Как он похож на ангела

Глава 16

Когда солнце было всего лишь белесым отсветом на ночном горизонте, Сестра Благодать уже знала, что день будет прекрасный. Ступая босыми ногами по темной тропинке, ведущей к умывальной, она напевала. Пела она и когда мылась, и ей было все равно, что вода ледяная, а мыло, сваренное в Башне, шершавое и неприятно пахнет. «Славный день Господь послал нам, новый, славный день».

— Мир тебе, — сказала она вошедшей Сестре Смирение. — Какое хорошее утро, правда?

Та, со стуком опустив керосиновую лампу, которой освещала себе дорогу, ворчливо сказала:

— Что в нем хорошего и с чего это ты так веселишься?

— Не знаю, Сестра. Но мне хорошо!

— По-моему, у нас слишком много дел, чтобы петь и радоваться.

— Но работать можно и с радостью!

— Не знаю, не пробовала.

— Бедная, у тебя опять болит голова?

— Ты бы лучше за своей головой следила. О себе я позабочусь.

Сестра Смирение зачерпнула из тазика пригоршню воды, ополоснула лицо и вытерлась тряпкой из старой рубахи.

— Другие после Уединения ведут себя иначе.

— Но мое Уединение кончилось, — сказала упавшим голосом Сестра Благодать. Это было тяжелое время, и ей стало легче, лишь когда она узнала, как трудно было общине без нее. Учителю пришлось сократить наказание с пяти дней до трех, поскольку он не справлялся с Матерью Пуресой. К тому же Брат Венец упал с трактора и подвернул лодыжку. «Я им нужна», — подумала она, и настроение у нее вновь поднялось, хотя в комнате было по-прежнему мрачно, а Сестра Смирение смотрела на нее все так же осуждающе. «Я им нужна, и я здесь». Она держалась за эти слова, будто ребенок за веревку от воздушного змея, летящего высоко в небесах.

«Славный день Господь послал нам, новый, славный день», — запела она вновь.

— Что ж, может, и так, — со вздохом сказала Сестра Смирение. Ее лицо блестело, как и до короткого умывания. — Очень уж тяжело стало жить в последнее время. Карма совсем отбилась от рук. Я слышала, у нас появился новенький?

— Да, и, хотя надеяться рано, я надеюсь, что с ним у нас начнется новая жизнь. Может, это знак свыше и теперь все снова будет хорошо, как раньше.

— Значит, это точно мужчина?

— Да. Говорят, он глубоко скорбит о прошлых заблуждениях.

— Сколько ему лет? Как ты думаешь, Карма не станет за ним бегать?

— Я его не видела.

— Дай Бог, чтобы он был старым и немощным, — уныло произнесла Сестра Смирение. — И хорошо бы близоруким.

— У нас хватает больных и старых, — возразила Сестра Благодать. — Нам нужны молодость, сила, отвага!

— Это в теории. А на практике мне придется следить за Кармой двадцать четыре часа в сутки. Господи, как же трудно быть матерью!

— Да, — покорно согласилась Сестра Благодать, — да, ты права.

— У тебя-то все позади, а мои беды только начинаются.

— Кстати о Карме, Сестра. Почему бы тебе не отпустить ее на некоторое время?

— Куда?

— У тебя сестра в Лос-Анджелесе, Карма могла бы пожить с ней…

— Если она сейчас уедет, то больше не вернется. Ее прельщают мирские удовольствия. Она еще не знает, как они опасны, сколько в них мерзости. Отослать ее в Лос-Анджелес — все равно что отправить в ад. Как ты мне можешь такое предлагать? Или ты в Уединении совсем соображать перестала?

— Вроде бы нет, — сказала Сестра Благодать. Но она понимала, что Сестра Смирение отчасти права, странно так хорошо себя чувствовать после наказания. С другой стороны, оно кончилось почти неделю назад, и страдания потускнели в ее памяти, как отражение в треснувшем, грязном зеркале.

Выйдя наружу, она снова принялась напевать, замолкая только, чтобы поздороваться с проходившими мимо Братьями и Сестрами.

— Доброе утро, Брат Сердце… Мир тебе, Брат Свет. Как новая козочка?

— Резвится вовсю и нежная, как сливки.

