Как он похож на ангела

Глава 4

Куинн ужинал в кафе «Эль Бокадо», через дорогу от мотеля. Развлекаться в Чикото было особенно негде, и кафе было битком набито фермерами в гигантских стетсоновских шляпах и рабочими с нефтяных приисков в комбинезонах. Женщин было мало: несколько жен, в девять начавших волноваться, что к двенадцати надо быть дома, четверо девушек, отмечавших день рождения, — шуму от них было куда больше, чем от двух проституток, сидевших у стойки бара; женщина лет тридцати с чопорным, без косметики, лицом, нерешительно остановившаяся у входной двери. Ее голову украшал синий тюрбан, на носу сидели очки в роговой оправе. У женщины был такой вид, будто она рассчитывала очутиться не в «Эль Бокадо», а в Ассоциации молодых христианок и теперь не знает, как из этого вертепа выбраться.

Она сказала что-то официантке. Та, бегло осмотрев зал, остановила взгляд на Куинне и подошла к его столу.

— Вы не возражаете, если к вам сядет вон та дама? Она уезжает автобусом в Лос-Анджелес и хочет сначала поесть — на автобусных остановках плохо кормят.

То же самое можно было сказать и об «Эль Бокадо», но Куинн вежливо произнес:

— Пожалуйста, я не возражаю.

— Большое спасибо, — сказала женщина, садясь напротив и опасливо озираясь по сторонам. — Вы меня просто спасли!

— Ну что вы.

— Нет, правда! В этом городе, — продолжала она с брезгливой миной, — порядочной женщине страшно ходить одной по улице!

— Вам не нравится Чикото?

— Разве тут может нравиться? Ужасно неприятный город. Потому я и уезжаю.

«Если бы она подкрасила губы и надела шляпку, из-под которой волосы видны, — подумал Куинн, — то в неприятном городе стало бы одной приятной женщиной больше». Впрочем, она и так была хорошенькой — подобного рода бесцветная красота вызывала у Куинна мысли о церковном хоре и о любительских струнных квартетах.

За рыбой с картошкой и капустой она сообщила Куинну свое имя (Вильгельмина де Врие), род занятий (машинистка) и заветную мечту (стать личным секретарем какого-нибудь важного человека). Куинн тоже сообщил ей свое имя, род занятий (сыщик) и заветную мечту (уйти на покой).

— Сыщик? — повторила она. — Значит, вы полицейский?

— Почти.

— Фантастика! И вы сейчас что-нибудь расследуете?

— Лучше будет сказать, что я тут отдыхаю.

— Но никто не приезжает в Чикото отдыхать! Наоборот, все хотят отсюда уехать!

— Меня интересует история Калифорнии, — сказал Куинн, — например, откуда взялись названия некоторых городов.

— Ну, это просто, — разочарованно произнесла она. — В конце прошлого века сюда из Кентукки переселился какой-то человек. Он хотел выращивать здесь табак — лучший в мире табак для лучших в мире сигар. Чикото и значит — сигара. Только табак тут не уродился, и фермеры переключились на хлопок — это оказалось прибыльнее. Потом открыли нефть, и сельскому хозяйству в Чикото пришел конец. Видите, я вам все рассказала. — Она улыбнулась, показав ямочку на левой щеке. — Теперь ваша очередь. Откуда вы?

— Из Рино.

— Что вы здесь делаете?

— Изучаю историю Калифорнии, — правдиво ответил Куинн.

— Странное занятие для полицейского.

— Как говорят в Хобокене, chacun a' son gout.[5]

— Наблюдательные люди живут в Хобокене, — пробормотала она, — очень наблюдательные.

Хотя в ее лице ничего не изменилось, у Куинна возникло ощущение, что его дурачат и что если мисс Вильгельмина де Врие поет в церковном хоре или играет в струнном квартете, то она фальшивит — возможно, просто так, из хулиганства.

— Ну правда, скажите честно, зачем вы приехали в Чикото? — спросила она.

— Мне нравится местный климат.

— Ужасный.

— Местные жители.

— Пренеприятные.

— Местная кухня.

— Голодная собака не притронется к этой еде! Вы меня вконец заинтриговали. Ставлю доллар против пончика, что вы здесь по делу.

