Как на ладони

глава восьмая

Я все равно написала интервью с мистером Вуозо. Список вопросов у меня сохранился, и, перечитывая его, я постепенно припоминала ответы. Иногда, если нужный ответ так и не всплывал в памяти, я придумывала фразы, какие он мог, как мне казалось, произнести. Например, на вопрос “Сможете ли вы в Ираке получать посылки?” — я придумала ответ: “Да, конечно. Когда родные, друзья и соседи посылают мне посылки, я понимаю, что обо мне дома не забывают”. В конце, обнаружив, что интервью выходит какое-то уж слишком короткое, я добавила вопрос: “Что бы вы хотели сказать людям, которые любят Саддама?” — и мистер Вуозо якобы ответил: “Я бы призвал их поостеречься, потому что я не спускаю с них глаз”.

— Отличная концовка, — заметил Чарльз, когда в понедельник я показала ему статью.

— Спасибо.

За обедом я рассказала Томасу, что сделала.

— Ты что, хочешь произвести на меня впечатление? — спросил он.

В тот день давали спагетти, и уголки рта у него перепачкались в томатном соусе.

— Ага, — призналась я.

— Ну а я вот не впечатлен.

— А что тогда может тебя впечатлить? — поинтересовалась я.

— Ничего. Слишком поздно. Ты меня теперь уже никогда не впечатлишь, — сказал он и засунул в рот вилку с намотанными на нее спагетти.

Позже на перемене я подошла к шкафчику Дениз и пересказала ей наш с Томасом разговор.

— Он даже не хочет дать мне еще один шанс, — пожаловалась я.

— Разве можно его в этом винить?

— Наверное, нельзя, — признала я.

У Дениз на внутренней стороне дверцы шкафчика висело зеркальце, и, посмотревшись в него, она достала из сумочки маленький квадратик бумаги, похожей на восковую. Она прижала ее ко лбу, потом отняла и показала, что бумажка вся в жире и косметике.

— Ф-фу, — сказала она, демонстрируя мне бумажку.

— Я не расистка, и мне все равно, что говоришь ты или Томас. Я должна делать то, что мне велит папа.

— Почему? — удивилась Дениз.

— Просто должна, и все.

— А что будет, если ты ослушаешься?

— Он разозлится, — ответила я.

— И?

— Он становится очень грубым, когда злится, — попыталась объяснить я.

— Да я же тебе говорила, — сказала Дениз. — Это пройдет.

— Нет, не пройдет, — возразила я. — Ты его не знаешь.

— Ты, главное, не бойся его так, — посоветовала она.

— Я ничего не могу с собой поделать.

— Представь его собакой, — продолжила она. — Ты ведь знаешь, что с собаками нужно вести себя уверенно, потому что они чуют запах страха?

Я кивнула.

— Ну вот и с папой веди себя так же. Если будешь его игнорировать, он оставит тебя в покое, — пообещала Дениз.

Весь оставшийся день мне было ужасно плохо. Мне казалось, что в том, что папа злится, виновата одна я. И что все было бы нормально, если бы я вела себя по-другому. Возможно, Дениз права, но вот только я не умею вести себя так, как она говорит.

Несмотря на это, вечером, когда мы с папой сидели перед телевизором, я изо всех сил старалась быть храбрее. Передавали пресс-конференцию с Колином Пауэллом, и папа злился все больше и больше. Он кипятился, заявлял, что Колин Пауэлл совершенно некомпетентен для своей должности председателя Объединенного комитета начальников штабов.

— Почему он некомпетентен? — спросила я. Мне просто начало казаться, что папе Пауэлл не нравится только потому, что он черный.

— В каком это смысле “почему”!? Ты на него только посмотри! — возмущался папа. — Он бы с радостью привел Саддама к себе домой, накормил бы и спать уложил!

— Но для должности-то он почему не подходит? — настаивала я.

— Я же тебе только что объяснил.

— Но он ведь очень умный, — сказала я.

— Откуда тебе знать? — поинтересовался папа. — Ты что, с ним встречалась?

— Нет.

— Вот и заткнись.

Я попыталась придумать какую-нибудь фразу, чтобы стало ясно, что мне не страшно разговаривать с папой, когда он велит мне заткнуться, но не смогла. На самом деле мне не очень-то хотелось быть храброй. Когда папа говорит: “Заткнись” — это нужно воспринимать как подарок судьбы, ведь это вроде гарантии того, что он не будет меня бить, если я замолчу. От этого просто так не отмахнешься.

На следующий день за обедом Томас со мной заговорил.

— Я придумал, чем ты можешь меня впечатлить, — заявил он.

— И чем же? — спросила я, вскрывая пакетик с горчицей — сегодня на обед давали гамбургеры.

— Займись со мной сексом, — предложил он.

— Ладно, — согласилась я.

— Что, серьезно? — впервые за долгое время голос у него звучал вполне дружелюбно.

— Да.

— Клево, — обрадовался он. — А когда?

— Да когда захочешь.

— Ну, — задумался Томас, — нам, наверное, сначала надо придумать где.

— У меня дома нельзя, — сразу предупредила я. Мистер Вуозо и Зак опять могли бы на меня донести.

Томас кивнул.

