Как на ладони

глава седьмая

В день, когда началась война, папа пребывал в отличном настроении.

— Наконец-то! — радовался он за завтраком.

На кухне он включил Национальное радио, а в гостиной — CNN и постоянно срывался со своего места за столом, когда ему казалось, что по телевизору сейчас могут показать что-нибудь интересное.

— Долго это не продлится, — уверял он. — Саддама прикончат уже через пару дней.

В школе все дети были в восторге. Они говорили, что мы выкурим чурок из Кувейта. За обедом я опять попробовала подсесть к Томасу, и на этот раз он мне позволил.

— Слышал про войну? — начала разговор я.

— Ага.

Я взяла вилку и отковыряла от одного из своих равиоли половину.

— Папа говорит, что через пару дней все закончится, — поделилась я.

— Меня не волнует, что там говорит твой папаша.

— Извини.

Больше до конца обеда мы не разговаривали, но я уже радовалась, что мы хотя бы сидим вместе.

Через пару дней, когда Саддам начал стрелять разрывными ракетами по Израилю, папа впал в депрессию. По CNN показывали, как ликуют палестинцы, а папа все твердил, что это чушь.

— Куча идиотов! — кричал он. — Все, что им хватает ума показывать, — это кучу идиотов!

Еще больше он разозлился, когда по телевизору показали, как Ясир Арафат обнимается с Саддамом.

— Предатель! — процедил папа. — Мне даже хочется тебе имя поменять.

— Почему это? — не поняла я.

— Почему? Потому что тебя назвали в его честь.

— О, — промолвила я. Я этого не знала.

— Эта дурацкая идея принадлежит твоей маме. Я хотел назвать тебя Эстель.

— Какое красивое имя.

— Французское, — кивнул папа.

— А можно мне сейчас поменять имя? — заинтересовалась я.

Папа помотал головой. Разговаривая со мной, он не отрывал взгляда от телевизора.

— Слишком поздно.

— Почему?

— Просто так, — пожал плечами он. — Никто не запомнит.

Я пошла к себе в комнату и взяла лист бумаги, который весь исписала именем Эстель, вдоль и поперек. Я чувствовала себя обманщицей. Так забавно было писать его снова и снова. Эстель — французское имя. Французское — а значит, более нормальное, чем арабское.

Папа продолжал смотреть одновременно телик и слушать радио. В ту субботу после начала войны мы поехали в “K-Март”[7] за подставкой для телевизора в гостиную. Конечно, из столовой и так было видно телевизор, но папе хотелось сидеть поближе, чтобы не пропустить ни единого слова.

Я ужинала в гостиной с папой и поэтому тоже смотрела новости, в основном довольно скучные, особенно когда там рассказывали про всякие модели самолетов или виды патронов. Зато я любила смотреть на Кристиан Аманпур, потому что папа сказал, что она сексуальная. Каждый раз, когда он это повторял, мне хотелось соскочить с дивана и пуститься в пляс. Я была так счастлива, что он говорил в моем присутствии о совершенно взрослых вещах!

Я начала подумывать о том, чтобы стать журналисткой. На этой неделе собирались провести заседание редколлегии школьной газеты, и я сообщила папе, что хочу на него сходить.

— Хорошая мысль, — согласился он. — В прессе мнение арабов почти не освещают.

За выпуск газеты “Лоун стар таймс” отвечали ученики средних классов, поэтому выходила она всего раз в месяц. Курировал этот процесс мистер Джоффри, мой учитель английского. Обычно он вел себя не очень-то активно, сидел у себя за столом, пожевывая сандвич и просматривая всякие бумаги. Главным редактором газеты был мальчик по имени Чарли, с жесткими каштановыми волосами и голубыми глазами. С начала собрания он стоял у доски и спрашивал по порядку у ребят, готовы ли их статьи и интервью. Потом он поинтересовался у новичков, как нас зовут и о чем мы хотим писать. Новеньких было всего двое — я и еще одна девочка, с которой мы вместе ходили на английский. Ее звали Дениз — очень хорошенькая блондинка, правда, немножко полная. Она постоянно изрекала своим высоким голосом какие-то странные сентенции, и я была уверена, что одноклассники считают ее дурочкой. Но потом как-то заглянула в ее тетрадки и тесты и увидела, что они пестрят пятерками с плюсами.

Я подняла руку, и Чарльз указал на меня.

— Меня зовут Джасира, — представилась я. — Я хотела бы писать о войне.

Несколько ребят рассмеялись, но только не Чарльз. Он спросил:

— Какого рода статьи о войне тебя интересуют?

— Ну, — протянула я, пытаясь придумать хоть какой-нибудь ответ. — Может, написать о резервистах и о том, каково это — когда тебя призывают на войну?

Чарльз задумался на секунду, а затем кивнул:

— Интересный аспект. Обсудим это после собрания.

Потом руку подняла Дениз и сказала, что хочет писать рецензии на книги.

— У нас уже есть люди на книжное обозрение, — разочаровал ее Чарльз.

— Да-а? — протянула она. — Ну, а какие вам нужны?

— Мы подумывали начать размещать гороскопы. Справишься?

— Конечно, — обрадовалась она.

Мы с Дениз остались после заседания, чтобы переговорить с Чарльзом.

— Как думаешь, через сколько у тебя будет готова эта статья про резервистов?

— Не знаю, — призналась я. — Недели через две?

— Если справишься за полторы, попадешь в мартовский выпуск.

— Отлично.

— То же касается и твоих гороскопов, — повернулся он к Дениз.

Она кивнула.

— А мне их что, просто выдумать, да?

— Конечно, — кивнул Чарльз, — только постарайся сперва разузнать что-нибудь о знаках зодиака. Ну, то есть вот Девы, например, всегда нервничают, так что напиши, как им будет тяжело, но что в районе четырнадцатого числа случится что-то, что позволит им расслабиться. Понимаешь?

— Вроде того, — захихикала Дениз.

Переговорив с Чарльзом, мы с Дениз вместе пошли из школы. Я никогда раньше не задумывалась о том, чтобы дружить с ней, ведь у нее был такой странный голос и все вокруг постоянно над ней потешались. Но я и сама была не очень-то популярной в школе. А тут вдруг обнаружила, что с ней довольно легко общаться.

— А почему ты решила писать для газеты? — поинтересовалась она.

Я пожала плечами.

— Я подумываю о том, чтобы стать журналисткой, когда вырасту.

— О, — произнесла она и, помолчав секунду, сказала: — А знаешь, почему я туда пришла?

— Почему?

— Только не говори никому, — предупредила Дениз.

