Как он похож на ангела

Глава 14

Она заметила Куинна, когда он вылезал из машины, и сказала с деланной беспечностью Салли:

— Пойди поиграй с Ричардом. Заодно соберите еще веток. Ужин будет готов через полчаса.

Дочь посмотрела на приближавшегося Куинна.

— Хочешь поговорить с ним одна, чтобы я вам не мешала?

— Да.

— О деньгах?

— Может быть. Не знаю.

Деньги, вернее отсутствие их, были ключевым словом в обиходе О'Горманов. Дети привыкли уважать его, и Салли без возражений отправилась на поиски Ричарда и сосновых веток.

Марта ждала Куинна стоя, выпрямившись, как солдат перед неожиданно нагрянувшей комиссией.

— Как вы меня нашли? Что вам надо?

— Давайте назовем это дружеским визитом.

— Нет уж, увольте. Мало того, что вы преследуете меня, вам еще понадобились мои дети?

— Простите, что так получилось. Можно, я сяду, миссис О'Горман?

— Садитесь, если хотите.

Он сел на одну из скамеек, вкопанных перед деревянным столом, и после минутного колебания она уселась на другую, напротив, как бы соглашаясь заключить перемирие. Это напомнило Куинну, как они сидели в прошлый раз в больничном кафетерии. Тогда их тоже разделял стол, над которым, как и теперь, незримо витали вопросы, сомнения, обвинения, упреки. Куинн много бы дал, чтобы отвести или развеять их и начать все сначала. Но сидевшая напротив женщина смотрела на него с нескрываемой враждебностью.

— Вы не обязаны отвечать на мои вопросы, миссис О'Горман, — устало сказал он. — У меня нет официальных оснований задавать их вам.

— Я знаю.

— Вы даже можете выгнать меня отсюда.

— Это собственность штата, — сказала она, пожав плечами, — вы имеете право остановиться здесь, как и любой другой человек.

— Вам тут нравится?

— Мы ездим сюда много лет, с тех пор как родилась Салли.

«Вот оно что, — подумал Куинн. — Значит, она стала бывать на Гремучей еще до исчезновения О'Гормана. Значит, это семейная традиция и она упрямо следует ей, чтобы легче было удержать рядом с собой и детьми образ незабвенного мужа».

— Стало быть, мистер О'Горман хорошо знал эти края?

— Он знал реку, точнее, обе реки, как свои пять пальцев, — с вызовом ответила Марта.

«Я знаю, что вы хотите сказать, — говорил ее взгляд. — Если О'Горман планировал свое исчезновение, он знал, где ему проще всего укрыться».

— Вы ошибаетесь, — сказала она.

— Да?

— Моего мужа убили.

— Неделю назад вы утверждали, и очень уверенно, что это был несчастный случай.

— У меня появились основания думать иначе.

— Какие основания, миссис О'Горман?

— Не скажу, — коротко ответила она.

— Почему, миссис О'Горман?

— Я вам не доверяю. Потому что вы не верите мне.

— Это не так, — сказал Куинн после недолгого молчания.

Она встала и, подойдя к грилю, сняла с него обуглившуюся свинину.

— Простите, из-за меня у вас пропал ужин, — сказал Куинн.

— Ничего страшного, — ответила она. — Ричард, как и его отец, предпочитает есть горелое мясо. Так ему легче… легче не думать, каким образом его добывают. Он очень любит животных. Патрик их тоже любил.

— Значит, теперь вы уверены, что ваш муж мертв?

— Я в этом всегда была уверена. Но не знала, как он погиб.

— А теперь знаете?

— Да.

— То есть в течение последней недели у вас появились основания считать, что его убили?

— Да.

— Вы сообщили об этом властям?

— Нет. — Глаза ее сверкнули. — И не собираюсь этого делать. Мне и моим детям пришлось слишком много пережить. Дело О'Гормана закрыто навсегда.

— Несмотря на то, что у вас есть документ, позволяющий начать расследование заново?

— Почему вы так думаете?

— Потому что видел сегодня миссис Хейвуд. А она подслушивает чужие телефонные разговоры.

— Понятно.

— Это все, что вы хотите сказать?

— Да.

— Миссис О'Горман, если у вас есть доказательство, что ваш муж убит, вы обязаны сообщить полиции.

— Обязана? — с иронией переспросила она. — Жаль, что я не подумала об этом, прежде чем сожгла его.

