Избранные произведения. Том 2

ЧАСТЬ ВТОРАЯ
ЧЕЛОВЕК-ДА
1

Заремба посмотрел на Мальгина как-то по-особенному, с любопытством и сожалением, словно знал о нем нечто не укладывающееся в рамки общественного мнения о товарище.

— Ты еще не в курсе?…

Мальгин, только что вошедший в служебный модуль, с давних времен называемый кабинетом, не оглядываясь, сделал жест — заходи. Одет он был по обыкновению в голубую рубашку с черной искрой, черным воротником и черными обшлагами рукавов, в белые брюки и такие же туфли.

Заремба остановился на пороге,глядя на прямую развитую спину заведующего отделением нейропроблем, надежную спину уверенного в себе, уравновешенного и сильного человека. Повторил:

— Так ты еще не знаешь новость?

Мальгин сел за стол, включил автоматику, формирующую рабочую поверхность: из черной блестящей плоскости стола вылез «бутон» эмкана, линза селектора виома, информационный блок, сетчатый карандаш киб-секретаря. Наконец Мальгин поднял спокойный взгляд серых глаз, способных становиться прозрачными до ледяной твердости, искриться сдерживаемым, всегда запрятанным в глубине смехом или прятаться за бровью иронического прищура.

— Не бери меня на арапа, Иван. Ох и не люблю я твою манеру сообщать неприятные новости.

Заремба, не вынимая рук из карманов, прошел на середину уютного кабинета заведующего отделением.

— Час назад привезли Шаламова…

Глаза Мальгина сузились, похолодели, стали почти прозрачными.

— Не понял. Что значит привезли?

— Он очень плох, попал в какой-то переплет при аварийном курьерском посыле или, как у них говорят,- кенгуру. У него коматозное состояние, колониальный неврит…- Заремба замолчал,глядя, как «железный» Мальгин вдруг побледнел, вернее, побелел, так что губы его стали синими, под цвет оттенка рубашки. Длилось это несколько мгновений, заведующий тут же взял себя в руки, но цвет лица вернулся к нему не скоро.

— Где он?

— В первом боксе, у Стобецкого, над ним сейчас колдуют сам Готард и Билл-старший со всеми своими «вивисекторами». Таланов обещал собрать консилиум, искал тебя, но не нашел.

— Я был на корте, — машинально сказал Мальгин и стремительно вышел из кабинета, хотя мог бы связаться с клиническим отделением Готарда Стобецкого по селектору. — Кто его привез? — спросил он уже на ходу, вскакивая в коридоре в первую попавшуюся «улитку» институтского конформного лифта.

— Спасатели, кто же еще, — забубнил Заремба в спину. — Некто Жостов и двое врачей, одного я немного знаю по практике — Джума Хан, врач «Скорой».

«Улитка» вынырнула из коммуникационной шахты у двери с зеленой полосой под номером два, бесшумно свернула прозрачные перепонки выхода.

Бокс номер два был собственно нейроклиникой, и заведовал ею Готард Стобецкий, нейрофизиолог и врач с тридцатилетней практикой. Шел ему шестьдесят второй год, но выглядел он на тридцать пять: молодой, гладколицый, уверенный и обстоятельный до пунктуальности. Ошибался Стобецкий редко и, вероятно, поэтому не допускал мысли, что может быть не прав. Это его качество раздражало Мальгина, но в остальном они давно притерлись друг к другу и хорошо знали свои возможности, сильные и слабые стороны, хотя это не мешало им вести деловые и неделовые споры и отстаивать свою точку зрения. Но не до вражды.

Пространство клиники было функционально и эстетически организовано таким образом, что любая палата — а их было около трех десятков — имела прямой лонж-выход в операционный и процедурный комплексы, и выглядело это ячеистыми янтарными выступами, напоминавшими обнаженные светящиеся пчелиные соты, которые упирались в причудливо изогнутые палевые «бутоны» реанимакамер. Дежурный терминал управления операционной прятался в хрустально-белом «бутоне», сквозь стенки которого были видны врачи за двумя развернутыми пси-вириалами стационарного диагностера и медицинского информ-банка.