— Не буду.

— Я влюблена в мистера Джоффри. И я хотела бы заняться с ним сексом.

— Серьезно? — удивилась я.

Мистер Джоффри был коротышкой с маленькими глазками, которые он прятал за круглыми очками. За все сегодняшнее собрание он не сказал ни единого слова.

— Он такой сексуальный, — поделилась Дениз.

— Что-то я не заметила, — призналась я.

— Ну и хорошо, — нисколько не расстроилась Дениз. — Мне конкуренция не нужна.

Мы вышли на улицу, чтобы сесть на автобус. Я переходила через дорогу и заметила приближающуюся машину, только когда Дениз вдруг схватила меня за руку и заорала: “Стой!”

— Упс, — произнесла я, останавливаясь.

— Все, можешь идти, — разрешила она, как только машина проехала.

Я заметила, что она не выпускала мою руку еще пару секунд, отчего мне показалось, будто мы с ней знакомы уже сто лет.

У дома я увидела Зака с его кошкой. Он прогуливался туда-сюда по улице с котенком в ошейнике и на поводке. Правда, котенок не особо активно гулял. Когда Зак тянул поводок, он или останавливался, или ложился на землю.

— Может, дашь ему погулять без поводка? — поинтересовалась я.

— Не хочу, чтобы он сбежал.

— Не сбежит, он слишком маленький.

— Ты ничего не понимаешь, — заявил Зак.

— Отстегни поводок и дай ему погулять, а если убежит слишком далеко, ты сразу его схватишь.

Зак подумал минутку и согласился с моим предложением, чем чрезмерно меня удивил. Кошка наконец начала прохаживаться по лужайке и нюхать все вокруг. Я хотела было сказать что-то вроде: “Я же говорила!” — но усилием воли сдержалась. Вместо этого я спросила:

— А твоего папу еще не призвали?

— Нет, — ответил Зак.

— Ну, — замялась я, — я просто пишу статью для школьной газеты, про резервистов. Мне бы надо взять у него интервью.

Зак промолчал. Он смотрел на котенка, который качал головой, следя за движениями маленькой птички.

— Как думаешь, он будет не против? — спросила я.

— Может, и нет. Если не очень занят будет.

— Клево.

Котенок прыгнул, пытаясь поймать птицу, и Зак, наступив на поводок, придушил его немного.

— Осторожно! — предупредила я. — Ты ему больно делаешь.

— Дурацкая идея, — пробурчал Зак, пристегивая поводок обратно.

Котенок в знак протеста тут же повалился на траву, так что Заку пришлось буквально тащить его за собой.

Дома я уселась за обеденным столом смотреть по телику сюжеты про войну. Заодно я составила список вопросов для мистера Вуозо.

1. Боитесь ли вы, что вас убьют?

2. Как вы думаете, вы убьете какого-нибудь иракца?

3. Что вы возьмете с собой из дома?

4. Будет ли к вам приезжать в гости жена?

5. Можно ли вам получать посылки?

6. Как вы считаете, это война за нефть?

Пока я писала, на экране возникла Кристиан Аманпур, и мне подумалось, как здорово было бы получить такой же желто-коричневый жилет с кучей кармашков.

Когда домой вернулся папа и я рассказала ему, как прошло собрание школьной газеты, он все одобрил. А когда я поделилась с ним идеей статьи о резервистах, он впал в бешенство.

— И как же это отображает арабский взгляд на проблему? — спросил он. — Вот ты живешь с отцом-арабом и при этом хочешь брать интервью у нашего соседа-подонка! Что это за идиотизм?!

— А вдруг мистера Вуозо призовут? — убеждала его я. — Я ведь тогда не смогу взять у него интервью. Поэтому я и хочу сделать это сейчас, пока это еще возможно.

— Делай что хочешь, — пробормотал папа и пошел к холодильнику за пивом.

— После него я у тебя интервью возьму, — пообещала я.

— Арабская перспектива, — произнес он, открывая банку “Хайнекена”, — вот чего нет в новостях. Ты могла бы это изменить, но ты предпочла не напрягаться.

Когда я вечером стояла у раковины и мыла тарелки, зазвонил телефон. Папа отложил полотенце и поднял трубку.

— Это тебя, — позвал он, и я стянула резиновые перчатки, чтобы взять трубку.

Судя по тому, какое злобное лицо стало у папы, я подумала, что звонит мама, но ошиблась.

— Джасира? — раздался мужской голос.

— Да?

— Это мистер Вуозо, — представился он и, когда я никак не отреагировала, добавил: — Твой сосед.

— Да, я знаю. — Я боялась говорить с ним, пока папа стоял рядом и пялился на меня.

— Как поживаешь? — поинтересовался мистер Вуозо.

— Спасибо, хорошо.

— Прекрасно, — обрадовался он, — а то я немного волновался. Давно тебя не видел.

— Я болела.

— Чем?

— Гриппом.

— О, — произнес он.

— Но мне уже лучше, — поспешила добавить я.

— Слушай, — продолжил он, — тут Зак что-то говорил насчет того, что ты хотела взять у меня интервью для школьной газеты…

— Да, — подтвердила я, — я хочу написать статью о резервистах.

— Отлично, я согласен. Когда тебе удобно?

— Даже не знаю.

— Может, в субботу? — предложил мистер Вуозо. — Зак с мамой повезут котенка к ветеринару, так что ты приходи.

— Договорились.

— Давай где-нибудь в полдень, хорошо?

— Конечно.

— Надеюсь, меня до этого момента не призовут, — засмеялся он.

— Я тоже на это надеюсь.

— На что это ты надеешься? — поинтересовался папа, как только я положила трубку. Он все еще стоял со своим полотенцем в руках и не спускал с меня глаз.

— На то, что мистера Вуозо не призовут до нашего интервью, — объяснила я.

Мне пришлось обойти его, чтобы добраться до раковины и домыть посуду.

— Ты следи получше за языком, когда с ним разговариваешь, — посоветовал папа.

— Да я просто задам ему пару вопросов, каково это — быть резервистом, и все.

— Он уж небось возомнил, что он защитник общественных устоев, — пробурчал папа.

Я не совсем поняла, что это значит, но переспрашивать не решилась.

На следующий день в школе Дениз спросила, не хочу ли я прийти к ней на выходных, чтобы поработать над статьями.

— Я не могу, — отказалась я, объяснив, что в субботу днем должна брать интервью у мистера Вуозо.

— Ну, тогда я к тебе приду, — предложила она, — после интервью. Могу остаться с ночевкой, если ты не против.

— Хм, — произнесла я, — мне надо спросить разрешения.

