Избранные сочинения в 2 томах. Том 2

Глава 3. НИКТО ИЗ ХИМИКОВ НЕ СЛЫШАЛ О «ЛИДАРИТЕ»

Жизненный опыт у Багрецова невелик, но, постоянно общаясь с настоящими творческими людьми, он мог категорически утверждать, что это люди изумительной душевной чистоты. Ведь он жил с ними рядом, бок о бок. Однако он наблюдал и другое, не раз убеждался на опыте, что в науке невероятно трудно отличить созидателей от потребителей. Последние очень ловко маскируются. Попробуй раскуси их.

Итак, в институт, где работал Багрецов, пришла бумага из некой организации, которая пышно именовалась НИИСТП (Научно-исследовательский институт строительно-технических проблем). Багрецову было приказано составить список телеметрических приборов для передачи на расстояние примерно таких показателей, как влажность, температура, механические деформации — всего, что требуется строителям.

Багрецов составил список, взял приборы и на другой же день отправился «в распоряжение начальника ОКБ НИИСТП товарища Васильева А. П.». Единственно, что знал Вадим, — стройка находилась где-то в Западной Сибири, вдали от крупных населенных пунктов — в неизвестных Вадиму местах.

Встреча с Васильевым не так уж волновала Багрецова. Начальник особого конструкторского бюро и он же руководитель строительства. Наверное, опытный администратор, погрязший в хозяйственных заботах.

Но как бы удивился Вадим, познакомившись с «опытным администратором» Васильевым и увидев его за столом в своем кабинете.

Васильев приходил на работу очень рано, когда его никто не мог беспокоить. Это время отдавалось самому главному. Тут формулы, колонки цифр, беглые рисунки, эскизы, собранные в толстой пронумерованной и прошнурованной книге, сухо именуемой «технический дневник». Прежде чем сесть за письменный стол, он долго, как хирург, мыл руки, вытирая их, придирчиво осматривал каждый палец — не осталось ли чернильных пятен — и лишь тогда брался за перо. Работал он с увлечением. Васильеву немногим больше пятидесяти, а он торопится, боится, что не успеет выложить все свои идеи, экспериментально доказать их плодотворность и все это передать людям.

Но вот когда ему, инженеру-механику по образованию, предложили руководить конструкторским бюро в институте, где решались проблемы строительства и где властвовали представители «чистой науки» — физики, химики, которые потом вынуждены были объединиться под флагом «физико-химической механики», то на первых порах он растерялся. Новая наука с огромной будущностью. Совсем недавно ее создали советские и зарубежные ученые. Как он сможет объединить у себя в конструкторском бюро, которому приданы лаборатории и физиков, и химиков, и механиков, интересы ученых всех этих специальностей? Прошел месяц, и Васильев понял, что в лабораториях его КБ далеко не все жаждут такого сотрудничества, а потому и работа идет ни шатко ни валко.

С самого первого дня, как только Васильев переступил порог института, его стали считать несусветным чудаком. Но не потому, что, скажем, он оказался рассеянным, как принято думать об ученых, или встряхивал пробирку, говоря при этом: «Видите, что-то черненькое там белеется?» Не искал он и свою палку, висевшую на руке. У нового начальника были иные странности. Знакомясь с сотрудниками, он вызывал их поочередно в кабинет. Приходит к нему в назначенный час молодой диссертант. Васильев говорит, что просмотрел все его отчеты, диссертацию, и тут же с места в карьер советует оставить научную работу. «Таланта, — говорит, — у-вас нет. Не мучайте себя и нас. Пока не поздно, займитесь полезным делом».

К новому начальнику многие молодые ученые стали относиться с уважением. Действительно — талант, и заслуг у него в прошлом достаточно. Но находились и другие. «При чем тут наука? Если ты инженер, то сиди на заводе, занимайся массовой продукцией. А здесь научный институт. Ученый выбирает себе тему и чаще всего работает над ней всю жизнь. Он однолюб, изучает тему до тонкости, пока не будет ее знать лучше всех. Только такой ученый, не заглядывая в справочник, может ответить, к примеру, какова звукопроводность пенобетона такой-то марки при минусовых температурах. А вы говорите «Васильев!» Что он может?» Перед войной Васильев конструировал танки, потом подводную установку для разведки нефти, наконец, пришел в строительный институт разрабатывать технологию массового производства домов. Все это были звенья одной и той же цепи.

