиво!

Василий исчез в проеме дверей дома и мигом обернулся назад. В руке он держал авоську с трехлитровой пустой банкой, которую протянул мне.

– Так ты ж говорил, ведро козлу надо. Не мало ль три литра будет? – спросил я Василия, забирая сетку с тарой.

Чертик, как бы, соглашаясь с моим мнением, подтвердительно затряс ветхой, похожей на сухой пучок прошлогодней травы, седой бороденкой.

Морпех как-то замялся и, оглядываясь на козла и взяв меня под руку, повел к калитке, доверительно при этом шепча:

– Да мы тут, эта, обхитрим козла, себе сэкономим. Ты вот, прикинь своим умом: литр пива стоит пятьдесят две копейки, значится, ведро, то бишь десять литров, обойдется в пять двадцать. А если мы возьмем токмо три литра на рупь пятьдесят шесть и пузырь «Российской» по три двенадцать, то расходуем этава… сколько… погоди, щас прикину… – Василий зашевелил губами, сосредоточив взгляд во внутрь своего подчерепушного счетчика, – этава… этава… четыре восемьдесят восемь. Вот! Экономия – тридцать две копеечки! Это тебе не хрен собачий! Сечешь? Я считать и перемножать разные немыслимые числа умею в уме не хуже Кио!

– Подожди, Вася, я не понял: козел у тебя что – и водку, выходит, дует?

Василий воззрился на меня так, как смотрят на первоклашку, который за солидностью лет уже забыл, как надо правильно ходить на горшок.

– Нет, водку будем пить мы с тобой, пока он будет доиться. Он же мочи не сразу даст, как пива напьется, полчасика подождать надо будет, пока пиво перегонится у него в животе. А мы чо с тобой в это время будем делать? На его хер смотреть? Не, мы пока посидим, по рюмашке дерябнем, побеседуем задушевно. Усек!? А Чертику и три литра хватит под завязку. Тут тонкая бухгалтерия прослеживается. Считай сам: с литра пива – пол-литра мочи выходит. Подобьем итог: с трех литров пива – три полбутылки. Видишь, какая выгодная арифметика!? Ты же полбутылки просил? То бишь выходит три порции удобрения. Хватит?

– Ну, ты и прохиндей, Василий, не мытьем, так катаньем свое возьмешь!

– А то! – Вася довольно потер руки, окрыленный своей математической удачей. – А пока ты ходишь, я козла мово подготовлю к надою.

Он выпроводил меня со двора и объяснил, как найти сельпо.