Избранные произведения. т.1

39. Трусость есть желание избежать большего зла, которого мы

страшимся, при помощи меньшего (см. сх. т. 39).

40. Смелость есть желание, побуждающее кого-либо делать что-

либо с опасностью, подвергнуться которой страшатся ему равные.

41. Малодушие — говорится про того, чье желание сдерживается

страхом перед опасностью, подвергнуться которой осмеливаются ему

равные.

Объяснение. Таким образом, малодушие есть не что иное, как

страх какого-либо зла, которого другие обыкновенно не боятся;

поэтому я не отношу его к аффектам желания, однако же объяснил

его здесь потому, что, поскольку мы обращаем внимание на желание,

оно действительно является противоположным аффекту смелости.

42. Оцепенение — говорится про того, чье желание избежать зла

сдерживается тем, что внимание его поглощается злом, которого он

страшится.

Объяснение. Таким образом, оцепенение составляет вид

малодушия. Но так как оцепенение возникает из двойного страха, то

его удобнее можно определить как страх, до того овладевающий

замешавшимся или колеб-

517

лющимся человеком, что он не в состоянии отвратить от себя зло. Я

говорю «замешавшимся», если его желание отвратить зло

сдерживается тем, что внимание его поглощено; «колеблющимся» —

в случае, если это желание ограничивается страхом перед другим

злом, одинаково его ужасающим, вследствие чего он и не знает,

которого из двух ему избегать (см. об этом т. 39 и сх. т. 52; о

малодушии и смелости см. сх. т. 51).

43. Любезность или скромность есть желание делать то, что

нравится людям, и удерживаться от того, что им не нравится.

44. Честолюбие есть чрезмерное желание славы.

Объяснение. Честолюбие есть желание, увеличивающее и

укрепляющее все другие аффекты (по т. 27 и т. 31); поэтому оно едва

ли может быть побеждено. Ибо, пока человек одержим каким-либо

желанием, он необходимо одержим вместе с тем и этим. «Самый

лучший человек, — говорит Цицерон, — всего более руководствуется

славой. Даже философы на тех книгах, в которых они пишут о

презрении к славе, подписывают свое имя» и т.д.

45. Чревоугодие есть неумеренное желание или любовь к

пиршествам.

46. Пьянство есть неумеренное желание и любовь к вину.

47. Скупость есть неумеренное желание и любовь к богатствам.

48. Разврат есть также желание и любовь к половым сношениям.

Объяснение. Будет ли такое желание половых сношений

умеренно или неумеренно, оно обыкновенно называется развратом.

Затем эти пять аффектов (как я говорил в сх. т. 56) противоположных

себе не имеют. Ибо скромность составляет вид честолюбия, о

котором смотри сх. т. 29. Далее, умеренность, трезвость и

целомудрие, как я также говорил уже, указывают на способность

души, а не на страдательное состояние. И хотя и может случиться,

что человек скупой, честолюбивый или трус удерживается от

излишней пищи, питья или половых сношений, однако же трусость,

честолюбие и страх не противоположны чревоугодию, пьянству и

разврату. Ибо скупой весьма часто страстно желает утонуть в чужой

пище и питье. Честолюбивый же, если только он надеется, что это

останется в тайне, не будет знать себе никакой меры, и если

518

он живет среди пьяниц и развратников, то вследствие того, что он

честолюбив, он будет еще склоннее к этим порокам, чем они.

Наконец, трус делает то, чего не желает: бросая в море свои

богатства ради того, чтобы избежать смерти, он тем не менее

остается скупцом; так и развратник, хотя он и подвергается

неудовольствию вследствие того, что не имеет возможности

удовлетворить своему сладострастью, не перестает быть

развратником. И вообще эти аффекты не столько указывают на самые

акты пиршеств, пьянства и т.д., сколько на самое влечение и любовь.

Таким образом, этим аффектам можно противопоставить только

великодушие и мужество, о которых впоследствии.

Определения ревности и остальных колебаний души я прохожу

молчанием как вследствие того, что они возникают из сложения

аффектов, уже определенных нами, так и вследствие того, что многие

из них не имеют особых названий, что показывает, что для

потребностей жизни достаточно знать о них только вообще. Впрочем,

из данных нами определений аффектов вытекает, что все они

возникают из желания, удовольствия или неудовольствия или, лучше

сказать, ничего не составляют кроме трех этих аффектов, из которых

каждый обыкновенно называется разными именами сообразно с их

различными отношениями и внешними признаками. Если мы

захотим обратить внимание только на эти первоначальные аффекты и

на то, что мы сказали выше о природе души, то, поскольку аффекты

относятся к одной только душе, мы можем дать такое определение

их.

ОБЩЕЕ ОПРЕДЕЛЕНИЕ АФФЕКТОВ

Аффект, называемый страстью души, есть смутная идея, в

которой душа утверждает большую или меньшую, чем прежде, силу

существования своего тела или какой-либо его части и которой сама

душа определяется к мышлению одного преимущественно перед

другим.

Объяснение. Я говорю, во-первых, что аффект, или страдательное

состояние духа, есть «смутная идея», ибо мы показали (см. т. 3), что

душа пассивна только постольку, поскольку имеет идеи неадекватные

или смутные. Далее

519

я говорю: «в которой душа утверждает большую или меньшую, чем

прежде, силу существования своего тела или какой-либо его части»,

так как все наши идеи о телах (по кор. 2 т. 16, ч. II) более указывают

состояния нашего тела, чем природу тела внешнего; та же идея,

которая составляет форму аффекта, должна указывать или выражать

состояние тела или какой-либо его части, которое имеет тело или

какая-либо его часть вследствие того, что его способность к

действию, иными словами, сила существования, увеличивается или

уменьшается, способствуется или ограничивается. Но должно

заметить, что, когда я говорю «большую или меньшую, чем прежде,

силу существования», я не подразумеваю, что душа сравнивает

настоящее состояние тела с прошедшим, но что идея, составляющая

форму аффекта, утверждает о теле что-либо, на самом деле

заключающее в себе более или менее реальности, чем прежде. А так

как сущность души (по т. 11 и т. 13, ч. II) состоит в том, что она

утверждает действительное существование своего тела и так как под

совершенством мы разумеем самую сущность вещи, то отсюда

следует, что душа переходит к большему или меньшему

совершенству тогда, когда ей случается утверждать о своем теле или

какой-либо его части что-нибудь такое, что заключает в себе более

или менее реальности, чем прежде. Поэтому, сказав выше, что

способность души к мышлению увеличивается или уменьшается, я

хотел разуметь под этим только то, что душа образовала о своем теле

или какой-либо его части идею, выражающую более или менее

реальности, чем она прежде утверждала о своем теле. Ибо

превосходство идей и действительная (актуальная) способность к

мышлению оцениваются по превосходству объекта. Наконец, я

прибавил: «и которой сама душа определяется к мышлению одного

преимущественно перед другим», для того чтобы кроме природы

удовольствия и неудовольствия, которую выражает первая часть

определения, выразить также и природу желания.

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

О ЧЕЛОВЕЧЕСКОМ РАБСТВЕ ИЛИ О СИЛАХ АФФЕКТОВ

ПРЕДИСЛОВИЕ

Человеческое бессилие в укрощении и ограничении аффектов я

называю рабством. Ибо человек, подверженный аффектам, уже не

владеет сам собой, но находится в руках фортуны, и притом в такой

степени, что он, хотя и видит перед собой лучшее, однако принужден

следовать худшему. Я намерен показать в этой части причину этого и

раскрыть, кроме того, что имеют в себе аффекты хорошего и дурного.

Но, прежде чем приступить к этому, я хочу предпослать несколько

слов о совершенстве и несовершенстве и о добре и зле.

Кто предложил сделать что-либо и сделал, тот назовет это

совершенным, и не только он сам, но и всякий, кто верно знает мысль

и цель этого произведения или думает, что знает их. Если, например,

кто-нибудь увидит какое-либо произведение (я предполагаю его еще

не оконченным) и узнает, что цель творца его построить дом, тот

назовет этот дом несовершенным, и наоборот — совершенным, как

только увидит, что дело доведено до конца, предположенного

задумавшим его. Если же кто видит какое-либо произведение,

подобного которому он никогда не видал, и не знает мысли его

творца, то он, конечно, не может знать, совершенно ли это

произведение или нет. Таково, кажется, было первое значение этих

слов.

Но после того, как люди начали образовывать общие идеи и

создавать образцовые представления домов, зданий, башен и т.д. и

предпочитать одни образцы вещей другим, то каждый стал называть

совершенным то, что ему казалось согласным с общей идеей,

образованной

521

для такого рода вещей, и наоборот — несовершенным то, что

казалось менее согласным с составленным для него образцом, хотя

бы оно по мысли творца и было вполне законченным. На том же

самом основании, кажется, обыкновенно называют совершенными

или несовершенными вещи естественные, т.е. те, которые не

произведены человеческой рукой: люди имеют ведь обыкновение

образовывать общие идеи как для искусственных вещей, так и для

естественных, эти идеи считают как бы образцами вещей и уверены,

что природа (которая, по их мнению, ничего не производит иначе, как

ради какой-либо цели) созерцает их и ставит себе в качестве

образцов. Поэтому когда они видят, что в природе происходит что-

либо не совсем согласное с составленным для такого рода вещей

образцом, то они уверены, что сама природа оказалась недостаточно

сильной или погрешила и оставила эту вещь несовершенной. Таким

образом, мы видим, что люди привыкли называть естественные вещи

совершенными или несовершенными более вследствие предрассудка,

чем вследствие истинного познания их. В самом деле, мы показали в

прибавлении к первой части, что природа не действует по цели; ибо

то вечное и бесконечное существо, которое мы называем богом или

природой, действует по той же необходимости, по которой

существует, — мы показали, что, по какой необходимости природы

оно существует, по той же оно и действует (см. т. 16, ч. I). Таким

образом, основание или причина, почему бог или природа действует

и почему она существует, одна и та же. Поэтому как природа

существует не ради какой-либо цели, так и действует не ради какой-

либо цели; но как для своего существования, так и для своего

действия не имеет никакого принципа или цели. Причина же,

называемая конечной, есть не что иное, как самое человеческое

влечение, поскольку оно рассматривается как принцип или

первоначальная причина какой-либо вещи. Так, например, когда мы

говорим, что обитание было конечной причиной того или другого

дома, то под этим мы, конечно, подразумеваем только то, что человек,

вследствие того что он вообразил себе удобства жизни в жилище,

возымел влечение построить дом. Поэтому обитание, поскольку оно

рассматривается как конечная причина, есть не что иное, как такое

отдельное влечение, составляющее в действительности причину

производя-

522

щую, на которую смотрят, как на конечную, вследствие того что люди

обыкновенно не знают причин своих влечений. Ибо, как я уже много

раз говорил, свои действия и влечения они сознают, причин же,

которыми они определяются к ним, не знают. Что же касается

ходячих мнений, будто бы природа обнаруживает иногда недостатки

или погрешает и производит вещи несовершенные, то я ставлю их в

число тех вымыслов, о которых говорил в Прибавлении к первой

части.

Итак, совершенство и несовершенство в действительности

составляют только модусы мышления, именно понятия, обыкновенно

образуемые нами путем сравнения друг с другом индивидуумов

одного и того же вида или рода. По этой-то причине я и сказал выше

(опр. 6, ч. II), что под реальностью и совершенством я разумею одно

и то же. В самом деле, все индивидуумы природы мы относим

обыкновенно к одному роду, называемому самым общим, именно —

к понятию сущего, которое обнимает собой абсолютно все

индивидуумы природы. Поэтому, относя индивидуумы природы к

этому роду, сравнивая их друг с другом и находя, что одни заключают

в себе более бытия или реальности, чем другие, мы говорим, что

одни совершеннее других. Приписывая же им что-либо, заключающее

в себе отрицание, как то: предел, конец, неспособность и т.д., мы

называем их несовершенными вследствие того, что они не производят

на нашу душу такого же действия, как те, которые мы называем

совершенными, а вовсе не вследствие того, чтобы им недоставало

чего-либо им свойственного или чтобы природа погрешила. Ведь

природе какой-либо вещи свойственно только то, что вытекает из

необходимости природы ее производящей причины; а все, что

вытекает из необходимости природы производящей причины,

необходимо и происходит.

Что касается до добра и зла, то они также не показывают ничего

положительного в вещах, если их рассматривать самих в себе, и

составляют только модусы мышления, или понятия, образуемые

нами путем сравнения вещей друг с другом. Ибо одна и та же вещь в

одно и то же время может быть и хорошей и дурной, равно как и

безразличной. Музыка, например, хороша для меланхолика, дурна

для носящего траур, а для глухого она ни хороша, ни дурна.