— Вы сожгли письмо?

— Да.

— Почему?

— Мы с мистером Хейвудом решили, что так будет лучше.

— «Мы с мистером Хейвудом», — повторил Куинн. — И давно вы спрашиваете у Джорджа советы?

— Разве вас это касается, мистер Куинн?

— В каком-то смысле да.

— В каком же?

— Хочу побольше узнать о сопернике, потому что я к вам тоже неравнодушен.

Она саркастически хмыкнула.

— Благодарю, мистер Куинн.

— По крайней мере, я вас развеселил.

— Нет. Напрасно вы меня считаете наивной и падкой на лесть. Неужели вы думали, что я настолько глупа? Неужели вы думали, что я…

— Перестаньте, — твердо сказал он.

Она замолчала от удивления.

— Мое дело сказать, миссис О'Горман. Можете не верить, можете возмущаться, сути дела это не меняет. Если хотите — забудьте.

— Давайте забудем оба… Итак… О чем мы говорили?.. Вы непредсказуемый человек, мистер Куинн.

— Непредсказуемых людей нет, — отозвался Куинн. — Надо просто подумать немного и предсказать.

— Пожалуйста, не будем говорить о себе… Честно говоря, вы меня сбили с толку, и я теперь не знаю, что делать.

— Только не ходите за советом к Джорджу. Он вам не помощник. Это была его идея — сжечь письмо?

— Нет, моя. Он согласился, потому что считал письмо розыгрышем или злой шуткой. Он его не воспринял так серьезно, как я.

— Кто его написал, миссис О'Горман?

Она подставила лицо солнечным лучам и на секунду зажмурилась.

— Подписи не было, а почерка я не узнала. Оно было от человека, который утверждал, что убил моего мужа пять лет назад, в феврале.

Куинн знал, что, если он скажет хотя бы одно слово сочувствия, она разрыдается.

— Откуда оно было отправлено? — спросил он.

— Из Эванстоуна, штат Иллинойс.

— А содержание?

— Этот человек писал, что у него рак легких, он недавно об этом узнал и перед смертью хотел бы очиститься от греха.

— Он описал, как произошло убийство?

— Да.

— И указал причину?

— Да.

— Почему он это сделал?

Она снова зажмурилась, теперь страдальчески, и медленно покачала головой.

— Не могу… Я не могу вам сказать. Мне стыдно.

— Но вам не было стыдно показывать письмо Джорджу Хейвуду?

— Мне был необходим совет опытного человека.

— Джон Ронда тоже опытный человек и к тому же — ваш друг.

— И к тому же, — с иронией сказала она, — редактор местной газеты и неисправимый болтун. В отличие от него мистер Хейвуд умеет держать язык за зубами. Я не сомневаюсь в его порядочности. Кроме того, мистер Хейвуд знал моего мужа и мог… мог… дать оценку обвинению, которое против него выдвигалось.

— Этот человек обвинял вашего мужа?!

— Да. В ужасном поступке… Я ему, конечно, не поверила. Никакая жена не поверила бы такому о своем муже, и все-таки…

Голос ее, который и так уже перешел в шепот, угас окончательно.

— Вы поверили, миссис О'Горман?

— Видит Бог, я не хотела. Но довольно долгое время перед смертью мужа я чувствовала что-то темное между нами, хотя и притворялась, что все в порядке. У меня не было сил зажечь свет и посмотреть, что в этой темноте. А когда я получила письмо, то свет зажегся. — Она потерла глаза, словно пыталась стереть воспоминания. — Мне стало так страшно, что я позвонила Джорджу Хейвуду. Не стоило этого делать, но я была в панике. Я должна была поговорить с человеком, который знал Патрика и работал с ним. С мужчиной. Мне непременно нужно было спросить у мужчины…

— Почему?

Она горько усмехнулась.

— Женщин легко обмануть, даже умных. Особенно умных, наверное. Мистер Хейвуд приехал немедленно. К тому времени я, кажется, уже двух слов связать была не в состоянии. Он вел себя очень спокойно, хотя тоже был взволнован.

— Как он отнесся к письму?

— Сказал, что его нельзя принимать всерьез. После каждого убийства находится душевнобольной, утверждающий, что его совершил он. Он, конечно, прав, но в письме было что-то до ужаса настоящее и горькое. И если человек, который его послал, сумасшедший, то болезнь не отразилась на его памяти — все детали сошлись — и на способности излагать мысль на бумаге.

