Избранное

ПОСЛЕСЛОВИЕ

Протест человека, его бунт против невыносимых условий жизни в капиталистическом мире, против глупости и предрассудков мещанства, против насилия над личностью, против всего того, что в рамках этого общественного порядка духовно уродует человека и унижает его, — такова главная тема, которую Мирослав Крлежа, один из крупнейших современных писателей Югославии, разрабатывает свыше сорока лет.

Его стихи, новеллы, романы, драмы, путевые записки, литературно-критические и публицистические статьи — более тридцати томов произведений — представляют одно из значительнейших явлений югославской литературы. Однако многие стороны его творчества были и остаются предметом ожесточенных споров. Противоречивость оценок отдельных произведений Крлежи, их идейного содержания и художественных достоинств — результат не только различных идейно-эстетических концепций критиков, но и противоречий, свойственных творчеству самого писателя.

Мирослав Крлежа (род. в 1893 г.) принадлежит к старшему поколению современных югославских писателей; на долю этого поколения выпало жить и работать в эпоху сильнейших общественных потрясений, войн и революций.

Крлежа вступил в сознательную пору своей жизни накануне первой мировой войны, в то время, когда под натиском освободительного движения колебалась вся система национального гнета на Балканах, когда решались судьбы югославских народов. Происходя из состоятельной буржуазной семьи, с детства навязывавшей ему католические предрассудки и мещанские понятия о жизни и обществе, Крлежа прошел чрезвычайно сложный путь развития, отмеченный тяжелыми душевными и идейными кризисами и мучительной борьбой как со своей средой, так и с самим собой. В этом объяснение того остро эмоционального отношения к действительности, которое пронизывает творчество писателя и во многих случаях приводит к созданию мрачных картин действительности и душевного состояния людей. В творчестве Крлежи нашли отражение разного рода общественные и личные противоречия и кризисы, характерные для периода расцвета его литературной деятельности.

В 1908 году родители отдали Крлежу в кадетский корпус. Незаурядные успехи обеспечили ему императорскую стипендию в самой аристократической военной академии — будапештском Людовицеуме. В то время Крлеже было восемнадцать лет. Перед ним, по понятиям его среды, открывалась «блестящая карьера». Но одаренного и восприимчивого юношу, который много читал, много думал о жизни и людях, не манили офицерский мундир и карьера в австро-венгерской армии. Его душу тревожили первые сомнения в справедливости социальных порядков, а атмосфера привилегированной императорской академии вызывала у него отвращение.

«Все глубже, — пишет Крлежа, вспоминая об этих годах, — становились противоречия между мной и моим окружением… Все то, что я видел, будило во мне мысли, все сильнее и сильнее увлекавшие меня к социальным проблемам, хотя это влечение долго оставалось для меня смутным, неясным. И на манеже, на этих цирковых опилках, и в пештских кабинетах из меня все явственней пробивался романтический, возможно, смешной, но безусловно искренний грибоедовский дух…»[497]

Сложными и противоречивыми были идейные влияния, которым будущий писатель подвергался в это время, названное им позже временем своего «смятенного пробуждения». Он читает Ницше и Шопенгауэра, но в то же время изучает дарвинскую теорию, помогавшую ему избавиться от религиозных заблуждений. Бурю чувств вызывает в нем революционная поэзия великого венгерского поэта Петефи, свободолюбивые идеи венгерской революции 1848 года, Джузеппе Гарибальди и гуманизм великих русских писателей. Он мечтает о борьбе за освобождение южнославянских народов, о самоопределении их в национальные государства.