Стобецкий,заметив заведующего первым отделением, жестом попросил соседа освободить кресло. Мальгин, кивком поздоровавшись со всеми и пожав Готарду руку, сел.Виом напротив показывал внутренности реанимакамеры с телом Шаламова. В правой верхней четверти оперативного фронта изображения загорались и гасли строки бланк-сообщений, а чуть ниже- данные медицинского анализа.

— Нечто странное, — отрывисто бросил Стобецкий. — У него парадоксальный статус абсанса, резко нарушена нейроцитоархитектоника мозга: таламус сплющен и загнан в нейтропиль, оба полушария срослись в одно целое, промежуточный мозг проник в средний,сетчатое образование исчезло, мозжечок увеличился в объеме в два раза… ну и так далее. Никогда не видел ничего подобного!…

Левая нижняя часть виома отразила голографический разрез мозга пострадавшего. Алая стрелка показала узлы нарушений и переродившиеся участки коры.

— Кроме того, ПНС (превертебральное нервное сплетение), у него расположено прямо над тазом, а не на границе брюшной полости, — добавил заметно волнующийся Билл-старший, заместитель Стобецкого,приступивший к работе всего три дня назад. — Такое впечатление, будто оно «сползло». А мозолистое тело увеличилось и соединило полушария!

— По данным коллег,- Стобецкий кивнул в сторону группы мужчин в фирменных голубовато-зеленых комби- такие носили все врачи «Скорой помощи» и спасательной службы,- его организм большую часть времени отказывается регулировать деятельность внутренних органов.

— Что значит «большую часть времени»?

Один из гостей, рослый, черноволосый, загорелый до цвета красной меди, с хищным носом и черными цепкими глазами, придвинулся ближе.

— Это значит,что иногда этот парень вдруг сам выкарабкивается из беспамятства и организм начинает ему подчиняться. Не надолго, на три-четыре минуты, но и это удивительно, ведь, по сути, он фрустрирован.

— Простите, с кем имею честь?

— Джума Хан, — представился черноволосый, и Мальгин понял, что его загар — нормальный, естественный цвет кожи.

— Нейрэктомию делали?- спросил Стобецкий,манипулируя секторами диагностера.

— Конечно, данные в персонбанке.У него прогрессирующая гетероплоидия. И при всем том парень умудряется всплывать из преисподней и разговаривать как вполне нормальный, почти здоровый человек! Очень сильная личность.

— Учтите, он, ко всему, еще и слеп,- невпопад вмешался Заремба, дыша в затылок Мальгину.

— Где Таланов?

— На связи с индийским филиалом, через пару минут явится.

Виом вдруг подернулся рябью, стершей все надписи. Приглушенно прозвенел колокол внимания. На мигающем огнями «кактусе» вириала зажглись голубые и зеленые огни отмены контактного контроля.

— Он просыпается, — быстро сказал Джума Хан. — Зафиксируйте параметры в момент «всплывания», это важно.

— Пациент в сознании, — четко доложил инк-координатор клиники.

Виом прояснился.

Лицо Шаламова с открытыми глазами было повернуто к людям (видеокамерам, конечно), так что создавалось впечатление, будто он их видит, хотя спасатель был слеп.

— Джума,- позвал он.

В группе, обступившей Мальгина и Стобецкого, произошло общее движение.

— Я здесь,Даниил,- с небольшим опозданием ответил Джума Хан,покосившись на Мальгина.

— Где я?

— В Москве, в Институте нейрохирургии.

Шаламов помолчал: в зале повисла хрупкая тишина. Было видно, что держится спасатель с большим трудом, колоссальным напряжением воли — по лицу его поползли капли пота.

— Клим, ты тоже здесь?

— Да, — каменно-твердо ответил Мальгин, шевельнув желваками.

Шаламов усмехнулся не мигая. Заремба невольно поежился.

— Тогда я могу быть спокоен. Не давай никому меня резать, Клим, меня нельзя резать. Даже тебе. Понял? Даже тебе!… Ты понял? — настойчиво повторил спасатель.

— Да, — ответил Мальгин.