523

Но, хотя это и так, однако названия эти нам следует удержать. Ибо

так как мы желаем образовать идею человека, которая служила бы

для нас образцом человеческой природы, то нам будет полезно

удержать эти названия в том смысле, в каком я сказал. Поэтому под

добром я буду разуметь в последующем то, что составляет для нас,

как мы наверное знаем, средство к тому, чтобы все более и более

приближаться к предначертанному нами образцу человеческой

природы; под злом же то, что, как мы наверное знаем, препятствует

нам достигать такого образца. Далее, мы будем называть людей более

или менее совершенными, смотря по тому более или менее

приближаются они к этому образцу. Ибо прежде всего следует

заметить, что когда я говорю, что кто-либо переходит от меньшего

совершенства к большему, и наоборот, то я разумею под этим не то,

что он изменяется из одной сущности или формы в другую (что

лошадь, например, исчезает, превращаясь как в человека, так и в

насекомое), но что, по нашему представлению, его способность к

действию, поскольку она уразумевается через его природу,

увеличивается или уменьшается. Наконец, вообще под

совершенством я буду разуметь, как сказал уже, реальность, т.е.

сущность, всякой вещи, поскольку она известным образом

существует и действует, безотносительно к ее временному

продолжению. Ибо никакая единичная вещь не может быть названа

более совершенной вследствие того, что пребывала в своем

существовании более времени; так как временное продолжение

вещей не может быть определено из их сущности: сущность вещей

не обнимает собой известного и определенного времени

существования; но всякая вещь, будет ли она более совершенной или

менее, всегда будет иметь способность пребывать в своем

существовании с той же силой, с какой она начала его, так что в этом

отношении все вещи равны.

ОПРЕДЕЛЕНИЯ

1. Под добром я понимаю то, что, как мы наверное знаем, для нас

полезно.

2. Под злом же — то, что, как мы наверное знаем, препятствует

нам обладать каким-либо добром.

(Смотри об этом конец предисловия.)

524

3. Я называю единичные вещи случайными, поскольку мы,

обращая внимание на одну только их сущность, не находим ничего,

что необходимо полагало бы их существование или необходимо

исключало бы его.

4. Те же самые единичные вещи я называю возможными,

поскольку мы, обращая внимание на причины, которыми они должны

быть производимы, не знаем, определены ли последние к

произведению этих вещей.

В сх. 1 т. 33, ч. I, я не сделал никакого различия между возможным

и случайным по той причине, что там не было нужды тщательно

различать это.

5. Под противоположными аффектами я буду разуметь в

дальнейшем такие аффекты, которые влекут человека в различные

стороны, хотя бы они были и одного и того же рода, как, например,

чревоугодие и скупость, составляющие виды любви и

противоположные друг другу не по природе, но по случайным

обстоятельствам.

6. Что я разумею под аффектом к вещи будущей, настоящей и

прошедшей, я изложил в сх. 1 и 2 т. 18, ч. III, которые и смотри.

Но здесь должно заметить, кроме того, что как пространственное,

так и временное расстояние мы можем отчетливо воображать только

до известного предела, т.е. подобно тому, как мы воображаем

обыкновенно, что все объекты, отстоящие от нас более чем на

200 шагов, иными словами, расстояние которых от того места, в

котором мы находимся, превышает то, которое мы отчетливо

воображаем, отстоят от нас одинаково и потому находятся как бы на

одной и той же поверхности; точно так же мы воображаем, что все

объекты, время существования которых, по нашему воображению,

отстоит от настоящего на больший промежуток, чем какой мы

обыкновенно отчетливо воображаем, отстоят от настоящего времени

все одинаково, и относим их как бы к одному моменту времени.

7. Под целью, ради которой мы что-либо делаем, я разумею

влечение.

8. Под добродетелью и способностью (potentia) 16 я разумею одно

и то же; т.е. (по т. 7, ч. III) добродетель, поскольку она относится к

человеку, есть самая сущность или природа его, поскольку она имеет

способность производить что-либо такое, что может быть понято из

одних только законов его природы.

525

АКСИОМА

В природе вещей нет ни одной отдельной вещи, могущественнее и

сильнее которой не было бы никакой другой. Но для всякой данной

вещи существует другая, более могущественная, которой первая

может быть разрушена.

Теорема 1.

Ничто из того, что заключает в себе ложная идея

положительного, не уничтожается наличностью истинного,

поскольку оно истинно.

Доказательство. Ложность (по т. 35, ч. II) состоит в одном только

недостатке познания, который заключает в себе неадекватные идеи;

ничего положительного, вследствие чего они называются ложными,

они в себе не заключают (по т. 33, ч. II). Наоборот, поскольку они

относятся к богу, они (по т. 32, ч. II) истинны. Поэтому, если бы то,

что заключает в себе ложная идея положительного, уничтожалось

наличностью истинного, поскольку оно истинно, то, следовательно,

истинная идея уничтожалась бы сама собой, а это (по т. 4, ч. III)

абсурд. Следовательно, ничто из того и т.д.; что и требовалось

доказать.

Схолия. Эту теорему яснее можно уразуметь из кор. 2 т. 16, ч. II.

Воображение есть идея, показывающая более наличное состояние

человеческого тела, чем природу тела внешнего, и притом не

отчетливо, а смутно. Отсюда и происходит то, что душа, как говорят,

заблуждается.. Так, например, когда мы смотрим на солнце, мы

воображаем, что оно отстоит от нас приблизительно на 200 шагов; и

мы ошибаемся в этом отношении до тех пор, пока остаемся в

неведении истинного его расстояния. Когда же это расстояние

узнано, то уничтожается и ошибка, но не воображение, т.е. идея

солнца, выражающая его природу лишь постольку, поскольку наше

тело подвергается действию со стороны его. Поэтому, хотя мы и

узнаем истинное расстояние солнца, мы все-таки будем воображать

его вблизи от нас. Ибо, как мы сказали в сх. т. 35, ч. II, мы

воображаем солнце так близко не по той причине, что не знаем его

истинного расстояния, но потому, что душа представляет величину

солнца постольку, поскольку

526

тело подвергается действию со стороны его. Точно так же, когда лучи

солнца, падая на поверхность воды, отражаются к нашим глазам, то

мы воображаем, будто оно находится в воде, хотя и знаем истинное

его положение. Точно так же и другие воображения, обманывающие

душу, показывают ли они естественное состояние тела или то, что его

способность к действию увеличивается или уменьшается, не

противны истине и не устраняются ее наличностью. Бывают,

конечно, случаи, что когда мы ложно боимся какого-либо зла, то

страх перед ним исчезает, как только мы получим истинное сведение

о нем; но бывает также и наоборот: когда мы боимся зла, которое

наверное случится, страх перед ним также уничтожается вследствие

того, что мы получаем о нем ложное сведение. Следовательно, такие

воображения устраняются не наличностью истинного, поскольку оно

истинно, но вследствие того, что являются другие, более сильные

воображения, которые исключают наличное существование

воображаемых нами вещей, как мы показали это в т. 17, ч. II.

Теорема 2.

Мы пассивны постольку, поскольку составляем такую часть

природы, которая не может быть представляема сама через себя и

без других.

Доказательство. Мы пассивны (по опр. 2, ч. III) тогда, когда в нас

возникает что-либо такое, причину чего мы составляем только

частную, т.е. что не может быть выведено из одних только законов

нашей природы (по опр. 1, ч. III). Следовательно, мы пассивны

постольку, поскольку составляем часть природы, которая не может

быть представляема сама через себя и без других; что и требовалось

доказать.

Теорема 3.

Сила, с которой человек пребывает в своем существовании,

ограничена, и ее бесконечно превосходит могущество внешних

причин.

Доказательство. Это вытекает из аксиомы этой части. Ибо, если

существует человек, то существует также и что-

527

либо другое, например А, более могущественное, чем он, а если

существует А, то существует далее и еще другое, например В, еще

более могущественное, чем само А, и так до бесконечности. И,

следовательно, сила, с которой человек пребывает в своем

существовании, ограничена, и ее бесконечно превосходит

могущество внешних причин; что и требовалось доказать.

Теорема 4.

Невозможно, чтобы человек не был частью природы и

претерпевал только такие изменения, которые могли бы быть

поняты из одной только его природы и для которых он составлял бы

адекватную причину.

Доказательство. Способность (potentia), в силу которой

отдельные вещи, а следовательно, и человек, сохраняют свое

существование, есть (по кор. т. 24, ч. 1) само могущество

(способность) бога или природы, не поскольку она бесконечна, но

поскольку она может выражаться в действительной (актуальной)

сущности человека (по т. 7, ч. III). Поэтому способность человека,

поскольку она выражается его действительной (актуальной)

сущностью, составляет часть бесконечной способности, т.е. (по т. 34,

ч. I) сущности бога или природы. Это первое. Далее, если бы было

возможно, чтобы человек претерпевал только такие изменения,

которые могли бы быть поняты из одной только его природы, то

отсюда следовало бы (по т. 4 и т. 6, ч. III), что он не мог бы

погибнуть, но необходимо существовал бы всегда. Но ото должно

было бы быть следствием причины, могущество которой, или

конечно, или бесконечно, а именно — или следствием одной только

способности человека, который в таком случае был бы в состоянии

удалять от себя все другие изменения, могущие возникнуть по

внешним причинам, или следствием бесконечной способности

(могущества) природы, которой все отдельные вощи направлялись

бы таким образом, что человек не мог бы претерпевать никаких

других изменений, кроме тех, которые способствуют его сохранению.

Но первое (по пред. т., доказательство которой всеобще и приложимо

ко всем отдельным вещам) невозможно. Следовательно, если бы

было возможно, чтобы человек не претерпевал никаких изме-

528

нений кроме тех, которые могли бы быть поняты из одной только его

собственной природы, и следовательно (как мы только что показали)

— чтобы он необходимо существовал всегда, то это должно было бы

быть следствием бесконечного могущества бога, и, следовательно (по

т. 16, ч. I), из необходимости божественной природы, поскольку она

рассматривается составляющей идею какого-либо человека, должен

был бы вытекать порядок всей природы, поскольку она

представляется под атрибутами протяжения и мышления. А отсюда

(по т. 21, ч. I) следовало бы, что человек бесконечен; но это (по 1-й ч.

этого док.) нелепо. Итак невозможно, чтобы человек претерпевал

только такие изменения, для которых он составляет адекватную

причину; что и требовалось доказать.

Королларий. Отсюда следует, что человек необходимо подвержен

всегда пассивным состояниям, следует общему порядку природы,

повинуется ему и приспособляется к нему, насколько того требует

природа вещей.

Теорема 5.

Сила и возрастание всякого пассивного состояния и пребывание

его в существовании определяются не способностью, в силу которой

мы стремимся пребывать в своем существовании, но соотношением

могущества внешней причины с нашей собственной способностью.

Доказательство. Сущность пассивного состояния не может быть

объясняема из одной только нашей сущности (по опр. 1 и 2, ч. III),

т.е. (по т. 7, ч. III) могущество пассивного состояния не может

определяться той способностью, в силу которой мы стремимся

пребывать в своем существовании; но (как это показано в т. 16, ч. II)

оно необходимо должно определяться соотношением могущества

внешней причины с нашей собственной способностью; что и

требовалось доказать.

Теорема 6.

Сила какого-либо пассивного состояния или аффекта может

превосходить другие действия человека, иными словами, его

способность, так что этот аффект будет упорно преследовать

его.

529

Доказательство. Сила и возрастание всякого пассивного

состояния и пребывание его в существовании определяются

соотношением могущества внешней причины с нашей собственной

способностью (по пред. т.); а потому (по т. 3) она может

превосходить способность человека и т.д.; что и требовалось

доказать.

Теорема 7.

Аффект может быть ограничен или уничтожен только

противоположным и более сильным аффектом, чем аффект,

подлежащий укрощению.

Доказательство. Аффект, поскольку он относится к душе, есть

идея, которой душа утверждает большую или меньшую, чем прежде,

силу существования своего тела (по общему определению аффектов,

находящемуся в конце третьей части). Когда, следовательно, душа

волнуется каким-либо аффектом, то и тело в то же время приходит в

состояние, которым его способность к действию увеличивается или

уменьшается. Далее (по т. 5), такое состояние тела от своей причины

заимствует силу пребывания в своем существовании и потому может

быть ограничено или уничтожено только телесной причиной (по т. 4,

ч. III), которая приводит тело в состояние, противоположное первому

(по т. 5, ч. III) и более сильное (по акс. этой ч.). Следовательно (по

т. 12, ч. II), душа получает идею более сильного и противоположного

первому состояния тела, т.е. (по общему определению аффектов)

душа подвергается аффекту более сильному и противоположному

первому, который, значит, исключает или уничтожает существование

первого; а следовательно, аффект может быть ограничен или

уничтожен только аффектом, противоположным ему и более

сильным; что и требовалось доказать.