— Тогда у меня, — предложил он.

— А как же твои родители?

— Они будут на работе.

— А если вернутся домой раньше времени? — поинтересовалась я.

— Такого не может быть. Они никогда не приходят раньше времени.

— Мне придется домой пешком идти, — добавила я.

— Я тебе такси вызову, — пообещал он. — И заплачу за него.

Я задумалась на секунду.

— Ладно, — согласилась я.

— А можно сегодня? — спросил Томас.

— А презерватив у тебя есть?

— Нет.

— Тогда придется подождать до завтра. У меня дома есть один, я его принесу.

— Откуда у тебя презерватив? — удивился он.

— Сперла из вещмешка мистера Вуозо.

— Я не хочу трахаться в презервативе этого расиста.

— Придется, — огорчила его я. — Других у нас нет.

Томас нехотя согласился.

Когда я встретила у шкафчика Дениз и рассказала ей о нашем с Томасом уговоре, она возмутилась:

— Ты что! Он же тебя использует!

— Ну почему же? — возразила я.

— Конечно, использует, — настаивала Дениз. — Нельзя заниматься с ним сексом только ради того, чтобы он перестал считать тебя расисткой. Это идиотизм какой-то.

— Но я хочу заниматься с ним сексом, — призналась я.

Она взглянула на меня.

— Ты мне об этом не рассказывала. Ты же вроде как в своего соседа влюблена?

— Я и сейчас влюблена. Но и с Томасом я не прочь.

— Но ты же тогда уже не будешь девственницей, — ахнула Дениз.

— И что?

— Как “что”? — повторила она. — Это же очень важно, чтобы твоим первым партнером стал особенный для тебя человек. А не тот, кто тебя использует.

— Все равно, — ответила я. — Я не собираюсь отказываться от уговора.

— Поверить не могу, — произнесла Дениз, закрыла шкафчик и ушла.

Я хотела было догнать ее и сказать, чтобы она не беспокоилась, ведь я уже давно не девственница, и человек, который сделал со мной это, был для меня очень даже особенным, хоть я и не сразу это поняла. Но, конечно, я не стала этого делать. Я не хотела, чтобы у мистера Вуозо были неприятности, и мне казалось, что Дениз все поймет неправильно. Раз уж у меня не получилось объяснить ей, почему мой папа — плохой, то и про то, что мистер Вуозо — хороший, тоже не вышло бы.

По пути домой я думала, как буду заниматься с Томасом сексом. Я Думала, что Дениз ошибалась и что он вовсе не собирался меня использовать. На мой взгляд, Томас предложил мне честную сделку. К тому же я по нему соскучилась. И мне снова хотелось стать его девушкой.

Прямо из автобуса я пошла к Мелине.

— Можно, я книжку почитаю? — спросила я.

— Конечно.

Я прошла следом за ней в дом и удивилась, какой худенькой она казалась со спины. Мне это нравилось, ведь на пару секунд можно было вообразить, что ничего она и не беременна.

В гостиной Мелина уселась на диван, достала клубок желтой шерсти и крошечный свитерок и принялась стучать спицами.

— Совсем как кукольный, — заметила я, кивая на свитер.

— Ага.

— Когда твоя дочка подрастет, можно будет отдать ее старую одежду куклам, — предложила я.

Мелина пожала плечами.

— Это если она будет играть в куклы.

Моя книга лежала на журнальном столике, там же, где я ее оставила в прошлый раз. Интересно, когда к Мелине с Гилом приходили гости, они не удивлялись, что тут лежит такая книга?

— А разве книжку не надо куда-нибудь убрать? — спросила я, беря ее в руки.

— Зачем? — удивилась Мелина, глядя на меня поверх вязанья.

— Не знаю.

— В этой книжке нет ничего плохого, — объяснила она. — И я рада, что любой может зайти к нам и почитать ее.

Она вернулась к вязанью, а я огляделась, решая, куда же мне сесть. Неподалеку стоял стул, но я решила устроиться на полу. Мне хотелось сесть подальше от Мелины, чтобы она не могла рассмотреть, какую именно главу я читаю. К тому же мне нравилось быть ниже ее. Так я чувствовала себя маленькой девочкой.

В книжке говорилось, что, раз уж я решила заняться сексом, мне нужно знать о болезнях, которые он может принести, и обязательно использовать презерватив. Еще там писали, что та часть моего тела, которая ответственна за оргазм, может почувствовать вибрацию, когда Томас введет свой пенис. А в одной главе рассказывали о том, что раньше девственность считали символом чистоты, но что теперь это уже не так, и что на самом деле девушка может поступать так, как хочет, и что больше женщины не могут быть чьей-то собственностью. В чем-то это мне понравилось, но вообще-то я загрустила. Мне-то большую часть времени, наоборот, хотелось кому-нибудь принадлежать.

— Джасира, — позвала меня Мелина.

— Да? — Я оторвалась от книжки.

— У меня для тебя кое-что есть.

— Что?

— Погоди секунду. — Мелина положила вязанье на стол и ушла на кухню. Вернувшись, она протянула мне связку ключей. — Держи.

— Это от чего? — не поняла я.

— От этого дома. Если тебе захочется сюда прийти, в любое время, не важно почему, пользуйся ключом.

