Календарные обычаи и обряды народов Восточной Азии

Праздники, обычаи и обряды, связанные с определенными календарными датами, в культуре и быту корейцев занимали и занимают значительное место. Истоки этих праздников и обычаев различны: одни связаны с трудовой деятельностью народа, другие — с аграрными культами и культом природы. Некоторые ритуалы, возникнув при ванском дворе и в придворных кругах феодальной Кореи, под влиянием официальной идеологии и государственной религии постепенно получили широкое распространение среди городского и сельского населения страны.

На рубеже XIX–XX вв. календарные праздники корейцев представляли собой сложные комплексы обычаев и обрядов, игр, развлечений, театрализованных действ, религиозных, философских, эстетических и этических воззрений корейского народа, воззрений, которые формировались на протяжении многих столетий.

Сохранившиеся свидетельства древних и раннесредневековых китайских авторов, а также корейские мифы, легенды и предания позволяют считать, что в глубокой древности и на рубеже нашей эры празднества древнекорейских народов имели массовый характер, сопровождались песнями, танцами, обрядами, исполнявшимися всеми членами общин, всем народом. Особенно яркими и, очевидно, оргиастическими по своему характеру были праздники, связанные с двумя основными вехами в жизни древних земледельцев — началом полевых работ и временем сбора урожая.

Формирование государственности (в древнюю и раннесредневековую эпоху) сопровождалось созданием официальных праздников. Вся последующая история календарных обычаев и обрядов корейцев была взаимодействием официальной и народной обрядности, которые на протяжении веков оказывали друг на друга значительное влияние. Календарные праздники были тесно связаны с семейными и общинными традициями. На формирование некоторых сторон календарной обрядности корейцев оказала влияние социально-экономическая, политическая, культурная жизнь страны и народа, а также идеологии буддизма, конфуцианства и даосизма. В календарной обрядности корейцев особое место принадлежит системе древних верований (шаманистических по своему характеру).

В современной этнографической литературе ее нередко определяют, как «народную религию» или как «религию муданъ» (муданъ в корейском языке означает «женщина-шаманка») [Han Man-yong, 1975, с. 11]. Эта система древних верований сохраняла свою силу и значимость до середины XX в.

В новое и новейшее время традиционные календарные обычаи и обряды, особенно календарные праздники, стали восприниматься как одна из форм проявления национальной культуры, как одно из выражений этнического самосознания народа.

Источники и история изучения

Обращение к исследованию традиционных календарных обычаев и обрядов народов мира, в том числе и корейцев (хронологический срез — конец XIX — начало XX в.), сопряжено с решением ряда источниковедческих вопросов.

Каков круг источников, дающих нам сведения об этой важнейшей стороне традиционной культуры? Несомненно, главным источником должны быть собственно этнографические материалы, полевые записи наблюдений автора либо работы других исследователей, основанные на непосредственных впечатлениях. Свидетельства по исторической этнографии могут быть почерпнуты из письменных источников: летописей, хроник, географо-этнографических описаний. Ценными источниками являются музейные коллекции; это касается, прежде всего, атрибутов праздников, календарных обычаев и обрядов (одежда, музыкальные инструменты, праздничная утварь, украшения жилища и т. п.). Атмосферу праздничных развлечений, игр, отдельных обрядов прекрасно передают произведения изобразительного искусства, которые во многих случаях (особенно когда молчат письменные памятники) являются уникальными источниками для воссоздания картины праздников. Наконец, важные свидетельства могут быть почерпнуты из произведений художественной литературы.

В каждом конкретном случае, при описании конкретного праздника, того или иного обычая или обряда значение каждого из перечисленных видов источников (этнографические, письменные памятники, музейные коллекции, иконографические материалы, произведения художественной литературы) будет разным, но несомненно одно: лишь комплексный подход к изучению календарных обычаев и обрядов, расширение круга источников позволят воссоздать более полную и яркую картину этого важнейшего комплекса традиционной культуры. Однако необходимо постоянно учитывать специфику каждого вида источников, своеобразие жанра и историю его развития.

Самые ранние свидетельства о календарных обычаях и обрядах древнекорейских народов содержатся в китайских династийных хрониках, датируемых III–V вв. Интересно, что наиболее подробно характеризуются традиции, связанные с Новым годом, который отмечался у некоторых народов в 10-м, а у других — в 12-м лунном месяце. Китайские авторы, писавшие о корейских государствах Когурё, Пэкче и Силла, как правило, сообщали и о характере календаря, и об основных календарных праздниках.

Ценные материалы по календарной обрядности корейцев содержат также выдающиеся произведения корейской историографии, такие, как «Исторические записи трех государств» («Самгук саги») Ким Бусика (XII в.), «Забытые деяния Трех государств» («Самгук юса») буддийского монаха Ирёна (XIII в.), «История Корё» («Корёса») (XV в.), «Летописи династии Ли» («Лиджо силлок»). Так, в легендах и преданиях, сохранившихся в «Исторических записях трех государств», рассказывается о происхождении некоторых календарно-обрядовых песен. В «Летописях Силла» («Силла понги») под 5-м и 9-м годами правления Юриисагыма (28 и 32 гг. н. э.) имеются записи, повествующие о происхождении «песен радости» (тусольга, тосольга), очевидно исполнявшихся в новогодние дни, и песен жанра «мотивы хвэсо» (хвэсогок), которые пели молодые девушки в праздник 15-го дня 8-й луны [Самгук саги, 1958, с. 11, 12; Ким Бусик, 1959, с. 77, 78].

В исторических сочинениях периода правления династии Корё (X–XIV вв.) и династии Ли (XIV — начало XX в.) главное внимание уделялось государственным обычаям и обрядам. Народные празднества и развлечения, если они и попадали на страницы исторических хроник, то, как правило, в разделы, посвященные описанию достопримечательностей того или иного края. Более богаты описаниями народных обычаев географические труды, такие, например, как «Описание земли Корейской и ее достопримечательностей» («Тонгук ёджи сынным», XV в.). В XVII–XIX вв. к календарной обрядности обращались и ученые школы Сирхак, исследовавшие состояние земледелия в Корее и изучавшие отдельные стороны жизни и быта крестьянства.

Сочинения, специально посвященные календарным обычаям и обрядам, праздникам годового цикла, создаются в Корее в XIX в. Самое значительное из них принадлежит перу Хон Сокмо. Это его знаменитая, классическая работа «Календарные обычаи и обряды государства Тонгук (Кореи)» («Тонгук сесиги»). Полагают, что Хон Сокмо написал ее в конце 40-х годов XIX в. Автор обобщил богатые материалы и по государственной и по народной календарной обрядности, осветив события всего годового цикла, начиная с праздника Нового года [Тонгук сесиги, 1958, с. 9–129]. Тот же принцип описания обычаев и обрядов всего года положен в основу работы Ким Мэнсуна «Календарные обычаи и обряды» («Рёльян сесиги»). О традициях, связанных с календарными праздниками и бытовавших в Сеуле в XIX в., рассказывает сочинение У Тыккона «Столичный журнал» («Кёндо чапджи»). По традиции в современных изданиях две последние работы обычно публикуются вместе с «Тонгук сесиги» [Тонгук сесиги, 1958, с. 133–173, 179–200].

В изучении календарной обрядности велика роль музейных коллекций. Особо следует отметить корейские коллекции Музея антропологии и этнографии им. Петра Великого (МАЭ) в Ленинграде, хранящиеся в фондах музея и представленные на экспозиции [Восточная Азия, 1964, с. 22–25; Ионова, 1987, с. 8–31]. Значительная часть корейских коллекций МАЭ была собрана в Корее в начале XIX — первых десятилетиях XX в. Примечательно, что первая коллекция, включавшая праздничные одежды, поступила в МАЭ в 1843 г. Почти в каждой коллекции имеются экспонаты, так или иначе отражающие традиционную календарную обрядность корейцев: это орудия труда, праздничная одежда и утварь, музыкальные инструменты, игры, предметы культа. Однако наиболее интересны две: собранная в 1893 г. русским поверенным в Корее К.И. Вебером (кол. № 207; 1245), а также переданная Н.В. Кюнером в 1937 г. коллекция (кол. № 6072), составленная из материалов XIX в., хранившихся в музеях Владивостока.

Ценные материалы хранятся в музеях КНДР, о чем свидетельствуют, в частности, альбомы-каталоги Корейского этнографического музея и Центрального исторического музея, а также Корейского музея изобразительных искусств в Пхеньяне.

Для воссоздания атмосферы календарных праздников, веселых игр и развлечений многое дает изобразительный материал, начиная с самых ранних этапов развития монументальной живописи корейцев (III–VII вв.) и кончая народными новогодними картинами (сэхва) XIX–XX вв.

Поэтический образ родной природы, каждого времени года всегда привлекал внимание корейских живописцев. Как и в других странах Восточной Азии, в Корее художники нередко обращались к образам-символам, олицетворявшим то или иное время года; они любили изображать ранние цветы сливы мэхва — символ наступления весны, павлонию и хризантемы — символы осени. В XVII–XVIII вв. в корейской живописи утверждается жанр «четыре времени года» (сасигён). Наиболее ярко эта тема проявилась в творчестве Чон Сона (1676–1759) и Ким Дуряна (1696–1763). Примечательно, что в XVII–XVIII вв. поэтические пейзажи стали дополняться сценами из трудовой жизни крестьян. На двух горизонтальных свитках Ким Дуряна (хранятся в Сеуле, в Музее дворца Токсугун) перед зрителем проходит панорама корейской природы с ее характерными особенностями в различные времена года. На фрагменте, посвященном зиме, показаны сцены молотьбы зерна нового урожая во дворе усадьбы богатого владельца. На просторном хозяйственном дворе, окруженном многочисленными постройками, четверо крестьян бьют цепами зерно, неподалеку другой работник над чистой циновкой провеивает его. Очищенное зерно складывается в плетеные корзины, тут же деревянные мерки для зерна. В одной из хозяйственных пристроек рис отбивают на ножной крупорушке. Солома уложена в большие скирды, покрытые (для предохранения от порывов ветра) широкими веревочными плетенками, своеобразными сетями. За работой наблюдает старик хозяин, которому прислуживают два мальчика. Сбор и обработка нового урожая воспринимались земледельцами как трудовой праздник, как залог безбедной жизни в новом году.

Однако для изучения истории календарных обычаев и обрядов корейцев наиболее интересны произведения мастеров, работавших в бытовом жанре [Киреева, 1973, с. 12]. Наибольший интерес представляют картины Ким Дыксина (1754–1822), Ким Хондо (1720-?) и Син Юнбока (1758–1820).

Картины народных развлечений привлекали внимание и анонимных художников. Интересная серия полихромных вертикальных свитков, как полагают, созданных в XVIII в., объединена общей темой «Картины крестьянского быта», например: «Вспашка», «Охота весной», «Прополка», «Рыбная ловля», «Молотьба», «Базарный день» [Ли Нынджон, 1959, № 6; Изобразительное искусство Кореи, 1978, с. 32–33; Сеси пхунсок, 1982, с. 27, 28].

Важным источником представляются народные картины — сэхва (новогодние картинки). Возникнув как новогоднее украшение, сэхва позднее стали широко использоваться и во время других календарных праздников. Они интересны и по содержанию, и по той функциональной роли, которую исполняли в ходе подготовки и проведения календарных обычаев и обрядов, праздников года.

При написании данной работы широко привлекались картины корейского художника из народа, известного нам только под псевдонимом Кисан (подробнее см. [Календарные обычаи, 1985, с. 80]).

Произведения корейского фольклора и художественной литературы (классической и современной)[1] — также важные источники для изучения календарной обрядности корейцев. Поэзия и проза дают богатый материал для понимания календарных обычаев и обрядов, однако надо иметь в виду, что эти свидетельства о праздничной традиции переосмыслены поэтическим видением автора, освещены его неповторимой индивидуальностью, несут груз его мироощущения, его эпохи. Впрочем, это касается и произведений исторического характера, особенно творений художников.

История корейской литературы показывает, что реалии народной жизни, в том числе и календарная обрядность, более четко прослеживаются в тех произведениях, авторы которых испытывали влияния фольклорной традиции. Фольклорной стихией пронизаны поэтический жанр песен хянга (VIII–X вв.), песни периода Корё — корё каё (X–XV вв.) сиджо, чансиджо (XVI–XVII вв.), произведения неизвестных поэтов XVIII–XIX вв. В каждую историческую эпоху по-своему проявлялся в корейской литературе интерес к календарной обрядности. Многотысячелетняя культура земледельческого труда, древние фантастические воззрения на природу, шаманистские религиозные представления, продолжавшие жить в народе в соседстве с буддизмом, конфуцианством и даосизмом, оказывали огромное влияние не только на фольклор, но и на профессиональную литературу. Календарная праздничность присутствовала в произведениях литературы по-разному: от зарисовки исполнения отдельных обычаев и обрядов до передачи циклического понимания потока времени (столь присущего земледельцу и его календарной обрядности) и поэтического восприятия каждого времени года; от описания праздников (чаще официальных, реже народных) до как бы мимолетного упоминания о них через образ — метафору, символ, отдельную реалию.

Нередко именно произведения художественной литературы (в первую очередь поэзия) являются для ранних периодов корейской истории уникальными, ценнейшими свидетельствами о календарных праздниках. Достаточно вспомнить о песнях периода Корё — уже упоминавшихся корё каё. Одна из наиболее известных песен этого жанра, «Тон-дон», содержит упоминания об обычаях и обрядах каждого из 12 месяцев года, о праздниках, бытовавших во время правления династии Корё и в начальный период правления династии Ли.

Немало интересных материалов по календарным обычаям и обрядам встречается в произведениях современных корейских писателей, например, Ли Гиёна (1895–1984) и Чо Гичхона (1913–1951).

Свидетельства, которые мы находим в произведениях классической корейской литературы, позволяют проследить или хотя бы наметить пути развития календарных праздников. Однако надо иметь в виду, что конфуцианский взгляд на народные обряды и обычаи как на суеверия (взгляд, характерный почти для всей феодальной эпохи), как на нечто недостойное внимания истинного конфуцианца (такие воззрения были подвергнуты критике лишь в XVII–XIX вв. представителями школы Сирхак) сдерживал, препятствовал обращению писателей к яркой, сочной, нарядной календарной обрядности народа.

В КНДР изучению традиционной календарной обрядности уделяется значительное место, об этом свидетельствуют многочисленные статьи по истории народного календаря, по отдельным праздникам годового цикла, об обычаях и обрядах того или иного сезона, опубликованные в разные годы в журналах «Мунхва юсан», «Кого минсок», «Новая Корея», «Корея сегодня», «Корея».

Оригинальные материалы по традиционным играм и развлечениям корейского народа, связанным с календарными праздниками, систематизированы в коллективной работе «Корейские народные игры» («Чосон-ый минсок нори»), опубликованной в Пхеньяне в 1964 г. Среди авторов этой интересной книги и этнографы, и историки, и филологи (например, Ким Синсук, Хван Чхольсан, Чхве Вонхи, Чон Чжансок, Сон Хвичхан, То Юхо, Хон Гимун, Пак Сихён). Примечательно, что при написании статей некоторые авторы использовали личные воспоминания, впечатления о тех или иных обычаях, обрядах, играх. Широко привлечены в работах и исторический материал, свидетельства письменных источников. Необходимо отметить также вышедшую в 1958 г. монографию Ким Ильчхуля «Изучение корейских народных танцев в масках» («Чосон минсок тхальнори ёнгу») [Ким Ильчхуль, 1958 (I)]. Традиционным календарным обычаям и обрядам корейцев, народным играм и развлечениям посвящены также специальные главы в двух недавно опубликованных коллективных монографиях. Одна из них — «Корейская этнография. Исторический очерк» («Чосон минсокхак. Ёкса пхён»), подготовленная авторским коллективом в составе Сон Хвичхана, Ли Чэо, Чо Тэиля, — вышла в 1980 г. в издании Пхеньянского университета [Чосон минсокхак, 1980, с. 85–110]; другая — «Корейская этнография» («Чосон-ый минсок») Ким Нэчхана и Сон Хвичхана — опубликована Академией общественных наук КНДР в 1985 г. [Чосон-ый минсок, 1985, с. 216–280]. О национальных массовых играх и развлечениях рассказывается в специальном разделе издания «Обзор по Корее» [Обзор по Корее, 1982, с. 281–285]. Интересный материал о традиционной праздничной пище корейцев обобщен в прекрасно изданной, богатой иллюстрациями книге «Корейская пища» («Чосон ымсик»), вышедшей в Пхеньяне [Чосон ымсик, 1985].

Важным источником представляются альбомы-каталоги, отражающие богатейшую экспозицию Государственного этнографического музеев КНДР в Пхеньяне [Центральный исторический музей, 1979; Корейский этнографический музей, 1977], а также альбомы, посвященные историческим достопримечательностям Кореи (см. [Исторические памятники, 1980]).