— Конечно, — согласилась она и записала свой номер телефона на бумажке, чтобы вечером я ей позвонила.

Обедала я в кафетерии снова с Томасом.

— Чего тебе надо? — спросил он, как только я отодвинула себе стул.

— Ничего.

— А чего это ты со мной сидишь, это же запрещено? — поинтересовался он.

— Мои родители же не знают, что я делаю в школе.

— Ого, — восхитился Томас, — какая ты храбрая. Нарушаешь запреты своих родителей, когда они не могут за тобой проследить. Я просто в восторге.

Он засунул полосатую трубочку в пакет с молоком и сделал большой глоток.

— Я могу поесть и за другим столом, — заметила я.

Томас поставил пакет на стол, так ничего и не ответив.

— Мне уйти?

— Иди ты знаешь куда, — отозвался он.

— Не ругайся на меня.

— Заткнись.

Я все-таки решила остаться. Я знала, что иногда, когда кто-нибудь на тебя сердится, нужно сидеть на месте и терпеть. Как, например, было с моей мамой, когда она заказывала такси в аэропорт. Я надеялась, что к концу обеда Томасу стало немножко легче оттого, что он помучил меня своим молчанием.

Вечером за ужином я поинтересовалась у папы, можно ли мне пригласить в субботу друга с ночевкой.

— Какого еще друга? — спросил папа, сидя в кресле перед низеньким столиком с едой. Он поджарил два стейка на решетке и сделал салат. У меня, в отличие от папы, вся тарелка была усыпана серыми комочками непрожеванных жилок. Правда, оставалось неясным, то ли это из-за того, что папа жует лучше, то ли из-за того, что он взял себе кусок получше.

— Девочку из газеты, — объяснила я и, подумав, добавила: — Белую.

— Не говори глупостей, мне не важно, какого цвета у нее кожа. Даже не смей делать из меня расиста, я ведь от всего сердца желаю тебе только добра.

Несомненный плюс столика был в том, что я сидела на диване, а папа в кресле, притом слишком далеко, чтобы дотянуться до меня и дать пощечину. Если бы не стол, папа бы вполне мог это сделать.

— Можешь сколько угодно приглашать к себе подружек, — кипятился он. — Я не расист!

— Конечно, извини.

До конца вечера мы смотрели новости, и папа все больше и больше бесился из-за “Скадов”[8], которыми Саддам все стрелял и стрелял по израильтянам. По телевизору показали, как рады этому палестинцы.

— Это не арабская перспектива! — завопил папа.

Каждый день он просыпался с надеждой, что американцы убьют Саддама. Он думал, что тогда-то ракет больше не будет и у палестинцев не останется поводов для радости. Казалось, что смерть Саддама — единственное, чего он ждал от этой войны. Он швырялся скорлупками от фисташек в экран телевизора, когда там показывали танцующих счастливых палестинцев.

— Это не настоящие новости! — кричал он. — Все знают, что они ненавидят евреев! Покажите мне правду!

Я не очень-то понимала, в чем там дело между палестинцами и евреями. Я знала, что евреи пережили холокост и что это было просто ужасно, но что случилось у палестинцев, я не знала. Когда я спросила об этом у папы, он заявил:

— Если бы ты брала интервью у меня, я бы тебе все объяснил. Мне очень жаль, что ты приняла другое решение.

В субботу утром папа повез меня в магазин, чтобы купить еды для нас с Дениз. По дороге он слушал радиопередачу про войну и каждый раз, когда там говорили что-то, что его злило (как, например, то, что израильтяне хотели вступить в войну), он выключал приемник. Через минуту он включал его обратно. Еще ему не нравилось, когда начинали обсуждать доктрину Пауэлла, которая призывала не убивать Саддама, а только выбить иракцев из Кувейта и вернуться домой.

— Колин Пауэлл, — злился папа, в сотый раз выключая радио, — самый выдающийся идиот, какой только может быть на свете. Он же все испортит! Он все делает не так.

— Может, тебе стоит написать об этом президенту? — предложила я.

— Вообще-то, — сообщил папа, — я уже писал президенту.

— Серьезно?

Он кивнул.

— А о чем ты писал?

— Ты что, берешь у меня интервью? Ты же собиралась беседовать с резервистом.

— Да, ну и что?

— А то, — протянул папа. — Вот когда решишь взять интервью у меня, тогда я тебе и расскажу, о чем писал президенту.

Я промолчала. Хорошо бы он прекратил так себя вести.

— Не сиди с надутым видом.

— Я не сижу.

Для нас с Дениз я взяла коку, чипсы “Доритос”, яблочный пирог, мороженое, шоколадки “Херши”, кукурузные чипсы “Баглз” и готовые макароны с сыром. Папа, глядя на это, заметил, что нам будет плохо, но безропотно все купил. Когда, уже дома, мы разбирали сумки, позвонила мама.

— Привет, Гэйл, — поздоровался папа. — Что случилось?

Он помолчал секунду, пока она говорила, а потом переспросил:

— Джасиру? Она тут рядом, поговори с ней, если хочешь. Я-то не горю желанием с тобой болтать.

Он передал мне трубку, но когда я поднесла ее к уху, услышала, что мама все еще продолжает что-то говорить папе.

— Это я, — сказала я.

Мама умолкла на секунду.

— Вот ведь сукин сын, — продолжила она.

— Привет, мам, — поздоровалась я, стараясь говорить как можно приветливее.

— Привет.

— Хорошо долетела?

— Нормально.

Обо мне она ничего не спросила, так что я взяла инициативу в свои руки.

— А я теперь в школьной газете работаю, — похвасталась я.

— Неужели?

— Я хочу взять интервью у мистера Вуозо, о резервистах.

— Это его папа терпеть не может?

— Угу.

— Чудненько, — рассмеялась мама.

— Может, я когда-нибудь стану журналисткой, — поделилась я.

— Ну, это может быть очень почетной профессией.

— Я пришлю тебе копию статьи, когда она выйдет.

— Спасибо.

— Пожалуйста.

— А у меня теперь новый бойфренд, — призналась мама.

— Правда?

— Его зовут Ричард. Он работает психологом у нас в школе.

— О, — произнесла я.

— Он прекрасно ладит с детьми. Отлично подходит для такой работы.

Мы поболтали еще пару минут, и я заглянула к папе в гостиную, чтобы сказать, что я иду к мистеру Вуозо.

— Делай что хочешь, — буркнул он.

Чарльз одолжил мне школьный магнитофон, и я взяла его с собой вместе со списком вопросов. Кроме этого, он еще дал мне фотоаппарат из кабинета аудиовизуальных средств обучения и велел снять мистера Вуозо, желательно в военной форме и на фоне развевающегося флага.

