Каждый мародер желает знать…

Глава 17. Чем заняться мертвецу в Егорьеве

На внушительном куске продуманно-необработанного камня возвышалась горделивая фигура в чем-то вроде старинного сюртука. Герой смотрел куда-то вдаль с лицом задумчивым и... Даже не знаю, каким. Полным великих дум, очевидно. Об отечестве беспокоится, не иначе.

— Это что ли Ларошев? — спросила вдруг Натаха, сбив весь мой возвышенно-философский настрой.

— Да не, не может быть! — я помотал головой и опустил взгляд на постамент. Вот черт!

«Ларошеву Владимиру Гаевичу, светочу и благодетелю. Будь вечно примером для нас и наших потомков».

Я не выдержал патетики момента и заржал. Потом закалялся, поняв, что несколько аборигенов вот уже минут десять как не сводят с нас взглядов. С того самого момента, как я заглушил мотор, и мы все вышли из машины.

Нет, какого-то особенного внимания на нас вроде не обращали. Ну, оглядывались. Но без выражения офонарения на лицах. Было заметно, что Егорьево — отнюдь не дикая глухомань, куда приезжие заглядывают раз в сотню лет. А тут и до Томска два шага, и места вокруг обитаемые. Это Белобородово было странным. А Егорьево как раз обычное место.

— Ну что, считаю, пора потратить немного денег в местном общепите, а? — сказал я, чтобы как-то разрядить обстановку.

— А вы что ли из Томска будете? — подал, наконец, голос один из безмолвных до этого момента наблюдателей. Крепенький такой дядька в годах, не сказать, чтобы какого-то особенно бандитского вида, скорее уж благообразный, похожий на тренера по физкультуре в деревенской школе. Рядом с ним топталась явно парочка его учеников, одаренные переростки. Румяные детины, косая сажень в плечах, с одинаковыми льняными кудрями. Что-то такое не то прибалтийское, не то скандинавское было в их лицах.

— А что, так заметно? — я с озабоченным видом осмотрел свою одежду. Кстати, с учетом недавних приключений, она довольно неплохо выглядела. Ничего не порвалось, пятно только на бедре неясного происхождения. Наверное, заляпался, когда падал.

— Машину эту знаю, — Физрук кивнул в сторону моей шишиги. — Прошлый ее владелец у меня ее чинил несколько раз.

— Тесен мир, — неопределенно, но вполне миролюбиво сказал я, так и эдак приглядываясь к троице. Они тоже к нам приглядывались. И даже вроде не собирались пока ни наезжать, ни проверять на прочность. Ну и то хлеб. — А что, уважаемый, где у вас можно перекусить и переночевать?

— А это смотря что вы предпочитаете, уважаемый, — в тон мне ответил Физрук. — Если поесть от пуза в спокойной обстановке, то добро пожаловать к фрау Берте, на последние крохи ужина еще успеете. А если еда скорее требуется как закуска, то совсем скоро откроется «Сестра Стрекоза».

— А «Сестру Стрекозу» не мамаша Сусанна, часом, держит? — неожиданно спросил Гиена.

— Бывали у нас? — внимательный взгляд Физрука уперся в Гиену.

— Да нет, мы в другом месте познакомились, — Гиена загадочно усмехнулся. — Боня, мы же не хотим степенно откушать?

— Об чем разговор, Гиена! — я подмигнул Физруку. — Ну так что, покажете дорогу к многоуважаемой мамаше Сусанне?

«Сестра Стрекоза» оказалась просторным домом с еще более просторной пристройкой-навесом, под которым, как я понимаю, основная гульба летом и происходила. Судя по нескольким лежащим вдоль стены «зимнего» дома, начали они довольно еще утром. А может и вообще вчера. Впрочем, не осуждаю, не осуждаю...

Наше появление заметили, несколько пар нетрезвых глаз сфокусировались, было, на незнакомых фигурах, но потом обнаружили рядом с нами Физрука и как-то резво потеряли к нам интерес, и их сизые нося снова уткнулись в кружки.

Центров притяжения внутри «Сестры Стрекозы» было два — крохотная сцена, на которой томно выгибалась белокурая девица в полупрозрачной белой рубашке под аккомпанемент задорно стучащего в барабан блондина с длинными немытыми патлами. И большой стол, за которым явно играли во что-то азартное, но определить сходу, что именно это была за игра, я не смог.