— Так часто бывает.

— Я не исключила возможности, что Патрик жив и сам его написал. Но тогда получается слишком много расхождений. Во-первых, это не его стиль. Во-вторых, на конверте было написано: Калифорния, Чикото, миссис Патрик О'Горман. Не мог же он забыть название улицы и номер дома! В-третьих, почерк не его. Патрик был левша и писал с сильным наклоном влево, а в письме наклон вправо, и почерк неустоявшийся, как у школьника. Но самое главное — Патрик не мог обвинить себя в этом. Никакой мужчина не написал бы такого о себе.

— Этот человек утверждал, что хорошо знал вашего мужа?

— Нет. Он его в тот вечер видел впервые. Бродяжничал, жил на реке. Когда началась буря, решил укрыться в Бейкерсфилде, это дальше по дороге. Вышел на шоссе и стал голосовать, и Патрик посадил его, а потом… Нет, нет, не верю!

Но Куинн знал, что она верит, и никакие слезы не в состоянии этого смыть. Она плакала почти беззвучно, спрятав лицо в ладонях. Слезы просачивались между пальцами и стекали за обшлага холщовой куртки.

— Миссис О'Горман, — сказал он, — Марта. Послушайте, Марта. Хейвуд, наверное, прав, это письмо садистская шутка.

Она подняла голову и с отчаянием посмотрела на него.

— За что меня можно так ненавидеть? — Ее голос дрожал от детской обиды.

— Больной человек может возненавидеть любого, и без всякой причины. Каков был тон письма, что в нем главное?

— Горечь и сожаление. И страх, страх смерти. И ненависть, но не ко мне, а к себе, за то, что он сделал, и к Патрику, за то, что он заставил его сделать.

— Он обвинял вашего мужа в непристойных намерениях, вы это хотите сказать, Марта?

— Да, — еле слышно выдохнула она.

— Потому вы и сожгли письмо, вместо того чтобы передать его в полицию?

— Я должна была его уничтожить ради детей, себя и… да, ради Патрика тоже. Неужели вы не понимаете?

— Конечно, понимаю.

— Если бы я пошла в полицию, то потеряла бы все, ничего не получив взамен. Я и так уже многое потеряла, но это моя личная потеря, и я справляюсь с ней только потому, что мои дети живут нормальной жизнью и имя Патрика осталось незапятнанным. Поэтому если вы сообщите о письме в полицию, я буду все отрицать, и мистер Хейвуд тоже. Он мне обещал. Письма не было.

— Надеюсь, вы понимаете, какую ответственность берете на себя, скрывая улики тяжелейшего преступления?

— Да, я знаю, что нарушила закон. Но меня это не волнует. Странно, я всегда была законопослушной, но в тот момент меня совершенно не трогала юридическая сторона дела. Если из-за меня убийца останется безнаказанным — Бог с ним. Зато не пострадают невинные люди. Правосудие и справедливость не всегда одно и то же. Или вы еще слишком молоды и мстительны, чтобы это понимать?

— Не так уж я молод, — ответил Куинн. — И никогда не был мстительным.

Она долго изучающе смотрела на него.

— А по-моему, права я, — сказала она серьезно и с оттенком грусти.

— Нет, — сказал он.

— Вам бы, разумеется, хотелось, чтобы я побежала в полицию?

— Нет, просто…

— Хотелось бы, хотелось. Вы считаете, что если закон требует око за око, то столько и получается. Это не так. Простой арифметикой закон не довольствуется. Ему нужно уравнение, где одному оку соответствует множество чьих-то глаз, и если они живые — закону все равно. Так вот, эти глаза не будут принадлежать мне и моим детям. Если понадобится, я поклянусь на десяти Библиях перед Верховным судом, что не получала никакого письма, касающегося смерти мужа.

— И Джордж тоже поклянется?

— Да.

— Потому что любит вас?

— Вы слишком романтично настроены, — холодно ответила она. — Надеюсь, это ненадолго. Нет, мистер Хейвуд в меня не влюблен. Он всего лишь пришел к тому же выводу, что и я. Чем бы ни было письмо — розыгрышем, как считает он, или правдой, как считаю я, — мы оба решили, что обнародовать его было бы безумием. И я его сожгла. Знаете, где? В печке на кухне, и пепел давно вылетел в трубу. Оно существует только в памяти моей, мистера Хейвуда и человека, который его написал.