— Ах она красавица! Новый день, новая козочка, новый человек в общине. «Славный день Господь послал нам, новый, славный день».

— Доброе утро, Брат Голос. Как ты себя чувствуешь?

Брат Голос улыбнулся и кивнул.

— А как твой попугай?

Еще улыбка, еще кивок. Сестра Благодать знала, что он может говорить, если захочет, но не понукала его, пусть молчит. «Славный день…»

В кухне она растопила плиту дровами, которые брат Голос принес из сарая, а затем помогла Сестре Смирение пожарить яичницу с ветчиной, тайно надеясь, что Учитель появится к завтраку и приведет с собой новенького. Пока его никто не видел, кроме Учителя и Матери Пуресы: он находился в Башне, разговаривая с Учителем и наблюдая через окна за жизнью общины. Сестра Благодать знала, какое это трудное время для них обоих. Вступить в общину было нелегко, и ей хотелось, чтобы Учитель не проявлял к новичку обычной строгости, не отпугнул бы его. Общине нужна была новая кровь, новые силы. Братья и Сестры часто болели в последнее время — они чересчур много работали. Как кстати пришлась бы пара сильных рук, чтобы доить коз, пропалывать овощи, колоть дрова, пара сильных ног, чтобы ходить за скотом…

— Ты опять задумалась, Сестра, — осуждающе произнес Брат Венец. — Я три раза попросил у тебя хлеба. Моя лодыжка на пустой желудок не заживет.

— Она уже почти зажила.

— Вовсе нет! Ты так говоришь, потому что затаила на меня злобу. Хотя знаешь, что я должен был все рассказать Учителю.

— Глупости, мне некогда злиться. Покажи-ка свою лодыжку. Видишь? Опухоль спала.

Брат Голос ревниво слушал их разговор. Ему было обидно, что Сестра Благодать заботится не о нем. Приложив руку к груди, он громко кашлянул, но Сестра, догадавшись, в чем дело, притворилась, что не слышит.

— Как новенькая! — сказала она, легко коснувшись лодыжки Брата Венец.

Новая лодыжка, новый день, новая козочка, новый Брат. «Славный день…»

Но Учитель не вышел к завтраку, и Сестра Смирение понесла в Башню поднос, а Карма с Сестрой Благодать принялись мыть посуду.

Под звяканье оловянных тарелок и кружек Сестра Благодать снова запела: «Славный день Господь послал нам, новый, славный день». Музыка была непривычной для обитателей Башни, здесь пели только старые церковные псалмы, к которым Учитель написал новые слова. Они все были одинаково грозными и унылыми.

— С чего это ты расшумелась? — спросила, вытирая со стола, Карма так неприязненно, словно Сестра Благодать была ее личным врагом.

— Радуюсь жизни.

— А я нет. Все дни похожи один на другой, и ничего не происходит. Если не считать того, что мы стареем.

— Ну-ну, перестань, не копируй свою мать. Когда человек начинает брюзжать, ему трудно остановиться.

— При такой жизни я имею полное право брюзжать.

— А если тебя услышат? — спросила Сестра Благодать со всей строгостью, на какую была способна. — Мне бы не хотелось, чтобы тебя опять наказывали.

— Я все время наказана. Я здесь живу. Мне это опротивело, и в следующий раз я убегу непременно.

— Нет, Карма, нет! Я понимаю, что трудно думать о вечности, когда ты молод, но постарайся! Изранив босые ноги о грубую и колючую землю, ты ступишь на гладкую золотую почву райского сада. Помни об этом, девочка!

— Откуда я знаю, что это правда?

— Это правда! — Но голос отозвался в ее ушах фальшивым эхом: «Правда?» — Ты должна помнить о вечном блаженстве. — «Должна?»

— Не могу. Я все время думаю о мальчиках и девочках из школы, какие у них красивые свитера, как они смеются, сколько читают! Сотни книг о том, чего я никогда не видела! Трогать их, знать, что они тут — до чего это было хорошо! — Лицо Кармы побледнело, алые прыщики горели на нем, будто клоунский грим. — Почему у нас нет книг, Сестра?

— Если бы все читали, некогда было бы работать. Мы должны…

— Это не настоящая причина.