Королларий. Аффект, поскольку он относится к душе, может

быть ограничен или уничтожен только посредством идеи

противоположного состояния тела, более сильного, чем то состояние,

которое мы претерпеваем. В самом деле, аффект, который мы

претерпеваем, может быть ограничен или уничтожен только

посредством аффекта более сильного, чем он, и ему

противоположного (по пред. т.), т.е. (по общему определению

аффектов)

530

только посредством идеи состояния тела более сильного и

противоположного тому состоянию, которое мы претерпеваем.

Теорема 8.

Познание добра и зла есть не что иное, как аффект удовольствия

или неудовольствия, поскольку мы сознаем его.

Доказательство. Мы называем добром или злом то, что

способствует сохранению нашего существования или препятствует

ему (по опр. 1 и 2), т.е. (по т. 7, ч. III) то, что увеличивает нашу

способность к действию или уменьшает ее, способствует ей или ее

ограничивает. Таким образом, мы называем какую-либо вещь

хорошей или дурной, смотря по тому, доставляет ли она нам

удовольствие или неудовольствие (по опр. удовольствия и

неудовольствия в сх. т. 11, ч. III), и следовательно, познание добра и

зла есть не что иное, как идея удовольствия или неудовольствия,

необходимо вытекающая (по т. 22, ч. II) из самого аффекта

удовольствия или неудовольствия. Но эта идея соединена с аффектом

точно таким же образом, как душа соединена с телом (по т. 21, ч. II),

т.е. (как показано в схолии той же теоремы) эта идея отличается в

действительности от самого аффекта, иными словами (по общему

определению аффектов), от идеи состояния тела, только в

представлении. Следовательно, это познание добра и зла есть не что

иное, как самый аффект, поскольку мы сознаем его; что и

требовалось доказать.

Теорема 9.

Аффект, причина которого, по нашему воображению, находится

перед нами в наличности, сильнее, чем если бы мы воображали ее не

находящейся перед нами.

Доказательство. Воображение есть идея, в которой душа смотрит

на вещь, как на находящуюся налицо (см. его опред. в сх. т. 17, ч. II),

по которая (по кор. 2 т. 16, ч. II) более показывает состояние

человеческого тела, чем природу вещи внешней. Следовательно,

аффект, (по общему определению аффектов) есть воображение,

поскольку оно показывает состояние тела. Но вообра-

531

жение (по т. 17, ч. II) бывает интенсивнее, если мы не воображаем

ничего, исключающего наличное существование внешней вещи. А

потому и аффект, причина которого, по нашему воображению,

находится перед нами в наличности, интенсивнее или сильнее, чем

если бы мы воображали ее не находящейся перед нами; что и

требовалось доказать.

Схолия. Когда я говорил выше (в т. 18, ч. III), что образ вещи

будущей или прошедшей причиняет нам такой же аффект, как если

бы воображаемая вами вещь существовала в наличности, то я

нарочно заметил, что это верно лишь постольку, поскольку мы

обращаем внимание на один только образ этой вещи (ибо его природа

одна и та же, все равно, воображали ли мы вещь или нет); но я не

отрицал того, что он делается слабее, когда мы созерцаем другие

вещи, существующие перед нами в наличности, исключающие

наличное существование будущей вещи; я пропустил тогда это

замечание потому, что предположил говорить о силе аффектов в этой

части.

Королларий. Образ вещи будущей или прошедшей, т.е. вещи,

которую мы созерцаем в отношении к будущему или прошедшему

времени, исключая настоящее, при прочих условиях равных, слабее,

чем образ вещи настоящей, а следовательно, и аффект к будущей или

прошедшей вещи, при прочих условиях равных, слабее, чем аффект к

вещи настоящей.

Теорема 10.

К будущей вещи, которая, по нашему воображению, скоро

случится, мы питаем более сильный аффект, чем если бы мы

воображали, что время ее существования отстоит от настоящего

на более далекое время; точно так же и наша память о вещи,

которая, по нашему воображению, произошла недавно, действует

на нас сильнее, чем если бы мы воображали, что она произошла

давно.

Доказательство. Воображая, что вещь скоро будет или была

недавно, мы тем самым (как это само собой ясно) воображаем что-

либо, что исключает наличность вещи менее, чем если бы мы

воображали, что будущее время ее существования отстоит от

настоящего на более далекое время, или что она уже давно

произошла; а по-

532

тому (по пред. т.) мы будем питать к ней аффект более сильный; что и

требовалось доказать.

Схолия. Из замечания к опр. 6 этой части следует, что мы

чувствуем одинаково слабый аффект по всем объектам, отстоящим от

настоящего времени на больший промежуток времени, чем какой мы

можем определить в воображении, хотя бы мы и понимали, что они

отстоят друг от друга на большой промежуток времени.

Теорема 11.

Аффект к вещи, которую мы воображаем необходимой, при

прочих условиях равных, сильнее, чем к вещи возможной или

случайной, другими словами, — к вещи не необходимой.

Доказательство. Воображая какую-либо вещь необходимой, мы

тем самым утверждаем ее существование, и наоборот — отрицаем

существование вещи, воображая ее не необходимой (по сх. 1 т. 33,

ч. I); и потому (по т. 9) аффект к вещи необходимой, при прочих

условиях равных, сильнее, чем к вещи не необходимой; что и

требовалось доказать.

Теорема 12.

Аффект к вещи, которая, как мы знаем, не существует в

настоящее время, но которую мы воображаем возможной, при

прочих условиях равных, сильнее, чем к вещи случайной.

Доказательство. Поскольку мы воображаем вещь случайной, мы

не подвергаемся никакому образу другой вещи, которая полагала бы

существование этой вещи (по опр. 3); наоборот (согласно

предположению), мы воображаем нечто, исключающее ее настоящее

существование. Поскольку же мы воображаем, что вещь возможна в

будущем, мы (по опр. 4) воображаем нечто полагающее ее

существование, т.е. (по т. 18, ч. III) поддерживающее надежду или

страх. А потому аффект к вещи возможной сильнее; что и

требовалось доказать.

Королларий. Аффект к вещи, которая, как мы знаем, в настоящее

время не существует и которую мы воображаем случайной, гораздо

слабее, чем если бы мы воображали, что вещь существует перед нами

в наличности.

533

Доказательство. Аффект к вещи, которую мы воображаем

существующей в настоящее время, сильнее, чем если бы мы

воображали ее будущей (по кор. т. 9), и гораздо сильнее, если мы

воображаем, что будущее время далеко отстоит от настоящего (по

т. 10). Таким образом, аффект к вещи, время существования которой,

по нашему воображению, далеко отстоит от настоящего, гораздо

слабее, чем если бы мы воображали ее существующей в настоящее

время, и тем не менее (по пред. т.) все-таки сильнее, чем если бы мы

воображали эту вещь случайной. Следовательно, аффект к вещи

случайной гораздо слабее, чем если бы мы воображали ее

существующей перед нами в наличности; что и требовалось доказать.

Теорема 13.

Аффект к вещи случайной, которая, как мы знаем, в настоящее

время не существует, при прочих условиях равных, слабее, чем

аффект к вещи прошедшей.

Доказательство. Поскольку мы воображаем вещь случайной, мы

не подвергаемся никакому образу другой вещи, которая полагала бы

существование этой вещи (по опр. 3); наоборот, мы (по

предположению) воображаем нечто исключающее ее настоящее

существование. Поскольку же мы воображаем ту же самую вещь с

отношением к прошедшему времени, постольку предполагается, что

мы воображаем что-либо приводящее ее нам на память, т.е.

пробуждающее ее образ (см. т. 18, ч. II с ее сх.) и вследствие этого (по

кор. т. 17, ч. II) заставляющее нас созерцать ее точно так же, как если

бы она была настоящей. А потому (по т. 9) аффект к вещи случайной,

которая, как мы знаем, в настоящее время не существует, при прочих

условиях равных, слабее, чем аффект к вещи прошедшей; что и

требовалось доказать.

Теорема 14.

Истинное познание добра и зла, поскольку оно истинно, не

может препятствовать никакому аффекту; оно способно к этому

лишь постольку, поскольку оно рассматривается как аффект,

534

Доказательство. Аффект (по общему определению аффектов)

есть идея, которой душа утверждает большую или меньшую, чем

прежде, силу существования своего тела; а потому (по т. 1) он не

имеет в себе ничего положительного, что могло бы быть уничтожено

присутствием истинного; и, следовательно, истинное познание добра

и зла, поскольку оно истинно, не может препятствовать никакому

аффекту. Оно (по т. 7) может препятствовать ему лишь постольку,

поскольку оно составляет аффект (см. т. 8) более сильный, чем тот,

который нужно сдержать; что и требовалось доказать.

Теорема 15.

Желание, возникающее из истинного познания добра и зла,

может быть подавлено или ограничено многими другими

желаниями, возникающими из волнующих нас аффектов.

Доказательство. Из истинного познания добра и зла, поскольку

оно (по т. 8) составляет аффект, необходимо возникает желание (по

1 опред. аффектов). И это желание бывает тем больше, чем больше

аффект, из которого оно возникает (по т. 37, ч. III). Но так как это

желание (по предположению) возникает вследствие того, что мы

приобретаем истинное уразумение чего-либо, то оно, следовательно,

проистекает в нас в силу того, что мы активны (по т. 1, ч. III).

Поэтому (по опр. 2, ч. III) оно должно быть понимаемо через одну

только нашу сущность; и, следовательно (по т. 7, ч. III), его сила и

возрастание должны определяться единственно человеческой

способностью. Далее, желания, возникающие из волнующих нас

аффектов, бывают тем больше, чем сильнее эти аффекты; поэтому их

сила и возрастание (по т. 5) должны определяться единственно

могуществом внешних причин, которое (по т. 3) при сравнении с

нашей способностью беспредельно ее превосходит. А потому

желания, возникающие из подобных аффектов, могут быть сильнее

того, которое возникает из истинного познания добра и зла; и

поэтому (но т. 7) они могут его ограничить или подавить; что и

требовалось доказать.

535

Теорема 16.

Желание, возникающее из познания добра и зла, поскольку это

познание относится к будущему, может быть еще легче ограничено

или подавлено желанием вещей, приятных для нас в настоящем.

Доказательство. Аффект к вещи, которую мы воображаем

будущей, слабее, нежели к вещи настоящей (по кор. т. 9). Но

пожелание, возникающее из истинного познания добра и зла, хотя бы

это познание касалось вещей, которые хороши в настоящее время,

может быть подавлено или ограничено каким-либо безрассудным

желанием (по пред. т., доказательство которой всеобще).

Следовательно, желание, возникающее из такого же познания,

поскольку оно относится к будущему времени, еще легче может быть

ограничено или подавлено и т.д.; что и требовалось доказать.

Теорема 17.

Желание, возникающее из истинного познания добра и зла,

поскольку оно касается вещей случайных, может быть еще с

гораздо большей легкостью ограничено пожеланием вещей,

существующих в наличности.

Доказательство. Эта теорема доказывается из кор. т. 12 так же,

как предыдущая.

Схолия. Я думаю, что я показал, таким образом, причину того,

почему люди руководствуются более своими мнениями, чем

истинным разумом, и почему истинное познание добра и зла

возбуждает душевные волнения и часто уступает место вожделениям

всякого рода. Отсюда родилось известное изречение поэта: «вижу и

одобряю лучшее, а следую худшему» *. То же самое разумел,

кажется, и Экклезиаст 17, сказав **: «увеличивающий свое знание

увеличивает свое страдание». Я говорю это не с той целью, чтобы

заключить отсюда, что лучше не знать, чем знать, или что в

обуздании аффектов нет никакого различия между разумным и

глупым, но потому, что необ-

__________________

* Ovidii, Metamorphoses ( Овидий, Метаморфозы), VII, 20 и след.

** Экклезиаст, I, 18.

536

ходимо знать как способность, так и неспособность нашей природы,

дабы иметь возможность определить, на что способен разум в

обуздании аффектов и на что нет. Я сказал уже, что в этой части я

буду иметь дело с одной только человеческой неспособностью, ибо о

могуществе разума над аффектами я предположил говорить

отдельно.

Теорема 18.

Желание, возникающее из удовольствия, при прочих условиях

равных, сильнее, чем желание, возникающее из неудовольствия.