Богатые этнографические данные обобщены в работах этнографов Южной Кореи. С конца 60-х годов они начали этнографическое изучение всех провинций страны. Многотомные издания включают экономическую и географическую характеристику провинций, а также традиционные аспекты этнографии: занятия, семья, семейная обрядность, религия, праздники, игры и развлечения, народные песни и предания (например, [Хангук минсок, 1972; 1974; 1975]). Как правило, в этих изданиях обобщены значительные этнографические материалы по календарной обрядности. В начале 80-х годов в Сеуле была опубликована многотомная энциклопедия по корейской традиционной этнографии «Общий обзор корейской этнографии» («Хангук минсок тэкван»). Отдельный том этого издания целиком посвящен календарным обычаям и обрядам, традиционным играм и развлечениям корейцев. Руководителем авторского коллектива этого тома, озаглавленного «Календарные обычаи и обряды. Традиционные игры и развлечения», является известный этнограф Им Донквон [Сесипхунсок, 1982]. Книга богато иллюстрирована. Проблемы, связанные с изучением календарной обрядности корейцев, рассматриваются также в статьях, собранных в двухтомном издании «Сборник статей, посвященных изучению этнографии Кореи» («Хангук минсок ёнгу нонмун сон»), составленном Ким Тхэккю и Сон Бёнхи [Хангук минсок, 1982]. Особо надо отметить работу Ли Тухёна, посвященную характеристике календарных обычаев и обрядов корейцев [Ли Тухён, 1982, с. 2–42], и статью, написанную коллективом авторов (Чхве Чонга, Квон Нёнми, Ким Тхэккю, Сон Бёнхи), о новогоднем развлечении, бытующем среди жительниц г. Андон, об обычае хождения по Латунному мосту [Чхве Чонга, Квон Нёнми, Ким Тхэккю, Сон Бёнхи, 1982, с. 128–153].

Необходимо отметить также монографию Чин Сонги, специально посвященную календарным обычаям и обрядам о-ва Чечжудо [Чин Сонги, 1969]. Календарная обрядность занимает важное место в работах Ха Тэхуна [Ha Tae Hung, 1968; 1972]. Этой проблематике посвящен ряд статей, опубликованных в «Korea Journal».

Ценным иконографическим источником является двухтомное издание «Собрание картин, отражающих обычаи и обряды корейцев периода правления династии Ли» («Лиджо пхунсок хвачхоп») [Лиджо пхунсок хвачхоп], составленное и прокомментированное Ким Уджоном.

Интерес к корейским календарным обычаям и обрядам присущ и японской этнографической науке (детальный библиографический обзор работ японских ученых см. [A Selected and Annotated Bibliography, 1968; Ионова, 1982, с. 221–223]). Еще в XVIII в. японским переводчиком на о-ве Цусима Отано Кигоро были составлены интересные записи о корейских обычаях и обрядах, в том числе и о календарных праздниках [Дмитревский, 1884]. В XX в. к изучению календарной обрядности корейцев обращались Акиба Такаси, Гото Сюити, Хосои Хадзимэ, Мураяма Тоёми, Судзуки Мицуо, Ёдо Сихоку.

Среди работ, написанных в последние десятилетия западноевропейскими и американскими исследователями по данной проблематике, необходимо отметить труды тех ученых, которые в течение нескольких полевых сезонов проводили этнографические исследования в стране, причем иногда в каком-либо одном корейском селении, изучая все стороны быта и культуры. Как правило, в этих работах содержатся богатые материалы о календарных обычаях и обрядах, данные о народном календаре и древних религиозных воззрениях (Р. Рутт [Rutt, 1964]; В. Брандт [Brandt, 1971]; А. Хейман [Heyman, 1974]; Д. Экемейер [Eikemeier, 1980]; А. Гийемоз [Guillemos, 1983]).

Сведения о праздниках, традиционных обычаях и обрядах корейцев имеются в русской дореволюционной востоковедческой литературе, в сообщениях русских путешественников, дипломатов, ученых, писателей, купцов, посещавших Корею в XIX — начале XX в. Систематизированные материалы содержатся в работах П.А. Дмитревского [Дмитревский, 1884], А.М. Поджио [Поджио, 1892], А.Г. Лубенцова [Лубенцов, 1897], В. Серошевского [Серошевский, 1909], в издании «Описание Кореи» [Описание Кореи, 1900, ч. 1, 3]. Отдельные зарисовки можно найти в путевых дневниках и записях русских путешественников [Конрад, 1914–1915; Гарин, 1950; По Корее, 1958]. Дневниковые заметки, как правило, являются ценными источниками, несмотря на их некоторую фрагментарность.

В советском корееведении начало изучения календарных обычаев и обрядов годового цикла у корейцев связано с именами Н.И. Конрада и Н.В. Кюнера. Среди исследований последнего времени надо отметить работы Ю.В. Ионовой, М.И. Никитиной, Р.Ш. Джарылгасиновой.

У истоков

Китайские династийные хроники «Саньгочжи» (III в.) (автор Чэнь Шоу) и «Хоуханьшу» (V в.) (автор Фань Е) сохранили нам описания некоторых календарных праздников, которые бытовали у древнекорейских народов в первых веках нашей эры. Прежде всего, эти праздники были связаны с двумя основными этапами в жизни земледельцев — со временем подготовки или окончания посевных работ и со сбором урожая. Сами торжества продолжались по нескольку дней и ночей, во время которых люди пели и танцевали. Обильные пиршества и массовые увеселения должны были не только высказать радость людей по поводу завершения важных этапов работ, но и способствовать богатому урожаю, процветанию, благополучию всех в будущем. Всеобщее веселье, переданное китайскими учеными во фразе «пьют и едят, поют и танцуют», было выражением радости и рассматривалось как залог грядущего процветания, более того — продолжения жизни.

Хотя китайские источники сохранили описания, по-видимому, важнейших дат календарной обрядности, однако в полной мере представить себе сегодня обычаи и обряды древнекорейских народов довольно сложно. Можно предположить, что при наличии многих общих черт календарная обрядность каждого народа имела свою специфику, отличалась известным своеобразием.

Так, у народа пуё наиболее значительным был праздник, отмечавшийся, по «Саньгочжи», на рубеже старого и нового года, в «иньском начальном месяце» [Пак, 1961, с. 117], по «Хоуханьшу» — «в двенадцатой луне» [Бичурин, 1950, т. 2, с. 22]. Во время этого праздника совершали жертвоприношения Небу. Можно предположить, что этими жертвоприношениями выражались благодарность за собранный урожай и надежда на благополучие в будущем. Как следует из сообщений Чэнь Шоу и Фань Е, одним из видов жертвоприношения Небу было закалывание быка. По его копытам пытались предугадать предстоящее: сросшиеся копыта означали благополучие, раздвоившиеся — беду [Пак, 1961, с. 118; Бичурин, 1950, т. 2, с. 22]. Празднество было массовым, собирались в большом числе, пировали несколько дней, пели и танцевали.

Интересно само название этого праздника — Ёнго. Н.Я. Бичурин переводил его как «встречать бубен» [Бичурин, 1950, т. 2, с. 22]. Возможно, однако, что слово ёнго следует переводить как «встречать барабан», «встречать барабаном», «приветствовать барабаном», «приветствовать игрой на барабане». В древней Корее, как и во многих других странах Восточной и Юго-Восточной Азии, барабаны, гонги, колокола и колокольчики почитались как ритуально-музыкальные предметы, с помощью которых взывали к Небу, обращались со своими мольбами и просьбами к всесильным духам. По представлению древних, звук и шум барабанов должен был также способствовать росту растений и процветанию всего сущего.

Время праздника Ёнго считалось сакральным, в эти дни «прекращались наказания», а узников освобождали [Пак, 1961, с. 117; Бичурин, 1950, т. 2, с. 22].

В календарной обрядности народа когурё в первых веках нашей эры также одним из самых значительных был праздник конца года, знаменовавший сбор урожая; он отмечался в 10-м лунном месяце и назывался Тонмэн. Во время этого праздника множество людей собиралось в центре страны для участия в торжествах по случаю жертвоприношения Небу. Для участия в празднике 10-го месяца надевалась (а возможно, и шилась) специальная нарядная одежда. Чэнь Шоу и Фань Е пишут о том, что люди одевались в это время в шелка и парчу, украшали себя золотом и серебром. Знатные надевали особые головные уборы.

Другим важным обрядом этого праздника у когурёсцев было жертвоприношение около пещеры Сухёль (пещера духа Су), которая была расположена в восточных пределах территории расселения когурёсцев. Местонахождение пещеры в источниках определяется по-разному: около реки (название не сохранилось), протекавшей на востоке [Пак, 1961, с. 134, коммент. 40], или просто на востоке [Пак, 1961, с. 120], или на восток от столицы [Бичурин, 1950, т. 2, с. 25]. Согласно Чэнь Шоу, деревянное изображение духа Су располагали на священном сиденье [Пак, 1961, с. 120].

О существовании других праздников, обычаев и обрядов, связанных с земледельческими культами, косвенные данные можно извлечь из сообщения «Саньгочжи»: в каждом селении когурёсцев на окраинах строили «большие дома», в которых совершали: жертвоприношения злым и добрым духам [Пак, 1961, с. 119]. Поклонялись звездам Линсин и духам предков (шэцзи). В день Чень (очевидно, весной) когурёсцы приносили в жертву быка [Бичурин, 1950, т. 2, с. 25].

Чэнь Шоу и Фань Е пишут о когурёсцах как о людях, которые любили песни и танцы. Возможно, что краткое сообщение о том, что мужчины и женщины в сумерках собирались толпами и до поздней ночи вместе пели, играли и веселились [Пак, 1961, с. 120; Бичурин, 1950, т. 2, с. 25], также повествует о развлечениях, связанных с календарными праздниками. И вероятно, наблюдения за этими массовыми гуляньями позволили китайским авторам высокомерно заметить, что обычаи у когурёсцев «развратны» [Пак, 1961, с. 121; Бичурин, 1950, т. 2, с. 25]. Источники упоминают о мастерах игры на барабанах и духовых инструментах, без участия которых невозможно представить себе праздничные торжества.

Характеризуя народ е, Чэнь Шоу и Фань Е отмечают, что они умели гадать по созвездиям и предугадывать урожай будущего года [Пак, 1961, с. 126: Бичурин, 1950, т. 2, с. 31]. Гадания об урожае — один из древнейших календарных обрядов народов мира. Из календарных праздников китайские авторы выделяют только праздник Мучхон, который отмечался в 10-м месяце и сопровождался поклонением и жертвоприношением Небу. Во время этого праздника днем и ночью пили вино, пели и плясали [Пак, 1961, с. 126]. Массовый характер праздника наиболее ярко выражен в его наименовании — Мучхон, которое может быть переведено (исходя из иероглифического написания) как «совершать танцы Небу», «совершать танцы перед Небом», «совершать танцы, посвященные Небу».

Широкими народными празднествами, всеобщими танцами были отмечены торжества, проводившиеся у народа хан в 5-м и 10-м месяцах. «Каждый год в пятом месяце, после завершения посевных работ, совершают жертвоприношения (добрым и злым) духам. И тогда, собираясь толпами, днем и ночью беспрерывно поют и пляшут, пьют вино» [Пак, 1961, с. 130]. Интересно описание одного из танцев, исполнявшихся на этом празднестве: в нем участвовало одновременно несколько десятков человек. Следуя друг за другом, они притоптывали в такт ногами, ритмично взмахивали руками. Китайским авторам танцы народа хан напомнили виденные ими на родине танцы с колокольчиками.

Возможно, изображением одной сцены такого народного праздничного гулянья является роспись в когурёской гробнице Муёнчхон (Гробница танцующих, IV в. н. э.). Под открытым небом расположились участники музыкально-танцевального действа. В самом дальнем ряду — двое: танцор и музыкант. Под аккомпанемент струнного инструмента ванхам танцовщик, подняв руки, делает па в сторону музыканта. В среднем ряду — пять участников: трое мужчин и две женщины. Их фигуры, слегка наклонившиеся вперед, изображены художником как бы соединенными единым ритмом, порывом, движением. Танцоры следуют один за другим, вторя друг другу и движением рук: они подняли руки на уровень груди и отвели их в правую сторону и слегка назад (движение отдаленно напоминает положение рук при исполнении лезгинки). Наконец, в первом ряду — ансамбль из семи певцов. Исполнители стоят группой, их свободные позы, непринужденные повороты головы как нельзя лучше передают согласованное пение — так и слышится радостная праздничная мелодия, в такт которой танцуют другие участники торжества.

Столь же многолюдными и веселыми были у народа хан празднества, отмечавшиеся в 10-м месяце, после завершения полевых работ, после сбора урожая. Главная роль в совершении обрядов жертвоприношений духу Неба и прочим духам принадлежала жрецам, которых называли чхонгун (небесный князь). Каждое крупное владение имело особые места поклонения духам. Как правило, центром этого священного места (сото) было большое дерево, на которое во время совершения обрядов и во время праздничных церемоний вывешивали колокольчики и барабаны. Ударами в них взывали к духам.

Можно предположить, что столь же весело и шумно отмечался сбор урожая и у других древнекорейских народов. Так, жители владений Пёнчин (народ хан), по сообщению Чэнь Шоу, любили песни, пляски и вино. Они славились и своими музыкальными инструментами, в частности струнными, которые по форме напоминали китайские чжу (тринадцатиструнная цитра). Играя на струнных инструментах во время праздников, они исполняли различные мелодии [Пак, 1961, с. 132].

Несмотря на фрагментарность свидетельств китайских хроник, перед нами встает яркая картина календарных праздников древнекорейских народов — это были уже не архаические празднества. В них сочетались следы древних черт (массовость) и особенности (роль жрецов, сословное неравенство, освобождение узников), присущие обществу с социальным неравенством и классовым расслоением.

При всей специфике, отличавшей праздники каждого из древнекорейских народов, у них были общие черты. Главными праздниками были праздники, завершавшие сельскохозяйственные работы (у некоторых народов это 10-й месяц, у других — 12-й); отмечались праздники окончания посевного сезона (5-й месяц). Среди обрядов важное место занимали жертвоприношения Небу; различного рода гадания (по звездам, по копытам убитого быка).

Праздники были массовыми; веселье, смех, шумные игры и развлечения, свободное общение мужчин и женщин были их главными отличительными чертами. Наряду с весельем (которое, несомненно, имело ритуальный характер и должно было способствовать продолжению жизни) большое значение придавалось обильной еде и обильному питью (в изобилии видели залог будущего процветания). Ритуальное значение имела и нарядная одежда (новая, богатая одежда должна была способствовать процветанию и долголетию), хотя уже наблюдалось социальное и имущественное неравенство. Время праздника понималось как сакральное: наказания отменялись, узники освобождались.

Последующая социально-политическая и этническая история Кореи сопровождалась и изменениями в характере и специфике праздников года. В раннефеодальных государствах Когурё, Пэкче и Силла постепенно формировались официальные праздничные действа, которые должны были укрепить власть имущих. И все же древняя традиция народного массового земледельческого праздника продолжала жить, обретая новые формы.

В государстве Когурё наиболее значимыми стали праздники наступления Нового года, весенние и осенние (возможно, связанные с датами весеннего и осеннего равноденствия) охоты, в которых принимал участие сам ван. По-прежнему сохранял свое значение праздник Тонмэн, отмечавшийся в 10-м месяце. В Пэкче началом года считали иногда 3-й, иногда и 4-й месяц; особые торжества приходились на средний месяц каждого квартала. В Силла Новый год с VII в. стали праздновать в 1-й день 1-й луны. Это был в основном официальный праздник. Соревнованиями по стрельбе из лука отмечался в Силла 15-й день 8-го месяца.

Корейские летописи XII–XIII вв. дают основание считать, что в период. Трех государств древнекорейские народы отмечали также праздники, приходившиеся на 3-й день 3-го лунного месяца, на 5-й день 5-го месяца, на 15-й день 6-го месяца, на 15-й день 8-го месяца, на 9-й день 9-го месяца. Наименования большинства из них дошли до нашего времени только в китаизированной форме, однако несомненно, что эти праздники имели и исконно древнекорейские названия. Праздник 3-го дня 3-го месяца назывался Третьим днем (Самджиль) или Первым днем змеи (Санъса). Эти названия сохранились до наших дней. 5-й день 5-го месяца, известный сегодня как праздник Середины (Тано), в период Трех государств наряду с этим наименованием имел и древнекорейское — День телеги (Суриналь, Сурыйналь, Суритналь, Сурисналь). Середина 6-го месяца (15-й день) именовалась Днем омовения головы и расчесывания волос (Рюдуналь). На 15-й день 8-й луны приходился праздник Осеннего вечера (Чхусок); на 9-й день 9-й луны — праздник Двойной девятки (Чунъгу), который иногда назывался праздником Девятого дня (Куиль). Подавляющее число этих названий сохранилось до наших дней [Хван Чхольсан, 1962, с. 66, 67; Чосон-ый минсок, 1986, с. 217, 224].

С проникновением буддизма и укреплением его позиций стали отмечать и даты буддийского календаря.

