Избранные сочинения в 2 томах. Том 2

Глава 14. «ЧЕРТЕЖ МЕЧТЫ»

Через несколько дней после беседы с Васильевым, когда у него руки опускались из-за неудач, когда масса Даркова никак не хотела твердеть, снова пришла целая делегация из совхоза. Пришли члены комсомольской бригады. Пусть о них расскажет Багрецов. Он молод, экспансивен, весь устремлен в будущее, и ему близки мечты сверстников.

На этот раз в технический дневник Багрецова прорвались и кое-какие эмоциональные мотивы, к технике отношения не имеющие. Вот как он описывает прием молодежной делегации начальником строительства Васильевым А. П., которого автор дневника чаще всего обозначает инициалами.

10 октября, 2 часа ночи. Сегодняшние испытания ничем не отличались от вчерашних. Разбрызгивание массы Даркова на любую поверхность — металлическую, деревянную, бетонную, кирпичную или просто на грунт — дает хорошие результаты: по прочности, стойкости и другим показателям не уступает лучшим маркам бетона. Так утверждает А. П. и даже само «лидаритовое светило» В. И. (Литовцев, конечно). Но до сих пор никто из них, вкупе с Е. В. Пузыревой (кажется, я о ней в своих записках не упоминал) и «близнецами», никак не может понять, почему в стройкомбайне эта масса ведет себя, как самая вульгарная известка, и никак не хочет держаться ни на потолке, ни на стенках будущего дома. Смотришь на экраны Надиных телеконтролеров, и сердце кровью обливается. Рушится дом прямо у тебя на глазах.

И вот сегодня вечером в нашем «конференц-зале», так мы в шутку называем комнату, куда сейчас из-за холодов перенесли пульт управления стройкомбайном, началось вроде как производственное совещание, «летучка», «планерка», по-всякому можно называть. Присутствовали все, от кого хоть в какой-то мере зависели успехи и неуспехи испытаний. Вел совещание А. П. Блистал терминологией и латинскими афоризмами В. И. Поддакивали ему Пузырева и «близнецы». Не могу удержаться, чтобы лишний раз не вспомнить Маяковского. Мне кажется, что он написал о «близнецах» вот эти строки: «Этот сорт народа — тих и бесформен, словно студень; очень многие из них в наши дни выходят в люди».

Точное определение. Ну что еще? На этом совещании были и мы с Надей. Пришел и Алеша, протиснулся в уголок, стараясь быть незаметным. Вряд ли мне нужно описывать это совещание. Как мои контрольные приборы, так и Надины «телеглазки» работали нормально. Речь шла о технологии, о новом методе строительства, где мы с Надей выполняли роль сочувствующих соглядатаев, вооруженных электронной техникой.

Совещание подходило к концу. А. П. рассказал о программе завтрашних испытаний, пожелал нам покойной ночи, но в эту минуту вдруг распахивается дверь и на пороге появляется целая делегация. Это как раз те ребята и девушки, которые недавно приходили к А. П. с просьбой поскорее построить клуб. Девчонкам, мол, танцевать хочется.

Но сейчас не за этим сюда пришли ребята. Секретарь их комсомольской организации Максим Братухин (я его знаю — головастый парень) снял кепку, расстегнул ватник и начал так:

— Может, мы и некстати заявились к вам, но дело у нас общее.

Из рассказа Братухина я впервые, к моему стыду, кое-что уяснил для себя. Я, конечно, уже слышал о таких бригадах, но непосредственно не был связан с ними — судьба этих ребят меня взволновала. Начинали они с малого. У многих из них разная квалификация, заработки разные, а семейное положение примерно у всех одинаковое.

