Календарные обычаи и обряды народов Восточной Азии

В традиционной культуре японского народа значительное место всегда занимали календарные обычаи и обряды. Это были обряды, отмечающие изменение природного цикла, переход от одного времени года к другому. И прежде всего, это были обычаи и обряды, связанные с земледельческим трудом.

Календарные обычаи и обряды в традиционной культуре японцев

Многие из календарных обычаев и обрядов возникли еще в глубокой древности, когда от получения хорошего урожая зависело не только благополучие, но и само существование людей. Различные ритуалы и церемонии, имевшие целью обеспечение богатого урожая, были важнейшей частью древней религии японцев, породив весенние и осенние коллективные сельские праздники в честь Бога-покровителя деревни (Тиндзю).

На основе этих раннеземледельческих культов сложилась позднее национальная религия японцев — синто. Как и многие другие религии, синто укоренился в жизни народа, вобрав в себя все богатство праздников и обрядов трудового календаря. Большое число японских календарных обычаев и обрядов берет свое начало в синтоизме. Возможно, это связано с тем, что «отношение японской религии к миру как к конечной реальности содержит зерно двух различных направлений веры и поклонения: одно обращено к природе как загадочному источнику всей жизни и щедрому дарителю изобилия; другое — к сонму предков, присутствие которых продолжает ощущаться в этом материальном мире» [Мараини, 1980, с. 14]. Видимо, поэтому многие японские календарные праздники проводились главным образом на базе синтоистских храмов-святилищ. Иэнага Сабуро рассматривает, например, сложившуюся еще в первобытном обществе систему земледельческих обрядов и празднеств именно как национальную религию [Иэнага Сабуро, 1972, с. 34].

Проникший в VI в. в Японию буддизм с его способностью к быстрой адаптации и трансформации дополнил местные культы рядом этических понятий, которые в них отсутствовали. На основе этого и возник синто-буддийский синкретизм (подробнее см. [Светлов, 1985, с. 40–47]). Материальным воплощением подобного явления было создание синто-буддийских храмов, например, храмов бога Хатимана. Хатиман был первым синтоистским богом, который изображался в обличье буддийского монаха. В свою очередь, бодхисаттвы изображались в синтоистских одеяниях, и их иконография значительно отличалась от традиционно буддийской. В синтоистских святилищах, например, в храме Уцукусима (префектура Хиросима, XI в.), поклонялись одной из самых популярных бодхисаттв — одиннадцатиликой Каннон, Богине милосердия (санскр. Авалокитешвара) [Noma Seiroku, 1964, т. 1, с. 121, 127, 158].

Синкретизм этих двух религий весьма наглядно проявился в календарных обычаях и обрядах японцев. Из года в год в Японии отмечались весенние и осенние синтоистские праздники, в основе которых лежат важные этапы сельскохозяйственной деятельности. Но и такие, казалось бы, чисто буддийские ритуальные церемонии, как проводившиеся во время Дней весеннего и осеннего равноденствия (Хиган) или Дней поминовения усопших (О-Бон), впитали в себя элементы синтоизма. Иэнага Сабуро отмечает, что «церемония праздника О-Бон, когда, как считается, души предков выходят из могил и возвращаются домой, совершенно не поддается объяснению с точки зрения догматов буддизма, отрицающего бессмертие души. Это явно обряд национальной религии, облаченный в буддийские одежды» [Иэнага Сабуро, 1972, с. 39].

Японские календарные обряды и обычаи — это главным образом праздники древнего сельскохозяйственного календаря. Они отразили все многообразие трудовой деятельности японцев, связанной с освоением окружающей среды и земледелием, фенологические и экологические познания людей. Иными словами, это совокупность сведений и периодически сменяющих друг друга природных явлениях, их влиянии на вегетацию земледельческих культур, урожай, а, следовательно, и на жизнь человека. Почти все древние японские праздники связаны с сельским хозяйством, в частности с производством риса. Они приходятся на времена, когда крестьяне обрабатывали землю, высаживали рассаду, собирали урожай. Трудовые процессы сопровождались обычаями молиться богам или благодарить их [Yanagida, 1957, с. 268].

Поводом для возникновения ряда обрядов нередко служило желание избавиться от стихийных бедствий — наводнений, засух; изгнать птиц и насекомых с полей; избавить людей от болезней с помощью магического предмета (сжигание или бросание в реку фигурок с изображением человека, на которые должны были «перейти» болезни), а также «общение с предками».

Итак, в основе календарных обычаев и обрядов японцев можно выделить три главных компонента — земледельческие работы, поклонение обожествленным силам природы и культ предков. Все эти обряды нацелены на получение богатого урожая. С возникновением новых видов производства (например, шелководства), изменением технологии сельскохозяйственного производства появлялись и новые обряды.

Для японцев календарная обрядность имела тем большее значение, что климатические условия страны очень разнообразны и смена времен года чрезвычайно контрастна. В быту, в психологии, в эстетике и даже этике японцев четыре сезона года отражены во множестве аспектов. Японские острова вытянулись с севера на юг узкой цепочкой на 3,4 тыс. км. Отсюда — удивительное разнообразие природных и климатических условий в стране, ярко выраженное изменение температуры, ветров, осадков в зависимости от места и времени года. Для Японии характерна контрастная смена времен года. В стране каждый сезон и каждый месяц имеют свою особенность, которая воспета в антологии древнеяпонской поэзии VIII в. «Собрание мириад листьев» («Манъёсю»);

Японцы издревле восхищались сменой времен года, видя в ней неповторимое очарование. «Мое единственное желание в жизни — видеть красоту меняющихся сезонов», — писал автор известной «Повести четырех времен года» («Сики-моногатари») поэт Камо-но Тёмэй (1155–1216).

Эту же мысль в наши дни подчеркивает Ф. Мараини: «Связь между человеком и природой Японии проявляется в пристальном, ритуальном, часто одержимом интересе к времени года. Каждое из них воспевалось и нередко до сих пор воспевается в литературе и искусстве, и у каждого есть свои особые атрибуты цветов, животных, растений, явлений природы и человеческих настроений» [Мараини, 1980, с. 54].

Своеобразным проявлением древних календарных сельскохозяйственных обрядов и обычаев стала традиция японцев любоваться природой, ее характерными признаками в каждое данное время года: цветами, луной, снегом, деревьями. Любование у древних японцев — это восприятие мира, природы, всей сущности бытия через восприятие красоты [Виноградова, Николаева, 1979, с. 259–260]. Это не просто любование, а созерцание и сопереживание. Под влиянием буддийских догм о бренности и иллюзорности мира любование, восприятие красоты было связано с представлением о быстротечности всего сущего. На такой основе возникло и понятие древней японской эстетики моно-но-аварэ — «грустное очарование вещей», что в наибольшей степени присуще обрядности, связанной с любованием природой. Японцы всегда приходили в храмы не только для соблюдения религиозных обрядов, но и для ощущения изменяющихся настроений природы, «что было простым народным обычаем» [Noma Seiroku, 1964, т. 1, с. 124].

Календарная обрядность нашла свое отражение в поэзии, которой в эпоху средневековья, когда создавались наиболее прославленные антологии японской поэзии типа «Манъёсю», тоже была присуща сезонность. Это была так называемая календарная поэзия. В поэзии существовали даже специфические «сезонные» слова, точно передающие колорит определенного времени года. И даже в то время, когда стала отживать традиционная канонизация тематики поэтических сборников, по словам Н.И. Конрада, «единственным отзвуком былой стандартизации осталось требование, чтобы в „хокку“ (трехстишие. — Авт.) был выражен „сезон“, то есть какой-либо конкретной деталью указано время года» [Конрад, 1954, с. 8]. Весной, например, это сакура, а осенью — алые листы клена. Японский ученый Хага Хидэо особо подчеркивает, что именно резко различимые в стране четыре времени года вызвали к жизни этот вид поэзии, и, таким образом, прослеживает неразрывную, органическую связь между календарными обычаями и обрядами и календарной поэзией японцев.

По-японски календарный праздник обозначается термином мацури. Это слово означает также «почитание», «поклонение», «служба», «культ», так как в древности им называли все действа, связанные с умиротворением богов (подношение даров, в том числе съедобных, танцы, музыка, исполняемые в их честь, и т. п.). Первоначально мацури был связан лишь с синтоистским культом. А с VII в., по мере взаимопроникновения синтоизма и буддизма, слово мацури получило более широкое применение: его стали употреблять по отношению ко всякого рода праздникам, не только религиозным.

У древних японцев мацури был строгим религиозным обрядом. Его трансформация в определенного рода празднество произошла в конце XVI в., тогда мацури стали выходить за рамки храмов, на городские улицы, превратившись, по мнению Янагида Кунио, из мацури в сайрэй [Янагида Кунио, 1982, с. 33, 53]. Сайрэй, так же, как и мацури, на русский язык переводится словами «празднество», «религиозная церемония». Но японский ученый вкладывает в слово сайрэй несколько другое содержание, трактуя его просто как праздник или развлечение в отличие от мацури, в котором он в большей степени усматривает религиозный аспект с сохранением богатой обрядности. Превращение мацури в сайрэй Янагида Кунио расценивает как важнейшую перемену в японских календарных праздниках. Он связывает ее с тем, что с развитием городской культуры в мацури стало принимать участие большее число зрителей, не всегда разделявших религиозные чувства устроителей. Для них мацури стал просто красочным зрелищем.

С выходом праздников за стены храмов появились и обычаи устройства торжественных уличных шествий-процессий со священными паланкинами, платформами-колесницами, танцами и песнями. Эта парадная сторона праздников в XVIII–XIX вв. постепенно становилась преобладающей. Особенно бурно этот процесс стал ощущаться с начала XX в., когда, по словам японского этнографа Макита Сигэру, произошла еще одна «большая перемена» в японской праздничной обрядности. По его мнению, не только среди зрителей, но и среди устроителей и участников мацури стало постепенно расти число неверующих, для которых мацури — просто забава, игра (асоби) [Нихон-но мацури, 1982 (II), с. 108].

Домашние и деревенские общинные обряды и праздники, такие, как празднование Нового года, высадки рисовой рассады и т. д., служили как психологической потребности умилостивления духов, создания надежд на благополучный год, хороший урожай, так и социальной потребности сплочения, эмоционального единения соответствующей ячейки общества: малой семьи, большой семьи, патронимии, сельской соседской общины. Эти функции сходили на нет с постепенной утратой социальной значимости соответствующих ячеек, таких, как сельская община или патронимия. Однако семейное, родственное и даже соседско-квартальное значение некоторые из обрядов и праздников сохранили и в XX в. В наибольшей степени такое значение, связанное, прежде всего, с семейно-родственными узами, не зависящими ни от социального слоя, ни от профессиональной ориентации, сохранилось за двумя праздничными комплексами: зимним — Новым годом и летним — О-Бон.

Городские праздники, вышедшие на улицы в позднее средневековье, также выполняли свою определенную социальную функцию.

Традиционный праздник состоял, как правило, из трех основных компонентов: так называемого приветствия божества, общения с ним и его проводов. Эта троичная структура очень характерна для японских воззрений на божественные силы. Они представляются обычно разлитыми в природе. Храмы, священные изображения, фетиши не являлись местом постоянного пребывания божества; это лишь место, куда божество может временно снизойти благодаря обрядам его призывания и на время осуществления обрядов поклонения. В XIX — начале XX в. к встрече с божеством готовились заранее. Приводился в порядок храм, подметались улицы, а место, приготовленное для божества, огораживалось священной веревкой симэнава. В храме, на алтаре или на священном месте устанавливались ритуальная пища и другие подношения божеству. Компонентами ритуальной пищи являлись дары моря и гор: рыба, моллюски, водоросли, овощи или фрукты. Она готовилась специальными людьми, с соблюдением определенных церемоний.

Знаком, что к приему божества все готово, служили белые флаги с написанными на них названиями храмов или именами самого божества. Иногда это были просто куски белой бумаги, привязанные к вершине длинного шеста, иногда — ветви сосны и бамбука перед каждым домом или учреждением, как во время новогоднего праздника, или яркое украшение улиц, как во время летнего праздника Танабата. Устроители праздника и его непосредственные участники проходили ритуальное очищение (мидзугори) — омовение в холодной воде. О начале праздника возвещал барабанный бой, который не прекращался на всем протяжении празднества.

Так называемое общение с божеством — это и был сам праздник во всем его многообразии: и многочасовое молчание в темноте, и шумные, безудержные танцы, песни и молитвы, и веселые пирушки. Существовало поверье, что ритуальная трапеза вместе с божеством «повышает» питательность пищи и придает большую силу всем, кто в ней участвует. Неотъемлемым атрибутом такой обрядности было употребление сакэ. Обязательной частью традиционных календарных праздников являлись разнообразные театрализованные представления, музыка, танцы, хороводы, игры, шествия. Музыка и танец сопутствовали религиозным обрядам с древнейших времен, о чем повествуют мифы. Театрализованные представления при храмах ведут свое начало с VII–VIII вв.; их устраивали во время религиозных церемоний [Гришелева, 1977, с. 7–13]. В одних праздниках ключевым моментом являлась ритуальная церемония внутри храма, в других — уличное шествие.

Во время шествий по улицам проносились священные паланкины, по форме напоминающие храм, — микоси. Они были сделаны из цветного картона и бумаги. Их размеры и вес варьировались в зависимости от значимости храма. Считалось, что на время шествий в них переселяется дух божества храма. Микоси украшались моделями ворот синтоистских святилищ — тории, колокольчиками и шелковыми шнурами. Наверху помещалось изображение птицы-феникс (хоо). Паланкины устанавливались на брусьях; их несли мужчины в ритуальной одежде — коротких белых штанах и коротких куртках, иногда просто в набедренных повязках; лбы их были повязаны куском материи, свернутым жгутом, — хатимаки. Хатимаки — это головная повязка, на которую раньше японские воины надевали шлем. Она и имела практическое значение, и носила сакральный характер, означала готовность к переходу от обыденности к священности. Шествие с микоси сопровождалось ударами барабанов — тайко, которые как эхо повторяли топот ног носильщиков, а также криками «Вассёй!» («Раз-два — взяли!») После окончания шествия микоси водворялись в главный храм.

Другим частым атрибутом календарной обрядности являлись процессии платформ-колесниц даси. Их богато украшали резьбой, парчой, цветами, мечами и другими атрибутами, имевшими магическое значение. На них были расставлены куклы, изображавшие либо действительных, либо легендарных героев японской истории, а также и мифологических животных. Иногда основным декором служили ритуальные макеты гор, покрытые растениями и цветами, с которыми японцы связывают возникновение самих даси.

Платформы-колесницы ведут свое происхождение от так называемых симэси-но яма (макеты гор), которые в VII в. ставились в императорском дворце во время обряда, посвященного снятию урожая, — дайдзёэ. Тогда существовал обычай строить временные храмы для совершения обряда подношения богам вновь выращенного риса. Перед каждым таким храмом воздвигались симэси-но яма. Это были небольшие горки, сооруженные из земли, на которых устанавливались молодые деревца сосны или других священных растений. Над ними подвешивались изображения солнца и луны. Симэси-но яма — своеобразный знак для богов (ками), чтобы они знали, куда прийти. В эпоху Хэйан (794-1185) симэси-но яма стали устанавливаться на платформы, и это был первоначальный декор даси. С течением времени в этом декоре начали преобладать элементы, апеллировавшие больше к людям, чем к богам [Mock, 1961, с. 111–112]. От числа даси и богатства их декора зависела пышность и красота любого праздника. Возраст некоторых даси насчитывал сотни лет. Это замечательные произведения различных видов искусств и ремесел: ткачества, крашения, вышивания, работ по металлу, дереву, лаку.

Каждый праздник заканчивался проводами божества. Это могли быть или церемониальный огонь, или ритуальные танцы, или просто уборка храма. В некоторых случаях, когда полагали по отдельным приметам, что божество «не хочет» уходить, его «выпроваживали» обнаженными мечами.

По традиции все участники праздников делились на «активных», которые принимали непосредственное участие в их подготовке и проведении — несли микоси, стояли на колесницах, танцевали, пели, и «пассивных» — зрителей, которые толпами стояли вдоль улиц, ожидая пока пронесут микоси или прокатят колесницу. Но и те, и другие «казались временно ненормальными»: многие из них надевали экстравагантные костюмы, раскрашивали лица или надевали маски, прыгали, изгибались и издавали какие-то звуки. Атмосфера праздника такова, что и зрители, и участники — все одинаково вовлечены в праздничное веселье [Haga Hideo, 1981, с. 87]. В Японии существует даже особое понятие: о-мацури саваги — «праздничный шум». Но это не просто шум, он нес определенную ритуальную нагрузку, то особое «воодушевление», которое нельзя было увидеть в обычные дни.

