Избранные произведения. Том 2

7

Такси несло его над засыпающим городом, как хрустальную вазу, осторожно, быстро и плавно.И мысли у Мальгина были такие же плавные, невесомые, не затрагивающие эмоциональных центров:о спорте- забросил тренировки и вышел из формы; о библиотеке- давно не брал в руки книгу, не «дышал запахом истории», переживая приступы ностальгии по прошлому; о работе — проблемы остались, а решать их придется другим, если он согласится на пост директора; вспыхивали на миг и другие мысли, но, не разбудив активность сознания, гасли, не оставляя следа…

После того как Мальгин сообщил Ромашину на Таймыре о том, что видел Шаламова, Игнат оперативно организовал поиск скрывающегося спасателя, но тот как в воду канул, хотя полуостров был перекрыт буквально за несколько минут по всем направлениям. Задержали два куттера местных служб и пинасс лесничего, но куттер Шаламова исчез, словно растворился в воздухе.

Мальгин участвовал в поиске пассивно: сидел в драккаре рядом с Ромашиным, пока машина пахала ночное небо над Таймыром, координируя работу тревожных групп — десантных обойм. Поиск закончился ничем, Ромашин остался таким же невозмутимым, как и Лондон, и не стал выяснять, видел ли Мальгин Шаламова на самом деле или ему это только показалось.

Высадили хирурга в Норильске недалеко от метро, во втором часу ночи по местному времени и в десятом — по московскому. Клим сел в такси, направляясь домой в состоянии глубокой прострации. Гзаронваль увез Купаву с дочкой в «рай» с только ему известными координатами, и после первых негативных реакций — гнева, растерянности, ревнивого удивления и отчаяния — Мальгин вдруг подумал, что исчезновение Купавы может оказаться лучшим выходом из создавшегося положения. Шаламов тоже не знает, где она, а значит, договориться с ним, когда он один, проще, чем если бы он был с Купавой. И Клим расслабился…

Пинасс мягко опустился на крышу дома, откинул прозрачный колпак, мигнул глазом, ожидая команды. Клим очнулся, и вдруг ему остро захотелось увидеть Карой. Не раздумывая, он назвал киб-водителю такси обратный маршрут, к метро, и, пока летел над Смоленском, вспоминал, где живет Карой Чокой.

Ровно в восемь вечера метро выбросило его в Братиславе, на берег Дуная, а такси за десять минут доставило в пригородную зону, застроенную коттеджами, владельцы которых имели высокий индекс социальной значимости.

Коттедж Карой стоял в липовой роще: двухэтажный «финн», среднеевропейский вариант, с сауной, открытой верандой, эллингом для флайта и коралем для верховой езды. На белом пятачке для гостевых машин стоял голубой неф, а на веранде в компании Карой Мальгин увидел Джуму Хана.

Настроение резко упало, возбуждение схлынуло, но поворачивать назад было уже поздно, его заметили. Не выдавая своих чувств, Мальгин выпрыгнул из пинасса, не забыв отослать такси, и по густой траве прошел к веранде, издали помахав рукой в ответ на жест зоркого Хана.

Карой была удивлена так же, как и Джума, Мальгин перехватил ее взгляд, брошенный на врача СПАС-центра, и понял, что его здесь не ждали.

— Какими судьбами? — Хан встал навстречу, протягивая коричневую сильную руку. Одет он был в ослепительно белую рубашку, обтягивающую торс с рельефными мышцами, и белые брюки. Карой в белой блузке свободного покроя и белых шортах была похожа на него, как сестра-близнец.

Клим встретил пытливый взгляд бывшего хирурга «Скорой помощи» и сумел ответить на него открытым взглядом уверенного в себе человека; он уже взял себя в руки.

— Летел мимо, дай, думаю, загляну.

Хан засмеялся, сжимая ладонь Клима в полную силу. Мальгин ответил. Борьба, незаметная со стороны, длилась полминуты и закончилась ничьей.