В институт строительно-технических проблем Васильев попал не случайно. По существу, его направили туда как автора ценного и весьма оригинального изобретения, которое было необходимо срочно реализовать. Сборные дома, крупноблочное строительство, дома из новых материалов, в том числе из пластмассы, — все казалось пройденным этапом в сравнении с новизной Васильевского изобретения.

К сожалению, дома, построенные по его принципу, должны обойтись довольно дорого — так же, как из пластика, потому что в состав быстротвердеющей массы, из которой делается дом, входит так называемый «лидарит» — синтетический материал, созданный двумя авторами, Литовцевым и Дарковым.

Доктор химических наук Литовцев руководил лабораторией, где разрабатывались некоторые синтетические материалы, необходимые для строительной промышленности. Эта лаборатория, где работал инженер Дарков, была несколько на отшибе от института, считалась «отдельной» и подчинялась только руководству института. — Будучи с Васильевым почти на равных правах, доктор химических наук не скрывал своего пренебрежения к инженеру-механику, который-де, ничего не понимая в химии, ставит невыполнимые технические условия. И летучесть, оказывается, у «лидарита» большая, и вязкость не та, и, главное, стоимость велика.

И сейчас пришлось милейшему Валентину Игнатьевичу прилететь к черту на кулички. Мало ли что!

Васильев сидел в своем кабинете — крохотной комнатушке сборного домика — и, неприязненно посматривая на гостя, задавал себе один и тот же вопрос: зачем Литовцев летел в такую даль?

Не снимая пальто, Валентин Игнатьевич развалился на диванчике и, поглаживая лысину с темным венчиком волос, благодушно рокотал:

— Ну и грязища, я вам скажу… Пока ехал с аэродрома, думал, богу душу отдам. Трясет, мотает по ухабам, колдобинам. Но что поделаешь! Как говорили латиняне, «салюс публика — супрема лекс». То есть «общее благо — высший закон». Мой молодой соавтор товарищ Дарков изволили заболеть, вот и пришлось потрясти свои старые кости.

— Как спали? — спросил Васильев. — Устроились сносно?

Валентин Игнатьевич вытянул из рукавов жесткие манжеты с золотыми запонками, проверил, крепко ли они держатся, усмехнулся:

— Великолепно! Почти как в гостинице районного масштаба. Но, как говорится, «пер аспера ад астра». Через тернии к звездам.

Васильев поежился от холода и застегнул пуговицу на воротнике своей рабочей куртки.

— До звезд нам пока еще далеко. Задержались с монтажом, оборудованием. А зима уже на пороге.

— В этом ваша главная беда, Александр Петрович, — укоризненно проворковал Литовцев. — Масштабы не те выбираете. Ну зачем вам понадобилось строить здесь? Я, конечно, понимаю: патриотический подъем, освоение Сибири, целина, то, другое, третье. Но ведь мы с вами не комсомольцы. С нас и спрос другой. Силенки надо поберечь на более серьезные дела.

— Опытные и дальновидные люди, которых я глубоко уважаю, утвердили проект строительства.

— А кто его проектировал? — не без ехидства спросил Литовцев. — Кто настаивал, что надо строить примерно в этих местах? Проект вы обосновали убедительно. Для скоростного строительства материалов здесь нет, привозить их дорого. Климат, как говорится, резко континентальный, что важно для массовой проверки лидаритовых домов… Короче говоря, все это звучит веско. Но, дорогой Александр Петрович, первого успеха мы с вами уже достигли. Лидаритовый домик полгода находится в эксплуатации. Никаких нареканий нет. Почему вы не откликнулись на разумное предложение наших хозяйственников построить дачный поселок из лидарита для сотрудников института?

— Подождут. Здесь, где действительно рождается будущее, поселки нужнее.

Валентин Игнатьевич иронически поднял густые брови, похожие на черных гусениц.

— Страшнейший утилитаризм. А я-то считал, что будущее рождается в научных институтах. Разве мы с вами не на потомков работаем?