— Три богатыря!

— Нет моих! Я успел, ха-ха-ха!

— У меня девка пляшет, косой машет! Открывай!

— Две старыги! И курья нога!

— Да ладно, брешешь! Покажи!

— А вот те шиш! Кон закончится, покажу!

— Турецкий барабан!

— Кровища-кровища, щелкчков тебе тыща!

В центре стола лежали неправильной формы костяные фишки, а игроки что-то зажимали в кулаках. Не то игральные кости, не то фишки, не то еще что-то. Игроков было восемь, и еще человек двадцать толпилось вокруг, выкрикивая... всякое. Ну, как-нибудь при случае надо будет разобраться, что за игра. Даже любопытно стало.

Физрук, как уверенный ледокол, прошел сквозь нетрезвую толпу, увлекая нас за собой. В дальней части навеса оказался один единственный свободный столик. Вроде бы, ничем от других он не отличался, их таких же толстенных досок, на крышке — масса вырезанных похабных надписей, некоторые из них даже сопровождены иллюстрациями. И даже не всегда бесталанными. Двое воспитанников Физрука садиться не стали. Сам же Физрук приветственно махнул рукой. Занимайте места, мол.

Из толпы тут же вынырнула девица с экстремально низким вырезом рубашки, настолько низким, что грудь из него вываливалась просто вся. Она живенько стряхнула лапающие ее руки местных пьянчуг и наклонилась над нашим столом. Ее розовый сосок качнулся аккурат напротив моего лица. Хороший корпоративный стиль, мне уже начинает здесь нравиться.

— Чего изволите, только быстрее! — сказала она, поправляя прядь белокурых же волос. Вообще здесь как-то чертовски много блондинов и блондинок. Какое-то национальное поселение?

— Темное пиво! — быстро сказал я.

— Два темных пива! — поддержал Гиена.

— И бутыль хреновухи, — кивнул Физрук. — И закусить. Ну, ты знаешь, вали на тарелку все подряд и тащи сюда.

— Споки-доки, Янис, сейчас все будет! — девица чмокнула Физрука в щеку и умчалась.

— Ах да, я же забыл представиться, — сказал Физрук. — Янис Павлович. Можно просто Янис.

Пока мы жали друг другу руки и называли имена, какая-то другая девица, на этот раз вполне скромно одетая и тихая, как мышка, поставила нам на стол странноватый светильник — из бутылки зеленого стекла, верх которой был замотан обтрепанной рогожкой. Что там светилось внутри — понятия не имею, но довольно ярко и очено неровно. Будто за не очень чистым бутылочным стеклом пульсировала светящаяся амеба.

А дальше полился непринужденный разговор про всякое разное. Не сговариваясь, мы ни словом не упомянули про нашу дурацкую поездку в Белобородово. Я сказал, что мы обкатываем новое снаряжение и изучаем окрестности, как люди здесь сравнительно новые. Может, друзей новых заведем, а может и интересное найдем. Заодно я вспомнил про собой же придуманную миссию, насчет поиска разных антикварно-исторических вещей, книг, дневников, мемуаров и прочей ненужной рухляди, из которой ученые складывают представление о том, как оно тут было раньше.

Прошлый хозяин моей шишиги был тот еще жук. Он занимался снабжением университетской столовой, торговал с фермерами со всех окрестностей, до которых мог дотянуться, жульничал нещадно, и в конце концов его труп нашли на местной свалке, видимо кто-то из фермеров, которого он заболтал до полной невменяемости, всадил ему в печень нож. Концов не не нашли, машину отогнали обратно в университет, местному мужичью сделили внушение, на этом дело и закончилось.

Но интереснее всего оказалось само Егорьево, конечно. Раньше деревня называлась Реженка, началась она с переселившихся в эти края еще лет двести назад нескольких латышских семей, которых сначала выперли из родной Прибалтики, а потом и из Центральной России тоже. Очень уж странные обряды они изволили устраивать.

А здесь в Сибири латыши перемешались с разношерстными славянами, и в результате появился целый коктейль белокурых народов, которых объединяло кое-что общее — они поклонялись Марене. Правда, без персонификации. Не божеству смерти, как таковому, а скорее как явлению. Эта самая ярмарка в Навий день, про которую знали все окрестные жители, была явлением знаменитым, и, кто не боялся и приезжал, увозил с собой кучу острых ощущений и интересных впечатлений.