В бригаде оказалось несколько девушек с низкой квалификацией, они зарабатывали меньше других, но не хотели оставаться в долгу. Стали повышать свою квалификацию, надо учиться. Организовали курсы, где преподавали наиболее знающие члены бригады. Девушки овладевали новыми профессиями, и заработки у них повысились, получают теперь не меньше самых квалифицированных членов бригады. Здорово! Но я забежал вперед. Очень мне понравилось, как у них поставлено дело. Братухин-то начинал разговор не с этого. Он наконец оставил в покое свою кепку, которую мял в руках, пока здоровался и извинялся за поздний визит, сунул ее в карман и с достоинством продолжал:

— В совхозе у нас полная механизация. Вот какая штука! Электрифицировать все можем, а ютимся пока у колхозников или живем в вагончиках. Конечно, мы бы и сами срубили домишки не хуже, чем в деревне, но, если существует такая домостроительная машина, считаем, что возвращаться к старому просто нельзя. Оторвись моя башка нельзя. Зачем лес губить на жилье. Его и поберечь надо.

…Примерно так рассказывал этот уж очень симпатичный мне парень. И я его могу понять. Ясно, что у богатого совхоза найдутся деньги для строительства поселка. Есть, конечно, типовые проекты, созданные опытными архитекторами. Пройдет год-два — и вот вам, пожалуйста, новый поселок не хуже, чем у людей. Но ведь лес-то нужен и нашим потомкам. Как же его не беречь? Братухин прав. Широко мыслит этот парень. Понял и перспективу метода Васильева в строительстве. А перспективы этого края тоже такие, что дух захватывает.

Только вчера мне сказал А. П., а сегодня сослался на это Братухин. Оказывается, совсем недавно геологи разведали в здешнем районе богатые угольные месторождения. Предполагается строительство современного города. Ничего бы я так страстно не желал, как удачи экспериментов А. П. Вот это был бы город! И не зря Литовцев так борется за свой лидарит, хотя должен понимать, что на лидарит рассчитывать нечего. Слишком дорого обойдется само строительство. А кроме этого, еще надо построить мощный химический завод для производства полимера столь высокой стоимости. Пройдут годы, пока закончится строительство завода, пока освоят выпуск лидарита. Потом еще проверка, как он поведет себя в эксплуатации. Экспериментальный поселок необходим. И Литовцев будет стоять на своем.

Что-то я ударился в экономику. Но ведь она многое решает. Давным-давно был построен пластмассовый домик. Об этом даже газеты писали. А где эти домики? Ну, хотя бы в малой серии. То ли дело домики из состава Даркова. Прочно, надежно и дешево. Опять экономика! А что поделаешь? Ведь и Братухин ссылался, по существу, на материально-техническую базу. Так неужели же группа научных работников не может определить, почему разрушаются стены столь необходимых всем домиков? Трудно поверить. Боюсь, что комсомольцам, которые пришли к нам с конкретной мечтой о будущем, еще труднее поверить в нашу беспомощность.

Александр Петрович оглядел присутствующих и, видимо от волнения, глухо заговорил:

— Очень нравится мне ваша нетерпеливость. Целеустремленность. Хотели бы мы вам помочь. Но самое трудное у нас впереди. Вон там, — указал он на темное окно, — стоит наша машина. Отказалась работать. А почему? Она же не говорит. Пробуем и так и эдак заставить ее работать. Не хочет. Но мы не теряем надежды и думаем, что в ближайший месяц все разрешится к нашему общему удовольствию.

Мне показалось, что ребята поверили начальнику строительства и ушли от нас радостные, окрыленные. Но мне стало боязно за него. При создавшихся обстоятельствах можно и обмануть доверие ребят. А это никак нельзя. Это преступление перед твоей совестью.

Ну, кажется, я еще никогда так много не писал в свой «технический дневник». Но уж больно меня захватила целеустремленность, одержимость, ощущение, будто комсомольцы из совхоза принесли с собой «чертеж мечты».

