Избранник Ада

Глава XIV Люцифуг Рофокаль – король мира

…Итак, в десятом часу вечера, в пятницу тринадцатого октября, я начал подготовку к вызову Дьявола и первым делом выставил на свой рабочий стол пузырек с козлиной мочой.

Но для начала, чтобы было понятно, как развивались события в эту ночь, я опишу свою комнату, где производилось столь примечательное действо.

Она была отдельной, и вход в нее лежал через дверь из другой комнаты – общей, поскольку квартира наша состояла из двух смежных комнат. При входе, справа от двери располагалось окно, к которому впритык стоял двухтумбовый стол из светлого дерева с черным бархатным верхом. Здесь я занимался. На столе располагалась чернильница из серого, с белыми прожилками, мрамора и с полочками под перьевые ручки. Эта чернильница стояла на столе скорее для украшения, чем для дела. Уже много лет я не пользовался ею: сначала, еще в старших классах школы, я перешел на чернильные же авторучки, а затем появились шариковые, и я стал пользоваться ими. Поэтому бачок для заливки чернил был пуст и чисто вымыт, но на полочке чернильницы лежала деревянная школьная ручка с металлическим пером – эта ручка мне сегодня тоже понадобится.

Еще на столе была такая же мраморная пепельница, а также бронзовая зажигалка, инкрустированная в подставку, выполненную из лакированного дерева. Напротив стола стоял стул с сидением из коричневого кожзама, а слева от стола – находилась четырехногая подставка, с радиоприемником «Чайка» на ней и настольными часами в деревянном корпусе. Далее, напротив входной двери и чуть левее – у стены, располагался старинный румынский дубовый шифоньер, с большим зеркалом, занимавшим полностью одну из его дверок. Еще левее, вдоль стены противоположенной окну, стояла моя кровать из бука, тоже румынская и темно-коричневой полировки. К изголовью кровати, примыкая к стене, в которой располагалась дверь в комнату, гнездилась, такого же цвета и полировки, прикроватная тумбочка с ночником – мерцающей под живой огонь лампочке, вставленной в бронзовый канделябр.

Для начала я сделал пантакль. На черной тряпице, размером с развернутую газету «Правда», я начертил мелом пятиконечную звезду, точно такую же, какую я видел и на золотом медальоне в шкатулке Софьи – «Печать Мендеса», которую заключил в тороид. В самой звезде изобразил козлячью бородатую и ушастую мордень самого Бафомета – князя Ада. Внутри центрального круга, в межлучьях пентаграммы – в промежутке между рогами и ушами Бафомета – я написал латинскими буквами имя SAMAEL – Ангел Смерти или, по другой версии, Ангел Загробного Суда, то есть сам Сатана. А на противоположенной стороне Печати Мендеса – словом, перепрыгивающим через козлиную бороду имя – LILITH – имя первой жены Адама, отвергнутой им.

Насколько я знаю, согласно легенде, разъяренная отказом дева, стала наперсницей Дьявола и злым демоном – Духом Ночи и повелительницей долины Содом в Его вотчине – Зазеркалье, где Дьявол играет роль Бога. Внутри же тороида, над каждым лучом пятиконечной звезды, я вписал магические руны и там же, над именем Ангела Смерти, вписал свое имя – NIKOLAY, в нижней же его части, в качестве своей конечной цели, имя своей возлюбленной – SOFIA. Затем пантакль постелил посреди комнаты как раз напротив зеркала шифоньера.

Далее я принес из кухни самое большое блюдо, какое только смог найти. Затем, из ящика стола, вытащил все остальные, приготовленные мной заранее причиндалы для моего оккультного действа: железную диадему, комплект черных свечей, тюбик алой масляной краски, кисточку, тетрадку, кусок воска, красную шерстяную нитку с иголкой и пять маленьких бронзовых подсвечников еще дореволюционной работы. Их я выпросил у моей бывшей соклассницы – Коркиной Вали.

Раньше они стояли у небольшого домашнего иконостаса ее верующей бабушки, которая умерла в прошлом году, и с тех пор все богомольное хозяйство покойницы пылилось за ненадобностью в кладовке Валиной атеистической семьи. А что делать? Партия не поощряла веру в Бога, она не любила мракобесов, за это тормозили карьеру, клеймили в хвост и гриву богомольцев на различных партийных и профсоюзных собраниях, отодвигали назад очередность на получение жилья, а, бывало, и лишали родительских прав, а так же чинили прочие неудобства нашим идейно отсталым советским гражданам.