На подходе к дому Вуозо я увидела Мелину — она вышла забрать почту. На ней были зеленые штаны, совсем как у врачей, вьетнамки и красная кофта с капюшоном, которая обтягивала ей живот.

— Приветик, — окликнула она меня.

Мелина всегда говорит “привет” вместо “здравствуй”.

— Приветик, — поздоровалась и я. Я мечтала стать такой же техасской девчонкой, как она.

Я уже подходила к дорожке у дома Вуозо, когда она сказала:

— А их, кажется, дома нет. Я видела, как пару минут назад машина отъехала.

— Это, наверное, миссис Вуозо и Зак, — объяснила я. — Они повезли котенка к ветеринару.

Мелина удивленно вскинула брови.

— Правда?

Я кивнула.

— А мистер Вуозо дома. Я как раз иду брать у него интервью для школьной газеты. О жизни резервистов.

— И ты будешь разговаривать с ним совершенно одна?

— Угу, — кивнула я и, встряхнув портфель, добавила: — У меня и магнитофон есть.

— А твой папа в курсе? — поинтересовалась Мелина.

— Да.

— Он знает, что ты идешь в дом к Вуозо, когда Зак и его мама уехали?

— Это же наилучшее время, чтобы взять интервью, — объяснила я. — В доме тихо.

— Это он тебе так сказал? — спросила Мелина.

Я кивнула, хоть и не помнила точно, как проходил наш с ним разговор. Даже если он конкретно таких слов не говорил, он наверняка имел это в виду.

— Значит, твой папа не знает, — подвела итог Мелина.

— Он знает, что я пошла брать у него интервью, — повторила я. — Да что тут такого-то?

— Джасира, мистер Вуозо — взрослый мужчина. А взрослые мужчины не должны беседовать у себя дома наедине с тринадцатилетними девочками. Понимаешь?

— Но это же просто интервью, — вздохнула я. — Господи боже.

— Он взрослый мужчина, к тому же извращенец, и он читает “Плейбой”.

Я промолчала.

— А ты не можешь взять это интервью по телефону? — предложила она.

— Нет.

Я хотела добавить, что мне еще нужно его сфотографировать, но решила, что не стоит. Почему-то мне показалось, что если Мелина узнает о фотоаппарате у меня в сумке, то точно меня никуда не отпустит. Вместо этого я сказала:

— Магнитофон не сможет записать его слова по телефону.

— Ты заставляешь меня беспокоиться, — вздохнула Мелина.

— Почему?

— Потому что мне кажется, что ты врешь, вот почему.

— Я не вру.

— Если с тобой что-нибудь случится, я себе этого никогда не прощу.

— Ничего со мной не случится, — заявила я, подумав про себя, что это “что-нибудь” уже давно случилось.

Поднимаясь по ступенькам, я чувствовала, что Мелина смотрит мне в спину. Я постучала в дверь, и мне открыл мистер Вуозо, который, кажется, был очень рад меня видеть. Правда, когда он заметил Мелину на своем дворе, радость его куда-то улетучилась.

— Чего ей надо? — спросил он у меня.

— Понятия не имею, — ответила я и обернулась, чтобы взглянуть на Мелину.

— Привет, Трэвис, — поздоровалась она. — Удачи вам с интервью.

— Спасибо, — отозвался он, потом взглянул на меня и попросил: — Может, внутрь пойдем? Она меня нервирует.

Мистер Вуозо закрыл за мной дверь, и мы оказались напротив друг друга. Мне всегда хотелось схватиться за его бицепс, и чтобы он поднял меня в воздух одним движением руки. Я пару раз видела, как он проделывал такое с Заком, как будто тот был какой-нибудь гантелью. Как бы то ни было, я не дотронулась до его рук. Я вообще до него не дотрагивалась, как и он. Он только долго-долго смотрел на меня и мое тело.

Наконец он заговорил:

— Может, хочешь чего-нибудь выпить? Или поесть? Хочешь есть?

— Нет, спасибо, — отказалась я.

— А чем там твой папа занят?

— Смотрит войну по телику.

— А он знает, что ты тут? — поинтересовался мистер Вуозо.

Я кивнула.

— И он ревнует. Папа считает, что я должна была взять интервью у него, а не у вас.

Мистер Вуозо рассмеялся:

— Неужели? Это зачем же?

— Чтобы показать арабскую точку зрения.

— Арабскую точку зрения? — переспросил мистер Вуозо и покачал головой. — Вот в этом-то все и дело.

— В чем? — не поняла я.

— Давай не будем об этом.

— Почему?

— Ты же хотела поговорить про жизнь резервистов, — заметил мистер Вуозо.

— Да.

— Ну так давай начнем.

— Ладно, — согласилась я и уселась на конец дивана.

— Что это у тебя тут? — поинтересовался он, показывая на рюкзак.

Я вытащила оттуда магнитофон, микрофон и фотоаппарат и разложила все это на длинном прямоугольном журнальном столике.

— А, — понял мистер Вуозо, — орудия труда.

— Мне потом нужно будет вас сфотографировать в форме, — предупредила я.

— Конечно.

— У вас тут есть куда магнитофон включить?

— Угу.

Мистер Вуозо подошел, забрал у меня шнур и встал на колени рядом со мной, засунув голову под столик. Одной щекой он прикоснулся к моей ноге и, прежде чем я решила, убирать мне ногу или нет, уже вылез из-под стола.

— Проверь, работает? — попросил он, сидя на корточках.

Я нажала одновременно кнопки “Play“ и “Record” и произнесла: “Раз-два-три” — так делал Чарльз в школе. Потом я перемотала кассету и услышала свой голос.

— Звучит неплохо, — одобрил мистер Вуозо, поднимаясь с колен.

Я кивнула.

— Где мне сесть? — поинтересовался он.

— Шнур у микрофона не очень длинный, к сожалению, — ответила я.

Он кивнул и подвинулся ко мне поближе.

— Но все-таки не настолько короткий, — заметила я.

Он отсел обратно.

Я взяла список вопросов и перечитала его. Мистер Вуозо попытался было заглянуть мне через плечо, чтобы их увидеть, но я велела ему не смотреть.

— Прости, — извинился он, отодвигаясь.

— Готовы? — спросила я.

— Готов.

Я наклонилась и включила магнитофон на запись.

— Вы боитесь идти на войну? — задала я первый вопрос, говоря в микрофон. Затем я протянула его мистеру Вуозо, чтобы он мог ответить.