В период правления династии Корё среди праздников годового цикла четко выделялись две категории: официальные праздники, которые определялись как «великие праздники», и народные праздники, отмечавшиеся в периоды смены сезонов. К официальным праздникам были отнесены: Праздник фонарей (Ёнъдынъхве, 1-й день 2-го месяца); праздник Восьми духов (Пхальгванхве, 1-й день 10-го месяца или 15-й день 11-го месяца) и День омовения головы и расчесывания волос (Рюдуналь, 15-й день 6-го месяца). Народных сезонных праздников в период правления династии Корё, как свидетельствует «История династии Корё», было девять: Новый год (Соль, 1-й день 1-го лунного месяца); Праздник полнолуния 1-го лунного месяца (Чонъволь порым, Санъвон, 15-й день 1-го месяца); День холодной пищи (Хансик, на 105-й день после зимнего солнцестояния); Первый день змеи (Санъса, 3-й день 3-й луны); праздник Середины [года] (Тано, 5-й день 5-й луны); праздник Осеннего вечера (Чхусок, 15-й день 8-й луны); праздник Двойной девятки (Чунъгу, 9-й день 9-й луны); народный вариант праздника Восьми духов (Пхальгван, 15-й день 10-й луны); День зимнего солнцестояния (Тонъджи, 20-е числа 11-й, иногда 12-й луны).

В преддверии Нового года при дворе ванов Корё исполнялись танцы в масках. Среди них особое место занимали театрализованные представления «Танец Чхоёна», возникшие еще в период Силла. Эти представления были связаны с обрядами, молениями о благополучии в наступающем году, о богатом урожае и процветании. «Танец Чхоёна» сохранялся и в последующие века.

Вообще в период правления династии Корё (IX–XIV вв.) в основном сложился календарь обычаев, обрядов и праздников года, сохранившийся и в последующие века. Усиливается влияние китайской культуры и китайской календарной обрядности, а также буддийской идеологии. Немало новых традиций в системе развития корейских календарных обычаев и обрядов связано с XVI–XVII вв., прежде всего, со временем Имджинской войны (1592–1598). Для всего этого периода характерно постоянное давление официальной обрядности на народные праздники года.

По мнению ученого школы Сирхак Ли Ика (1682–1764), в Корее в XVII–XVIII вв. главными были четыре праздника: Новый год (Соль), Хансик, Тано и Чхусок [Хван Чхольсан, 1962, с. 67]. В начале XIX в. «тремя великими праздниками» в Корее считались: Новый год, Тано и Чхусок [Сесипхунсок, 1982, с. 199]. Однако наряду с самыми важными празднествами широко бытовали и другие. В конце XIX — начале XX в. при описании календарных обычаев и обрядов стало традиционным выделять Новый год, а также обычаи, обряды и праздники весеннего, летнего, осеннего и зимнего времени года. Этот принцип систематизации сохраняется и в наши дни [Чосон минсокхак, 1980, с. 85–89; Сесипхунсок, 1982, с. 2–285; Чосон-ый минсок, 1985, с. 216–231].

Времена года и сезоны[2]

Согласно письменным источникам, уже на рубеже нашей эры жители Корейского полуострова выделяли четыре времени года: весну, лето, осень, зиму. Эта традиция укрепилась в последующую эпоху. Так, из сообщений китайской летописи «Бэйши» следует, что в государстве Пэкче год делился на четыре времени года, причем в среднюю луну, или в средний из каждых трех месяцев того или иного сезона, устраивались жертвоприношения: «Государь в четыре средние луны приносит жертвы Небу и Духам пяти Ди» (Пять ди: пять древних китайских правителей или пять владык стран света. — Примеч. Н.Я. Бичурина) [Бичурин, 1950, т. 2, с. 64]. М.И. Никитиной высказывалось предположение, что в древности в Силла делили год на два времени — на весну и осень [Никитина, 1982, с. 58].

Однако несомненно, что в период Трех государств и в период Корё понятие о четырех временах года было господствующим. Об этом, в частности, свидетельствуют записи в «Самгук саги». Ритм календарных праздников корейцев, как и других народов, был теснейшим образом связан с ритмом трудовой деятельности. Имеется в виду ритм в широком значении термина, включающем соотношение сезонных работ земледельцев, режим дня, согласованность отдельных этапов трудового процесса. Устойчивый трудовой ритм был закреплен длительной традицией корейского крестьянина, находил идеологическое оправдание в народном мировоззрении, контролировался семьей, общиной. Оптимальный для определенных природно-хозяйственных, социальных, историко-культурных и этнических условий трудовой ритм в сочетании с детальным эмпирическим коллективным знанием природно-хозяйственных условий, особенностей того или иного региона давал возможность даже с примитивными орудиями труда достигать необходимых производственных результатов (см. подробнее о корейском календаре [Джарылгасинова, 1979, с. 17–25; Ионова, 1982, с. 13–30; Сесипхунсок, 1982, с. 91–93, 670–671; Календарные обычаи, 1985, с. 81–85]).

Истоки народного сельскохозяйственного календаря корейцев уходят в глубокую древность. Изучение богатейшей неолитической культуры на территории Корейского полуострова (по мнению ученых КНДР, датируемой V–III тысячелетиями до н. э.) свидетельствует о том, что уже в неолите древнекорейские племена занимались земледелием. По-видимому, уже в тот период существовали порайонные различия. Очевидно, самыми древними сельскохозяйственными культурами были просо, ячмень, пшеница, бобовые культуры. Культура суходольного, а затем поливного риса получила распространение в позднем неолите и в период бронзы.

Хозяйственная деятельность древних насельников Корейского полуострова, и, прежде всего, занятие земледелием, определила необходимость наблюдений за небесными светилами, за переменами в природе, связанными с различными временами года.

В корейской мифологии создателем «первого» календаря провозглашается Небесный правитель Хванун, отец «основателя» Древнего Чосона Тангунвангома. В «Самгук юса» о Хвануне записано, что ему подчинялись Божество ветра, Повелитель дождей, Повелитель туч, что он определял рост злаков, судьбы людей, болезни и наказания, добро и зло. Наконец, «от него зависели все 360 дел людей. В этом мире он ведал всеми превращениями» [Самгук юса, 1960, с. 57; Джарылгасинова, 1972, с. 102]. Согласно мифологической хронологии, деяния Хвануна относятся к III тысячелетию до н. э.

Древнекорейские эпиграфические памятники, а также сообщения китайских династийных хроник и средневековых корейских летописей свидетельствуют о том, что к первым векам нашей эры необходимые для сельскохозяйственной деятельности наблюдения за небесными светилами имели у древних корейцев давние, многовековые традиции. Так, в «Самгук саги» — в «Летописях Силла» — солнечные затмения начинают упоминаться со времени правления полулегендарного Хёккосе-косогана (57 г. до н. э. — 3 г. н. э.); первое упоминание датируется 54 г. до н. э. [Самгук саги, 1958, т. 1, с. 2]. В «Летописях Пэкче» первое сообщение о солнечном затмении датируется 6-м годом правления Основателя — Онджо-вана (18 г. до н. э. — 27 г. н. э.), т. е. 13-м годом до н. э. [Самгук саги, 1958, т. 1, с. 560]. В «Летописях Когурё» солнечные затмения фиксируются со времени правления Тхэджована (53-145); первое упоминание относится к 114 г. [Самгук саги, 1958, т. 1, с. 387]. Причем сведения о солнечных затмениях, содержащиеся в «Летописях Когурё», подтверждаются аналогичными записями в китайской династийной хронике «Хоуханьшу» (раздел «Записи о пяти стихиях природы») [Чон Чин Сок, Чон Сон Чхоль, Ким Чхан Вон, 1966, с. 26].

Наблюдения за небесными светилами у древнекорейских народов были связаны с земледелием. Так, о народе когурё в «Саньгочжи» (III в. н. э.) записано: «Поклоняются также звездам (Линсин)» [Пак, 1961, с. 119]. Н.Я. Бичурин приводит аналогичное сообщение из комментария к «Ханьшу»: «Левый угол созвездия Лин-син, называемый Тъхянь-пъхянь (здесь и далее курсив Н.Я. Бичурина. — Авт.), есть благополучное предзнаменование для землепашества. Приношение быка в дань Чень называется Лин-син» [Бичурин, 1950, т. 2, с. 25]. О народе е Чэнь Шоу в III в. н. э. сообщал, что они по виду и положению небесных светил умели «предсказать, какой будет год — обильный или скудный» [Пак, 1961, с. 126].

Систематизация астрономических знаний в Корее в период Трех государств (57 г. до н. э. — 668 г. н. э.) была связана, прежде всего, с развитием земледелия, с попытками оказать воздействие на сельскохозяйственное производство. Широкое распространение имели концепции древнекитайской астрологии о том, что небесные явления оказывают непосредственное влияние на ход событий на Земле. Отрасль знаний, связанная с астрономическими наблюдениями, получила в древней Корее название чонмун (небесная грамота). В государствах Когурё, Пэкче и Силла существовали учреждения, в ведении которых было наблюдение за небесными светилами и составление календарей. Однако в источниках сохранились их наименования только для Когурё и Пэкче: в Когурё такое учреждение называлось Ильча, в Пэкче — Илькванбу. Ученые-астрономы чхонмун пакса (досл. профессора небесной грамоты) вели большую работу по составлению календарей и астрономических карт, которые являлись символами королевской власти, прерогативой правителей.

Первые астрономические карты появились в Когурё. Одна из них была вырезана на каменной плите. Как считают ученые КНДР, с этой каменной плиты еще в период Когурё были сняты карты-эстампы; сама стела со звездной картой была утрачена во время войн в VII в., а эстамп с нее был найден лишь в конце XIV в., в первые годы правления династии Ли. В 1395 г. с него была снята копия, в которую были внесены некоторые поправки. Эта астрономическая карта известна под названием «Чхонсан-рёль чхабунячжидо». На ней показана небесная сфера с Северным полюсом в центре, точно отмечены 282 созвездия с 1467 звездами. На карте показаны точки весеннего и осеннего равноденствия, выделены 24 сезона [Астрономическая карта, 1977, с. 25].

Изображения небесных светил, которым придавалось магическое значение, широко представлены в фресках гробниц эпохи государства Когурё, датируемых III–VII вв. Солнце, луна и созвездия, например, созвездие Чхильсон («Семь звезд»; в русской науке — Большая Медведица), помещались древними художниками на потолочных сводах гробниц, символизировавших небесную сферу. Созвездие Чхильсон служило важным ориентиром для определения времени года. Как известно, в Северном полушарии в зимний период «ручка ковша» Большой Медведицы повернута вниз, а в летний — вверх. Так, на одной из фресок, украшавших гробницы Когурё, и датируемой III–IV вв., изображена сцена охоты, а созвездие Большой Медведицы, украшающей небосвод, на данной фреске изображено в таком положении, когда ручка повернута направо. Следовательно, можно предположить, что художник изобразил весеннюю охоту, которой приписывалось магическое значение — способствовать богатому урожаю.

В государстве Силла в VII в. была сооружена обсерватория — Башня для наблюдения за звездами (Чхомсондэ), до наших дней сохранившаяся в г. Кейджу. Эта башня напоминает сужающийся кверху огромный сосуд, высотой 9 м. На вершине башни установлена квадратная плита. В такой необычной форме была выражена древняя идея, согласно которой Небо круглое, а Земля квадратная.

О назначении обсерватории ученые высказывают разные мнения. Одни полагают, что на ее вершине устанавливались инструменты для наблюдения за луной и звездами; другие считают, что это своеобразная обсерватория без купола; третьи же утверждают, что по положению и длине солнечной тени, отбрасываемой башней, определяли начало времен года и, возможно, начало каждого из 24 сельскохозяйственных сезонов. На южной стороне башни имеется окошко, которое расположено таким образом, что в дни весеннего и осеннего равноденствия солнечный свет в полдень полностью освещает весь пол внутри здания. А в дни зимнего и летнего солнцестояния солнечные лучи совсем не попадают в башню. По мнению ученых, обсерватория Чхомсондэ была центром астрономической деятельности в государстве Силла, отправным меридианом, точкой отсчета при определении направлений и сторон света. Установленная на вершине башни квадратная каменная плита указывала четыре стороны света; ее диагональные проекции углов давали четыре дополнительные точки отсчета. Территория, примыкающая к обсерватории, была вымощена каменными плитами, с тем чтобы вокруг оставалось свободное пространство, необходимое для наблюдений. На основе последних создавались календари, определялись сроки сельскохозяйственных работ, время праздников года [Чон Санун, 1979, с. 35–37].

Свидетельства источников позволяют утверждать, что уже к первым векам нашей эры древним корейцам был известен лунно-солнечный календарь. Год состоял из 12 месяцев, каждый из которых имел свой порядковый номер; возможно, в народе бытовали и какие-то другие наименования. Поскольку календарь был теснейшим образом связан с земледелием, уже в древности особо выделялись месяцы завершения посевных работ (5-й месяц) и сбора урожая (10-й месяц). Как свидетельствуют древнекитайские историки, именно в эти месяцы у корейских народов происходили массовые торжества, жертвоприношения Небу, добрым и злым духам, предкам. Каждый день лунного месяца имел свой порядковый номер. На протяжении всей истории в Корее особо выделялись 1, 5, 20, 21-й и последний дни месяца, они имели и имеют до сих пор свои наименования [Описание Кореи, 1900, ч. 3, с. 314–315].

По мнению корейских ученых, уже в период Трех государств существовал сезонный сельскохозяйственный календарь, согласно которому год делился не только на четыре времени года, но и на 24 сезона (исбса чолги). В основе выделения такого количества сезонов лежало наблюдение за положением Солнца на эклиптике.

Сезонный календарь, тесно связанный с сельскохозяйственной деятельностью корейских крестьян, оказал огромное влияние и на систему и характер календарной обрядности. Вот наименования этих сезонов, которые до наших дней сохранили свое значение в жизни корейского народа:

В период Трех государств и в последующие эпохи в Корее неоднократно создавались солнечные часы, которые не только отмечали время дня (по длине и направлению тени стержня), но и показывали наступление каждого из 24 сезонов. В период правления династии Ли наибольшую известность получили солнечные часы «Хёнчжуильгу», «Чхонпхёнъильгу», «Чонномильгу». Часы, известные под названием «Анбуильгу», были созданы в 1434 г.: 12 вертикальных линий на циферблате обозначали время суток, а 24 горизонтальные линии — начало сезона [Центральный исторический музей, 1979, с. 96; Ли Чжансу, 1984, с. 36]. В павильоне Хамгён в 1438 г. были установлены водяные часы, в центре которых располагалась мифическая гора, вокруг макеты — картины, показывающие приметы четырех времен года и основные занятия крестьян в весенний, летний, осенний и зимний периоды.

С помощью сложного устройства приходили в движение фигурки людей и животных, одни фигурки звонили в колокольчики, другие били в барабаны и гонги, сообщая о дневном и вечернем времени, макет солнца показывал то или иное время года [Центральный исторический музей, 1979, с. 94–95; Ли Чжансу, 1984, с. 36].

Изучение календарной обрядности корейцев невозможно без рассмотрения шестидесятеричной системы летосчисления. Она известна в Корее с первых веков нашей эры. В ее основе лежит использование циклических знаков и их сочетаний. Истоки этой системы — в древнем Китае, где она и сформировалась. В период правления династии Хань, на рубеже нашей эры, она использовалась для обозначения годов, месяцев, дней, часов.

Шестидесятеричный цикл исчисления дней, месяцев и лет получил широкое распространение и в Корее. Как метод обозначения дат он встречается во многих памятниках, а позднее широко использовался в исторических сочинениях, в художественной литературе и в быту.

Начиная с ханьского времени знаки десятеричного цикла стали называться «небесными пнями». Вот эти знаки: 1) цзя (кор. кап), 2) и (кор. ыль), 3) бин (кор. пёнь), 4) дин (кор. чонъ), 5) у (кор. му), 6) цзи (кор. ки), 7) гэн (кор. кёнъ), 8) синъ (кор. син), 9) жэнь (кор. им), 10) гуй (кор. кэ). Уже ханьские авторы склонны были связывать знаки десятеричного цикла с представлениями о «пяти элементах» или «пяти стихиях». Это было высказано и автором трактата «Хуайнань цзы», который, разбив знаки попарно, сопоставлял их с «пятью стихиями»: цзя (кор. кап) и и (кор. ыль) соответствуют стихии «дерево»; бин (кор. пёнъ) и дин (кор. чонъ) соответствуют стихии «огонь»; у (кор. му) и цзи (кор. ки) соответствуют стихии «земля»; гэн (кор. кёнъ) и синь (кор. син) соответствуют стихии «металл»; жэнь (кор. им) и гуй (кор. кэ) соответствуют стихии «вода» [Крюков, 1977, с. 10].

В традиционной корейской литературе знаки десятеричного цикла сопоставляются с «пятью стихиями» и с пятью планетами. Обычай использовать знаки десятеричного цикла для обозначения дней декады широко бытовал в Корее и на рубеже XIX–XX вв. [Описание Кореи, 1900, ч. 3, с. 306].

Начиная с ханьского времени знаки двенадцатеричного цикла стали называться «земные ветви». Вот эти знаки: 1) цзы (кор. ча), 2) чоу (кор. чхук), 3) инь (кор. ин), 4) мао (кор. мё), 5) чэнь (кор. чин), 6) сы (кор. са), 7) у (кор. о), 8) вэй (кор. ми), 9) шэнь (кор. син), 10) ю (кор. ю), 11) сюй (кор. суль), 12) хай (кор. хэ).