Шаламов еще несколько мгновений с улыбкой, кривой, понимающе-иронической, сожалеющей, странной, смотрел (не видя!) на замерших врачей, потом расслабился и откинул голову, глаза его закрылись.

— Потеря пульса, — отозвался инк.- Активирую ВРС, дыхание, нейропинг, блокирую выделение избыточных доз вазопрессина, окситомицина.

— Дьявольщина! — произнес Стобецкий. — Это же невозможно!

— Что именно? — сухо спросил Мальгин с чувством, близким к растерянности, глядя на тело друга, опутанное шлангами и проводами. Шаламов всегда был похож на дерзкого и удачливого пирата, по-мужски красивого, склонного к риску, решительного и упрямого, настолько уверенного в себе, в своей неуязвимости, что трудно было представить, будто с ним может произойти какое-либо несчастье. Во всяком случае, Мальгин знал его давно и никогда не думал, что Шаламов, олицетворяющий по натуре тип джеклондоновского героя, вдруг окажется в положении смертельно больного…

— Каким образом он приходит в себя, не имея возможности управлять физиологией? Это же нонсенс!

— Мы назвали такие моменты «пароксизмами жизни» или «парадоксальным сознанием», — сказал Джума Хан; Мальгину нравилось, как держится молодой врач спасателей, спокойно, уверенно и раскованно. — Кстати, во время «пароксизмов жизни» у него почти все основные функции приходят в норму.

Заремба легонько толкнул Мальгина в спину.

— Главный…

Толпа врачей расступилась, пропуская Богдана Таланова, директора Института нейрохирургии, всегда озабоченного, нахмуренного, с морщинистым сухим лицом; глубокие поперечные морщины на лбу главного врача говорили о его возрасте больше, чем седые виски.

— Ваше мнение, Клим? — Голос у директора был низкий, почти бас, но мягкий, не оглушающий.

— Я только что узнал об этом, — сдержанно ответил Мальгин. — Мне нужно знать, помимо медицинской диагностики, как все произошло, где, по какой причине, то есть получить всю доступную информацию.

— Можем дать только приблизительную реконструкцию происшествия, — сказал один из спасателей чуть в нос; это и был Прохор Жостов, руководитель сектора, в котором работал Шаламов. — Дело в том, что мы обнаружили Даниила в последний момент, когда он уже не дышал, да и координатор его шлюпа был кристаллически мертв. Никто, по сути, не знает, что произошло, а маатане не хотят сообщать подробности.

— При чем тут маатане?

— О случившемся мы узнали от них, точнее, от маатанина, которого спас Шаламов. Это все, что известно достоверно. В системе, где мы нашли спасателя, — кстати, это в высшей степени интересная система, так называемая Горловина «серой дыры», — на искусственной планете, имеющей форму куба, остался маатанский космолет, но он тоже пуст. По всему видно, что шлюп Даниила в состоянии «струны» пересек «струну» чужого корабля, но о подробностях аварии расспросить некого.

— Появятся новые сведения — сообщите, пожалуйста.

— Непременно.

— У него есть близкие? Родственники?- спросил Таланов.

— Отец, мать, жена,- ответил Джума Хан.

— Они знают?

— Отец и мать знают, жена еще нет, она… беременна.

Мальгин медленно повернулся к говорившему.

— Что?… Что вы сказали?

— Она беременна, — невозмутимо повторил Джума Хан. — Мы считаем, что в сложившейся ситуации до родов ее нельзя волновать этим сообщением.

«Когда же роды?» — хотел спросить Мальгин, но сдержался.

Таланов сел на его место, придвинул к темени выросший из мигающего огнями «кактуса» пси-вириала на гибком усике «одуванчик» эмкана и погрузился в мысленные переговоры с координатором. Через две минуты отодвинул эмкан, помассировал висок ладонью.

— Готард, продолжайте анализационное сканирование и структурное интегрирование показаний. Завтра соберем консилиум. Клим, доклад сделаете вы, не забудьте главное: выводы и рекомендации консилиума принимаются к неукоснительному исполнению, и ошибки должны быть исключены. Такого случая я не помню в практике,и вряд ли подобные зафиксированы историей медицины, но все-таки покопайтесь в планетарном БМД и банках СПАС-службы.