Подумав секунду, он ответил:

— Нет, не боюсь.

Я поднесла микрофон обратно к себе и спросила:

— А почему? — И снова микрофон оказался у мистера Вуозо.

— Понимаешь, — заговорил он, — я ведь не в действующих войсках.

— А чем вы тогда там занимаетесь?

— Ну, это что-то вроде гуманитарной помощи. Мы доставляем воду и все в таком духе.

— А как же газ?

— А что газ? — не понял он.

— Саддам сказал, что отравит газом все войска.

Мистер Вуозо пожал плечами:

— Значит, я надену противогаз.

— А если он не поможет? — настаивала я.

— Поможет.

— А папа считает, что не поможет, — продолжала я, — он говорит, что газ слишком мощный.

— Ну, — протянул мистер Вуозо, — я не ожидал ничего другого от человека, который обожает Саддама.

— Папа не любит Саддама!

— Как скажешь.

— И то, что вы утверждаете обратное, — заявила я, — говорит о том, что вы сделали такое предположение, исходя из его национальности. А это — расизм. Так же, как называть нас чурками.

Мистер Вуозо нагнулся и выключил магнитофон.

— Послушай, я не знал, что ты будешь спрашивать меня о таких вещах. Ты выставляешь меня в невыгодном свете.

— Не делайте так, — велела я и снова включила магнитофон на запись.

Мистер Вуозо сел обратно.

— Папа не любит Саддама, — произнесла я в микрофон и протянула его мистеру Вуозо.

— Ладно. Он не любит Саддама.

— Он мечтает о его смерти больше, чем вы сами, — добавила я.

— Ладно, — повторил он.

Не знаю, почему я бросилась так защищать папу. Скорее всего, мне просто нравилось командовать мистером Вуозо, ведь он-то мне ничего не мог сделать.

— Готовы ко второму вопросу? — поинтересовалась я.

— Да, пожалуйста, — кивнул он.

— Так, — задумалась я, — зачем вам презервативы в вещмешке, вы ведь женаты?

Мистер Вуозо выхватил микрофон из моих рук, наклонился и снова выключил магнитофон.

— Ты откуда, черт побери, об этом узнала?

— Я подсмотрела.

— Тебе кто-нибудь разрешал это делать? Копаться в моих вещах?

Я промолчала.

— Господи Иисусе… — Он откинулся на спинку дивана и начал тереть лицо руками.

— Так зачем вы их с собой берете? — спросила я, несмотря на то что запись уже не велась.

— А с чего ты взяла, что я их с собой возьму? — парировал он.

Я взглянула на него. В руках у него все еще был микрофон.

— Послушай, — решился он, — или задавай мне нормальные вопросы, или вообще все это прекратим.

— Ладно, — согласилась я, забирая у него микрофон и включая запись. После этого я задавала ему только “нормальные” вопросы, например, каково это — каждый день ждать призыва, или на кого он оставит свой магазин, и кто будет поднимать и опускать флаг перед домом. Когда вопросы у меня закончились, я выключила магнитофон.

— Мне пойти переодеться? — спросил мистер Вуозо.

— Да.

Он помялся секунду и спросил:

— Хочешь со мной?

— Зачем?

— Не знаю, — ответил он. — Не важно.

Он поднялся с дивана и пошел наверх.

Пока его не было, я думала о том, как он в эту самую секунду стоит в своей комнате и раздевается. Интересно, чем бы мы занимались, если бы я согласилась подняться с ним наверх? Мы использовали бы его презервативы до того, как он уехал в Ирак. Из фильмов я знала, что, когда мужчина уходит на войну, его любимая девушка должна заняться с ним сексом. Он ведь может уже не вернуться домой, и секс станет для него приятным воспоминанием перед тем, как его убьют. С другой стороны, мистер Вуозо сам сказал, что никакого отношения к боям иметь не будет.

Я выключила магнитофон из розетки и убрала его в рюкзак, затем достала фотоаппарат. В нем использовалась тридцатипятимиллиметровая пленка, я с такими раньше не сталкивалась. Еще там был встроен датчик света, и, когда нужно было снимать со вспышкой, начинала мигать красная лампочка.

Пока я вставляла пленку, спустился мистер Вуозо, уже нарядившийся в зеленую форму, такую же, какую я видела у него в шкафу вместе со стопкой “Плейбоя”.

— Ну, как я выгляжу? — поинтересовался он.

— Нормально, — ответила я, захлопывая заднюю крышку фотоаппарата.

— Нормально, — повторил он и засмеялся: — Ого.

— Пойдемте на улицу?

Он кивнул:

— Пошли.

Выйдя на крыльцо, мы увидели Мелину, которая сидела на лужайке перед домом, вытянув и скрестив ноги. С того момента, когда мы видели ее в последний раз, она уже успела немножко передвинуться в сторону.

— Привет, — сказала она. — Как прошло интервью?

— Э-э… — произнесла я, немного удивившись. — Хорошо.

Мистер Вуозо ничего не сказал, только посмотрел на нее секунду и пошел к флагу, который развевался на противоположном конце лужайки.

— Мне еще надо мистера Вуозо сфотографировать, — добавила я.

— Конечно-конечно.

— Джасира, тут хорошо? — окликнул меня мистер Вуозо, позирующий прямо перед флагштоком.

— Да, смотрится отлично! — отозвалась я.

— Какой хороший фотоаппарат, — заметила Мелина.

— Это мне в школе одолжили, — объяснила я.

— Здорово, — кивнула она.

Я пошла в сторону улицы и переступила через бордюр, чтобы в кадре уместились и мистер Вуозо, и флаг.

— На счет “три”! — крикнула я и начала считать.

На счет “три” мистер Вуозо выглядел точно так же, как и на “один”: руки по швам, рот сжат, ноги сдвинуты вместе. Я сделала пару снимков, а затем вернулась на лужайку.

— Все, я закончила.

Мистер Вуозо сразу расслабился, и я пожалела, что не могу снять его таким.

— Спасибо, — сказал он и повернулся, чтобы идти в дом.

— До встречи, Трэвис, — попрощалась Мелина, все еще восседая на лужайке.

Мистер Вуозо остановился и посмотрел на нее сверху вниз.

— Я могу вам чем-нибудь помочь? — поинтересовался он.

— Я жду Джасиру, — объяснила Мелина.

— Я сейчас, мне только магнитофон надо забрать, — поспешила сказать я.

— Не торопись, мне все равно без посторонней помощи не встать.

Мистер Вуозо направился к входной двери, а я проследовала за ним. Как только мы вошли, он, разъяренный, повернулся ко мне.

