Изумрудный трон

Глава 33. На подступах

Гирем открыл глаза. Над ним подрагивал низкий потолок фургона. Из-за деревянных стен доносилось лошадиное фырканье, стук копыт, голоса людей и приглушённая свирель флейты. Приподнявшись на локтях, юноша посмотрел перед собой. На нём была надета длинная, чуть не до колен, тёмная рубаха, простые штаны, а сверху накрывало тонкое кружевное одеяло с вышитым гербом дома Дастейнов — подарком Ювалии Дастейн.

Гирем сел и коснулся икры. Боль, засевшая там, была куда слабее, чем полторы недели назад, когда он и Лисица выбрались на поверхность. Воспоминания о тьме, пламени и многоногих тварях въелись в него куда лучше физической боли. Среди них единственно приятным было лишь воспоминание о компании, которую ему составила вредная и глупая простачка.

Опустившись на подушку, юноша достал из-под подушки рефрактор. За прошедшую неделю он изучил его поверхность и составляющие до мельчайших деталей, но разгадать значение таинственных инициалов Е.А.Т так и не сумел. Была идея поделиться ими с кем-нибудь из товарищей, но никто, кроме Джарката и Рензама на роль знающего советчика не подходил. Рассказывать о жезле, а уж тем более показывать его отцу он боялся. Пусть лучше думает, что у него вообще нет рефрактора, благо, узнав, как именно были уничтожены Вишнёвые Оковы, Рензам лишь неопределённо повёл плечами вместо до боли знакомой демонстрации горячего темперамента.

Оставался Джаркат, но что-то до сих пор сдерживало Гирема от того, чтобы полностью открыться эксцентричному историку. Возможно, зря. Возможно, стоило отдёрнуть плотную завесу осторожности и подозрительности. Возможно, порой они лишь причиняли вред, как там, в подземелье, где, как ему казалось, его паранойю Лисица приняла за высокомерие и готовность предать. После гибели Создин, Шелосте и Элли он перестал верить не только остальным людям. Он перестал верить себе. Но Лисица выжила и тем самым дала ему шанс на искупление. Окрылённый этой идеей, Гирем улыбнулся низкому потолку фургона. Наконец-то хоть кто-то выжил.

Фургон неожиданно тряхнуло, и сбоку донёсся приглушённый стон, разом заставивший юношу вспомнить, что он здесь не один. Он посмотрел на постель у другой стены. Там, лёжа на боку, тихо похрапывал отец; тонкая ниточка слюны свисала на хлипкую подушку. Гирем подтянулся на руках и аккуратно убрал слюну куском материи. Одеяло Рензама было натянуто до живота, обнажив свежие рубцы ран, оставленных убийцами. На безмятежном лице красовался новый шрам, обгоревшие участки волос на бороде и затылке были удалены.

Подумав о бритье, Гирем коснулся своего лица. Точно, Бавалор и Ювалия настояли на том, чтобы его любимую бороду и усы сбрили начисто. Издав огорчённый вздох, юноша утёр лоб. Внутри фургона стояли духота и спёртый воздух; виной тому были тяжёлые кожаные занавески. Словно услышав вздох, Рензам приоткрыл глаза. Губы мужчины неожиданно тронула слабая улыбка. Словно солнечный луч упал на промёрзшую землю.

— Уже день.

— В день мы ворвались, пронзив тьму ночи, — отозвался Гирем, вспомнив и перефразировав старый Ректовский девиз «К свету сквозь тьму». Сейчас эта фраза показалась ему уместной как никогда. — Как ты, отец?

— Как дерево, на котором добавилось новых засечек. Я хоть под себя не ходил в эти дни?

— Не беспокойся, отец, мы всё убрали, — произнёс Гирем и ехидно добавил. — И Ювалия тебя почти не видела.

— Да я и не говорил ничего про Ювалию, — вскинув голову, мужчина оперся на локти. — Сиверт цел?

— Цел. Все наши целы. Ты принял на себя главный удар.

— А та девчонка?

— Мы ведь уже говорили, — раздражённо откликнулся юноша. — Она безвредна. Даже Камелия сказала, что не станет тратить на неё ресурсы. Тех, кто организовал отвлекающий набег, уже нашли. Какое-то местное ворьё. Шансы на то, что они связаны с убийцами в чёрном, слишком малы.

— Убийц не поймали? Даже одного?

— Нет.