Японская культура, а также календарные обычаи и обряды в ходе исторического развития восприняли немало элементов из культур соседних народов. На обычаи и обряды средневековых японцев значительное влияние оказала китайская культура. Японская аристократия позаимствовала много китайских обычаев, которые затем вошли и в быт народа. Так, некоторые обычаи и обряды, характерные для таких пришедших из Китая праздников, как Новый год, Праздник мальчиков, Танабата, давно уже стали японскими. Больше тысячелетия действующими лицами многих процессий являлись китайские и корейские персонажи — драконы и львы.

Некоторые японские обычаи включили в себя элементы нескольких культур — японской, корейской, китайской и индийской. Например, в дни празднования Нового года, вечером 2-го дня, под подушку было принято класть бумажную картинку с изображением Семи богов счастья (Ситифукудзин), сидящих в лодке. Эти Семь богов выбраны из пантеона китайских, японских и индийских богов.

Среди атрибутов календарных праздников японцев встречались украшения, заимствованные у других народов. Так, даси украшали не только предметами собственного японского происхождения, но и такими атрибутами, как фламандские гобелены XVI в. (с фигурами древних тевтонских рыцарей и прекрасных дам), китайские и персидские шелка. Это необычайное на первый взгляд явление, видимо, можно объяснить желанием устроителей придать шествиям даси большую пышность и красочность.

Поскольку календарная обрядность всегда несла социальную нагрузку, являясь важной составной частью духовной и культурной жизни общества, японские правители, начиная с раннего средневековья использовали праздники в своих целях, узаконивая те или иные в качестве государственных.

Уже во времена реформ Тайка (Великая реформа, 645 г.) существовали праздничные дни — сэкку, или сэтинити.

Упорядочение календарной обрядности было проведено в своде законов «Тайхорё» («Великое сокровище») в 702–718 гг. В 40-й статье XXX закона данного кодекса предписывалось «всегда устраивать празднование»: в 1-й луне — в 1-й день, 7-й день, 16-й день; в 3-й луне — в 3-й день; в 5-й луне — в 5-й день; в 7-й луне — в 7-й день; в 23-й день 11-й луны — Охонахэнохи [Свод законов «Тайхорё», 1985 (II), с 160].

Это были следующие праздники: 1-й день Нового года (Сёгацу итинити), Праздник лошади (Сёгацу ситинити), Любование новогодними танцами придворных танцовщиц (Сёгацу дзюрокунити), Праздник девочек (Хина мацури), Праздник мальчиков (Танго), Праздник седьмого вечера (Танабата), Праздник пробы риса нового урожая (Охонахэнохи, или Дайдзёби, или Ниинамэсай) [Свод законов «Тайхорё», 1985 (II), с. 208–209].

В период Муромати (1392–1573) к ним были добавлены в качестве праздничных дней 7-й день 1-го месяца — День человека (Дзиндзицу) и 9-й день 9-го месяца — День хризантемы (Теё).

В период Токугава (или Эдо, 1603–1867) в качестве государственных было выбрано только пять праздников, известных под названием Пять праздников (Госэкку). Это были: 7-й день 1-го месяца, 3-й день 3-го месяца, 5-й день 5-го месяца, 7-й день 7-го месяца и 9-й день 9-го месяца.

Правительство Мэйдзи (1868–1911) отменило Госэкку как нерабочие дни и ввело новые, не имеющие отношения к народной традиции. Однако эти Пять праздников пустили слишком глубокие корни в жизни народа, чтобы их можно было ликвидировать правительственным декретом. Янагида Кунио в работе «Японские обряды и обычаи в период Мэйдзи» утверждал, что «отмена старых праздников явно не была эффективной» [Yanagida, 1957, с. 261, 262].

Среди традиционных календарных праздников японцев в конце XIX — середине XX в. можно выделить общенациональные и местные. Примером первых служат Новый год, Праздник мальчиков, Праздник девочек. Местные праздники включали как грандиозные, известные всей стране, так и действительно местные, посвященные какому-то «своему» божеству или событию, о котором знают лишь жители данной деревни или небольшого города.

В отличие от тенденции «подвижности», свойственной праздникам, другие формы общественной жизни народа, связанные с обрядностью, оказались менее подвержены велениям времени. Например, «исконные обычаи, в особенности, связанные с важнейшими факторами человеческой жизни, как-то: рождением нового индивидуума, браком и смертью… пока сохраняют много пережитков старины», — свидетельствовал исследователь японского фольклора и обычаев Н.А. Невский (цит. по [Громковская, Кычанов, 1978, с. 52]).

Большое влияние на судьбы народных праздников оказывала правительственная политика в этой области. Поддержка и субсидии центральных и местных властей на протяжении веков служили залогом процветания или затухания тех или иных праздников. По свидетельству Янагида Кунио, «часто календарные праздники, посвященные местным божествам, были забыты без поддержки государства» [Yanagida, 1957, с. 262].

Источники

Наиболее ранними письменными свидетельствами о календарных обычаях и обрядах японцев являются свод законов «Тайхорё», «Записи о делах древности» («Кодзики») (составлены к 712 г.), «Записи Японии», или «Летописи Японии» («Нихонги», или «Нихон сёки», закончены к 720 г.), естественно-географические описания провинций («Фудоки», VIII–X вв.), «Церемонии годов правления Энги» («Энги сики», 927 г.).

«Тайхорё» — единственное дошедшее до нас собрание основных законов, существовавших в Японии до 702 г. Оно составлено из 30 свитков-разделов. Среди них имеются законы, отдельные статьи которых непосредственно относятся к календарным обычаям и обрядам. Например, ст. 18 «Новогодние поздравления» закона XVIII («Правила этикета») регламентировала поведение чиновников разных рангов в 1-й день Нового года, предписывала проведение соответствующих церемоний. Ст. 19 этого же закона под названием «Праздник рисовых полей» обязывала весной, в день праздника, собирать деревенских стариков и устраивать церемонию угощения их сакэ (инсюрэй). В статье далее указывалось, что это должно морально просвещать людей, учить их уважению к старшим и заботам о престарелых. Рисовое вино и закуски, согласно статье, предоставлялись из казенного фонда [Свод законов «Тайхорё», 1985 (II), с. 42, 171]. В законе XXX «Разные законоположения», в ст. 40, перечислены праздники, которые должны были непременно отмечаться подданными [Свод законов «Тайхорё», 1985 (II), с. 160, 208, 209]. Свод законов «Тайхорё» переведен на русский язык К.А. Поповым.

«Кодзики», по преданию, составлен придворным О-но Ясумаро со слов некоего Хиэда-но Арэ. Этот исторический источник и литературный памятник — многогранное произведение, к которому обращаются исследователи разных сторон жизни японского народа в древности. «Кодзики» состоит из трех книг и охватывает историю страны от «сотворения мира» до 628 г. На русский язык переведены только фрагменты памятника. «Нихонги» состоит из 30 книг и доводит повествование до 697 г. Он составлен по типу китайских летописей на материалах местных документов и корейских хроник, в частности «Основных записей Пэкче» («Пэкче понги»). По сравнению с «Кодзики» «Нихонги» — сочинение более светское. Оно послужило образцом для последующих летописей. В этих древнейших памятниках встречаются упоминания о различных обычаях и обрядах древних японцев. Например, о днях весеннего и осеннего равноденствия, о празднике Бон (О-Бон) и др.

В 713 г. губернаторам провинций было предписано составить естественно-географическое описание (фудоки) вверенных им земель. Эти описания, составление которых растянулось до 945 г., представляют большой интерес, так как в них нашли отражение мифы, предания, легенды, сведения о населенных пунктах, храмах, рельефе местности, ее флоре, фауне, плодородии полей, обычаях и обрядах и разного рода событиях. К нашему времени сохранились полностью описания лишь одной провинции — Идзумо и фрагменты описаний некоторых других провинций. Все эти фудоки переведены на русский язык К.А. Поповым [Идзумо фудоки, 1966; Древние фудоки, 1969]. В «Древних фудоки», в фрагменте описания провинции Бунго, сохранились сведения о сельскохозяйственных обрядах того времени [Древние фудоки, 1969, с. 123, 125, 126].

В «Энги сики» оговариваются и регламентируются малейшие детали проведения народных праздников и обрядов, упоминаются и новые для того времени празднества, возникшие под влиянием буддизма. Наибольшую ценность для этнографических исследований «Энги сики» представляют норито — обращения к синтоистским божествам. Термином норито обозначаются возникшие еще в глубокой древности различные словесные акты, речитативы, песнопения, связанные с верой в магическую силу слова, защищающего от бед [Конрад, 1974 (II), с. 87]. В них содержатся и разнообразные сведения о культурной и хозяйственной жизни древних японцев, в том числе и о земледельческих обрядах. Часть норито впервые была введена в научный оборот советским этнографом-японоведом Н.А. Невским. Из норито мы узнаем, что Праздник Бога ветра преследовал цель избавить от непогоды во время созревания злаков; его отмечали два раза в год: в 4-м и 7-м месяцах по лунному календарю [Невский, 1935, с. 17–30].

Большой этнографический материал о жизни и обрядах древних содержится как в фольклоре — песнях, сказках, поговорках, так и в произведениях японской классической средневековой литературы. В этой связи особое значение имеет литературный памятник VIII в. «Манъёсю», исследованный и переведенный на русский язык А.Е. Глускиной. «Манъёсю» является не только памятником японской поэзии. «„Манъёсю“ — энциклопедия древней японской культуры и жизни — материальной и духовной», — писал Н.И. Конрад [Конрад, 1974 (II), с. 116]. В «Манъёсю» можно встретить многочисленные упоминания и описания разнообразных календарных обычаев и обрядов, а также праздников того времени. Например, неоднократно встречаются стихи, посвященные Новому году, Танабата, праздникам любования красотой природы в разные времена года. В стихах и предисловиях к ним содержатся описания жанровых, праздничных сценок [Манъёсю, 1971, т. 1–2; 1972, т. 3].

О том, какое место в жизни японцев в период Хэйан занимали календарные праздники, говорится в следующих выдающихся произведениях японской классической литературы: в романе Мурасаки Сикибу (конец X — начало XI в.) «Повесть о Гэндзи» («Гэндзи-моногатари»), в дневниках Сэй-Сёнагон (конец X в.) «Записки у изголовья» («Макура-но соси»), Ки-но Цураюки (865?-946) «Дневник путешествия из Тоса» («Тоса никки»), которые полностью и частично имеются в русском переводе [Классическая проза Дальнего Востока, 1975; Сэй-Сёнагон, 1975; Горегляд, 1983, с. 114–139].

Календарные обычаи и обряды XII–XIV вв. частично отражены в таких литературных памятниках, как «Повесть о доме Тайра» («Хэйкэ-моногатари») [Повесть о доме Тайра, 1982], «Записки от скуки» («Цурэдзурагуса») Кэнко-хоси (1283–1350) [Кэнко-хоси, 1970].

Богатый материал для изучения календарных обычаев и обрядов в эпоху Гэнроку (1688–1704), а говоря шире, в последней четверти XVII — первой четверти XVIII в. дают нам произведения великих мастеров японской литературы: Ихара Сайкаку, Мацуо Басё, Тикамацу Мондзаэмона.

В японской классической литературе XIX — начала XX в. календарные народные обычаи и обряды заняли свое место как отражение традиционной культуры, как выражение национального своеобразия и самосознания японцев [Акутагава Рюноскэ, 1974; Кавабата Ясунари, 1971; Танидзаки Дзюнъитиро, 1984; Современная японская новелла, 1980].

Календарные праздники японцев оставили большой след в произведениях традиционной японской живописи. К этой теме обращались такие известные художники школы укиё-э, как Харунобу (1725–1770), Киёнага (1752–1815), Хиросигэ (1797–1858) и др. Традицию изображения праздничных церемоний и обрядов продолжали Хокусай (1760–1849), Кунисада (1786–1864), Тоёкуни (1769–1825).

Ценными источниками для изучения народных обычаев и обрядов японцев в середине XIX — начале XX в. являются сочинения русских и западноевропейских путешественников, писателей и исследователей, живших в стране или посещавших ее в этот период. Французский дипломат Эме Гюмбер в книге «Живописная Япония» подробно рассказывает о подготовке и встрече Нового года в 1864 г. Его книга содержит богатый этнографический материал [Гюмбер, 1870]. Немецкий писатель и путешественник Гессе-Вартег в книге «Япония и японцы», описывая жизнь и нравы конца прошлого и начала нынешнего века, уделял значительное место рассказу о праздниках. Он был свидетелем праздника Бон в г. Киото, имел возможность наблюдать праздники любования цветами. Гессе-Вартег сумел сделать интересные выводы о месте и значении календарных праздников в жизни японцев [Гессе-Вартег, 1904]. Своеобразное отношение японцев к природе, в частности к цветам, подметил Р. Киплинг [Киплинг, 1983]. Об этом же писал и немецкий искусствовед Карл Гагеман [Гагеман, 1924].

Из истории изучения

В русском и советском японоведении специальных работ, посвященных календарным обычаям и обрядам японцев, пока немного. Более подробно освещен лишь новогодний цикл празднеств в недавно вышедшей коллективной монографии «Календарные обычаи и обряды народов Восточной Азии. Новый год» [Календарные обычаи, 1985, с. 118–168]. Отдельные аспекты этой проблемы нашли отражение в трудах советских ученых-востоковедов, специалистов по духовной и материальной культуре японцев: С.А. Арутюнова, А.Е. Глускиной, Р.Ш. Джарылгасиновой, Н.И. Конрада, В.А. Пронникова, Г.Е. Светлова, Н.И. Фельдман.

В Японии основы изучения календарных праздников заложил крупнейший японский этнограф Янагида Кунио (1875–1962), который ряд лет руководил Японским этнографическим обществом (Нихон миндзоку гаккай), основанным им в 1935 г. Под его руководством группа японских этнографов подготовила и издала в 1951 г. «Этнографический словарь» («Миндзокугаку дзитэн»), являющийся важным пособием для изучения календарных обрядов и обычаев. В 1956 г. вышла монография Янагида Кунио «Японские праздники» («Нихон-но мадури»), которая в последующие годы многократно переиздавалась, а в 1954 г. на японском языке вышла книга «Японские обычаи и обряды в эпоху Мэйдзи», опубликованная в 1957 г. на английском языке [Yanagida, 1957].

Большой вклад в изучение японских обычаев и обрядов внес профессор Университета Кокугакуин, председатель Общества по изучению японских обрядов и обычаев (Нихон фудзоку си гаккай) Хигути Киёюки. Ему принадлежит монографическое исследование «Праздники и японцы» («Мацури то нихондзин», 1978), в котором автор прослеживает историю основных календарных праздников японцев.

Много внимания японским праздникам, как общенациональным, так и локальным, уделено в работах специалиста по проблемам народного искусства и обычаев Мияо Сигэо. Им написаны книги: «Описание праздников» («Мацури фудоки», 1954), «Календарные обычаи и обряды. Сегодня и в прошлом» («Нэндзю гёдзи. Има то мукаси», 1957), «Локальные праздники и искусство» («Сёкоку-но мацури то гэйно», 1980). Интересный материал о японских календарных праздниках содержится в работах члена Японского этнографического общества Хага Хидэо, в том числе в его книге «Японские праздники» («Нихон-но мацури», 1965), выдержавшей ряд изданий, а также переведенной на английский язык.

Подробные описания наиболее известных локальных праздников по отдельным регионам и префектурам даны в многотомной серии «Японские праздники» («Нихон-но мацури»), изданной в начале 80-х годов. Книги снабжены множеством иллюстраций и комментариями ведущих японских этнографов.

Большой фактический материал, касающийся земледельческих обычаев и обрядов, содержат публикации этнографических обследований, проведенных в 1954–1966 гг. в различных районах Японии. Эти обследования велись по инициативе Комитета по охране культурных ценностей (Бункадзай хого нинкай).

Важное место среди литературы по изучению японских обычаев и обрядов занимают энциклопедии, словари, справочники, в которых содержится богатый материал о происхождении, истории развития и атрибутике каждого праздника, например: «Словарь терминов календарных праздников, обычаев и обрядов» («Нэндзю гёдзи дзитэн»), составленный Нисицунэ Масеёси [Нэндзю гёдзи дзитэн, 1959]; «Словарь терминов японских народных культурных ценностей» («Нихон миндзоку бункадзай дзитэн»), составленный Хафури Миясидзу [Нихон миндзоку, 1979]; «Японские календарные праздники и обряды» («Нихон-но нэндзю гёдзи»), составленный Сиода Кацу [Нихон-но нэндзю гёдзи, 1980].

Уникальными материалами для изучения праздников являются издание, подготовленные местными Обществами по охране культурных памятников. Примером такого издания может служить этнографическое описание танцев праздника Бон в местечке Нисимонаи в г. Уго (префектура Акита). В этом описании зафиксированы все детали этих своеобразных танцев в том виде, как они исполнялись еще в XIII в. В материалах имеется графическое изображение каждой позы танца, положения рук и ног, дается подробнейшее описание всех деталей костюма и головных уборов. Отдельным приложением даются ноты и тексты старинных песен [Нисимонаи бон одори, 1983].