Доказательство. Желание есть самая сущность человека (по 1

опр. аффектов), т.е. (по т. 7, ч. III) стремление человека пребывать в

своем существовании. Поэтому желание, возникающее из

удовольствия, способствуется или увеличивается самым аффектом

удовольствия (по опр. удовольствия в сх. т. 11, ч. III); наоборот —

возникающее из неудовольствия уменьшается или ограничивается

самым аффектом неудовольствия (по той же сх.). Поэтому сила

желания, возникающего из удовольствия, должна определяться как

человеческой способностью, так и могуществом внешней причины,

того же, которое возникает из неудовольствия, — одной только

человеческой способностью; а потому первое сильнее второго; что и

требовалось доказать.

Схолия. В этих немногих словах я объяснил причины

человеческой неспособности и непостоянства и того, почему люди не

соблюдают предписаний разума. Теперь остается показать, в чем

состоят эти предписания разума и какие именно аффекты согласны с

правилами человеческого разума и какие противны им. Но, прежде

чем начать доказывать это по нашему обыкновению в подробном

геометрическом порядке, я хочу сначала показать здесь вкратце

самые предписания разума, для того чтобы каждый легче мог усвоить

то, что я думаю.

Так как разум не требует ничего противного природе, то он

требует, следовательно, чтобы каждый любил самого себя, искал для

себя полезного, что действительно полезно, и стремился ко всему

тому, что действительно ведет человека к большему совершенству, и

вообще чтобы каждый, насколько ото для него возможно, стремился

537

сохранять свое существование. Это так же необходимо истинно, как

то, что целое больше своей части (см. т. 4, ч. III). Далее, так как

добродетель (по опр. 8) состоит не в чем ином, как в действовании по

законам собственной природы, и так как всякий (по т. 7, ч. III)

стремится сохранять свое существование лишь по законам своей

собственной природы, то отсюда следует, во-первых, что основание

добродетели составляет самое стремление сохранять собственное

существование и что счастье состоит в том, что человек может

сохранять его. Во-вторых, следует, что добродетели должно искать

ради нее самой и что нет ничего лучше нее или полезнее для нас,

ради чего должно было бы к ней стремиться. Наконец, в-третьих,

следует, что самоубийцы бессильны духом и совершенно

побеждаются внешними причинами, противными их природе.

Далее, из постулата 4, ч. II, следует, что мы никогда не можем

сделать так, чтобы не нуждаться для сохранения своего

существования ни в чем внешнем и жить таким образом, чтобы не

иметь с внешними вещами никакого сношения. И мало того, если мы

обратим внимание на нашу душу, то найдем, конечно, что наш разум

был бы менее совершенен, если бы душа оставалась одинокой и не

познавала ничего, кроме самой себя. Таким образом, вне нас

существует многое, что для нас полезно и к чему вследствие этого

должно стремиться. Из числа этого ничего нельзя придумать лучше

того, что совершенно согласно с нашей природой. В самом деле,

если, например, два индивидуума совершенно одной и той же

природы соединяются друг с другом, то они составляют индивидуум

вдвое сильнейший, чем каждый из них в отдельности. Поэтому для

человека нет ничего полезнее человека; люди, говорю я, не могут

желать для сохранения своего существования ничего лучшего, как

того, чтобы все, таким образом, во всем согласовались друг с другом,

чтобы души и тела всех составляли как бы одну душу и одно тело,

чтобы все вместе, насколько возможно, стремились сохранять свое

существование и все вместе искали бы общеполезного для всех.

Отсюда следует, что люди, управляемые разумом, т.е. люди, ищущие

собственной пользы по руководству разума, не чувствуют влечения

ни к чему, чего не желали бы другим людям, а потому они

справедливы, верны и честны.

538

Вот те предписания разума, которые я предположил указать здесь

в кратких словах, прежде чем начать доказывать их более

пространным образом. Я сделал это по той причине, чтобы, если

можно, привлечь к себе внимание тех, которые уверены, что это

начало, а именно, чтобы каждый руководствовался исканием

собственной пользы, составляет основу нечестия, а не добродетели и

благочестия. Поэтому, показав вкратце, что это совершенно наоборот,

я перехожу к доказательству того же самого тем же путем, каким мы

шли до сих пор.

Теорема 19.

Всякий по законам своей природы необходимо чувствует влечение

к тому, что считает добром, или отвращается от того, что

считает злом.

Доказательство. Познание добра и зла есть (по т. 8) самый

аффект удовольствия или неудовольствия, поскольку мы сознаем его;

поэтому (по т. 28, ч. III) каждый необходимо чувствует влечение к

тому, что считает добром, и наоборот, отвращается от того, что

считает злом. Но это влечение есть не что иное, как самая сущность

или природа человека (по опр. влечения в сх. т. 9, ч. III и 1

опр. аффектов). Следовательно, всякий по законам своей природы

необходимо чувствует влечение к тому или отвращается от того и

т.д.; что и требовалось доказать.

Теорема 20.

Чем более кто-либо стремится искать для себя полезного, т. е.

сохранять свое существование, и может это, тем более он

добродетелен; и наоборот, поскольку кто-либо небрежет

собственной пользой, т. е. сохранением своего существования,

постольку он бессилен.

Доказательство. Добродетель (по опр. 8) есть самая способность

человека, определяемая одной только его сущностью, т.е. (по т. 7,

ч. III) одним только стремлением человека пребывать в своем

существовании. Поэтому, чем более кто-либо стремится искать для

себя полезного, т.е. сохранять свое существование, и может это, тем

539

более он добродетелен, и следовательно (по т. 4 и т. 6, ч. III),

поскольку кто-либо небрежет собственной пользой, т.е. сохранением

своего существования, постольку он бессилен; что и требовалось

доказать.

Схолия. Таким образом, никто не пренебрегает влечением к

собственной пользе, иными словами — сохранением своего

существования, разве только побежденный внешними, противными

его природе причинами. Никто, говорю я, не отвращается от пищи и

не убивает самого себя (а это возможно многими способами) по

необходимости своей природы, но только принужденный к тому

причинами внешними. В самом деле, человек убивает себя или

принужденный к тому другим, который обращает его руку, случайно

державшую меч, и принуждает его направить меч к сердцу; или же

вследствие того, что он, как Сенека, приказанием тирана

принуждается открыть свои жилы, т.е. вследствие того, что он желает

избегнуть большего зла через меньшее; или, наконец, вследствие

того, что скрытые внешние причины таким образом располагают его

воображение и так действуют на его тело, что оно принимает новую

природу, противоположную первой, идея которой (по т. 10, ч. III) в

душе существовать не может. Но, чтобы человек побуждался к

небытию или изменению в иную форму необходимостью своей

природы, это так же невозможно, как то, чтобы из ничего произошло

что-либо, как это каждый может видеть, поразмыслив хотя немного.

Теорема 21.

Никто не может желать быть счастливым, хорошо

действовать и жить, не желая вместе с тем бить, действовать и

жить, т. е. существовать в действительности ( актуально).

Доказательство. Доказательство этой теоремы или, лучше

сказать, предмет ясен сам собой, а также из определения желания.

Ибо желание счастливо или хорошо жить, действовать и т.д. есть (по

опр. аффектов) самая сущность человека, т.е. (по т. 7, ч. III)

стремление каждого сохранять свое существование. Поэтому никто

не может желать и т.д.; что и требовалось доказать.

540

Теорема 22.

Нельзя представить себе никакой другой добродетели первее

этой ( именно стремления сохранять свое существование).

Доказательство. Стремление сохранять свое существование есть

самая сущность вещи (по т. 7, ч. III). Поэтому, если бы можно было

представить какую-либо добродетель первее этой, т.е. этого

стремления, тогда сама сущность вещи представлялась бы

предшествующей себе самой; а это (само собой разумеется)

невозможно. Следовательно, нельзя и т.д.; что и требовалось

доказать.

Королларий. Стремление к самосохранению есть первое и

единственное основание добродетели. Ибо (по пред. т.) первее этого

начала нельзя представить никакого другого и без него (по т. 21)

нельзя представить никакой добродетели.

Теорема 23.

Поскольку человек определяется к какому-либо действию

вследствие того, что он имеет идеи неадекватные, про него нельзя

сказать безусловно, что он действует вследствие добродетели;

последнее возможно лишь постольку, поскольку он определяется

вследствие того, что познает.

Доказательство. Поскольку человек определяется к действию

вследствие того, что он имеет идеи неадекватные, постольку он (по

т. 1, ч. III) пассивен, т.е. (по опр. 1 и 2, ч. III) делает что-либо такое,

что не может быть понято через одну только его сущность, т.е. (по

опр. 8) не вытекает из его добродетели. Поскольку же он

определяется к совершению чего-либо вследствие того, что познает,

постольку он (по той же т. 1, ч. III)активен, т.е. (по опр. 2, ч. III)

делает что-либо такое, что уразумевается через одну только его

сущность, иными словами (по опр. 8), что составляет адекватное

следствие его добродетели; что и требовалось доказать.

Теорема 24.

Действовать абсолютно по добродетели есть для нас не что

иное, как действовать, жить, сохранять свое существование ( эти

три выражения обозначают одно

541

и то же) по руководству разума на основании стремления к

собственной пользе.

Доказательство. Действовать вполне по добродетели (по

опр. 8) есть не что иное, как действовать по законам собственной

природы. Действуем же мы лишь постольку, поскольку познаем (по

т. 3, ч. III). Следовательно, действовать по добродетели есть для нас

не что иное, как действовать, жить, сохранять свое существование по

руководству разума и притом (по кор. т. 22) на основании стремления

к собственной пользе; что и требовалось доказать.

Теорема 25.

Никто не стремится сохранять свое существование ради другой

вещи.

Доказательство. Стремление каждой вещи пребывать в своем

существовании определяется единственно сущностью самой вещи

(по т. 7, ч. III), и только из одной ее, а не из сущности другой вещи

(по т. 6, ч. III) необходимо следует, что каждый стремится сохранять

свое существование. Кроме того, эта теорема явствует из кор. т. 22

этой части. Ибо если бы человек стремился сохранять свое

существование ради другой вещи, то эта вещь (само собой очевидно)

составляла бы первое основание добродетели, а это (по указанному

кор.) невозможно. Следовательно, никто не стремится и т.д.; что и

требовалось доказать.

Теорема 26.

Все, к чему мы стремимся вследствие разума (Ratio), есть не что

иное, как познание; и душа, поскольку она руководствуется разумом,

считает полезным для себя только то, что ведет к познанию.

Доказательство. Стремление к самосохранению (по т. 7, ч. III)

есть не что иное, как сущность вещи, которая, поскольку она таковой

существует, представляется имеющей силу к пребыванию в своем

существовании (по т. 6, ч. III) и совершению того, что необходимо

вытекает из данной ее природы (см. опр. влечения в сх. т. 9, ч. III). Но

сущность разума составляет не что иное, как наша душа, поскольку

она познает ясно и отчетливо (см. его

542

опр. по 2 сх. т. 40, ч. II). Следовательно (по т. 40, ч. II), все, к чему мы

стремимся вследствие разума, есть не что иное, как познание. Далее,

так как это стремление души сохранять свое существование,

поскольку она рассуждает, есть не что иное, как познание (по первой

части этого док.), то оно (по кор. т. 22) составляет первое и

единственное основание добродетели, и, следовательно, мы не

стремимся познавать вещи ради какой-либо цели (по т. 25), но,

наоборот, душа, поскольку она рассуждает, может представлять

хорошим для себя только то, что ведет к познанию (по 1 опр.); что и

требовалось доказать.

Теорема 27.

Мы ни про что не знаем с достоверностью, что оно хорошо или

дурно, кроме как про то, что действительно приводит к познанию

или что может препятствовать ему.

Доказательство. Душа, поскольку она рассуждает, стремится

лишь к познанию и считает полезным для себя только то, что ведет к

нему (по пред. т.). Но душа (по т. 41 и т. 43, ч. II с ее сх.) обладает

достоверным знанием вещей лишь постольку, поскольку она имеет

идеи адекватные, иными словами (что по сх. 2 т. 40, ч. II одно и то

же), поскольку она рассуждает. Следовательно, мы ни про что не

знаем с достоверностью, что оно хорошо, кроме как про то, что

приводит к познанию; наоборот — дурно то, что может

препятствовать ему; что и требовалось доказать.

Теорема 28.

Высшее благо для души есть познание бога, а высочайшая

добродетель — познавать его.