Достал из ящика стола и завернутый в тряпицу кинжал, принесенный мною из склепа с Клещихи. Это и был атаме – кинжал для магических действий, та самая, как я вначале полагал, недостающая вещица для моего сегодняшнего магического действа. О том, что это именно он, я случайно узнал от дяди Жоры – отчима своего друга Вовки, когда, не удержавшись, принес кинжал к дружку домой похвастаться старинной вещичкой. Естественно, каким образом и для чего я его добыл, я умолчал – помнил наказ Баал-бериты.

Дядя Жора ныне работал простым токарем на заводе «Вторчермет» после десятилетней отсидки в Сиблаге. У него и фигура-то выдавала принадлежность к этой металлической профессии – покатые, опущенные вперед плечи, шея сдвинутая также вперед, как у утки – ведь приходилось весь день стоять, наклонившись над шпинделем станка и крутить ручки подачи резца и суппорта. Но до своей отсидки, куда запрятали дядю Гошу еще до войны, как ближайшего сподручного Наркома внутренних дел Ежова, он был неплохим следователем. Потомственный рабочий, токарь по профессии, имевший из образования лишь несколько классов церковно-приходской школы, он пришел в ОГПУ еще в начале двадцатых годов из РККА по разнарядке партии, проявил в новой для себя профессии природную сноровку и раскрыл ряд громких дел. Он даже принимал участие в особо важном следствии, ведшегося по делу самоубийства Есенина, и собственноручно снимал его с отопительный трубы, на которой тот повесился.

А однажды дядя Жора вел расследование одного ритуального убийства, и ему попадался похожий кинжал и с той же надписью. Она проступила отчетливо, когда я дома почистил позеленевшее лезвие наждачкой и промыл растворителем:

«For dust you are – and to dust you will return»

Надпись была выгравирована на английском, который я знал неплохо. Поэтому тем более я поверил дяде Гоше, который, не зная ни бельмеса по-английски, моментально озвучил фразу на русском языке, как только взглянул на нее: «Из праха ты восстал – прахом и станешь». Он-то и рассказал мне, что кинжал этот предназначен для магических действий и называется – атаме…

Все остальные предметы предстоящего ритуала, в том числе разложенные веером лотерейные билеты, чистый носовой платок и шматок ваты, уже находилось на столе. Подсвечники я расставил в вершинах звезды на пантакле, установил в них свечи и зажег их, после чего потушил люстру на потолке, погрузив комнату в мерцающий свет свечей. Они, почему-то, горели неровно, с сухим треском, выпуская извивающиеся, как змеи, столбики черного удушливого дыма. Может быть, в другой раз я бы этого не почувствовал, но моему ритуалу предшествовал шестидневный пост, как и было указано в «Служебнике Дьявола», посему все мои чувства – и обоняние, и осязание, и слух и все остальные были предельно обострены.

Затем кисточкой по наружному контуру блюда я стал вписывать все буквы русского алфавита. Потом из воска вылепил рогатый и копытистый вольт Дьявола. На его груди я выцарапал иглой, раскаленной в пламени свечи, имя: LUCIFER – Светоносный, один из главных демонов Ада, и он же, наряду с Самаелем, Вельзевулом и еще четырьмя первыми Демонами Зазеркалья, являющийся одним из воплощений Дьявола. Затем окропил восковое тельце Люцифера, но, конечно, не святой водой, а мочой Черта, вызвав в голове легкое головокружение от распространившегося в помещении смрада. Тем самым я произвел, как бы, крещение вольта, только сатанинским образом. Потом положил его на тарелку, которую, в свою очередь, поместил в центр пентаграммы.

Достал из портфеля тетрадку и вырвал из нее чистый двойной лист, разорвал его посредине, получив, таким образом, новые два листочка. Один предназначался для вызова Сатаны, второй – для написания Договора с ним. Сел за стол и стал писать Заклинание Вызова Главного Духа из Царства Тьмы.

Свет, излучаемый свечами на полу, доставал до поверхности стола лишь в виде колышущихся отблесков, ложившихся живыми бликами на стены. В комнате было было несколько темно, чтобы что-то читать, но писать все же было можно. В принципе, я помнил это заклинание наизусть и написал его лишь для проформы. Главным в этом деле был Договор с Дьяволом, и я, стараясь избежать грамматических и иных ошибок, что могло привести к непредсказуемым последствиям, принялся старательно выводить слова и буквы.