Уже четыре часа утра. Скоро начнется новый рабочий день, Алешка мечется в бессоннице. Поволновался он за сегодняшний вечер достаточно. А как он глядел на Братухина — этого парня из совхоза! Не мог сдержать восторга Алешка — парень, как любит подчеркивать Литовцев, воспитанный в капиталистическом мире…

Сам же Литовцев, кажется, не радовался ничему: ни самозабвенному труду комсомольцев, ни их мечте о новом поселке, новом городе, ни свершению «планов наших громадья», что так любил Маяковский. Держался Валентин Игнатьевич индифферентно, будто ни в чем не заинтересован.

Из туманной пелены над горизонтом поднималось солнце, хмурое, недовольное, точно его потревожили слишком рано. Кутаясь в дырявые облака, оно скупо осветило размокшую глинистую дорогу, посеревший забор стройплощадки и человека в ватнике с красным шарфом. Шарф подчеркивал скудость красок и как бы звенел на сером фоне неба, земли и всего окружающего. Алексей мыл в луже свои резиновые сапоги, низко склонившись, черпал воду пригоршней, тонкой струйкой лил на блестящий черный носок, повторял это много раз, видимо не замечая, что к каблукам прилипли тяжелые комья жирной глины. Все это делалось машинально и совершенно напрасно, потому что на стройплощадке, куда намеревался сейчас идти Алексей, тоже глины достаточно, — сапоги опять станут грязными. Впрочем, не все ли равно.

Алексей стряхнул капли с покрасневшей от холода ладони и, поднявшись по ступенькам к проходной, нерешительно взялся за ручку двери. Было еще темно, когда, измученный бессонницей, он вышел в степь. Казалось, что, когда остаешься один на один с бескрайними просторами родной, лишь недавно обретенной земли, с пашнями и осенними туманами, что так заботливо прикрывают всходы, с безветренной тишиной, когда слышишь лишь плеск воды под ногами, именно сейчас, в эти минуты, и прояснится твоя дорога в жизнь. Ведь у него она совсем иная и только начинается.

Держась за ручки двери, он медлил открывать, ждал, что вдруг вот здесь еще до звонка, призывающего к началу работы, придет к нему ясная в своей живительной свежести мысль, которую он все утро искал на пустынных дорогах.

Дверь стремительно раскрылась. Алексей, поскользнувшись, чуть не упал со ступенек.

— Ты куда исчез? — выпалил Багрецов, и в голосе его слышалась тревога. — Всю территорию обыскал. Беги скорее к Мариам Агаевне, она беспокоится.

— Зачем беспокоится? Со мной ничего не случится.

— А ты не о себе. О других подумай. Ты же знаешь, что Мариам Агаевна нездорова. Побыл бы с ней. Ей воды подать некому.

— Я обязательно к Мариам пойду сегодня, — сказал Алеша, выслушав упрек Вадима.

Незаметно для себя Алексей все больше и больше стал ценить эту молчаливую женщину, которая, не навязывая своей дружбы, очень тепло и заботливо к нему относилась. Вначале он испытывал к Мариам простое уважение, главным образом из-за отца, — отец с ней счастлив, а это уже многое значит, сыну тоже надо быть благодарным за любовь этой женщины к отцу. Но сейчас, когда Алексей полюбил сам и понял всю глубину этого великого чувства, в сердце его потеплело. Оно наполнилось нежностью и к Мариам. Любовь к Наде безгранично расширила мир. Надо только найти самого себя и не потерять Надю. Вечером, после разговора с ней, Алешка не спал всю ночь, а к утру ушел бродить по степи.

…Багрецов проснулся от громкого стука в окно. Светало, белела подушка на кровати Алексея, а самого Алексея не было. Вадим отдернул занавеску и в неверном свете начинающегося утра увидел Надю. Закутавшись в одеяло, он приблизил лицо к стеклу и, указывая на Алешину кровать, отрицательно помотал головой.

Однако Надя не уходила. Вадим почувствовал что-то неладное, быстро оделся и распахнул дверь. Надя вошла молча и тяжело опустилась на стул.

— Ты меня все еще любишь?