Доказательство. Самое высшее, что душа может постичь, есть

бог, т.е. (по опр. 6, ч. I) существо абсолютно бесконечное, без

которого (по т. 15, ч. I) ничто не может ни существовать, ни быть

представляемо. II потому (по т. 26 и т. 27) высшая польза или (по

опр. 1) благо души есть познание бога. Далее, душа активна лишь

постольку, поскольку она познает (по т. 1 и т. 3, ч. III), и лишь

постольку

543

можно сказать про нее безусловно, что она действует по добродетели

(по т. 23). Следовательно, безусловная добродетель души состоит в

познавании. А высшее, что душа может постичь, есть (как мы уже

доказали) бог. Следовательно, высочайшая добродетель души —

постигать или познавать бога; что и требовалось доказать.

Теорема 29.

Никакая единичная вещь, природа которой совершенно отлична

от нашей, не может нашей способности к действию ни

благоприятствовать, ни препятствовать, и вообще никакая вещь не

может быть для нас хорошей или дурной, если она не имеет с нами

чего-либо общего.

Доказательство. Способность всякой единичной вещи, а

следовательно (по кор. т. 10, ч. II), и человека, в силу которой он

существует и действует, определяется (по т. 28, ч. I) не иначе, как

другой единичной вещью, природа которой (по т. 6, ч. II) должна

быть понимаема под тем же атрибутом, под которым представляется

природа человеческая. Следовательно, наша способность к действию,

как бы она ни представлялась, может быть определяема и,

следовательно, способствуема или ограничиваема могуществом

только такой другой единичной вещи, которая имеет с нами что-либо

общее, а не такой, природа которой совершенно отлична от нашей. А

так как мы называем добром или злом то, что составляет причину

удовольствия или неудовольствия (по т. 8), т.е. (по сх. т. 11, ч. III) что

увеличивает или уменьшает нашу способность к действию,

благоприятствует ей или ограничивает ее, то та вещь, природа

которой от нашей совершенно отлична, не может быть для пас ни

хорошей, ни дурной; что и требовалось доказать.

Теорема 30.

Никакая вещь не может быть дурной через то, что она имеет с

нашей природой общего; но поскольку она для нас дурна, постольку

она нам противна.

Доказательство. Злом мы называем то, что составляет причину

неудовольствия (по т. 8), т.е. (по опр. его в сх. т. 11, ч. III) то, что

уменьшает или ограничивает нашу способность к действию. Если,

таким образом, какая-

544

либо вещь была бы для нас дурна через то, что она имеет с нами

общего, то, следовательно, она могла бы уменьшать или

ограничивать то самое, что она имеет с нами общего; а это (по т. 4,

ч. III) нелепо. Следовательно, никакая вещь не может быть дурна для

нас через то, что она имеет с нашей природой общего; но, наоборот,

поскольку она дурна, т.е. (как мы уже показали) поскольку она может

уменьшать или ограничивать нашу способность к действию,

постольку (по т. 5, ч. III) она нам противна; что и требовалось

доказать.

Теорема 31.

Поскольку какая-либо вещь сходна с нашей природой, постольку

она необходимо хороша.

Доказательство. Поскольку какая-либо вещь сходна с нашей

природой, она (по пред. т.) дурной быть не может. Следовательно,

она необходимо будет или хороша, или безразлична. Если

предположить второе, именно, что она ни хороша, ни дурна, то,

следовательно (по опр. 10 этой части), из ее природы не будет

вытекать ничего, что служило бы к сохранению нашей природы, т.е.

(по предположению) что служило бы к сохранению природы самой

вещи. А это (по т. 6, ч. III) нелепо. Следовательно, поскольку она

сходна с нашей природой, она необходимо хороша; что и требовалось

доказать.

Королларий. Отсюда следует, что чем более какая-либо вещь

имеет сходства с нашей природой, тем она для нас полезнее или

лучше, и наоборот, чем какая-либо вещь полезнее для нас, тем более

имеет она сходства с нашей природой. В самом деле, не имея

сходства с нашей природой, она необходимо будет или отлична от

нее, или противоположна ей. Если отлична, то (по т. 29) она не может

быть ни хорошей, ни дурной; если же противоположна, то она будет

противоположна также и тому, что сходно с нашей природой, т.е. (по

пред. т.) противоположна хорошему, иначе дурна. Таким образом,

хорошим что-либо может быть лишь постольку, поскольку оно имеет

сходство с нашей природой. И, следовательно, чем более какая-либо

пещь имеет сходства с нашей природой, тем она полезнее, и

наоборот; что и требовалось доказать.

545

Теорема 32.

Поскольку люди подвержены пассивным состояниям, про них

нельзя сказать, что они сходны по своей природе.

Доказательство. Когда говорят, что вещи сходны по своей

природе, то (по т. 7, ч. III) при этом разумеется сходство в их

способности, а не в бессилии или отрицании, а следовательно (см.

сх. т. 3, ч. III), и не в пассивном состоянии. Поэтому, поскольку люди

подвержены пассивным состояниям, про них нельзя сказать, что они

сходны по своей природе; что и требовалось доказать.

Схолия. Это ясно также и само собой. Кто говорит, что белое и

черное сходно только в том, что ни то, ни другое не красно, тот

вообще утверждает, что белое и черное ни в чем не сходно. Точно так

же, если кто говорит, что камень и человек сходны только в том, что и

тот и другой конечен, бессилен или не существует по необходимости

своей природы, или, наконец, что их бесконечно превосходит

могущество внешних причин, тот вообще утверждает этим, что

камень и человек ни в чем не сходны между собой. Ибо вещи,

сходные в одном только отрицании, иными словами — в том, чего у

них нет, на самом деле ни в чем не сходны.

Теорема 33.

Люди могут быть различны по своей природе постольку,

поскольку они волнуются аффектами, составляющими пассивные

состояния; в этом отношении даже один и тот же человек бывает

изменчив и непостоянен.

Доказательство. Природа или сущность аффектов не может быть

объяснена через одну только нашу сущность или природу (по опр. 1 и

2, ч. III), но должна определяться могуществом, т.е. (по т. 7, ч. III)

природой внешних причин в соотношении с нашей. Отсюда

происходит то, что существует столько же видов одного и того же

аффекта, сколько существует видов тех объектов, со стороны которых

мы подвергаемся действию (см. т. 56, ч. III), и что люди со стороны

одного и того же объекта подвергаются различным аффектам (см.

т. 51, ч. III) и

546

являются в силу этого различными по своей природе; наконец, что

один и тот же человек (по той же т., ч. III) от одного и того же объекта

подвергается различным аффектам и в силу этого бывает изменчив, и

т.д.; что и требовалось доказать.

Теорема 34.

Поскольку люди волнуются аффектами, составляющими

пассивные состояния, они могут быть противны друг другу.

Доказательство. Человек, например Петр, может быть причиной

того, что Павел подвергается неудовольствию, вследствие того что он

имеет какое-либо сходство с вещью, которую Павел ненавидит (по

т. 16, ч. III), или вследствие того что Петр один владеет какой-либо

вещью, которую любит также и Павел (см. т. 32, ч. III с ее сх.), или по

каким-либо другим причинам (главнейшие из них см. в сх. т. 55,

ч. III). А потому отсюда произойдет (по 7 опр. аффектов) то, что

Павел будет ненавидеть Петра, и, следовательно (по т. 40, ч. III с ее

сх.), легко произойдет также, что и Петр в свою очередь будет

ненавидеть Павла, а потому они (по т. 39, ч. III) будут стремиться

причинить друг другу зло, т.е. (по т. 30) будут противны друг другу.

Но аффект неудовольствия всегда оставляет пассивное состояние (по

т. 59, ч. III). Следовательно, люди, поскольку они волнуются

аффектами, составляющими пассивные состояния, могут быть

противны друг другу, что и требовалось доказать.

Схолия. Я сказал, что Павел ненавидит Петра, вследствие того

что воображает Петра владеющим тем, что он сам любит. Отсюда с

первого взгляда следует, по-видимому, что оба они служат друг другу

во вред, вследствие того что любят одно и то же, и значит, вследствие

того что сходятся по своей природе, — а если это так, то теоремы

30 и 31 должны быть ложны. Но если мы захотим беспристрастно

исследовать дело, то увидим, что все это вполне согласно одно с

другим. В самом деле, оба тягостны друг другу не постольку,

поскольку они сходны по своей природе, т.е. не поскольку оба любят

одно и то же, но поскольку они различны между собой. Ибо,

поскольку они оба любят одно и то же, любовь каждого из них (по

т. 31, ч. III) тем самым увеличивается, т.е.

547

(по 6 опр. аффектов) увеличивается удовольствие и того и другого.

Поэтому они тягостны друг для друга вовсе не потому, что любят

одно и то же и сходны по своей природе: причина этого, как я сказал,

только та, что они, по предположению, расходятся по своей природе.

В самом деле, мы предполагаем, что Петр имеет идею любимой

вещи, которой он уже обладает. Павел же, наоборот, — идею

любимой вещи, им утраченной. Отсюда и происходит, что последний

подвергается неудовольствию, первый же, наоборот, —

удовольствию: постольку-то они и являются противными друг другу.

Точно таким же образом мы легко можем показать, что и остальные

причины ненависти зависят от одного только того, в чем люди

расходятся по своей природе, а не от того, в чем они сходны.

Теорема 35.

Люди лишь постольку всегда необходимо сходны между собой по

своей природе, поскольку они живут по руководству разума (Ratio).

Доказательство. Поскольку люди волнуются аффектами,

составляющими пассивные состояния, они могут быть различны по

своей природе (по т. 33) и (по пред. т.) противны друг другу.

Активными же (по т. 3, ч. III) люди называются лишь постольку,

поскольку они живут по руководству разума; а потому все, что

вытекает из человеческой природы, поскольку она определяется

разумом, должно быть познаваемо (по опр. 2, ч. III), как через свою

ближайшую причину, единственно через самую человеческую

природу. Но так как (по т. 19) всякий по законам своей природы

чувствует влечение к тому, что считает добром, и стремится удалять

то, что, по его мнению, составляет зло, и так как, кроме того (по т. 41,

ч. II), все, что мы считаем добром или злом по внушению разума,

необходимо есть добро или зло, то, следовательно, люди, поскольку

они живут по руководству разума, необходимо делают только то, что

хорошо для человеческой природы, а следовательно, и для каждого

отдельного человека, т.е. (по кор. т. 31) что согласно с природой

каждого человека. Следовательно, и сами люди, поскольку они живут

по руководству разума, необходимо всегда сходны друг с другом; что

и требовалось доказать.

548

Королларий 1. В природе вещей нет ничего единичного, что было

бы для человека полезнее человека, живущего по руководству разума.

Ибо для каждого человека всего полезнее то, что всего более имеет

сходства с его природой (по кор. т. 31), т.е. (само собой разумеется)

человек. Но человек (по опр. 2, ч. III) действует вполне по законам

своей природы тогда, когда он живет по руководству разума, и лишь

постольку он (по пред. т.) необходимо всегда сходен с природой

другого человека. Следовательно, для человека среди единичных

вещей нет ничего более полезного, как человек и т.д.; что и

требовалось доказать.

Королларий 2. Когда всякий отдельный человек всего более ищет

для себя собственной пользы, тогда люди бывают всего более

полезными друг для друга. Ибо, чем более каждый ищет собственной

пользы и стремится сохранять самого себя, тем он (по т. 20)

добродетельнее или, что то же (по опр. 8), тем способнее к

действованию по законам своей природы, т.е. (по т. 3, ч. III) к жизни

по руководству разума. Люди же всего более сходны по своей

природе тогда, когда они живут по руководству разума (по пред. т.).

Следовательно (по пред. кор.), люди будут всего более полезными

друг для друга тогда, когда каждый всего более ищет для себя своей

собственной пользы; что и требовалось доказать.

Схолия. И самый опыт ежедневно свидетельствует истинность

только что показанного нами столькими прекрасными примерами,

что почти у всех сложилась пословица: человек человеку бог. Однако

редко бывает, чтобы люди жили по руководству разума; напротив, все

у них сложилось таким образом, что они большей частью бывают

ненавистны и тягостны друг для друга. И тем не менее они едва ли

могут вести одинокую жизнь, так что многим весьма нравится

известное определение человека как животного общественного; и в

действительности дело обстоит таким образом, что из общего

сожития людей возникает гораздо более удобств, чем вреда. Поэтому

пускай сатирики, сколько хотят, осмеивают дела человеческие,

пускай проклинают их теологи, пускай меланхолики превозносят,

елико возможно, жизнь первобытную и дикую, презирают людей и

приходят в восторг от животных, — опыт все-таки будет говорить

людям, что при взаимной помощи они гораздо легче могут

549

удовлетворять свои нужды и только соединенными силами могут

избегать опасностей, отовсюду им грозящих; я уже не говорю о том,

что гораздо лучше и достойнее нашего познания рассматривать

действия людей, чем животных. Но об этом подробнее в другом

месте.