— Да что с ней, черт возьми, такое? Ты что, ей что-то рассказала?

— Нет.

— Тогда какого хрена она меня преследует?

— Я не знаю! — воскликнула я.

— В твоих же интересах ей ничего не рассказывать, — предупредил он.

— Хватит на меня орать!

Он умолк.

— И ничего я ей не говорила, — продолжила я, — я никому не говорила. Могла бы, но не стала. И вы не имеете права на меня кричать.

Мистер Вуозо вздохнул и потер лоб.

— Конечно, — произнес он, — извини.

— Я иду домой, — сообщила я, укладывая фотоаппарат в рюкзак.

— Эта сука все портит.

— Она не сука! — возмутилась я.

— Натуральная.

— Она мне нравится, и мы с ней дружим, — добавила я.

— У нас с тобой совершенно нет возможности побыть наедине, — пожаловался он. — И вот представился такой шанс, а она все портит.

Я взглянула на него:

— А зачем вы хотите быть со мной наедине?

— О господи, — вздохнул он. — Я не знаю.

— Чтобы опять сделать мне больно? — предположила я.

— Нет, конечно, нет.

Мне сразу стало хорошо. Оттого, что он понимал, насколько плохо поступил со мной. Я захотела сделать ему что-нибудь приятное и поэтому сказала:

— В марте мой папа уезжает на мыс Канаверал.

— Правда?

Я кивнула.

— И что, ты совсем одна останешься?

— Судя по всему.

— Ну, ты тогда совсем, значит, взрослая будешь.

— Я и так уже взрослая.

Мистер Вуозо промолчал.

— Помните? — спросила я.

— Да, — тихо произнес он. — Тысячу раз да.

— Мне пора, — сказала я, подхватывая сумку. — Спасибо за интервью.

Мы стали смотреть друг на друга, очень долго, как будто играли в гляделки. В конце концов он снял свою шляпу и стал комкать ее в руках.

— Надеюсь, меня не призовут до марта, — сказал он.

— Я тоже на это надеюсь, — ответила я, развернулась и ушла.

Как я и предполагала, Мелина ждала меня на лужайке.

— Вот видите? Я же сказала, что выйду через минуту.

— Помоги мне встать, — попросила она.

Я бросила сумку на землю, чтобы схватить ее за обе руки. Когда я потянула Мелину наверх, на какую-то долю секунды мне показалось, будто сейчас мы обе рухнем на землю, но вместо этого нас просто покачало немножко, как ваньку-встаньку. Я поднатужилась еще немного, или, может, это Мелина постаралась, но, как бы то ни было, она поднялась.

— Спасибо, — поблагодарила она, отряхивая попу от пыли.

— Пожалуйста.

— Я тут долго сидела, — поделилась она.

— Ну, не так уж и долго.

— Мне показалось, что очень.

— Ну, — решилась я, — мне пора. Ко мне скоро гости придут.

— Кто, Томас? — поинтересовалась она.

— Нет, Дениз.

— Здорово, — произнесла она. — Девочка.

— Ну, пока, — попрощалась я и пошла к дому.

— Какого бреда он тебе наговорил? — поинтересовался папа, как только я вошла в дверь.

Он сидел в кресле перед столиком и ел орехи.

— Не знаю, — ответила я. — Я просто задавала ему вопросы, а он мне отвечал.

— Дай мне кассету, — потребовал папа, — я хочу послушать.

— Что?

— Хочу услышать, что за лапшу он вешал тебе на уши.

— Нет, — возразила я, — нельзя.

— Это еще почему?

— Потому что, — объясняла я. — Потому что это частная запись.

— Частная? У тебя не может быть ничего частного.

— Это конфиденциально, — заявила я, — вот что я хотела сказать. Я ведь журналист.

Папа рассмеялся:

— Ты не журналист. Ты ребенок. Так что давай сюда кассету.

Я взглянула на сумку. Невозможно было даже представить, как папа отреагирует на эту запись. И дело даже не в том, что я говорила. Дело в том, как я обращалась с мистером Вуозо. Как будто бы я им командовала.

— Неси сюда, — велел папа, отодвигая орешки на край стола. — Тут и розетка есть.

Когда я так и не сдвинулась с места, он отставил столик подальше и начал вставать с кресла. Я сделала шаг назад, и тут вдруг раздался звонок в дверь.

— Я открою, — быстро произнесла я и пошла вместе с сумкой к двери.

Звонила Дениз.

— Привет, — поздоровалась она, — не страшно, что я так рано? У моей мамы кое-какие дела возникли, так что она подбросила меня к вам.

— Нет, — сказала я, — все в порядке.

Дениз стояла на ступеньках с маленьким рюкзачком в руках. Мне нравилось, что она всегда использовала косметику: румяна, помаду и тени для глаз кремового оттенка. А карандаш для глаз она всегда наносила так, чтобы между синей подводкой и краем века оставалась тонкая полоска кожи. Кажется, она так делала специально, но я не очень понимала зачем.

— Заходи, — пригласила я, отступая вглубь дома.

— Спасибо.

— Пап, — позвала я, закрывая дверь, — это Дениз.

— Привет! — поздоровалась она, махая рукой.

Папа все еще стоял посреди гостиной, ждал, когда я отдам ему сумку.

— Очень рад с тобой познакомиться, — сказал он и изобразил улыбку, какой я у него еще ни разу не видела. Как будто он пытался выглядеть таким же жизнерадостным, как и Дениз.

— Можно мне стакан воды? — попросила Дениз, оборачиваясь ко мне. — Я только что с пробежки и пить хочу ужасно.

Только я хотела сказать “конечно”, как папа меня опередил, воскликнув: “Разумеется!” — и отправился на кухню. Когда он вернулся и передал Дениз стакан с водой, та осушила его за один глоток. Я заметила, что ногти у нее покрашены в такой же кремовый оттенок.

— Спасибо, — поблагодарила она, возвращая стакан папе.

— Ты в команде бегунов? — поинтересовался папа.

— Нет, что вы! — воскликнула Дениз, словно это был самый идиотский вопрос, какой она только слышала.

Я забеспокоилась, что папа на нее разозлится, он ведь не любит, когда его принимают за идиота, но он вместо этого, кажется, немножко смутился и пробормотал:

— О, извини.

— Я просто пытаюсь похудеть, — объяснила Дениз. — Ну, вы понимаете.

— А, — закивал головой папа. — Только мне кажется, ты и так чудесно выглядишь.

Она захихикала.

— Спасибо, — Дениз огляделась по сторонам. — Какой у вас красивый дом.