Мальгин молча кивнул.

Весь день он находился под впечатлением встречи с Шаламовым и страшного диагноза его состояния. Память вопреки воле снова и снова прокручивала события давно минувших дней: детство, юность, совместные игры, увлечения, ссоры, первые серьезные шаги в жизни и наконец, встречи с Купавой. До института. После. Признание… Да, тогда он казался старше, значимее и увереннее Шаламова благодаря своей природной сдержанности и спокойствию. Даниил слишком разбрасывался, хватался за тысячу дел, с легкостью бросая переставшие его интересовать,а Мальгин шел одной тропой к намеченной цели, и Купава пошла за ним. Четыре года, конечно, не прошли как один день, и все же они жили, не ощущая власти времени, но потом Шаламов вернулся из очередной звездной экспедиции повзрослевший, переживший смерть товарищей, научившийся ценить сказанное им самим слово и ответный взгляд друга… нет, они встречались втроем и раньше.Купава любила Шаламова, как она говорила, — за общительность, распахнутость души и склонность к юмору, но кто же знал, что это чувство внезапно усилится многократно и вырвется на свободу, ломая рамки сложившихся отношений, паритет дружбы и устоявшихся взглядов на смысл жизни?! Кто? Только не Мальгин. И ему пришлось пережить самый тяжелый день в своей жизни, когда Купава сказала ему, что уходит к Шаламову! День, когда был разрушен замок его привычных представлений о женской любви и мужской дружбе, и ночь, когда он сквозь боль и муку нахлынувшего одиночества вдруг понял, насколько ошибался в себе!…

Шаламов пришел на следующее утро, волнуясь, сказал всего несколько слов:

— Я ничего не знал. Она пришла час назад. Ты, наверное, догадывался, что я ее люблю, но я бы никогда сам… она пришла и… — Шаламов беспомощно пожал плечами и криво улыбнулся; Мальгин впервые увидел в глазах друга растерянность. — Если считаешь меня подлецом — прощай.

Мальгин покачал головой. Ему было плохо, очень плохо, однако он недаром считался сильным и выдержанным человеком.

«Все правильно, — подумал он почти бесстрастно, загнав свою боль глубоко в сердце. — Она сделала все правильно. Я бы тоже никогда не понял, что все кончилось, а если бы и понял, то не поверил. Редко кто способен признаться в собственном эгоизме добровольно…» Однако вслух он сказал другое:

— Дан, если вы с Купавой не будете возражать, я приду к вам в гости. Позже. А сейчас я хочу побыть один.

Он сдержал свое слово… через два месяца, когда почти полностью преодолел последствия самоанализа, тоскливую тягу к голосу Купавы и желание сделать операцию на собственной памяти. И еще дважды приходил к ним в гости, хотя Купава всегда почему-то пугалась его приходов, и вот спустя еще полгода Шаламова привозят спасатели…

«Господи, — снова подумал Мальгин со страхом, — она беременна! И вполне вероятно, «виновен» в этом именно я!… Хотя какое это имеет теперь значение? Главное, она ничего не знает о Дане. Что же случится, когда ей сообщат о положении мужа?…»

Вошел Заремба, как всегда- руки в карманах.

— Предлагаю путешествие в ближайший водоем — искупаться.

До Мальгина не сразу дошел смысл сказанного.

— Тебе что, делать нечего?

Заремба опешил; Мальгина всегда забавляло, как Иван, который был на девять лет моложе его, вел себя со всеми запанибрата, покровительственно, и всегда совершенно искренне поражался, когда его ставили на место. Но характер у молодого нейрохирурга был незлобивый, покладистый, общительный, просто он так был воспитан, без критического отношения к себе, сам обижался часто и быстро, но так же быстро остывал.

— Будешь ждать, пока Готард подготовит анализ?

— А ты предлагаешь докладывать на консилиуме ему?

— Нет, но времени-то еще воз и маленькая тележка.

Мальгин потерял интерес к разговору и снова уткнулся в стол, по черной панели которого ползли последние сводки медицинских новостей из всех районов земного шара, отобранные для него киб-секретарем. За день лицо заведующего отделением осунулось и заострилось.