Календарь

В Японии существуют различные календарные системы и эры летосчисления: по системе, началом которой считался год вступления на престол мифического императора Дзимму; по годам правления императоров (нэнго); по лунно-солнечному календарю; по 60-летнему циклу и, наконец, по григорианскому календарю.

Согласно первой системе, начало летосчисления восходит к 660 г. до н. э.

Система нэнго была введена с середины VII в. н. э., когда в японской хронологии отсчет времени стал проводиться по девизам правлений японских императоров. Иногда при одном и том же императоре из-за каких-нибудь неблагоприятных событий девизы правления менялись несколько раз, и отсчет годов начинался сначала. И только после революции Мэйдзи (1868 г.) был установлен порядок, по которому годам правления каждого императора давалось только одно название.

В Японии существует также традиционное для японской историографии деление японской истории и культуры по периодам, охватывающим значительные временны́е отрезки. Часто они совпадали с правлением определенной династии. Например, период Токугава (Токугава дзидай) исчисляется по годам правления династии сёгунов Токугава (1603–1867). Он же называется нередко «Эдо дзидай» — по названию г. Эдо (ныне Токио), бывшего в тот период столицей. По первоначальному названию нынешнего г. Киото, а именно Хэйан, называется Хэйанский период (Хэйан дзидай, 794-1192).

До того, как Япония ввела у себя с января 1873 г. григорианский календарь, летосчисление проводилось по лунно-солнечному календарю, принятому и в других странах Восточной Азии. Точная дата введения лунно-солнечного календаря неизвестна. Некоторые относят ее к III в. н. э., другие — к VII в. Но достоверно известно, что перешел он к японцам от китайцев и корейцев. С введением этого календаря 1-й день Нового года, т. е. 1-й день 1-й луны, передвинулся со дня полнолуния 1-й луны на день новолуния. Древний китайский лунно-солнечный календарь того времени самым тесным образом был связан с сельскохозяйственным трудом. Понятие года часто совпадало с циклом возделывания той или иной культуры.

Из Китая был заимствован циклический 60-летний календарь. Эта система основана на астрономических циклах движения Солнца, Земли, Луны, Юпитера и Сатурна. Древние китайцы приняли за основу цикла время двух оборотов Сатурна, равное 60 годам. За то же время Юпитер совершает пять оборотов. Согласно китайской натурфилософии, цифра «пять» символизировала пять стихий, элементов природы: дерево (яп. ки), огонь (хи), землю (цути), металл (канэ) и воду (мидзу). Каждый из этих элементов нес в себе единство противоположностей — ин-янь, т. е. любой элемент имел и положительные и отрицательные качества. Вода, например, была необходима для произрастания сельскохозяйственных культур и существования животного мира, но она же могла нанести большие разрушения во время наводнений.

Пяти элементам соответствовали цветовые обозначения: синий или зеленый (обозначались одним иероглифическим знаком), красный, желтый, белый, черный, которые применялись при обозначении планет и времен года. Соотношение элементов природы, стихий, цвета и планет выглядит следующим образом [Цыбульский, 1982, с. 81]:

Каждый элемент, в свою очередь подразделяется на два: старший брат э и младший брат то. И получается десять так называемых небесных стволов — тэнкан (тэн — «небо», а кан — «ствол»), или дзиккан (дзи — «десять»). Вот они, эти десять стволов:

Киноэ — «старший брат дерева»,

Киното — «младший брат дерева»,

Хиноэ — «старший брат огня»,

Хиното — «младший брат огня»,

Цутиноэ — «старший брат земли»,

Цутиното — «младший брат земли»,

Каноэ — «старший брат металла»,

Каното — «младший брат металла»,

Мидзуноэ — «старший брат воды»,

Мидзуното — «младший брат воды».

Кроме «небесных стволов» имеется еще 12 «земных ветвей», которые называются тиси (ти — «земля», си — «ветвь») или дзюниси (дзюни — «двенадцать»). Эти 12 «земных ветвей» соответствуют 12 знакам Зодиака с названиями животных:

Нэ — мышь (крыса),

Уси — бык (корова),

Тора — тигр,

У — заяц,

Тацу — дракон,

Ми — змея,

Ума — лошадь,

Хицудзи — овца (баран),

Сару — обезьяна,

Тори — курица (петух),

Ину — собака,

И — свинья (кабан).

Среди множества легенд, объясняющих историю появления этих знаков Зодиака, одна гласит, что некогда Будда призвал к себе всех животных. На его зов прибежало лишь 12, первой из них оказалась крыса, которая была столь хитра, что, проскакав большую часть пути на спине у быка, под конец соскочила с него и предстала перед Буддой раньше всех. Остальные животные пришли с указанной выше последовательностью. И Будда каждому из них подарил по одному году.

Для обозначения годов в 60-летнем цикле используется сочетание двух иероглифов — одного из 10 «небесных стволов» и другого из 12 знаков Зодиака. Например, киноэ нэ — год крысы и «старшего брата дерева». В 60-летнем цикле 10 «небесных стволов» повторяются 6 раз, знаки Зодиака, или названия животных, — 5 раз, но сочетания их не повторяются на протяжении всех этих 60 лет. Началом цикла является год, когда совпадают «первый ствол» и «первая ветвь». Это всегда год крысы.

По этому календарю новый год начинался с того новолуния, которое предшествовало нахождению солнца в созвездии Рыбы. Лунный год состоял из 12 лунных месяцев и 354 или 355 дней. Это так называемый год обыкновенный — хэйнэн. Поскольку в этом году число дней на 11 меньше, чем в солнечном, то начало каждого третьего года уже не может совпасть с созвездием Рыбы, поэтому добавляется так называемый интеркалярный месяц — уру-цуки, и тогда год имеет 383 или 384 дня и называется полным — урудоси, или дзюннэн. Месяцы лунного календаря имеют 29 или 30 дней; первые называются «малыми» — сёноцуки, вторые — «большими» — дайноцуки·, дополнительный месяц носит номер предыдущего месяца, например, урусангацу — «дополнительный третий месяц» [Позднеев, 1908, с. 1167–1169].

В Японии каждый месяц кроме своего порядкового номера имел еще несколько названий. Как правило, эти названия соответствовали природному или земледельческому циклу, или обрядам и обычаям данного месяца [Фельдман, 1970, с. 153; Ногё кодзитэн, 1936, с. 107]:

1-й месяц — сегацу — муцуки — «месяц дружбы»; сингёку-но тоси — «год новой яшмы»; сингацу — «новый месяц»; сорёгацу — «месяц первой зелени».

2-й месяц — нигацу — кисараги — «месяц смены одежды»; тюсюн — «середина весны».

3-й месяц — сангацу — яои — «месяц произрастания».

4-й месяц — сигацу — удзуки — «месяц четвертого знака Зодиака»; уцуги — «месяц дейции зубчатой».

5-й месяц — гогацу — сацуки — «месяц ранних посевов»; тюка — «середина лета».

6-й месяц — рокугацу — минадзуки — «безводный месяц».

7-й месяц — ситигацу — фумидзуки — «месяц письма».

8-й месяц — хатигацу — хадзуки — «месяц листвы»; цуки — мидзуки — «месяц любования луной»; тюсю — «середина осени».

9-й месяц — кугацу — нагацуки — «долгий месяц»; кикудзуки — «месяц хризантем».

10-й месяц — дзюгацу — каминадзуки — «месяц без богов».

11-й месяц — дзюитигацу — симоцуки — «месяц инея»; тюто — «середина зимы».

12-й месяц — дзюнигацу — сивасу — «месяц окончания дел».

Большинство названий перечисленных месяцев говорит само за себя.

1-й месяц 1-й луны название «месяц дружбы» приобрел потому, что во время новогодних празднеств по традиции люди желали друг другу благополучия и успехов, царило веселье и хорошее настроение, и все были склонны простить взаимные обиды; название «год новой яшмы» было связано с тем, что яшма олицетворяла собой плодородие; название сорёгацу связано с тем, что это был месяц начала весны, пробуждения природы. Название 2-го месяца означало сезонную перемену одежды. Название 10-го месяца объяснялось тем, что, согласно мифологии, в этот месяц все боги, покинув подвластные им города и селения, собирались в храме Идзумо, чтобы определить, что им делать в следующем году.

Как и многие другие народы Восточной Азии, японцы делили год на четыре времени года: весна (хару), лето (нацу), осень (аки) и зима (фую). Кроме того, год делился на 24 сезона по 15 дней в каждом; эти сезоны носили названия кисэцу или сэкки. Каждый сезон состоял из трех малых сезонов — ко, в каждом из которых было по пять дней, всего было 72 ко. Это деление еще более подробно детализировало погодные приметы и земледельческий календарь [Фельдман, 1970, с. 153; Нихон фудзоку си дзитэн, 1979, с. 702–704; Календарные обычаи, 1985, с. 127].

Деление года на 24 сезона по солнцу не всегда совпадало с лунными месяцами. В частности, дни равноденствия и солнцестояния приходились на середину сезонов. Перечислим эти сезоны.

Месяц делился на три части по 10 дней в каждой, которые назывались соответственно ками-но тока, нака-но тока и симо-но тока или дзёдзюн, тюдзюн и гэдзюн («верхняя», «средняя» и «нижняя» декады).

Имелись также специальные названия для первого и последнего дней месяца — цуйтати (или цуки тати — «начало месяца») и мисока (или цугомори — «конец месяца»); последний день года носил название омисока, или оцугомори, где приставка о означает «большой». Эти названия бытуют и по сей день.

В японском календаре 60 циклических знаков использовались не только по отношению к годам, но и к дням, которые также обозначались названиями животных. Например, у Тикамацу Мондзаэмон читаем: «Вспомните, вспомните: когда в последний раз мы клали рядом наши подушки? В позапрошлом году, во второй день Кабана, десятого месяца» [Тикамацу Мондзаэмон, 1968, с. 299]. В одном месяце бывало два или три дня под названием одного и того же животного. Поэтому в приведенном тексте стоит «второй день кабана».

С 1873 г. в Японии было введено летосчисление по григорианскому календарю. Первоначально он был введен в официальных учреждениях, а затем распространился и среди населения. Традиционные праздники, отмечавшиеся, например, в 3-й день 3-го месяца или в 5-й день 5-го месяца, начали праздновать соответственно 3 марта и 5 мая. Поскольку начало года сместилось на месяц-полтора и стало отмечаться раньше, чем по лунному календарю, то многие сезонные праздники перестали совпадать с реальными сроками проведения сельскохозяйственных работ и получили некоторое другое осмысление.

Вместе с тем при проведении земледельческих работ крестьяне продолжали следовать традиционному сельскохозяйственному календарю. В конце XIX — начале XX в. крестьяне продолжали жить по лунному календарю и в своей повседневной трудовой жизни исходили из 24 сезонов, названия которых подчас давали наиболее яркую характеристику сельскохозяйственным периодам.

Весенние обычаи и обряды

Весна всегда была важным временем в жизни японца. Завершив новогодние празднества и немного передохнув от своего нелегкого труда, земледелец должен был приступать снова к новому трудовому году. И не случайно одним из характерных весенних пейзажей являются клетки блестящих как зеркало рисовых полей, залитых водой.

На протяжении 1, 2 и 3-й луны крестьяне высаживали различные овощи: баклажаны, помидоры, красный перец, огурцы, турнепс, а также картофель и батат, бобы, таро и пр. Удобряли почву, делали различные изделия из соломы, ремонтировали дамбы, приводили в порядок поля, а главное — все без исключения проращивали рисовую рассаду из семян, вели борьбу с вредящими ей насекомыми. Поэтому практически все основные обычаи и обряды весеннего сезона выполняли в той или иной степени функцию закладки основы для выращивания богатого урожая. Причем, если новогодние празднества и большинство связанных с ними традиций все же стояли несколько особняком от других праздников года, то рисоводческие обряды японцев пронизывали все сезоны, т. е. проходили в течение всего года.

Важнейшими обрядами весеннего сезона у японцев издревле являлись действа, связанные с выращиванием рисовой рассады и пересадкой ее на основные поля.

Подготовка рисовой рассады и ее высадка на поля были важнейшим занятием японцев-земледельцев. Нужно было подготовить посевной материал, т. е. отобрать лучшее зерно и замочить его, подготовить рассадное поле, расчистить оросительные каналы, посеять зерно на рассадное поле, затем вспахать его, пробороновать, разровнять и затопить основное поле.

Однако это лишь незначительные трудности по сравнению с процессом высадки рассады (тауэ) на поля. Тауэ требовала максимального напряжения сил крестьянской семьи. На это время вводилось табу на ряд домашних работ, в частности на стирку. Вставали до рассвета, работу начинали до завтрака. Ложились рано, с наступлением темноты. Особенно тяжелая работа падала на плечи невестки (если она была в доме), которая вставала раньше всех, готовила завтрак, а вечером — ванну (о-фуро) для всех работников семейства, прибирала за ними и ложилась позже всех. Сроки проведения тауэ составляли от четырех до десяти дней — в зависимости от наличия рабочих рук в доме. От сжатых сроков тауэ зависела одновременность созревания колосьев, а стало быть, и жатва. Поэтому во время высадки рассады больше, чем в предрассадных работах, действовала система взаимопомощи.

Замачивание посевного зерна (танэцука) и начало вспашки основных полей приурочивались к 88-му дню от зимнего солнцестояния, или к 3-му дню 3-го месяца [Нихон миндзоку, 1979, с. 340]. Хотя реальное проведение работ варьировалось в зависимости от погоды, но символическое их начало обычно как-то привязывали к этим числам. Сакральность «тройки» — явление практически общемировое, а сакральность «восьмерки» очень характерна именно для народов Дальнего Востока. Например, слово «восемь» входит в понятие хакко, что означает «восемь основных положений мироздания» в системе «Идзина» («Книга перемен») — первой книги конфуцианского пятикнижия, которая использовалась и при гаданиях. В японской мифологии «восемь» встречается и как конкретное число (например, восьмиручное зеркало — Ята-но кагами), и как обобщенное понятие множества. Число 88 особенно сакрально (наиболее чтимый юбилей — именно 88-летний) в связи с тем, что скорописно-слитное иероглифическое написание этого числа идентично с написанием иероглифа комэ — «рисовое зерно» [Хигути Киёюки, 1978, с. 92]. Существовали определенные числовые правила и для начала тауэ, но они скорее определялись эмпирически — рациональными соображениями. В разных местах высадку рассады было принято начинать на 44, 45, 48 или 50-й день со дня посева семян в рассаднике. Например, в районе Тавара префектуры Иватэ тауэ обязательно нужно было завершить к 15-му дню 6-й луны. В это же время в местном храме начинали празднования завершения тауэ.

Рисоводческие обряды были весьма разнообразны как по форме, так и по содержанию и варьировались по регионам. К ним относились, в частности, та-ути — «полевые работы», связанные с выращиванием риса; та-асоби — «игры на поле»; тауэ-синдзи — «магическая посадка риса»; тауэ-одори — «танцы, исполняемые при посадке рисовой рассады»; тауэ-мацури — «праздники высадки рассады риса»; таути-одори — «танцы, исполняемые во время полевых работ»; онта-мацури — «праздник на священном поле»; харукува-мацури — «праздник весеннего рыхления»; дэнгаку-мацури — «праздник сельских плясок». Все эти обряды проводились с целью получения хорошего урожая.

Во время таких обрядов осуществлялась имитация либо всего процесса возделывания риса, либо какой-то его части. В других случаях они представляли собой подлинные сельскохозяйственные работы с магической цель, на «священных» участках храмовой земли, или в храмах, или на крестьянских полях.

В японской этнографической литературе упомянутые обряды не дифференцировались между собой, очевидно, из-за их внешнего сходства, явившегося результатом их многовекового сосуществования. Однако А.Е. Глускина, исследуя данную проблему, пришла к выводу, что различные названия свидетельствуют о явлениях, возникших в различное время. По ее мнению, наиболее древним обрядом можно считать та-асоби («игры на поле»), изображавшие весь комплекс выращивания риса. Затем уже появились обряды, представлявшие отдельные виды земледельческих работ, например, та-ути или тауэ. Но с течением времени и эти названия были перенесены на весь процесс сельскохозяйственных работ. Наблюдалось также появление разных названий для одних и тех же обрядов. Например, обряд посадки риса в одних местностях назывался тауэ-синдзи, в других — тауэ-мацури, в третьих — тауэ-одори [Глускина, 1979, с. 229].

Все эти рисоводческие обряды, связанные с подготовкой полей и высадкой рисовой рассады, зачастую выходили за пределы весны. Очень много праздников приходилось на летний период. В прежние времена в зависимости от района страны рис высаживали в 5-7-м месяцах.