Сестра Благодать бросила на нее тревожный взгляд.

— Пожалуйста, Карма, не говори об этом. Наши правила запрещают…

— Знаю. И знаю почему. Если мы прочитаем в книгах, как живут другие люди, то не захотим остаться, и общину придется закрыть.

— Учитель лучше знает, что нам нужно, а что нет. Верь мне, он мудрый человек.

— Не знаю…

— Ох, Карма, что же нам с тобой делать?

— Отпустите меня.

— Ты пропадешь в грешном мире, он жесток!

— Я пропадаю здесь.

Исчерпав доводы, Сестра Благодать в отчаянии принялась мыть дважды вымытую тарелку. «Карме пора уходить отсюда, — думала она, — и ей надо помочь. Но как? Господи, вразуми!»

— Мистер Куинн считает, что мир не такой уж жестокий, — сказала Карма.

Сестра Благодать вздрогнула. Она вторую неделю старалась забыть это имя, запирала его на засов, но то ли засов был слабый, то ли она нестойкой.

— Не важно, что он считает. Мистер Куинн навсегда ушел из нашей жизни.

— А вот и нет!

— Что ты хочешь сказать?

— Ничего!

Сестра Благодать схватила Карму за плечи мокрыми руками и тряхнула.

— Ты его видела? Говорила с ним?

— Да.

— Когда?

— Когда ты была в Уединении. Он сказал, что вернется и привезет мне мазь от угрей. Я ему верю.

— Он не вернется.

— Но он обещал!

— Он не вернется! — повторила Сестра Благодать, задвигая засов поглубже. — Ему здесь нечего делать. Он наш враг.

В глазах Кармы сверкнуло злорадство.

— Учитель говорит, что у нас нет врагов — только друзья, которые еще не увидели света. Что, если мистер Куинн вернется за светом? — торжествующе сказала она.

— Мистер Куинн вернулся к игорным столам в Рино. Там его место. Если он тебе что-то обещал, то поступил легкомысленно, а ты глупая девочка и веришь ему. Карма, я совершила большую ошибку, к которой имеет отношение мистер Куинн, и наказана за нее. Но это в прошлом. Мы его больше не увидим, и говорить о нем нельзя, ясно тебе? — Помолчав, она добавила более спокойным тоном: — У мистера Куинна не было дурных намерений, но его поступки обернулись злом.

— Потому что он искал Патрика О'Гормана?

— Где ты слышала это имя? — спросила Сестра Благодать уже не с деланной, а настоящей строгостью.

— Нигде, — испуганно отозвалась Карма. — Оно… оно само появилось у меня в голове… из воздуха.

— Неправда! Тебе его назвал мистер Куинн.

— Честное слово, нет!

Руки Сестры Благодать бессильно упали.

— Я отказываюсь тебя понимать, Карма.

— Вот и хорошо, — сказала Карма тихим, злым голосом. — Пусть и другие откажутся. Тогда я смогу уехать с мистером Куинном, когда он привезет мне мазь.

— Он не приедет! Мистер Куинн выполнил поручение, которое я дала ему в минуту слабости, и у него нет больше причины возвращаться. Обещание, данное ребенку, для людей, подобных мистеру Куинну, ничего не значит. Только такая наивная девочка, как ты, может относиться к нему серьезно.

— Вы сами относитесь к нему серьезно, — сказала Карма, — потому и боитесь.

— Боюсь? — Слово упало на середину комнаты, будто камень с неба, и Сестра Благодать сочла необходимым спрятать его под ворохом других слов: — Ты хорошая девочка, Карма, но у тебя чересчур живое воображение. И мне кажется, ты забрала в голову невесть что.

— Вот еще!

— Да, ты считаешь, что мистер Куинн — принц, который увезет тебя отсюда и превратит в красавицу с помощью чудесной мази. Какая глупая мечта!

И она повернулась к лохани с грязной посудой. Вода остыла, и на поверхности плавал жир. Тарелки теперь не намылишь. Заставив себя опустить руки в грязную воду, она попробовала вспомнить песню, которую пела, но слова не казались ей больше пророческими, они звучали грустно и вопросительно: «Будет новый день наш славен? Да иль нет, Господь?»