Ссылка на потомков не понравилась Васильеву. Он резко двинул стулом.

— Боюсь, что вы несколько ограничиваете понятие «потомки».

Литовцев не понял намека, откинул в сторону тяжелую палку и продолжал делиться своими мыслями:

— Вы изволили упомянуть, Александр Петрович, насчет ограниченности некоторых понятий. Вот и вас упрекают в том, что вы сознательно ограничиваете возможности вашего метода. Я, например, беседовал кое с кем из ученого совета, — он оглянулся на дверь. — Не буду конкретизировать, Александр Петрович. Оказывается, многим не нравится ваша нарочитая приземленность. Дома-то у вас одноэтажные.

— Простите, Валентин Игнатьевич, — холодно произнес Васильев. — Вы не были на заседании совета, а потому повторили абсолютно неподходящее к данному случаю слово «нарочитость». Это давний спор, и мои позиции были подкреплены экономическими, техническими, эстетическими и всякими другими соображениями. У нас огромные пространства: степи, тундра, пустыни. Да и в других местах, где раскинулись колхозные и совхозные поля, люди хотят жить в хороших и — ближе к земле — удобных домах. Им не нужны высотные здания.

Литовцев снисходительно улыбнулся:

— Конечно, — «вдвойне дает, кто дает скоро», — гласит латинская мудрость. Но мы, ученые, должны все предвидеть. Пройдет десяток лет — и советскую деревню уже не будут удовлетворять ваши низкорослые домишки.

— Почему?

— Почему? Неужели, Александр Петрович, вы не понимаете? — Валентин Игнатьевич уже начал сердиться. — Потребности возрастают! Скоро мы будем строить города в космосе. Население планеты к двухтысячному году увеличится до семи миллиардов. Где столько людей можно разместить? А что делаете вы? Не знал я, сколь прозаическую роль вы уготовили нашему лидариту. Разработали великолепную идею и сами наступаете ей на горло. Ведь из лидарита можно строить величественные сооружения.

— Всему свое время. Сейчас я хочу построить только один маленький поселок. А потом и целый город.

— Одноэтажный?

— Вот именно. Кроме зданий общественного назначения. Город-сад, где много зелени, солнца. Несмотря на развитие техники, люди мечтают быть ближе к природе.

— Ну и что же? — Валентин Игнатьевич скорчил презрительную гримасу. — Въедут в ваши домишки новоселы, и хозяйки будут поносить начальника строительства Васильева за то, что нет чердака для сушки белья и в спальне не устанавливается бабушкин комод. Надо же знать их «модус вивенди» — образ жизни. Поймите, дорогой мой, что все это преходяще. Уже никто не вспоминает, что когда-то строился Волго-Дон, Куйбышевская, Братская и другие гидростанции, что были первые целинники. Наука, а не дела остаются в вечности. Подумайте о будущем поколении ученых. Что скажут они, если в наших трудах не найдут ни величественных перспектив, ни путей, по которым можно двигаться вперед?

— Найдут, — уверенно сказал Васильев. — Над этим работают тысячи ученых. А новое поколение, и не только ученых, но и все наши потомки, на которых вы ссылаетесь, будут благодарны нам за то, что мы позаботились о них. Нам с вами многое дано… Иной раз размахнешься — такая фантастика в голову лезет, что прямо дух захватывает. Берешь карандаш, считаешь, чертишь… Потом опомнишься — ведь не это сегодня самое главное. Собираешь бумажки и прячешь в самый дальний ящик. Даже на ключ запрешь, чтоб соблазна не было. Придет время — займусь.

Литовцев ласково погладил свою лысину, вздохнул.

— В вас говорит инженер, Александр Петрович. А вы попробуйте мыслить абстрактно, не примешивая сюда грубо утилитарную цель. Прошу извинения за пример из личной практики. Как был создан лидарит, тот самый пористый и легкий материал, образец которого вы сейчас изволите вертеть в руках? Известен и газобетон, и пенобетон, и пенопласты. Но в то время, когда я работал над «космической броней»…

— Я что-то слыхал об этом, — перебил его Васильев.