Рензам выпрямился в постели.

— Они из Алсалона, — неожиданно произнёс он. — Нутром чую. Я никогда не слышал о целой группе настоящих профессионалов в Изре. Они явно не хуже столичных убийц, но держатся вместе. Это необычно. Убийцы такого уровня всегда стараются держаться поодиночке, тихо и не привлекая внимания. Эти поступают наоборот. Не удивлюсь, если они же пытались отравить Шаку Отраз.

— Ну, какими бы хорошими убийцами они не были, Джензен оказался лучше, — наигранно улыбнулся Гирем.

Мужчина бросил на него сердитый взгляд.

— Не нужно фальшивой лести в отношении того, кого здесь даже нет. Тебя это не красит.

Гирем выставил между собой и отцом открытую ладонь.

— Я не хочу с тобой сейчас ругаться. Ты спас мне жизнь. Спасибо, отец.

В фургоне воцарилось молчание, нарушаемое лишь звуками, который доносились из-за кожаных занавесок.

— Пожалуйста, сын.

Был день, когда Гирему захотелось выбраться из обрыдлого фургона. Одевшись и умывшись из заботливо приготовленной бочки с чистой водой, он отодвинул занавеску и выглянул наружу.

Небо было без единого облачка, там кружилось несколько бектаклитов, высматривая, видимо, кабана или более крупное животное. Гораздо ниже, над самым морем пожелтевшей пшеницы, носились жаворонки, выводя свои залихватские рулады. Вдалеке, посреди поля, стоял одинокий дуб; в тени раскидистых ветвей отдыхали крестьяне. Лучи знойного солнца скрадывали фигуры всадников, очертания повозок, фургонов и телег, которые двигались по широкой дороге из стёсанных и добротно подогнанных друг к другу булыжников.

Гирем перевёл взгляд на карету, которая ехала почти вплотную позади. На козлах сидели бородатый возничий и молодой мужчина, который играл на флейте лёгкую, как ветерок, мелодию. Увидев Гирема, Бавалор подмигнул ему и улыбнулся, но играть не перестал. Флейта журчала как ручеёк с ледяной водой, принося облегчение в жаркий августовский полдень.

Гирем нырнул обратно в фургон, и вернулся, уже с дощечкой, бумагой и карандашом. Сумку с его вещами солдаты нашли на следующий день после нападения на Барьер. Сциллитума в нём, разумеется, не было, равно как кинжала и монет. Осталось самое дорогое — рисунки и письменные принадлежности. Ему этого было достаточно.

Раздвинув занавески и сев на край фургона, Гирем принялся рисовать. Взгляд ухватил карету, Бавалора, который с закрытыми глазами играл на флейте, лошадей, выбивавших умеренную дробь по булыжникам, всадников в синих туниках и далёкий, но величественный дуб в поле. Вид могучего дерева приподнял со дна памяти ил воспоминаний о том злосчастном вечере, когда не стало Создин. Постаравшись забыться, Гирем принялся за работу.

Осторожными рваными жестами он стал накладывать друг на друга всё больше и больше линий. Сначала самые чёткие детали: фигура Бавалора, его поза и прикрытые глаза, потом крупные черты морд лошадей, смотревших на него добрыми глазами, и очертания кареты. Движения карандаша словно заставляли мысли и кровь юноши бегать быстрее. В очередной раз подняв голову и прищурившись от яркого солнечного света, он понял, что гложило его последнюю неделю.

Отец спас ему жизнь.

Эту навязчивую мысль было бы легче пережить, если бы он не задумал пойти против Рензама и дать Церкви оружие против него. Опять нужно было разрываться между ненавистью и принятием правды. Он привык ненавидеть: простаков, насильников, глупцов, Элли, Рензама, Джензена. Это было просто и приятно. Оттого поступок отца, демонски храбрый, был занозой в сердце, которую уже не достать. Можно лишь постараться не думать о ней. И в этом крылся корень проблемы. Он не мог игнорировать правду. Отец заслуживал уважения за то, что сделал.

Тем временем флейта Бавалора заиграла другую мелодию, побуждая Гирема двигать карандашом более уверенно и увлечённо. Тонкие, замысловатые звуки перемежались с ленивым шелестом травы на обочине и пшеницы в поле; отрезвляющие трели жаворонков вплетались в хлопанье парусины на фургонах, создавая гармоничную композицию, дань единению человеческого духа и природы, которая останется в душе каждого услышавшего её. Тёмные росчерки карандаша рождали плечистых солдат в туниках и кольчугах верхом на крепких жеребцах, широкие штрихи расплёскивались тенями, и, в конце концов, на краю листа возвысился одинокий, но полный жизни дуб.