— Садитесь, мастер. — Карой пододвинула плетеное кресло.

Джума опустился в кресло рядом с ней, пряча в глазах вызов и грусть. Он понял все еще до того, как понял сам Мальгин.

— Хочешь угадаю, откуда ты «летел мимо»? С Таймыра.

Мальгин усмехнулся, ткнул пальцем себя в грудь.

— По кокосу? Ты прав, я только что с Таймыра.

— Не только по кокосу — амбре.

— А-а… возможно. — Мальгин вспомнил незнакомый тревожащий запах газо-пылевого фонтана, бьющего из орилоунского метро. — Я к нему уже привык и не ощущаю.

— О чем речь, джентльмены? — вставила наконец слово недоумевающая Карой.

Джума покосился на ее ноги, потом, прищурясь, глянул на Мальгина.

— Но Таймыр лежит несколько в стороне от Европы, насколько я разбираюсь в географии.

Клим не успел ответить, Карой встала:

— Джентльмены, я переоденусь, и мы погуляем.

Вошла в дом. На веранде установилась тишина. Двое мужчин смотрели друг на друга, оценивая причины присутствия каждого в обществе Карой. Клим вспомнил стихи Велимира Хлебникова:

Вечер. Тени.

Сени. Лени.

Мы сидели, вечер пья.

В каждом глазе бег оленя.

В каждом взоре лет копья…

«Лет копья» Джумы был холоден и грустен, однако ни злобы, ни ненависти он с собой не нес.

Вечерние тени уже затуманили даль, заштриховали детали пейзажа и превратили близкий лес в таинственное обиталище троллей и гномов. В воздухе разлился аромат вечерних цветов, дурманящий и пряный. Вечер был полон ожидания, только у каждого из сидящих на веранде причины ожидания были разными. Мальгин думал о том, что шкура у него стала как у носорога, толстая, шершавая и непробиваемая, потому что почти никаких угрызений совести он не ощущал. Первое чувство неловкости прошло, и хотя он мог в любой момент подняться и уйти, помня удивление в глазах Карой и не боясь показаться смешным, но все же что-то удерживало его на месте: не то желание объясниться, не то упрямство пополам с любопытством: чем все это закончится?

А ведь раньше я покраснел бы и ушел, сославшись на дела, и долго бы мучился потом, пытаясь выглядеть человеком, не ведающим сомнений, подумал Клим, невольно развеселившись. Хан заметил в нем эту перемену, улыбнулся в ответ:

— Хочешь, угадаю, о чем ты подумал?

— Стоит ли? Мы уже убедились, что мыслим одинаково. Я могу прямо и откровенно сказать, что привело меня сюда.

— Стоит ли? — в том же тоне ответил Джума. — Что бы тебя ни привело в этот дом, дружище, я не вправе требовать от тебя отчета. Единственное, о чем хочу предупредить: я буду бороться за нее. До конца. Я многое понял в последнее время, кстати, не без твоей помощи, и взял на вооружение твою формулу: с потерями не согласен.

— И уже есть результаты?

— Поэтому-то я здесь.

— И я тоже.

На веранду внезапно выскочил громадный пушистый, с рыжими полосами по черному кот. Зыркнул на Мальгина прозрачно-бирюзовыми глазами и подошел к Джуме, потерся о ногу.

— Привет, зверь, — сказал Хан, почесав кота за ухом.

— Хорошо! — невольно восхитился Мальгин. — Оцелот? Или каракал?

— Ни то, ни другое.

— Манул?

— Нет, селективная модификация, хотя яйцеклетка от каракала.

— Вид у него довольно устрашающий.

— Хищник без всяких скидок, вовсю охотится за птицами на лугу, за мышами и леммингами, но ластится как ни в чем не бывало. Мне иногда кажется, что он понимает все, о чем мы говорим.