— Правда?

— Конечно. И ты не должна сообщать мне, почему тебе захотелось прийти. Можешь приходить телевизор смотреть или книжку читать — как тебе захочется.

— А если тебя не будет? И дома будет только Гил? — спросила я.

Я представила, как прихожу домой к Мелине, а там только Гил, и как я буду мучиться, не зная, что сказать. Это было бы ужасно.

— Спасибо, — поблагодарила я.

— Пожалуйста, — откликнулась она, усаживаясь обратно на диван.

— Я, наверное, им даже не воспользуюсь, — добавила я.

Мелина взялась за вязанье.

— Ну, наверняка ты этого знать не можешь.

Я вернулась к чтению, но сосредоточиться больше не могла. Я все думала, как бы это было — прийти в дом Мелины и никогда отсюда не уходить.

Вечером, перед тем как идти спать, я сказала папе, что пошла в душ, а на самом деле отправилась брить волосы на лобке. Я взяла одну из бритв Томаса и постаралась сделать все так, как ему нравилось: тоненькой полосочкой ровно посередине. Закончив, я собрала все волосы, завернула их в туалетную бумагу и выбросила в ведро.

Проснувшись утром, я надела свой самый красивый бюстгальтер и трусики. Только тогда я заметила, что они по цвету не совпадают. Серый лифчик оказался одним из тех, что купил мне папа, а трусики были белые. Я надела джинсы и свитер, прошла с рюкзаком в ванную и спрятала в маленький кармашек презерватив мистера Вуозо.

В школе я наткнулась на Дениз, которая дожидалась меня у шкафчика.

— Ты ведь не будешь этого делать? — спросила она.

— Нет, — ответила я. — Буду.

— Но почему?

— Девственность не делает меня чистой, — заявила я.

— Что? — не поняла Дениз.

— И я не чья-нибудь собственность.

— Да я никогда такого и не утверждала, — удивилась она. — Просто мне кажется, что со стороны Томаса не очень честно менять твою девственность на его прощение.

— Все совсем не так, — возразила я.

— Тогда как же?

— Я же тебе уже объяснила, — втолковывала я ей, — я хочу заняться сексом с Томасом. А если заодно это поможет ему меня простить, то тем лучше.

— Это глупо, — решительно заявила Дениз. — И мерзко. И зачем только ты меня во все это посвятила?

Она пошла прочь, а я смотрела, как воинственно подпрыгивают ее волосы в такт тяжелым шагам.

За обедом Томас поинтересовался, не забыла ли я презерватив, и я его успокоила.

— Что, только один? — спросил он, и я кивнула.

После школы я прошла мимо своей остановки и встретила Томаса перед его автобусом. Мы залезли внутрь и уселись на задние сиденья. Всю дорогу он держал мою ладонь в своей, как когда-то в школе, и иногда наклонялся, чтобы шепнуть мне на ухо: “Я с тобой трахнусь”. Я не знала, как на это реагировать, так что просто кивала головой.

Когда мы подошли к дому Томаса, он засунул руку под рубашку, чтобы достать ключ с цепочки на шее. Саму цепочку он снимать не стал, только наклонился до уровня замочной скважины и открыл дверь.

Войдя внутрь, я первым делом отметила, какой же огромной кажется их гостиная без рождественской елки. В воздухе до сих пор витал аромат хвои. Томас, забрав на улице почту, сложил ее на столик рядом с дверью.

— Хочешь чего-нибудь поесть? — предложил он.

— Давай, — согласилась я, немного нервничая.

Мы прошли на кухню. Столешницы все сияли, а вот в раковине скопилась гора грязной посуды. Папа всегда говорил, что ни за что на свете нельзя оставлять немытую посуду в раковине, потому что заведутся тараканы. Правда, у Томаса я ни одного так и не заметила.

— Что будешь? — спросил Томас, ныряя в глубины холодильника.

Я вытащила из-под стола табуретку и уселась.

— А ты что?

Он пожал плечами.

— Я, в общем-то, не очень есть хочу, — сообщил он, вставая на колени и изучая нижний ящик холодильника. — Может, по яблоку?

— Давай.

Он достал два яблока и, даже не ополоснув, сразу стал грызть свое. Я поступила так же, хотя папа всегда предупреждал меня о вреде пестицидов, которые остаются на фруктах и овощах.

— Я так завелся, — признался Томас, откусив пару раз.

— Да?

Он встал и подошел ко мне, затем взял мою руку и прижал к своим штанам.

— Чувствуешь?

Я кивнула, ощущая рукой его эрекцию.

— Ты готова? — спросил он.

— Можно, я яблоко доем?

— Конечно, — согласился Томас и вернулся на свой стул.

Он первым догрыз свое яблоко, причем съел его вместе с косточками, совсем как папа, когда ел курицу.

— А зачем ты сердцевину-то съел? — удивилась я.

— Да ладно, ее только жевать трудно, а так ничего.

— Хочешь мою? — спросила я, протягивая остатки своего яблока. Папе нравилось, когда я отдавала ему косточки от своей курицы, чтобы он мог погрызть хрящики.

— Не, спасибо, — отказался Томас, взял мой огрызок и выкинул его в мусорку. — Ну, пошли ко мне, — сказал он, вернувшись.