— Да, о ней много писали, — небрежно подтвердил Литовцев. — Но это изобретение было несколько преждевременным… Так вот, именно тогда я поставил перед собой чисто теоретическую задачу создать совершенно новый синтетический материал, который бы обладал свойствами, отличными от всех известных пенопластов и прочих материалов. Я не знал, на что он будет пригоден, и только мой дорогой друг Дарков, ознакомившись с вашими техническими условиями, нашел ему применение. А мне, как ученому, совершенно безразлично, куда он пойдет — на строительство ваших домишек или на вокзал в космосе.

Васильев понимал, что все это — поза, за которой скрывается беспокойство изобретателя лидарита.

Встретившись несколько раз с другим соавтором лидарита, Васильев убедился, что, несмотря на «теоретические предпосылки» Литовцева, все же Дарков является основным автором нового материала. Именно Дарков провел всю экспериментальную работу, создал технологию изготовления массы и мог, как достойный представитель физико-химической механики, консультировать опыты Васильева. Но консультантом оказался Валентин Игнатьевич — просто химик; ранее занимался пластмассами, но потом отстал, разленился, и овладение новыми, смежными отраслями науки ему казалось вовсе не обязательным. В технологии лидарита он смыслил очень мало, однако инженеру-механику Васильеву и такой специалист казался «богом». Ведь Литовцев все-таки разбирается в химических соединениях, знает, как действует та или иная добавка на прочность, вязкость, стойкость и прочие качества строительного материала.

— Сегодня мы произведем пробную заливку формы, — сказал Васильев и, передавая Литовцеву тетрадь с записями результатов последних экспериментов, спросил: — Вам это знакомо?

— Дарков мне ежедневно докладывал, — уклончиво ответил Литовцев и, снимая пальто, вздохнул. — Ну что ж, Александр Петрович, как говорят французы, «вернемся к своим баранам». Вас интересовала температура массы?

— Нет, Валентин Игнатьевич. Я хотел посоветоваться с вами, нельзя ли снизить давление.

Глубокомысленно нахмурившись, Литовцев вынул из кармана складную вешалку, повесил на нее добротное, кирпичного цвета пальто, застегнул на все пуговицы и, поискав на стене крючок, укоризненно покачал головой:

— Да, это не Европа. А что, если иностранцы нагрянут? Вам же краснеть придется, Александр Петрович.

— Мне не до шуток, Валентин Игнатьевич, — нетерпеливо проговорил Васильев. — Я хотел бы снизить давление, потому что боюсь вчерашней истории. Неважное начало.

Походив по комнате, Литовцев наконец повесил пальто на оконную ручку, стряхнул с него несуществующие песчинки и покровительственно улыбнулся Васильеву:

— Пора привыкать, Александр Петрович. В нашей жизни неприятностей хватает. А давление снижать не советую, потом на прочности скажется.

В дверь постучали, и сразу же на пороге появилась Надя Колокольчикова.

Протягивая на ладони словно облитую стеклом, мертвую птицу, Надя сказала с укоризной:

— Вот что у вас получается, Александр Петрович! И вам ее не жалко?

Васильев молча поднялся из-за стола, взял птичку и поднес ее близко к лицу, будто сквозь прозрачную твердую корку хотел согреть ее своим дыханием.

— Весь сад такой же мертвый, — услышал он незнакомый голос, повернулся и у двери увидел высокого курчавого парня.

У ног его стоял обшарпанный, видавший виды чемодан с остатками бумажных наклеек. Васильев догадался, что это приехал вызванный из Москвы инженер по телеметрическим приборам.

— Багрецов, — представился тот, назвал институт, откуда приехал, и замолчал, видимо ожидая, что же скажут о «мертвом саде».

Васильев поздоровался и опять стал рассматривать птицу. Ее сжатые коготки, раскрытый клюв, слипшиеся перышки. Вадим смотрел на него неприязненно. Как он подробно изучает ее! Наверное, холодный, черствый человек. Можно подумать, что сейчас он решает, нельзя ли таким образом сохранять дичь. Ничего на лице не написано.

— Быстро схватывает, — наконец произнес Васильев, передавая птицу Литовцеву. — Так почему же, Валентин Игнатьевич, это не всегда у нас получается? Не взять ли другие пропорции?