Кот обнюхал ноги Мальгина и ткнулся носом ему в бок с такой силой, что едва не опрокинул вместе со стулом. Мальгин с удовольствием погрузил пальцы в шерсть на загривке животного. Кот еще раз толкнул его, словно стараясь вывести из равновесия, зевнул, показывая розовую пасть.

— Гаргантюа, отстань! — На веранде появилась Карой, одетая в индейский костюм для верховой езды: джинсы с бахромой, куртка и мягкие мокасины. Костюм этот давно вышел из моды, хотя время от времени и появлялся на ней, и Карой выглядела в нем великолепно. Умную женщину всегда можно узнать по ее непокорности модному стандарту, подумал Мальгин, любуясь фигурой женщины, она носит лишь то, что ей идет.

Кот с достоинством уклонился от руки хирурга, потерся о ногу хозяйки и удалился в дом походкой баловня судьбы.

— Итак, джентльмены, прошу составить мне компанию. — Карой поглядела на мужчин с легким вызовом. — Лошади ждут.

Ни слова не говоря, оба встали. Женщина засмеялась и сбежала по ступенькам на газон.

Мальгину досталась караковая кобыла-трехлетка с великолепной сбруей, сделанной, очевидно, кустарем-профессионалом. Хан выбрал серую в яблоках, а Карой легко вскочила в седло ахалтекинца, потянувшегося к ней мягкими губами; было видно, что лошади ее знают и любят.

Умело подтянув подпругу, проверив уздечку и не обращая внимания на взгляды Карой и Джумы, Мальгин одним махом оказался в седле и первым выехал за ворота кораля.

— А вы, оказывается, мастер не только в нейрохирургии, — догнав его, с уважением сказала Карой, окидывая Клима взглядом, в котором сквозь удивление загорелся интерес, и пустила коня вскачь.

Пройдя бешеным аллюром с десяток километров по лугам и перелескам, обгоняя друг друга, дурачась и смеясь, разгоряченные и опьяненные скачкой, они повернули назад, когда уже окончательно стемнело. К дому подъехали в половине одиннадцатого вечера, с удовольствием искупались в бассейне, брызгаясь и топя друг друга, как дети, сбросив груз тревог и забот дня, и снова расположились на освещенной веранде вокруг накрытого стола с напитками, бутербродами и горячим кофе.

За ужином ни разу не обмолвились и словом, только переглядывались, и этот разговор взглядами был красноречивее слов. Мальгин уже понял, что имеет такие же права на присутствие в доме, как и Джума, ну, может быть, чуть меньшие, но уходить не торопился, хотел убедиться в своих выводах и выяснить, что означает мерцающее в глазах Карой обещание и к кому оно обращено.

Джума выпил свой кофе первым, отодвинулся вместе с креслом, мельком посмотрел на часы.

— Пока вы пьете, я расскажу одну притчу о вечности. «Видишь за рекой гору? — сказал индийский мудрец. — Она состоит из чистого алмаза. Раз в тысячу лет на ее вершину прилетает ворон и точит клюв. Когда им будет источена вся гора, это и будет секунда вечности».

Наступило молчание. Мальгин промокнул губы и отодвинулся от стола тоже, Карой изогнула бровь.

— Я не поняла, Джу. Многозначительные заявления тебе не идут, поясни, что ты хотел сказать.

Хан рассмеялся с некоторой долей неискренности и встал.

— Это же очень просто, не так ли, мастер?

Карой перевела взгляд на Мальгина.

— Вы что, сговорились?

Мальгин кивнул.

— Конечно, сговорились. Хотя я тоже не врубился, как сказал бы мой друг Даниил.

С упоминанием имени Шаламова Хан перестал улыбаться и внутренне подобрался. Все понимая, держался он отлично, но Мальгину не нужен был переводчик с языка тоски и боли, он сам хорошо говорил на этом языке. Накатила волна отвращения к себе и желания бежать куда глаза глядят, чтобы не видеть вопроса в глазах Джумы и любопытства в глазах Карой; она все понимала не хуже мужчин.