Мы поднялись по лестнице. Пока я шла впереди, Томас сжимал мои ягодицы. По пути в комнату он остановился напротив шкафа в коридоре и достал оттуда полотенце.

— Нам оно понадобится, — объяснил он, — а то все кровью запачкается.

Войдя в комнату, он обернулся:

— Я разденусь, — сообщил он и через секунду уже стоял голый. Плечи у него были широченные, видимо от плавания, а на животе красовалась парочка складок. Член торчал высоко-высоко, почти касаясь живота. Томас развернул полотенце и положил его на кровать, затем лег на него сверху.

— А теперь ты разденься, — попросил он.

У меня это заняло гораздо больше времени. Я никогда не играла в карты на раздевание, но, снимая с себя одежду, я представляла, будто это часть игры, в которой трусики и бюстгальтер снимать надо в последний момент.

— Ты побрилась, — заметил Томас, когда я окончательно разделась.

Я кивнула.

— Красиво, — добавил он, — иди ко мне.

Я подошла к нему. Томас протянул руку и дотронулся до оставшейся полоски волос.

— Ложись, — сказал он, двигаясь и освобождая мне место.

Я устроилась на полотенце. Меня беспокоило, что крови могло вовсе не быть, и я не знала, как к этому отнесется Томас.

А он тем временем повернулся на бок и провел рукой по всему моему животу.

— Какая у тебя мягкая кожа, — прошептал он.

— Спасибо.

Он поднялся выше, до груди, и ущипнул меня за сосок.

— Ой! — вскрикнула я.

— Что? — удивился Томас. — Тебе неприятно?

— Нет.

Он, кажется, смутился.

— Такое вроде женщинам должно нравиться, — произнес он.

— Мне не нравится.

Томас погладил мой сосок, теперь уже гораздо нежнее, и спросил:

— А теперь как?

— Лучше, — призналась я.

Я не знала, куда мне деть ноги — то ли раздвинуть, то ли наоборот. Но скоро Томас сам решил эту проблему, передвинувшись вниз и разведя мои ноги в стороны. Я думала, что вот сейчас все и случится, но вместо этого он взял меня за коленки и развел их в стороны так широко, как только было возможно. А потом начал смотреть. Он смотрел, и смотрел, и смотрел, и смотрел. Не отрывая глаз. И, хоть он меня не трогал, это было восхитительно. Как будто бы я была девушкой из “Плейбоя”, которую фотографировали мужчины, никогда бы не причинившие ей боль.

Затем Томас просунул между моих ног голову и начал там лизать. Или целовать — трудно сказать. Но мне стало приятно. Тепло. Он долго там лизал, но наконец поднял голову и сказал:

— Кажется, ты готова.

— Ладно, — согласилась я.

— А где резинка?

— В кармане.

Томас взял со стула мои джинсы и вытащил из кармашка презерватив. Я смотрела, как он разрывает упаковку и надевает презерватив, который, кажется, оказался ему маловат.

— Это для парней с маленькими членами, — объяснил Томас.

Я задумалась, какого размера член у мистера Вуозо.

— Больно? — поинтересовалась я.

— Нет, — успокоил он меня, — не беспокойся.

Пока он возился с резинкой, я свела ноги вместе, и теперь ему пришлось снова их разводить. Он лег на меня, и мы оказались лицом к лицу. От его рта пахло мной. Так же пахли мои руки каждый раз, когда я испытывала оргазм.

— Послушай, — заговорил Томас, — я обещаю быть осторожным. Больно не будет.

— Я знаю.

— Если захочешь остановиться, сразу скажи мне.

— Но ты же тогда решишь, что я все еще расистка.

— Что?

— Ты сказал, что, если я займусь с тобой сексом, это тебя впечатлит и ты перестанешь считать меня расисткой, — напомнила я.

Кажется, ему это не понравилось.

— Забудь об этом, ладно? — сказал он.

— Ладно.

Он взял в руки член и начал потихоньку просовывать его в меня.

— Ты только расслабься.

— Хорошо.

Томас надавил еще сильнее.

— Больно будет всего пару секунд.

Я кивнула. Так оно и было. Больно. Но больно не от того, что во мне что-то рвалось, как с мистером Вуозо, а от того, что там, казалось, совсем не было места. Но Томас входил все дальше.

— О господи, — прошептал он.

— Что такое? — зашептала я в ответ.

— Ничего, — отозвался он. — Просто мне так хорошо.

— О…

— Прости, если больно, — добавил он.

— Все в порядке.

— В первый раз девочкам всегда больно.

— Да.

Вскоре после этого он кончил. Я не знала точно, что мне нужно делать, чтобы испытать оргазм самой, так что я просто лежала на месте. Кончив, Томас откатился на его сторону кровати. Так мы лежали довольно долго, даже не разговаривали. Наконец он взглянул на меня и спросил:

— А крови много?

Я сползла с полотенца, чтобы он сам посмотрел. Крови на нем не было.

— А где же она? — удивился Томас.

— Не знаю, — пожала плечами я. — Наверное, у некоторых девочек ее не бывает.

Он утих на минуту, а потом спросил:

— Но тебе ведь было больно?