Силясь подавить волнение, Вадим спросил:

— Опять издевка?

— Нет, Димка. Теперь этого не может быть.

Закрыв лицо руками, точно ей было стыдно и больно, Надя тихонько раскачивалась.

Все еще ничего не понимая, Вадим отвел Надину руку, надеясь увидеть смеющиеся хитрые глаза, но рука ее была мокра от слез.

— Надюша, что с тобой?

Она подняла к нему заплаканное лицо и заговорила горячим шепотом:

— Я знаю, что так не бывает. Ужасно! Но прости меня, дуру… Ты самый хороший, честный, добрый. Ты поймешь меня. Другому бы никогда не сказала…

Безвольно опустив плечи, Димка молча выслушивал ее излияния, а в душе было пусто и холодно. Он давно уже примирился с чужой любовью — пусть они будут счастливы, — но тонкий лучик надежды все еще где-то мерцал. Теперь же он исчез навсегда.

А Надя говорила, что не знает, как поступить, хотя и верит Алешке, который любит ее ничуть не меньше, чем она его. Но гордость, мужская гордость виновата. Алексей считает, что пока он еще ничего не добился в жизни, ему нужно остаться здесь, получить настоящую профессию.

— Я согласилась с этим и сказала, что тоже сюда перееду. Но он не согласен — жертвы ему не нужны. Нельзя, говорит, бросать научную работу. Конечно, и в Москве он мог бы и учиться и работать где-нибудь на заводе. А деваться нам некуда. Ужасно! Ты же знаешь, я живу с мамой в одной небольшой комнате, а Алешка тоже на птичьих правах.

Вадим не раз уже слышал от Алексея, что в родном доме он чувствует себя неловко. Взрослый человек, есть голова и руки, а живет у отца на правах маленькой Иришки, вроде беспомощного ребенка. Квартирка небольшая. Кабинет отца, комнатка Мариам и дочки да проходная комната — столовая, где спит на диване Алексей. При его болезненной щепетильности разве он решится привести в дом жену? Конечно, Алешка прав. Но в то же время Вадим не понимал, как можно подчинять любовь — если она, по словам Нади, действительно сильна — всяким бытовым неурядицам, вроде малой жилплощади, проходной комнаты и прочим, с его точки зрения, маловажным обстоятельствам. И не поймет этого Димка. В голове его робко шевельнулась невольная мыслишка, от которой он сразу же покраснел: «Эх, Надюшенька, милая! Да будь у меня такое счастье, как у Алешки, вся эта ерунда — жилье, квартира, прописка — не имела бы никакого значения. У нас с мамой квартира в две комнаты. Одна ее, а другая стала бы нашей».

Отвернувшись, чтобы Надя не заметила его смущения, Вадим проговорил:

— Можно снять комнату за городом.

— Все можно. Но как-то уж очень противно, когда и без того трудное счастье зависит от мелочей. Ужасно! Мне сегодня снилось, что Александр Петрович нашел наконец причину неудач. Стройкомбайн идет по степи. Заводы выпускают первую партию Васильевских машин. Десятки из них ползают вокруг Москвы, стараясь не задеть ни одного деревца. И в одном таком доме у нас будет двухкомнатная квартира.

— Алешка говорил с отцом?

Надя хрустнула пальцами:

— Боится огорчать. Да я и сама понимаю, что Александру Петровичу сейчас не до этого. Ужасно!

— Пошла бы посоветовалась с Мариам. Она к тебе хорошо относится.

— Ты с ума сошел! — Надя всплеснула руками. — Как же я в глаза ей смотреть буду? Просить, чтобы взяли в семью? Ужасно! Такого не бывает в жизни.

— Эх, Надюша, мало ли чего не бывает. Тогда я пойду. Случай еще более странный, — и Вадим тяжело вздохнул. Действительно, странный случай. Вадим пойдет к Алешкиной мачехе, чтобы помочь счастью Нади, хотя любит ее сам многие годы.