Заремба потоптался у стола, повздыхал.

— Ты меня включишь в бригаду лечащих?

Мальгин с трудом вернулся из глубин памяти.

— Я хотел бы попасть в ПР-группу.

Клим наконец выключил информпрограмму, вскинул на нейрохирурга затуманенные глаза.

— Надеюсь, у тебя есть основания?

— Ну, я думаю… считаю, что я… хороший специалист, врач…

Мальгин вздохнул.

— Ты же знаешь, что этого недостаточно, Иван. Ответственность за лечение таких пациентов, как Шаламов, требует полной отдачи, колоссального опыта и знаний.

— Что я, по-твоему, не лечил никого? — насупился Заремба. — А кто оперировал Кадовски? Кто поставил правильный диагноз Ламбергу?

— Ты. — Мальгин снова вздохнул. — Но ты пока умудряешься брать на себя больше, чем можешь унести. К тому же Таланов уже назначил бригаду операционников.

— И кто в нее вошел?

— Готард, я и… как его, врач-спасатель Джума Хан. Трое.

— Мне этот индеец не показался опытным. — Заремба покривил губы. — К тому же трое в группе — мало. Могу заменить индейца.

— Он афганец.

— Какая разница? Значит, не берешь?

Мальгин тронул сенсор вызова, отрицательно качнул головой.

— Ты даже не представляешь, какой это трудный случай. Не знаю, как Готард и Джума, но я… я просто боюсь давать прогнозы.

«Знал бы ты, что я испытываю,- с тоской подумал он.- Умирает человек, который был моим другом, не подозревая, что мы давно враги! Умирает исключительно коммуникабельный человек, которого все любили и всегда ждали. Умирает тот, кто, не дрогнув, пожертвовал собой, спасая маатанина, совершенно чужое разумное существо, не способное на ответное благородство. И наконец, умирает тот, к кому ушла жена, превыше всего в жизни ставящая честность отношений, какой бы ни была цена… Что будет, если Даниил умрет? Вернется ли она? И что будет, если он все-таки выживет?…»

Над «глазом» виома развернулся объем изображения с головой Стобецкого.

— Давайте поработаем вместе, — сказал Мальгин. — Мне некуда деться.

— Успеешь поработать, — недовольно проговорил Готард. — Через пару часов я дам предварительный вывод.

— И все же я подключусь в параллель. Извините, Готард, но у меня есть свои резоны. Этот человек… мой злейший друг.

Стобецкий пожевал губами, хмурясь, нехотя кивнул. Потом не удержался от ехидной тирады:

— Боишься, что на стадии прогноза не учту какую-нибудь мелочь? Стобецкий еще не ошибался в анализе.

— Я знаю. — Мальгин остался бесстрастным. — Но решать судьбу этого парня буду, наверное, я.

Виом погас, Стобецкий выключил интерком.

— Индюк, — сказал Заремба простодушно. — Клим, вспомни обо мне, я не подведу. Желаю удачи.

Мальгин остался один. Минут десять он сидел в том же положении, боролся с воспоминаниями и, победив, дал задание киб-секретарю связаться со спасательной службой и собрать все материалы о работе Шаламова. После этого спустился в клинику Стобецкого, где автоматы реанимакамеры, насколько это возможно, поддерживали оптимальную среду для одного пациента, Даниила Шаламова, мастера-спасателя тридцати двух лет от роду, верного своим принципам всегда и везде, даже в ситуации, когда выбор один — жизнь своя за жизнь чужую…

Стобецкий не сказал ни слова, когда Мальгин сел рядом и вывел на второй эмкан параллельный выход диагностера. До глубокой ночи они работали в полной тишине, связанные оперативным полем компьютера, а когда закончили формирование отчета, долго сидели за светящимся «кактусом» вириала и смотрели на неподвижное тело Шаламова, погруженные каждый в свои мысли и чувства. Их рабочие отношения можно было бы выразить двумя словами: унисон диссонансов. Но это, в общем-то, парадоксальное словосочетание точно определяло способности каждого видеть границы принципиальной оценки событий. Стобецкий ушел раньше, буркнув «спокойной ночи». Мальгин вернулся в кабинет, еще раз перечитал собственные выводы, зафиксированные памятью машины — в институте ее все называли Гиппократом, — и в третьем часу ночи покинул институт. Думал он, к собственному отвращению, только об одном: у Купавы будет ребенок…

На консилиуме присутствовали едва ли не все крупнейшие специалисты с приставкой «нейро» в области изучения и лечения человеческого мозга и нервной системы: нейропсихологи и физиологи, хирурги и химики, кибернетики и лингвисты, психологи и генетики, в том числе и доктор неврологии Каминский, возглавлявший Европейский центр индивидуальной психотерапии.