Мои чувства, обостренные до невозможного предела многодневным постом – или это мне только так чудилось – воспринимали окружающее неадекватно, мне мерещились ползущие по стенам зловещие тени, я слышал какой-то скрип и постукивания, которые, казалось, исходили отовсюду – от стола, стен и особенно сильно доносились из шифоньера. В воздухе стояла некая наэлектризованная напряженность, которая обычно предшествует грозе, и он стал колебаться, искажая очертания окружающих предметов. Мало того, в комнате, вдруг, резко похолодало, и мне стало зябко. Нельзя сказать, что ударил мороз, но температура явно стремилась к нулевой отметке, словно какой-то невидимый насос откачивал из помещения тепло.

И только сейчас я понял, насколько все происходящее было серьезно, но, увы, необратимо – маховик был уже запущен, и я не мог его остановить. Я чувствовал себя, словно азартный игрок, проигрывающий все большие и большие суммы в рулетку, который уже не в силах остановиться, ибо ему жалко проигранных денег, и он лелеет мечту вернуть их обратно и лишь потом уйти, если удастся, ибо ясно, что после этого захочется еще и что-то выиграть.

При этом отчетливо понимаешь, что существует во сто крат большая вероятность того, что все спустишь, вплоть до последних штанов. Но ты продолжаешь играть, и катишься вместе с неудержимой лавиной в пропасть, не в силах ей противостоять и с минимальными шансами остаться в живых. Было такое чувство, будто впереди тебя ждала первая брачная ночь, в то время как сам ты совсем не знаешь, как и что с женщиной надо делать, да к тому ж еще и не умеешь, тебе страшно, но… надо! Ведь ты назвался груздем и надо залазить в кузов…

Наконец Договор был составлен. Вот он:

Там, где в Договоре я обозначил многоточие, стояли серии и номера каждого из тринадцати мною купленных билетов.

Затем я стал ждать боя настенных часов, находящихся в соседней комнате и установленных на двенадцать ночи. Посмотрел и на деревянные часы на радиоприемнике – до полночи оставалось всего несколько минут. Стал ждать, расслабившись и гоня всякую мысль из головы. Тем не менее, часы пробили неожиданно, и их бой показался набатом Судьбы. Пора!

И я стал чиркать зажигалкой, пытаясь зажечь еще одну свечу, поставленную в пустую чернильницу, чтобы лучше видеть бумаги. Но зажигалка только сыпала искрами, огонь не появлялся – видно, некстати кончился бензин или стерся кремень. Тогда я второпях, лихорадочно шаря в потемках в верхнем ящике стола, достал коробок со спичками, в котором хранил шерсть лешего еще с того раза, когда пятнадцать лет назад повстречал его у шестой бани и куда добавил новые волоски, недавно принесенные от Василия – кстати, они оказались абсолютно идентичными.

Наконец, с последним боем часов я зажег свечу, взял со стола атаме и сделал им надрез на запястье левой руки, как и требовал ритуал. Струйка крови, растеклась по запястью и рубиновыми капельками стала падать на заранее подставленный носовой платок, чтобы не испачкать стол и не набрызгать на пол. Я обмакнул в ранку перо ручки и, в неровных свечных сумерках, вывел на Договоре свою подпись. Теперь осталось заполучить подпись самого Дьявола.

Залепив рану ватой и обвязав запястье платком, я взял в правую руку шерстяную нитку с иголкой, вошел в круг и встал там лицом к зеркалу так, что тарелка с алфавитом оказалась у моих ног. Затем, воздев руки к небу и подняв вверх глаза, мысленно взирая на ночное звездное небо, я трижды прочел заговор вызова Дьявола. После чего, накаляя иглу в пламени свечи, я, раскаленным ее концом, стал покалывать восковое тельце Дьявола в пупок.

Воск плавился в точке соприкосновения с горячим металлом и шипел, словно новорожденная змейка. В конце концов, после нескольких таких издевательств над вольтом, игла пришла в движение и указала на первые буквы. Я прочел: «Не мучь меня».

– Кто ты – Дьявол? – спросил я, с легкой дрожью в голосе, и снова прижег иголкой пупок вольта.

Игла заходила более уверенно, дав ответ: «Я Федя – малый бес».

– Ты мне не нужен, я ищу Вашего Владыку.

«Подожди», – запрыгала игла по буквам.

Я стоял молча в тревожном ожидании еще несколько минут – пока все шло по одному из вариантов вызова, как и было прописано в «Служебнике». В астральной дыре, прорубленной вольтом в Царство Тьмы, на раскаленную иглу, словно на крючок в проруби, попалась пока мелкая рыбешка – некий бесенок Федя, и сейчас он по внутренней иерархии Ада, по цепочке, передаст весть обо мне на самую ее вершину. И верно, через некоторое время игла опять двинулась:

«Кто просит свидания с Повелителем Мира?»