С процессом подготовки полей к высадке рассады в первую очередь связан обряд ублажения Бога поля (Тано ками). По поверьям, Бог поля в течение зимнего сезона обитал в горах, а весной спускался на равнины, чтобы помочь крестьянам в их нелегком труде. Поэтому центральным моментом праздников, связанных с культом этого бога, являлся перенос микоси с духом Бога поля из горного храма в деревенские, расположенные на равнинах. Например, на весеннем празднике, который проводился в 3-й день 4-го месяца, в селении Мукаса (префектура Фукуи), Бог поля был символически представлен огромным шестом, вершина которого была причудливо задрапирована освященной белой бумагой.

Процессия с этой святыней спускалась с покрытых снегом гор к храму Куницу-дзиндзя. Во главе процессии шел человек в маске легендарного принца Сарудахико. Особенность маски — красный длинный нос. Сарудахико, по преданию, привел потомков Богини солнца Аматэрасу на землю. Этот праздник жив и поныне [Нихон-но мацури, 1982 (I), с. 168; Хага Хидэо, 1965, с. 134–135].

Перед подготовкой полей к затоплению проводился обряд ублажения Бога поля и одновременно Бога воды (Мидзу-но ками). В середину ирригационного канала втыкали бамбуковую жердь, к которой прикрепляли священные реликвии из близлежащего храма, затем проводился обряд «очищения»: в нескольких местах поле поливали водой, чтобы очистить от скверны. Около выходного отверстия канала, откуда вода попадала на поле, делали земляную насыпь и в нее втыкали ветки дерева, которые изображали (или воплощали) Бога поля. Рядом с ветками клали подношение богу — только что поджаренные зерна риса. Считалось, что, когда вода попадает на поле, Бог воды соединяется с Богом поля. Ведь земля и вода — неотъемлемые компоненты, необходимые для произрастания риса.

В деревнях префектуры Иватэ вокруг рассадников и у заслонок оросительных канавок ставили простейшие обереги — палочки с продолговатыми лоскутами бумаги, которые выполняли не только магическую, но и практическую функцию отпугивания птиц от полей. Одновременно в местных храмах проводились моления о том, чтобы весной выпало достаточно дождей. В некоторых местах считалось, что Бог воды, или Хозяин воды, обитал в соседнем болоте в виде гигантской улитки. Поэтому, для того чтобы пошел дождь, из болота брали обычную улитку и помещали ее на какое-то время в сельский пруд-накопитель. Но когда пруд заполнялся, улитку относили обратно в болото, чтобы она не навлекла излишне много дождей и не вызвала бы наводнения.

Исследователи японской исторической этнографии предполагают, что в первые столетия нашей эры существовал обряд (археологически, правда, не подтвержденный) ублажения Бога поля путем приношения человеческой жертвы. Девушек-саотомэ, участниц обряда, якобы бросали на покрытое водой рисовое поле, посвященное божеству, и зарывали живыми. Саотомэ, по мнению А.Е. Глускиной, можно перевести как «майские девушки», поскольку в описаниях обрядовых зрелищ при совершении посадки риса слово саотомэ часто изображается тремя иероглифами: «пять», «месяц» и «девушка» [Глускина, 1979, с. 101]. Кроме того, в старину 5-й месяц по лунному календарю назывался также сацуки — «месяц посевов».

В XIX — начале XX в. существовал обычай обмазывания саотомэ грязью [Янагида Кунио, 1963, с. 359]. По-видимому, такой обряд символизировал прежнее жертвоприношение. И наконец, начали пачкать грязью лишь подол платья саотомэ. Примечательно, что об этом упоминается в «Манъёсю» (VIII в.):

Саотомэ обычно были одеты в белые кимоно, а поверх него — в красную широкую длинную юбку. Эти цвета, очевидно, связаны с солярной магией. Полагали, что красный цвет отгонял злых духов. Саотомэ, считавшиеся женами Бога поля, были главными действующими лицами в обрядах высадки рисовой рассады на поля. Слово саотомэ настолько укоренилось в сознании крестьян, что и в конце XIX — начале XX в. женщин, нанимаемых на период тауэ, называли саотомэ [Farming Japan, 1983, № 5, с. 50].

После выполнения обряда ублажения Бога поля проводили обряды, связанные с самим тауэ. Например, в префектуре Иватэ при перенесении ростков риса из рассадника на основное поле произносили заговор. Первые 15 снопов рассады связывались соломой от оберегов, оставленных для этой цели с 11-го дня Нового года. В день высаживалось от 500 до 1 тыс. снопов. Если утром первого дня тауэ кто-либо из работающих находил три ростка, имеющие на листьях прожилки белого цвета (симанаэ), он должен был принести их хозяину дома и поздравить его. Считалось, что наличие таких ростков предвещает хороший урожай. Хозяйка дома в этом случае должна была выставить сакэ и устроить на поле всем работникам угощение. Ростки ставили на домашний алтарь (камидана), а на следующий день сплавляли по реке [Тауэ-но сюдзоку, 1962 (I), с. 39].

По окончании высадки оставшиеся в рассаднике ростки риса собирали и преподносили с соответствующим заговором Богу поля, а затем либо сплавляли по реке, либо складывали на краю поля, там, где никто не смог бы их затоптать. Ни в коем случае их нельзя было скармливать скоту или пускать на удобрения, иначе на следующий год можно было совсем лишиться рассады, она могла бы погибнуть [Тауэ-но сюдзоку, 1962 (I), с. 31].

В день начала тауэ устраивали трапезу, довольно скромную по своим компонентам. Существовали специальные предрассадные ярмарки, на которых крестьяне закупали одежду, необходимую для тауэ (рукавицы, ноговицы, куртки, шляпы); соломенные накидки от дождя и соломенные сандалии они обычно делали у себя дома. На этих ярмарках покупались и некоторые продукты для упомянутой предрассадной трапезы. Например, в северных провинциях Японии это были преимущественно продукты моря — рыба, водоросли. Остальное имелось в собственном хозяйстве. Во время предрассадной трапезы использовали рис и бобы, заготовленные еще в период новогодних празднеств. Согласно обычаю, эти покупки на ярмарке могли производить только мужчины — главы семей, женщинам же ходить на ярмарку считалось предосудительным. Основная еда во время такой трапезы состояла из каши, приготовленной из смеси риса и пшеницы или ячменя, супа с квашеной редькой, рыбы. К 7 часам утра трапеза заканчивалась, и все шли в поле. Около 10 часов делался перерыв на еду, во время которого преподносили пищу и Богу поля. В эту трапезу входили красный рис (или специальный сорт красного риса — сэкихан, или рис, сваренный вместе с красными бобами адзуки), соленые бобы, водоросли вакамэ, тофу (соевый творог), селедка. И людям, и богам еда преподносилась на широких листьях определенных пород деревьев.

В начале тауэ крестьяне префектуры Иватэ проводили обряд ублажения Бога поля (о-та-но ками-о асобасэру). Обряд проводился чаще всего на поле, иногда — во дворе дома. Ставилась борона. Японская борона однорядная, гребнеобразная, и грядиль ее имеет ту же конструкцию, что и синтоистские храмовые ворота тории. Поэтому поставленная борона выглядит как храмовые ворота. К бороне прислоняли сасэдзао — «сажальный кол». Перед бороной ставили два букета, состоящие каждый из трех пучков ростков риса, и жертвенную пищу — две чаши или два больших листа со священного дерева, на которые клали по три катышка обрядовой пищи — красного риса, риса с мелкими бобами и т. п. Перед таким импровизированным алтарем совершалось моление. Борону и приношения обычно ставили так, чтобы молящиеся были обращены лицом к северу. Ростки затем высаживали, а ритуальной пищей сначала причащался глава дома, а затем все работавшие. Как уже говорилось, это были обычно члены четырех семей [Тауэ-но сюдзоку, 1962 (I), с. 46–48].

По окончании тауэ опустевшее рассадное поле перепахивали, в центре его ставили срубленное в лесу деревце и устраивали праздничную трапезу в честь окончания высадки рассады на поливные поля. Считалось, что рассадник имеет свойство забирать дурную кровь у лошадей, поэтому лошадей в этот день пригоняли на поле, и коновал пускал им кровь.

В 15-й день 6-й луны богам воды и гор в префектуре Иватэ посвящали соломенных лошадок (умакко цунаги). Их делали из соломы, снятой с того поля, где перед этим проводили ублажение Бога поля. Лошадок ставили попарно головами на юг в трех местах — у корней священного дерева, у пруда, где замачивали семенное зерно, и у колодца. Затем лошадок «кормили» — мазали им рот рисовой мукой. В других местах лошадок «вьючили»: переднюю в паре нагружали игрушечным луком и стрелами, сделанными из годовалого побега ивы, а заднюю — бобами, рисовой рассадой, коноплей и т. п. Все это должно было помочь получить хороший урожай [Тауэ-но сюдзоку, 1962 (I), с. 63–64].

В ряде мест префектуры Иватэ после тауэ совершали обряды изгнания червя и порчи. Например, в 19-й день 6-й луны, вечером, червя сажали в половинку тыквы горлянки и сплавляли ее по реке. А вечером 29-го дня 6-й луны сплавляли по реке лист плотного картона, на котором наискосок было написано «изгнание порчи». Все это также имело магический смысл и делалось ради сохранения урожая, ограждения его от различных болезней и вредителей.

Одним из значительных весенних праздников японцев являлся праздник 3-го дня 3-го месяца. Он имел несколько названий: Дзёси-но сэкку — праздник Первого дня змеи (дзёси — «первый день змеи», сэкку — «праздник»), Хина-мацури — Праздник кукол (хина — «кукла»), Момо-но сэкку — Праздник цветения персика (момо — «персик»). В настоящее время обычно употребляется название Хина-мацури. В европейской и русской литературе за ним закрепилось описательное наименование — Праздник девочек.

Этот праздник, означавший приход весны, был важным событием в жизни крестьян и их семей; они были сравнительно свободны от сельскохозяйственных работ и могли порадоваться первым теплым дням, когда начинали расцветать персиковые деревья (отсюда — одно из названий праздника).

В первый день змеи 3-й луны (он приходился на 3-й день 3-го месяца) совершался магический ритуал избавления от болезней и несчастий. Из бумаги делали кукол, жрецы выполняли обряд «перенесения» зла и несчастья на фигурки кукол. Потом фигурки кукол собирали и выбрасывали в воды ближайшей реки или ручья, которые унесли бы прочь все беды и недуги. Там, где не было реки, кукол сжигали. Этот первоначальный смысл праздника давно утерян. Куклы в древней Японии были не просто игрушками, а символическими изображениями богов или людей. Японское слово «кукла» (нингё) пишется двумя иероглифами, дословный перевод которых «образ человека». Они служили, как уже было сказано, защитой от болезней, стихийных бедствий и других несчастий. Эту роль выполняли и бумажные куклы.

По мнению Хигути Киёюки, Праздник кукол насчитывает по крайней мере, тысячелетнюю историю. Он связывает происхождение этого праздника с игрой в миниатюрные предметы (хихина-но асоби), о которой упоминалось еще в «Гэндзи-моногатари» (конец X — начало XI в.). Среди этих миниатюрных предметов были и куклы [Хигути Киёюки, 1978, с. 71].

К этому времени кукол начали делать из глины (главным образом в деревнях) и из дерева. Их уже не выбрасывали, а хранили дома, размещая на полках, что и породило саму обрядность Праздника кукол [Хигути Киёюки, 1978, с. 72–78].

Праздник кукол стал государственным со второй четверти XVIII в. Считалось, что своей популярностью он во многом был обязан восьмому сёгуну из династии Токугава — Ёсимунэ (1677–1751), который имел много дочерей [Ивадоо, 1940, с. 38].

С XVIII в. к традиции Хина-мацури добавился обычай устраивать в домах, где были дочери, выставки богато одетых кукол, отображавших жизнь и обычаи императорского двора. Это были обрядовые куклы. Выставлялась также и разнообразная игрушечная домашняя утварь: изящно исполненные лакированные комодики с ящичками, зеркала, жаровня с углями (хибати), музыкальные инструменты, паланкины, в которых куклы могли бы совершать прогулки, фонари, ширмы, лаковые, обсыпанные золотой пылью столики и шкафчики [Ивадоо, 1940, с. 38–42].

Выставку размещали на специальной подставке, состоявшей из трех, пяти или семи ступеней и покрытой ярко-красной материей. Набор включал обычно 15 кукол. Самые дорогие и самые красивые — дайрисама («господин заместитель») — представляли императора и императрицу, одетых в сверкающие костюмы из парчи. Вот как описал классик японской литературы Акутагава Рюноскэ в новелле «Куклы-хина» такую пару: «…в ее венце красовались кораллы, а у него на кожаном, лакированном оби, разукрашенном яшмой, агатом и агальматолитом, были вперемежку вышиты гербы, постоянный и временный» [Акутагава Рюноскэ, 1974, с. 401].

Кукол дайрисама помещали на самой верхней полке подставки, на фоне позолоченной складной ширмы, по обеим сторонам которой устанавливались фонари, а в центре — поднос со священным деревом, украшенным бумажными фестонами. Главные куклы выставки обязательно должны были быть парными, изображая мужчину и женщину. Этот обычай восходит, очевидно, к древней игре хина-асоби, т. е. игре в куклы, которая была известна еще с эпохи Хэйан: дети играли двумя красивыми маленькими куколками, изображавшими мужчину и женщину. Игра была связана с магией брака: куклы означали жениха и невесту, что символизировало продолжение человеческого рода.

Основная женская фигурка устанавливалась слева от мужской. На следующих полках в порядке очередности размещали трех фрейлин, подающих сакэ, пятерых музыкантов, каждого со своим инструментом, двух телохранителей и трех слуг. На самой нижней полочке для кукол ставили лакированные обеденные сервизы и другую утварь, а также кукольные угощения: голубые и розовые рисовые конфеты и два рисовых торта ромбовидной формы. Здесь же устанавливались два маленьких цветущих деревца — вишневое и апельсиновое, что придавало законченность всей выставке. Разумеется, наборы атрибутов праздника разнились в зависимости от достатка семьи, а также от местных традиций. Существовал также обычай украшать выставки цветами персика, розовый цвет которых ассоциировался с представлением о весне. Кроме того, полагали, что цветы персика символизируют наиболее приятные черты характера и облика девочки — нежность, кротость, грацию, женственность, которые как бы служили залогом ее счастья в замужестве.

Когда в семье рождалась девочка, набор кукольных выставок был лучшим подарком. Подчас это были настоящие произведения искусства, передававшиеся из поколения в поколение. Иногда набор кукол и кукольных принадлежностей являлся значительной частью приданого невесты. Для любой японской семьи иметь набор кукол было национальной традицией и одной из самых дорогих семейных реликвий, с которой расставались только в трудную минуту жизни.

Отношения к таким наборам кукол членов одной семьи, разных по возрасту и взглядам, очень тонко переданы в уже упоминавшейся новелле Акутагава Рюноскэ, написанной автором в начале XX в. Сюжет рассказа — вынужденная продажа набора кукол. Всем членам семьи жалко и тяжело с ними расставаться, и даже брат девочки, которой принадлежат эти куклы, абсолютно европеизированный молодой человек, считавший Праздник кукол устаревшим обычаем, понимает, что если еще раз посмотреть на кукол, как просит его сестра, то невозможно будет решиться на их продажу. Родители отказали девочке в ее желании последний раз посмотреть на кукол, и каково же было ее смятение, когда она ночью, накануне продажи, внезапно проснувшись, увидела отца, смотрящего на эти куклы: «Перед отцом были расставлены мои куклы — мои хина, которые я не видела со дня праздника кукол! Был ли это сон? Затаив дыхание, я уставилась на это чудо. При тусклом свете фонаря я смотрела на императора со скипетром из слоновой кости в руке, на императрицу с коралловым венцом, на цитрус-татибана (померанец — вечнозеленое дерево, символ вечного процветания. — Авт.) справа и вишню слева, на пажа, держащего раскрытый солнечный зонтик с длинной ручкой, на фрейлину с подносом в руках, на лаковый, с золотыми узорами туалетный столик и лаковый комодик, на кукольные ширмы, разукрашенные ракушками, на столики, чашки, на расписной фонарь, на шары из цветных ниток» [Акутагава Рюноске, 1974, с. 409, 410].

Выставки кукол подготавливались к 3-му дню 3-го месяца и нередко сохранялись примерно месяц. Затем все предметы тщательно упаковывались и хранились до следующего года. К 3-му дню украшали и комнату, где должна была быть устроена выставка. К потолку подвешивали шары из искусственных цветов вишни и цветов апельсинового дерева. Каждый шар был украшен длинным свисающим шелковым шнуром.

В дни праздника девочки имели возможность пригласить в гости своих друзей. По этому поводу готовились специальные ритуальные угощения. Чаще всего это были сладости: пирожные в форме ромба, печенье в форме фруктов, маленькие колобки из риса, сваренные с красными бобами. По случаю праздника девочкам разрешали выпить даже глоток сладкого белого сакэ — сиродзакэ. Вся эта еда, в конечном итоге, как и во время других праздников, имела сакральный смысл — надежду на получение хорошего урожая. Об этом свидетельствуют, в частности, форма пирожных и печенья, красные колобки и пр.