Хотя генезис знаков двенадцатеричного цикла продолжает оставаться неясным, очевидно, уже в первых веках нашей эры знаки этого цикла стали ассоциироваться со знаками Зодиака. С периода средневековья в традиционной корейской литературе знаки двенадцатеричного цикла, иногда заменяемые названиями животных, служили для обозначения часов суток, месяцев и даже сторон света [Описание Кореи, 1900, ч. 3, с. 307, 308].

Сочетания знаков десятеричного и двенадцатеричного циклов строятся по определенному правилу: первый знак десятеричного цикла сочетается с первым знаком двенадцатеричного цикла, второй — со вторым, третий — с третьим, и так до десятого. Затем первый знак десятеричного цикла соединяется с одиннадцатым знаком двенадцатеричного цикла, второй знак десятеричного цикла — с двенадцатым знаком двенадцатеричного никла, третий знак десятеричного цикла сочетается с первым знаком двенадцатеричного цикла. В совокупности получается 60 несходных сочетаний, которые и составляют один шестидесятеричный цикл. В летосчислении каждое сочетание соответствует одному году шестидесятилетнего «века».

Уже в эпоху Трех государств в Корее складывается своя иконография изображения животных, символизирующих знаки Зодиака. В барельефах на камне, относящихся к VIII в. (период Объединенного Силла), сохранились изображения фигур, одетых в костюмы чиновников, но имеющих головы животных (лошадь, овца, мышь, заяц). В живописи, украшающей гробницу Конмин-вана (XIV в.), символы знаков Зодиака представлены 12 фигурами чиновников, головные уборы которых венчают небольшие изображения того или иного животного [Исторические памятники, 1980, табл. № 112].

В конце XIX в., а точнее, с 1895 г. в Корее была введена григорианская система летосчисления, однако в народе еще долго сохранялись, а частично сохраняются до наших дней традиционные системы измерения времени, с которыми соотносятся обычаи и обряды, связанные с календарными праздниками.

Весенние обычаи и обряды

Как уже отмечалось выше, в конце XIX — начале XX в. календарные обычаи и обряды, праздники годового цикла у корейцев делились на пять основных групп: новогодние торжества, обычаи и обряды весеннего, летнего, осеннего и зимнего периодов.

Новогодние праздники знаменовали собой наступление весенней поры, однако разнообразные обычаи и обряды, связанные с приходом этого времени года, выполнялись и в последующие месяцы.

После массовых и торжественных обрядов, связанных с празднованием 15-го дня 1-й луны, входивших в цикл новогоднего праздника, крестьяне приступали к подготовке сельскохозяйственных работ. Обычаи и обряды праздников первых весенних месяцев имели своей целью «обеспечить» хорошую подготовку к новым работам на поле.

Труд корейского земледельца весной воспет неизвестным автором (XVIII–XIX вв.) в следующих строках сиджо:

Одним из наиболее известных праздников 2-го месяца был праздник, отмечавшийся в 1-й день 2-го лунного месяца и называвшийся Днем работника (илькун наль) [Ким Ильчхуль, 1958 (III), с. 29]. Согласно «Тонгук сесиги», в XVIII–XIX вв. этот праздник назывался Днем ноби (раба) (ноби иль). Там же имеется запись, что День ноби считался началом сельскохозяйственных работ и что в этот день во всех домах делали угощение из отбитого риса (тток) — сонъпхён, которым, прежде всего, угощали работников (иногда ноби) [Тонгук сесиги, 1958, с. 54, 55]. По мнению Ким Ильчхуля, термин ноби (рабы) всего лишь презрительное наименование крестьян, употреблявшееся дворянами [Ким Ильчхуль, 1958 (III), с. 29].

Обычай отмечать 1-й день 2-го месяца, очевидно, существовал в Корее с давних времен, и главной приметой этого праздника было приготовление в каждом доме угощений из отбитого риса, которые имели общее название «вкусный тток». В провинции Кенги и к югу от нее внутрь «вкусного тток», который по форме напоминал колобок, вкладывали плоды жужуба или каштана. Существовал обычай, согласно которому каждый должен был съесть столько колобков, сколько ему лет [Ким Ильчхуль, 1958 (III), с. 30]. В некоторых районах это угощение называлось сонъпхён (сосновые колобки). Интересен способ приготовления сонъпхён: на рисовую муку лили кипяток, затем из образовавшейся массы делали маленькие колобки, внутрь которых иногда клали сою, бобы, финики, каштаны, бобовую или кунжутную пудру. Затем колобки парили вместе с сосновыми иглами. Спустя некоторое время их вынимали, промывали чистой водой, смазывали кунжутным маслом и медом и подавали к столу [Ha Tae Hung, 1972, с. 23; Чосон ымсик, 1985, с. 141]. Примечательно, что компоненты этого угощения — рис, иглы сосны, бобы, каштан, жужуб, кунжут — считаются в Корее (да и у всех земледельческих народов Восточной Азии) символами долголетия, здоровья, процветания. Приготовление и поедание особой пищи в 1-й день 2-й луны, несомненно, было связано с магическими действами, которые должны были способствовать богатому урожаю. А сложившаяся в XVIII–XIX вв. традиция готовить сонъпхён и угощать им сельскохозяйственных работников также должна была «прибавить» им сил и «способствовать» их хорошей работе.

В провинции Южная Чолла бытовала традиция в 1-й день 2-го месяца устраивать так называемые круговые церемонии, во время которых все соседи (или все односельчане) по очереди собирали всеобщее застолье [Korea, 1974, с. 246].

Моления об урожае в начале 2-й луны на о-ве Чечжудо (вплоть до конца XIX в.) сопровождались театрализованными представлениями. Для них делали большой макет быка, на который надевали ярмо. «Быка» под музыку «вели» в начале церемониального шествия (ср. шествия с «весенним быком» у китайцев во время новогодних праздников). Человек, шедший за изображением быка, имитировал движения пахаря. В процессии участвовало несколько ряженых; так, один был в маске птицы, а другой изображал охотника. Во время шествия из рядов выходил «охотник» и делал вид, что стреляет из лука в птицу (имитация обряда отгона птиц от посевов). Три участника шествия разыгрывали сцену ссоры в доме: двое мужчин, одетых по этому случаю в женские платья, изображали драку между соперничающими женами, которых, в конце концов, усмирял их муж. В каждом доме участников театрализованного представления обязательно угощали [Ионова, 1970, с. 159].

Повсеместно 1-й день 2-й луны был посвящен тщательной уборке жилищ. Затем на длинных бумажных свитках иероглифами писали заклинания, призванные изгнать из дома всех насекомых-вредителей: «Волосатые гусеницы, уходите скорее прочь, уходите прочь за тысячу ли от дома!» Свитки вывешивали на столбах дома. С этой же целью на его крыше (или просто во дворе) устанавливали ветки сосны [Korea, 1974, с. 246].

Среди обычаев и обрядов 1-го дня 2-й луны важное место занимали моления о здоровье членов семьи. Так, в деревнях некоторых районов провинций Северная и Южная Кёнсан домочадцы, встав рано утром, накрывали на кухне (или во дворе) стол со специально приготовленной едой (обязательно включавшей рис). Здесь же совершались моления Небу о даровании всем здоровья. Лист белой бумаги разрезали на столько кусков, сколько было членов семьи, на каждом маленьком листке писали дату рождения того или иного домочадца и после молитв эти листочки поочередно сжигали (своеобразная форма жертвоприношении). Наблюдая за пламенем горящих листков пытались предугадать судьбу: чем оно было выше, тем более счастливым представлялось будущее [Ha Tae Hung, 1972, с. 24].

В прибрежных районах провинций Неверная и Южная Кёнсан крестьяне оставляли большие букеты из ветвей и листьев бамбука (иногда использовались деревца бамбука) и украшали их разноцветными тканями и цветной бумагой. Букеты ставились в сосуды, сделанные из высушенной тыквы горлянки. Букеты помещали и около алтаря. После завершения жертвоприношений и молений Небу перед алтарем их сохраняли до 20-го дня 2-го месяца. При этом для букетов каждый день брали новые сосуды, в которые ранним утром наливали свежей воды из колодца.

Необходимо особо отметить важную роль в обрядах 2-го дня 2-го месяца таких компонентов, как сосна и бамбук — символы долголетия (бамбук, как и сосна, является также символом пожелания мужского потомства).

В прибрежных селениях в 1-й день 2-го месяца крестьяне и рыбаки совершали специальные жертвоприношения и устраивали моления Богине ветра (Ёнъдунъ). С незапамятных времен жители этих районов полагали, что Богиня ветра (тайфуна, шторма) — пожилая женщина, бабушка [Korea, 4. с. 246]. Считалось, что она спускается на Землю с Неба в 1-й день 2-й луны, а возвращается на Небо в 20-й день. В путешествии на Землю ее сопровождала дочь или невестка. Когда Богиня ветра приходила с дочерью — все было спокойно, но, когда ее сопровождала невестка, Богиня гневалась и приносила с собой штормовые ветра и тайфуны, которые уничтожали посевы на полях, разбивали лодки и корабли [Ha Tae Hung, 1972, с. 24–25].

Поскольку 2-й месяц в сельскохозяйственном календаре корейских крестьян был временем подготовки к посевным работам, ряд обрядов был связан с гаданием о будущем урожае, о предстоящей погоде. Так, вечером 6-го дня все наблюдали за звездным небом, за появлением одной из ярких звезд около луны. Считали, что положение этой звезды относительно луны могло предсказать изобилие или голод в наступившем году. Если звезда сияла рядом с луной — ждали средний урожай, если звезда как бы отставала от луны — хороший урожай, если как бы опережала луну — надо было ждать голода [Ha Tae Hung, 1972, с. 25].

В гаданиях об урожае большое значение придавалось погоде в 20-й день: если в этот день шел дождь, то появлялась надежда на богатый урожай, если день был облачным — ждали средний урожай, солнечный день предвещал голод. В середине месяца крестьяне пытались предугадать урожай и свою судьбу, рассматривая молодую почку ячменя [Ha Tae Hung, 1972, с. 26].

В XIX в. по всей стране отмечались 9-й и 10-й дни 2-го лунного месяца. 9-й день считался Днем высадки деревьев. В народе верили, что дерево, посаженное в этот день, хорошо приживается, и поэтому повсеместно шла посадка саженцев. Молодые девушки и дети сажали цветы, фруктовые деревья. Говорили, что если даже старое, засохшее дерево пересадить в 9-й день, то оно пустит корни и оживет.

В XVIII в., согласно записям Отано Кигоро, в Сеуле в 10-й день обычно из каждого дома выбрасывали уголь — в знак того, что стало тепло и больше не надо топить печей [Дмитревский, 1884, с. 67]. В XIX в. по всей стране этот день, как и 1-й день, стремились посвятить уборке жилищ: обновлялись циновки, чистилась утварь, во многих семьях шили новые одежды [Описание Кореи, 1900, ч. 1, с. 407]. Особенно тщательно ремонтировались и штукатурились глинобитные стены домов и глиняные заборы, окружавшие усадьбы; комнаты и полы оклеивали новой бумагой. Считали, что штукатурка должна предохранить жилище от насекомых, число которых особенно увеличивалось весной.

Середина 2-го лунного месяца с периода раннего средневековья отмечалась в Корее как Праздник фонарей (Ёндынъхве, Ёндынъджоль). Согласно письменным источникам, Праздник фонарей существовал уже в эпоху Силла. Можно предположить, что обряд зажигания фонарей в 15-й день 2-й луны, в пору подготовки к сельскохозяйственным работам, имел в древности для земледельца магическое значение: огонь на земле должен был продуцировать, усиливать солнечную активность, столь необходимую будущему урожаю, наконец, и само пламя было символом жизни. Позднее, с проникновением буддизма, этот древний обряд вошел в состав и его церемоний.

При утверждении династии Корё (X–XIV вв.) ее основатель Ван Гон установил Праздник фонарей в качестве государственного, включил его в число «трех великих» торжеств всей страны. Праздник широко отмечался не только в столице, во дворце, но и по всей Корее. Повсюду зажигались светильники. Все население, начиная с вана и знатных чиновников и кончая простым народом, «в течение всей ночи пировало, веселилось, танцевало, повсюду звучала музыка» [История Кореи, 1960, с. 174, 175].

В столице государства — Кэсоне — устраивались самые красочные торжества. На открытом воздухе строились специальные сценические подмостки, богато украшенные разноцветными фонарями. Когда зажигали все фонари, сцена напоминала сверкающую вершину, и ее называли Гора фонарей (Тынъсан). Это впечатление усиливалось благодаря тому, что подходы к сцене также освещались фонарями: кроме того, вокруг помоста устанавливались большие подсвечники с горящими свечами. О размерах подсвечников и свечей свидетельствует сообщение о том, что на одном из самых больших, сделанном в форме фигурки фантастического льва (саджа), закрепляли свечу размером с дерево (объемом более чем в один обхват). Когда зажигались все свечи, становилось светло как днем. Затем, когда сгорали огромные свечи и дым от них окутывал все вокруг, устанавливались длинные шесты, к которым крепилось несколько канатов с висящими на них горящими фонарями; от каждого столба канаты шли во все четыре стороны. На сцене и около помоста всю ночь продолжались песни и танцы.

В период Корё Праздник фонарей отмечали в каждом доме: почти у всех ворот стояли длинные шесты с фонарями; горящие фонари развешивались во дворах и около жилых построек. Народные гулянья в Праздник фонарей назывались тогда «игры с фонарями» (тынънори) или «гулянья и игры с фонарями» (тынъпульнори).

Упоминание о Празднике фонарей отмечавшемся в полнолуние 2-го месяца, сохранилось в известной песне «Тондон» (XII в.). В третьей строфе рассказывается о том, как в ночь полнолуния 2-го месяца повсюду «сверкают фонарики», при свете которых гуляют праздничные толпы. Вот как выглядит эта строфа в переводе Анны Ахматовой:

Несколько иной перевод всего произведения, и в том числе данной строфы, дает М.И. Никитина:

В переводе М.И. Никитиной особо выделяется характеристика фонаря как «зажженного высоко», т. е., очевидно, имеется в виду обычай устанавливать фонари на высоких шестах. Следовательно, такая традиция зацепления фонарей уже широко бытовала к XII в., а множество празднующих в подлиннике названо «десятью тысячами людей».

В период правления династии Коре Праздник фонарей был не только народным, но и государственным, официальным праздником. Для его организации (на государственном уровне) требовались большие расходы. Бо́льшая их часть покрывалась за счет средств, собранных со всего населения. Для этого в X–XIV вв. ежегодно создавалось специальное временное правительственное ведомство Ёндынъдогам (Ведомство королевского двора, созданное для организации торжеств Праздника фонарей) [История Кореи, 1960, с. 175; Большой корейско-русский словарь, 1976, т. 1, с. 302; т. 2, с. 537].

В деревнях широко бытовал в эпоху Корё обычай хоги (кричащие знамена), согласно которому молодые люди ходили с флагами по домам, зажигали фонари и получали за это определенное вознаграждение. Этот обычай сохранялся и в период правления династии Ли. Запись о нем мы находим в трудах выдающегося корейского писателя и музыковеда, известного политического деятеля XV в. Сон Хёна (1439–1504). Он рассказывает о том, что в его времена в народе существовала традиция, согласно которой юноши и мальчики накануне Праздника фонарей, ранней весной, собирались вместе. Они мастерили из бумаги большие флаги, а из рыбьей кожи делали барабаны. Затем все вместе они обходили деревни и зажигали в каждом доме фонари, за что получали от хозяев подарки (обычно куски ткани). Очевидно, оттого что юноши подходили к каждому дому с шумным весельем, под звуки барабанов, этот обычай и получил название «кричащие знамена» [Чон Чансок, 1964, с. 85].

Далее Сон Хён рассказывал о том, что в его время почти около каждого дома устанавливали длинные шесты с фонарями, а богатые люди вывешивали или устанавливали большие разноцветные полочки, на которых помещали горящие фонари. Множество огней должно было выражать мысль о том, что «на Земле столько же огней, сколько звезд на синем Небе» (цит. по [Чон Чансок, 1964, с. 86]).

В период правления династии Ли Праздник фонарей чаще стал отмечаться в День рождения Будды Шакьямуни — в 8-й день 4-го месяца. При династии Ли, когда влияние буддизма заметно ослабло, праздник стал постепенно утрачивать свое значение государственного торжества. Однако в народе память о 2-м месяце как о времени Праздника фонарей сохранялась до XX в. Например, в современном корейском языке образное название 2-го лунного месяца звучит как «месяц Праздника фонарей» (ёндынъ-таль) [Большой корейско-русский словарь, 1976, т. 2, с. 537]. До наших дней во многих семьях сохранился обычай, согласно которому в течение всего 2-го месяца каждый зажигает свой фонарь, совершая вечерние моления божествам [Korea, 1974, с. 246].

В конце XIX — начале XX в. Праздник фонарей наиболее стойко сохранялся в некоторых районах о-ва Чечжудо. Он начинался во 2-й день 2-го месяца и достигал апогея к 15-му дню. Жители деревень устанавливали 12 высоких шестов, на которых висели фонари и другие яркие, разноцветные украшения, служившие своеобразным приветствием духам. Около шестов с фонарями устраивались театрализованные представления, в центре которых были танцоры, изображавшие лошадей. В деревнях в это же время совершали жертвоприношения в честь лошадей. В прошлом полагали, что божества появлялись в облике «белых лошадей» — ударяющих о берег волн [Ha Tae Hung, 1972, с. 25].