Я в этой всей мифологии разбирался не очень хорошо, вроде бы, Навий день, или, по-другому Мертвецкие проводы — это четверг на пасхальной неделе. Все нормальные селяне в этот день ходили на кладбище, ели блины и кутью и пили за помин своих умерших родственников. А в Егорьеве все было по-другому. Здесь устраивали этакую странноватую версию Хэлоувина, как я понял. Девушки были обязаны распустить волосы и надеть белые одежды, а мужики — мазать лица черным или носить маску. И все эти ухищрения делались для того, чтобы мертвецы, встающие в этот день из своих уютных гробов, принимали их за своих и не трогали. А тех, кто был на мертвеца не очень похож — в смысле, одет как всегда и с лицом без грима, обливали водой. Не со зла, а чтобы защитить. Потому что «мертвецы воды не любят» и к мокрым людям прикасаться брезгуют. А отогнать их в Навий день никак нельзя вообще — никакие привычные методы, вроде креста и молитвы, не работают.

Рассказывал то сам Физрук, то какие-то еще мужички, то и дело подсаживавшиеся к нашему столу. Иногда разговор скатывался с байки про Игната, который в прошлый Навий день вздумал продавать козий помет, выдавая его за целебный лосиный, а его за это бабка Лукерья прокляла, и он две недели был уверен, что у него на лбу вырос здоровенный елдак. Причем он сам утверждал, что его видел, и что тот даже действовал, исправно делая стойку на всех проходящих мимо девиц с большой задницей. Очень уж охоч был Игнат до афедронов внушительных размеров. Но никто, кроме него, член во лбу не видел. Так что пошел Игнат к Лукерье на поклон. Мол, либо сделай уже, чтобы елдак был настоящим, чтобы можно было в дело его пустить, либо прости уже, отпусти.

Первая бутылка уже давно закончилась, вторая и третья, кажется, тоже. Кажется, как раз на третьей к нашему столу присоединилась загадочная мамаша Сусанна. Она Гиену тоже узнала, но они оба так и не раскололись, где и когда они познакомились. Мамаша оказалась корпулентной дамой с румяным лицом и прозрачно-светлыми чуть раскосыми глазами. В отличие от большинства местных, у нее были темные волосы. У нее был голос боцмана с пиратского корабля и его же замашки.

Потом начались танцы, если, конечно, это можно так назвать. Каждый дрыгался кто во что горазд, особо озабоченные выискивали уголки потемнее, чтобы увлечь одну из шныряющих по кабаку девок.

В общем, нормальный такой вечер в нормальном таком кабаке.

А потом я очнулся. Ну, потому что назвать это пробуждением было бы... гм... преуменьшением. Я резко вскинулся, окинул взглядом окружающую реальность, в ожидании всех и всяческих неприятностей. Но вокруг было сплошная милота и благолепие — в косых солнечных лучах, проникающих сквозь широкие щели сарая плясали пылинки, правый бок щекотало сено — рубаха задралась, одеяло сбилось. Их одного темного угла к другому темному углу прошмыгнула деловитая мышь. А слева, закинув на меня ногу и живописно разметавшись, безмятежно спала, приоткрыв коралловые губки та самая девица, на чей розовый сосок я пялился, когда мы только пришли в «Сестру Стрекозу».

Ага, даже припоминаю кое-что. Смена этой очаровательной официантки закончилась как раз когда начались танцы. Потом она увлекла меня сюда, на сеновал. И потом...

Я зажмурился.

Хорошая получилась ночь. Даже жаль, что я так много выпил, и теперь память изволит сбоить на самых волнующих и интересных местах. Впрочем, ничего не мешает мне сейчас освежить кое-какие моменты...

Я коснулся притянул спящую девушку ближе к себе, коснулся губами жемчужно-белой кожи. Она простонала что-то неразборчивое и подалась вперед. Голова болела, конечно, да и черт с ней! Глаза девушки приоткрылись и заблестели. Кончик языка облизнул губы, шаловливая рука скользнула вниз по моему животу.