Однако «национальному романтизму» юного Крлежи был нанесен тяжелый удар. Когда в 1912 году началась первая Балканская война, Крлежа бежал из военной академии и, руководимый лучшими побуждениями, перешел сербскую границу с намерением присоединиться в качестве добровольца к сербской армии, которая вместе с армиями других балканских государств разбивала последние звенья цепи многовекового турецкого гнета на Балканах. В Сербии Крлеже пришлось пережить горькое разочарование. В Белграде, в военном министерстве его встретили подозрительно и, отобрав документы, послали в Скопле, в штаб верховного командования. Там его арестовали, заподозрив в нем австрийского шпиона. «Жандармы, гауптвахты, тюрьмы, домашний арест в гостинице, допросы — беглец, подозреваемый в шпионаже на театре военных действий, в сфере деятельности верховного командования, беспаспортный, темная личность, — я тогда глубоко заглянул в глаза смерти»[498], — пишет Крлежа о своем душевном состоянии того времени.

Когда после долгих мытарств он вернулся в Австро-Венгрию, австрийские власти арестовали его, как дезертира. Выбравшись из тюрьмы, Крлежа порвал с армией и уехал в Загреб.

Все эти невзгоды и разочарования не прошли бесследно для идейного развития Крлежи. Освободившись от «национально-романтических иллюзий», он проявляет интерес к рабочему движению. Но в руководстве рабочим движением западноевропейских стран, и в особенности в австрийской социал-демократии, в то время господствовали ревизионизм и оппортунизм, которые в начале первой мировой войны привели к краху II Интернационала. Этого краха ни Крлежа, ни другие хорватские интеллигенты, сочувствовавшие марксизму, не предвидели и не ожидали.

Мировую войну, в которой Крлежа участвовал в качестве рядового австрийской армии на галицийском фронте, он воспринял как бессмысленную, кровавую бойню, — трагедию человечества и особенно хорватского народа, сыновья которого гибли на полях сражений за интересы габсбургской империи.

Выхода из этого кошмара он, как и многие представители прогрессивной интеллигенции, не видел до тех пор, пока не грянул залп «Авроры», возвестивший Великую Октябрьскую социалистическую революцию. Революционные события в России, как лучом прожектора, осветили путь в будущее. В своем дневнике Крлежа 13 декабря 1917 года записал: «Аврора»! Это уже межзвездная канонада, а не только международная, это канонада двадцать первого столетия!» В южнославянских землях, находившихся под господством Австро-Венгрии, к концу войны начинается революционное брожение: антивоенное и национально-освободительное движение захватывает широкие народные массы и даже армию и флот. Происходят восстания матросов в Боке Которской и других военных портах на Адриатическом море. По всей Хорватии отряды крестьян и солдат, дезертировавших из армии, ведут борьбу против войны, против власти буржуазии и помещиков. Начинается мощный революционный подъем в рядах рабочего класса. Передовая интеллигенция, к которой принадлежал и Крлежа, все более решительно переходит на сторону народа, борющегося за свои социальные и национальные права, против реакционного монархического режима Королевства сербов, хорватов и словенцев, возникшего после распада австро-венгерской империи.

Крлежа одним из первых среди хорватских литераторов примыкает к рабочему движению. Вместе с известным хорватским писателем-коммунистом Августом Цесарцем (1893—1941) он в 1919 году начинает издавать журнал «Пламен», который ведет открытую борьбу против капиталистического порядка и монархии Карагеоргиевичей, под крылом которой собирались все силы реакции. Но, перейдя на сторону революционного рабочего движения, Крлежа не смог раз и навсегда покончить с идейными заблуждениями предшествующих лет. Его духовное развитие и в последующие годы было отмечено противоречиями и колебаниями. Особенно сильно это сказалось в конце тридцатых годов, когда Крлежа издавал журнал «Печат», в котором подвергал ревизии ряд важных вопросов марксизма. Однако в то время, когда в среде югославских писателей происходило все более очевидное размежевание в зависимости от их отношения к фашизму, когда некоторые литераторы скатывались в болото реакции, становились адвокатами и проповедниками фашизма, Крлежа пишет свой известный роман «Банкет в Блитве», в котором беспощадно разоблачает не только реакционный монархо-фашистский режим в Югославии, но и фашистскую диктатуру вообще как власть преступную и античеловечную.