– Я – Николай Север. Кто ты? – отвечал я, не узнавая своего голоса: казалось, за меня говорил кто-то другой и не дома, а где-то среди неких горных ущелий, когда отчетливо слышится многократное эхо.

«Надень Диадему Иуды задом наперед», – прописала игла.

Я взял Диадему и сделал, как мне было велено. В тот же миг те легкие шумы – скрипы, постукивания, которые я слышал раньше, многократно усилились, превратившись в грохот, топот и треск. Теперь в квартире бурлила странная какофония звуков: там был еще и свист, сладострастные вопли, рычания, взрывы жуткого смеха, вразнобой врывались рулады каких-то музыкальных инструментов. Но, несмотря на этот хаотический шум и гам, словно из приемника, как это бывает, когда ловишь западные радиостанции сквозь помехи наших глушилок, отчетливо прослушивался голос, похожий на скрип проржавевших дверных петель, открывавшихся где-то в глубоком зиндане.

– Я Баал-берита, писарь Верховной Канцелярии Великого Люцифуга Рофокаля.

Если бы мне сейчас ответил сам Люцифер, я бы поразился меньше.

– Товарищ Берита? – только из-за глубокой растерянности, я неправильно обратился к писарю Ада. – Это Вы?

– Да, я, – сухо и официально отозвался Баал-берита. – Повелитель Мира услышал тебя и готов выслушать твою просьбу.

– Люцифуг Рофокаль… автор «Служебника»! Он-то и есть сам Люцифер?! – воскликнул я внезапно охрипшим голосом.

– Да, Коля, это Он – наш Господин, и истинный Король Мира. Что может против него Бог? Дьявол прямо или опосредованно владеет умами человечества. Поверь мне, не сердцем, так умом. Открой глаза и посмотри: тщета, суета, преступность, коррупция, ложь, братоубийство, властолюбие – все это, так или иначе, вместе или по отдельности, присуще почти всему людскому роду. Даже церковники подвержены этим символам Дьявола. Вспомни, например, как Православная Церковь прогнулась под Сталина, нашего слугу и брата, и даже отслужила молебен по его смерти, словно о достойнейшем христианине! Где это досель было видано!? Высшие иерархи Божьей Церкви отслужили панихиду ставленнику Дьявола, бывшему семинаристу, предавшего Бога, и получившего за это от нас Власть! Каково тебе это? – Баал-берита примолк, уступив место хаосу адских звуков.

Он ждал от меня ответа, но я молчал, переваривая смысл его слов: правда ли все это, непостижимое для комсомольского сердца, или лживая ловушка для простачка? И продолжал молчать, словно язык мой онемел. Между тем писарь Ада продолжил:

– Лишь немногие святые, милейший Коля, хранили верность вашему Богу, но их свет – как редкие свечи в ночном дремучем лесу – не более чем редкий рой светлячков: светят, но не освещают. Тьма – вот истинное состояние Вселенной.

– Я не верю в Бога! – неуверенно ответил я, чувствуя себя совершенно выпотрошенным.

– Не верить в Бога, не значит, что его нет. Ты же веришь в Дьявола, значит поверь и в Бога. Но мы разболтались, Коля. Давай-ка, ближе к делу, – вдруг устало, словно долго и безуспешно перед этим убеждал меня, – сказал писарь. – Ты все продумал, ты точно решил продать свою душу нашему Повелителю? У тебя еще остался шанс оставить все по-прежнему…

– Да, я все продумал и все решил окончательно, даже не уговаривайте, уважаемый Баал-берита. Мне нужна – Софья! – ответил я решительно, словно уже опрометчиво летел бескрылый в бездну, толком не зная, что меня ждет на дне: острые камни или нежные объятия оперной дивы.

– Ну, что ж, раз ты решил… тогда приступай…

– Но будет ли все безопасно, уважаемый Баал-берита?

– Но ты же выпил мертвой воды? Чего тебе сейчас опасаться? Не бойся, все будет надежно, в лучшем виде, если, конечно, Повелитель Мира останется доволен тобой, – голос писаря Ада стал затухать, было такое впечатление, что он от меня отдалялся все дальше и дальше, но я еще сумел разобрать его последние слова: – А ты хотел, чтобы было как в триллере в кино? На экране слезы, кровь и ужас, а тебе в зале уютно и безопасно? Нет, будет, как в жизни. До скорого!