— Я рисковый человек, но пончика предложить не могу.

— Не смейтесь, а скажите лучше, что вы расследуете. — В сине-зеленых глазах за толстыми стеклами очков вспыхнул огонек. — За последнее время ничего интересного здесь не происходило, значит, это что-нибудь старое… Какая-нибудь история, связанная с деньгами, с большими деньгами, да?

На этот вопрос Куинн мог ответить без колебаний.

— Мои истории никогда не бывают связаны с большими деньгами, мисс де Врие. А вы имели в виду что-нибудь конкретное?

— Нет.

— Так вы, стало быть, едете в Лос-Анджелес искать работу?

— Да.

— Где ваш чемодан?

— Чемо… я сдала его в камеру хранения. На автобусной станции. Чтобы не таскать за собой. Он ужасно тяжелый — там все мои платья. И такой большой!

Если бы она просто сказала, что сдала чемодан на хранение, он бы ей, вероятно, поверил — почему бы и нет? Но столь обстоятельное объяснение было подозрительным. Казалось, она и его и себя хотела убедить в существовании чемодана.

Официантка принесла Куинну счет.

— Мне пора, — сказал он, поднимаясь. — Рад был с вами познакомиться, мисс де Врие. Желаю удачи в большом городе.

Расплатившись, Куинн вышел на улицу и пошел через дорогу к мотелю. Дверь одного из гаражей была открыта, и Куинн без колебаний ступил внутрь. Спрятавшись за дверью, он принялся наблюдать за «Эль Бокадо».

Долго ждать ему не пришлось. Мисс Вильгельмина де Врие тоже вышла на улицу и остановилась, опасливо поглядывая по сторонам. Дул сильный теплый ветер, и она старалась одновременно придерживать руками и юбку и тюрбан, что было непросто. В конце концов скромность победила. Мисс де Врие размотала тюрбан, оказавшийся длинным синим шарфом, и затолкала его в сумочку. Под уличным фонарем вспыхнули волосы цвета хурмы. Она прошла полквартала, села в маленький темный седан и уехала.

У Куинна не было возможности последовать за ней. К тому времени, когда он вывел бы из гаража свою машину, она уже могла быть дома, или на автобусной станции, или в каком-то другом месте, куда молодые особы вроде мисс де Врие удаляются после неудачных попыток добыть сведения у незнакомцев. В такого рода делах она определенно была новичком, и тюрбан был грубой маскировкой, хотя Куинн не понимал, зачем ей вообще понадобилась маскировка, ведь он ее не знал. И вдруг он вспомнил, как, сидя в кабинете Ронды, разглядывал через стеклянную загородку три макушки. Одну из них покрывали волосы цвета хурмы.

«Ну, допустим, она была там», — подумал Куинн. У Ронды громкий, отчетливый голос, а стеклянная стенка кабинета не доходит до потолка. Значит, мисс де Врие услышала нечто настолько для нее важное, что намотала на голову тюрбан и подвергла его допросу в «Эль Бокадо». Но что именно она услышала? Они с Рондой говорили только об истории с О'Горманом, а в Чикото ее и так знали во всех деталях.

К тому же мисс де Врие сделала предположение, которое подходило к делу О'Гормана — «значит, это что-нибудь старое», но практически свела его на нет следующей фразой: «Какая-нибудь история, связанная с большими деньгами?» В деле О'Гормана фигурировали только те два доллара, которые были у него с собой, когда он выехал в последний раз из дома.

Единственное, о чем упомянул Ронда вне связи с О'Горманом, это о кассирше, по локоть запустившей руку в кассу банка. «Интересно, что стало с кассиршей и деньгами и кто еще в это дело был замешан», — подумал Куинн.

Он вошел в контору мотеля за ключами. Дежурный — старик с распухшими от артрита пальцами — оторвался от киножурнала.

— Слушаю вас, сэр.

— Ключ от семнадцатого номера, пожалуйста.

— От семнадцатого? Одну минуту, сэр. — Он принялся шарить по стойке. — У Ингрид так же ничего не выйдет с Ларсом, как у Дебби — с Гари.[6] Даю вам руку на отсечение.

— Не надо, очень страшно, — отозвался Куинн.