В середине 2-го месяца конфуцианские ученые и сановники разных рангов собирались в специальных храмах совон (храмы славы в честь знаменитых предков), где хранились табличка с именем Конфуция и других мудрецов, и проводили там торжественные церемонии: читали памятные таблички, воскуряли благовония, совершали поклоны. В жертву Конфуцию и предкам приносили блюда из говядины, свинины и вареного риса [Ионова, 1982, с. 110].

Праздники, проводившиеся во 2-м месяце, во многих районах Кореи и у различных групп населения имели своей целью магическими действами способствовать, прежде всего, богатому урожаю (у крестьян) или богатому улову (у рыбаков).

Как отмечает американский исследователь К. Осгуд, во 2-м месяце в прибрежных деревнях проходили праздники, связанные с первым пуском лодок на воду после зимы. Так, в рыбацких деревнях Центральной Кореи для этих праздников лодки и судна украшались праздничными флагами. На красном шелковом флаге красовался желтый тигр, на синем — кирпично-красная лошадь, на желтом — изображение черного воина (чанъгуна) с поднятым мечом в руках. Цвет знамен и изображений на них — красный, желтый, синий, кирпично-красный, черный — имел магическую символику. Мифические персонажи (желтый тигр, красно-кирпичная лошадь, черный воин с мечом в руках) должны были отогнать злых духов [Osgood, 961, с. 125]. Праздничные обряды совершались на берегу и в море. В них принимали участие как рыбаки, так и члены их семей.

Обряд поклонения Духу моря на берегу начинал капитан судна (или лодки). Взяв бочкообразный барабан, он бил в него сначала медленно, а затем все быстрее и быстрее, призывная мелодия повторялась трижды. Потом один из членов команды бросал в воду сушеную рыбу и выливал рисовую водку (суль). По окончании обряда начиналась совместная трапеза, по кругу шла чаша с водкой. Одновременно на берегу еще один из членов команды около специального алтаря оставлял также сушеную рыбу, бутыль с рисовой водкой и вином. Это была жертва предкам.

Кульминационной точкой обряда был выход лодки в море. Отплыв от берега, команда опускала на воду круглый, сделанный из сосны плот (диаметр — 1,5 м). Предварительно на плоту устанавливалась мачта из стеблей сорго, к вершине которой прикрепляли шар из ваты, заранее смоченной в растительном масле. Шар поджигали. А плот с горящим факелом придерживали с лодки канатом. Все время, пока шар горел, члены команды играли на музыкальных инструментах: на деревянных и тростниковых флейтах, били в барабаны. Считалось, что, чем дольше горел шар, тем больше будет рыбы во время путины [Osgood, 1961, с. 126]. По возвращении на берег снова совершали жертвоприношения Духу моря (иногда для этого убивали теленка).

В других районах обряды поклонения морю совершались в 3-м или даже в 4-м месяце. Сохранилась песня (XIX в.), в которой рассказывается об этом древнем обряде:

Большим праздником являлся и является День холодной пищи (Хансик). Этот весенний праздник отмечали в 1-й день 5-го из 24 сезонов года, или на 105-й день после зимнего солнцестояния. По лунному календарю он приходился на весеннее равноденствие, иногда совпадал со 2-м, реже с 3-м месяцем лунного календаря. Надо отметить, однако, что описание этого праздника в «Тонгук сесиги» приурочено к 3-му месяцу [Тонгук сесиги, 1958, с. 58–60].

Время весеннего равноденствия — середина весны, бурно обновляется природа, распускаются цветы, поют птицы. Начинаются полевые работы. Это земледельческий праздник плодородия. Древнейшей его основой является почитание огня, выступающего в народном мировоззрении как источник плодородия и благополучия.

В этот день (а в некоторых местностях и в течение трех дней до праздника) по традиции никто не зажигал огня, не топил печей; ели холодную пищу, приготовленную накануне. На другой день совершался ритуал добывания нового огня примитивным трением друг о друга ивовых прутьев. Этот древний способ добывания огня считался священным и сохранялся в Корее до конца XIX в.

Значительно позднее произошло переосмысление праздника День холодной пищи. Согласно конфуцианской традиции в этот день происходит поминовение Цзе Цзытуя. Обычай чествования памяти стойкого и преданного Цзе Цзытуя перешел в Корею.

Однако официальная конфуцианская версия происхождения этого праздника не вытеснила в сознании корейского народа древних представлений о весеннем празднике как празднике плодородия. Многочисленные этнографические материалы свидетельствуют о том, что представление о плодородии и благополучии у многих народов связано с поминовением предков.

В День холодной пищи корейцы приготовляли вино, фрукты, куксу, овощи и другие разнообразные блюда, а затем отправлялись на могилы своих предков. Каждый год, когда наступал этот день, кладбище наполнялось людьми, пропалывавшими сорные травы, прибиравшими и подновлявшими могилы, сажавшими вокруг них деревья. С торжественными церемониями возлагали на могилы угощения. Плакальщики перед могилами исполняли грустную песню:

Жертвоприношения предкам — кормление покойников — совершались для того, чтобы задобрить, оказать внимание бывшим членам семьи, получить от них помощь, а в период, когда крестьяне шли с плугами на поля, наиболее желаемой помощью было, конечно, получение хорошего урожая.

Праздник Хансик упоминается и описывается во многих произведениях корейского фольклора и литературы. Так, в «Повести о Хынбу» (XVIII–XIX вв.) приводится фрагмент народной песни жанра тхарён, в котором говорится:

Упоминание в песне и о Цзе Цзытуе, и о сожженной траве, как нам представляется, имеет двоякий смысл. С одной стороны, это намек на причину гибели Цзе Цзытуя в лесном пожаре. С другой — это вполне реальная картина роста и цветения молодой зелени, пробивающейся сквозь прошлогодние, засохшие травы на лугах в горах, описание тех крестьянских полей, на которых в дни новогодних праздников молодежь сжигала прошлогоднюю траву и сорняки.

В провинции Южная Хамгён, особенно в уездах Синчхон и Пукчхон, с давних времен среди женщин бытовал обычай отмечать День сбора дикого лука (Толлидэ). Дата этого праздника была переменной, так же, как и дата Праздника холодной пищи. Толлидэ праздновали на второй день праздника Хансик. В этот день девушки и женщины уходили в горы собирать дикий лук и лекарственные растения; радуясь своей маленькой свободе, они отмечали этот праздник песнями и плясками [Сон Чанук, 1956, с. 45].

Поскольку в День холодной пищи по традиции не разрешалось зажигать огонь, один из первых дней после его наступления был в прошлом посвящен Дню нового огня. В период средневековья в этот день ван раздавал чиновникам только что срезанные ветки ивы или вяза (так как они хорошо горят) для разведения нового огня. Чиновники на местах должны были раздавать такие ветки народу. В некоторых районах страны День нового огня считался днем начала пахотных работ.

Одним из самых красивых праздников весенней поры считался праздник 3-го дня 3-го месяца (Самджиль). В «Описании Кореи» мы читаем: «3-е число 3-го месяца, совпадающее с началом весны, корейцы празднуют очень весело, устраивая гулянья с угощениями и проч.» [Описание Кореи, 1900, ч. 1, с. 407].

Согласно «Самгук саги», 3-й день 3-го месяца широко отмечался уже в государстве Когурё [Чосон-ый минсок, 1986, с. 222–223].

Третий месяц в Корее — разгар весны, бурный расцвет природы. Цветут фруктовые деревья — персики, абрикосы; горы покрываются пестрым ковром цветущих трав и кустарников. Начало 3-го месяца считалось Праздником цветов. В это время в прошлом повсеместно взрослые и дети старались совершить прогулку в горы, чтобы полюбоваться цветами и прекрасными горными пейзажами. В специально выбранный день устраивали совместные трапезы на природе, и в веселье проводили целый день. Юноши срезали молодые побеги ивы, делали из них дудочки, играли на них, а другие распевали песни, прославляя весну:

В З-й день 3-го месяца мужчины пожилого и среднего возраста, собравшись группами, уходили на два-три дня в горы любоваться весенними пейзажами, собирать цветы и лечебные травы; особенно любили в это время собирать цветы чиндаллэ (рододендрон, тип багульника). Когда они возвращались в деревню, односельчане выходили их встречать с музыкой, угощали их куксу и сури [Ким Ильчхуль, 1958 (III), с. 35].

Особенно радостно и весело отмечала этот праздник молодежь. Юноши и девушки уходили в горы, где собирали цветы азалии и в песнях прославляли ее красоту. Юноши из цветков и веток азалии делали подобие молота, который называли «цветочным молотом» [Korea, 1974, с. 246]. Девушки из зеленой травы мастерили куколок, изображавших невест. На куколок надевали красные юбочки (красная юбка — непременная деталь традиционного костюма невесты). Картину весенних развлечений молодежи прекрасно воссоздал поэт Хо Соккюн (XVIII — начало XIX в.):

Важно отметить, что в праздничных развлечениях 3-го дня 3-й луны принимали участие все поколения (дети, молодежь, старшие), чем утверждалась непрерывность жизни. Во многих местах в ходе общих праздничных гуляний молодежь совершала церемонии благодарения старших.

К этому празднику готовили и специальные угощения: в рисовые хлебы запекали цветок чиндаллэ; обязательными были блюда из молодой полыни (ссук), одуванчика (санпха) и дикого лука. Траву обдавали горячей водой и заправляли соевым соусом. В южных районах страны готовили напиток из сока лакового дерева, который, как полагали, способствовал укреплению здоровья, излечивая желудочные и кожные заболевания. Этот сок и в наши дни изготовляют в буддийских храмах Ёнджуса и Хваомса [Ha Tae Hung, 1972, с. 31]. В хлебы и лапшу добавляли цветы азалии и готовили «пирожное из азалий», а также «цветочную лапшу».

3-й день широко отмечали и как День возвращения с юга ласточек. Примечательно, что именно в 3-й день 3-го месяца начинаются чудесные превращения в судьбе младшего, доброго брата Хынбу («Повесть о Хынбу»), в свое время спасшего от гибели маленькую ласточку [Роза и Алый Лотос, 1974, с. 95–196].

В этот день девушки и молодые женщины сажали семена тыквы и по числу ростков гадали, сколько у них будет детей [Rockhill, 1891 (II), с. 186, 185].

В древности это был также День омовения, совершавшегося для того, чтобы смыть предстоящие беды. Среди женщин существовало суеверие: если в этот день вымыть волосы «чистой водой», то они будут длинными и волнистыми.

Существовал обычай предугадывать судьбу по цвету увиденной бабочки: белая бабочка в этот день предвещала несчастье, а желтая или оранжевая — счастье на весь год тому человеку, который ее увидит.

Этот день считался также Днем детей, или Днем мальчиков. Женщины в праздничных нарядах отправлялись к знаменитым горам и здесь, у священных деревьев и каменных куч, возносили молитвы Небу в честь рождения ребенка (как правило, сына). В провинции Северная Чхунчхон между 3-м числом 3-го месяца и 8-м чистом 4-го месяца бездетные женщины в сопровождении шаманки муданъ отправлялись к месту, прозванному Вудан (Коровья лужа), и возносили молитву Трем духам (Самсин) и драконам Востока и Запада. Считали, что Самсин — дух природы, покровительствующий детям. Этот сложный образ позднее стал восприниматься как воплощение трех мифических предков корейского народа: Хванина — деда, Хвануна — отца и Тангуна — «основателя». В прошлом студенты конфуцианских школ в этот день совершали экскурсии в горы [Korea, 1974, с. 246].

В 15-й день 3-го месяца устраивали традиционные соревнования по стрельбе из лука, в прошлом имевшие магическое значение: удачная охота как бы способствовала богатому урожаю и благополучию. Такие соревнования были известны в Корее с давних времен. В период позднего средневековья особенно многочисленными и торжественными они были в Сеуле. Там ежегодно устраивались большие состязания. Участники состязаний, вооруженные луком и стрелами, собирались в летнем павильоне, расположенном в живописном месте в горах, и разделялись на две партии. Выстроившись в ряд и натянув тетиву, по очереди пускали стрелы с железным наконечником в мишень, которая находилась далеко в долине. Мишень изготовлялась из дерева, окрашивалась в белый цвет, а в середине рисовался черный бычий глаз. Для таких состязаний изготовлялись луки длиной около трех футов с двойным изгибом.

Мальчик, стоявший недалеко от мишени, показывал рукой — близко или далеко пролетела выпущенная стрела. Если стрела попадала в цель, он тут же начинал кричать и прыгать, а самая красивая девушка исполняла для победителя танец. Во время перерыва в состязаниях танцовщицы подносили в награду победителю чашу с вином и исполняли песню, в которой звучали слова восхищения его искусством: «Твой лук, словно сталь или камень, тверд, стрелы твои, словно молнии, рассекают воздух, ты поразил глаз быка, и мое сердце полно восхищения твоим мастерством. Твое искусство заслуживает большой чести» [Ha Tae Hung, 1972, с. 34, 35]. В настоящее время состязание в стрельбе из лука развивается как вид народного спорта.

В 3-м месяце сельские жители были заняты уходом за тутовым шелкопрядом, для чего собирали листья шелковицы. В период правления династии Ли был введен закон об обязательной посадке тутовых деревьев. В законе было сказано, что каждый дом знатных богачей обязан высадить 300 таких деревьев, люди среднего сословия — по 200, а бедняки — по 100. Тех, кто не исполнял предписания, жестоко наказывали. Разведение шелковичных червей всегда было преимущественно женским занятием, даже жена вана, как полагали, разводила их в своем дворце. В 3-м месяце она в сопровождении жен придворных или других знатных особ шествовала в сад и торжественно начинала сбор листьев (в древности это было связано с инициальной магией). Ее примеру должны были последовать все жители страны. В деревнях молодежь шла на плантации шелковицы с песнями. Популярной была песня «Соберем листья и повидаемся с возлюбленными!». В этой песне, исполнявшейся девушками, говорилось:

В XIX в., согласно «Тонгук сесиги», в уезде Еннам существовал обычай устраивать в 15-й день 3-го месяца традиционный пир для конфуцианских ученых. На этом торжестве все участники занимали места строго по возрастным группам: 50-летние, 60-70-летние, 80-90-летние. Когда все рассаживались по своим местам, старейшина зачитывал клятву: «Сын, не почитающий родителей, да изгонится. Брат, живущий со своим братом в раздоре, да изгонится. Осуждающий государственную политику, да изгонится. В первую голову мы настойчиво советуем безупречно относиться друг к другу, во вторую — помогать одиноким матерям, в третью — защищать друг друга, в четвертую — оказывать взаимопомощь. Каждый в своем округе должен почитать родителей, следовать братству, верности, чтить традиции» [Тонгук сесиги, 1958, с. 66].

После прочтения клятвы все кланялись два раза. Затем начиналось пиршество.

Настроение подобного рода праздников в XVIII в. передает одна из картин Ким Хондо. Можно предположить, что традиция торжественных встреч в один из первых весенних месяцев пожилых людей одного возраста (в первую очередь 60-летних) имела и свой магический смысл. Долгожители, люди, как бы начавшие после 60 лет «новый век», вступившие в «возраст возврата к началу жизни», должны были способствовать укреплению устоев общества, его процветанию, должны были усилить связь между поколениями, неразрывность предков и ныне живущих, а в прошлом усиливать магию плодородия, богатого урожая.

Последний день 3-го месяца, который считался последним днем весны, почитали как День дождя для зерен. Считалось, что дождь, который идет в этот день, дает влагу всем зернам («ста зернам») [Korea, 1974, с. 246]. В южных районах в этот день делали перерыв в работе на рисовом поле и устраивали угощения. Считалось, что если в этот день поесть грецких орехов, то весь год не будут болеть зубы: полагали также, что орехи, съеденные в конце весны, избавят от всякого рода кожных заболеваний.

Летние обычаи и обряды

В 4-м месяце, в период напряженных летних сельскохозяйственных работ, праздников было мало. Выполнявшиеся крестьянами обряды имели своей целью дать «жизнь» молодым побегам, оградить посевы в первую очередь от птиц и вредных насекомых. Эти мотивы прослеживаются в развлечениях и праздничных действиях 4-го месяца.

Пожалуй, самым красочным и значительным был праздник 8-го дня 4-го месяца, когда отмечался День рождения Будды. Он известен и как Праздник фонарей. Как уже говорилось выше, в период правления династии Корё и в начальный период правления династии Ли Праздник фонарей широко отмечался в 15-й день 2-й луны. Но с течением времени он слился с праздником Дня рождения Будды.

О Празднике фонарей в Сеуле в конце XVIII в. японский переводчик на о-ве Цусима Отано Кигоро писал: «8-го числа 4-го месяца столичные жители гуляют по горам и рекам. Ночью перед каждым домом зажигают фонари… Фонари вывешиваются высоко на длинной бамбуковой палке перед воротами дома» [Дмитревский, 1884, с 67].