— Да.

— Просто у тебя был такой вид, словно тебе совершенно все равно.

— Мне было больно.

— Понимаешь, у меня ведь член не маленький.

— Да, — согласилась я, — не маленький.

— Хм…

— Наверное, это потому, что ты был очень осторожен, — предположила я.

— Наверное.

— В любом случае, — добавила я, — я рада, что это оказалось не так уж и страшно.

— Да, — кивнул Томас, — было хорошо.

— Значит, ты больше не считаешь меня расисткой?

— Хватит так говорить, — ответил он. — Я же уже просил тебя забыть об этом.

— Извини.

— Тебе должно было быть больнее, — опять заговорил он.

Я промолчала.

— Так почему не было? — спросил он, перевернулся и посмотрел на меня. — С кем ты этим занималась до меня?

— Ни с кем.

— Ни с кем и никогда? — уточнил он.

— Да.

— Тогда где же кровь? — не унимался Томас.

— Я не знаю, Томас. — Я встала с кровати и начала одеваться.

— Я не разозлюсь, если узнаю, что ты уже с кем-то спала, мне просто любопытно, — пояснил он.

— Я и не спала, — сказала я, натягивая трусики.

— Это в Сирьюсе случилось?

— Нигде это не случилось.

— Но у тебя ничего не разорвалось там, — продолжал Томас, — а должно было.

— Вызови мне, пожалуйста, такси, — попросила я.

Он вздохнул и пошел в ванную. Презерватив свисал с кончика пениса. Когда Томас вернулся, его уже не было. Одевшись, Томас вышел из комнаты и сбежал по лестнице. Я вышла через пару минут. Он стоял на кухне, открывая банку с арахисовой пастой.

— Такси будет через пятнадцать минут, — сообщил он.

— Спасибо.

— Ты чувствуешь себя женщиной? — поинтересовался он.

— Угу.

— Я вот чувствую себя настоящим мужчиной, — заявил он, отправляя ложку с пастой себе в рот.

Когда такси гудками возвестило о своем прибытии, Томас проводил меня на улицу и открыл мне дверь машины. Он отдал водителю десять долларов и назвал мой адрес. Когда он захлопнул дверь, водитель долго изучал меня через зеркало заднего вида. И смотрел так всю дорогу домой. Глаза у него были темно-карие, и волосы точно такие же. Наверное, мексиканец, подумала я.

Сначала я пыталась пялиться на него в ответ, но потом мне стало как-то плохо, и я отвернулась. Похоже, он разозлился на меня, хотя мы даже не были знакомы. Когда мы доехали до дома и я открыла дверь, чтобы вылезти, он буркнул что-то по-испански. Я его не поняла, за исключением одного слова: “Негр”.

Вечером за ужином, сидя с папой перед телевизором, я думала о том, что я — женщина, а он об этом даже не догадывается. Сидит и смотрит себе по ящику про войну. Он думал, что у меня нет ничего личного, но ошибался. У меня была личная жизнь. И чем насыщеннее она была, тем глупее он казался.

После ужина раздался звонок. Звонила бабушка из Ливана. С тех пор как началась война, она постоянно названивала, чем ужасно раздражала папу. Я слышала, как он орал на нее по-арабски. Иногда в потоке арабских слов я различала слово “скад” — это потому что бабушка думала, будто Саддам хочет ее разбомбить. Каждый раз, когда случалась атака на Израиль, бабушка звонила нам. Повесив, наконец, трубку, папа каждый раз возмущался, до чего же она глупая. Он по пятнадцать раз твердил ей, что Саддаму незачем бомбить Бейрут и что нет ни единого шанса, что “скад” попадет в нее. Но она не слушала. Только начинала плакать и жаловаться, что он ее не любит.

На следующий день в школе Дениз захотела узнать, больно ли мне было.

— Не очень, — призналась я.

Она подошла к моему шкафчику перед классной комнатой, где мы готовили уроки.

— Серьезно? — удивилась она. — Что, не так уж и страшно?

— Да.

— А кровь? — спросила она. — Много было крови?

Я покачала головой.

— Ого! — восхитилась она. — Тебе повезло.

— Наверное.

Меня бесило, что она вдруг возжелала знать все подробности, хотя еще вчера заявляла, как ей мерзко от того, что она в курсе наших планов.

— Вы предохранялись? — спросила Дениз.

Я кивнула.

— А чем?

— Презервативом.

— Он не порвался?

— Нет.

— Мужчина должен его придерживать, когда вынимает член, чтобы презерватив не свалился и сперма не вытекла в тебя. Он так сделал?

— Я не помню, — ответила я. — Наверное.

— Ты можешь забеременеть, если он не будет так делать, — предупредила Дениз.

— Кажется, он все-таки придержал, — сказала я, мечтая, чтобы она заткнулась.

Через секунду она заговорила опять:

— Ну так что? Он больше не считает тебя расисткой?

— Нет.

— Похоже, все вышло так, как ты и хотела, — заключила она.

— Да, — ответила я, — так и вышло.

За обедом, как только я уселась за стол, Томас спросил:

— Тебе больно?

— Да не очень, — призналась я.

— О… — расстроенно протянул он.