Данные анализа состояния Шаламова произвели на каждого из них разное впечатление, но в одном их мнения совпали: случай был уникальным. Мозг пациента переродился почти на пятьдесят процентов и продолжал изменяться, хотя процесс этот и замедлился после медикаментозного вмешательства врачей спасательной службы. Начали играть особую роль интрамуральные нейроны, замурованные в стенках сосудов, их объем увеличился, а структура изменилась, теперь они объединились в автономную сеть, образовав специфический нейропиль — «скелет» новой нервной системы, почти не зависящей от головного и спинного мозга.

За сутки, истекшие с момента доставки Шаламова в институт, он дважды приходил в себя, звал Джуму Хана или Мальгина, просил ничего не сообщать Купаве, настойчиво требовал не пичкать его нейролептиками и обойтись без хирургического вмешательства в его организм. Каждый раз после этих кратких сеансов полного сознания у него останавливалось сердце и наступала клиническая смерть, но ухищрениями медиков, вооруженных тысячелетними знаниями методов и накопленным опытом медицины, опирающихся на умные машины и точнейшую аппаратуру, Шаламов снова возвращался к жизни, вернее, полужизни, большую часть времени проводя в глубоком беспамятстве. Он был явно неоперабелен, о чем прямо заявил Стобецкий, но Мальгин, как, впрочем, и сам Готард, и Таланов, и многие другие, не видел иного выхода: Шаламова надо было срочно оперировать, он мог умереть в любую минуту.

— Ну, хорошо, операция необходима, — согласился Каминский, чем-то напоминавший Мальгину дремлющего седого льва. — Но ведь сам пациент от нее отказывается. Не нарушаем ли мы норм врачебной этики? К тому же поле хирургического вмешательства настолько велико, что едва ли с операцией справится один человек. Вот вы, например, справитесь? — Каминский посмотрел на Стобецкого.

Готард нахмурился, пожевал губы и вдруг, к удивлению Мальгина — тот ожидал другого, отрицательно качнул головой.

— Я, наверное, нет, а вот он справится. — Кивок на Мальгина. — Клим — лучший нейрохирург Системы, нейреконструктор высшей квалификации…

— Оставьте славословие, Готард,- негромко перебил коллегу Мальгин. — Бронислав прав, оперировать придется сразу два десятка пораженных участков, но не это главное. Операция ничего не даст, если мы не сможем стереть чужую информацию в мозгу больного. Именно она формирует те структурные и нейрохимические изменения мозга и тела Шаламова на уровне неосознанной психики, подсознания, которые превращают его в… — Мальгин запнулся, — в нечеловека. Но вы не учитываете фактор времени. У нас его нет. Дальше будет еще хуже, процесс перерождения продолжается, и скоро мы упремся в тупик, из которого всего два выхода: смерть пациента или полная фрустрация личности, что для него в принципе одно и то же.

— Вы берете на себя ответственность за исход операции? Придется сделать не одну, а целую сотню тончайших операций одновременно.

Мальгин поднял на Каминского твердый взгляд, мельком отметив жест Зарембы, означавший: «Не дрейфь».

— Да, — сказал он и вспомнил шепот Купавы: «Тебя все называют человеком-да. Ты всегда так уверен в себе? В своей судьбе? В правильности выбора цели?» — «Да», — ответил он в тот день…

— Но, повторяю, до нейрооперации необходима операция по очистке мозга больного от «шлаков» чужеродной информации. Это самое трудное и опасное в данном случае. Подобную операцию проводили всего один раз за всю историю медицины: около тридцати лет назад мой предшественник Наумов оперировал двух космонавтов, попавших под информационно-лучевой удар над Юпитером.