— Кажется, я понял, — пробормотал Мальгин, всплывая из колодца самоанализа. — Никому из нас не суждено прожить даже секунду вечности, и поэтому важно оставить след, по которому потомки будут судить о нас… нет?

— Не потомки, — покачал головой Хан, принявший какое-то решение. — Современники. Знаете что, ребята, мне надо идти, важная встреча, а я пунктуален. Хотите, я на прощание вам кое-что сыграю? — Не дожидаясь ответа, Джума вошел в дом, и переглянувшиеся Карой и Клим вынуждены были последовать за ним.

В гостиной, обставленной в стиле «персидская сказка», к изумлению Мальгина, стоял музыкальный синтезатор «Терпсихора», которым пользовались все знаменитые вокально-инструментальные ансамбли и достать который было практически невозможно, так он был популярен. Странно, что такой стоит у Карой, подумал Мальгин, на нем могут работать только виртуозы…

Джума сел за панель синтезатора, привычно натянул эмкан и нацепил на запястья браслеты биосъемов. Замер на мгновение… и заиграл.

Мальгин ощупью нашел кресло, сел, вслушиваясь в каскады звуков сначала с недоверием, потом завороженно, затаив дыхание. Перед ним возникали видения бешеных горных рек, грохочущих водопадов, моря в шторм, смерчей в океане и на суше; они сменялись бездонными каньонами, мрачными пропастями, извергающими вулканические бомбы кратерами, озерами плюющейся огнем лавы, цунами, снежными лавинами и селями, придвинулось вплотную солнце с протуберанцами, показались взрывающиеся звезды, галактики, квазары; запылала Вселенная!… Но постепенно бурные земные и космические катаклизмы стали стихать, пока не остались перед глазами прозрачное окошко родника и тонкий ручеек, исчезающий в траве… Мальгин очнулся, потрясенный до глубины души.

— Колдовство! — хрипло выговорил он, не в силах сказать больше ни слова.

Хан, сгорбившись, посидел за синтезатором несколько мгновений, сорвал эмкан, встал и, улыбнувшись своей обычной, всепонимающей, чуть ироничной улыбкой, как ни в чем не бывало сказал:

— До связи, ценители.

Ушел, не взглянув на Карой. В комнате повисла неловкая пауза. Мальгин подумал: похоже, первый раунд он выиграл без боя. И, собравшись с силами, нарушил тишину первым:

— Я не знал, что он еще и музыкант экстра-класса…

— Не преувеличивайте, мастер, — тихо ответила задумчивая Карой. — Такое играется редко, лишь когда что-нибудь сгорает: вера, надежда или… — Она зябко передернула плечами. — Зачем ты пришел ко мне?

— Не знаю, — помедлив, признался Мальгин. — За тобой, наверное.

— Ты считаешь, что имеешь право?…

Клим поморщился.

— Извини, что перебиваю, но я ничего не считаю и выяснять отношения не хочу. Мне нужно было увидеть тебя — я увидел, вот и все… — Мальгин наткнулся на взгляд женщины и не договорил. — Впрочем, — сказал через силу, — вру. Я, кажется, люблю тебя…

Глаза Карой вспыхнули, засияли, хотя в них остались плавать хрупкие льдинки вопроса и сомнения.

— А как же Купава?

Мальгин, не ожидавший такого вопроса, замер, потом встал и пошел к двери. Карой догнала его у выхода на веранду, обняла сзади, прижалась к спине.

— Прости, мастер, я не хотела обидеть. Теперь ты понимаешь, как на меня действуют подобные вопросы? Мы квиты… Но я… еще ничего не решила… Ты же знаешь, с тобой немногим по дороге. Не обижайся, ладно? Ты, наверно, думаешь, что я бесстыжая? Играю с обоими ради удовольствия?