— Джасира, покажи Дениз наш дом, — велел мне папа.

Пока мы ходили по дому, я не выпускала из рук сумку, а Дениз всюду совала свой любопытный нос. Закончили мы экскурсию в моей комнате, которую Дениз нашла довольно скучной.

— Тебе нужно тут все украсить, — решила она. — Хоть постеры какие-нибудь повесь.

— Ладно, — согласилась я, хоть и знала, что никогда не буду этого делать.

— У тебя милый папа, — заметила она, бросая рюкзак на пол и садясь на край кровати.

Я поставила сумку к ее рюкзаку и села рядом с ней на пол.

— Вовсе он не милый.

— Почему?

Я пожала плечами:

— Не знаю. Он иногда с катушек слетает.

— Ну и что? — удивилась Дениз. — Мой тоже.

Я не знала, что мне сказать. Непонятно было, слетает ли с катушек папа Дениз так же, как мой.

— Думаю, это пройдет, — сообщила Дениз.

— Наверное, — ответила я, думая про себя, что у папы никогда ничего не проходит.

— А мой папа зато всегда представляется в ресторанах официанткам. Садится и говорит: “Привет, меня зовут Портер, а это моя дочка Дениз. А вас как зовут?” Ненавижу. Каждый раз сижу пунцовая от стыда.

Я кивнула и попыталась представить себе, как мой папа делает что-то в таком роде, но не смогла. Хотя, наверное, это было бы крайне забавно.

— А он к тому же еще очень громко говорит, — продолжала Дениз, — почти орет: “ПРИВЕТ, МЕНЯ ЗОВУТ ПОРТЕР, А ЭТО МОЯ ДОЧКА ДЕНИЗ. А ВАС КАК ЗОВУТ?” У него слуховой аппарат в правом ухе.

— О, — произнесла я.

— Твой-то папа хотя бы не глухой.

— Да, — ответила я.

Внезапно у меня резко испортилось настроение. Мне уже не хотелось, чтобы Дениз была рядом. Она, похоже, вообще меня не поняла, когда я пыталась объяснить ей все про моего папу. Хотя я сама не очень понимала, что же я ей хочу сказать. Скорее всего, я просто не хотела, чтобы он ей нравился, ведь она его совсем не знала.

— А твой папа расист? — поинтересовалась я.

— Кто?

— Расист, — повторила я.

— Нет, — удивилась она. — С чего бы это?

— А мой — расист.

Дениз нахмурилась:

— Серьезно?

Я кивнула.

— Он сказал, чтобы я больше не смела гулять с Томасом, потому что это погубит мою репутацию.

— Шутишь, — не поверила она.

— Не-а.

— Но твой папа араб!

— Я знаю.

— Он ведь тоже меньшинство!

— То, что моя мама встречалась с папой, погубило ее репутацию, и из-за этого он теперь не хочет, чтобы я встречалась с Томасом.

— Ничего себе, — произнесла Дениз.

— Я очень скучаю по Томасу, — поделилась я.

— Да, я заметила, что вы теперь почти не появляетесь вместе.

— Он на меня злится. Из-за того, что я слушаюсь папу.

— Я бы тоже на тебя злилась.

— Да?

— Конечно, — кивнула она. — Твой папа не прав. А ты поступаешь так, как он велит, значит, ты тоже не права. Значит, ты тоже расистка.

— Неправда! — возмутилась я.

— Правда-правда.

— Ты не понимаешь, — попыталась объяснить я. — Если я не буду делать, что он мне велит, он отправит меня обратно к маме.

— И что?

— А я не хочу с ней жить.

— Для тебя что, лучше быть расисткой, чем жить с мамой?

— Да.

— А для меня нет.

— Я не могу уехать из Хьюстона, — сказала я. — Ни за что на свете.

— Почему?

Я задумалась на секунду, а потом решилась.

— Я влюблена, — призналась я.

— В Томаса? — уточнила Дениз.

— Нет, в мистера Вуозо.

— А кто это?

— Это тот резервист, у которого я брала интервью.

— О, — вымолвила Дениз.

— Как бы ты себя чувствовала, если бы тебе пришлось уехать далеко-далеко от мистера Джоффри?

— Думаю, не очень-то хорошо, — призналась Дениз.

— Вот видишь.

— А ты ему нравишься? — полюбопытствовала она. — Ну, мистеру Вуозо?

— Да.

— А откуда ты это знаешь?

Я не знала, как мне ответить на этот вопрос.

— Потому что он приглашал меня на ужин, — наконец сказала я.

— Серьезно? Что, прямо на свидание?

Я кивнула.

— Ого, — поразилась она, — а где был твой папа?

— У своей девушки.

Дениз вздохнула:

— Ты такая везучая. Хотела бы я пойти с мистером Джоффри на свидание.

— Только не говори никому о том, что я тебе сейчас рассказала, — попросила я.

— Конечно, — согласилась она.

— У мистера Вуозо могут быть из-за этого неприятности.

Дениз кивнула.

— Огромные неприятности, — добавила она.

— И тогда-то мне точно придется уехать к маме, — сказала я.

— Не тревожься, — успокоила меня она. — Я не хочу, чтобы ты возвращалась к маме. У меня тогда вообще друзей не останется.

Она улыбнулась, и я задумалась: неужели это правда? Неужели я — ее единственный друг?

В дверь постучался папа и спросил, не хотим ли мы пойти в кино, на фильм “Винсент и Тео”. Мы с Дениз сели у самого прохода, вдалеке от папы, так что можно было подумать, будто мы тут сами по себе. В фильме рассказывали о художнике Винсенте Ван Гоге и его брате Тео, который о нем заботился. Наверное, папа думал, что это образовательный фильм, но там оказалось много сцен с обнаженными девушками, когда те позировали Винсенту. Каждый раз, когда они возникали на экране, Дениз начинала смеяться. Я шикала, боясь, что папа услышит ее и подумает, что это я смеюсь.

В машине по пути домой папа заговорил.

— Я и не знал, что там будут сцены с обнаженкой, — признался он. — Извини, Дениз.

— Подумаешь, чепуха, — отмахнулась она.

— Ну, для твоих родителей это может быть не чепуха, — заметил он.

— Нет, они только насчет насилия беспокоятся, секс в фильмах их не волнует.

— Ладно, — произнес папа. — Но я, наверное, все равно им позвоню.

— Да говорю же вам, не переживайте! — засмеялась Дениз.

Я думала, что папа взбесится из-за того, что моя ровесница говорит с ним в таком тоне, но ошибалась.

— Ну, как скажешь, — смирился он.