В праздничный день в Сеуле и Кэсоне можно было видеть море разноцветных бумажных фонариков, укрепленных на высоких бамбуковых шестах, почти перед каждым домом. Каждому члену семьи ставили специальный фонарик. Дом, в котором за истекший год родился сын, украшали бумажными изображениями рыб (символ мальчика), также подвешенными на высоких шестах. Состоятельные семьи соревновались по числу выставленных фонариков. Фонари были различной формы и окраски — в форме дыни, цветка лотоса, лодки, барабана и т. д. Одетые в нарядные костюмы дети стреляли из хлопушек. Всю ночь в городах не закрывались ворота и люди гуляли в городе и его окрестностях, любуясь фонарями.

В монастырях совершали омовения и окропления статуй Будды Шакьямуни, особенно статуй, изображавших Буду-ребенка, проводились шествия с фонарями, факелами и разноцветными стягами.

По мнению Отано Кигоро, в XVIII в. «в отдаленных от столицы местностях» этот обычай якобы исчез. Как полагал Отано Кигоро, праздник в провинции отмечали только чиновники, которые собирались на морском побережье, зажигали сотни фонарей и устраивали ночные гулянья и пиршества [Дмитревский, 1884, с. 67]. Можно, однако, предположить, что в XVIII в. Праздник фонарей 8-го числа 4-го месяца отмечался более широко. Об этом, в частности, свидетельствует стихотворение неизвестного корейского автора XVIII в. «В славный день восьмой луны четвертой», написанное в жанре «длинное сиджо» (чансиджо), в котором воссоздается яркая, красочная картина Праздника фонарей:

Поражает разнообразие форм фонарей, упоминающихся в стихотворении: здесь реальные и фантастические животные, которым приписывались магические свойства (дракон и рыба, феникс и журавль, черепаха и тигр, баран и лев), растения (арбуз, лотос), предметы быта (домик, подмостки, кувшины, шкафчики, котлы), картины, иллюстрирующие праздники года, и другие сюжеты. Изготовление праздничных фонарей было одной из форм традиционного декоративно-прикладного искусства. Фонари обычно делали из бумаги или шелка. Их раскрашивали, натягивали на остов, сделанный из бамбуковых пластинок, а внутрь ставили горящую свечу.

Примечательно в приведенном выше стихотворении упоминание о фонарях, сделанных в форме нераспустившихся цветов лотоса, в которых помещались фигурки куколок-девочек.

Такая форма фонаря напоминала о театральном, а в прошлом — важном ритуальном действе, исполнявшемся во время праздника 8-го дня 4-го месяца. Театральное действо называлось «Танец журавлей»: на сцене появлялись бутоны лотосов, которые на глазах зрителей раскрывались, и из них выходили красивые девочки. Они прогоняли белого и черного журавлей, пытавшихся склевать зерна и стебли лотосов. В отличие от традиционной символики, по которой журавли связаны с такими понятиями, как «долголетие», «процветание», журавли в данном контексте олицетворяли недоброе начало — птиц, уничтожающих молодые посевы, а символом жизни выступал священный цветок буддизма — лотос [Бамбук в снегу, 1978, с. 304]. Упомянутая сцена показывала важнейший обряд этого сезона — изгнание детьми птиц с полей.

Многочисленных зрителей собирали выступления кукольников. По традиции в конце XIX — начале XX в. народный кукольный театр давал свои представления как в 15-й день 1-го лунного месяца, так и в ночь на 8-й день 4-го месяца — в День рождения Будды. Согласно письменным источникам, театр кукол существовал уже в государствах Когурё и Пэкче, где куклы танцевали под музыку. В период Силла корейские кукольники пользовались известностью в Китае. В период средневековья среди представлений кукол были и пантомимы, и театр теней, и выступления кукол, управляемых рукой, и марионеток, двигавшихся с помощью тростей. В репертуаре были любимые народом сюжеты: танец льва, укрощение дракона. Главным героем бытовых сказок был Пак Чхомджи — старик весельчак, неунывающий, с неистощимым запасом шуток, поговорок, острот и прибауток [Ли Сухва, 1957, с. 47, 48; Современная Корея, 1971, с. 247, 248].

В южных провинциях страны в 8-й день 4-го месяца молодые женщины и девушки водили хороводы вокруг буддийских пагод. Хотя считается, что обряд — танцы около буддийских пагод — связан исключительно с буддийской религией, можно предположить, что эти танцы-хороводы имеют более древние истоки. Исследователи обращают внимание на то, что в хороводах участвовали не только буддисты, а все женщины окрестных деревень, и в своих молитвах они поклонялись Будде, а также выражали надежду на благополучие всех людей. Хотя среди мелодий, сопровождавших танцы, были и буддийские мотивы, в них особенно много народных. Причем роль народной музыки в ходе исторического развития постоянно возрастала [Korea, 1974, с. 86].

В 4-м месяце девушки перед сном красили специальным составом ногти на ногах. Наутро ногти становились розовыми и блестящими. Считалось, что это не только украшает, но и обещает большую удачу.

В середине месяца, после полнолуния, многие посещали могилы и восстанавливали памятники. Совершали сезонные жертвоприношения с коленопреклонением.

Одним из самых значительных праздников годового цикла корейцев считался праздник Тано. Он отмечался в 5-й день 5-го месяца. Это время — разгар летнего периода, когда пышно разрастаются и расцветают травы и цветы, созревают фрукты: вишни, персики, сливы.

В прошлом к этому времени крестьяне заканчивали посевы яровых культур и высадку рисовой рассады в поле. Завершение посевной сопровождалось народными торжествами — праздником Тано. Истоки праздника связаны, с одной стороны, с окончанием посевного периода в сельскохозяйственном цикле, с другой — с переломным моментом в природе — летним солнцестоянием (по григорианскому календарю — 22 июня), о чем свидетельствуют древние наименования праздника — Сезон знойного полдня, Сезон середины Неба.

Традиции празднеств начала 5-го лунного месяца уходят у корейцев в глубокую древность. Выше мы уже приводили фрагмент из китайской летописи «Саньгочжи» о народе махан, который отмечал завершение полевых работ в 5-м месяце жертвоприношениями духам и массовыми гуляньями.

Длительное время в корейском быту наряду с китаизированным по происхождению наименованием Тано для 5-го дня 5-го месяца существовало древнекорейское название День телеги (Суриналь, Сурыйналь, Суритналь, Сурисдаль) [Тонгук сесиги, 1958, с. 84]. Это было характерно и для периода правления династии Корё, о чем свидетельствуют данные «Самгук юса» и упоминание о нем в песне «Тон-дон» [Никитина, 1982, с. 272, 273]. Современные корейские исследователи особо подчеркивают древнекорейские истоки этого важного для земледельцев праздника. В прошлом в этот день крестьяне собирали листья полыни, добавляли их в рис, а затем из отбитого риса (тток) делали фигурное печенье в виде колеса повозки. Полагают, что с этим обычаем и связано древнее название праздника — День телеги [Хван Чхольсан, 1962, с. 66]. Высказывается мнение, что в древнекорейском языке термин сури обозначал также понятие «божество»; соответственно понятие суритналь, возможно, значило «день поклонения божеству» [Сесипхунсок, 1982, с. 201].

Ассоциации важнейшей даты лета — времени летнего солнцестояния — с такими понятиями, как «повозка» (а, следовательно, «движение»), «колесо», «обод» (представления о солярном культе), «божество», подчеркивают, что в жизни древнекорейских земледельцев праздник, приходившийся на начало 5-го лунного месяца, занимал одно из важнейших мест в годовом цикле.

Среди развлечений этого праздника было немало таких, которые как бы перекликались с новогодними: борьба, качание на качелях, «каменные сражения». В праздник Тано, как и на Новый год, в домах вывешивались благожелательные картины и надписи, готовилась специальная еда, надевалась праздничная одежда.

Отличительными особенностями этого праздника являлись также обычаи одаривания веерами и качание девушек и молодых женщин на качелях (кыне). При использовании вееров и при качании на качелях создается ветерок, который должен был, как полагали, «помочь» в единоборстве сил природы, способствовать спокойному переходу от жаркого времени к прохладному, что благоприятствует богатому урожаю.

В середине лета происходил сбор целебных трав и цветов, которыми запасались на всю зиму. Крестьяне верили, что именно в это время растения приобретают особые, чудодейственные свойства. Народная медицина, несомненно, основывалась на некотором знании целебных свойств различных трав и корней, но вместе с тем существовали и различные суеверия, которые сопровождали сбор растений. Так, в 5-й день 5-го месяца девушки собирали непременно левой рукой полынь — ссук. Вообще полынь занимала важное место в летней обрядности. Считалось, что она обладает не только целебными свойствами. Ей приписывалась способность отгонять злых духов, поэтому во многих домах, где жили старики, обычно висели пучки сухой полыни. Полагали, что они предохраняют от укусов насекомых. Пучки полыни развешивали для «изгнания» зловредного духа, для чего нередко делали чучело тигра, сплетенное из полыни.

В прошлом в этот день повсеместно, как и на Новый год, расклеивали бумажные таблички с начертанными на них красными иероглифами магическими заклинаниями от злых духов и с просьбами послать хороший урожай, вывешивали также картины с изображением тигра и сороки, цветов и птиц. Дворцовая знать и близкие вана преподносили ему приветственные стихи, посвященные Тано, и расклеивали их по всему дворцу. Ван награждал определенным числом вееров столичных чиновников и начальников провинций, те же рассылали веера начальникам областей и уездов, а последние, в свою очередь, низшим чиновникам. Обычай дарить веера друг другу существовал и в народе.

Веера играли большую роль во время летних праздников, их использовали при исполнении массовых народных и ритуальных танцев. В коллекциях Музея антропологии и этнографии (Ленинград) хранятся веера различной формы: складные, овальные, овальные веера-опахала. Интересен большой (очевидно, мужской) складной веер, сделанный из твердой белой бумаги, с бамбуковой ручкой, окрашенной в черный цвет, вдоль сгибов веера проведены черные линии. Известно, что еще в период Силла черный цвет считался церемониальным. Из тонких лучин бамбука, покрытых сверху краской и лаком, делались в Корее в XIX в. веера овальной формы. Такие веера украшались расписным узором, состоящим из сочетания трех «запятых» красного, зеленого и желтого цветов. Первые два цвета доминируют. В месте закрепления лучин расположена черная бумажная наклейка квадратной формы, в черный цвет окрашена и бамбуковая ручка, к которой приделана маленькая петелька для ленты или шнурка. Уже сама расцветка этих вееров с господством красного и зеленого цветов — символов жизни, молодости, весны, возможно, свидетельствует о том, что веера могли использоваться во время важных календарных обрядов. В коллекции К.И. Вебера хранятся также два огромных овальных веера-опахала с узором из трех цветных «запятых» (красной, зеленой, желтой). Расположение петель для лент на ручках этих опахал позволяет предположить, что опахала составляли пару и использовались вместе: об этом же говорит и то, что узор на каждом из них представляет собой как бы зеркальное отражение другого. Возможно, веера-опахала [МАЭ, колл. № 1245] использовались во время торжественных шествий праздника Тано.

Этот праздник всегда проходил весело и ярко. С утра в каждом доме готовили праздничные летние блюда. Парни и девушки мыли волосы в цветочной воде. Девушки в ярких, праздничных платьях с нарядными прическами, украшенными шпильками, сделанными в форме цветка ириса, на которых были вырезаны иероглифы «долголетие» и «благо», группами шли на празднество. Главным развлечением девушек было соревнование на качелях, которое в прошлом разрешалось раз в год, как часть праздничной церемонии.

Качели обычно подвешивали к ветвям ивы. Это дерево, по воззрениям корейцев, обладало особой жизненной силой. У многих народов существовал обычай качания женщин на качелях. Исследователи отмечают, что этот обычай был связан с земледельческими культами и совершался для обеспечения высокого урожая зерновых. Г.Г. Стратанович в обычае качания на качелях, распространенном также у многих народов Юго-Восточной Азии, подчеркивал обрядово-сексуальный смысл, восходящий к ктеическому культу [Стратанович, 1978, с. 66–68]. В песнях, которые распевали девушки, качаясь на качелях, звучали любовные мотивы, говорилось о свиданиях:

В то время, когда девушки соревновались на качелях, молодые парни состязались в силе и ловкости в национальном виде спорта — борьбе с поясами (сапа). Победительница в соревновании на качелях получала в награду бронзовую посуду, а победитель в борьбе — быка. Ежегодно в столицу прибывали лучшие борцы и в трудной схватке оспаривали звание победителя. Подобные состязания происходили во всех городах и селах страны. Один из моментов народной борьбы (ссирым) прекрасно показан на картине Ким Хондо «Борьба». В центре композиции — два борца. Напряжены и внимательны лица сидящих на земле зрителей.

Борьба как одно из важнейших праздничных развлечений (а в прошлом ритуальных действ, противоборств) бытовала в Корее с древности. Сцены борьбы мы встречаем еще в настенной живописи гробниц Когурё [Джарылгасинова, 1972, с. 141, 146].

Народное гулянье, танцы в масках, пиршества длились иногда всю ночь.

Летний праздник Тано воспет во многих произведениях корейского искусства. Примечательно, что именно в этот день встречаются герои корейской повести «Сказание о девушке Чхунхян» — красавица Чхунхян и юноша Ли Моннён. Юноша впервые увидел Чхунхян в тот момент, когда она качалась на качелях [Роза и Алый лотос, 1974, с. 312–316].

Широко известна картина Син Юнбока «Развлечение у воды в день праздника Тано», на которой в центре изображены семь красавиц. Весело и радостно проводят они летний день. Одни, полуобнаженные, в прозрачных одеждах, умываются в воде горного ручья, другие расчесывают волосы, укладывают их в косы и в большие прически. Одна из девушек, облаченная в праздничные одежды, пытается подняться на прикрепленную к ветвям ивы веревку и вот-вот начнет качаться. Служанка несет на голове сверток с угощениями. А в это время двое юношей из-за камня подглядывают за отдыхающими красавицами… [Лиджо пхунсок хвачхоп, т. 2].

В середине 6-го лунного месяца отмечался День омовения головы и расчесывания волос (Рюдуналь). Согласно письменным источникам, отдельные обычаи и обряды, связанные с 15-м днем 6-й луны, бытовали уже в период Трех государств. В эпоху Коре День омовения головы и расчесывания волос считался одним из трех главных праздников года [Чосон-ый минсок, 1986, с. 217, 225]. Обычаи и обряды этого праздника, приходившегося на самое жаркое время года, имели своей целью сохранение здоровья земледельца и членов его семьи. Существовало поверье, что если человек освежится водой в 15-й день 6-й луны, то он не заболеет лихорадкой и избежит солнечного удара. В этот жаркий день к столу подавали суп с луком, вареные красные бобы с рисом, отварной ячмень. Полагали, что эти блюда также помогают от солнечного удара и лихорадки. В сильную жару ели бульон из цыпленка с клейким рисом и плодами. В эти дни ели также суп из собачьего мяса (кэджан), который считался особенно эффективным средством против желудочных заболеваний в жаркий сезон года. Приносили дары в храмы и на алтари предков, совершали моления у каменных куч.

Состоятельные люди отправлялись к горным речкам и водопадам, где проводили целый день, веселясь и купаясь в холодной воде, и пили воду целебных источников, которыми богат Корейский полуостров. Образованные горожане сочиняли стихи и пили вино, время от времени омывая ноги холодной водой. Некоторые катались в лодках или удили рыбу.

Осенние обычаи и обряды

В начале 7-го месяца в XVI в. праздновался Праздник мотыги (Хомиссити), позже его отмечали в 15-й день. Он свидетельствовал об окончании работ на полях. Упоминание о нем мы находим в одном из стихотворений Чон Чхоля (1537–1594), написанном в жанре сиджо:

В 7-м месяце в 7-й день отмечали Праздник седьмой ночи (Чхильсок). В эту ночь незамужние девушки молились двум звездам — Пастуху и Ткачихе. Поэты посвящали свои произведения этим звездам любви. Если в эту ночь шел дождь, считалось, что это слезы радости, если же дождь шел утром, то говорили, что это слезы прощания. Во многих домах совершали поклонение духам предков по женской линии и священным корчагам.

В 15-й день 7-го месяца отмечался народный праздник День ста фруктов (Пэкджонналь). В этот день ван жаловал своим чиновникам сто родов семян возделываемых растений, главными из которых были пять родов хлебных злаков. Раздача происходила в присутствии вана.

День ста фруктов — буддийский праздник. В каждом монастыре монахи с молитвами приносили в жертву ста душам, мучающимся в аду, сто различных сортов фруктов, дабы облегчить тем самым страдания грешников. Этот день жертвоприношений назывался также Днем «голодных духов» (Манъхонал). Поздно вечером люди собирались под серебряным светом луны и жертвовали предкам овощи и фрукты.

Праздники середины осени, посвященные кормлению голодных душ, известны у многих народов Восточной и Юго-Восточной Азии. И хотя они, так же, как и в Корее, считаются буддийскими обрядами, их истоки, как показали исследования японского ученого Судзуки Мицуо, восходят к древним культурам, связанным с представлениями о демонах, носителях эпидемических заболеваний, широко распространенных в жаркий сезон года в субтропической зоне [Suzuki Mitsuo, 1972, с, 168].

На середину осени (15-й день 8-го месяца) приходился большой праздник Осенний вечер (Чхусок), праздник урожая и поминовения усопших родственников.