Теорема 36.

Высшее благо тех, которые следуют добродетели, обще для всех,

и все одинаково могут наслаждаться им.

Доказательство. Поступать по добродетели — значит

действовать по руководству разума (по т. 24), а все, что мы стремимся

делать, следуя разуму, это (по т. 26) — познавать. А потому (по т. 28)

высшее благо тех, которые следуют добродетели, состоит в познании

бога, т.е. (по т. 47, ч. II и ее сх.) это есть благо, общее для всех людей,

которым могут обладать равно все люди, поскольку их природа

одинакова; что и требовалось доказать.

Схолия. Если же кто спросит: что если бы высшее благо тех,

которые следуют добродетели, не было обще для всех? не следовало

ли бы отсюда, как и выше (см. т. 34), что люди, живущие по

руководству разума, т.е. (по т. 35) люди, поскольку они сходны по

своей природе, были бы противны друг другу? Ответ на это таков:

высшее благо человека является общим для всех не случайно, но в

силу самой природы разума, а именно потому, что это вытекает из

самой сущности человека, поскольку она определяется разумом, и

что человек не мог бы ни существовать, ни быть представляем, если

бы не имел способности наслаждаться этим высшим благом. В самом

дела (по т. 47, ч. II), самой сущности человеческой души свойственно

иметь адекватное познание вечной и бесконечной сущности бога.

Теорема 37.

Всякий, следующий добродетели, желает другим того же блага,

к которому сам стремится, и тем больше, чем большего познания

бога достиг он.

Доказательство. Люди, поскольку они живут по руководству

разума, являются для человека всего более

550

полезными (по кор. 1 т. 35); а потому (по т. 19) по руководству разума

мы необходимо будем стремиться к тому, чтобы и другие люди также

жили по руководству разума. Но благо, к которому стремится всякий,

живущий по предписанию разума, т.е. (по т. 24) следующий

добродетели, есть (по т. 26) познание. Следовательно, всякий,

следующий добродетели, желает и другим людям того же блага, к

которому сам стремится. Далее, желание, поскольку оно относится к

душе, есть (по 1 опр. аффектов) самая сущность ее. Сущность же

души (по т. 11, ч. II) состоит в познании, заключающем в себе

познание бога (по т. 47, ч. II), и без такого познания она не может (по

т. 15, ч. I) ни существовать, ни быть представляема. А потому, чем

больше познания бога заключает в себе сущность души, тем больше

будет и то желание, которым следующий добродетели желает

другому того же блага, к которому сам стремится; что и требовалось

доказать.

Иначе. Человек (по т. 31, ч. III)будет тем постояннее любить то

благо, к которому сам стремится и которое любит, если увидит, что и

другие любят то же. А потому (по кор. той же т.) он будет стремиться,

чтобы и другие любили то же самое. А так как это благо (по пред. т.)

обще для всех и наслаждаться им могут все, то он (на том же

основании) будет стремиться, чтобы все наслаждались им, и (по т. 37,

ч. III) тем больше, чем больше сам он наслаждается этим благом; что

и требовалось доказать.

Схолия 1. Кто вследствие одного только аффекта стремится к

тому, чтобы другие любили то же, что он любит, и жили по его

желанию, тот действует лишь под влиянием страсти и поэтому будет

ненавистен в особенности тем, которым нравится другое и которые

вследствие этого под влиянием такой же страсти стараются и

стремятся, чтобы другие, наоборот, жили по-ихнему. Далее, так как

то высшее благо, к которому люди влекутся вследствие аффекта,

часто бывает таково, что им может обладать только один кто-нибудь,

то отсюда происходит, что те, которые любят что-либо, не всегда

остаются верны самим себе и, находя удовольствие восхвалять

любимую ими вещь, в то же самое время боятся, как бы им не

поверили. Наоборот, кто стремится руководить другими разумно, тот

действует не под влиянием страсти, по гуманно и кротко и всего

более бывает верен сам себе.

551

Далее, всякое желание и действие, причину которого мы

составляем, поскольку мы имеем идею бога, иными словами,

поскольку познаем его, я отношу к благочестию (religio). Желание же

делать добро, зарождающееся в нас вследствие того, что мы живем

по руководству разума, я называю уважением к общему благу (pietas).

Далее, желание человека, живущего по руководству разума,

соединить с собой узами дружбы других людей я называю

честностью, а честным — то, что одобряют люди, живущие по

руководству разума, и наоборот, постыдным — что препятствует

дружественным связям. Кроме того, я показал также, в чем коренятся

основы государства.

Далее, из вышесказанного легко можно усмотреть, в чем состоит

разница между истинной добродетелью и бессилием: а именно,

истинная добродетель есть не что иное, как жизнь по одному только

руководству разума; а следовательно, бессилие состоит в одном

только том, что человек отдает себя на произвол вещей,

существующих вне его, и определяется ими к таким действиям,

которых требует общее состояние внешних вещей, а не самая

природа его, рассматриваемая единственно сама в себе.

Вот то, что я обещал доказать в сх. т. 18 этой части. Отсюда

явствует, что известный закон, запрещающий убивать животных,

основан более на пустом суеверии и женской сострадательности, чем

на здравом разуме. Разум учит нас, что необходимость искать того,

что нам полезно, связывает нас с людьми, а не с животными или

вещами, природа которых отлична от человеческой: по отношению к

последним мы имеем то же право, какое они имеют по отношению к

нам. Мало того, так как всякое право определяется добродетелью или

могуществом каждого, то люди имеют гораздо большее право над

животными, чем животные над людьми. Я не отрицаю, однако, что

животные чувствуют, а отрицаю только то, что будто бы вследствие

этого нельзя заботиться о собственной пользе, пользоваться ими по

произволу и обращаться с ними так, как нам нужно; ибо они не

сходны с нами по своей природе, и их аффекты по своей природе

различны от аффектов человеческих (см. сх. т. 57, ч. III).

Остается еще показать, что такое справедливое и несправедливое,

преступление и, наконец, заслуга. Об этом см. следующую схолию.

552

Схолия 2. В Прибавлении к первой части я обещал объяснить, что

такое похвала и порицание, заслуга и преступление, справедливое и

несправедливое. Что касается до похвалы и порицания, то я изложил

это в сх. т. 29, ч. III; об остальном должно будет сказать здесь. Но

прежде следует сказать несколько слов о естественном и

гражданском состоянии человека.

Каждый существует по высшему праву природы, и,

следовательно, каждый по высшему праву природы делает то, что

вытекает из необходимости его природы. А потому каждый по

высшему праву природы судит о том, что хорошо и что дурно, по-

своему заботится о собственной пользе (см. т. 19 и 20), мстит за себя

(см. кор. 2 т. 40, ч. III) и стремится сохранить то, что любит, и

уничтожить, что ненавидит (см. т. 28, ч. III). Если бы люди жили по

руководству разума, то каждый (по кор. 1 т. 35) обладал бы этим

своим правом без всякого ущерба для других.

Но так как люди (по кор. т. 4) подвержены аффектам, далеко

превосходящим способность или добродетель человека (по т. 6), то

часто они влекутся в разные стороны (по т. 33) и бывают противны

друг другу (по т. 34), нуждаясь между тем во взаимной помощи (по

т. 35). Поэтому, для того чтобы люди могли жить согласно и служить

друг другу на помощь, необходимо, чтобы они поступились своим

естественным правом и обязались друг другу не делать ничего, что

может служить во вред другому. Каким образом может произойти

это, а именно, чтобы люди, необходимо подверженные аффектам (по

кор. т. 4), и притом непостоянные и изменчивые (по т. 33), могли

заключить между собой обязательство и иметь друг к другу доверие,

это ясно из т. 7 этой части и т. 39, ч. III, а именно из того, что всякий

аффект может быть ограничен только аффектом более сильным и

противоположным ему и что каждый удерживается от нанесения

вреда другому боязнью большего вреда для себя. При таком условии

общество может утвердиться только в том случае, если оно присвоит

себе право каждого мстить за себя и судить о том, что хорошо и что

дурно. А потому оно должно иметь власть предписывать общий

образ жизни и установлять законы, делая их твердыми не

посредством разума, который (по сх. т. 17) ограничить аффекты не в

состоянии, но путем угроз. Такое общество,

553

зиждущееся на законах и власти самосохранения, называется

государством, а люди, находящиеся под защитой его права, —

гражданами.

Отсюда легко понять, что в естественном состоянии нет ничего,

что было бы добром или злом по общему признанию, так как

каждый, находящийся в естественном состоянии, заботится

единственно о своей собственной пользе и по собственному

усмотрению определяет, что добро и что зло, руководствуясь только

своей пользой, и никакой закон не принуждает его повиноваться

кому-либо другому, кроме самого себя. А потому в естественном

состоянии нельзя представить себе преступления; оно возможно

только в состоянии гражданском, где по общему согласию

определяется, что хорошо и что дурно, и где каждый должен

повиноваться государству. Таким образом, преступление есть не что

иное, как неповиновение, наказываемое вследствие этого только по

праву государственному; наоборот, повиновение ставится

гражданину в заслугу, так как тем самым он признается достойным

пользоваться удобствами государственной жизни. Далее, в

естественном состоянии никто не является господином какой-либо

вещи по общему признанию, и в природе нет ничего, про что можно

было бы сказать, что оно есть собственность такого-то человека, а не

другого; но все принадлежит всем, и вследствие этого в естественном

состоянии нельзя представить никакого желания отдавать каждому

ему принадлежащее или брать чужое, т.е. в естественном состоянии

нет ничего, что можно было бы назвать справедливым или

несправедливым.

Из сказанного ясно, что справедливость и несправедливость,

преступление и заслуга составляют понятия внешние, а не атрибуты,

выражающие природу души. Но достаточно об этом.

Теорема 38.

То, что располагает тело человеческое таким образом, что оно

может подвергаться многим воздействиям, или что делает его

способным действовать многими способами на внешние тела,

полезно человеку, и тем полезнее, чем способнее делается им тело

подвергаться многим воздействиям и действовать на другие тела

многими способами; и на-

554

оборот, вредно то, что делает тело менее способным к этому.

Доказательство. Чем способнее к этому делается тело, тем

способнее делается душа к восприятию (по т. 14, ч. II); поэтому то,

что располагает тело таким образом и делает его способным к этому,

необходимо хорошо или полезно (по т. 26 и 27), и тем полезнее, чем

способнее к этому может сделаться тело, и наоборот (по той же т. 14,

ч. II, обращенной, и по т. 26 и 27), вредно, если оно делает тело менее

способным к этому; что и требовалось доказать.

Теорема 39.

Что способствует сохранению того способа движения и покоя,

какой имеют части человеческого тела по отношению друг к другу,

то хорошо; и наоборот — дурно то, что заставляет части

человеческого тела принимать иной способ движения и покоя

относительно друг друга.

Доказательство. Тело человеческое (по пост. 4, ч. II) нуждается

для своего сохранения в весьма многих других телах. А то, что

составляет форму человеческого тела, состоит в том, что его части

сообщают некоторым определенным способом свои движения друг

другу (по опр. перед леммой 4 после т. 13, ч. II). Следовательно, то,

что способствует сохранению того способа движения и покоя, какой

имеют части человеческого тела относительно друг друга, сохраняет

и форму человеческого тела и, следовательно (по пост. 3 и 6, ч. II),

делает человеческое тело способным подвергаться многим

воздействиям и действовать многими способами на внешние тела; а

потому это (по пред. т.) хорошо. Далее, то, что заставляет части

человеческого тела принимать иной способ движения и покоя, то (по

тому же опр., ч. II) заставляет человеческое тело получать иную

форму, т.е. (как это само собой ясно и как было замечено в конце

предисловия этой части) заставляет человеческое тело разрушаться и,

следовательно, делаться совершенно неспособным подвергаться

многим воздействиям, и потому это дурно; что и требовалось

доказать.

Схолия. Насколько это может приносить пользу или вред душе,

это будет объяснено в пятой части. Здесь должно заметить, что, по

моему понятию, тело подвергается

555

смерти тогда, когда его части располагаются таким образом, что они

принимают относительно друг друга иной способ движения и покоя.

Ибо я не осмеливаюсь отрицать, что человеческое тело без

прекращения кровообращения и прочего, по чему судят о

жизненности тела, может тем не менее измениться в другую природу,

совершенно от своей отличную. Я не вижу никакого основания

полагать, что тело умирает только тогда, когда обращается в труп.