Хотя идейные колебания и не увели писателя в болото реакции, они оставили заметный след в его творчестве.

При всем резко отрицательном отношении Крлежи к буржуазному обществу мы находим в его творчестве индивидуалистические, пессимистические настроения и отказ от борьбы. Эти характерные для мировоззрения писателя черты в значительной мере определяют его восприятие действительности. «Нигилистические раздумья о бессмысленности собственной функции, — пишет Крлежа, — это мое самое слабое место… Появляющееся временами ощущение собственной ненужности и окружающей пустоты — вот мой самый слабый и самый позорный лейтмотив. Но в самом процессе осмысления этих слабостей диалектически развивается и другая сторона моей природы, и все больше растет воля преодолеть их, перерасти…»[499]

Этот «личный коэффициент» выражается в творчестве Крлежи с непосредственностью, присущей творчеству лишь немногих писателей. Он сказывается не только в эмоциональной окрашенности его произведений, но и в пронизывающих их многочисленных размышлениях о мире, о жизни, о ее смысле. В постоянной внутренней борьбе вырабатывал Крлежа свою литературную концепцию.

Литературой Крлежа начал заниматься очень рано, еще на школьной скамье. По его словам, он нередко получал низкие баллы, ибо вместо того, чтобы зубрить греческие неправильные глаголы, писал драмы, которые потом сам же сжигал.

Крлежа целиком отдался творчеству в 1913—1914 годах, когда, вернувшись из Сербии, оставил армию. Он вступил на литературное поприще в период, известный в югославской литературе под названием «хорватский модерн».

Литература южнославянских народов конца XIX — начала XX века отличалась пестротой течений. Продолжало развиваться реалистическое направление, но появились и различные декадентские течения: неоромантизм, символизм, позже — экспрессионизм. Свои первые произведения Крлежа писал под влиянием символизма Оскара Уайльда, натурализма Ведекинда, повлияла на его творчество и скандинавская школа — Стриндберг, Ибсен. Эти влияния, особенно уайльдовское, были решающими в ранней драматургии Крлежи: в пьесах «Легенда», «Маскарад» (1913), «Кралево» (1915), «Христофор Колумб» (1917), «Микеланджело Буонаротти» (1918), «Адам и Ева» (1922); эти символистские пьесы, полные анархического отрицания «всегда сущего», с бесчисленными «убийствами, самоубийствами, привидениями», суть отражение идейных противоречий писателя, его разочарований и общей гнетущей атмосферы, которая окружала его в годы первой мировой войны. О своих стихах военного времени «Пан» и «Три симфонии» (1917) — три книги лирики, изданные в 1918—1919 годах, — Крлежа спустя пятнадцать лет писал: «Эта лирика всеми своими сторонами ближе к плачу над развалинами, чем к какой-либо социальной доктрине, и в сущности она — не что иное, как причитание над действительностью, без всякого сомнения жалкой и безнадежной»[500].

После окончания первой мировой войны в югославской литературе модернистские тенденции усиливаются. Появляются последователи новых декадентских направлений: футуризма, дадаизма и других. Часть молодых писателей-модернистов, представителей буржуазной интеллигенции, под влиянием великих социальных потрясений эпохи отражала в своих произведениях настроения пессимизма и, сторонясь действительности, уходила в мистику. Многие из модернистских писателей — М. Црнянский, Т. Уевич, С. Пандурович, Д. Васич и другие — в дальнейшем перешли в лагерь реакции, а некоторые стали открытыми сторонниками фашизма. Но существовала и другая группа писателей, постепенно преодолевавших декадентские тенденции, переходивших на прогрессивные и революционные позиции, — в большей или меньшей мере они склонялись к реализму.