В ночь на 15-й день совершали поклонение луне, приносили ей специально яства, лепешки из злаков нового урожая. К этому времени обычно созревали зерновые, фрукты и овощи. Крестьяне радостно праздновали начало сборки урожая. Молодежь отмечала ночь полнолуния танцами и весельем.

Торжественно проходила церемония снятия первых зрелых колосьев риса и чумизы (там, где ее сеяли); из них приготовляли угощения. На краю поля собирались с друзьями, ели вкусную пищу, пили вино и под аккомпанемент народных инструментов пели и танцевали. Целый день проводили в развлечениях, играх и спортивных состязаниях.

В некоторых районах устраивались театрализованные представления, выступал народный цирк. В провинциях Чхунчхон и Кёнги в полнолуние группа мужчин, среди которых один нес на спине большой мешок, набитый соломой, изображающий панцирь черепахи, обходила дома и кричала: «Черепаха из Восточного моря по крутым волнам приплыла в эту деревню. Дайте ей хороший обед». Хозяин дома угощал «черепаху» и сопровождавших ее спутников [Ha Tae Hung, 1972, с. 49].

В этот день делали многочисленные подношения в семейных святилищах, посещали могилы родственников. Если могила находилась недалеко от дома, то стол с жертвенными блюдами накрывали заранее дома и к могиле его несла женщина на голове. У могилы расставляли плоды нового урожая, молодую птицу, лепешки, овощи и всевозможные лучшие кушанья и напитки.

После церемонии молитвенных поклонов и получасового плача и причитаний принесенные кушанья съедали, причем от каждого отделяли небольшую часть, заворачивали ее в бумагу и зарывали под каменной плитой или священным деревом Горного духа (Сансин наму) для Горного духа. Во время праздника, как и в период снятия урожая, пекли на пару рисовые лепешки, закалывали скот. Обильная еда и питье были основной частью праздника. Они имели ритуальное значение — пожелание изобилия всевозможных продуктов в следующем году.

В период средневековья 15-й день 8-й луны был известен как Праздник ножниц, или День ножниц (Кавиналь, Капэналь). О его происхождении повествуется в «Самгук саги». Согласно преданию, сохранившемуся в «Летописях Силла», в 5-м году правления Юриисагыма (32 г. н. э.) он внес изменения в наименования шести силласких легендарных общин и «утвердил» чины 17 степеней. Затем правитель разделил общины на две части и приказал своим двум дочерям, собрав девушек в каждой из них, образовать две группы. Начиная с 16-го дня 7-го месяца девушки должны были собираться во дворах шести общин и почти целый месяц ткать с утра до ночи.

В 15-й день 8-го месяца подсчитывали, какая группа сделала больше, а потерпевшие поражение устраивали для победителей угощение вином и едой, сопровождая его песнями, танцами и всевозможными играми. Это веселое празднество называлось Радостное представление (Кабэ). Одна девушка из побежденных, исполняя танец, вздыхала: «Хвэсо! Хвэсо!», и звуки эти вызывали жалость у присутствующих. Впоследствии на этот мотив люди сложили песню, которая стала называться «мотив хвэсо» (хвэсогок) [Самгук саги, 1958, т. 1, с. 12; Ким Бусик, 1959, с. 78].

И в последующие века при дворе вана собирали девушек и устраивали соревнования в прядении конопли. В 15-й день 8-го месяца определяли, кто из них сделал больше; побежденные должны были устраивать победившей партии угощение вином и едой. Эта общая трапеза сопровождалась песнями, танцами и всевозможными играми.

В конце XIX — начале XX в. среди женщин еще сохранялся обычай собираться группами для прядения и ткачества. Обычно к 15-му дню подводили итог совместной работы. Как и в старину, завершение работы сопровождалось угощением и танцами. Игры развлечения этого дня назывались «игры Дня ножниц» (кавинори).

9-й месяц являлся месяцем, когда все полевые работы заканчивались. Крестьяне заготовляли себе на зиму различные овощи (редьку, репу, чеснок, перец, капусту и пр.). Часто устраивались пиршества, в которых участвовала вся деревня.

Одним из самых любимых и древних праздников осени был праздник, отмечавшийся в 9-й день 9-го месяца — праздник Двойной девятки (Чуньгу). Этот день считался и Праздником хризантем. Многие прилагали все свое старание, чтобы развести и вырастить самые красивые экземпляры этого растения. Ко времени праздника хризантемы обычно были в полном цвету; владелец красивых и крупных цветов созывал к себе знакомых, которым с гордостью показывал лучшие экземпляры растения. Обильное угощение довершало этот своеобразный праздник. Среди непременных праздничных блюд были пирожки, приготовленные из желтых лепестков хризантем и рисовой муки. Их запивали сладким соком с мелко нарезанными мандаринами, грушами, гранатами и орехами.

Зажиточные горожане поднимались на высокие горы и любовались живописными местами, цветами и осенним нарядом деревьев, особенно кленов, сочиняли стихи.

В день под циклическим знаком «лошадь» совершали обряды жертвоприношений домашним божествам — духам-покровителям дома (постройки) и молились о счастье и благополучии дома и членов семьи.

В день лошади готовили особое кушанье из красных бобов и раскладывали его по углам конюшен. Жертва предназначалась для Божества лошади, которое якобы предохраняло лошадей от болезни.

В этот же день производились дополнительные поминки на могилах предков теми, кто почему-либо не мог совершить их в предыдущий праздник. Выбрав счастливый день, все родственники — иногда несколько сотен человек — собирались у могилы своих предков.

Зимние обычаи и обряды

10-й месяц — первый зимний месяц — время, когда завершались все сельскохозяйственные работы.

Как уже говорилось, в первых веках нашей эры новогодний праздник у древнекорейских народов ассоциировался со сбором урожая и нередко приходился на 10-й месяц. Так, о народе когурё в «Саньгочжи» записано: «В десятом месяце (курсив наш. — Авт.) устраивают жертвоприношения Небу, и все люди собираются в центре страны на большое собрание, называемое тонмэн» [Пак, 1961, с. 120]. У народа е «в десятом месяце (курсив наш. — Авт.) устраивают праздник поклонения Небу, во время которого днем и ночью пьют вино, поют и пляшут. Это называется мучхон („совершать танцы Небу“)» [Пак, 1961, с. 120]. В «Саньгочжи» также сообщается о том, что у народа махай «каждый год в пятом месяце после завершения полевых работ, совершают жертвоприношения (добрым и злым) духам. И тогда собираются толпами днем и ночью, беспрерывно поют и пляшут, пьют вино… То же самое повторяется опять в десятом месяце после завершения полевых работ (курсив наш. — Авт.)» [Пак, 1961, с. 130].

В древности у народов, населявших Корейский полуостров и прилегающие земли, в этом месяце были важные общеплеменные обряды. Так, у народа е (вэй), населявшего центральную часть и западное побережье полуострова, в 10-м месяце устраивали праздник поклонения Небу, во время которого днем и ночью пили, исполняли танец мухон. У народа когурё центральное место занимал обряд поклонения родоначальнице Сухёль.

В литературе имеются сведение о том, что в более позднее время на 10-й месяц приходилось празднование Нового года. И хотя примерно с VII в. Новый год стал отмечаться в 1-м месяце, 10-й месяц продолжал оставаться месяцем важных ритуалов и обрядов корейских деревенских общин. В этом месяце особенно много было церемоний, связанных с домом и семейными предками по женской линии, сезонных молитв Духу земли, на которой стоит дом, и т. д.

Из государственных культов важное значение придавалось поклонению и жертвоприношениям мифическому «основателю» земледелия Синнон.

В конце 10-го месяца на Корейском полуострове начинает дуть зимний муссон с сильным ветром, который называется сондоль парам. Особенно ненастным и ветреным обычно был 20-й день. С этим днем связана легенда, в которой рассказывается, что много лет назад, еще во времена правления династии Корё, ван плыл на своем корабле на о-в Канхва. Увидев, что его корабль приближается к опасному, узкому проливу, ван заподозрил рулевого, имя которого было Сондоль, в заговоре против него и велел немедленно отрубить ему голову. Будучи убежден, что именно эта мера спасла ему жизнь, ван назвал пролив Сондоль мок, что значит «шея Сондоля». С тех пор мстительный Сондоль каждый год в этот день поднимает штормовой ветер, а жители о-ва Канхва боятся выходить в море на своих судах [Ha Tae Hung, 1972, с. 52].

В 10-м месяце, после снятия урожая, хозяйка в каждом доме совершала обряд благодарения перед «рисом в маленьких священных горшках»: зерна старого риса заменяла рисом нового урожая. А хозяин дома предлагал первый колос спелого риса духам предков.

В осенних церемониях снятия урожая важная роль принадлежала игровым моментам. Группы молодых людей в масках обходили дома, поздравляли с хорошим урожаем и желали обильного урожая на будущий год, исполняли песни и танцы. С той же целью — обеспечить богатый урожай в будущем году — устраивались в деревнях игры или бои с камнями и факелами.

Кульминационный месяц зимы — 11-й месяц. День зимнего солнцестояния (Тонъджиналь) праздновали повсеместно, потому что с этого дня начинали увеличиваться дни, что, по учению натурфилософии, являлось следствием начинающегося преобладания в природе мужской силы [ян (кор. — янь) — свет, солнце, день] над женской [инь (кор. — ым) — тьма, луна, ночь]. В древние времена в этот день также праздновался Новый год [Дмитревский, 1884, с. 69].

Во всех домах женщины готовили особое кушанье — суп из красных бобов (пхатхджук). Блюдо приносили в дар предкам в конфуцианских святилищах, а затем подавали к столу как праздничное угощение. Этот суп был любимым блюдом корейцев. К нему добавляли немного клейкого риса и яйца, которые придавали еще более приятный вкус. Каждый должен был съесть столько ложек супа, сколько ему лет [Ha Tae Hung, 1972, с. 55].

По личным наблюдениям Н.И. Конрада (1914–1915 гг.), в некоторых домах рано утром, в 5–6 часов, хозяин или хозяйка выходили к воротам и брызгали на них супом или выливали ложку этого кушанья на землю, приговаривая: «Боги счастья, придите, а ты, зима, съешь это и уходи подальше вместе со злыми духами» [Конрад, 1914–1915, л. 40]. Иногда женщины, перед тем, как есть суп из красных бобов, обводили вокруг блюда ножом и призывали духов, после чего втыкали нож в кашу и некоторое время молились. В некоторых местностях вспоминали также и об умерших, которые не имели потомков и якобы превратились в злых духов. Для них на улицу бросали горячий пепел. Делали это, по словам корейцев, с той целью, чтобы злые духи могли погреться и не вздумали войти в дом, чем принесли бы несчастье [Описание Кореи, 1900, ч. 1, с. 407].

В это же время отмечались праздники, установленные для чествования памяти воинов, павших на поле брани при защите отечества, в особенности во время Имджинской войны в конце XVI в.

В 12-м месяце, самом холодном периоде года, совершались обряды «призыва весны», связанные с подготовкой к встрече Нового года, а также с заботой о здоровье членов семьи в будущем.

Важное место среди различных ритуалов, связанных со «встречей» весны и подготовкой к Новому году, имело приготовление праздничных блюд. В каждом доме готовились к празднику, отовсюду был слышен стук деревянных крупорушек, в которых рушили крупу специально для праздничных рисовых лепешек. Этот процесс сопровождался бодрой ритмичной Песней о крупорушке (Бана тхарён), в которой воспевались восходящая новая луна, встреча с любимым и красоты весны. В одном из наиболее популярных вариантов этой песни звучат мотивы величания, «призыва весны»:

Согласно легенде, песня о крупорушке была создана еще в период Трех государств, в Силла; она исполнялась под аккомпанемент струнного инструмента комунго и сопровождалась всеобщей пляской.

Мотивы «призыва весны» известны в земледельческих обрядах и других народов [Пропп, 1963, с. 32]. Они имели магическое значение; с помощью заклинаний, обрядов земледелец пытался воздействовать на природу, вызвать возвращение весны, особенно желанной в период зимней стужи.

Ритуальным, специально приготовленным блюдам также приписывалось магическое свойство воздействовать на природу или способствовать здоровью людей. Ритуальная трапеза представлялась не только как акт вкушения пищи, но и как приобщение к тем силам и свойствам, которыми наделяли съеденные продукты.

Мясо животных и птиц, убитых в 3-й «день овцы» 12-го месяца, считали особенно полезным для здоровья. Целительные свойства приписывались мясу воробья. Блюдо из жареных воробьев давали детям, так как, по поверью, оно предотвращало заболевание оспой. Полагали, что если съесть жареного воробья, то будешь сыт в последующие дни. В этот период в городах и деревнях молодежь и старики расставляли на воробьев силки.

В последний день старого года, в День веселья, рано утром, начинали грызть орехи, есть каштаны, а в сельских районах — поджаренные бобы, чтобы зубы были крепкими, и чтобы избежать кожных заболеваний — нарывов, прыщей и т. п. За завтраком и взрослые и дети выпивали «лекарственную водку» и «напиток острого слуха» — якчу, для того чтобы в течение года сохранить остроту слуха или, по другому объяснению, чтобы весь год слышать только хорошие вести.

Повсеместно специально готовила кашу из соевых или красных бобов, проса, кукурузы и риса, смешанных вместе, ели со съедобными водорослями или листьями овощей. Некоторые кормили этой кашей и рыбу в реках. Соблюдали этот обычай как пожелание, чтобы наступающий год был богатым и урожайным [Ha Tae Hung, 1972. с. 14].

Последние дни старого года была насыщены различными обрядами. По традиции считалось весьма важным к концу года завершить все дела, уладить денежные расчеты, поэтому каждая семья спешила уплатить свои долги. Долг можно было отдать и в последний день года.

В семьях среднего сословия, придерживавшихся конфуцианского учения, их члены посещали храмы, где отвешивали в знак уважения низкий поклон духам своих родных. Такой обряд назывался «прощание со старым годом». В этот день все — и богатые и бедные — освещали свои комнаты бумажными фонариками.

По всей Корее при закате солнца последнего дня года у домов разжигали небольшие костры и сжигали волосы и срезанные ногти, которые не выбрасывали, а тщательно собирали в мешочки и сохраняли их в течение всего года, с тем чтобы они не могли попасть в руки злого человека, который, как верили, мог через них навести порчу. Кроме того, существовало поверье, что едкий, неприятный дым, образуемый при сжигании волос, предохраняет от инфекционных заболеваний и отпугивает злых духов [Мураяма Томоёми, 1929, с. 269].

Последняя ночь старого года проходила в играх и развлечениях. Во дворце вана устраивались театрализованные представления «Танец Чхоёна».

В эту ночь никто не ложился спать. Существовало поверье, что если кто-то заснет, то, проснувшись, обнаружит, что его брови побелели, поэтому все старались провести ночь с открытыми глазами. Но если все-таки кто-нибудь засыпал, то один из присутствующих посыпал мукой брови уснувшего, а затем под общий смех будил его.

По улицам всю ночь ходили продавцы счастливых предметов — черпачков, совков и граблей, символизирующих обилие зерна и соломы. На следующее утро женщины вывешивали эти предметы на дверях и стенах домов. С той же целью — пожелания хорошего урожая — в сельских домах под Новый год устанавливали во дворе или в кухне шесты с рисовыми снопами.

Праздник Нового года

В различные периоды истории Кореи календарные даты праздников менялись. Так, праздник Нового года отмечался в 10-м месяце, затем в 11-м, в День зимнего солнцестояния [Дмитревский, 1884, с. 69], и, наконец, в 1-м лунном месяце. Корейские источники позволяют установить, что начало празднования Нового года в 1-м месяце относится к середине VII в. В летописи «Самгук саги» имеются свидетельства о том, что весной, в 1-й день 1-го месяца 651 г., в столице Силла, в ванском дворце, в зале Човон, ван принимал от чиновников новогодние поздравления, и с этого времени установился обычай поздравления с Новым годом [Ким Бусик, 1959, с. 156].

Празднование Нового года долго оставалось официальным праздником ванского двора и янбан. Официальные новогодние обряды и ритуалы были детально разработаны и регламентированы в соответствии с конфуцианской идеологией по китайскому образцу.

Во второй половине XIX в., как свидетельствуют многочисленные путешественники и миссионеры, встреча новогоднего праздника в первый весенний месяц имела широкое распространение, и Новый год стал всенародным национальным праздником. Новый год отмечался в 1-м месяце лунного календаря и приходился на середину между зимним солнцестоянием и весенним равноденствием.

В конце XIX в. Новый год стал самым важным праздником. Его торжественно отмечали повсеместно во всех слоях общества. Этот праздник состоял из сложного комплекса обрядов, ритуалов, обычаев, отражавших как хозяйственно-трудовую практику народа, так и его синкретические религиозные представления.

Новогодний праздник приходился на период, когда обозначались первые признаки пробуждения природы. После холодной зимы приближение весны встречали как праздник возрождения природы и новой жизни. Начиналась подготовка к новому годовому сельскохозяйственному циклу; с ней были связаны надежды на благоприятную погоду и обильный урожай. Это естественное желание благополучия и счастья в течение сотен поколений облекалось в строгую обязательную обрядность, принимавшую нередко магико-религиозный характер. Согласно бытовавшим народным верованиям, благополучие и счастье человека зависели от сверхъестественных сил — сил природы и фантастических существ.