Все атрибуты для праздника 3-го дня 3-го месяца можно было предварительно приобрести на специальных выставках-продажах — хина-ити («кукольные базары»), которые устраивалась во 2-м месяце. Традиция таких базаров восходит к середине эпохи Эдо (1603–1867), а в XIX в. они стали ежегодным большим событием в жизни того или иного города.

Обычно эти выставки-продажи устраивались в наиболее оживленных торговых центрах или в парках (в Токио, например, в парке Уэно или в районе Гиндзы). Первая такая выставка-продажа состоялась в квартале Дзюккэндана, в районе Нихомбаси, в Токио, в период Кёхо (1716–1735). И здесь же потом проводились все наиболее знаменитые ярмарки, приуроченные к таким праздникам, как Новый год и Праздник мальчиков. Сюда приходили не только для того, чтобы что-то купить, предварительно поторговавшись (в то время цены на атрибуты праздника не фиксировались, и надо было обязательно торговаться, что представляло собой определенный ритуал), но и чтобы весело провести время, встретиться с друзьями, обменяться мнениями [Mock, 1961, с. 113–114].

Одним из традиционных праздников весны, отмечавшихся в конце 2-го — начале 3-го месяца, был день весеннего равноденствия (Сюмбун-но-хи).

Сюмбун — это название одного из 24 сезонов. По лунному календарю День весеннего равноденствия приходился на середину 2-го месяца. Другое название праздника — Средний день (Тюнити). Наименование связано с тем, что День весеннего равноденствия падал на середину недели, которая называлась Хиган («Другой берег»). Согласно буддизму, земной и загробный мир разделяются рекой. Река полна иллюзий, увлечений, страданий, печали. И только тот, кто победит все искушения, встречающие его на жизненном пути, попадет на другой берег, обретет просветление. По-видимому, неделя Хиган приурочена к Дню равноденствия.

Традиция отмечать неделю равноденствия как религиозный праздник, согласно письменным источникам, восходит к периоду правления Сётоку Тайси (593–621). А первое упоминание о поминальной службе во время этого праздника, датируемое 806 г., содержится в памятнике «Нихонкоки». Об этом можно также прочитать в романе «Гэндзи-моногатари».

В течение семи дней этой недели все семьи, совершали разнообразные обряды поминовения усопших, посещали храмы и семейные кладбища, чтобы выразить уважение предкам. Могилы приводили в порядок, умершим приносили цветы и разного рода специальные кушанья, зажигали курения и совершали молитвы.

Кроме того, существовала традиция угощать специально приготовленной едой друзей и соседей. Во время Хиган не ели мяса, считавшегося «нечистой» едой. Основная пища — о-хаги — мягкие рисовые колобки, покрытые сладковатой бобовой пастой, ботамоти — сладкие рисовые лепешки, гомокудзуси — вареный рис с овощами и разными деликатесными приправами.

С буддизмом был связан еще один праздник весны — День рождения Будды (Камбуцуэ), который отмечался в 8-й день 4-го месяца. Праздник известен также как Праздник цветов (Хана-мацури), так как одним из важнейших украшений этого праздника являлись разнообразные цветы.

Согласно легендам, Будда родился в тот момент, когда его мать собиралась переломить стебель цветка. В этот же день, по синтоистским верованиям, Бог полей (Та-но ками) спускался с гор, и люди встречали его цветами. По времени этот день падал на период цветения сакуры. И наконец, цветы символизировали жизненную силу [Хигути Киёюки, 1978, с. 91].

Исторические предания свидетельствуют о том, что впервые Камбуцуэ отмечали в 606 г. в храме Гэнкодзи (провинция Ямато) в правление императрицы Суйко. Самое раннее письменное упоминание о празднике относится к 840 г., когда церемония празднования Дня рождения Будды происходила в одном из помещений императорского дворца [Нихон фудзоку, 1979, с. 144].

Во время праздника на территории буддийских храмов на постаменте помещали небольшой макет четырехугольного храма высотой 50–60 см. без стенок. В центре храма устанавливали плоскую чашу, в которой располагалась миниатюрная статуэтка Будды-ребенка. Скульптура изображала новорожденного Будду в тот момент, когда он, согласно преданию, произносил следующие слова: «Я — владыка мира, я — лучший в мире, я — первый в мире». Самая древняя из таких статуэток в Японии находится в храме Тодайдзи в г. Нара и считается национальным сокровищем. Крыша макета храма богато декорировалась большим количеством причудливо свисающих с нее цветов — всеми, которые цвели в это время. Отсюда и название макета храма — Храм цветов (Ханамидо) [Хигути Киёюки, 1978, с. 92].

Центральный обряд праздника заключался в том, что дети поливали изображение Будды-ребенка из маленького ковшика сладким чаем (аматя). Чай приготавливался из листьев кустарниковой гортензии, растущей в горных районах. Листья предварительно отпаривали и высушивали. Чай давали прихожанам для укрепления здоровья. Существовало также поверье, что, если прикоснуться пальцами, смоченными в таком чае, к статуэтке Будды в том месте, где у тебя болит, то наступит исцеление. Вот почему родители приводили в храмы и больных детей, надеясь на помощь Будды. Интересно, что до появления сахара в стране из этого «чая» делали экстракт и использовали для подслащивания пищи [Нихон-но нэндзю гёдзи, 1980, с. 76].

Обычай поливать фигурку Будды сладким чаем связан с легендой о рождении Будды. Последняя гласит, что, когда маленький Будда сделал первые семь шагов и простер руки вверх, а затем опустил их вниз, морской дракон пролил на него сладкий дождь [Хигути Киёюки, 1978, с. 91].

В 8-й день 4-го месяца почти во всех сельских районах страны существовал обряд выставлять и перед обычными жилищами ветки цукидзи — дикой азалии и унохана — дейции зубчатой, приносимые с гор. А монахи-отшельники (ямабуси), чтобы отметить День рождения Будды, поднимались высоко в горы.

В праздничный день устраивались процессии детей в нарядных одеждах и с цветами в руках. Они танцевали и пели. В некоторых районах дети проносили Ханамидо по улицам. В районе Канто такой обряд назывался «дети, изображающие богов» (тэнтока), а в г. Киото — «пагодой цветов» (хана-но то) [Нихон фудзоку, 1979, с. 144].

Особую популярность в больших городах праздник стал приобретать с периода Мэйдзи (1868–1911). День рождения Будды — один из праздников, в котором религиозная обрядность соблюдалась еще в нашем веке. Вот как она описана в книге Ивадоо Тамоцу «Детские праздники в Японии»: «Верующие в числе 20 человек, одетые в белые развевающиеся одежды, несут на плечах небольшой храм с помещенной внутри небольшой статуэткой Будды-ребенка. Процессию сопровождает такое же число священников, одетых, как ямабуси… Во время шествия священники трубят в большие морские раковины… Процессию встречает другая группа священников в праздничных облачениях, числом около шестидесяти, и группа детей числом до тридцати, одетых в красивые шелковые кимоно, с позолоченными коронами на голове… На алтарь храма возлагаются цветы. Дети декламируют специальные посвящения и поют песни… Там же возжигаются курения… Хор из шестидесяти священников начинает петь „сутры“. Под пение этих санскритских религиозных стихов, призывающих к вечному миру, выходят на возвышение и танцуют перед алтарем, пестреющим от множества цветов, дети в возрасте от пяти до восьми лет» [Ивадоо, 1940, с. 43–45].

Поскольку в обрядности праздника большая роль отводилась детям, многие исследователи японских календарных обычаев и обрядов, например, Хигути Киёюки и Ивадоо Тамоцу, причисляют его к праздникам для детей.

Постепенно праздник утрачивал свое религиозное значение; он превратился в красочное представление, проходившее, по образному выражению Р. Киплинга, посетившего Японию в конце XIX в., на фоне пиршества цветов [Киплинг, 1983, с. 80].

Подлинной кульминацией пиршества цветов является цветение японской вишни — сакуры, своего рода символа японского народа. Слово сакура одинаково звучит на всех языках, когда речь идет о Японии. Любование цветущей сакурой — один из древнейших обрядов японцев.

Цветение сакуры по сельскохозяйственному календарю приходится на время подготовки грядок в рассадниках перед высадкой туда проращенных зерен, вспахивания рисовых полей, борьбы с насекомыми. И только после выполнения всех необходимых работ крестьяне могли совершать этот традиционный, любимый в народе обряд.

Сакура в Японии — цветок цветов. Когда японец произносит слово хана — «цветок», то он имеет в виду сакуру; любование цветами (о-ханами) означает главным образом любование сакурой [Нэндзю гёдзи дзитэн, 1959, с. 655–656]. Благодаря своей красоте именно эти цветы символизируют совершенство и безупречность. Цветение сакуры кратковременно: оно длится всего несколько дней, а иногда даже лишь несколько часов, что вызывает у японцев ассоциации с бренностью жизни, ушедшей любовью, юностью, что созвучно широко распространенным в Японии буддийским представлениям о мимолетности жизни. Ее цветы считались также символом храброго, доблестного рыцарства, особенно в период средневековья, когда жизнь японского воина, служившего своему феодалу, была зачастую так же кратковременна, как период цветения сакуры. Поэтому, возможно, и многие стихи, посвященные сакуре, проникнуты лиризмом и печалью.

Сакурой любовались повсюду. Но были места, где сакура считалась самой красивой. Много прекрасных парков со множеством различных видов сакуры было в древних столицах Японии — городах Нара, Киото, Камакура.

По традиции в середине 4-го месяца в городах Нара и Камакура проводились наиболее пышные праздники, посвященные цветущей сакуре. По центральным улицам проходила красочная процессия молодых девушек и детей, несших ветки цветущей вишни. Праздники любования сакурой в этих городах вели свою историю еще с периода раннего средневековья.

В г. Киото в период любования цветущей сакурой во многих парках при храмах проходили так называемые сакура-мацури, или сакура-кай (вечера сакуры). Например, в 6-й или 7-й день 4-го месяца в храме Дайгодзи известные танцовщицы исполняли «танцы вишен»; сюжетом одного из них служило предание о том, как цветущей сакурой любовался Тоётоми Хидэёси (конец XVI в.). В 10-й день 4-го месяца в парке храма Хирано проходил парад людей, одетых в костюмы эпохи Хэйан. Фактически в неизменном виде эти праздники дошли и до XX в.

Летние обычаи и обряды

Лето — время напряженного крестьянского труда. Крестьяне продолжали в некоторых районах пересадку рисовой рассады на основные поля, вели борьбу с насекомыми, уничтожали сорняки на затопляемых полях и удобряли их. Уже поспевали пшеница, ячмень и соба (гречиха), а также различные овощи.

Праздник мальчиков отмечался в 5-й день 5-го месяца. В деревне это было самое напряженное время; в большинстве районов страны крестьяне начинали пересаживать рисовую рассаду из рассадников на основные поля, вносили в почву удобрения, высевали просо, соевые бобы, красные бобы, устраивали подпорки под овощные культуры, собирали коконы шелкопрядов весенней выкормки и начинали борьбу с насекомыми.

Сама дата проведения праздника (хотя исторически существовали разночтения в сроках) свидетельствует о том, что первоначально магические обряды, связанные с сохранением здоровья членов семьи и общины, прежде всего, детей (мальчиков, подростков), с заботой о будущем урожае, были когда-то доминирующими.

Согласно древним поверьям, этот день считался важным и для определения погоды на весь сезон.

Праздник мальчиков (как и уже упоминавшийся Праздник девочек) имел несколько наименований: Праздник первого дня лошади (Танго-но сэкку) и Праздник ирисов (Сёбу-но сэкку). Широко распространенное в западноевропейской и русской литературе название Праздник мальчиков является, по существу, описательным определением.

Считается, что Праздник мальчиков зародился в Китае в период правления династии Хань (III в. до н. э. — III в. н. э.). Во время этого праздника собирали целебные травы и из полыни делали ритуальных кукол, для того чтобы отвести болезни и несчастья, вырастить здорового ребенка. Дата праздника вначале не была фиксированной ни в Китае, ни в первый период его появления в Японии.

В Японии лишь со времени реформ Тайка (VII в.) он стал отмечаться в 5-й день 5-го месяца по лунному календарю. Первое письменное упоминание о Празднике мальчиков относится к 839 г. [Нихон фудзоку, 1979, с. 406].

По традиции в Праздник мальчиков в каждом доме готовилась специальная (ритуальная) еда: рисовые колобки, завернутые в листья ириса или бамбука, — тимаки (символ здоровья и стойкости); рис, завернутый в дубовые листья, — касива-моти (символ долголетия); рис, сваренный с красными бобами, — сэкихан (символ здоровья). Набор этой ритуальной пищи, в каждое блюдо которой непременно входил рис, являлся магическим средством обеспечения здоровья детей в каждой семье, продолжение ее рода.

В этот день мальчикам обязательно преподносили подарки. Это были ритуальные куклы, изображающие самураев и различных героев исторических эпох.

Одно из названий праздника — Танго-но сэкку (Праздник первого дня лошади). Лошадь символизировала храбрость, смелость, мужество, т. е. все те качества, которыми должен обладать юноша, чтобы стать достойным воином. В праздничный день часто проводились конные соревнования, состязания всадников в стрельбе из лука и пр.

Танго-но сэкку неотделим от обрядов защиты полей от насекомых в период цветения растений. В начале 5-го месяца на полях крестьяне выставляли яркие флаги и пугала в различных костюмах. Постепенно эти фигуры стали делать более тщательно, более искусно, особенно те, которые изображали воинов. С течением времени флаги и пугала на полях стали воспринимать как обереги не только будущего урожая, но и детей, охраняющие их от разного рода несчастий. Затем флаги и особенно фигурки кукол перестали ставить на полях, а начали хранить дома. Таким образом, древняя символика этого праздника состояла в защите полей от всякого рода стихийных бедствий, а, следовательно, и в обеспечении обильного урожая, поддержании жизни людей, и в первую очередь защиты детей.

В период Токугава (1603–1867) праздник Танго-но сэкку в определенных сословиях ассоциировался с мужеством воинов; в этот день нередко устраивались представления воинов, во время которых они демонстрировали боевую удаль. Как пишет Ихара Сайкаку (XVII в.) в новелле «История любовных похождений одинокой женщины», молодая мать, ожидая рождения сына, мечтала: «Когда же в 5-м месяце наступит праздник мальчиков танго, я, по обычаю, опояшу сынка игрушечным мечом» [Ихара Сайкаку, 1959, с. 193].

Другое название Праздника мальчиков — Сёбу-но сэкку, или Праздник ириса, — появилось в период Нара (VIII в.). В «Дзоку Нихонги» (VIII–IX вв.) говорилось о том, что в этот день дома украшались ирисами [Нихон-но нэндзю гёдзи, 1980, с. 105]. Использование ирисов в 5-й день породило пословицу «Ирисы 6-го числа» (по смыслу эквивалентна русской пословице «Дорога ложка к обеду»). Ирис — цветок, которому приписывались магические тонизирующие свойства. Кроме того, слово «ирис» (сёбу) звучало омонимично слову «успех», хотя и писалось другими иероглифами.

Листья ириса, форма которых напоминает меч, рассыпали у входа в дом, клали на крыши и под карнизы домов, чтобы отогнать несчастья. Официальные лица в старину надевали парики из листьев этого растения. В начале XVII в. появилась игра в пучки ириса: мальчики соревновались, кто громче хлестнет по земле этим пучком. Затем появился обычай готовить ванну из листьев ириса (сёбу-ю). Существовало поверье, что такая ванна предотвращает болезни, обладая профилактическими свойствами. По этой же причине листья ириса крошили и в сакэ.

Ирисы, так же, как и жемчужник майский (сацуки-но тама), использовали как лекарственное растение. Их нанизывали на нить и вкладывали в разукрашенный мешочек для лекарств, называемый кусуридама. Обычай этот существовал уже в раннем средневековье. Свидетельством тому — прекрасные стихи на эту тему из «Манъёсю»:

Мешочки кусуридама специально делали к 5-му дню 5-го месяца. Верили, что их изготовление помогало избежать простуды и содействовало очищению от грехов.

В 5-й день 5-го месяца «охотились» за лекарствами. Слово «охота» применяется здесь в прямом и переносно смысле, так как весной охотились за оленями, рога которых использовались в качестве лекарства.

Таким образом, символика использования ирисов в Праздник мальчиков представляется как забота о здоровье ребенка, о продолжении рода, воспитании потомства.