И голос Баал-бериты исчез где-то в потусторонней глубине.

Я понял, что без неприятностей мне сегодня не обойтись. Что ж, я готов!

Я слегка крутанул обруч, приведя его в нерабочее положение, избавившись от звуковой какофонии, взял со стола атаме и засунул его за пояс. Подошел к зеркалу, поднес обе руки к вискам и сделал ими знак «киш» – знак козла, который обычно показывают на рок-концертах рокеры и безбашенные юнцы, не представляя, что тем самым допускают в свою душу совершенно безвозмездно Нечистого, во всяком случае, если и не Его самого, то Его младшую кровососущую братию. Потом вынул из-за пояса кинжал, подготовленный специальным образом к этому обряду заранее, и начертил им на зеркале шифоньера, во всю его площадь, четыре, накладывающихся друг на друга, магических знака, открывающие вход в Зазеркалье.

Зеркало ответило мне легким, едва уловимым, гулом и нарастающей вибрации, будто с той его стороны к нему приставили бесшумную бормашинку. Потом наступила могильная тишина, и мне показалось, что со стороны зеркала повеяло легкой ветреной прохладой, отчего свечи, все одновременно, трепыхнулись испуганными огоньками, наклонившись в одну сторону. А в самом зеркале мое отображение сильно исказилось, и я с трудом узнавал себя, впрочем, возможно, на мое изображение повлияла огненная пляска свечей.

Наступил решающий момент: я перевернул Диадему, расположив ее на голове правильно – так, чтобы глаз в треугольнике обруча совпал с моим «третьим глазом». Как и в прошлый раз в библиотеке и на квартире Александра Петровича, меня подо лбом вновь забился живой шарик, стремящийся выпрыгнуть из головы наружу. Только на этот раз этот шарик бился в куда более сумасшедшем ритме яростно и больно, будто молот по наковальне молотил он по лобной кости изнутри в такт внезапно разбушевавшемуся, учащенно забившемуся сердцу. Наконец, как из пушки, шарик с воем ядра выстрелил из межбровья, и я очутился в астральном пространстве.

Все посторонние звуки возобновились одновременно с разыгравшимся здесь отвратительным спектаклем. И происходил он не только в пределах моей комнаты, но и во все квартире и даже за ее пределами, даже за стенами дома. Ибо стены стали для меня, как бы, прозрачными. То, что оказалось в комнате и творилось вокруг, напоминало шабаш ведьм, причем это нисколько не мешало мирно спать моим соседям по дому, которых я тоже лицезрел в своих кроватях. В окружающем пространстве – и рядом со мной, и вверху над головой, и внизу под ногами – пританцовывали и хватали меня за руки черношерстные бесы с огненными глазами, дышащие горячим паром, исходящего из синегубых, слюнявых ртов. Нагие женщины, молодые и старые, безобразные и прекрасные, белокурые и седые, с распущенными волосами, кружились вокруг, пытаясь вовлечь меня в свою безумную пляску.

Одну ведьму, подмигивающую мне, как старому знакомому, я узнал сразу – это была Клавка! А на моей кровати, свесив с нее копыта и привалившись спиной к стене, словно человек, сидел седобородый черный козел. Между его ног, словно красная коряга, топорщилось его козлиное достоинство, приведенное в рабочее положение, на которое, время от времени, присаживались, то одна, то другая, мечущиеся вокруг меня фурии и, подвывая от страсти, совершали с ним соитие. В ощеренной странной улыбкой пасти, поблескивали волчьи зубы. Бесстрастно удовлетворяя своих товарок, словно автомат по розливу пива, он одновременно благостно кивал мне рогатой головой и подмигивал, словно давешнему приятелю. И его тоже узнал – это был Чертик – Черт морячка Василия из Бугров или, по крайней мере, очень на него похожая седобородая бестия.

Не гнушался козел и остальными бесами, насаживавшихся на его корень угольными задками, как помидоры на шампур. Впрочем, плотским утехам тут предавались буквально все: и ведьмы с бесами и бесы с бесами и ведьмы с ведьмами. Кое-кто тут, хорошо ли плохо, но играл на разнообразных музыкальных инструментах, еще доэлектрической эпохи: на лютнях, свирелях, скрипках, рожках, окаринах, наях и даже на рыбьей чешуе и еще кое на чем, чего я раньше не видывал. Иногда разношерстые музыканты наигрывали нечто слаженное, понятное даже моему далеко не музыкальному уху, а иногда выдавали черт знает что, совсем не похожее на музыку.