— Ты же был очень осторожен, — напомнила ему я.

— Но не настолько же.

— Водитель такси на меня пялился злобно всю дорогу домой, — поделилась я. — Он, по-моему, расист.

— Вот ведь урод, — возмутился Томас, и мы начали обсуждать, как бы поставить об этом в известность власти.

Вернувшись домой, я позвонила маме. Став женщиной, я почему-то заскучала по ней.

— Привет, — поздоровалась я, когда она подняла трубку.

Я думала, заметит ли она по голосу, что я так изменилась? Весь день я представляла, как теперь-то стану спокойнее и терпеливее в общении с другими людьми.

— Здравствуй, — отозвалась мама. — Как дела?

— Хорошо.

— Как прошло интервью?

— Нормально.

— Хорошо, — повторила мама и умолкла на секунду. — А ты не хочешь спросить, как у меня дела?

— Как дела? — послушно спросила я.

— Чудесно, — похвасталась мама. — У меня новый бойфренд.

— Ричард?

— Я что, тебе уже говорила?

— Да, в прошлый раз.

— Ясно, — сказала мама. — Ну, он ужасно милый. И гораздо лучше Барри, это уж точно.

Я замолчала. Когда в разговоре возникал Барри, я никогда не знала, как реагировать.

— Думаю, он тебе очень понравится, — сообщила мама.

— Конечно, понравится.

— Мы с Ричардом на прошлые выходные ездили на праздник маринованных огурцов.

— О!

— Угадай, кто без ума от маринованных огурцов? — спросила она.

— Кто?

— Японцы! — воскликнула мама. — Представляешь?

Мы с ней засмеялись.

— У тебя там все в порядке? — спросила она.

— Угу.

— Отец нормально себя ведет?

— Да.

— А как насчет Томаса? Ты с ним видишься хоть иногда?

— Нет, — соврала я.

Мама вздохнула:

— Это плохо.

— Вы же с папой запретили мне с ним видеться.

— Я знаю, — сказала она напряженным голосом.

— В школе-то мы иногда встречаемся, — сказала я. — Тут уж я ничего не могу поделать.

— Понимаешь, Джасира, все дело в том, что я, кажется, была насчет него не права.

Я оперлась о кухонную столешницу. У меня даже немножко голова закружилась от ее слов.

— В каком смысле? — спросила я.

— Да просто это нечестно — запрещать тебе с ним видеться только потому, что мне пришлось нелегко, когда я встречалась с твоим отцом.

— О…

— Мне очень плохо из-за этого, — поделилась мама.

— Значит, теперь я могу с ним встречаться?

— Ну, я не знаю, — протянула она. — Дай мне поговорить об этом с папой.

— Ладно.

— Но встречаться в смысле свиданий ты с ним все равно не можешь. Как и с кем-либо другим. Ты еще слишком маленькая. Но я была не права насчет вашего общения.

— Понятно.

Повесив трубку, я поняла, что так хорошо мне уже давно не было. Мне казалось, что я умная, ведь я поступала так, как считала нужным. Я пошла к себе и легла на кровать. Просунула руки в штаны и начала себя ласкать. И все думала, какое лицо было у Томаса, когда он смотрел мне между ног. На секс мне было наплевать. Но мне нравилось, когда на меня смотрели. Мне захотелось вернуться к нему домой, чтобы еще раз это проделать.

Когда вечером мама перезвонила, папа разорался:

— Что значит “я передумала”!? — завопил он, и мама что-то ответила. — Она живет со мной, и правила тут устанавливаю я!

Папа бросил трубку и вернулся в гостиную.

— Мне все равно, что там говорит твоя мать, — заявил он мне. — Тебе нельзя общаться с этим черным парнем. Поняла?

— Да, — ответила я, хотя на самом деле ничего не понимала.

— Если я выясню, что ты с ним встречаешься, я тебе такую трепку задам, что мало не покажется. Уж поверь мне.

— Но ты же тоже меньшинство, — сказала я.

— Слушай сюда: когда мы заполняем анкеты, в графе “Раса” мы ставим галочку напротив слово “Белая”. Если ты с Ближнего Востока, то ты считаешься белым человеком. А еще там есть графа “Черный”, как раз для твоего дружка. Видишь разницу? Ты должна быть благодарна, что нам не нужно ставить галочку там.

Сказав это, он вернулся к просмотру военных новостей по телевизору. По Си-эн-эн показывали иракских солдат, которые выбежали из бункера за секунду до того, как его разбомбил американский самолет.

— Ты только посмотри, — заговорил папа, разгрызая орех. — Это отвратительно. Им нужно убить всего одного человека, а они занимаются черт-те чем. Совершенно не обязательно уничтожать Республиканскую гвардию — они же делают то, что велит им Саддам. И если Саддама не будет, они ничего не смогут сделать. О них вообще беспокоиться не стоит.

Наверное, папа хотел загладить грубость, разговаривая со мной о войне, но мне болтать что-то не хотелось. Я злилась на него. Он был расистом и хотел и меня сделать такой же. Вот если бы я могла рассказать ему всю правду. О том, что я была так близка с черным, как только это возможно, и что ничего страшного из-за этого не произошло.