Закончив работу, Гирем вытянул перед собой руку с зажатой в ней дощечкой. Бавалор и дуб получились наиболее чёткими и живыми, словно выдаваясь вперёд из общей картины. Гирем поморщился и посмотрел на юношу, с которым они неплохо поладили за прошедшую неделю. Наверное, на это повлияла жажда общения и то, что никогда в жизни у него не было таких друзей, с которыми можно было наговориться от души. У Бавалора, подозревал он, тоже.

Сын Ювалии оторвался от флейты. Музыка смолкла.

— Как я играю? — немного хвастливо спросил юноша.

— Для сынка дивайна сойдёт, — усмехнувшись, несколько грубовато откликнулся Гирем — ему не хотелось льстить собеседнику, тем более парню, — но до флейты Джоталиона Дастейна тебе придётся учиться ещё лет пятьдесят, не меньше.

Бавалор рассмеялся. Этот смех звучал искренне, словно ему нравилось то, что ему не поддакивают.

— Кто тебя научил?

— Джоталион и научил. Когда он сменил своего отца в качестве главы дома Дастейн, то сразу приструнил ренедов в бассейне Альсинума и наладил торговые связи с соседями, Хлоями и Мора. Наши поля стали давать лучший урожай, а в реку впервые за многие годы стали заходить косяки желтопёрок, которые приплывали с севера, из-за Каседрума. И тогда дедушке стало попросту нечего делать. В поисках занятия он научился играть на флейте и арфе и разбил в устье Альсинума огромный цветочный сад. Он даже ездил в гости к Хлоям, чтобы перенять опыт разведения домашних морн. А когда появился я, Джоталион стал мне вместо отца, обучив всему, что успел.

Бавалор умолк, с грустью посмотрев в сторону поля.

— Потом, когда его не стало, мать отдала меня в церковную школу.

— Туда же берут только талантливых детей, — поддел его Гирем, пытаясь отвлечь от печальных воспоминаний.

— Да, или тех, у кого много золота, — Бавалор хмыкнул. — Там я научился истории, счёту и мышлению.

— Не думал, что среди священников есть учёные и мыслители.

— Ещё как есть. Может быть, ты не знаешь, но в священники не берут оголтелых фанатиков. Церкви нужны талантливые и светлые духом.

Гирем открыл было рот, чтобы напомнить о Дороге Пепла, но тут же захлопнул его. Он видел последствия. Спор с Бавалором, который учился в церковной школе, будет бессмысленным и приведёт лишь к конфликту. Он терпеть не мог бессмысленные конфликты.

— Я никогда не учился в школе, — сказал он вместо этого. — Отец предпочитал, чтобы мы с братом занимались дома, под присмотром дяди и Хэка.

— У тебя есть брат?

— Да, Джензен. Он сейчас работает помощником Кархария Велантиса.

— Ого, так высоко. Он, наверное, очень умён.

— Джензен вырвался на свободу, — уронил Гирем. — В Элеуре он занимается тем, о чём мечтал с самого детства.

— Почему же ты предпочёл остаться дома?

— Я не люблю шумные места. Элеур шумное место, ведь так?

— О, ещё какое, — Бавалор хлопнул себя по колену. — Готовься к худшему, Гири, потому что столица оправдает все твои худшие ожидания. Но ничего, когда я стану Пророком, ты тоже займёшь какую-нибудь должность при дворе. Я помогу тебе освоиться.

Гирем насмешливо скривил губы.

— Ты ещё недавно краснел, когда леди Ювалия заявила о твоем посвящении, как о свершившемся факте.

— Краснел, но это не значит, что я не верю в свои шансы. Кто, если не я, заслуживает стать Пророком? — сказал Бавалор и, сконфузившись, добавил. — Я имею в виду, в сравнении с моими конкурентами я выгляжу лучше. Матушка говорит, что Цеппеуш Мендрагус тупой варвар, к тому же всем известный распутник, а Хунфильд Дунфуналь не вышел лицом и знает лишь то, как правильно забрасывать сеть, и гарпунить лартозухов с морскими змеями.