Меня раздражало, что Дениз могла так вести себя с моим папой. Если бы я прямо сейчас начала говорить так же, как она, он бы тут же велел мне заткнуться. Я знала: уже слишком поздно, чтобы начинать вести себя с ним по-другому.

У дома мы увидели мистера Вуозо, спускающего у себя на дворе флаг.

— Это он? — спросила у меня Дениз.

— Кто “он”? — сразу заинтересовался папа.

Я не знала, что мне сказать. Я не могла поверить, что она уже выболтала мою тайну. Но потом она поняла, что натворила, и быстро добавила:

— Ну, резервист, у которого Джасира интервью брала.

Папа кивнул. Потом взглянул на меня через зеркало и заявил:

— Джасира, когда мы приедем, дай мне послушать ту кассету.

— Какую кассету? — полюбопытствовала Дениз.

— С интервью, — объяснил папа.

— Но вам нельзя ее слушать! — воскликнула она.

— Нельзя? — переспросил папа и взглянул на нее так, словно она сказала что-то очень забавное. — Почему нет?

— Потому что, — ответила она. — Она журналист! Источники ее информации конфиденциальны, и, если вы прослушаете ее кассету, вы нарушите ее конфиденциальность.

— Ого, — произнес папа. — Понятно.

Я поверить не могла, что он поверил Дениз, когда та сказала про конфиденциальность, но не мне.

— Вам придется подождать, пока выйдет статья, — пояснила Дениз папе.

— Но это слишком долго.

— Ничего не поделаешь.

— Какая у тебя несговорчивая подруга, — сказал папа, глядя на меня в зеркало, и я кивнула.

Вечером, после того как мы уничтожили часть накупленной мной еды, мы приступили к составлению гороскопов. Для папиного знака, Козерога, Дениз написала: “Если вы не будете приспосабливаться, с вами произойдет что-то ужасное! Будьте вежливее с другими людьми и забудьте о расизме. Жизнь повернется к вам светлой стороной, если вы измените свое поведение”. Для Рака, к которым относился и мистер Джоффри, она написала: “Вы без памяти влюбитесь в прекрасную девушку, такую же умную, как вы сами, но гораздо вас моложе. Дайте ей шанс, и вы будете приятно удивлены!”

— А что, если твой гороскоп будет читать женщина? — спросила я.

— И что? — не поняла она.

— Тогда получится, что женщина влюбится в прекрасную девушку.

— Ой, точно, — сказала она и поменяла “девушку” на “человека”.

Ее беспокоило, что так ее послание мистеру Джоффри звучит слишком расплывчато, но, с другой стороны, она согласилась, что иначе гороскоп выглядел бы странно.

Ночью я легла в спальный мешок на полу, а Дениз заняла мою кровать. Я подумывала, не показать ли мне ей “Плейбой” перед тем, как выключать свет, но потом отказалась от этой идеи. Мне показалось, что она, как и Мелина, скажет, что это пошло.

Утром папа испек нам оладьи. Дениз все никак не говорила, вкусные они или нет, так что мне, в конце концов, пришлось идти напролом.

— Понравились тебе оладьи?

— Очень, — согласилась она. — Чудесные оладьи.

— Я вкуснее еще никогда не ела, — добавила я.

Она кивнула и подцепила вилкой еще оладью. Я взглянула на папу, который стоял у плиты в фартуке, но не поняла, слышит он нас или нет.

Мама Дениз приехала за ней около одиннадцати. Она позвонила в дверь и представилась папе и мне, а потом похвалила персидский цикламен, который мы посадили перед домом. Папа взял ножницы и срезал ей маленький букетик. Когда Дениз с мамой уехали, мы вернулись в дом, и, как только я закрыла дверь, папа заговорил:

— Ну, давай сюда кассету.

— Что?

— Я хочу услышать это интервью.

— Но ты же сказал Дениз, что подождешь, пока не выйдет статья.

— Не говорил я такого. Это она сказала, что я должен подождать, а я ответил, что это слишком долго.

Я взглянула на него.

— Давай сюда, — повторил папа.

Я пошла в спальню за кассетой. А что еще я могла поделать? Когда я вернулась, папа стоял в неофициальной гостиной, где была стереосистема. Я отдала ему кассету, и он вставил ее в магнитофон. Пока проигрывалась запись, он стоял рядом, словно охранял ее.

Когда шла первая часть разговора, про газовые маски, он смеялся.

— Молодец! — хохотал он. — Ну, ты ему задала!

Когда пошел кусок про презервативы, он молчал. На пленке мистер Вуозо выключил запись, а потом включил снова, попросив задавать мне только нормальные вопросы. В этот момент папа остановил запись.

— И что там было? — спросил он.

— Ничего.

— Почему тогда запись выключали?

— Мистер Вуозо разозлился из-за моего вопроса и нажал “стоп”.

— А потом что случилось?

— Он спросил, откуда я узнала про его презервативы, — призналась я.

— И откуда же ты про них узнала?

— Я увидела их в его вещмешке.

— Ты что, шутишь? — не поверил папа.

Я замотала головой.

— Что ты за человек, раз лазишь по чужим вещам? — спросил он.

Я промолчала.

— А в моих вещах ты тоже копаешься? Когда меня нет дома? — продолжал он.

— Нет.

— Презервативы, — произнес папа, качая головой. — У тебя грязный рот, и мысли такие же грязные.

Он подошел и ударил меня прямо по губам, как будто пытался выбить из них грязь. Когда я вырвалась, он схватил и больно сжал мою руку. Это было гораздо больнее пощечины. Ощущение было как у доктора, когда тебе меряют давление и кажется, что рука вот-вот взорвется, а потом медсестра ослабляет манжету, и ты удивляешься, как же она поняла, что это нужно сделать вот прямо сейчас. Правда, папа хватку не ослаблял.

Утром я обнаружила на руке фиолетовые синяки размером с папины пальцы. Я надела кофту с длинными рукавами и пошла завтракать. Папа уже ел свои обычные хлопья.

— Можно мне кассету? — спросила я. — Мне нужно статью писать.

— Нет, теперь это моя кассета.

— А как же мое интервью?

Он пожал плечами.

— Можешь взять интервью у меня, — предложил он.

— Я не хочу брать у тебя интервью.

Он прекратил жевать и взглянул на меня:

— Прекрасно, и не надо.

Доев хлопья, я смотрела, как папа допивает молоко, оставшееся внизу пиалы. Закончив, он отнес тарелки в раковину. Ополоснув водой, он поставил их сушиться. Он не знал, что каждый день, вернувшись из школы, я перемываю их с моющим средством.