— Нет, — глухо сказал Мальгин. Он устал и хотел теперь только одного — спать.

Карой прижалась к нему тесней, Клим не сразу расслышал ее голос, она читала стихи:

Исполненный греха, без разума и воли,

Непрочен и тщеславен человек.

Куда ни погляди — одни утраты, боли

Ему терзают плоть и душу целый век.

Едва уйдут одни — на смену им иные,

Все в мире для него страдания сплошные:

Его друзья, враги, любимые, родные…

Потом добавила тихо:

— Особенно друзья и любимые… Ты не пожалеешь о том,что сказал мне сегодня?

Мальгин повернулся, и его ослепил влажно-фарфоровый блеск ее зубов между полуоткрытыми, ждущими губами.

— Нет, — каменно сказал он, целуя Карой. На поцелуй она не ответила…

Домой Мальгин добрался на «автопилоте», в полубреду-полусне. Сил хватило только на то, чтобы снять кокос и доплестись до кровати.

Ему снился Джума Хан, читающий с надрывом стихи поэта восемнадцатого века Василия Тредиаковского:

Люблю, драгая,

Тя, сам весь тая…

Потом Клим блуждал в каменных лабиринтах орилоунского метро, и слышался ему дивной красоты голос, чем-то смутно знакомый, заставляющий плакать злыми слезами бессилия и тоски…

Проснулся он рано утром от какой-то важной мысли. Полежал немного, пытаясь разлепить веки, и вспомнил сон. Дурман тревоги накатил и отозвался в теле спазмом желудка, заныли натертые от вчерашней скачки боками и спиной лошади места; в последний раз он садился на коня почти год назад, хорошо, что отец вовремя научил его не только сидеть в седле, но и сносно ездить…

Мальгин окончательно проснулся, прошлепал босиком по ворсу пола в гостиную и набрал код аппарата отца. Виом сработал на шестом сигнале.

— Извини, па, — пробормотал хирург. — Разбудил?

Отец запахнул на груди халат с изображением рязанского Кремля, посмотрел на часы: пять утра.

— В самый аккурат. Что-нибудь стряслось?

— Ты не знаешь, где Купава?

Мальгин-старший пригладил седой вихор на затылке.

— Меня уже спрашивали об этом твои коллеги… как там их, безопасники? Так ты их называешь?

— Ромашин? И что ты ответил?

— А я почем знаю? Она мне уже не невестка.

Клим помял лицо ладонями. Отец смотрел на него, хмурясь.

— Не хотел говорить, но коль уж ты сам позвонил… у меня, по-моему, был Даниил.

— Да что ты говоришь?! Когда? Где он?

— Я не совсем уверен, что это был он… во всяком случае, физиономия у него другая, но манера поведения… Он представился безопасником из ромашинского отдела, а я потом вспомнил, что ты говорил, будто Ромашин ушел… вот и заработало сомнение.

— Понятно. — Голос сел, и Мальгин откашлялся. — Ты ему ничего не сказал?

— Что я мог ему сказать? Я не знаю, где твоя… его Купава. Тебе-то она зачем понадобилась?

— Извини, па, я потом еще позвоню. — Клим протянул руку, собираясь выключить виом. Отец сделал жест: подожди.

— Может быть, это? В прошлом году ты вместе с ней и Данькой отдыхал где-то на Сахалине…

— На Симушире! — Сердце отозвалось падением и взлетом. Мальгин вспомнил, что долину Шаншири на Симушире Купава называла «раем». Вот, значит, куда рвался Гзаронваль!

— Спасибо, па! — Мальгин поднял руку в прощальном жесте, образовав кольцо из пальцев, и побежал одеваться. Через несколько минут он уже мчался в такси к метро над еще спящим городом, обгоняя редкие утренние машины, не замечая, что за ним в отдалении следует белый куттер с номером сто.