Гирем тактично умолчал о том, какие слухи ходят о самом Бавалоре. Молодой Дастейн казался хорошим человеком, так что юноша предпочёл не сильно прислушиваться к сплетням.

— А с чего ты решил, что я гожусь на должность при дворе? Я не сделал ничего, за что ты мог бы меня высоко оценить.

— Ну, поварята при дворе ведь тоже нужны…

Гирем рассмеялся. Бавалор подался вперёд.

— Покажи рисунок.

Йасайла нежилась в кровати, ощущая, как по венам стремительно бежит кровь, и наслаждаясь сладким чувством в расслабленных мышцах. Не хотелось открывать глаза, иначе придётся узреть низкий потолок комнаты; не хотелось подниматься на ноги, потому что пол холодный и сырой; не хотелось выходить наружу и вновь видеть зелёное море осоки, простиравшееся от Лиары до Англерса, и муравейник Переправы — скопищу сооружений нового образца, хлипких и неустойчивых.

— Леди Йасайла! — за дверью раздался громкий приглушённый голос Люмфира Нидата, начальника порта. — К вам прибыли высокие гости!

— Если это кто-то рангом ниже дивайна, то он обойдётся и без того, чтобы я дула ему в задницу, — Йасайла потёрла глаза и приняла сидячую позу. Место рядом пустовало, а простыня была холодной — похоже, любовник убежал к другой клиентке. Поистине, на Переправе проститутки обоих полов живут едва ли не самой лучшей жизнью. Между двумя реками образовалось бешено пульсирующее сердце торговли. Десятки торговых кораблей скапливались здесь, в верховье Лиары, ожидая своей очереди перебраться по наводимому каналу на Англерс, и многочисленные купцы, купчихи и матросы искали развлечения в кабаках и борделях портового города.

— Леди, на корабле приплыл сын дивайна Керберского, а с ним взвод Горнилодонов. Они грозятся разнести здесь всё на кусочки, если мы их задержим.

— Кебеевы сиськи, — женщина вскочила на ноги и голышом бросилась к бочке со вчерашней водой. — Люмфир, живо напарь мне баню! И не жалей угля! Сам знаешь, у меня попа покрывается сыпью от ледяной воды!

— Хорошо, леди.

Йасайла быстро умылась и начала одевать потрёпанную одежду.

— А где сын дивайна?

— Дивайн Цеппеуш Мендрагус сейчас стоит рядом со мной. И ещё дивайн Венбер, его советник. И ещё Кобар Дюрс, капитан Горнилодонов.

Йасайла чертыхнулась, пытаясь просунуть ногу в непослушную штанину рабочих брюк.

— Кебеевы сиськи… Минутку!

Когда она вышла, одев лучшую одежду на тело, которое ещё не высохло от ночного пота, и пунцовая, как перезревшая вишня, то обнаружила всю четвёрку мужчин стоящими на краю возвышения, где располагался её дом. Сырой ветер разгонял волны по травяному морю на востоке и трепал разноцветные флаги на кораблях, которые запрудили всё узкое пространство порта на юге.

— Доброе утро, господа! — пытаясь перекричать ветер, она подошла к мужчинам.

Первым обернулся статный юноша в длинной, до колен чёрной тунике с гербом Мендрагусов — белым драконом с нимбом над рогатой головой. Роскошные чёрные волосы усыпали его плечи и даже на вид казались шелковистыми. От его взгляда, по-юношески напористого и горячего, по телу женщины побежали мурашки. Это был настоящий Мендрагус, до ужаса напоминающий Пророка Тадеуша, которого она видела, будучи молодой, на портретах в Элеурском музее.

— Здравствуйте, леди Йасайла. Я Цеппеуш Мендрагус, сын дивайна Керберского и будущий Пророк Изры.

Зубы Йасайлы чуть не свело от напыщенности, сквозившей в его голосе.

— Чем я могу вам помочь, дивайн Цеппеуш?

— Скажите, как часто вы открываете переправу?

— Два раза в неделю, где-то на час. Сциллитум слишком дорог, чтобы держать уровень воды в канале дольше.

— И сколько кораблей успевает пройти по каналу за час?

— Около десяти-пятнадцати.

Цеппеуш поджал губы и посмотрел на усатого мужчину. Тот сложил руки на груди.

— Перед нами стоят не меньше двадцати.

Йасайла тоже сложила на груди руки.