Поэтому значительное место занимали обряды, направленные на умилостивление враждебных нечистых духов и ограждение людей от их пагубного влияния, для чего необходимо было заручиться поддержкой и помощью тайных сил природы и духов предков.

Новогодний праздник был одним из самых продолжительных — он длился 15–20 дней. Занятия в присутственных местах прекращались за несколько дней до Нового года и возобновлялись не ранее 8-го дня 1-го месяца. В 1895 г. число отпускных дней было уменьшено до четырех (канун Нового года и три первых дня 1-го месяца). Все стремились провести праздник в кругу своей семьи.

Значительная часть новогодних ритуалов выполняла важную социальную роль в жизни семьи и государства. Вечером, накануне Нового года, корейцы обменивались одним поклоном — последним приветствием в году. Утром же, в самый первый день Нового года, всякий кореец глубоким поклоном приветствовал своих родителей, всех родственников, всех старше себя и всех приятелей и знакомых. Это первое приветствие по случаю Нового года считалось важным во взаимоотношениях корейцев, и не соблюсти этого обычая значило поссориться с родственниками и знакомыми [Описание Кореи, 1900, ч. 1, с. 406].

Важная часть праздника состояла в совершении жертвоприношений перед поминальными табличками родителей и предков. Каждый совершал эти жертвоприношения соответственно своему положению и состоянию. Во всех домах с большой тщательностью накрывали праздничный стол с традиционными и обязательными новогодними блюдами, которым нередко приписывались магические свойства.

В честь предков накрывали специальный стол, где блюда расставляли в строго определенном порядке: рыбные блюда — с восточной стороны, мясные — с западной, фрукты, рисовые блюда и супы — посередине стола, а другие блюда ставили на оставшиеся свободные места. В состоятельных и знатных семьях церемония жертвоприношения обычно проводилась в семейных алтарях или кумирнях. В крестьянских семьях, которые не имели собственных храмов, этот ритуал проводили перед поминальными табличками, расставляемыми в одной из жилых комнат. За стол садились по старшинству. Глава семьи был распорядителем обряда. Он наливал в чаши вино и затем к мясным и овощным блюдам клал палочки, а к супу — ложки. После этого все присутствующие трижды отвешивали поклоны. После этой церемонии жертвенный стол убирали и принимались за общую трапезу.

Если кладбище родителей находись вблизи дома, то дети отправлялись на могилу для повторного совершения жертвоприношений и молений. По окончании церемоний, посвященных памяти предков, начинались взаимные посещения и разного рода увеселения. Визиты было принято делать родственникам и близким знакомым; при этом существовал обычай обмениваться подарками; знакомым и приятелям посылали в подарок сласти, детям — сласти и игрушки, а бедным родственникам — деньги, материю на платье и т. д.

После воздания почестей родителям и предкам молодежь отправлялась в гости к старшим родственникам и друзьям, живущим нередко за много километров. Дети обходили дома и кланялись взрослым мужчинам. Глава семьи давал им каштаны, фрукты, мелкие монеты [Дмитревский, 1884, с. 168]. Молодые девушки в гости не ходили, как и лица, находящиеся в трауре. Старшие члены семьи оставались дома и принимали гостей, обмениваясь с ними низкими поклонами с касанием пола — сэбэ, а затем угощали их праздничными блюдами, среди которых был непременный новогодний суп (тток), состоявший из кусочков отбитого риса, фазаньего мяса, цыпленка и орехов.

Во время приема гостей каждый из присутствующих занимал определенное место; так, если хозяин и гость были чиновниками одной степени, то гость садился лицом на восток, а хозяин — на запад. Когда собиралось много гостей, то почетнейшие садились, обращаясь лицом на юг, первым местом считалось ближайшее от хозяина, сидящего на восточной стороне. Простолюдины садились при этом лицом на север [Osgood, 1961, с. 121]. Женщины собирались отдельно в своих комнатах.

После угощения гости разбивались на группы, играли в шашки, в корейскую национальную игру ют, сочиняли стихи. Их писали на длинных листах бумаги и наклеивали на дверях и стропилах домов. Стихи были благопожелательные (см., например, [Конрад, 1914–1915, л. 35]).

В качестве благопожеланий и для предотвращения несчастий к дверям официальных учреждений прикрепляли изображения стражей — «двух полководцев», а простой народ — изображения курицы или тигра. Считалось, что эти изображения, наклеенные на стену дома или на ворота, смогут весь год предотвращать несчастья. Необходимо отметить, что изображение курицы — более древний оберег по сравнению с тигром. В одном из новогодних пожеланий-заклинаний говорилось: «Блага в новом году приходят вместе с кудахтаньем курицы, все невзгоды вместе с лаем собаки остаются в старом году» [Тонгук сесиги, 1958, с. 20].

Если в семье были 10-11-летние дети — в так называемом возрасте трех бедствий, то в качестве оберега к дверям прикрепляли изображения на бумаге трехглавого сокола. Такие новогодние картины печатали при ванском дворе, а затем продавали. В народе верили, что они являются действенным средством против несчастий в новом году. Новогодняя символика благопожеланий долголетия, счастья, процветания была многообразной — это могли быть изображения черепахи, аиста, бамбука, солнца, гор, сосны, пятнистых оленей. Многие из этих компонентов встречались и в народном и в профессиональном искусстве.

Новогодний праздник длился всю первую половину 1-го лунного месяца: начинался с появлением серпа новой луны и заканчивался в полнолуние 14-15-го дня. Особенно насыщенными были его первый день и последний.

В новогоднем празднике корейцев, как и многих народов, большую роль играла магия 1-го дня. Первый день новогоднего праздника отмечали особенно торжественно и весело, так как считали, что, каким будет первый день, таким будет и весь год. У корейцев существовало поверье: «Чем веселее встретим Новый год, тем богаче будет новый урожай». Поэтому в этот день устраивали народные гулянья, массовые игры, спортивные соревнования.

В новогодней обрядности наблюдались элементы шутки, игры. На о-ве Ыйчжу юноши и девушки устраивали соревнования в поедании сладостей. Существовал также обычай на рассвете есть сырые каштаны, плоды гинкго, грызть грецкие орехи и неочищенный кедровые орехи, повторяя при этом пожелания: «Весь год, все двенадцать месяцев, прожить без забот и не знать никаких болезней!» Полагали, что разгрызание орехов укрепляет зубы и предотвращает зубные болезни. Бытовала новогодняя шутка — «продажа тепла». Старались как можно раньше встать и окликнуть кого-нибудь. Если тот отзывался, то сразу же кричали: «Купи мое тепло!» Считалось, что если таким образом продать тепло, то не получишь теплового удара. Поэтому в утро 14-15-го дня на зов никто не откликался.

Крестьяне, под звук барабанов и бронзовых тарелок исполняя веселую песню, обходили дома и желали хозяевам счастья в новом году. В каждом доме их угощали.

В новогодние торжества дома обходили и служители культов: монахи, шаманки и шаманы, гадатели. Буддийские монахи покидали монастыри и совершали обход окрестных сел. Они ходили от двери к двери и под бой барабана, нараспев произносили молитву «Намуамиттабу», раздавая при этом лепешки, изготовленные в монастыре. Хозяева дома в обмен на лепешку давали им две лепешки, рис или деньги. Считалось, что если ребенок съест полученную от монаха лепешку, то не заболеет оспой. Монахи совершали также жертвоприношения духам пяти частей света, для чего заходили в дома где произносили также новогодние приветствия и молитвы. За это им выносили немного риса, и монахи уверяли, что людям, пожертвовавшим его, будет весь год сопутствовать счастье. Иногда монахи останавливались на улице и под бой барабана читали молитвы, а люди бросали им монетки. Шаманки-муданъ и шаманы-пансу ходили по домам, за небольшую плату гадали о предстоящей судьбе их обитателей, совершали очистительные обряды и моления о благополучии членов семьи.

Встреча первого полнолуния в новом году, которое приходилось на середину месяца, сопровождалась яркими обрядами. В сумерках, когда серебряное свечение на восточном небе означало начало полнолуния, большие группы людей поднимались на вершины гор, чтобы встретить луну, а когда она всходила, то все простирались на земле перед ее лучезарным ликом. Это традиционное почитание луны имеет давние корни и связано с древними играми под луной. В некоторых районах страны во время восхода луны зажигали костры и факелы. Девушки, крепко взявшись за руки, повторяли молитвы. Считалось так: кто первым увидит луну — будет счастливым: если ее увидит крестьянин, то в этом году у него уродится богатый урожай, если ученый — то он благополучно сдаст высшие гражданские экзамены, а в будущем получит высокую должность. Бесплодная женщина будет иметь ребенка, холостяк выберет себе невесту, прекрасную, как луна. Существовали народные приметы: по виду луны пытались предсказать, какой будет год. Если луна белая, это означало, что будет обильный дождь, если красная — дождя не будет, если яркая — хороший урожай, если же тусклая — будет недород.

В 14-15-й день 1-го месяца во многих местах совершали обряд «хождения по мостам». Например, в Сеуле в эту ночь с восходом луны жители отправлялись гулять по многочисленным мостам города. Огромные толпы взрослых и детей в белых и разноцветных одеяниях проходили по мостам, отражаясь в зеркальной глади воды. Гулянье и веселье продолжались всю ночь; на мостах столицы располагались торговцы разными мелкими вещами и сластями, комедианты, фокусники и др. Существовало поверье, что тот, кто перейдет в эту ночь семь мостов, избавится на весь год от несчастий. Слова «мост» и «нога» в корейском языке звучат одинаково — тари. Вероятно, поэтому родилось поверье, что тот, кто будет совершать прогулку по мостам в первое полнолуние, будет иметь крепкие ноги и никогда не сотрет их. Для этого каждый должен был перейти мост столько раз, сколько ему исполнилось лет.

С полнолунием 1-го месяца было связано много развлечений и игр, которые в прошлом имели магическое значение. Одной из них была игра в перетягивание каната (чультариги). В ней иногда участвовало несколько сотен человек [Пак Сихён, 1964, с. 122–132].

В 14-й день, после полудня до позднего вечера, в Сеуле отмечали Праздник дракона (Ёнгун-маги). Бесчисленное множество джонок поднималось вверх по реке, где был расположен алтарь дракона. В лодках находились старые женщины и матери с детьми. Для Духа дракона в реку бросали различные предметы, сжигали бумагу. В некоторых районах по реке пускали маленькие лодочки. Чтобы вымолить хорошую и долгую жизнь детям, шаманки у алтаря дракона сжигали бумагу и навешивали длинные белые нити и длинные полосы белой ткани, которые назывались «нитями жизни» и «мостом судьбы». Длинными нитями и полосами ткани были увешаны все алтари. Иногда алтарь дракона устраивали в доме, и здесь совершали подношения.

В это же время поклонялись духам скал и камней, прося у них покровительства детям.

В Южной и Центральной Корее совершали обряды защиты дома, для чего приглашали шаманку. Она гадала о предстоящем годе. Так, в провинции Северная Чхунчхон шаманки делали пугала из травы, ставили их вдоль дороги и ночью поджигали. В зависимости от направления падения пугал определяли, каким будет год.

В ночь на 14-й день с помощью 12 фасолин, вложенных в стебли гаоляна и брошенных в колодец, гадали о выпадании осадков в течение всего года. Стебли вытаскивали из воды и смотрели, какая по счету из 12 фасолин больше других набухла. Считалось, что в том месяце и будет больше осадков. Для определения судьбы в каждом месяце наступившего года сжигали 12 грецких орехов, нанизанных на иглу.

Особенный интерес представляют продуцирующие обряды, выражавшие пожелание урожайного года. В новогодних празднествах значительное место занимали магические обряды, целью которых было увеличение плодородия почвы и получение обильного урожая. В некоторых районах существовал обычай изготавливать деревянную фигурку быка намусо. Как указывается в «Тонгук сесиги», все, от чиновников до простолюдинов, выставляли такие фигурки у дороги. Автор «Тонгук сесиги» полагал, что этот обычай восходит, вероятно, к древним временам, когда фигурки быка изготовлялись из земли и назывались хыльксо [Тонгук сесиги, 1958, с. 26, 27].

В ночь на 2-й день, по обычаю, прятали всю обувь в доме, так как полагали, что ночью появляется злой дух. Спрятав обувь, рано гасили свет и ложились спать. Перед воротами натягивали соломенный жгут, а на дверь вывешивали мелкое сито, чтобы задержать ночного посетителя. Предполагалось, что дух заинтересуется ситом и начнет считать на нем многочисленные дырочки, а тем временем наступит рассвет, пропоют петухи, и дух исчезнет.

С первыми днями нового года также были связаны различные приметы. Так, в 1-й день мыши в деревнях устраивали «игры мышиного огня». Крестьяне разводили в поле костры и сжигали на межах сухие травы, дабы удобрить землю для предстоящих весенних работ. Существовало поверье: если вечером этого дня начать стучать в ступку, мышей будет мало, и они не нанесут большого урона поспевающим хлебам. Кроме того, огню придавалось и магическое значение-способность воздействовать на плодородие почвы, растений и скота. Для уничтожения мышей в доме совершали символический обряд — поджаривали соевые бобы [Ha Tae Hung, 1972, с. 6–7]. В старые времена во дворце вана придворные зажигали пучки соломы и тащили их по земле, крича при этом: «Сгорите все мыши!» Ван сжигал зерна пяти злаков, пепел прятал в мешочки и раздавал их своим приближенным с пожеланием богатого урожая и ниспослания дождя. В этот день простой народ жарил соевые бобы и произносил заклинания: «Жарьтесь, крысиные носы! Жарьтесь, крысиные носы!»

В 1-й день тигра крестьяне остерегались контактов — не ходили в гости, не принимали гостей. Особенно это относилось к женщинам, которые не выходили из дома. Предполагалось, что если кто-нибудь выйдет из дома, то или он сам, или его родственники будут съедены тигром.

В 1-й день зайца все работы по дому, включая приготовление пищи, топку очага, выполняли не женщины, а мужчины. Верили: если женщина выйдет первой из дома, то ее судьба будет несчастной и беды будут посещать дом целый год. В этот день не принято было дарить подарки, сделанные из дерева, к руке или поясу привязывали скрученную «нить жизни», чтобы она принесла счастье и долгую жизнь. С ней не расставались, она всегда находилась при владельце.

В 1-й день змеи не расчесывали не стригли волосы, так как существовала примета, что, если кто-то пренебрежет этим правилом, в дом заползет змея, с которой у корейцев были связаны различные представления как о переродившемся драконе. В древности змея почиталась как один из главных духов-покровителей шаманов. Змей, заползших в дом, не убивали, им поклонялись и приносили пищу. Когда же змею по разным обстоятельствам приходилось убивать, то после этого ее сжигали.

В 1-й день дракона жены и дочери крестьян соревновались, кто проснется раньше и зачерпнет из колодца воды. Они верили, что ночью в колодце дракон откладывал яйца. Если женщина окажется счастливой и выловит из колодца яйцо, а затем приготовит его с рисом, то для всей семьи весь год будет много еды. Женщина, прибежавшая первой, бросала в колодец пучок рисовой соломы, давая таким образом знать своим подругам, что чудесная вода уже взята. Этот обычай был наиболее распространен в провинции Чунчхон.

16-й день 1-го месяца считался наиболее опасным, так как особенно «возрастала» активность злых сил и демонов, поэтому в этот день избегали вы ходить из дома. В первые новогодние дни на женщин ложились основные заботы о здоровье и счастье детей. Естественное желание каждой женщины видеть своих детей крепкими и здоровыми нередко приводило к исполнению старинных обрядов, направленных на «очищение от бедствий» или «очищение от злых духов». С этой целью мальчики и девочки под руководством своих матерей или бабушек изготовляли особые деревянные сосуды в форме тыквы горлянки и, перевязав их нитью, выбрасывали в полночь на улицу. Из бумаги ни вырезали изображение ноги, надписывали на ней свои имя, фамилию и год рождения, а затем защемляли эти листики в палочки из кустарника хаги и втыкали их в крышу. Иногда вырезали из бумаги месяц и луну или рисовали на бумаге человеческую фигуру; подписав свое имя и фамилию, они завертывали в бумагу монету и немного вареного риса и выбрасывали все это на перекресток дорог или в реку.

В какой-нибудь день после 15-го покупали живую черепаху, наклеивали ей на спину лист бумаги с обозначением своего имени, фамилии, года рождения и, завернув черепаху в свое платье, ночью бросали в реку со словами: «Вот я спасаю твою жизнь, помни меня и позаботься о продлении моей жизни».

Как уже говорилось, самым опасным детским возрастом считалось 10-летие для мальчиков и 11-летие для девочек. Полагали, что детей в этом возрасте нужно особенно беречь от будущих несчастий. Для этого делали соломенное изображение человека, набивали его мелкими деньгами и бросали за ворота. Прибегали дети и потрошили изображение. Полагали, что вместе с ним уйдут все беды, предначертанные судьбой человеку.

Дни новогодних праздников были заполнены многочисленными развлечениями (подробнее см. [Календарные обычаи, 1985, с. 111–116]).

После торжеств первого полнолуния года жизнь постепенно входила в обычное русло, и крестьяне начинали готовиться к весенним работам.