С представлением о сакральных свойствах ириса связан и праздник, проводившийся в начале 6-го месяца на горячих источниках Ямасира (местечко Кама, префектура Исикава). Он назывался Сёбую. В дни праздника группа молодых людей приносила микоси к общественным ваннам и бросала пучки листьев ириса в воду, что символизировало избавление от злых духов. Японские гостиницы украшались специальными занавесями (маммаку) с рисунками ирисов, а карнизы крыш домов, гостиниц и других зданий увешивались листьями ириса и красными фонариками. Хотя этот праздник проводился на месяц позже Праздника мальчиков, он перекликался с ним именно из-за использования листьев ириса.

У японцев существует также традиция любования цветущими ирисами. Многоцветные ирисы (в Японии выведено свыше 1 тыс. сортов этих цветов) в сочетании с неотъемлемой составной частью японских парков — прудами — представляют собой завораживающее зрелище [Ирисы, 1981]. В период цветения ирисов ими украшали интерьеры домов, кимоно, прически.

В период позднего средневековья Праздник мальчиков стали отмечать во всех слоях общества. В домах устраивались выставки фигур воинов и их вооружений. Непременными на таких выставках являлись две фигуры: одетая в мужское одеяние легендарная императрица Дзингу (III в. н. э.), а также ее первый министр Такэноутино Сукунэ, который якобы прожил 300 лет, пережив свою повелительницу почти на два столетия. В дни праздника в домах можно встретить и других персонажей мифологии и древней истории Японии, например, Момотаро — героя детских сказок, родившегося из персика (момо — «персик») и успешно сражавшегося со злыми демонами. Многие атрибуты Праздника мальчиков продавались на ярмарках, специально устраиваемых, как и во время других праздников.

В сельской местности перед домами выставляли заранее срубленные высокие деревья или шесты с прикрепленными к их верхушкам листьями криптомерий или другими предметами. Это делалось для приглашения на праздник Священного духа, который, как считалось, во время моления о хорошем урожае в 5-м месяце спускался с Неба по высоким деревьям или шестам [Нихон миндзоку, 1979, с. 341].

Этот обычай приглашать таким способом божество характерен и для ряда других праздников. Во время Танго-но сэкку к шестам прикрепляли вымпел с нарисованным на нем сёки (по-китайски джун шоу) — мифическим духом, изгоняющим дьявола и излечивающим болезни, т. е. выполняющим магическую миссию охраны здоровья ребенка. Над сёки подвешивали изображение маленькой рыбки [Нихон миндзоку, 1979, с. 341].

Выдающийся деятель международного рабочего движения, основатель Коммунистической партии Японии Катаяма Сэн (1859–1933) в своих «Воспоминаниях» писал: «По местным обычаям, во время праздника мальчиков, отмечаемого в мае, мой дядя, бывший тогда подростком, и старший брат получали от родных и знакомых много прекрасных больших нобори (вымпел, прикрепляемый широкой стороной к бамбуковому шесту; на нем изображены легендарные японские герои. — Авт.) и маленькие стрелы. Я же получил только один маленький нобори с изображением Кинтоки (или Кинтаро — герой детской сказки, мальчик-богатырь, побеждающий с помощью друзей-животных злые силы. — Авт.) от бабушки, жившей в деревне Коё. Зависть закрадывалась в детское сердце, когда каждый год с наступлением мая перед домом выставляли множество прекрасных нобори, колыхавшихся на ветру, которые принадлежали дяде и старшему брату. Но я никогда не высказывал недовольства… Больше того, я очень радовался своему единственному маленькому нобори с изображением Кинтоки и с нетерпением ожидал каждый год наступления мая, когда его вывешивали» [Сэн Катаяма, 1964, с. 44].

Обычай вывешивать в Праздник мальчиков развевающиеся на ветру изображения карпов — старая традиция.

В саду перед домами или на крышах домов устанавливали шесты, к которым прикрепляли ярко раскрашенных бумажных или матерчатых карпов — по одному на каждого мальчика в семье. Карпы достигали в длину 9 м и более. Длина их зависела от возраста детей, самого маленького делали для младенца. Эти рыбы вздымались на ветру, и создавалось впечатление, что они плывут против течения. Это украшение известно под наименованием кои-нобори (кои — «карп», нобори — «подъем»). Карпы парили над деревнями, поселками, городами в течение нескольких недель.

Полагают, что обычай выставлять кои-нобори в Праздник мальчиков сформировался к 70-м годам XVII столетия. Полагают также, что возник он среди простых горожан, которые не имели права выставлять в день праздника перед домами копья, алебарды, знамена, как это делалось в семьях воинского сословия. Не имея, таким образом, права на магические атрибуты для обеспечения своим детям благополучия и здоровья, простые горожане стали вывешивать бумажных карпов, которые хотя и не устрашали никого, но могли быть каких угодно размеров и выглядели весьма внушительно [Ивадоо, 1940, с. 49].

Существует ряд версий, объясняющих, почему вывешивались изображения именно карпов. По представлениям японцев, карп служит примером стойкости, смелости, упорства в достижении цели. Японцы издавна считали карпа храбрейшей и благороднейшей из рыб, потому что он может плыть против течения и стрелой пронестись вверх через водопад. Любимым сюжетом для многих художников было изображение карпа, перепрыгивающего через водопад.

С карпом был связан и еще один обычай этого праздника. Маленькие мальчики пролезали сквозь матерчатого карпа от головы до хвоста, чтобы им повезло в жизни.

Одним из атрибутов Праздника мальчиков во многих районах страны служили воздушные змеи, иногда достигавшие 15 м. Запуск воздушного змея — характерная черта и других праздников, в том числе новогодних.

Полагают, что в праздничной обрядности воздушные змеи начали использоваться примерно с середины XVI в. Известен, например, такой факт: когда в семье одного феодала (даймё), жившего в районе Хамамацу, родился сын, то отец оповестил всех об этой новости, запустив воздушного змея с написанным на нем именем мальчика.

Впервые во время Праздника мальчиков в 5-м месяце бумажные змеи были запущены в 1572 г. в семье крупнейших японских феодалов Мацудайра [Нихон фудзоку, 1979, с. 392].

По-японски воздушных змеев называют сироси, что является дословным переводом понятия «воздушный змей». Но в народе их называли также осьминогом (тако) или каракатицей (ика), поскольку они по форме напоминали этих морских животных. Постепенно название тако стало более популярным. Обряд запуска бумажного змея столь глубоко вошел в жизнь японцев, что они придумали для обозначения этого понятия специальный иероглиф, который читается тако и обозначает «бумажный змей». Запуск бумажных змеев получил название тако-агэ.

Воздушные змеи делались различной формы и размеров: квадратные, круглые, многоугольные, некоторые напоминали птицу или насекомых. Часто воздушные змеи были богато украшены: на бумагу, наклеенную на бамбуковую раму, наносили красочные изображения различных героев. Одними из наиболее популярных были воздушные змеи, сделанные в районе Цугару (Северная Япония), — цугару дако. Роспись на них выполнялась вручную.

Часто устраивались соревнования воздушных змеев, в которых участвовали как дети, так и взрослые. В воздухе разыгрывались целые баталии. Во время состязаний каждый старался, чтобы воздушный змей соперника как можно быстрее опустился на землю. Для этого или запутывали стропы своего змея с соседним и тянули его вниз, или же прикрепляли к веревкам своего змея какие-нибудь острые предметы (например, битое стекло) и пытались с их помощью перерезать стропы змея противника.

Крупнейшим локальным праздником летнего сезона являлся Аой-мацури (аой — по-японски «мальва китайская»), который отмечался в Киото в 15-й день 5-й луны начиная с VI в.

Согласно преданию, причиной возникновения Аой-мацури были обильные ливни 5-го месяца, ливни, которые вызывали неоднократные наводнения и приводили к неисчислимым бедствиям. В храмах возносили молитвы богам о прекращении дождей, и вот наконец боги их «услышали», дожди прекратились. В благодарность за отзывчивость богам были преподнесены листья аой, которые имели сердцевидную форму. В период Хэйан, когда возник этот праздник, считалось, что листья мальвы обладают чудодейственной силой: они предотвращают наводнения и землетрясения. Поскольку аой позднее стала довольно редким растением, во время праздника использовали и листья других растений, например, багряника японского (кацура). При подборе растений непременным условием было, чтобы их листья имели сердцевидную форму, так как именно в этой форме, как полагали, заключалось их магическое значение.

В эпоху Хэйан в 12-й день 5-го месяца в храмах Симогамо и Камигамо (близ Киото) совершались предпраздничные обряды. Все готовились к процессии в 15-й день 5-го месяца. Участники, которых было более 300, собирались в императорском дворце Госё, откуда в час змеи (10 часов утра) начиналось торжественное шествие — центральное событие Аой-мацури. Процессия двигалась вдоль р. Камо через город, сначала останавливаясь в храме Симогамо, затем в храме Камигамо. В каждом из них совершалась красочная церемония встречи императорского посланника, который являлся одной из главных фигур шествия.

Он возглавлял процессию, восседая на богато убранной породистой лошади. За посланником следовала громадная повозка, в которую был запряжен черный бык. Повозка называлась гисся.

Как выглядела гисся в хэйанские времена, т. е. тысячу лет назад, мы в точности не знаем. Гисся, использовавшаяся в XIX — начале XX в., довольно высокое, почти кубическое деревянное сооружение, несущие конструкции которого были покрыты черным лаком с красивым строгим орнаментом, напоминающим форму листьев аой, крыша — пагодной формы, с нее потоками падали гирлянды искусственных цветов глицинии и аой; фронтальная и боковые части повозки были задрапированы золотистого цвета циновками. Сооружение помещалось на платформу, стоящую на двух высоких колесах; их диаметр превышал человеческий рост. Причудливое переплетение оранжевых кистей и шнуров красиво контрастировало с черной шкурой быка.

Два мальчика без головных уборов, в оранжевых одеждах с рисунками зеленых листьев аой вели на оранжевых канатах этого быка. Мальчикам помогала группа людей, играющих роль свиты посланника императора. Они в белых одеждах, украшенных букетиками из листьев аой. На головах — мягкие черные шляпы с высокой тульей (эбоси), отдаленно напоминающие шлемы, их передняя часть несколько опускается на глаза. Такие шляпы носили придворные в эпоху Хэйан. На ногах — соломенная обувь (варадзи). Другие участники шествия были одеты в парчовые костюмы, сшитые из ткани со сложным красивым узорчатым рисунком, с характерными для хэйанского времени мешкообразными рукавами. Они изображали членов императорской семьи и высших придворных; среди них были женщины, которые выглядели особенно нарядными. Затем следовали воины, стражники, музыканты, танцовщики.

Своеобразным атрибутом праздничного шествия были огромные зонтики красного цвета, богато украшенные корзинами цветов. Они были столь огромны и тяжелы, что мужчины несли их обеими руками. Роль этих огромных зонтов с обилием цветов символическая: они — залог хорошего урожая, символ молодости, весны [Нихон-но мацури, 1982 (II), с. 1–5, 141].

Во время праздника исполняются адзума-асоби — древние танцы, которые как правило, состоят из шести песенных и песенно-танцевальных частей Главным их элементом является танец Суруга [Ёкёку, 1979, с. 79]. Согласно преданию, в провинции Суруга опустилась на землю небесная фея и впервые показала людям этот танец. Его участники одеты в красные костюмы. Танец шел под аккомпанемент старинных музыкальных инструментов — бамбуковых флейт, гонгов, барабанов — традиционного набора праздничного оркестра. Музыканты в лиловых одеждах со шлейфами, на ткани которых — стилизованные изображения животных.

Среди обрядов летнего времени (начиная с 6-го месяца) важное место занимали обряды тауэ. В каждой местности они были приурочены к разным датам, и, хотя по форме это были местные обряды, все вместе и по сути своей они имели общенациональное значение и единый смысл, являясь как бы залогом успешного проведения важного этапа земледельческих работ, будущего хорошего урожая риса.

Обряды тауэ проводились как непосредственно на полях, так и на подмостках, специально сооруженных среди залитых водой рисовых полей. Проводились они на территориях храмов (обычно на специально построенных здесь сценах). Главные действующие лица этой обрядности, как правило, были одеты в специальные костюмы и маски, другие участники выступали в обычных рабочих одеждах. Тщательно продумывались и были особенно нарядными и торжественными костюмы тех, кто изображал богов, духов, животных.

Примером может служить одежда исполнителя роли старца Окина, одного из основных персонажей земледельческой обрядности, а также пьес театра Но. Маска изображала лицо очень пожилого человека, изборожденное глубокими морщинами, с узкими, прищуренными глазами, с мудрым выражением и доброй улыбкой, с широким носом и узкой бородкой, длина которой почти в три раза превышает длину самой маски. Окина обычно появлялся на представлениях с мотыгой, пучком колосьев или веером, на котором были изображены сосна, журавль и черепаха — символы долголетия, мудрости и старческой крепости [Анарина, 1984, с.17].

Характерным атрибутом девушек саотомэ являются ханагаса (цветочный зонтик) — большие шляпы, обильно украшенные искусственными цветами. Согласно поверьям, они служили символом плодородия и урожая. После окончания праздника их часто разрывали на мелкие кусочки и уносили как талисман, который должен был обеспечить хороший урожай [Глускина, 1979, с. 233].

Во время выполнения обрядовой церемонии женщины пели под аккомпанемент барабанов, гонгов и флейт. На музыкальных инструментах играли мужчины, которые выстраивались в ряд за спинами женщин. Они постоянно отбивали такт на больших барабанах, подбрасывали их вверх, искусно ловили, не прекращая при этом ни на минуту своей игры.

Всем музыкальным сопровождением руководил специальный распорядитель — санбайсан. Как правило, он запевал первую строфу песни, которую как эхо повторяли все крестьяне — участники праздничной церемонии. Существовало поверье, что если распорядитель — мастер своего дела, то женщины не будут знать устали ни в песнях, ни в труде. Вечером в деревне устраивалось застолье с ритуальными песнями и плясками [Хага Хидэо, 1965, с. 50].

В летний сезон в отдельных районах страны совершались также различные обряды, имевшие своей «целью» предотвращение ущерба, наносимого ветрами, наводнениями или засухой. Во время жарких летних месяцев, когда растениям необходимо много воды, проводились праздники, устраиваемые в честь Бога воды, во время сезона тайфунов ублажали Бога ветра и т. п.

Осенние обычаи и обряды

В начале осеннего сезона крестьяне готовились к сбору выращенного урожая: приводили в порядок тару, веревки и различные орудия для его уборки и хранения. Спускали воду с затопляемых рисовых полей и снимали ранние сорта риса, гречихи, сои, мелких красных бобов. Затем наступала самая ответственная пора снятия основного урожая риса. В это время по всей стране в сельской местности были видны как золотые снопы сжатого риса, развешанные на вешалках, так и подвешенные к крышам длинные стволы японской редьки. Это были основные приметы осеннего вида японской деревни. Повсюду цвели хризантемы, и постепенно меняли свой цвет кленовые листья — сначала изумрудно-зеленые, затем желтые, позже оранжевые и наконец красно-багряные.

На 7-й месяц приходился один из популярнейших в конце XIX — начале XX в. среди японцев праздник — Танабата (Седьмой вечер), или Хоси-мацури (Праздник звезд). Он известен под обоими названиями, но более популярным является Танабата. По лунному календарю он проводился в 7-ю ночь 7-го месяца.

Праздник ведет свое происхождение от китайской легенды эпохи правления династии Поздняя Хань [Крюков, Малявин, Софронов, 1979, с. 215]. Герои легенды, как известно, две звезды — Волопас, или Пастух (звезда Вега в созвездии Орла, по-японски Конгю), и Ткачиха (звезда Альтаир в созвездии Лиры, по-японски Сокудзи, или Танабата-цумэ). На небосклоне они находятся друг против друга и разделены Млечным Путем. Так же, согласно легенде, разделены возлюбленные — Волопас и Ткачиха.

Романтический сюжет легенды был одной из причин того, что праздник был особенно любим молодыми женщинами.

Но основная причина известности праздника связана с той огромной ролью, которую в жизни женщин в прошлом играли ткачество и шитье. Раньше у крестьян вся необходимая для семьи одежда производилась в домах, и эта нелегкая обязанность возлагалась на женщин. А звезда Ткачиха была покровительницей ткачих и швей.

Впервые праздник отмечался в 755 г., в период Нара, при дворе императрицы-регентши Кокэн [Mock, 1961, с. 128]. Позднее Танабата постепенно охватил все слои общества.