Еще один участник сей бесовщины привлек мое особое внимание – это была неподвижно стоящая у окна фигура человека, облаченного в длинную, до пят, черную сутану. Голову и лицо его скрывал низко опущенный капюшон, оставлявший видимым лишь нижнюю часть бородатого лица. Я не видел его глаз, но физически чувствовал их неотрывный взгляд, обращенный на меня. И в этом взгляде чувствовалось нечто зловещее, таящее для меня опасность.

Но, сказать правду, во всей этой жуткой галиматье, творившейся вокруг, меня ничего особо не пугало, все мои страхи перегорели до еще этого, когда я готовился к сему действу и мысленно пережил неоднократно нечто подобное сейчас происходящему. Посему я не чувствовал себя здесь, несчастным, наложившим с перепугу в штаны, философом Хомой в деревенской церкви при отпевании ночью упокоенной им панночки. Скорее, мне было просто все любопытно. Впрочем, честно говоря, некая неприятная дрожь в коленках все же присутствовала…

Еще одна из фурий не принимала в оргии никакого участия. Прекрасная нагая чертовка – с ливнем волнистых рыжих волос до пояса и серыми, хрустальной чистоты, глазами, с точеным телом совершенных пропорций и полными белыми грудями, упруго возвышающихся так, словно их подпирал лифчик, стояла прямо передо мной и благосклонно протягивала мне правую руку, как протягивает ее королева своему вассалу для поцелуя. Ее глаза пылали адской похотью, которая прожигала меня насквозь, взрывая мои чувства жаждой женской плоти. Из ее лона сочился и струился меж ног телесный сок ожидающего сладострастия.

За другую ее руку держался какой-то ушастый, узкогрудый и худой, тоже рыжий, мелкокудрый мальчик лет шести, недетское лицо которого выражало затаенную злобу, казалось бы, на весь мир, а глаза сверкали холодным огнем. Их обоих я не узнал, их я просто знал невесть откуда – это были Лилит, царица долины Содом, супруга самого Дьявола, и Каин – братоубийца Авеля.

Тем временем Лилит приблизилась ко мне на шаг и взяла меня двумя точеными пальчиками за подбородок, заставив заглянуть ей в глаза. Я утонул в их блаженной глубине, словно погрузился в нежное облако на ложе из лепестков роз, источавших ароматный запах цветочной смерти.

– Любишь ли меня, хочешь ли меня, мой мальчик? – проворковала она райским, убаюкивающим голоском, от которого останавливалось дыхание и хотелось впасть в ее объятия.

– Я пришел сюда из-за Софьи! – неимоверным волевым усилием ломая себя, заплетающимся языком сказал я.

– Как странно! – убрала свои нежные пальчики с моего лица Лилит и недовольно отвернулась, отчего чары ее ослабли. – Я тебя не неволю, мой мальчик. Не я ищу – меня! И помни, сейчас ты нужен Повелителю, Он благоволит тебе. Однако может случиться и так, что Величайший отвернется от тебя. И тогда только одна я смогу тебя защитить от Его немилости, если… ты будешь еще мне интересен.

Лилит, приглашающим жестом, вытянула в сторону грациозную ручку. Тотчас к ней подлетела Клавка и, склонив голову, поцеловала руку Лилит с видом глубочайшей преданности.

– Когда ты захочешь меня, мой мальчик – а это рано или поздно непременно случится, даже не сомневайся! – обратись к моей фрейлин, – объявила мне Лилит глубоким грудным голосом, явно имея в виду Клавку. – Но смотри, чтобы это не было слишком поздно!

Клавка оторвалась от поцелуя и пронзила меня взглядом полным мстительного торжества.

Поклонившись Царице Тьмы, я, в смятении отступил. Вообще-то, согласно заповедям ритуала, я не должен был обращать на всю эту нечистую братию никакого внимания, никак на них не реагировать и не вступать ни с кем ни в какие контакты, иначе вызов Главного Нечистого будет прерван. И тогда в меня мог вселиться какой-либо простой бес или кто-то еще из тех, кто метался вокруг меня. И я для обычных людей в нашем мире стал бы каким-нибудь одержимым, кликушей, черным колдуном или еще какой-либо неадекватной личностью. Поэтому я больше ни на кого не реагировал. Я просто устремил взгляд в зеркало, ожидая появления Самого.