Крлежа принадлежал к группе писателей, творчество которых после войны все больше проникалось реализмом. Элементы его содержались в первых произведениях писателя, но лишь в более поздний период реалистическое отображение жизни становится характерным для творчества Крлежи.

Из бунтаря, отрицающего «все ценности», каким он предстает в «Легенде» и «Лирике», он превращается в борца против капиталистического общества, в критика буржуазных общественных отношений, буржуазной морали и культуры. Пессимизм, ясно выраженный в ранних произведениях писателя, постепенно уступает место осуждению определенных общественных классов — дворянства, буржуазии и буржуазной интеллигенции. Вместо абстрактной проблематики, «вечных» тем в его творчестве ставятся вопросы реального мира, героями произведений Крлежи становятся его современники со всеми их достоинствами и недостатками. Из дневников Крлежи, которые он вел в годы первой мировой войны, видно, что уже тогда, когда он писал свои символистские драмы, у него рождались замыслы многих будущих реалистических произведений. Непосредственное общение с людьми из народа, одетыми в солдатские шинели рабочими и крестьянами, которых Крлежа встречал в казармах, на фронте, в госпиталях, постепенно раскрывало перед ним многогранную проблематику жизни, давало ему в изобилии новый, волнующий материал. Этот материал не только требовал реалистического изображения, но и вносил серьезные коррективы в мировоззрение художника.

Массовое антивоенное и национально-освободительное движение южнославянских народов намного возросло, когда на Балканы начали приходить вести о революционных событиях в России и стали возвращаться первые очевидцы этих событий — бывшие военнопленные. О том, какое глубокое впечатление вызывали рассказы военнопленных, Крлежа писал в очерке о солдате Гебеше, лежавшем с ним в одной больнице. Гебеш рассказывал о Ленине и об Октябрьской революции. «Ощущалась вся гнетущая тяжесть глупости нашей жизни, — говорит Крлежа, — и слова Гебеша гремели в наших душах, как будто взрывались бетонированные укрепления всей этой солдатской и крепостной жизни, представлявшей нашу смертоносную действительность, действительность габсбургской войны, действительность гнусной и бессмысленной смерти за эту очевидную глупость».

Сразу же после войны Крлежа публикует одно за другим прозаические и драматические произведения, в которых рисует страдания народа, разоблачает австрийскую военщину и милитаризм, показывая одновременно рост недовольства в народе, среди солдат, трагедию людей, ищущих выхода из кошмара войны. Этим темам посвящен цикл новелл «Хорватский бог Марс» (среди них «Три домобрана»), написанных в 1918—1923 годах. Те же мотивы разрабатывает Крлежа и в драмах «В лагере» (в первой редакции, относящейся к 1920 г., она называлась «Галиция»), «Голгофа» (1922) и «Вучьяк» (1923). В 1918—1925 годах Крлежа создает еще один цикл новелл о войне, тяжелой жизни народа и его революционной борьбе. Напечатанные сначала в различных журналах, они в 1933 году вышли отдельной книгой под названием «Тысяча и одна смерть». Силой обличительного пафоса особенно выделяется в этом сборнике новелла «Гроссмейстер подлости», в которой автор показывает страшную жизнь городской бедноты в капиталистическом городе, судьбы духовно и физически изуродованных людей. В 1926—1930 годах Крлежа создает цикл «Глембаи», состоящий из ряда новелл и трех пьес: помещенная в настоящем сборнике драма «Господа Глембаи» (1928), «В агонии» (1928), «Леда» (1930). Этот цикл, в котором прослежена история нескольких поколений загребской буржуазно-патрицианской семьи, содержит самую резкую критику правящих классов Хорватии. Пьесы этого цикла представляют не только новый этап в творчестве Крлежи, но и лучшие его произведения в области драматургии. После цикла «Глембаи» в течение следующих десяти лет написаны три романа: «Возвращение Филиппа Латиновича» (1932) — книга, рисующая моральную, идейную и психологическую дегенерацию буржуазной интеллигенции; «На грани рассудка» (1938) — беспощадная критика лицемерной морали «верхов общества» и уже упоминавшийся выше «Банкет в Блитве» (1939). В 1936 году Крлежа издал одно из лучших своих поэтических произведений — «Баллады Петрицы Керемпуха».