— Меня вы не считаете?

— Нет, мистер Куинн. Вы его не видели и не можете быть уверены, что оно существовало. Вдруг я вас обманула?

— Сомневаюсь.

— Ах, если бы его не было! Если бы!..

Порыв ветра унес окончание фразы, как пепел от письма. Она смотрела на Куинна, но не видела его, ее взгляд был сосредоточен на чем-то там, в прошлом.

— Марта…

— Пожалуйста, не называйте меня Мартой.

— Это ваше имя.

Она подняла голову.

— Я миссис Патрик О'Горман.

— Это было давно, Марта. Проснитесь! Свет зажегся.

— Не хочу!

— Но он зажегся, вы сами сказали.

— Я этого не вынесу, — прошептала она. — Мы были такой счастливой семьей… А теперь все превратилось в грязь. И мне ее не смыть, остается только делать вид, продолжать делать вид, что…

— Притворяйтесь на здоровье, я вам не помеха, но хочу заметить, что вы все видите в искаженном, преувеличенном свете. Ваша жизнь не рухнула с небес в грязь только потому, что О'Горман проявил интерес к мужчине. Вы жили не на небе, а пониже, как все остальные. И грязь эта, кстати, не обязательно такая уж грязная. Вы не трагическая героиня с роковой судьбой, а О'Горман не герой и не злодей, он был всего лишь несчастным человеком. Когда мы с вами разговаривали в прошлый раз, вы назвали себя реалисткой. Вы по-прежнему о себе такого мнения?

— Не знаю. Раньше я справлялась со своей жизнью.

— Потому что брали на себя ответственность за О'Гормана?

— Да.

— То есть жертвовали собой, чтобы скрыть слабость и ошибки О'Гормана. А теперь, когда поняли, что жертва была напрасной, не в состоянии признаться в этом? Вы заявляете, гордо выпрямившись, что вас зовут миссис Патрик О'Горман, и тут же шепчете про грязь. Когда вы придете к компромиссу?

— Вас это не касается.

— Теперь касается.

Она посмотрела на него с некоторым испугом.

— Что вы собираетесь делать?

— А что мне остается делать? — устало спросил он. — Ждать, когда вам надоест кидаться из одной крайности в другую и вы примиритесь с чем-нибудь похуже рая, но лучше ада. Как вы думаете, возможно такое?

— Не знаю. Я не могу говорить об этом здесь и сейчас.

— Почему?

— Уже темно. Надо позвать детей. — Она встала, но неуверенно и так же неуверенно спросила: — Вы поужинаете с нами?

— С радостью. Но в другой раз. Не хочу, чтобы дети восприняли меня как незваного гостя. Это место принадлежит им, вам и О'Горману. Я подожду, пока найду место, которое вы и дети разделите со мной.

— Пожалуйста, не говорите так. Мы едва знакомы.

— В прошлый раз вы сказали кое-что, с чем я согласился. Вы сказали, что я слишком стар для любви. Теперь все иначе. Теперь мне кажется, что я был слишком молод и одинок, чтобы полюбить по-настоящему.

Она отвернулась, наклонив голову, и он увидел белую полоску шеи, резко контрастировавшую с загаром лица.

— У нас нет ничего общего. Ничего.

— Откуда вы знаете?

— Джон Ронда рассказывал мне о вас — где вы жили, чем занимались. Это не для меня, и я не настолько глупа, чтобы надеяться изменить вас.

— Я уже меняюсь.

— И давно? — Она улыбнулась, но глаза ее оставались печальными. — Вы действительно чересчур романтичны. Люди не меняются по желанию, даже и по собственному.

— Вы слишком долго были несчастной, Марта. Вы разочарованы.

— А что, можно снова очароваться?

— За других не поручусь, но со мной это произошло.

— Давно?

— Не очень.

— Как?

— Не знаю.

Он не знал как, но помнил с точностью до минуты когда. Аромат сосен, луна, висящая над деревьями, как золотая дыня, звезды, рассыпавшиеся по небу ясным дождем. И голос Сестры Благодать с оттенком нетерпения: «Можно подумать, вы в первый раз видите небо». — «Пожалуй, так оно и есть». — «Но оно каждую ночь такое». — «Я бы не сказал». — «А вдруг на вас снисходит откровение свыше?» — «Я восхищаюсь вселенной».

Марта смотрела на него с интересом и тревогой.

— Что с вами случилось, Джо?