В тонком мире, где я теперь пребывал, зеркало выглядело совсем не так, как нам обычно представляется. Оно, скорее, напоминало какой-то темный провал, словно распахнутое в безлунную ночь окно, когда за ним не видно ни зги. Я вперился в зеркало неподвижным взглядом и стал взывать: «Люцифер! Люцифер!»

Согласно правилам вызова, я должен был сделать это не менее трехсот раз. Конечно, я не считал, сколько взываний я сделал, но в какое-то время, когда уже порядочно устал от своих мысленных призывов, обнаружил, что из зеркала начал медленно распространяться лунный свет и за ним стала проявляться все более отчетливо некая картинка. Когда она приобрела более-менее различимые очертания, я увидел в Зазеркалье мрачные горы, озаряемые огнедышащими вулканами. Потоки лавы стекала с них в ущелья, как кровавые раскаленные слезы. С грозового неба, из свинцовых туч, смешанных с вулканическим дымом, падали камни и град, сыпался пепел, хлестали молнии, рассекая окружающий мрак. Раскаты грома и взрывы вулканов, озарявшие алыми сполохами черное небо, сливались в общий ужасающий грохот, дыхание перехватывало зловоние серных испарений, прорывавшихся из Зазеркалья даже сюда, в комнату.

Там, в горах, я видел пещеры и гроты, и входы и выходы из них были зарешечены железными прутьями. Крылатые демоны и козлоногие чудища, со сверкающими мертвенным огнем глазами, кружили среди них и бродили по скалистым тропам. Иногда они исчезали в пещерах и когда появлялись оттуда вновь, то нередко их отвратительные злобные морды и когтистые лапы были перепачканы кровью. И тогда из подземелий доносились стоны и душераздирающие мученические вопли, мешающиеся со злорадным ревом и торжествующим бесовским хохотом.

Между этими угрюмыми горами и порталом Зазеркалья, где я стоял, зияла разделяющая нас бездна. И вдруг я заметил, как от ближайшего ко мне утеса к зеркалу устремился луч – лунная дорожка, которая все крепла и ширилась, пока не превратилась в превосходный лунный мост. С той стороны моста в мою сторону двинулись две фигуры, одна из них чуть опережала вторую, следовавшей за первой, как верная тень. По мере их приближения ко мне я узнал того, кто шел чуть поодаль – это был Баал-берита. Первым же, упругой походкой тренированного спортсмена, размашисто и мерно, почти не сгибая ног в коленях, шагал человек во всем черном: и плаще, и шляпе, и остроносых туфлях, и развевающемся шарфе, и круглых очечках для слепых и такой же, блистающей лаком, тростью в правой руке.

Когда он подошел поближе – к границе Зазеркалья, я увидел жесткие кудри его черных волос, одна куделька которых из-под шляпы выбивалась на лоб, резко контрастируя с его фарфоровым челом. Маленькие очки прятали его глаза, но не уродовали его облик и не могли скрыть скорбные тени под ними, особенно на фоне, словно изваянного из мрамора лица совершенных пропорций и нечеловеческой мужской красоты. И тут меня словно прожгло молнией, я узнал его – это был тот самый человек в трамвае, который некогда посоветовал мне купить лотерейные билеты, хотя теперь в его облике и произошли некоторые перемены!

При его появлении, вся нечисть, крутившаяся вокруг меня, пала перед ним ниц, козел спрыгнул с кровати и распластался перед ним так, как из всех четвероногих это могут делать только бульдоги – задние ноги простерлись назад, а передние вперед и в стороны, лоб он прижал к полу, выставив вперед крутые рога. Лилит встала перед ним на одно колено и поцеловала его правую кисть, после чего прижалась к ней своей щекой, словно маленький покорный ребенок к руке сильного и любимого отца. Малыш Каин сел на пол и обвил его ногу, сомкнув глаза в какой-то сладостной дреме.

– Великий Люцифуг Рофокаль – Король Мира! – торжественно воскликнул Баал-берита, сделав мне знак встать на колени.

Я едва не потерял равновесие – так вот он кто, этот черный человек из трамвая – сам Дьявол!

В замешательстве я не знал, как поступить – последовать ли совету писаря Ада или оставаться стоять на ногах, как был, ведь, как ни крути, но я не был подданным Дьявола. Между тем Люцифер сквозь очки пробирал мне своим взглядом не только тело, но и саму душу, и я чувствовал себя перед ним стыдливо голым. Тем временем, Лилит встала с колена и зашла за спину Дьявола с другой стороны от Баал-берита. Она застыла, как изваяние, с интересом вперилась в меня, словно неискушенный зритель в фокусника, ожидающий от него первого чуда. Люцифер ждал. Ждали, замерев на своих местах, и все остальные. Воцарилось напряженное молчание ожидания всеобщей смерти.

