Изумруды Кортеса

Глава XXXIX,

в которой рассказывается о том, как завязалась моя дружба с маркизом де Оржеле и как я проводил время в беседах с ним с глазу на глаз в ожидании, когда представится удобный случай, чтобы Сикотепек смог осуществить свое мщение

Теперь, когда читатель знает, как брату Эстебану удалось добыть последний изумруд, украденный у Сикотепека, самое время вернуться в Париж и рассказать о том, что происходило с нами и маркизом де Оржеле, с которым, вскоре после посещения его дома, у нас завязались самые дружеские отношения.

Через несколько дней после того самого празднества, на котором дон Луис де Ловиса представил меня маркизу, этот последний прислал мне записку с приглашением встретиться в удобный для меня момент для разговора о делах. От дона Луиса он знал, что я — богатый торговец, прибывший с намерением открыть торговлю во Франции.

Трудно описать радость, охватившую при этом и меня и индейца — ведь мы приехали сюда, чтобы покарать этого изменника и убийцу доньи Каталины, супруги дона Эрнана, и родных Сикотепека. Я попросил у дона Луиса разрешения покинуть его дом на два или три дня, чтобы погостить у маркиза: такое приглашение содержалось в его письме. Дон Луис, проникшийся ко мне искренним расположением, относился благосклонно ко всем моим затеям и не стал возражать против моего отъезда, хотя и посетовал, что будет тосковать без меня, поскольку уже успел привыкнуть к нашим ежедневным встречам и беседам. Со своей стороны, я еще раз заверил его в том, что мое желание вести с ним дела неизменно и что пребывание у маркиза никак на это не повлияет, ибо, дав слово, я никогда от него не отступаю и потому ничто не заставит меня отказаться от своего обещания и предпочесть другого компаньона.

В день отъезда, стараясь придать вес своим рассказам, а также приободрить и порадовать дона Луиса, я сообщил, что якобы получил известие о том, что на Азоры уже прибыли два моих корабля, каждый из которых вез тысячу арроб сахара с Ямайки, пятьсот арроб хлопка с острова Эспаньола и солидную партию золота и жемчуга. Хотя иностранные подданные не могли вести торговлю с испанскими Индиями, однако я сказал, что сумел добиться такого разрешения благодаря моей дружбе с братьями-доминиканцами и тому, что моя мать была испанка. Мой благодетель был очень рад этим новостям и отпустил меня с легким сердцем, после того как я еще раз подтвердил свои обещания наладить совместную торговлю.

Маркиз де Оржеле принял меня в своем доме, больше похожем на дворец. Он всячески выказывал мне свое расположение, обращаясь со мной так, словно я был его близким родственником. Взяв меня под руку, он показал мне свой дом, на редкость богатый и до отказа заполненный самыми разными предметами роскоши. Некоторые из них, без сомнения, прибыли из Новой Испании, и мне нетрудно было предположить, каким образом они оказались у маркиза.

Чувствовалось, что дон Луис рассказал ему, кто я такой и какие дела можно со мной вести. Только в расчете на это маркиз и пригласил меня к себе. Впрочем, это полностью устраивало и меня и Сикотепека: мы рассчитывали войти в доверие к маркизу и затем, когда бдительность его притупится, воспользоваться удобным моментом.

Однако вскоре мы поняли, что нам будет очень нелегко осуществить задуманное, находясь у него в доме: он был постоянно окружен слугами и телохранителями, словно был не маркизом, а королем. Его охрана не дремала, и не было никакой возможности расправиться с ним так, чтобы мы тут же сами не оказались схвачены и убиты.

Наши дни проходили в праздности и забавах — так, как привык проводить свою жизнь маркиз де Оржеле. Мы беседовали о самых разных предметах, выезжали в его поместье, где в лесах обитали самые разные звери. Он любил псовую охоту, у него были хорошо натасканные гончие, и к тому же весьма свирепые, так что часто не было необходимости натягивать лук: свора вполне могла растерзать кабана без помощи стрелка.

Маркиз проникся ко мне доверием, но никак не решался на деловое предложение, зная, что у меня есть уговор с доном Луисом, и не желая ущемлять этого достойного человека. Однажды вечером он спросил меня, женат ли я, на что я ответил, что у меня была жена, но она умерла от лихорадки на Терсейре, так что теперь я вдовец.

— В таком случае вы не станете возражать против подарка, который я собираюсь вам преподнести, когда вы отправитесь в опочивальню, — произнес он, но больше, как я ни настаивал, ничего объяснять не пожелал, заявив, что этот подарок должен стать приятной неожиданностью.

Когда я вошел к себе в спальню, то обнаружил в постели женщину — она-то и была тем самым подарком, что пообещал мне маркиз. От изумления я замер на месте, она же позвала меня нежным голосом и предложила лечь рядом с собой, уверяя, что явилась сюда только для того, чтобы доставить мне удовольствие. Все произошедшее повергло меня в смятение, особенно когда она сообщила, что зовут ее Мариана: я тут же понял, что передо мной та самая особа, которую должен был отыскать в Толедо брат Эстебан и которую мы считали любовницей маркиза. Мне было жаль, что она, словно раб на галерах, и здесь продолжает работать на проклятого предателя Тристана. Впрочем, жалость моя была неразумной: судя по тому, что Сикотепек узнал от Мартина ду Мелу, она и в Толедо была куртизанкой, так что это занятие было ее природной стихией.

Я не стал отказываться и улегся рядом с ней, но, видит Бог, поступил так только потому, что этого требовала моя роль, а вовсе не из-за того, что меня прельстила донья Мариана, которая, впрочем, и впрямь отличалась удивительной красотой.

