Изумруды Кортеса

Глава XXVIII,

в которой рассказывается о том, каковы были причины, побудившие Кортеса выбрать именно меня, чтобы я сопровождал Сикотепека во Французское королевство, об обещаниях, которые он мне дал, чтобы добиться моего согласия на участие в столь трудном и опасном предприятии, и о строжайшей тайне, которой, во избежание провала, потребовалось окружить все приготовления

Здесь я намерен рассказать, что произошло после того, как дону Эрнану стало ясно, что Сикотепек не примет его доброго совета и не откажется от мщения преступникам, которые убили его родных. Кортес начал обдумывать план, как помочь индейцу, чтобы при этом его не пришлось вновь сажать в темницу, поскольку тот всерьез намеревался ехать в Испанию во имя мщения, осуществить которое он поклялся своим богам. А едва только дело касается этих идолов, которых туземцы принимают за богов, любые доводы разума уже бесполезны, и индейские упрямцы готовы голову себе разбить о стену, лишь бы настоять на своем. В этом смысле клятвы индейцев столь же нерушимы, как и обеты, которые дают христиане. И те и другие готовы пожертвовать жизнью, лишь бы исполнить то, что они обещали, с той разницей, что туземцы Новой Испании считают необходимым скреплять свои клятвы кровью, будучи убеждены, что этого требуют от них те бесы, которым они поклоняются. При этом они наносят себе раны так, что страдают разные части тела — уши, руки, лицо или мышцы, в зависимости от того, перед каким идолом они приносят клятву. В конце концов они оказываются с головы до ног вымазаны кровью — как своей собственной, так и несчастных жертв, которых они режут перед идольским изваянием, так что вид этих дикарей становится мерзок и страшен, а смердят они хуже разложившегося трупа. Именно этот обряд и совершил Сикотепек перед идолом Тецкатепукой, бесом, которого он чтил превыше всех прочих и который якобы оказывал ему особое покровительство.

Итак, дон Эрнан желал найти испанца, который мог бы выдать себя за португальца, то есть умел бы говорить, писать и читать по-португальски, а также при необходимости сошел за знатного сеньора, даже не будучи таковым на самом деле, чтобы отправиться с Сикотепеком в Португалию и во Францию. Раздумывая, где бы ему взять такого человека, и перебирая в памяти всех, кто составлял его окружение, он вдруг вспомнил про меня и послал за мной, наказав держать все в строжайшем секрете. Прежде чем перейти к сути, он задал мне различные вопросы, чтобы составить себе представление о моем характере и нраве и чтобы убедиться, действительно ли я подхожу для этой роли. О деле же он вначале не сказал ни слова, чтобы не оказаться в двусмысленном положении в случае моего отказа. Затем он поинтересовался, говорю ли я на португальском наречии, и я заверил его, что вполне могу сойти за уроженца тех мест (не стану здесь вдаваться в объяснения, почему), но признался, что не знаю ни слова по-французски. В конце концов, решив, что подходящий человек найден, дон Эрнан рассказал мне кое-что о своем плане, хотя отнюдь не все, и предупредил, что предприятие будет тяжелым и рискованным, что, может статься, мы ничего не добьемся, кроме собственной смерти, и что нам придется действовать в тылу врага.

— Однако в случае удачи награда будет соразмерна риску, — добавил губернатор, — так что, возвратившись, вы станете богатым человеком и вам никогда не придется больше бедствовать и, как говорится, рисковать своей шкурой.

— Вы можете всецело положиться на меня, и я сделаю все, что потребуется, — отвечал я, — а в случае необходимости могу пожертвовать и жизнью, которой мне много раз приходилось рисковать за гораздо меньшую награду, чем та, которая была мне сейчас предложена вами.

Я принял предложение Кортеса в большей степени из любопытства и желания узнать, что же задумал дон Эрнан, нежели в расчете на обещанное вознаграждение: ведь Кортес не раскрывал мне, чего он от меня хочет, пока я не пообещал ему, что он может располагать мной по своему усмотрению. Только тогда он посвятил меня в свой план, о котором читателю известно из предыдущей главы.