Кроме того, Крлежей написано множество статей, вошедших в сборники «Моя расправа с ними» (1932), «Эссе» (1933), «Европа сегодня» (1935), «Книга статей» (1936).

После второй мировой войны Крлежа продолжал свою деятельность в основном в области публицистики и написал много статей, в которых рассматриваются различные вопросы культуры и искусства.

Богатое и многообразное творчество Мирослава Крлежи всеми своими корнями связано с югославской действительностью периода первой мировой войны и двадцатых-тридцатых годов. Развиваясь в общем русле литературного процесса того времени, творчество Крлежи оказало большое влияние на развитие всей современной югославской литературы.

В чрезвычайно сложной идейно-политической и литературной борьбе, происходившей в период между двумя войнами, творчество Мирослава Крлежи, несмотря на все его противоречия, сыграло весьма положительную роль. Борясь против декаденства в самом себе, усваивая революционную идеологию и идя в своем творчестве к реализму, Крлежа, как писатель, редактор литературных журналов и публицист, воспитал целое поколение югославских литераторов.

Мрачная действительность монархической Югославии, с ее национальным неравенством, военно-фашистской диктатурой, коррупцией, проникшей во все поры общества, нищетой и невежеством народа, глубоко волновала Крлежу. На его восприятии действительности отразились и неодолимое стремление добраться до сути вещей, и, казалось бы, противоречащая его натуре, но все же свойственная ему меланхолия, и страстный протест против буржуазного угнетения человеческой личности, составляющий пафос реалистической струи его творчества.

Стремясь разбудить в душе читателя протест против невыносимой жизни, Крлежа переплетает в своем творчестве поэтически-образное начало с памфлетно-публицистическим. Свойственный раннему Крлеже символизм, часто встречающиеся в его произведениях натуралистические детали, грубость диалога в пьесах не в состоянии лишить произведения Крлежи огромной впечатляющей силы изображения общества, пораженного смертельной болезнью.

Стиль Крлежи — напряженно экспрессивный. Богато разветвленная, нервная фраза, передающая биение мысли; подбор зрительных, слуховых и прочих ассоциаций, заражающих читателя определенным настроением; обилие символов, посредством которых автор или герои осмысливают окружающее (например, образы, ассоциирующиеся с актом распятия, в «Первой мессе Алоиза Тичека»); неожиданно широкие обобщения или разяще иронические ремарки, вплетенные в повествование; точнейшее, порой граничащее с натуралистическим воспроизведением живой речи в репликах героев (особенно в драмах глембаевского цикла); порой чеканная лапидарность, когда скупо бросаемые слова обретают необычайную силу и значимость, — таков далеко не полный перечень характерных для писателя приемов.

Картина жизни у Крлежи, какой бы мрачной и гнетущей она ни была, какими бы сгущенными красками ни рисовалась, никогда не бывает ни односторонней, ни упрощенной. Это всегда широкое полотно, на котором во всех проявлениях запечатлена хорватская действительность времен Австро-Венгерской монархии. Мы видим на этом полотне великолепно, реалистически очерченных типов, представляющих почти все общественные группы.