Беседуя с ней, мне пришлось использовать всю хитрость, на которую я был способен, чтобы заставить ее признаться, что она и есть та самая Мариана Лопес де Инчаусти, уроженка Толедо. Она же прониклась ко мне доверием, узнав, что я тоже в некоторой степени был ее соотечественником, так как моя мать — испанка из Бахадоса.

На следующий день маркиз спросил меня, понравился ли мне его подарок, и я в ответ рассыпался в похвалах его прекрасному вкусу, отметив исключительную красоту дамы. Тогда он решил, что наступил подходящий момент, чтобы поговорить со мной о делах: разговор этот он обдумал давно, а целью его было не что иное, как открытие торговли с испанскими Индиями. Он уже знал, что у меня для этого есть все возможности.

Я дал ему понять, что решение этого вопроса требует деликатности, поскольку я уже связан некоторыми обязательствами с доном Луисом. Однако, поскольку все это было всего лишь разыгранной мной комедией и на самом деле у меня не было ни судов, ни богатств, ни торговли с Индиями, я пообещал ему подумать, уверяя, что счел бы за честь сотрудничать с ним.

Кроме того, мне хотелось пустить ему пыль в глаза и придать себе важности и только затем открыто признаться в своей заинтересованности иметь его своим компаньоном и согласиться вести с ним дела, попросив его хотя бы некоторое время держать все это в тайне от дона Луиса.

Два дня спустя, во время охоты на косулю, мы скакали на лошадях с арбалетами в руках и остановились возле небольшого озерца, служившего животным для водопоя. Тут мне пришло в голову, что я могу убить его прямо сейчас, на этом самом месте. Однако я обуздал свой порыв, во-первых, потому что разделаться с ним надлежало индейцу, а во-вторых, потому что, убив маркиза, я, конечно, смог бы скрыться, но оставался Сикотепек, который в это время находился в доме: он не умел ездить верхом и никогда не сопровождал нас во время наших прогулок. Итак, воспользовавшись передышкой, я сообщил маркизу, что все обдумал и готов принять его предложение. Это его очень обрадовало, так что он даже заключил меня в объятия, словно я был его родным братом. Мы присели на камень, и тут он признался мне, что предприятие, которое он хотел бы затеять вместе со мной, весьма отличается от тех дел, которые ведет дон Луис, что оно гораздо более рискованное и идет вразрез с испанскими законами. Я изобразил на лице удивление, хотя этот человек уже давно ничем не мог меня поразить: я ожидал от него всего, чего угодно, особенно по части предательства и вероломства по отношению к испанцам. Я тут же подумал, что речь пойдет о пиратстве: он, вероятно, желал возобновить свои вылазки против кораблей нашего императора дона Карлоса. Однако маркиз заговорил совсем о другом:

— Я бы хотел получать золото непосредственно от индейцев, пользуясь кораблями, которые имеются у вас на Азорах, а впоследствии поднять восстание среди туземцев и, если получится, основать французские поселения к северу от реки Пальмас и во Флориде. Я могу подкупить кое-кого из испанцев в Новой Испании и заручиться их поддержкой: вначале их помощь будет нам очень полезна. Итак, маркиз хотел снова приняться за старое, но теперь сам он собирался отсиживаться в Париже в полной безопасности. Он спросил меня, смогу ли я участвовать в таком предприятии и не станет ли помехой то, что в моих жилах течет не только португальская, но и испанская кровь.

— Голос крови здесь ни при чем, так как я всю жизнь прожил в Португалии и мне совершенно не за что испытывать благодарность к испанцам, за исключением разве что братьев-доминиканцев. Я, как и вы, не люблю испанцев, ибо они постоянно чинят мне препятствия и не дают спокойно вести торговлю, — ответил я и, решив не останавливаться на этом, присочинил еще одну историю: — Ведь и крушение моего корабля произошло оттого, что мы налетели на подводный риф, спасаясь от преследовавших нас испанских каравелл.

Маркиза обрадовали мои слова, которые были чистой ложью и должны были лишь внушить ему доверие ко мне. И впрямь, чем беспардоннее ложь и нелепее вымысел, тем убедительней они становятся. Чтобы он не подумал, что я не принимаю его предложение всерьез, я решил указать ему на некоторые трудности, с которыми мы неизбежно должны были столкнуться в ходе нашего предприятия:

— Однако должен вас предупредить, дорогой друг, что не так-то легко будет вступить в переговоры с туземцами без разрешения на то Кортеса.

В ответ маркиз лишь улыбнулся и сказал, что это он полностью берет на себя.

— Не беспокойтесь. От вас будут требоваться лишь корабли, идущие под португальскими флагами, и разрешение заходить в Азорские гавани. Кроме того, нам может быть полезно ваше знакомство с доминиканцами в Новой Испании.

Несмотря на безрассудство и нелепицу этого предложения, мне ничего не стоило принять его, порадовать маркиза, который стал считать меня своим сообщником. Следующей ночью он вновь прислал ко мне донью Мариану, от которой я узнал, что она живет не у маркиза, а в Париже и де Оржеле лишь посылает за ней при необходимости. Легко было догадаться, что точно так же, как и в моем случае, он вызывал ее для того, чтобы расположить к себе видных французских вельмож и прочих нужных людей.

Итак, я думаю, что Феликс де Оржеле раньше действительно относился к ней как к своей любовнице, и было это в то время, когда он не брезговал заниматься морским грабежом. Теперь же, став маркизом, он счел, что она не годится на роль его супруги, так что удалил ее от себя и использовал в качестве куртизанки в своих собственных интересах. Надо думать, что и она не оставалась при этом внакладе, так как за свои услуги, вне всякого сомнения, получала щедрое вознаграждение.