— Ему было труднее, — проворчал Стобецкий. — В те времена еще не было машин типа Умник или Гиппократ.

Мальгин промолчал.

— Но насколько я понял, вы не знаете всех запасов криптогнозы,- сказал Каминский.- К тому же она может быть перемешана с жизненно важной наследственной и приобретенной информацией.Как вы отделите «зерна от плевел»?

В демонстрационном зале, где проходил консилиум, повисла тишина.

— Есть только один способ, — нарушил ее Мальгин, посмотрев на задумавшегося Таланова.- Прямой пси-контакт. Необходимо замкнуть мозг больного на мозг врача.

— Но это же колоссальный риск!

— Да, риск, — согласился Таланов, — прежде всего риск шокового исхода и глубокой психотравмы хирурга, но я не уверен, что нет другого выхода. Давайте подумаем вместе, может быть, выход найдется. Предлагаю укомплектовать группу профессионального лечебного риска пятью врачами. У кого другое мнение? Прошу назвать кандидатуры.

— Разрешите слово? — встал Заремба. — Мне кажется, мы кое-что упускаем из виду.

Мальгин, приготовившийся к тому, что Иван станет предлагать в группу себя, с интересом посмотрел на молодого хирурга.

— Конкретней, пожалуйста, — сказал Таланов с обычной своей ироничной вежливостью.

— Шаламов работал с маатанской техникой в состоянии гипермнезии и впитал почти весь запас информации их корабельного компьютера, поэтому прежде, чем заняться лечением больного, необходимо узнать все о маатанах: их биологию, физиологию, биохимию и так далее. Только тогда мы быстрее поймем процессы, идущие в организме Шаламова, и сможем определить пределы хирургического и психофармакологического вмешательства.

«А молодец Иван, голова у него варит», — подумал Мальгин с некоторым удивлением; сам он упустил из виду эту особенность случившегося.

— Идея хорошая, — сказал Таланов, — хотя мы об этом не забывали. Но как ее осуществить практически? Насколько я осведомлен, контакт с нами маатане отвергли. Вообще удивительно, что этот травмированный маатанин, которого спас Шаламов, внезапно проникся благодарностью к нему и решил сообщить нам координаты места катастрофы.

Заремба сунул было руки в карманы, но, посмотрев на Мальгина, вытянул их обратно.

— Это можно объяснить, — сказал он со снисходительной небрежностью. — Шаламов сработал обратную связь с маатанским компьютером, а тот мог иметь такую же с маатанином. Вот «черному человеку» и передалась часть эмоциональной и психогностической информации спасателя.

В зале снова воцарилась тишина.

«Недооценивал я Ивана, — подумал Мальгин с невольным сожалением. — Из него может получиться отличный врач. Главное, он умеет думать».

Таланов кашлянул в кулак, в глазах его отразилось уважение.

— А вот об этом я не подумал. Спасибо за идею, она интересна и ценна. Правда, я все равно не вижу, каким образом можно получить сведения о физиологии маатан.

— Да очень просто!Разве у нас в УАСС нет отдела разведки или безопасности? Пограничников наконец? Пусть поработают!

На лицах присутствующих в зале мелькнули улыбки. Горячность молодого нейрохирурга и его манера поведения импонировали многим.

— Это как раз очень непросто, — негромко сказал Джума Хан. — Как вы себе сие представляете?

— Элементарно: выкрасть маатанина, обследовать и вернуть… извинившись.

Последняя фраза Зарембы снова развеселила присутствующих, но ненадолго. Предстояло принять решение, определяющее дальнейшую судьбу больного.

Спустя полчаса группа риска была создана. В нее вошли четверо мужчин: Мальгин, Стобецкий, Джума Хан, а также Бронислав Каминский, и женщина, один из крупнейших нейрохимиков Земли — Карой Чокой. Консилиум закончил работу, и теперь предстояло выработать стратегию и тактику лечения Шаламова, поставившего в тупик странной своей болезнью лучших специалистов Земли в области изучения человеческого мозга и нервной системы человека.