В день праздника перед дверьми домов и воротами садов ставили бамбуковые ветки (сасатакэ), к которым прикреплялись разноцветные бумажные ленты (тандзаку). На них каллиграфическим почерком выводили пословицы или поэмы, написанные специально по случаю этого праздника. Считалось, что такой обряд поможет стать хорошим каллиграфом или поэтом, так как Ткачиха к тому же была покровительницей разнообразных искусств. Вырезанные из бумаги кимоно, также подвешиваемые на эти ветки, рассматривались как специальные подношения принцессе Ткачихе. А пять разноцветных нитей — зеленая, желтая, красная, белая, пурпурная или черная — была подношениями для Пастуха, который считался покровителем мужчин-земледельцев. Поэтому люди просили у него хорошего урожая в текущем году. На следующий день бамбуковые ветки с подвешенными на них украшениями бросали в воды ближайшей реки, чтобы это желание сбылось. Связь с земледельческим трудом была одной из важнейших причин популярности праздника в широких крестьянских массах [Хаями Ясутака, 1980, с. 116; Нэндзю гёдзи дзитэн, 1959, с. 464–466].

Разновидностью этого обряда в некоторых местах были бамбуковые деревья, украшенные бумажными полосками, которые устанавливали в поле или в саду; люди считали, что они обладают магической силой оградить урожай от вредителей.

Празднику Танабата посвящен ряд легенд, поэм, пьес театра Но, рассказов, стихотворений, которые дошли до нас через века. Не один десяток стихов, посвященных этому сюжету, можно найти в первой антологии японской поэзии «Манъёсю», в «Исэ-моногатари» (начало X в.), в «Ямато-моногатари» (X в.).

В популярном до сих пор в японском народе эпосе «Повесть о доме Тайра» («Хэйкэ-моногатари») (XII в.) есть стихи, которые, пожалуй, наиболее точно передают содержание праздника [Повесть о доме Тайра, 1982, с. 45]:

Из года в год Танабата становился все популярнее, и в период Токугава правительство ввело его в число пяти официально признанных праздников Госэкку.

Танабата всегда рассматривался людьми как повод повеселиться. Вот как описывает подготовку к нему в XVII в. Ихара Сайкаку: «В доме готовились к празднику: укладывали и перекладывали новые, с иголочки, платья так, чтобы левая пола находила на правую, как крылья у курицы, и приговаривали: „Эти платья — Ткачихе взаймы“; писали в честь Ткачихи на листьях дерева кадзи известные всем песенки. Собирались праздновать и слуги: каждый позаботится запастись тыквой и хурмой» [Ихара Сайкаку, 1974, с. 30].

В этот день виновникам торжества — звездам Ткачихе и Волопасу — преподносили дыни, персики, специальные сладости, пирожные.

Особой известностью пользовался праздник Танабата в г. Сендай (префектура Мияги). История праздника в Сендае восходит к периоду феодальной раздробленности, когда правители правившего клана покровительствовали не только военному, но и всем другим видам искусства. В эпоху Токугава он стал более скромным, таким же, как и в других местах страны. Особенностью праздника Танабата в Сендае был обычай 7-го дня, до рассвета, отправляться в поля собирать утреннюю росу с листьев картофеля и стеблей риса, разводить ею тушь и писать на бумажных лентах тандзаку различные изречения. Поздно ночью зажигали особые курительные свечи: это были свечи, к которым прикрепляли своеобразные флажки (фукинагаси), сделанные в виде узких полосок шелка и укрепленные на дуге, в свою очередь прикрепленной к древку. Японские исследователи считают, что возжигание таких курительных свечей роднит Танабата с праздником Бон. По мнению Янагида Кунио, праздник Танабата можно рассматривать как предшественник праздника Бон [Янагида Кунио, 1964, с. 530–531]. С 1928 г. в Сендае в этот день стали проводить пышные ярмарки.

Почти все украшения делались из бумаги. На бамбуковых шестах на крышах домов подвешивались огромные разноцветные помпоны, напоминающие бархатистые, пушистые шары. К ним прикрепляли массу длинных узких бумажных полос. Цвет полос соответствовал цвету помпона, обратная сторона полос — белая. Бумажные ленты перехватывались пятью обручами, также имеющими бархатистый вид. Четыре обруча — белого цвета, один — в цвет помпона [Нихон-но нэндзю гёдзи, 1980, с. 176].

В г. Такаока (префектура Тояма), например, поздно ночью в реку бросают шесты, к которым привязаны многочисленные ленты, и более тысячи шестов одновременно плывет вниз по течению.

Крупнейшим локальным праздником в стране являлся Гион в Киото. Название восходит к имени квартала в городе, где был расположен синтоистский храм, с которым связана главная обрядность. Само же название Гион пришло в Японию из Индии, из буддийского монастыря по названию Гион, где, по преданию, Шакьямуни читал свои проповеди.

О происхождении праздника сложена легенда. В 869 г. в Киото вспыхнула эпидемия чумы, которая унесла огромное число человеческих жизней. История гласит, что для прекращения эпидемии император повелел гонцу отправиться в храм Ясака, посвященный богу Сусаноо, брату Богини солнца Аматэрасу. Храм назывался Гионся, так как был расположен в квартале Гион. Гонец принес указ установить перед ним 66 ножевидных алебард — по числу провинций Японии. Алебардам придавалось магическое значение оружия, способного избавить людей от этого несчастья. И чума якобы отступила перед ним. Благодарные жители Киото с того года и по сей день отмечают это радостное событие, которое вошло в историю календарной обрядности как праздник Гион. В старину он имел еще одно название — Горёэ (Праздник моления) [Мияо Сигэо, 1980, с. 171]. Это один из немногих праздников, возникших в столице по императорскому рескрипту. Однако с течением времени Гион оброс богатейшей обрядностью и стал подлинно народным торжеством, поскольку его основная символика — борьба с болезнями в жаркое время года.

Подготовка и проведение праздника занимали почти весь 7-й месяц. Но основное действие приходится на его вторую половину. Все желающие принять участие в празднике заявляют об этом заранее служителям храма Ясака.

Главное место в этом торжественном событии занимали процессии даси. В процессии Гион используются колесницы хоко, имитирующие алебарды, и паланкины яма, своим названием, по-видимому, обязанные уже упоминавшимся симэси-но-яма. По форме эти последние похожи на коробки, в которых, по преданию, в древности находились лекарства, исцелявшие от чумы. О возникновении лекарств повествует легенда. Во время эпидемии чумы, когда храм Ясака был окружен алебардами, в нем скрывался бог Сусаноо, который был очень сведущ в медицине и изготовил необходимые лекарства.

Каждая такая колесница — и хоко, и яма — имеет свою тему и свое убранство, которые отражают культуру разных эпох.

И колесницы, и паланкины — огромные сооружения. Поэтому их не хранили в целом виде, а ежегодно перед праздником собирали, а после окончания разбирали. Сборка начиналась в 8-й день 7-го месяца. Раньше все детали колесниц изготовляли ручным способом. Когда колесницы приходили в ветхость или страдали от пожаров (что было весьма частым явлением в период Токугава), их заменяли на новые.

Хоко состояла из деревянных балок, легко подгоняемых друг к другу и соединявшихся канатами из рисовой соломы. Они устанавливались на четырех огромных деревянных колесах, диаметром до 2 м. Высота колесницы, имевшей форму прямоугольника, достигала 7 м. А от земли до кончика шпиля, который изображал алебарду, могло быть и 24 м. Сборщики работали со страховкой, так как из-за высоты колесниц это весьма опасное занятие. Колесницы не раскрашивались, за исключением черной лакированной нижней поверхности крыши. Площадь крыши — от 4 до 6 татами. Но во время процессии их покрывали парчой, гобеленами, шелками и другими украшениями. Крыша колесницы имела форму пагоды, на ней возвышалась башня; ее покрывали ярко-красной материей таким образом, что иногда она напоминала фантастическую коническую шляпу. Существовало семь видов хоко.

Каждую хоко сопровождала группа мужчин в старинных костюмах. Как правило, фасоны этих одежд восходили к придворным костюмам эпохи Хэйан; отличительной их чертой служили широкие штаны и верхние накидки с плечами в виде крыльев. Орнамент на одежде идентичен с украшениями хоко: на одних — это листья клена, на других — стилизованные цветы сакуры.

На передней части колесницы стояли двое мужчин; в одной руке они держали канаты из рисовой соломы, в другой — белые опахала с красным кругом, который символизировал Богиню солнца. Под ритмичные удары барабана они поднимали, поворачивали и опускали опахала.

На втором этаже хоко — открытом балконе — располагались музыканты: барабанщики, флейтисты. Их музыка — сигнал к отправлению хоко, а также аккомпанемент, под который группа людей тащила колесницу. Палочки барабанов были украшены парчовыми голубыми бантами. Не только барабанная дробь, но и само ритмичное движение палочек вверх-вниз создавало определенный эмоциональный настрой. Специальная музыка, сопровождавшая весь праздник, носила название гион-баяси.

На крыше восседало несколько мужчин, которые прилагали большие усилия, чтобы не свалиться с огромной высоты при движении и особенно при поворотах колесницы. Они бросали в толпу сладкий рис, а позднее тимаки — пучки соломы, завернутые в бамбуковые листья. Считалось, что тому, кто поймает тимаки, обеспечено здоровье на целый год [Нихон-но мацури, 1982 (II), с. 133–135].

Провести огромную хоко по улицам было делом совсем не простым. Несколько десятков человек тянули ее за длинные толстые канаты, прикрепленные к передней части колесницы. Два человека с бамбуковыми шестами в руках направляли процессию. Когда хоко следовало остановить, они перекрещивали перед колесницей шесты. Чтобы ее остановить или повернуть, под колеса подкладывали большие тяжелые деревянные клинья. Их несли специальные носильщики. Для поворота хоко клин клали под переднее колесо с внутренней стороны. Это был весьма ответственный момент в процессе движения колесниц.

Паланкины яма меньше по своим размерам, чем хоко. Как правило, это были четырехугольные коробки весом от 1,2 до 1,6 т; коробки ставили на деревянные балки, которые укладывали на плечи носильщики. Число последних зависело от веса яма — от 14 до 24 человек. Из-за большого веса паланкинов носильщики вынуждены были во время шествия часто останавливаться для отдыха.

В цветовой гамме убранства яма преобладал красный цвет, но часто использовался желтый и золотистый. Большей частью яма не имели крыши: на них расставляли различные предметы для украшения. На одних — большие зонтики на высоких ручках, наружная сторона зонтика белая, внутренняя — красная, ручка черная; на других — небольшие кумирни, а перед ними — синтоистские ворота (тории). Обязательным элементом украшений яма являлись сосна или ветки сакуры. Если у яма была крыша, то она была па́годной формы, как и у хоко. У одного из типов яма — иватояма (ивато — «грот») на крыше имелся конусообразный шпиль. На яма, так же как и на хоко, либо располагалось более десяти человек, либо устанавливались куклы, изображавшие героев японского народного эпоса.

Главным ритуальным действующим лицом на празднике являлся мальчик-прислужник — тиго, который символизировал юность, начало жизни. Он торжественно открывал церемонию шествия колесниц хоко. Первоначально каждая хоко имела своего тиго. В средние века он находился только на первой колеснице, возглавляющей парад; на остальных вместо него уже были куклы. Ритуал посвящения в звание тиго совершался в 11-й день 7-го месяца в храме Ясака, куда кандидат являлся верхом на лошади. Тиго в богатой одежде, с раскрашенным лицом представлял собой священную персону, и во время праздника его можно было видеть в разных районах города. Свита, сопровождавшая мальчика, обмахивала его великолепными опахалами. В эпоху Хэйан тиго представляли императору, и для семьи была большая честь, если кого-нибудь из ее членов посвящали в это звание. Родственникам мальчика разрешалось одеваться в роскошные костюмы.

За день до начала процессии, в 16-й день 7-го месяца, из храма Ясака выносили священные микоси. Их несли к мосту Сидзё через р. Камо, где совершали ритуальное омовение. Вечером из итого же храма выносили шесты с зажженными на них фонарями, которые закрепляли на хоко. Фонари придавали колесницам вид ярко освещенных больших судов, плывущих в ночи. Около колесниц ставили подношения богам в виде больших бочонков сакэ.

Утром 17-го дня 7 хоко и 12 яма были готовы к праздничному шествию по улицам города, где их ожидали тысячи зрителей. Первой всегда шла алебардовая (нагината) хоко, на которой находился тиго. Перед началом шествия на колесницы водружали священные реликвии. Процессия шла по заранее намеченному маршруту.

Каждая колесница имела свою тему, которая обычно давала ей название. За Нагината хоко следовала Токуса-яма — тростниковая; на ней изображалась сцена из пьесы театра Но, в которой рассказывается, что у одного старика был украден сын, возвращенный затем буддийским священником; на яма устанавливалась фигура последнего, в одной руке он держал пучок тростника, а в другой — серп.

Каккё-яма рассказывала о том, как в древнем Китае отец из-за крайней бедности хотел убить своего сына и рыл для него могилу, но неожиданно нашел клад. Хосё-яма повествует о том, как юноша Хосё воровал розы в императорском саду для своей возлюбленной придворной дамы. В убранстве Манко-хоко была отражена символика старых китайских легенд: на ней изображались горы и длинный шест на вершине на фоне полумесяца. Оформление Мосо-яма взято из китайской легенды о преданном сыне, который в середине зимы искал и нашел бамбуковые ростки, чтобы выполнить желание своей больной матери (мосо — вид бамбука). В Ниватори-хоко круг в треугольнике на шесте символизирует яйцо, спрятанное в барабане, который использовался во время войны. Речь идет о том, что мир спрятан в барабане, как цыпленок в яйце, и в любую минуту может быть нарушен, так же, как и цыпленок внезапно вылезает из яйца (ниватори по-японски «курица», «петух»).

Оформление Хакуракутэн-яма — беседа об учении буддийской секты дзэн китайского поэта Бай Лэтяня (772–846) с монахом. Бай Лэтянь (по-японски Хакуракутэн) — псевдоним поэта Бо Цзюйи, оказавшего большое влияние на японскую литературу эпохи Хэйан. Асикари-яма посвящена сцене из пьесы театра Но драматурга Дзэами Мотокиё (1363–1443) под названием «Асикари» («Резчик тростника»); на ней установлена фигура старика — резчика тростника, который, по преданию, жил более 400 лет в уединении на берегу моря в крытой тростником хижине.

Хакуга-яма рассказывает о великом китайском арфисте по имени Байя (по-японски Хакуга), который разбил свой инструмент после смерти лучшего друга, так как считал, что он был единственным, кто мог оценить его игру. Цуки-яма — одна из наиболее красочных колесниц в процессии, она украшалась гобеленами времен минской династии (1368–1644). В декоре большую роль играет изображение полумесяца; отсюда и название яма (цуки по-японски «луна»). Ямабуси-яма была посвящена монаху-отшельнику, который, согласно легенде, заметил, что пагода Ясака накренилась, и стал усердно молиться, чтобы выпрямить ее. И чудо свершилось. Арарэ-тэндзин-яма — колесница бога Тэндзин (Бог литературы и просвещения) в образе града (арарэ); бог Тэндзин, «явившись» в образе града, прекратил некогда пожар в г. Киото. Тайси-яма — колесница, посвященная принцу Сётоку, выдающемуся политическому деятелю и реформатору древности. На колеснице устанавливалась статуя принца, выполненная известнейшим скульптором периода Камакура Ункэем.

На Хока-хоко изображались небесные светила — луна, солнце, звезды, освещающие своими лучами мир. Кикусуй-хоко была посвящена китайской легенде о том, что человек будет жить долго, если напьется воды около куста хризантемы (кику — «хризантема», суй — «вода»). На Абура-Тэндзин-яма устанавливалась фигура Сугавара Митидзанэ, известного японского ученого, каллиграфа и поэта IX в.; после смерти он был обожествлен и получил имя Тэндзин.

Хаси-Бэнкэй-яма изображала сцену из пьесы театра Но, когда на мосту (хаси) встречаются два героя японского народного эпоса — юноша Ёсицунэ (военный правитель из рода Минамото, 1159–1189) и богатырь Бэнкэй. Согласно легенде, Бэнкэй был человеком могучего телосложения и мечтал встретиться с кем-нибудь, кто был бы сильнее его, а потому сражался со всеми, кто проходил через мост Годзё в Киото. После сражения с Ёсицунэ, который научился военному искусству у сказочного персонажа Тэнгу (полудемона), Бэнкэй стал вассалом Ёсицунэ. Дзёмё-яма была названа по имени священника Дзёмё, персонажа сказания о Хэйкэ («Хэйкэ-моногатари», XII в.), который сражался на берегу р. Удзи. Хатиман-яма была украшена скульптурой Бога войны Хатимана (работа скульптора Ункэя). Энногёдзи-яма была названа по имени монаха, который заставил демонов носить камни для постройки длинного моста. Кои-яма — колесница карпа (кои — «карп»). На ней был установлен миниатюрный храм, посвященный богу Сусаноо; перед храмом находились ворота тории и фигура карпа, который, согласно легенде, превратился в дракона и сумел подняться по водопаду Ворота дракона; на гобеленах, которыми была покрыта колесница, изображены сцены из жизни бога Сусаноо. Судзука-яма посвящена божеству Судзука, якобы спасавшему жителей деревни, которой он покровительствовал, от демонов. Куронуси-яма названа по имени поэта Отомо-но-Куронуси (конец IX — начало X в.); основной сюжет яма взят из пьесы театра Но «Сига», посвященной этому поэту, второе имя которого было Сига-но-Куронуси. И наконец, Минами-Каннон-яма, колесница Каннон южной, посвящена Ёрю-Каннон, что дословно означает «Каннон-ива», так как в правой руке она держит ветку ивы; эта яма всегда замыкала процессию.