— Какой, вы сказали, номер?

— Семнадцатый.

— Вашего ключа нет. — Старик взглянул на Куинна поверх бифокальных очков. — Стойте! Да я же вам его отдал час назад. Вы сказали свое имя и номер машины — все, как в книге записано.

— Час назад меня здесь не было.

— Ну как же! Я дал вам ключ. На вас еще был плащ и серая шляпа. Может, вы выпили лишнего и не помните? Спиртное иной раз напрочь отшибает память. Говорят, Дин[7] путает слова на съемках, когда много пьет.

— В девять часов, — устало сказал Куинн, — я отдал ключ девушке, которая сидела тут вместо вас.

— Моей внучке.

— Очень хорошо, вашей внучке. Потом я ушел и вернулся только сейчас. Если не возражаете, я хотел бы пройти к себе в номер. Я очень устал.

— Кутили небось?

— Исключительно чтобы забыть об Ингрид и Дебби. Берите запасной ключ, и пошли.

Старик, бормоча, шел впереди, Куинн за ним. Воздух был по-прежнему сухим и жарким. Теплый ветер не мог развеять висевшего над городком запаха нефти.

— Жарковато для плаща и шляпы, вам не кажется? — спросил Куинн.

— Я их надевать не собираюсь.

— А человек, которому вы отдали мой ключ, почему-то надел.

— Вам спиртное отшибло память.

Тут они подошли к двери семнадцатого номера, и старик торжествующе воскликнул:

— Ну, что я говорил?! Вот он ваш ключ, в замке, где вы его сами и оставили. Что теперь скажете?

— Пожалуй, ничего.

— Вы бы меньше пили — лучше б помнили.

Возражать было бесполезно. Куинн пожелал старику спокойной ночи и заперся в номере.

На первый взгляд все в нем было так, как он оставил: покрывало смято, подушки прислонены к спинке кровати, лампа на гнущейся ножке включена. Две картонные коробки с досье Ронды по делу О'Гормана по-прежнему стояли на столе, однако все ли в них на месте, не смог бы определить не только Куинн, но и сам Ронда, наверняка не заглядывавший в коробки несколько лет.

Куинн снял крышку с одной из них и вынул из большого конверта фотографии О'Гормана, которые Марта дала Ронде. Одна была очень старой: на ней О'Горману было не больше двадцати. На других он был запечатлен с детьми, с собакой и кошкой, меняющим колесо у автомобиля, стоящим рядом с велосипедом. В каждом случае О'Горман казался чем-то второстепенным, а главными были собака, кошка, дети, Марта, велосипед. Отчетливо его лицо можно было разглядеть только на фотографии, снятой для паспорта. Он был красивым мужчиной — с вьющимися темными волосами и с глазами, глядящими мягко и удивленно, как если бы он понял вдруг, что жизнь вовсе не такая, какой он себе представлял. Такое лицо должно было нравиться женщинам, особенно тем, в которых сильно материнское начало — они считают, что могут своей любовью залечить любые жизненные раны.

Куинн медленно вложил снимки обратно в конверт. Настроение у него испортилось. До того, как он увидел фотографии, О'Горман не был для него реальной фигурой. Теперь же он стал живым существом, человеком, который любил жену и детей, собаку и кошку, который много работал и был слишком добрым, чтобы проехать мимо неизвестного, голосующего на шоссе в бурную ночь, но у которого хватило духу оказать сопротивление грабителю.

«У него в кармане было всего два доллара, — думал Куинн, раздеваясь, — неужели он дрался из-за каких-то паршивых двух долларов? Странно… Что-то там было еще, о чем мне никто не сказал. Нужно поговорить с Мартой О'Горман еще раз, завтра же. Попрошу Ронду помочь».

И, только уже закрыв глаза, он вспомнил, что собирался заехать завтра утром в Башню, а оттуда направиться в Рино, и оба эти места показались ему частью надвигающегося сна, какими-то бледными иллюстрациями к старой книге в сравнении с осязаемой реальностью Чикото. Он, как ни старался, не мог вспомнить лица Дорис, а от Сестры Благодать осталось только серое одеяние с безликой головой сверху и двумя плоскими, большими ступнями снизу.