Надя приподнялась и легонько холодными пальцами провела по его щеке.

Послышался осторожный стук, и тут же сразу ворвался холод в распахнутую дверь. На пороге стояла Пузырева.

— Алешенька, вас просят зайти домой. Мачеха… — она не досказала. Багрецов обернулся к ней, и Елизавета Викторовна онемела. Вот что творится под самым носом у товарища Васильева! Вот вам, Валентин Игнатьевич, и Надин — «не тронь меня». Ветреница, как и все нынешние девчонки.

Пузырева поджала губы и съехидничала:

— Извините, я, кажется, помешала?

— Да, конечно, — сдержанно сказала Надя. — Вы искали Алешу? Мы ему передадим.

Взбешенная холодной учтивостью дерзкой девчонки, Елизавета Викторовна бросилась к больной Мариам и, не успев снять пальто, сообщила, что Алексея в общежитии нет, и не преминула добавить:

— Дружок его выпроводил с утра пораньше.

— Разве они поссорились?

— Не знаю. Но у вашего Алеши слишком мягкий характер. К тому же он многого не замечает.

Мариам лежала на диване, укрытая теплым одеялом, покашливала и чувствовала себя скверно. Александр Петрович еще вчера уехал на узловую станцию, куда прибыли цистерны с раствором для лидарита, оттуда он должен заехать в райком и вот до сего времени не вернулся. Скучно одной. У Алексея и Нади сейчас особенно много дел. Вчера целый день возились с установкой второго телеконтролера. Лишь Пузырева забегает на часок, как она говорит, «проведать болящую». Эти посещения не очень нравились Мариам, но все же рядом — живой человек.

Не желая продолжать разговор об Алеше, Мариам сказала:

— У меня к вам просьба, Елизавета Викторовна. Я уже проверила место сочленения пластмассового патрубка с бетонированной трубой-каналом, провела испытания на прочность под высоким давлением… Но это, так сказать, механика. Здесь все благополучно. А вот что касается химии, тут мне нужна ваша помощь.

И Мариам высказала свои подозрения: если при изготовлении очередной партии пластмассовых коленчатых трубок были допущены отклонения от технологии, то лидаритовый раствор разъел стенку злополучного патрубка. Понизилась прочность, и произошел разрыв.

— Смотрите, — она протянула руку к тумбочке, взяла оттуда полупрозрачный кусок пластмассы и передала Пузыревой. — Это я нашла на месте аварии. Видимо, его не заметили, когда собирали все осколки, чтобы отправить на завод.

Опытным глазом Пузырева сразу определила, что поверхность пластмассы была повреждена не механическим путем, а воздействием реактивов, будто по трубе протекал не раствор лидарита, а сильнейшая кислота или щелочь. Впрочем, даже это сравнение не подходит; пластмасса, разработанная в их институте, обладала высокой химической стойкостью, оговоренной специальными техническими условиями.

Будучи человеком осторожным, Пузырева, не показывая никакой заинтересованности, равнодушно спрятала осколок в сумочку:

— Я понимаю, дорогая. Сделаем химический анализ. Наверное, на вашем заводе какая-нибудь девчонка всю технологию перепутала. Знаем, что у них в голове.

Мариам слабо улыбнулась:

— А как же контроль?

— Нашли чему удивляться! В ОТК тоже одни девчонки сидят. Им бы только глазки строить. Да и начальнички ваши хороши. Улыбочки, смешки… Даже смотреть противно.

Нельзя считать, что характер Пузыревой попросту скверный, у нее было немало и приятных качеств. Но она, в постоянной борьбе за «целостность семьи», опираясь на высокие принципы нашей морали, толковала их с сугубо личных позиций, а потому у Пузыревой виноваты были все, кто, по ее мнению, даже косвенно мог нанести ущерб семейным устоям. Молодые лаборантки перешептывались, шутя называли ее «психованной» и втайне даже жалели ее.