В какой-то момент я понял, что, встав перед Ним на одно колено, как Лилит, я не унижу себя, как остальные бесы, павшие ниц, но проявлю уважение к Величайшему и просто соблюду протокол. Честолюбие и животный, до икоты, страх, ледяными когтями сжавший мне сердце, боролись во мне. И, в конце концов, я встал на правое колено.

Люцифер, с небрежной величавостью, присущей только истинным повелителям, обладающим безграничной властью, протянул мне свою мертвенно-белую, в синих прожилках вен под тонкой кожей, прохладную руку, на которой блестел золотой перстень с огромным круглым рубином, изображавшим Печать Мендеса – то, что немыслимо было сотворить с камнем на земле, оказалось возможным в Аду.

Я прикоснулся губами к благоухающей какими-то духами или мазями руке и ощутил на них легкий ожог, словно пронес огонек зажигалки мимо сигареты близко к губам. Мое тело сотрясла сладострастная конвульсия, будто я получил оргазм высшей пробы, ни с чем ни сравнимый, вперемежку с острейшей болью, от которой хотелось умереть тут же и вручить Ему душу.

После чего Люцифер благосклонно кивнул головой, убрал свою руку, и все встали, в том числе и я – ошеломленный никогда не ведомыми мне прежде ощущениями и все еще под их впечатлениями. И в это время за моей спиной полилась какая-то торжественная и скорбная музыка, волнующая слух пещерными страстями, – это была узнаваемая мелодия из «Валькирий» Рихарда Вагнера. Я оглянулся: бесы, имевшие при себе музыкальные инструменты, выстроились полукругом в секстет и благочинно играли без всяких там бесовских выкрутасов, и дирижировал ими сам великий композитор!

Образ Вагнера был мне знаком по его немногим, но известным портретам. Он стоял спиной ко мне и лицом к музыкантам, так что в обычном ракурсе была видна только одна его каштановая шевелюра, с торчащими на щеках бакенбардами.

Но ты помнишь, мой милый читатель, что в астральном мире видно всего человека и любой предмет сразу со всех сторон, так что одновременно я видел и его композитора. Описывая же вообще данную ситуацию с ритуалом вызова, я все явления и сцены перевожу на понятные нам образы, хотя, конечно, все реально выглядело совершенно иначе.

И я поразился лицу Вагнера – все же, как он был сильно похож на Адольфа Гитлера! Те же резкие черты лица, гипнотический взгляд темных глаз, одновременно устремленных и куда-то в себя. Только он был без этих чаплинских усиков фюрера. Может, фюрер и любил Рихарда не столько за его величественную музыку, сколько за внешнее сходство?

Впрочем, вся нечисть при появлении своего Повелителя держалась с благоговейным почтением, словно здесь только что был не оргический шабаш, а светский бал.

– Молчи, я знаю, чего ты ждешь от меня, милейший, – обратился ко мне Люцифер тихо и без тени пафоса, который, казалось, должен был бы присутствовать при торговле душами, а так, будто речь шла о сущей безделице, вроде, продаже билетика в трамвае. – Но, у тебя еще остался выбор, и ты можешь вернуться к обычной жизни. Помни, насильно к себе я никого не тяну, как вещают слуги Распятого. Итак, твое последнее слово?

Тональность Его голоса была весьма необычной, благосттной, таковой, какой я никогда не слышал ранее – словно где-то вдали, в туманной дымке просыпающейся весны малиновым звоном всколыхнули утро серебряные колокола. Она действовала, как бальзам на свежие раны и пьяняще кружила и туманила голову, словно дым опиумного кальяна. Зачем было продавать Ему душу? Он только заговорит с тобой, прикоснется к тебе, и всё – ты уже добровольно становишься Его вечным пленником…

– Я уже все решил, – с внутренней твердостью сказал я, но голос мой все же дрожал неуверенностью, и я почему-то медленно, но неостановимо слабел, мышцы тела отказывались подчиняться моей воле, и я с неимоверным усилием пытался удержаться на ватных, подкашивающихся ногах.

– Хорошо! Баал, – обратился Люцифер к своему спутнику, – покажи сударю наши обители, он должен иметь представление о своем вечном доме.

Баал-берита мягким, кошачьим шагом приблизился ко мне и подхватил меня, уже готового упасть в обморок, под руку:

– Добро пожаловать в Ад!