Заремба хотел было навязать Мальгину свое общество, но Клим отверг эти попытки двумя словами: «встретимся завтра» — и сбежал из института, наугад ткнув иглой задатчика в схему выходов метро. Вышел он на второй станции метро Ио, спутника Сатурна, над прозрачным куполом которой нависала пухлая пятнисто-полосатая стена гигантской планеты, перечеркнутая узкой полоской кольца, видимого с ребра.

«А может быть, поступить по совету Зарембы? — подумал Мальгин, глядя на заметное глазу движение пятен на боку Сатурна.- Выкрасть «черного человека», предварительно подготовив исследовательский комплекс на базе больших Умников академии, и за два-три часа «распотрошить» его по всем параметрам. Потом извиниться и, бия себя в грудь коленом, вернуть обратно…»

Из-за горба планеты брызнуло расплавленным золотом солнце. Мальгин не отвернулся, только сожмурился.

«Нет, не имеем мы права действовать подобным образом, по-пиратски. Пусть «черные люди» высокомерны, эгоистичны и равнодушны к нам, но это никому из людей не дает моральных преимуществ. Этика контакта живых с живыми складывалась веками, от контактов с братьями нашими меньшими — животными — до контактов людей с людьми. Мы пережили все: войны и геноцид, расизм и оголтелый шовинизм, примитивный социализм, фашизм и псевдокоммунизм и ворох других производных «измов», пока не научились уважать чужое мнение и чужие желания. Шаламов не прикидывал размеров личной выгоды от спасения «черного человека», он просто его спасал… как тот дурак, который не знал, что задача неразрешима, и потому решил ее…

Ах, Данька, Данька, кто знал, что ты станешь моим пациентом! Человек устроен таким образом, что считает себя бессмертным до тех пор, пока не встретится со смертью лицом к лицу, а ты был сверхоптимистом и вряд ли задумывался над тем, что смертен, как и все. В какую же историю ты влип, мой злейший друг! И меня тянешь за собой в пропасть… потому что никогда не задумывался о последствиях своих поступков. Я даже не уверен, думал ли ты о Купаве, когда спасал этого каменно-металлического монстра… хотя эгоистом тебя никто назвать не вправе, даже я. Просто ты такой, какой есть, — ничего показного, фальшивого, хитрого, весь на ладони. А главное, ты всегда был искренне уверен, причем не в меру общепринятых норм, что предать тебя никто не может, тем более друзья. Надо же таким уродиться?! А подумал ли ты о том, каково сейчас мне? Имею ли я право на ошибку, зная о твоем святом неведении и не менее святой уверенности в моем профессионализме, в том, что я вытяну тебя из преисподней?…»

В глубинах атмосферы Сатурна мигнула алая звезда — луч лазер-связи какого-то исследовательского автомата. Мальгин опомнился и шагнул обратно в камеру метро, не обращая внимания на удивленные взгляды работников станции. Через двадцать минут он был дома.

Принял душ, переоделся, выпил бокал испли и вдруг бессознательно набрал телекс Купавы, заблокировав обратную связь.

Виом развернулся почти сразу. Перед Мальгиным возник вид до боли знакомой гостиной Шаламова, а напротив стояла Купава в халатике и с недоумением смотрела на Мальгина, и, хотя видеть его она не могла, Клим невольно сделал шаг в сторону, глотая ставшую горькой слюну.

— Слушаю вас, — нараспев сказала Купава с рязанским выговором, откидывая пушистую прядь волос со щеки. — Включите обратку, я вас не вижу.

Мальгин молчал, сжав кулаки так, что ногти впились в ладонь. Он увидел округлившийся живот, изменивший фигуру женщины, ее осторожные движения, и в голову ударило волной пронзительной тоски и отчаяния. Купава любила Шаламова и еще ничего не знала о случившемся.

— Кто звонит? — повторила Купава, и вдруг выражение ее лица изменилось. — Клим?… Ведь это ты, Клим, я знаю. Включи обратку, я хочу посмотреть на тебя. Почему ты не звонишь?

Мальгин с трудом проглотил ком в горле и выключил виом связи.

Уснул он только под утро, на рассвете.