— Попробуйте, Александр Петрович, — сказал Валентин Игнатьевич, подбрасывая на руке мертвого щегленка. — Я ведь не технолог, но мои теоретические предпосылки, подкрепленные экспериментальными данными лаборатории, говорят, что это оптимальный вариант. Конечно, если есть сомнения…

Вероятно для того, чтобы замять неприятный разговор, тем более в присутствии посторонних, Васильев сделал неопределенный жест рукой и обратился к Наде:

— Я вас понимаю. Мне тоже жалко и сад и все другое, — он взглядом указал на щегленка. — Но случилась авария. Неизвестно почему лопнула трубка.

— С жидким стеклом? — спросил Багрецов.

Васильев посмотрел на него виновато:

— Если бы так. Горячей водой из шланга смыли бы еще ночью. А эта штука проклятая, — он вытянул, как карту из колоды, из лежащей на столе стопки лидаритовых пластин одну, самую прозрачную. — Не растворяется. Загубили мы сад, загубили. Что я теперь старику скажу?

Ни Багрецову, ни Наде ничего не было известно о неудачах Васильева. Что же касается Литовцева, то ему непонятны были сложные переживания начальника экспериментального строительства. А Васильев одну из неудач принял к сердцу особенно болезненно. В степи выбирали место для будущего поселка, натолкнулись на небольшой хуторок. Ветхая избенка и чудесный маленький сад. Этим «поместьем» владел старик пенсионер, бывший чабан. Когда старик узнал, что здесь будет строиться совхоз, попросил взять и его сад. Пусть сад будет первым в поселке. Васильев согласился, место для строительства оказалось подходящим. Избенку можно разобрать, а бывшему чабану дать квартиру в новом доме.

В саду был вырыт небольшой колодец. В нем находился коленчатый прозрачный патрубок для контроля текущей по подземной трубе летучей жидкости, что служила растворителем лидарита и заставляла новый синтетический материал быстро твердеть на воздухе. В патрубок был вставлен манометр, показания которого передавались на пульт управления.

Вся система работала нормально, но вот сегодня ночью Васильева разбудил глухой взрыв. Лопнул пластмассовый патрубок. Могучая струя ударила в крышку колодца, выбросилась вверх, послышался свист, как в нефтяной скважине, затем шум дождя. Крупные капли забарабанили по листве. Пока поняли, в чем дело, пока добежали до крана, чтобы перекрыть фонтан, тонны лидаритовой жидкости обрушились на деревья и кусты…

Быстро испаряясь, жидкость эта оседала на нижней поверхности листвы, на стволах, на ветках.

Уцелели лишь две сосны: туда не дошли едкие пары. Эти пары вызывали кашель, глаза слезились, люди могли работать только в специальных защитных масках.

Этот химический состав был пока еще очень дорог, сложен в производстве, лишь один завод взял на себя смелость изготовить несколько тонн реактива для лидарита. И тут такая авария. Хорошо, что хоть немного осталось для первых опытов. А то что бы делать? Вряд ли завод скоро доставит еще хоть одну цистерну.

После сегодняшней ночи этот проклятый летучий реактив, уничтоживший сад, стал особенно ненавистен Васильеву. Но как он сумел разорвать наипрочнейший пластмассовый патрубок? Ведь стенки патрубка проверялись на заводе под давлением, в несколько раз превышающим нормальное. Не мог же завод прислать сюда бракованную деталь. Надо вызвать представителя завода, пусть исследует причины разрыва.

— А что я старику скажу? — будто это было самым главным, произнес вслух Васильев и, заметив удивление в глазах Багрецова и Нади, спохватился: — Впрочем, вы же еще ничего не знаете. Идемте, я покажу, что делать.

Он предупредительно открыл перед ними дверь, затем, обратившись к Литовцеву, спросил:

— А вы, Валентин Игнатьевич, не желаете высказать свои соображения?

— Нет, Александр Петрович. Это все детали. С вашего разрешения, я подумаю об основном. Кстати, уже назначена комиссия для расследования причины аварии?

— Я думаю пока обойтись экспертизой.

Литовцев снял с вешалки пальто и, многозначительно помолчав, равнодушно сказал:

— «Ад либитум». То есть как угодно, Александр Петрович. Вам виднее.