— Я так понимаю, вам нужно срочно добраться до Элеура. К несчастью, просто так здесь вряд ли кто-то уступит дорогу. При всём уважении к вашей персоне, конечно.

— Но мы не можем ждать. Мой дед, Пророк Кархарий, ждёт меня в столице через неделю. Вы обязаны расчистить дорогу.

Йасайла вопросительно посмотрела на усатого мужчину.

— Мы можем как-то иначе убедить этих купцов пропуститься нас вперёд? — спросил тот.

— Боюсь, заставить их пошевелиться могут только золотые сарлимы.

Венбер шевельнул усищами и картинно положил руку на рукоять рефрактора.

— Это исключено. Толстозадые воришки обойдутся и без наших денег.

— Леди Йасайла, — в разговор вмешался доселе молчавший светловолосый здоровяк в блестевших на тусклом солнце доспехах. — Видите ли, Кархарий Велантис строго наказал нам доставить Цеппеуша в столицу к назначенному сроку. Мы не собирались проявлять к вам неуважение, но если не останется иного выхода — мы заставим капитанов других кораблей расступиться силой.

Женщина упёрла руки в боки.

— Жаль, что Кархарий Велантис не догадался дать вам путевую грамоту. Иначе у вас нет никакого права лезть вперёд и более того — учинять разгром в моём городе. Хотите драки? Ну, так в гарнизоне Переправы солдат куда больше, чем во взводе Горнилодонов. Мы вас сомнём.

— Сюда ещё не дошли новости с юга? — Цеппеуш сложил на широкой груди руки. — Мы разбили войска ренеда Зульдена при Форгунде. С нами прибыл сам генерал Лейф.

— Ещё бы не дошли. Почему, вы думаете, здесь сейчас столько кораблей? Они ведь все скапливались у Форгунда, пока вы блокировали реку.

Все четверо уставились друг на друга под злыми порывами ветра. Молчал в стороне лишь Люмфир. Наконец, Йасайла опустила руки. Венбер сплюнул в сторону и посмотрел на порт.

— Почему вы вообще до сих пор используете рефрамантию? Не проще вырыть нормальный канал?

— Земля в Междуречье настолько зыбкая, что ещё чуть-чуть — и образуется гигантская трясина. Никакой камень не удержит оплывающую почву.

— Задумывались о том, чтобы нанять мага Земли? — Венбер поднял брови.

— Чтобы он перелопатил тридцать миль болота? На это уйдут десятки кристаллов. Никакая пошлина, которую мы взимаем с купцов, не окупит затрат, ни в краткосрочной, ни среднесрочной перспективе.

— А вы можете за умеренную плату сделать нам отдельный канал ниже по течению? — поинтересовался Цеппеуш.

— Нет. Время разлива канала согласовано с рефрамантом со стороны Англерса, и всеми жителями Переправы. Когда мы поднимаем воду в Междуречье, она одновременно опускается в Англерсе и Лиаре. Внеплановое поднятие воды обернётся большими проблемами.

— Когда время следующего поднятия?

— Сегодня после обеда.

Снова наступило тягостное молчание. Йасайла щурилась, глядя на Венбера, тот делал то же самое, глядя на неё. Наконец Цеппеуш вскинул голову.

— Мы просто купим себе место на судне, которое отплывёт первым.

Все трое удивлённое посмотрели на молодого человека.

— Хорошая мысль. Никто ведь не откажется подвезти в столицу сына дивайна Керберского?

— Не откажется, — кивнул Венбер. — Мы так и поступим. Всего хорошего, леди Йасайла.

Усатый мужчина развернулся и пошёл вниз по дороге, которая огибала возвышенность с домом и вела к городу. За ним дружно последовали Цеппеуш и солдат, о чём-то негромко переговариваясь. Йасайла шумно выдохнула и опустила плечи. Потом повернулась к Люмфиру.

— Засранец, ты не мог предупредить меня раньше?! Я как грязная простачка вышла к ним, вела себя как деревенская дура перед солидным мужчиной и краснела, как девчонка!

— Леди, вы вели себя как настоящий боец, — робко произнёс Люмфир.

— Вот спасибо на добром слове, — недобро улыбнулась женщина. — Именно этого комплимента я ждала всю жизнь.

Люмфир смиренно молчал.

— Иди, истопи мне баню, живо. И чтобы она была горячей как подземные меха Ориду, понял?