Самый опыт, как кажется, учит совершенно другому. Иногда

случается, что человек подвергается таким изменениям, что его едва

ли возможно будет назвать тем же самым. Так, я слышал рассказ об

одном испанском поэте, который заболел и, хотя затем и выздоровел,

однако настолько забыл свою прежнюю жизнь, что рассказы и

трагедии, им написанные, не признавал за свои и, конечно, мог бы

быть принят за взрослого ребенка, если бы забыл также и свой

родной язык. Если же это кажется невероятным, то что же мы

должны сказать о детях, природу которых взрослый человек считает

настолько отличной от своей, что его нельзя было бы убедить, что он

когда-то был ребенком, если бы он не судил о себе по другим. Но,

чтобы не давать суеверным людям материала для возбуждения новых

вопросов, я предпочитаю более не говорить об этом.

Теорема 40.

Что ведет людей к жизни общественной, иными словами, что

заставляет людей жить согласно, то полезно, и наоборот, дурно

то, что вносит в государство несогласие.

Доказательство. То, что заставляет людей жить согласно,

заставляет их вместе с тем жить по руководству разума (по т. 35), а

потому (по т. 26 и т. 27) это хорошо, и наоборот (на том же

основании), дурно то, что возбуждает несогласие; что и требовалось

доказать.

Теорема 41.

Удовольствие, рассматриваемое прямо, не дурно, а хорошо;

неудовольствие же, наоборот, прямо дурно.

Доказательство. Удовольствие (по т. 11, ч. III с ее сх.) есть

аффект, который увеличивает способность тела к дей-

556

ствию или благоприятствует ей; неудовольствие же, наоборот, есть

аффект, которым способность тела к действию уменьшается или

ограничивается; а потому (по т. 38) удовольствие прямо хорошо и

т.д.; что и требовалось доказать.

Теорема 42.

Веселость не может быть чрезмерной, но всегда хороша, и

наоборот — меланхолия всегда дурна.

Доказательство. Веселость (см. ее опр. в сх. т. 11, ч. III) есть

удовольствие, состоящее, поскольку оно относится к телу, в том, что

все части последнего подвергаются аффекту одинаково, т.е. (по т. 11,

ч. III) в том, что способность тела к действию увеличивается или

способствует таким образом, что все части его сохраняют между

собой то же самое отношение движения или покоя; поэтому (по т. 39)

веселость всегда хороша и не может быть чрезмерной. Меланхолия

же (см. ее опр. в той же сх. т. 11, ч. III) есть неудовольствие,

состоящее, поскольку оно относится к телу, в том, что способность

тела к действию вообще уменьшается или ограничивается; поэтому

(по т. 38) она всегда дурна; что и требовалось доказать.

Теорема 43.

Приятность может быть чрезмерной и дурной, боль же может

быть хорошей постольку, поскольку приятность или удовольствие

бывают дурными.

Доказательство. Приятность есть удовольствие, состоящее,

поскольку оно относится к телу, в том, что одна или несколько частей

последнего подвергаются аффекту преимущественно перед другими

(см. опр. приятности в сх. т. 11, ч. III). Могущество этого аффекта

может быть таково, что он (по т. 6) будет превосходить другие

действия человека и упорно овладеет им и потому будет

препятствовать телу быть способным к восприятию многих других

воздействий; поэтому она (по т. 38) может быть дурна. Далее, боль,

которая, наоборот, составляет неудовольствие, рассматриваемая сама

в себе, не может быть хорошем (по т. 41). Но так как ее сила и

возрастание определяются соотношением могущества внешней

причины

557

с нашей собственной способностью (по т. 5), то (по т. 3) мы можем

представить себе бесконечное число родов и степеней силы этого

аффекта и, следовательно, представить его таковым, что он может

препятствовать приятности быть чрезмерной и через это (по первой

части этой теоремы) препятствовать телу делаться менее способным,

и постольку боль будет поэтому хороша; что и требовалось доказать.

Теорема 44.

Любовь и желание могут быть чрезмерны.

Доказательство. Любовь (по 6 опр. аффектов) есть удовольствие,

сопровождаемое идеей внешней причины. Таким образом (по сх. т.

11, ч. III), приятность, сопровождаемая идеей внешней причины, есть

любовь, и следовательно (по пред. т.), любовь может быть

чрезмерной. Далее, желание бывает тем больше, чем больше тот

аффект, из которого оно возникает (по т. 37, ч. III). Поэтому, как

аффект (по т. 6) может превосходить остальные действия человека,

точно так же и желание, возникающее из этого аффекта, может

превосходить остальные желания и вследствие этого быть таким же

чрезмерным, как и приятность (что мы показали в пред. т.); что и

требовалось доказать.

Схолия. Веселость, которую я назвал хорошей, легче себе

представить, чем наблюдать в действительности. Ибо те аффекты,

которыми мы ежедневно волнуемся, в большинстве случаев

относятся к какой-либо одной части тела, которая подвергается

воздействию преимущественно перед другими. Вследствие этого

аффекты бывают в большинстве случаев чрезмерны и так

привязывают душу к созерцанию какого-либо одного объекта, что

она не в состоянии мыслить о других; и хотя люди и подвержены

многим аффектам и вследствие этого редко бывает, чтобы кто-либо

постоянно волновался одним и тем же аффектом, однако же есть и

такие, которые упорно бывают одержимы одним и тем же аффектом.

В самом деле, мы видим, что иногда какой-либо один объект

действует на людей таким образом, что, хотя он и не существует в

наличности, однако они бывают уверены, что имеют его перед собой,

и когда это случается с человеком бодрствующим, то мы говорим, что

он сумасшествует или безумствует. Не менее безумными считаются и

те, которые пылают любовью и дни и ночи мечтают только

558

о своей любовнице или наложнице, так как они обыкновенно

возбуждают смех. Но когда скупой ни о чем не думает, кроме наживы

и денег, честолюбец — ни о чем, кроме славы, и т.д., то мы не

признаем их безумными, так как они обыкновенно тягостны для нас

и считаются достойными ненависти. На самом же деле скупость,

честолюбие, разврат и т.д. составляют виды сумасшествия, хотя и не

причисляются к болезням.

Теорема 45.

Ненависть никогда не может быть хороша.

Доказательство. Мы (по VI т. 39, ч. III) стремимся уничтожить

того человека, которого ненавидим, т.е. (по т. 37) стремимся сделать

некоторое зло. Следовательно, и т.д.; что и требовалось доказать.

Схолия 1. Должно заметить, что в этой теореме и последующих я

разумею только ненависть к людям.

Королларий 1. Зависть, осмеяние, презрение, гнев, месть и

другие аффекты, относящиеся к ненависти или возникающие из нее,

дурны, что явствует также из т. 39, ч. III, и т. 37 этой части.

Королларий 2. Все, к чему мы чувствуем влечение, будучи

одержимы ненавистью, постыдно и в государстве несправедливо. Это

ясно также из т. 39, ч. III, и из определения постыдного и

несправедливого в сх. т. 37.

Схолия 2. Между осмеянием (которое, как я сказал в кор. 1,

дурно) и смехом я признаю большую разницу. Смех точно так же, как

и шутка, есть чистое удовольствие, и, следовательно, если только он

не чрезмерен, сам по себе (по т. 41) хорош.

Конечно, только мрачное и печальное суеверие может

препятствовать нам наслаждаться. В самом деле, почему более

подобает утолять голод и жажду, чем прогонять меланхолию? Мое

воззрение и мнение таково: никакое божество и никто, кроме

ненавидящего меня, не может находить удовольствия в моем

бессилии и моих несчастьях и ставить нам в достоинство слезы,

рыдания, страх и прочее в этом роде, свидетельствующее о душевном

бессилии. Наоборот, чем большему удовольствию мы подвергаемся,

том к большему совершенству мы переходим, т.е. тем более мы

становимся необходимым образом причастными

559

божественной природе. Таким образом, дело мудреца пользоваться

вещами и, насколько возможно, наслаждаться ими (но не до

отвращения, ибо это уже не есть наслаждение). Мудрецу следует,

говорю я, поддерживать и восстановлять себя умеренной и приятной

пищей и питьем, а также благовониями, красотой зеленеющих

растений, красивой одеждой, музыкой, играми и упражнениями,

театром и другими подобными вещами, которыми каждый может

пользоваться без всякого вреда другому. Ведь тело человеческое

слагается из весьма многих частей различной природы, которые

беспрестанно нуждаются в новом и разнообразном питании, для того

чтобы все тело было одинаково способно ко всему, что может

вытекать из его природы и, следовательно, чтобы душа также была

способна к совокупному постижению многих вещей. Таким образом,

указанный строй жизни является всего более согласным и с нашими

началами и с общим обычаем. Поэтому, если и есть другие образы

жизни, то этот все-таки самый лучший, и его всячески должно

советовать, а яснее и подробнее говорить об этом нет нужды.

Теорема 46.

Живущий по руководству разума стремится, насколько

возможно, воздавать другому за его ненависть, гнев, презрение к

себе и т. д., напротив, любовью или великодушием.

Доказательство. Все аффекты ненависти дурны (по кор. 1 пред.

т.); а потому живущий по руководству разума будет стремиться,

насколько возможно, не волноваться аффектами ненависти (по т. 19)

и, следовательно (по т. 37), будет стремиться, чтобы и другой не

находился под этими аффектами. Но (по т. 43, ч. III) ненависть

увеличивается взаимной ненавистью и, наоборот, может быть

уничтожена любовью так, что перейдет в любовь (по т. 44, ч. III).

Поэтому живущий по руководству разума стремится воздавать

другому за его ненависть и т.д., наоборот, любовью, т.е.

великодушием (опр. которого см. в сх. т. 59, ч. III); что и требовалось

доказать.

Схолия. Кто желает отмщать за обиды ненавистью, тот ведет,

конечно, жалкую жизнь. Наоборот, кто старается покорить ненависть

любовью, тот ведет эту борьбу, конечно, радостно и спокойно; он

одинаково легко противо-

560

стоит как одному человеку, так и многим и всего менее нуждается в

помощи счастья. Кого он побеждает, тот уступает ему с

удовольствием и не с потерей сил, но с увеличением их. Все это с

такой ясностью следует из одних определений любви и разума, что

нет нужды доказывать сказанное в отдельности.

Теорема 47.

Аффекты надежды и страха сами по себе не могут быть

хороши.

Доказательство. Нет аффектов надежды и страха без

неудовольствия. Ибо страх (по 13 опр. аффектов) есть

неудовольствие, а надежда (см. объяснение 12 и 13 опр. афф.) не

существует без страха. И, следовательно (по т. 41), эти аффекты не

могут быть хороши сами по себе, но лишь постольку, поскольку они

могут ограничивать чрезмерное удовольствие (по т. 43); что и

требовалось доказать.

Схолия. К этому должно прибавить, что эти аффекты указывают

на недостаток познания и бессилие души; по этой же причине и

уверенность, отчаяние, радость и подавленность составляют

признаки духа бессильного. Ибо хотя уверенность и радость и

составляют аффекты удовольствия, однако они предполагают, что им

предшествовало неудовольствие, именно надежда и страх. Таким

образом, чем более мы будем стремиться жить по руководству

разума, тем более будем стремиться возможно менее зависеть от

надежды сделать себя свободными от страха, по мере возможности

управлять своей судьбой и направлять наши действия по

определенному совету разума.

Теорема 48.

Аффекты превозношения и презрения всегда дурны.

Доказательство. Эти аффекты (по 21 и 22 опр. аффектов)

противны разуму, а потому (по т. 26 и т. 27) — дурны; что и

требовалось доказать.

Теорема 49.

Превозношение легко делает превозносимого человека гордым.

561

Доказательство. Если мы увидим, что кто-либо вследствие любви

ставит нас выше, чем следует, мы (по сх. т. 41, ч. III) легко станем

гордиться, иными словами (по 30 опр. аффектов), подвергнемся

удовольствию и легко будем верить всему хорошему, что о себе

слышим (по т. 25, ч. III). А потому мы станем ставить себя

вследствие любви к самим себе выше, чем следует, т.е. (по 28

опр. аффектов) легко станем гордиться; что и требовалось доказать.

Теорема 50.

Сострадание в человеке, живущем по руководству разума, само

по себе дурно и бесполезно.

Доказательство. Сострадание (по 18 опр. аффектов) есть

неудовольствие и вследствие того (по т. 41) само по себе дурно.

Добро же, из него вытекающее и состоящее в том, что мы (по кор. 3

т. 27, ч. III) стремимся освободить человека, которого нам жалко, от

его несчастья, мы желаем делать по одному только предписанию

разума (по т. 37); и лишь по предписанию разума мы можем делать

что-либо, что мы знаем наверное за хорошее (по т. 27). А потому

сострадание в человеке, живущем по руководству разума, само по

себе дурно и бесполезно; что и требовалось доказать.