В различных слоях общества Крлежу особенно интересуют люди, потерпевшие в жизни крушение. Писатель часто подчеркивает в образах этих героев биологический момент, но в конечном счете судьба их всегда определяется социальным фактором. Достаточно проанализировать характеры этих героев, мотивы их поступков, чтобы увидеть, что истоки их болезненной психологии и причины их личных трагедий кроются в окружающих общественных условиях. Биологические же факторы лишь усиливают душевный кризис этих людей и обусловливают бурные формы переживаемых ими кризисов. Таковы Глембаи — «вереница в триста душ», олицетворяющая хорватскую буржуазию и дворянство. Этих людей приводит к катастрофе их главный жизненный принцип — «все для денег и ради денег». Движимые этим высшим мотивом своего существования, идя по пути «превращения крови в деньги», они вырабатывают в себе особую кастовую психологию «глембаевщины». Разложение семьи Глембаев, убийства, самоубийства, вырождение, проституирование, характерные для членов этой семьи, — логическое следствие осужденного писателем образа жизни собственников.

Наряду с этим на страницах книг Крлежи мы встречаем надломленных людей из среды мелкобуржуазной интеллигенции. Одни, ощущая бессмысленность своего существования, проникаются анархическими настроениями, нигилизмом, но, неспособные на какое-либо активное сопротивление реакции, превращаются в циников (Кириалес в романе «Возвращение Филиппа Латиновича») или впадают в апатию (Филипп в том же романе). Другие находят в себе силы активно выступить против ненавистной им буржуазной среды, но остаются одиночками, не ищут себе опоры в прогрессивных общественных слоях, бунт их непоследователен и недолговечен. Одинокие, растерянные, лишенные энергии и стойкости, они осуждены на поражение (хорват из драмы «В лагере», главный герой романа «На грани рассудка» и другие). Наконец, личную драму переживают и те интеллигенты, которые хотя и примыкают к революционному движению, но воспринимают его по-мещански романтично. Они не в состоянии освободиться от своего индивидуализма, понять, как нужно бороться за справедливый общественный строй.

Трагичность судеб всех этих персонажей лучше всего выражает главный герой романа «На грани рассудка»: «Я знаю, чего я не хочу, а это, разумеется, не так уж много. Нужно бы знать, чего следует хотеть…»

Крлежа с большим мастерством показывает внутренний мир людей этого типа, глубоко проникает в их психологию. Собственный жизненный опыт помог Крлеже понять людей, которые, ненавидя буржуазное общество, блуждают в поисках выхода. Убежденный противник старого мира, Крлежа в этих слабых и колеблющихся людях, пассивных наблюдателях и бунтарях-одиночках осуждает комплекс представлений, сформированных капиталистическим общественным порядком. Раскрывая слабость этих людей и пагубность их индивидуализма, Крлежа выносит приговор и своим собственным заблуждениям и предрассудкам.

Мотив гибели играет у Крлежи немалую роль и тогда, когда он изображает народ, представителей крестьянства, рабочего класса — вообще неимущих слоев. Но если представители буржуазии и дворянства приходят к крушению в силу логики всей своей жизни, в силу исторической обреченности, если буржуазные интеллигенты терпят крах в силу своего индивидуализма, то люди из трудовых слоев страдают и гибнут, раздавленные страшной машиной эксплуататорского строя. Однако Крлежа не всегда умеет разглядеть подлинное значение революционного потенциала народных масс, Он не сумел правдиво, всесторонне изобразить тех людей из народа, которые не только разрушали старый мир, но знали, каким путем нужно идти к созданию нового мира. Поэтому революционеры у Крлежи — это или символические жертвы (Павле и его товарищи в драме «Голгофа»), или колеблющиеся, слабые интеллигенты (Куней в новелле «In extremis»).

В то время, когда Крлежа писал свои новеллы, драмы и романы, им владело мироощущение человека, сознающего, что окружающий его общественный порядок — проклятие для людей, кошмар, который их давит. Главным для него было разоблачить этот мир, показать его обреченность. И революцию Крлежа тогда понимал в первую очередь как разрушение, отрицание старого мира. Поэтому его произведения, в которых с огромной силой осуждается буржуазный порядок, звучат как страстный призыв к разрушению этого темного царства. Мрачные картины жизни, созданные писателем, будят ненависть к гнету и насилию над человеком.

М. Богданов.