В полдень им велели собраться у алтаря во дворе Башни, и Учитель, выведя за собой худого, высокого человека в очках, уже бритого наголо и в таком же одеянии, как у всех, сказал:

— С радостью и умилением представляю вам Брата Ангельское Терпение, который пришел, чтобы разделить наш жребий в этом мире и нашу славу в мире ином. Аминь.

— Аминь, — сказал Брат Терпение.

— Аминь, — отозвались остальные. Затем им было велено разойтись, и они вернулись к своим делам, каждый в мыслях о новом Брате. Брат Свет отправился на скотный двор, думая по дороге о мягких, изнеженных руках новичка, с удовольствием представляя, как они покроются ссадинами и загрубеют. Сестра Смирение в ужасе побежала на кухню.

«Он не старик! Но плохо видит, и надо надеяться, не сразу заметит Карму. О Господи, почему она так грубо и быстро взрослеет?»

Брат Венец, садясь в трактор, радостно насвистывал в щель между передними зубами. Он видел машину новичка. Какая она красивая и как плавно урчание мотора переходило в низкий, мощный рокот! Он представил себя за рулем: нога жмет на акселератор, и он летит по горным дорогам, только шины скрипят на поворотах. Зззу-мм, берегись, зззу-мм!

Братья Верное Сердце и Голос Пророков пропалывали овощи в огороде.

— Главное, сильная ли у него спина? — говорил Брат Сердце. — Руки и ноги от работы крепнут, но сильная спина — это дар Господень!

Брат Голос послушно кивал, мечтая о том, чтобы Брат Сердце замолчал хоть на минуту. К старости он сделался ужасно болтлив.

— Да, сэр, сильная спина у мужчины и изящные, маленькие руки и ноги у женщины — это дары Господни. Ты согласен, Брат? Ах, женщины! Признаться, мне их недостает. Хочешь, скажу тебе секрет? Я никогда не был красавцем, но женщины во мне души не чаяли.

Брат Голос снова кивнул. «Если он сейчас же не замолчит, я его убью».

— Ты сегодня не в духе, Брат Голос? Опять плохо себя чувствуешь? Совсем тебя плеврит замучил. Хватит работать, отдохни. Сестра Благодать говорит, что тебе нельзя перетруждаться. Пойди полежи в тени.

Учитель поднялся на вершину Башни и стал у окна, глядя на синее озеро в зеленой долине и на зеленые горы в синем небе. При виде этой картины он обычно чувствовал прилив сил, но сегодня он ощущал себя старым и разбитым. Ему было трудно испытывать Брата Терпение, одновременно подвергаясь его испытанию, и следить, чтобы Мать Пуреса была спокойна. По мере того как ее тело слабело, она все глубже погружалась памятью в прошлое. Отдавая приказания Каприоту, умершему тридцать лет назад, она приходила в негодование оттого, что он их не выполняет. Она звала родителей и сестер и горько плакала, когда они не отзывались. Иногда она начинала перебирать четки, которые у нее было невозможно отнять, и читала молитвы, заученные в детстве. Нового Брата она возненавидела сразу же, проклинала его по-испански, грозилась побить хлыстом и кричала, что он хочет ее ограбить. Учитель понимал, что скоро она не сможет жить в Башне, и молился, чтобы она умерла прежде, чем ему придется ее отослать.

Когда он представлял общине нового Брата, Мать Пуреса отдыхала у себя в комнате. Подойдя теперь к ее двери, он тихонько постучал и спросил:

— Ты спишь, радость моя?

Она не ответила.

— Пуреса, ты спишь?

Тишина. «Спит, — подумал он. — Смилуйся над ней, Господь, пошли ей сейчас смерть».

Заперев комнату на засов, чтобы она не могла выйти, Учитель вернулся в свою комнату и приступил к молитве.

Мать Пуреса, следившая из-за алтаря во дворе, как он запирает ее дверь, тихо рассмеялась и хихикала до тех пор, пока на глазах у нее не выступили слезы.

Она не спешила уйти. Здесь было так хорошо, так прохладно. Глаза ее закрылись, подбородок ткнулся в иссохшую грудь, и в этот момент с неба на нее обрушился Каприот.