Королларий. Отсюда следует, что человек, живущий по

руководству разума, стремится, насколько возможно, не подвергаться

состраданию.

Схолия. Кто обладает правильным знанием того, что все вытекает

из необходимости божественной природы исовершается по вечным

законам и правилам природы, тот, конечно, не найдет ничего, что

было бы достойно ненависти, осмеяния или презрения, и не будет

никому сострадать; но, насколько дозволяет человеческая

добродетель, будет стремиться, как говорят, поступать хорошо и

получать удовольствие. К этому должно прибавить, что тот, кто легко

подвергается аффекту сострадания и трогается чужим несчастьем

или слезами, часто делает то, в чем после сам раскаивается, — как

вследствие того, что мы, находясь под влиянием аффекта, не делаем

ничего такого, что знаем наверное за хорошее, так и потому, что

легко поддаемся на ложные слезы. Я говорю это главным образом о

человеке, живущем по руководству разума. Ибо, кто

562

ни разумом, ни состраданием не склоняется к поданию помощи

другим, тот справедливо называется бесчеловечным, так как (по т. 27,

ч. III) он кажется непохожим на человека.

Теорема 51.

Благорасположение не противно разуму, но может быть

согласно с ним и возникать из него.

Доказательство. Благорасположение есть любовь к тому, кто

сделал добро другому (по 19 опр. аффектов). А потому оно может

относиться к душе, поскольку она называется активной (по т. 59,

ч. III), т.е. (по т. 3, ч. III) поскольку она познает; и следовательно, оно

согласно с разумом и т.д.; что и требовалось доказать.

Иначе. Кто живет но руководству разума, тот желает другому того

же добра, к которому сам стремится (по т. 37). Поэтому, когда он

видит, что кто-либо делает другому добро, то его стремление делать

добро находит себе поддержку, т.е. (по сх. т. 11, ч. III) он

подвергается удовольствию, и притом (по предположению)

сопровождаемому идеей о том, кто сделал другому добро, и потому

(по 19 опр. аффектов) он чувствует к нему расположение; что и

требовалось доказать.

Схолия. Негодование сообразно нашему определению его (см. 20

опр. аффектов) необходимо дурно (по т. 45). Но должно заметить, что

когда высшая власть из присущего ей желания сохранять мир

наказывает гражданина, нанесшего обиду другому, то я не говорю,

что она негодует на этого гражданина, так как она наказывает его не

из возбужденного ненавистью стремления погубить его, но движимая

уважением к общему благу.

Теорема 52.

Самодовольство может возникнуть вследствие разума, и только

то самодовольство, которое возникает вследствие разума, есть

самое высшее, какое только может быть.

Доказательство.

Самодовольство есть удовольствие,

возникающее вследствие того, что человек созерцает самого себя и

свою способность к действию (по 25 опр. аффектов). Но истинная

способность человека к действию, иначе добродетель, есть самый

разум (по т. 3, ч. III), который

563

человек (по т. 40 и 43, ч. III) созерцает ясно и отчетливо.

Следовательно, самодовольство возникает из разума. Далее, человек,

созерцая самого себя, воспринимает ясно и отчетливо или адекватно

только то, что вытекает из его способности к действию (по опр. 2,

ч. III), т.е. (по т. 3, ч. III) что вытекает из его способности к познанию.

А потому только из такого самосозерцания возникает самое высшее

самодовольство, какое только может быть; что и требовалось

доказать.

Схолия. Самодовольство, действительно, есть самое высшее, на

что только мы можем надеяться, ибо (как мы показали в т. 25) никто

не стремится сохранять свое бытие ради какой-либо цели. А так как

это самодовольство (по кор. т. 53, ч. III) от похвал все более и более

увеличивается и укрепляется и, наоборот (по кор. 1 т. 55, ч. III),

порицанием все более и более смущается, то отсюда понятно, почему

нас всего более привлекает слава и почему мы едва в состоянии

влачить жизнь в позоре.

Теорема 53.

Приниженность не есть добродетель, иными словами, она не

возникает из разума.

Доказательство. Приниженность (по 26 опр. аффектов) есть

неудовольствие, возникающее вследствие того, что человек созерцает

свое бессилие. А так как человек, поскольку он познает самого себя

через истинный разум, предполагается постигающим свою сущность,

т.е. (по т. 7, ч. III) свою способность, то если он, созерцая самого

себя, постигает свое бессилие в чем-нибудь, то это происходит не

потому, что он познает себя, но (как мы показали в т. 55, ч. III)

потому, что его способность к действию ограничивается. Так что,

предполагая, что человек представляет свое бессилие вследствие

того, что познает что-либо могущественнее самого себя, познанием

чего он определяет свою способность к действию, мы представляем

себе этим только то, что человек познает себя самого отчетливо (по

т. 26), а это увеличивает его способность к действию. Поэтому

приниженность или неудовольствие, возникающее из того, что

человек созерцает свое бессилие, возникает не из истинного

созерцания или разума и составляет не добродетель, а состояние

пассивное; что и требовалось доказать.

564

Теорема 54.

Раскаяние не составляет добродетели, иными словами, оно не

возникает из разума; но тот, кто раскаивается в каком-либо

поступке, вдвойне жалок или бессилен.

Доказательство. Первая часть этой теоремы доказывается так же,

как предыдущая. Вторая же явствует из простого определения этого

аффекта (см. 27 опр. аффектов). Ибо подобный человек сначала

дозволяет победить себя дурному желанию, а затем неудовольствию.

Схолия. Так как люди редко живут по руководству разума, то эти

два аффекта, именно приниженность и раскаяние, и кроме них

надежда и страх приносят более пользы, чем вреда; а потому если

уже приходится грешить, то лучше грешить в эту сторону. В самом

деле, если бы люди, бессильные духом, все одинаково были объяты

самомнением, то они не знали бы никакого стыда и не боялись бы

ничего, что могло бы подобно узам объединить и связать их друг с

другом. Чернь (толпа — vulgus) 18 страшна, если сама не боится.

Поэтому не удивительно, что пророки, которые заботились не о

частной пользе, а об общей, так настойчиво проповедовали

приниженность, раскаяние и благоговение. И действительно, люди,

подверженные этим аффектам, гораздо легче, чем другие, могут

прийти к тому, чтобы жить, наконец, по руководству разума, т.е.

сделаться свободными и наслаждаться жизнью блаженных.

Теорема 55.

Величайшее самомнение или самоунижение есть величайшее

незнание самого себя.

Доказательство. Это ясно из 28 и 29 опр. аффектов.

Теорема 56.

Величайшее самомнение или самоунижение указывает на

величайшее бессилие духа.

Доказательство. Первая основа добродетели есть (по кор. т. 22)

самосохранение и притом (по т. 24) самосохранение по руководству

разума. Таким образом, тот, кто не знает самого себя, не знает основы

всех добродетелей, а

565

следовательно, и их самих. Далее, действовать по добродетели (по

т. 24) есть не что иное, как действовать по руководству разума, и (по

т. 43, ч. II) действующий по добродетели необходимо должен знать,

что он действует по руководству разума. Таким образом, тот, кто

страдает величайшим незнанием самого себя, а следовательно (как

мы только что показали) — и всех добродетелей, всего менее

действует по добродетели, т.е. (как это ясно из опр. 8) в высшей

степени бессилен духом, а потому (по пред. т.) величайшее

самомнение или самоунижение указывает на величайшее бессилие

духа; что и требовалось доказать.

Королларий. Отсюда самым ясным образом следует, что люди,

объятые самомнением и самоуниженные, всего более подвержены

аффектам.

Схолия. Однако самоунижение может быть легче исправлено, чем

самомнение, так как последнее составляет аффект удовольствия,

первое же — неудовольствия, и потому (по т. 18) второе сильнее

первого.

Теорема 57.

Объятый самомнением любит присутствие прихлебателей или

льстецов, присутствие же людей прямых ненавидит.

Доказательство. Самомнение (по 28 и 6 опр. аффектов) есть

удовольствие, возникшее вследствие того, что человек ставит себя

выше чем следует, и такому мнению человек, объятый самомнением,

будет стремиться способствовать насколько возможно (см. сх. т. 13,

ч. III). Поэтому такие люди будут любить присутствие прихлебателей

или льстецов (их определения опущены, так как они слишком

известны), а присутствия людей прямых, которые знают им

настоящую цену, будут избегать; что и требовалось доказать.

Схолия. Было бы слишком долго перечислять здесь все зло,

возникающее из самомнения, ибо люди, объятые самомнением,

подвержены всем аффектам, но всего менее аффектам любви и

сочувствия. Но нельзя умолчать здесь о том, что мнящим о себе

называется также и тот, кто ставит других ниже, чем того требует

справедливость, а потому в этом смысле самомнение должно быть

определено

566

как удовольствие, возникшее вследствие ложного мнения, именно

вследствие того, что человек считает себя выше других.

Самоунижение же, противоположное такому самомнению, должно

было бы быть определено как неудовольствие, возникшее из ложного

мнения, именно из того, что человек уверен, будто он ниже других.

Признав это, мы легко поймем, что человек, объятый самомнением,

необходимо бывает завистлив (см. сх. т. 55, ч. III) и всего более

ненавидит тех, кого всего более хвалят за их добродетель; что его

ненависть к ним не легко победить любовью и благодеянием (см.

сх. т. 41, ч. III) и что он находит удовольствие только в присутствии

тех, которые льстят его бессильному духу и из глупого делают

безумным. Хотя самоунижение и противоположно самомнению,

однако самоуниженный весьма близок к объятому самомнением. Ибо

так как его неудовольствие возникает вследствие того, что он судит о

своем бессилии по способности или добродетели других, то его

неудовольствие, следовательно, ослабится, т.е. он будет чувствовать

удовольствие, если его воображение будет занято созерцанием чужих

недостатков; отсюда родилась известная пословица: «Несчастному

утешение иметь товарищей по несчастью». И, наоборот, он будет

чувствовать тем большее неудовольствие, чем более будет

чувствовать себя ниже других. Отсюда происходит то, что никто не

бывает так склонен к зависти, как люди самоуниженные, что они

стремятся подмечать поступки людей более для того, чтобы

злословить их, чем для того, чтобы исправлять, и, наконец, что они

хвалят только самоунижение и гордятся им, однако таким образом,

чтобы тем не менее казаться самоуниженными. И все это вытекает из

означенного аффекта с той же необходимостью, как из природы

треугольника следует, что три угла его равны двум прямым; и я уже

сказал, что я называю эти и подобные им аффекты дурными только в

рассуждении одной человеческой пользы. Но законы природы

обнимают собой общий естественный порядок, часть которого

составляет человек; это я заметил здесь мимоходом, чтобы кто-либо

не подумал, будто я хотел рассказывать здесь о пороках и нелепых

поступках людей, а не показывать природу и свойства вещей. Ибо,

как я сказал в предисловии к третьей части, я рассматриваю

человеческие аффекты и их свойства точно так же, как и прочие

естественные вещи. И, конечно, человеческие

567

аффекты показывают если не человеческое могущество и искусство,

то могущество и искусство природы не менее, чем многое другое, что

привлекает наше внимание и в созерцании чего мы находим

удовольствие.

Однако продолжаю излагать относительно аффектов то, что

приносит людям пользу и что причиняет им вред.

Теорема 58.

Гордость ( gloria) не противна разуму, но может возникать из

него.

Доказательство. Это ясно из 30 опр. аффектов и из определения

честного, которое смотри в сх. 1 т. 37 этой части.

Схолия. Гордость, называемая пустой, есть самодовольство,

находящее себе поддержку единственно в высоком мнении черни, и

когда последнее уничтожается, то уничтожается и самое

самодовольство, т.е. (по сх. т. 52) то высшее благо, которое каждый

любит. Отсюда происходит, что, кто гордится мнением черни, тот

ежедневно беспокоится, старается и хлопочет сохранить свою

репутацию. Чернь ведь изменчива и непостоянна, и потому если

репутации не поддерживать, то она скоро уничтожается. Мало того,

так как все стремятся стяжать себе одобрение толпы, то каждый

легко подрывает репутацию другого, а отсюда, так как дело идет о

том, что считается самым высшим благом, возрождается непомерное

желание каким бы то ни было образом подавить друг друга, и тот,

кто, наконец, выходит победителем, более гордится тем, что он

повредил другому, чем тем, что принес пользу себе. Поэтому-то такая

гордость или самодовольство на самом деле пусты, так как суть

ничто.

Какие замечания должно сделать о стыде, это легко можно

заключить из того, что мы сказали о сострадании и раскаянии. К

этому прибавлю только, что как сострадание, точно так же и стыд,