Кто-то негромко покашлял. И это был не я и не... блин, как ее зовут? Вроде бы она вчера представлялась, но было уже шумно, как вокруг, так и в моей голове, так что имя я теперь вспомнить не мог. Вроде что-то такое непривычное уху, экзотическое...

— Прошу прощения, что вмешиваюсь, — сказал Янис. Интересно, он все время там стоял или только вошел? В любом случае, мне двойка за невнимательность. Слишком много полагаюсь на свое чувство опасности и забываю про банальную осторожность. Он мог нас прирезать уже четырнадцать раз. Десятком разных способов.

— Эгле, ты бы не могла нас оставить? — он усмехнулся.

— Ну да, ну да, у вас серьезный разговор, не для моих нежных ушек, я поняла, — девушка убрала свои шаловливые руки. Что меня немного расстроило, конечно.

Она соскользнула с сеновала, ухватившись за поперечную жердь. Не утруждая себя одеванием. Впрочем, ее прелести в любом случае вся деревня видела, теперь-то уж чего стесняться?

Я решил не следовать ее примеру, и прежде чем слезть вниз штаны все-таки застегнуть.

— У вас ко мне какое-то дело, Янис? — спросил я и поморщился. Висок раскалывался, будто в него воткнули иголку. Да и общее состояние организма было... ну, такое. Предсказуемое.

— Пива? — Янис протянул мне запотевшую бутылочку. Ага, значит все-таки недавно пришел, если бы сидел уже пару часов, то она бы нагрелась.

— Нет, благодарю, — я медленно покачал головой.

— Между прочим, мы вчера точно переходили на «ты», Богдан, — Янис свернул крышку у бутылки и сделал длинный глоток.

— Да, точно, — я напряженно хохотнул. Интересно, чего ему надо? Он же не просто так вчера нас развлекал. Ну, то есть, за выпивку и закуску мы платили сами, но дружелюбием к нам он воспылал по своей воле. Видел он нас впервые в жизни, значит...

— Ты веришь в судьбу, Богдан? — спросил вдруг Янис. Смотрел при этом очень серьезно, будто вопрос был вовсе не риторическим.

Я неопределенно дернул плечом и склонил голову на бок, давая понять, что жажду услышать контекст вопроса.

— Да тут понимаешь, какая история... — он опустил взгляд. Усмехнулся, как будто слегка сконфуженно. — У меня последний месяц все шло через афедрон наперекосяк. За что ни возьмусь, все елдой накрывается. И буквально позавчера вечером сходил я к Лукерье. Раскинь, говорю, картишки, старая, скажи, где я нагрешил, и что мне надо сделать, чтобы странь эта прекратилась. А она, ведьмища злоязыкая, колоду свою засаленную достала, покидала карты туда-сюда и говорит: «Ты, Янис, где-то мужик умный, а где-то дурак дураком! Все же просто — возьми горсть ячменя да жбан молока, пойди лесной тропой, сверни сквозь колючий куст, та так, чтобы шипы крови твоей испили, найди пень трухлявый, накорми его, напои, и поклонись трижда, а потом ступай себе, куда сердце прикажет, и все у тебя наладится!» Вот скажи, ты бы пошел это все делать?

— Лукерья — это же та, которая какому-то селянину елдак на лбу наколдовала? — спросил я.

— Она самая, — Янис криво усмехнулся.

— Тогда пошел бы, конечно, — хмыкнул я. — Чтобы не рисковать. А то мало ли...

— Вот и я пошел, — серьезно сказал Янис. Задрал рукав рубахи и продемонстрировал подсохшие царапины. — Об боярку всю руку, вон, разодрал. А когда из леса вышел, то первое, что увидел — это машина знакомая. Я ее уже год в Егорьево не видел. И вот поэтому я тебя и спросил, веришь ли ты в судьбу.

— Хм, ну если с такой стороны смотреть, то вполне, — я кивнул. Надо же, а ведь, похоже, я решил свернуть к Егорьево именно в тот момент, когда Янис продирался сквозь кусты и трухлявый пень ячменем кормил. Случайно получилось. Ну да. Совпадение такое. С другой стороны, и что? Теперь я обязан на нем жениться что ли? Я фыркнул, подавляя смешок. — Слушай, Янис, я не помню, спрашивал тебя или нет. А почему у вас на площади статуя Ларошева стоит?