Елизавета Викторовна была искренне возмущена, негодовала и считала своим правом вмешаться в происходящее. Она с грохотом придвинула стул поближе, достала из сумочки печенье, любезно предложила Мариам, но не огорчилась, когда та отказалась.

— Мы с вами женщины семейные, — доверительно начала Елизавета Викторовна, похрустывая печеньем. — А семью надо укреплять и не допускать в нее всяких легкомысленных особ. Я говорю о вашей будущей невестке.

— Какой невестке?

— А разве вам неизвестно? Я попробовала предупредить вашего мужа, но у него, видимо, свои понятия о нравственности…

Заметив ядовитую усмешку на тонких поджатых губах Пузыревой, Мариам возмутилась:

— Почему вы говорите какими-то загадками, намеками?

— Не надо горячиться, дорогая. Сейчас объясню. Я человек принципиальный и считаю своим долгом пресекать всякие попытки разрушения семьи. У вас эта неприятность уже назревает.

Мариам умоляюще прижала руки к груди:

— О чем вы? Я абсолютно ничего не чувствую…

— Надо не чувствовать, а знать! — отрубила Пузырева. — В ваш дом проползает враг, а вы этого не замечаете. Я пыталась сигнализировать, но коммунист Васильев непонятно по каким соображениям даже симпатизирует этому врагу… Вам, как человеку беспартийному…

— Нет, почему же? — резко перебила её Мариам. — Я даже член парткома нашего завода…

У Пузыревой печенье застряло в горле. Подумать только! Девчонку в партком выбрали. Шевельнулось что-то вроде зависти, но Елизавета Викторовна овладела собой и продолжала:

— Эта девчонка Колокольчикова тут головы кружит и молодым и старым. Я вот только что пошла позвать к вам Алешу, а вижу Багрецова с Колокольчиковой. Сидят чуть ли не обнявшись. Да я бы такую девчонку на порог не пустила! А она вползает змеей в ваш дом. Вы думаете, ей Алеша нужен? Надо быть наблюдательнее, моя дорогая.

Мариам сбросила одеяло и, как была в ночном легком халатике, подбежала к двери.

— Прошу вас, — прошептала она, распахивая дверь настежь.

…Раздался стук в дверь. Что, опять Пузырева? Мариам невольно щелкнула замком. Тут же одумалась — ведь это мог прийти Алеша.

Но на пороге стоял Багрецов.

— Доброе утро, Мариам Агаевна. Я вас не разбудил? Как вы себя чувствуете? Алеша еще не появлялся?

— Нет. А что-нибудь случилось?

Мариам встревожилась, пригласила Вадима в комнату:

— Заходите, Вадим. Да? Вы уже завтракали? — И когда тот стал отнекиваться, настояла: — Садитесь, будем пить чай. А то совсем замерзли. Нос даже посинел.

— Спасибо. От чая не откажусь. Тем более что зашел к вам не только справиться о вашем здоровье. Мне нужно проконсультироваться с вами по одному серьезному вопросу.

— Не знаю, чем могу быть вам полезной, Вадим. В электронике вы сами опытный специалист, а я механик, но не теоретик. Да? Я просто конструктор.

— Именно это мне и нужно. Подскажите конструктивное решение.

— Что же нужно сконструировать?

— Счастье. И вы, как любящая женщина, меня поймете. Ну как бы это вам сказать, объяснить? — Вадим беспокойно заерзал на стуле. — Если человек захочет жениться, он обязан об этом сказать своим родителям?

— Думаю, что да. А вы что? Хотите жениться?

По лицу Мариам скользнула грустная улыбка. Вероятно, речь идет о Наде. Бедный Алешка. Вадим смущался, не зная, как приступить к поискам «конструктивного решения», но Мариам сама пришла ему на помощь:

— Скажите, Вадим, вы очень любите Надю?