Начальник порта побежал выполнять приказ, а Йасайла пошла обратно в дом, мысленно проклиная богов.

«И к чему мне умение творить чудеса, если я даже не могу получить нормальный комплимент от мужчины?»

— Леди Йасайла!

Женщина оторвалась от созерцания Ветхого Камыша, который готовилась пустить в ход через каких-то полчаса. Нидат Люмфир вбежал в её кабинет, напоминая испуганную ворону, в которую только что стреляли из рогатки хулиганистые мальчишки.

— Ну, что, опять прячешь за спиной сына какого-нибудь дивайна?

— Леди Йасайла, там горбун.

— И что, ты хочешь, чтобы я выгнула его обратно?

— Нет, леди. Но это сын дивайна!

Женщина отчаянно зарычала.

— Боги, как зовут этого горбуна?

— Триксель Нурвин, сын дивайна Кебейского.

— То Керберский, то Кебейский. Боги, что сегодня за день? — Йасайла передёрнулась. Только отпрыска Чёрного Теурга сегодня и не хватало. Ещё недавно она радовалась избавлению от общества заносчивого Мендрагуса, а сейчас предпочла бы провести время в компании его товарищей, лишь бы не встречаться с горбуном.

— Где он сейчас, Люмфир? Только не говори, что стоит в коридоре.

Начальник порта судорожно сглотнул. Йасайла потёрла лоб ладонями и вышла в коридор. В дальнем его конце на жёсткой скамейкам расположилась страннейшего вида троица.

Первой была стройная девушка с чуть розоватым лицом. Красивые изгибы её фигуры подчёркивало кружевное тёмно-синее платье. И толстая коса цвета персика, перекинутая на грудь, и сама грудь вызвала у Йасайлы прилив зависти.

Вторым был пожилой мужчина, замерший в почтительном ожидании рядом с горбуном. Он выглядел подтянуто и интересно, одетый в аккуратную чёрно-белую тунику с длинными широкими рукавами и чистые светлые штаны, заправленные в высокие, до колен, сапоги. Седые волосы были собраны в хвост. Йасайла отметила смуглую кожу и белые шелушливые пятна на руках.

«Он явно провёл много времени на солнце».

Триксель Нурвин дополнял эту причудливую комбинацию внешностей, являясь своеобразной уродливой изюминкой. Лицо его, худощавое, в обрамлении длинных, стянутых в пучок на затылке, волос было даже симпатичным, с пронзительными, глубоко посаженными синими глазами. Но тело, длинное и тощее, было словно переломано на уровне чуть ниже лопаток. Плечи сутулились; длинные, словно у богомола, руки оканчивались узловатыми пальцами, похожими на светлых пауков. Вид горбуна казался ей сюрреалистично-мерзким, словно вид гусеницы, у которой внезапно оказалась бы человеческая голова.

Триксель сидел на скамье, пригнувшись к земле, и теребил в руках рефрактор. Его отсутствующий взгляд бродил по стенам коридора; мысли, очевидно, были где-то очень далеко.

— Дивайн Триксель? — эти слова дались Йасайле с трудом.

— Безусловно, — откликнулся тот.

Властным жестом отстранив предложившего помощь старика, он встал и подковылял к ней. Йасайла хотела отдёрнуться, увидев, что он начал поднимать руку, очевидно, для рукопожатия или церемонного поцелуя, но вместо этого Триксель протянул ей выуженный из-за пазухи увесистый кошель. До неё донеслось глухое позвякивание монет.

— Здесь около двух сотен сарлимов. Надеюсь, этого хватит, чтобы убрать с моего пути другие корабли.

— Но я не могу, — сказала Йасайла, опасливо принимая кошель. — Я не взяточница.

Горбун криво усмехнулся, словно считая, что она лжёт.

— И прямо скажем — двухсот золотых недостаточно, чтобы удовлетворить аппетиты двадцати купцов, — добавила женщина. — Пропустив вас, каждый может потерять столько же.

— Это не для них, а для вас, — небрежно махнул рукой Триксель. — Святые боги, неужели так сложно придумать для доверчивых простаков действенную страшилку? Скажите, что на нашем корабле разразилась смертельная болезнь, и нам нужно как можно быстрее попасть в столицу. Это они съедят.

— Я… — Йасайла оглянулась, посмотрев на Люмфира Нидата, словно ища у него поддержки. Начальник порта похлопал глазами и несмело задал вопрос:

— Для нас будет честью оказать услугу дивайну Трикселю?