На следующий день за обедом Томас все еще переживал из-за отсутствия крови. Когда я села за стол и вставила трубочку в пакетик с молоком, он вдруг выпалил:

— Тебя что, изнасиловали?

— Что? — взглянула я на него.

— Ты поэтому не хочешь мне рассказать?

Я не знала, что ответить. Я сомневалась насчет изнасилования. Конечно, я знала, что это такое, но вообще-то я была абсолютно уверена, что к изнасилованию относится только секс, а не использование пальцев.

— Джасира? — окликнул меня Томас.

— Нет, — очнулась я. — Не было такого.

— Тогда о чем ты сейчас задумалась?

— Ни о чем.

— Ты вспоминала, как тебя изнасиловали?

— Нет, — повторила я, — я же тебе сказала. Меня не насиловали.

— Тогда почему не было крови, когда мы занимались сексом?

— Я не знаю.

— Но кровь обязательно должна быть, — сказал он, — а раз ее нет, значит, либо ты трахалась с кем-то до меня, либо тебя изнасиловали. Так что произошло?

— Ни то ни другое.

Он взглянул на меня:

— Но что-то ведь случилось, это точно.

— Может, это из-за тампонов. Может, я там себе все растянула.

— Сомневаюсь.

По пути домой я думала о словах Томаса, о том, что меня изнасиловали. Конечно, я знала, что изнасилование — это плохо. И я знала, что, когда кто-то делает над тобой такое, это страшно и больно, совсем как тогда с мистером Вуозо. Но я не думала, что мистер Вуозо меня изнасиловал, ведь он мне нравился. По телевизору показывали, как женщины, которых изнасиловали, радовались, когда насильника отправляли за решетку. Они хотели, чтобы ему было плохо. Но я относилась к мистеру Вуозо совсем по-другому. Совершенно по-другому. Я не хотела, чтобы его отравили газом, убили или призвали на войну. Я была в него влюблена, как и призналась Дениз. Что бы он со мной ни сделал, это уж точно не могло быть изнасилованием.

Придя домой, я сделала уроки и отправилась к Мелине. Она открыла мне дверь, красуясь в фартуке поверх футболки и черных штанов.

— Привет, — поздоровалась она. — Зачем ты стучишь?

— Что?

— У тебя же ключ есть.

— Ой, — вспомнила я, — а я и забыла. У меня с собой его нет.

— Почему?

— Он в рюкзаке.

— Я была бы рада, если бы в следующий раз ты открыла дверь ключом.

— Даже если вы дома?

— Это не важно, дома мы или нет.

— Ладно.

— Я ведь тебе его специально дала.

Я кивнула.

— Можно мне книжку почитать?

— Конечно.

Мы прошли в дом. Я заметила, что фартук у нее на спине был завязан на малюсенький узелок, потому что на бантик длины тесемок не хватило.

— Устраивайся, — сказала Мелина, показывая на столик с книжкой.

— Вы что-то готовите? — спросила я. Никакого запаха еды я не чувствовала.

— Типа того, — кивнула она. — Делаю заменитель соли. Смешиваю разные травы и специи в кофемолке, чтобы потом добавлять в еду и думать, будто там настоящая соль.

— Тебе нельзя есть обычную соль? — удивилась я.

— Да, давление не позволяет.

— О…

— Может, захватишь книжку да пойдем на кухню? — предложила Мелина. — Ты читай, а я буду молоть.

— Ладно, — согласилась я, наклоняясь за книжкой.

Мне нравилась их кухня. Она совсем не походила на нашу или на кухню в доме Вуозо. Похоже, Мелина с Гилом отказались от вариантов оформления, которые предлагали всем жильцам подряд продавцы из агентства недвижимости, и сделали все по-своему. Больше всего мне у них нравились огромная серебристая плита и холодильник. Такие можно увидеть в ресторане.

Я уселась за кухонный стол, который снова напомнил мне о закусочной, куда мы ходили вместе с мамой. Подушка сиденья сверкала блестящим красным винилом.

Мелина вернулась к своей кофемолке, а я начала читать главу про изнасилования. Там говорилось, что изнасилованием считается любой сексуальный акт, который произошел без моего согласия. И еще что это в любом случае не моя вина, и не важно, что за одежду я ношу. И что мистер Вуозо — злой человек с извращенными представлениями о моральных ценностях. В случае чего, сообщала книга, у меня в запасе еще три года, чтобы донести на мистера Вуозо.

Пока я читала, Мелина постоянно включала и выключала кофемолку, и пару раз, когда та молола, встряхивала ее, как маракас. Закончив, она сняла с кофемолки крышку, облизала палец и погрузила его в получившуюся смесь.

— Ну как, соленая? — спросила я.

— Иди попробуй, — пригласила она.

Я поднялась и подошла к столу. Мелина еще раз облизала палец, вставила его в смесь и велела открыть мне рот. Я послушалась, и она засунула палец мне в рот. Я сжала губы, так что когда она вытащила палец обратно, он уже был чистый. Я проделала все так, будто уже тысячу раз делала такое с моей мамой, но это было не так. Мы с мамой никогда не делали ничего подобного.

— Ну как? — поинтересовалась Мелина.

— Похоже на чеснок, — ответила я. — И на петрушку.