Он чуть было не выпалил «да», в смущении глотнул из чашки очень горячий чай, обжег язык. Это вывело его из замешательства. Небрежно откинувшись на спинку стула и барабаня пальцами по столу, Вадим с подчеркнутым равнодушием произнес:

— Не угадали, дорогая Мариам Агаевна. С Надей мы просто друзья детства. Какая там любовь? Смешно даже подумать…

Посмотрел он в глаза Мариам, и густая краска стыда мгновенно залила его лицо до самых кончиков ушей.

Это заметила Мариам, понимающе усмехнулась:

— Будем откровенны, Вадим. Да? Вы сказали, что я любящая женщина, и я этого не скрываю. Зачем же вы пытаетесь убедить меня, что никакой любви у вас к Наде нет? Но ведь любовь-то есть, и думаю, что вам под силу самому «сконструировать» свое счастье. Без моей консультации. А родителям своим скажите.

— У меня только мама, — упавшим голосом пробормотал Вадим.

— Вот ее и обрадуйте.

Машинально вытирая чашку, Мариам пристально посмотрела на Вадима. Тот отвернулся к окну.

— Если я вас поняла правильно, — тихо заговорила Мариам, — то вы хотели бы узнать мое отношение к женитьбе Алексея. Но ведь у вас есть мама, у него — мачеха. Зачем же он будет говорить мачехе о своих намерениях?..

— Он и не скажет.

— А вам сказал? — ревниво спросила Мариам и, услышав подтверждение, недоверчиво покачала головой: — Странно. Ведь он же знает, что вы любите Надю.

Вадим ответил скучным, каким-то деревянным голосом:

— Наде нужен Алешка, а не я. Сама только что говорила.

— Что вы за человек такой, Вадим? Никак не пойму. Любимая девушка признается вам в любви к другому. Тот поверяет вам свои чувства к ней. Да? И вы со всем этим грузом приходите ко мне, чтобы из такого хрупкого материала «сконструировать» счастье.

— Глупо, конечно, — приглушенно заговорил Вадим. — Но так уж я устроен, хочу, чтобы хорошие люди были счастливыми. Наивно, наверно… И все-таки вы мне помогите.

Мариам зябко повела плечами и спрятала руки в широкие рукава халата.

— Ну хорошо, Вадим, допустим, я и должна помочь Алеше в конструировании счастья, — она подчеркнула слово «должна». — Но вы-то сами уверены, что его счастье заключено именно в Наде?

— Конечно, уверен. — Вадим вскочил и заметался по комнате. — Вы не представляете, что это за существо — Надя!.. Чуткость, красота души…

Мариам сдержала его восторги:

— Вы меня убедили, Вадим. Но поймите всю сложность моего положения. Да? Несмотря на любовь к отцу, Алеша так и рвется из родительского дома. Хочет быть самостоятельным. Но ведь он как будто только сейчас родился. Ничего не знает. Ничего не умеет. Я так за него боюсь. Ведь остались еще у него привычки чужого мира. Он многого еще не понимает в нашей жизни. Ему нужна постоянная нянька. Справится ли с этим Надя?

Вадим устало опустился на стул. Представить себе Надю в роли заботливой няньки взрослого мужчины, он, хоть убей, не мог. Девица она своенравная, и вдруг — «нянька». Сплошная нелепость. Но вот перед глазами возникло заплаканное Надино лицо, таким он увидел ее впервые в жизни сегодня утром, вспомнил ее готовность бросить научную работу и переехать сюда, лишь бы не разлучаться с Алешкой… Да ведь это и есть та самая всепоглощающая любовь, о которой так много написано. Да, действительно, ты мог об этом только мечтать, а вот Алешка примет такую любовь как должное. Если только примет!

И Вадим, как бы желая стереть последнюю тень сомнения, решительно провел рукой по лицу.

— Будем верить в любовь, Мариам, — он не прибавил отчества, считая его в данном случае необязательным. — Она творит невозможное.