Устало вздохнув, женщина спрятала лицо в ладонях.

«Спасибо, засранец. Большое спасибо!»

Над портом разнёсся тревожный сигнал колокола, означавший, что один из кораблей несёт на борту заразу. Йасайла и её помощники собрались у трапа Хвоста Нингишзиды, тяжело дыша после сумасшедшей пробежки по всем кораблям, которые собирались войти в воды временного канала, а теперь рассасывались по углам, как стая крыс перед голодным котом.

Женщина подошла к Трикселю Нурвину, который ожидал её на причале. Горбун покачивался с носков на пятки и обратно, заложив руки за спину и поглядывая на чаек, которые кружили над речной гладью.

— Всё готово. Торговцы с грехом пополам согласились переждать три дня. Ваш судно будет единственным, что поплывёт по каналу, поскольку оно якобы заражено, и ветер может перенести болезнь на все остальные корабли. Рефраманта на той стороне я предупредила.

— Рад это слышать, — Триксель протянул женщине пузырёк с тёмно-красной жидкостью.

— Что это?

— Я слышал, вы испытываете проблемы с кожей, и знаю, в чём их причина. Пейте это зелье, по одной капле в день, через два часа после еды. Станет легче, обещаю.

— А что за…?

— Просто поверьте.

— Поверить вам? — не удержалась женщина.

Горбун помрачнел, но затем улыбнулся.

— Зависит от того, с какой половиной вы имеете дело. Диастрийцу во мне доверять не стоит. Но человеку…

Йасайла медленно приняла маленькую склянку с зельем.

— Почему вы это делаете?

— Бывает, мне просто хочется сделать что-то хорошее, чтобы вновь напомнить себе о том, что я человек.

Женщина застыла на месте, переваривая смысл слов, сказанных чересчур беззаботным тоном. Горбун улыбнулся.

— И поблагодарите своего болтливого начальника порта. Он спас вам жизнь.

С этими словами мужчина пошёл по трапу галеры, оставив Йасайлу растерянно вертеть в пальцах пузырёк.

— Стойте! — раздался позади крик.

Йасайла обернулась и увидела, как по причалу тяжело бегут два десятка мужчин. Большая часть была облачена в сияющие на солнце доспехи, в троих угадывались утренние гости, а четвёртый, с ужасным шрамом на щеке и русыми волосами, носил за спиной развевающийся синий плащ с символом Горнилодонов. Это был генерал Лейф.

Триксель остановился, с удивлением глядя на Цеппеуша Мендрагуса, который бежал к нему. Молодой человек, однако, не остановился рядом с горбуном. Пронёсшись мимо, он взбежал по трапу, чтобы поднять на руки диастрийку по имени Никоро.

— Цеппи!

— Ника!

Йасайла перевела изумлённый взгляд на Трикселя и испугалась разительной перемены на его лице. Опасно сощурив глаза, горбун небрежно махнул рукой женщине, и поднялся по трапу. Сзади, в своей тёмно-зелёной накидке, он был похож на бектаклита.

К Йасайле подошли Венбер и Лейф.

— Вы прекрасно выглядите, леди, — последний поцеловал женщине руку. — Венбер расписал мне вас в ярких красках, но на деле всё оказалось ещё лучше. Удивительно, как часто я здесь проплывал, но не видел вас вблизи.

— Ладно, — в лице Венбера на мгновение проступило что-то дикое, и генерал пожал плечами. — Мы реквизируем это судно.

— Не знаю, как они уживутся, — покрасневшая от смущения Йасайла кивнула в сторону горбуна, Цеппеуша и Никоро.

— Вы про диастрийку? — поднял бровь Венбер. — Они познакомились около пяти лет назад в Шуруппаке, и едва не помолвились. Я, разумеется, вразумил мальчишку, но судьба порой бывает до отвращения настойчивой.

— А вы не думали, что дивайн Триксель может отказать вам в месте на судне?

— Думаю, дивайн Триксель не в том положении, чтобы отказывать, — выразительно поднял бровь Лейф.

Йасайла поняла, что пора уносить ноги. Откланявшись двум мужчинам, она так и сделала. Торопясь к наблюдательной башне, она, тем не менее, чувствовала себя хорошо. Впервые за долгое время её хвалили и помогали не только за то, что она рефрамант.

Ведь даже рефраманты порой нуждаются в человечности.