Предложение, которое сделал мне Кортес, меня изумило: я предполагал, что он собрался отправить меня в португальскую часть Индий и потому расспрашивал, владею ли я португальским. Я никак не мог подумать, что придется ехать в Европу. Изумление мое было столь велико, что я на мгновение лишился дара речи, но вовсе не из страха перед этим рискованным предприятием, а будучи поражен смелостью того, что задумал дон Эрнан, который, впрочем, всегда утверждал, что неприятель никогда не ожидает, что противник двинется самым опасным путем, и потому именно этот путь сопряжен с наименьшим риском. Он не только говорил так, но так и поступал, в том числе и на поле боя, когда мы оказывались в окружении индейцев. Вместо того чтобы укреплять оборону, он давал команду идти в атаку, словно силы были равны. Именно таким образом мы многажды побеждали противника, пользуясь его удивлением и замешательством. Так произошло во время нашего бегства из Мехико, когда близ Отумбы нас настигло войско в несколько тысяч индейцев. Их было столько, что они заполонили всю долину, и Кортес, вместо того чтобы укрыться в языческих капищах, видневшихся поблизости, приказал нам двинуться на неприятеля так, чтобы центр атаки пришелся туда, где находился вождь индейского воинства. Мы атаковали и в итоге выиграли сражение. Так было и с Памфило де Нарваэсом, хотя в тот раз мне довелось сражаться против дона Эрнана. Все случившееся тогда можно в равной степени приписать и таланту Кортеса-полководца, и недомыслию Нарваэса, который, подобно циклопу Полифему, уснул, предоставив полнейшую свободу действий своему врагу Улиссу, за что и поплатился глазом. И право, Кортес, совершивший столько подвигов, ни в чем не уступает, а быть может, и превосходит Улисса. Не то с Нарваэсом, который вовсе не походит на великана Полифема ни статью, ни мощью, хотя и тот и другой в равной степени отличались беспечностью. Правда, у Нарваэса есть преимущество перед одноглазым циклопом, который после встречи с Улиссом ослеп вовсе; дон же Памфило, потеряв один глаз, все же сохранил другой, что позволило ему продолжать плести свои интриги. Здесь, кстати, приходят на ум мексиканские божки, столь же уродливые и омерзительные, как Полифем, так что христианину трудно понять, почему, узнав небесную красу Пресвятой Девы и Божественного Младенца Иисуса, туземцы по-прежнему держатся за своих отвратительных кровожадных идолов.

Возвращаясь от рассуждений о святой истинной вере к нашей истории, скажу, что Кортес подробно объяснил мне, что будет от меня требоваться, а я заверил его, что в точности все исполню. Он остался доволен моим ответом и пообещал по возвращении щедро одарить меня золотом и пожаловать энкомьенду, в случае же, если мне не суждено будет вернуться, он пообещал наградить моих родных, так что я сообщил ему их имена и рассказал, как их найти в Испании.

Больше всего дона Эрнана беспокоило, что его план может потерпеть неудачу, если о нем проведает какой-нибудь недоброжелатель, который употребит во зло то, что ему станет известно. Поэтому он заставил меня принести присягу на Библии, что я буду хранить молчание и не скажу никому ни слова о том, что мы только что обсуждали.

— Ваш отъезд должен быть тайной даже для ваших ближайших друзей, — предупредил он меня.

Следуя его совету, я так старался сохранить в секрете наше предприятие, что даже вечером, накануне отъезда, как ни в чем не бывало, отправился в таверну, чтобы не возбудить подозрений, и изо всех сил старался не проболтаться и вообще не говорить ничего лишнего, ибо всякий знает: что у трезвого на уме, то у пьяного на языке и под действием вина слова опережают мысли, так что потом остается лишь горько упрекать себя в несдержанности. А уже на следующий день я бесследно исчез из Мексики, так что многие расспрашивали, куда я подевался, и пытались меня разыскивать, опасаясь, не постигла ли меня участь троих Кастильо. Однако вскоре они оставили свои попытки, так как на все жалобы о моем исчезновении Кортес только улыбался, охлаждая пыл ретивых и успокаивая огорченных. Эти загадочные улыбки Кортеса дали повод думать, будто ему прекрасно известно, что со мной приключилось, и он просто не хочет об этом говорить. Уверившись, что за всем этим скрывается какая-то тайна, некоторые из моих знакомых стали распространять всяческие слухи о моем местонахождении, и многие из этих предположений были еще более невероятными, чем то, что со мной произошло на самом деле.