— Наверное, я снова влюбился в жизнь, стал частью мира после долгого отсутствия. Самое смешное, что произошло это в месте, из которого все мирское тщательно изгоняется.

— В Башне?

— Да. — Он смотрел, как догорает закат. — После разговора с вами на прошлой неделе я снова там был.

— Вы видели Сестру Благодать? Спрашивали, зачем она просила отыскать Патрика?

— Спрашивал. Но она не ответила. Я даже не уверен, что она меня слышала.

— Почему? Она была больна?

— В каком-то смысле да. Ее заразили страхом.

— Чего она боится?

— Что не попадет в рай. Общаясь со мной по-человечески, она совершила тяжкий грех. К тому же она скрыла от других, что у нее есть деньги, а деньги для Учителя — нечто одновременно грязное и святое. Он странный человек — сильный, властный, безумный, разумеется. Его влияние на окружающих слабеет, и чем меньше рядом становится последователей, тем яростнее и громче он проклинает. Даже наиболее преданные ему люди, такие, как его собственная жена или Сестра Благодать, устали. Что касается молодых, то для них уход из Башни — вопрос времени.

Он вспомнил окаменевшее лицо Сестры Смирение, ведущей на кухню трех послушных детей с непокорными глазами, обиженный голос Матери Пуресы, давно ускользнувшей из Башни и обитающей в светлых комнатах своего детства вместе с преданным Каприотом.

— Вы туда вернетесь? — спросила Марта.

— Да, я обещал. Кроме того, мне нужно сообщить Сестре Благодать, что человек, которого я по ее просьбе разыскивал, мертв.

— Вы не скажете о письме?

— Нет.

— Никому?

— Никому. — Куинн поднялся. — Мне пора идти.

— Да.

— Когда я вас снова увижу, Марта?

— Не знаю. У меня в голове все перепуталось из-за письма и… из-за того, что вы сказали.

— Вы сюда приехали сегодня, чтобы спрятаться от меня?

— Да.

— Жалеете, что я вас разыскал?

— Пожалуйста, не спрашивайте. Я ничего не понимаю.

— Хорошо.

Дойдя до машины, он оглянулся. Марта зажигала костер, и в свете пламени ее лицо было молодым, теплым и радостным, как во время разговора в больничном кафетерии, когда она вспоминала о прежних счастливых днях.

— Мы слышали, что машина уехала, и пришли, — сказал Ричард, с любопытством глядя на мать. — Кто этот человек?

— Мой друг, — ответила Марта.

— У тебя разве есть друзья мужчины?

— А ты хотел бы, чтобы они появились?

— Наверное, да, — сказал Ричард, подумав.

— Но так не бывает, мамы не дружат с мужчинами, — серьезно возразила Салли.

Марта положила дочери руку на плечо.

— Бывает, когда у мамы больше нет мужа.

— Почему?

— Многие мужчины и женщины влюбляются друг в друга и женятся.

— И потом у них рождаются дети?

— Иногда.

— Сколько у тебя будет детей?

Тут вмешался Ричард.

— Из всех глупых вопросов, которые я за свою жизнь слышал, этот — самый глупый, — с презрением заявил он. — У старых и седых детей не бывает.

— Ты не очень-то вежлив, — сказала Марта более резко, чем хотела.

— Мам, ты что?

— А то, что ты мог бы для разнообразия быть иногда поласковее.

— Но я не хотел тебя обидеть!

— Волосы у меня, кстати, не седые, а темно-русые.

— «Старый и седой» — так все говорят о взрослых! Я не имел в виду тебя.

— Меня не интересует, что говорят все, особенно когда это неправда.

— Какая тебя муха укусила? Сказать ничего нельзя. Мы будем ужинать или нет?

— Ешьте сами. Я от вас устала.

Ричард смотрел на нее округлившимися от удивления глазами.

— И это говорит родная мать. Ну и дела!

Когда дети заснули, Марта достала из рюкзака зеркало и долго сидела, разглядывая свое лицо при свете огня. Она давно уже не смотрела на себя с интересом, и то, что увидела сейчас, привело ее в уныние. Это было заурядное, круглое лицо, из тех, что нравятся пожилым вдовцам с детьми, которым нужна хозяйка в дом, но никак не одиноким молодым людям вроде Куинна.

«Идиотка, — подумала она. — В какой-то момент я ему почти поверила. Ричард подоспел вовремя».