— Но не на соль, — заключила она.

— Не очень.

— Ну и ладно, — решила она, пересыпая ложкой порошок в маленькую стеклянную баночку. — Может, Гилу понравится.

— А что случится, если ты будешь есть обычную соль?

— Ребенок может родиться слишком рано.

— О-о…

— И чтобы спасти меня, врачам придется достать ее, даже если она еще не готова.

Я кивнула.

— Первой всегда стараются спасти мать, — добавила она.

Я обрадовалась, услышав это, ведь судьба Дорри меня не особенно волновала.

— Но сама мать всегда хочет, чтобы спасли ее малыша, — продолжила Мелина.

— И ты этого хочешь? — спросила я.

— Конечно.

От ее слов мне стало грустно, хоть я и знала, что грустить тут не о чем.

— Мне надо пописать, — призналась Мелина, передавая мне ложку. — Доделаешь вместо меня?

— Конечно, — согласилась я.

Она развязала узелок и сняла фартук. Я начала пересыпать порошок в баночку. Через секунду я услышала ее голос:

— Изнасилование?

Я посмотрела на нее. Мелина остановилась у стола на пути в ванную и смотрела на мою раскрытую книгу.

— У тебя что, возникли какие-то вопросы по поводу изнасилования? — необычно быстрым голосом спросила она.

— Что?

— Почему ты читаешь главу про изнасилования?

— Я не читаю.

— Нет, читаешь, — настаивала она. — И я знаю почему.

— Я всю книжку читаю, — пыталась оправдаться я, — я просто дошла до этой части, когда ты позвала меня попробовать смесь.

— Да не может быть, чтобы ты успела дочитать до этой главы! Ты слишком мало времени провела за книгой. Не может быть.

— Я знаю, — сказала я. — Я не все подряд читаю.

Мелина взглянула на меня и надолго замолчала. Потом глубоко вздохнула и сказала:

— Ладно. Это твоя книга. Ты можешь читать в ней все, что захочешь.

— Спасибо, — поблагодарила я.

— Но если у тебя возникнут какие-нибудь вопросы, спрашивай у меня.

— Ладно.

— Я разбираюсь во всем, что написано в этой книге.

Я кивнула.

— Может, ты сейчас хочешь что-нибудь у меня спросить?

— Нет, — покачала я головой.

— Уверена?

Я кивнула.

— Ну ладно, — вздохнула она.

Как только она вышла, я захлопнула книжку и отнесла ее обратно в гостиную. Потом досыпала псевдосоль в баночку и закрутила крышку. Мелина вернулась и спросила, куда я дела книгу.

— Я уже закончила читать, — ответила я, — и убрала ее.

— О! — воскликнула Мелина и прижала руку в животу.

— Что такое? — спросила я, хотя догадывалась что.

— Дорри пинается.

— Ты в порядке?

Она кивнула.

— Она, наверное, сейчас еще раз это сделает. Хочешь, положи руку мне на живот?

— Да мне уже домой пора, — сказала я.

Мелина, кажется, расстроилась.

— О, — произнесла она.

— Я пересыпала смесь, — сообщила я, показывая ей банку.

— Ага, — кивнула она, — спасибо.

Потом я пошла домой, легла на кровать и расплакалась. Сначала я плакала от ненависти к ребенку Мелины, затем я плакала, потому что мне стало плохо от того, что я ненавижу ее ребенка. Сильнее всего я заплакала, когда поняла, что, ненавидя ребенка, я становлюсь совсем как моя мама, на которую я ни за что на свете не хотела быть похожей. Раз я злилась на свою маму за то, что она ко мне ревновала, то и Мелина могла разозлиться на меня за то, что я ревную ее к ребенку. Я этого не хотела, так что прекратила плакать. Я сказала себе: “Уж лучше пусть мне будет плохо и одиноко, чем я буду ненавидеть ребенка” — и постаралась воплотить это в жизнь.

Этим вечером папа вернулся с работы в отвратительном настроении. По Эн-пи-ар он услышал, что президент Буш объявил о прекращении огня в Ираке, хотя Саддам до сих пор был жив — его пока даже не поймали. Папа сказал, что Колина Пауэлла надо гнать в шею, потому что он не выполняет своих обязанностей, а президенту Бушу объявить импичмент за то, что он его слушает.

Еще его злило то, что мистера Вуозо не призвали и не отравили газом. Папа был уверен, что теперь, когда иракцы сдались, они больше не будут испытывать на американцах всякие опасные штуки.

— Этот парень легко отделался, — кипятился он. — В очередной раз.

Я не знала, о каких таких предыдущих разах он говорит, но выяснять не стала, раз уж папа пребывал в таком плохом настроении. Вместо этого я спросила:

— А что, мистера Вуозо теперь совсем не призовут?

— Скорее всего, — ответил папа и пошел взять себе пива.

Я сделала вид, будто меня, как и папу, это страшно расстраивает, но на самом деле я была рада. Теперь мне было уже не важно, лишусь ли я Томаса из-за того, что он черный, или Мелины из-за ее Дорри. Потому что мистеру Вуозо больше ничто не угрожало. Он все так же будет жить со мной по соседству. А пока он живет рядом, я могу не бояться одиночества.