Праздник Гион в Киото послужил прототипом для многих праздников в стране; в ряде мест он получил то же название. В начале XIX в., например, непосредственно под влиянием киотского Гиона в г. Карацу (префектура Сага) появился праздник Карацуокунти. Он проводился ежегодно в течение трех дней в конце 10-го месяца. Праздник возник якобы по желанию одного из жителей города повторить хоть в какой-то степени то великолепие Гиона, которое он наблюдал в Киото. Он рассказал об увиденном соседям и с их помощью сделал колесницу, украшением которой был гигантский красный лев из папье-маше.

Во время праздника Карацуокунти процессию возглавляла колесница с красным львом, самая ранняя из всех. За ней следовала яма с устрашающим синим львом (построена в 1821 г.). Третья колесница была посвящена Урасима Таро, герою японской сказки, рыбаку, спасшему жизнь черепахе. За это благодеяние он был взят в морское царство, где полюбил дочь морского царя и прожил лет триста. Когда он вернулся домой, никого из родных и близких уже не было.

Наиболее интересной и впечатляющей была колесница, над которой возвышался гигантский красный морской окунь — тай. В процессии следовали также колесница в форме судна, украшением которой служит птица-феникс, и яма с изображением летящего дракона — стража Небес (обе постройки 1846 г.); позолоченная колесница с головой льва, играющего мячом (1847 г.); четыре яма, украшенные причудливыми изображениями шлемов, которые принадлежали четырем известным военачальникам (1844–1869); колесницы с драконом земли и дельфином (обе сделаны в 1876 г.) [Нихон нэндзю гёдзи, 1980, с. 249].

К 1876 г. уже 15 небольших городов, расположенных вблизи Карацу, выставляли в 10-м месяце колесницы для процессии.

Кроме того, в XIX в. появились Кокура Гион-мацури в префектуре Фукуяма, где в процессии в 13-15-е дни 7-го месяца участвовали четыре большие яма и более 40 маленьких; Хита Гион-э в местечке Хита (префектура Ойта); Суга Гион-мацури в городке Косиро (префектура Сага), где можно было увидеть трехэтажные яма; Ямагути Гион-мацури в г. Ямагути (префектура Ямагути), где особенностью являлись микоси различных форм, а также исполнение танцев лебедей перед началом процессии.

На осенний сезон падает и один из самых популярных буддийских праздников японцев — Бон. Иногда его называют О-бон, добавляя вежливый префикс о. Бон — от Урабон-э, как называли праздник в старину. Японское слово урабон — видоизмененное от санскритского улламбана, что означало обряд поклонения душам предков; первоначально он касался только близких родственников, а затем и всех умерших. В Индии существовало поверье, что если усердно возносить молитвы душам усопших, поклоняться им, умиротворять их, то они не придут из мира мертвых за живыми. Этот обряд совершался обычно летом, так как именно в это жаркое время года возникали эпидемии и соответственно была высока смертность.

В Индии зародилась интересная легенда о происхождении данного обряда. Одному человеку захотелось узнать, как живет его мать в стране мертвых, и ему явилось видение в образе матери, страдающей от голода в загробном мире. Он приготовил для нее огромную чашу еды, но, как только мать приближалась к ней, чаша наполнялась огнем, и мать ничего не могла из нее взять. Преданный сын обратился за помощью к буддийскому священнику, который объяснил, что мать наказана за грехи, совершенные ею в земной жизни, и спасти ее может только милосердие Будды. Сын пригласил буддийских священников и в 15-й день 7-го месяца по лунному календарю отслужил богатую заупокойную службу, чем спас мать. Отсюда якобы и пошла традиция в этот день возносить молитвы душам умерших [Хигути Киёюки, 1978, с. 107–108].

В Японию буддизм проник в VI в. Первое упоминание об обряде относится к 606 г. Официально же считается, что обряд появился в 3-й год правления императрицы-регентши Саймё (в 657 г.). Ежегодным придворным праздником Бон стал с 15-го года эпохи Тэмпё, т. е. с 733 г. Но постепенно, по мере распространения буддизма среди японцев, он перестал быть лишь праздником аристократов, а стал популярен и среди других слоев населения [Нихон фудзоку, 1979, с. 48].

Еще до прихода буддизма в Японии существовал обычай молиться о душах предков круглый год. Это было связано с тем, что души умерших становились богами — ками, а богам поклонялись весь год. Исстари существовал ритуал — молитва на могильных курганах, а позже на этих курганах стали возводить синтоистские храмы и кумирни. Например, в окрестностях Киото, на месте трех могильных курганов на горе Инари, был воздвигнут храм Инари-дзиндзя, в котором молились Богу риса. Со временем поминальные службы стали проводиться и в других храмах.

С почитанием душ ушедших в Японии было связано много праздников и обрядов. Это и Новый год, и Хиган, весенний и осенний. Кроме того, считали, что в дни, когда лето сменялось осенью, обращение с молитвой к душам умерших защищало уже созревающий урожай от различных стихийных бедствий.

Со временем этот древний осенний праздник почитания душ предков оброс богатой буддийской обрядностью.

Японская обрядность праздника Бон связана с тем, что японцы в старину имели как бы два места посмертного упокоения — «телесное» и «духовное», хотя в прямом смысле слова так называемой телесной могилы в далеком прошлом даже могло и не быть. Существовал обычай уносить умерших в горы и далеко в долины и там оставлять их. Это были «горные могилы», или «могилы брошенных» (яма-хака, или сутэхака; яма — «гора», хака — «могила», сутэ — «бросать»). Эти места назывались «долины ада», даже если они были и не в долинах, а в горах. Например, одна такая долина находилась к востоку от Нары, в Киото — на юг от храма Киёмидзу и называлась Торибэно, а в горном районе Сага, в окрестностях Киото, такое же место было известно под названием Адасино [Хигути Киёюки, 1978, с. 110].

Кодекс «Тайхорё» еще в начале VII в. упорядочил обряд захоронений. Согласно кодексу, все население было разделено на категории и лишь лица определенного ранга имели право иметь могилу, как таковую; трупы простых людей бросали в горах. Кладбища для высокопоставленных лиц были на территории буддийских храмов, где ставились также каменные фонари. Это было связано и с тем, что в 40-х — начале 60-х годов VII в. специальными указами запрещалось сооружение курганов и вводилось новое буддийское правило погребения — трупосожжение [Иофан, 1974, с. 95]. До этого в течение ряда веков знатных людей хоронили под огромными курганами.

Что касается так называемых духовных могил (орогами-хака, от орогаму — «молиться»), то они вначале представляли собой либо столб из цельного дерева, либо каменный фонарь, которые ставили во дворе каждого дома. Постепенно духовные могилы со двора перекочевали внутрь дома в виде поминальных табличек (ихай), которые по форме напоминали надмогильную стелу. Эти таблички считались священной реликвией, поэтому во время пожара или других стихийных бедствий, когда люди спешно покидали жилища, они брали с собой ихай: было бы ужасно, если бы сгорело то «обиталище» духа умершего, куда он «нисходит», чтобы получить знаки внимания от близких.

Поскольку дух умершего первоначально считался обитающим в горной долине, где находились и останки его тела, то в праздник Бон сначала шли молиться в горы, чтобы пригласить к себе души умерших. В горах, около могил сутэхака, зажигали курительные палочки, а огонь от них приносили домой и им у входа зажигали так называемый факел встречи душ предков. Факел представлял собой фитилек из кусочка льняной ткани. Считалось, что вместе с огнем в дом входили души ушедших. Слово «огонь» звучит как часть слова «душа» (хи — «огонь», тамасихи — «душа»).

В середине XX в. Бон постепенно утратил свое сугубо религиозное значение и, как многие другие праздники, стал более светским. Бон отмечался в течение нескольких дней: в одних районах Японии — в середине 7-го месяца, в других — в середине 8-го месяца, что было первоначально обусловлено большей или меньшей сезонной занятостью населения.

Хотя Бон — день поминовения ушедших, отмечался он всегда весело, красочно и шумно. Согласно поверьям, в эти дни души умерших посещают свои дома и семьи во многих поколениях, как бы «воссоединяются». Считалось, что в день Бон семью посещают семь поколений предков.

С этим праздником связано много обрядов, церемоний и ритуалов. Детали его проведения разнились в зависимости от места, но общие черты были везде одинаковы.

Бон пользовался большой популярностью среди населения. В период Токугава (1603–1867) для укрепления семейных уз (иэ), основной ячейки общества, а в целом для укрепления всей его иерархии подмастерьям на фабриках, служанкам в домах и магазинах в день Урабон разрешалось, так же, как и в праздник Ябуири (единственный отпускной день для прислуги и подмастерьев, 15-й день 1-го месяца), возвращаться к родителям. Несмотря на то, что правительство Мэйдзи (1868–1911) отменило этот праздник как выходной день, он продолжал оставаться, по словам Янагида Кунио, «наиболее важным ежегодным праздником после новогодних торжеств» [Yanagida, 1957, с. 271].

Накануне Бон повсеместно устраивались специальные ярмарки — бон-ити («рынок праздника Бон») или куса-ити («травяной рынок»), где можно было купить все, что необходимо для соблюдения ритуала праздника: украшения для дома и кладбищ, специальную еду.

В первую очередь люди посещали кладбища и приводили в порядок могилы, украшая их ветками священных по синтоистской религии деревьев сакаки и коямаки (зонтичная сосна); эти деревья произрастают всюду в Японии. На могилы клали также хлебцы или лепешки из риса — моти, фрукты и курительные палочки.

Большая подготовка к празднику проводилась и в домах. Комнаты тщательно убирали. В главной комнате перед домашним буддийским алтарем (буцудан) расстилали небольшую циновку (макомо), сплетенную из сухого тростника; на нее клали поминальные таблички ихай с именами умерших. Считалось, что каждая дощечка как бы оживала со времени возвращения души. Вокруг ставили украшения; все это место огораживали миниатюрной загородочкой.

Для душ умерших ставили также специальную еду. Это было связано с легендой о верном сыне, который спас мать от голодной смерти в загробном мире. Обычно клали те кушанья, которые любили покойные. Это мог быть картофель с кунжутным семенем или моти, баклажаны, арбузы, тыква, сладости, фрукты, т. е., как говорили в старину, «100 сортов пищи и 5 сортов плодов». В последний день Бон готовили так называемые прощальные клецки — данго, которые должны были поддержать силы духов перед возвращением в загробный мир. Специальные угощения готовили для гостей и друзей. Вместе с буддизмом в Японию пришел и ряд ограничений в отношении еды. Поэтому в этот синто-буддийский праздник многие не ели мяса и рыбы и вообще старались есть мало.

Интересное описание празднования Бон в конце XIX в. оставил немецкий писатель Э. Гессе-Вартег. Он был, в частности, свидетелем обряда посещения семейных могил. Эти могилы занимали довольно большую территорию, так что сюда можно было прийти с друзьями. «В этой жизнерадостной толпе, — писал Гессе-Вартег, — незаметно было ни благоговения, ни страха к этому месту упокоения ближних. Смеясь и весело болтая, бродили они там, заменяя кое-где увядшие цветы свежими, привязывали пестрые фонарики к шестам или ставили масляные лампочки на надгробные плиты» [Гессе-Вартег, 1904, с. 190].

Неотъемлемой частью обрядности Бон являлось множество фонарей. Иногда Бон называли также Праздником фонарей. Последние бывали различной формы. Особенно изящны и красивы те, которые были сделаны специально для этого праздника. Но всегда эти фонари изготавливались из белой бумаги, белой же бумагой прикрывали и отверстия каменных фонарей, установленных на подступах в храмы.

В ночь с 13-го на 14-й день 7-го месяца, т. е. в ночь полнолуния, собирались все члены семьи и с зажженными фонарями, которые были призваны «осветить» душам умерших путь в дома, где они когда-то жили, шли на кладбища. Другие фонари оставляли зажженными на могилах. Они отбрасывали таинственный свет, в отблесках которого плыли облачка курений. В сельских местностях, особенно в горных районах, на кладбища шли с березовыми факелами. Фонари горели и перед входом в дома, как бы приветствуя пришедшие души. Улицы и парки больших городов украшались гирляндами разнообразных фонарей. Глава дома зажигал огонь перед поминальными табличками и обращался к душам так, как если бы это были живые люди. Это обилие фонарей Гессе-Вартег запечатлел в следующих словах: «Как только смеркалось, все кладбища, так же, как и улицы и дома, осветились яркими, разноцветными огнями, сначала слабо, а потом сильнее и сильнее. Сотни тысяч бумажных фонарей горели вдоль домов… К этому присоединились еще фонари гуляющей по улицам публики и те, которые были прикреплены по обеим сторонам бесшумно двигающихся ручных тележек» [Гессе-Вартег, 1904, с. 190].

В последний день Бон снова повсюду зажигали фонари, чтобы осветить душам умерших путь назад. Они играли роль маленьких маяков. Иногда вешали зажженный большой фонарь на высокую сосну, которая называлась мацуагэ (мацу — «сосна», агэ — «подъем»), иногда же зажигали большие факелы.

Особенно интересен обряд спуска на воду маленьких квадратных бумажных фонарей на деревянных подставках, похожих на лодку. Внутри каждого фонарика зажигали небольшую свечку, которая освещала напечатанную с одной стороны идеограмму, означающую «молиться за мириады душ в другом мире». Для того чтобы сделать такой плавающий фонарик более личным, одни сами писали на нем имена своих ушедших близких, другие просили об этом священника. Затем лодочки благоговейно спускали в темную, молчаливую воду.

Подобная церемония совершалась везде, где есть вода: на реках, прудах озерах и даже в море.

Этот ритуал носил название торонагаси (торо — «фонарь», нагасу — «унести течением») и, возможно, был связан с тем, что в ряде мест, например, в г. Миядзу, на побережье Японского моря (префектура Киото), считали, что души умерших уходят не в горы, а в море и приходят оттуда же. В Токио, при храме Каннон в Асакуса, торонагаси совершали, чтобы успокоить души тех, кто погиб на воде. Особенно красочно выглядел этот обряд в г. Мацусима, одном из красивейших мест на Тихоокеанском побережье Японии (префектура Мияги). Здесь плывущие цепочки горящих фонарей причудливо извивались, повторяя замысловатые изгибы бухт.

Существовал также обычай бросать в воду вслед «уходящим душам» умерших баклажаны, дыни, арбузы, чтобы ушедшие имели возможность подкрепиться на обратном пути.

На склонах гор зажигались «прощальные огни окуриби» (окуру — «провожать», хи — «огонь»). В старину это делалось там, где были могилы предков. Обычно собирались все жители селения, шли вместе в горы и жгли костры.

Во время праздника Бон костры жгли во многих местах, но наиболее впечатляющее зрелище являли костры на горах, окружающих Киото. В разных местах на склонах гор здесь зажигали различной формы костры, называемые даймондзи («большие иероглифы»). На склоне Нёигадакэ горы Хигасияма раскладывали 75 костров в форме иероглифа «большой», длина горизонтальной линии которого — 70 м, левой пересекающей линии — 155 м, правой — 124 м. Около храма Кинкакудзи («Золотой павильон») — в форме иероглифа «левый». На склоне Мацугасаки горы Нисияма — в форме двух иероглифов, означающих «великое учение Будды». На горе Атаго, в районе Сага, костры раскладывали в форме тории, т. е. ворот синтоистского храма. На горе Мёкэн, около храма Нисигамо, — в форме лодки [Нихон-но мацури, 1982 (II), с. 54–55].

Вот как выглядели «прощальные огни» Бон в конце XIX в. «Сначала на горе появился один огонек. Этот далекий огонек колебался, как огромный факел… затем появился другой, третий и, наконец, целая дюжина их, точно блуждающие огоньки замелькали то здесь, то там в вышине, словно освещали дорогу на тот свет. Все эти огни, мерцающие и колеблющиеся от дуновения ветра, то потухая, то опять зажигаясь, скоро соединились в правильные ряды и линии, образуя китайское слово Дай, состоящее из огромных линий на высокой горе, — писал Гессе-Вартег. — В то время как там составлялось это огненное слово, на других горах появлялись во мраке другие огненные фигуры в виде зигзагов молнии, джонок, пагод, букв, арок и т. д. Дальше к западу… появилась огромных размеров арка, или, как ее называют в Японии, тории, с высокими огненными столбами и перекладинами почти такой длины, как мост…

…Спустя полчаса многие огни начинали бледнеть и гаснуть, длинные линии опять разделились на отдельные огоньки, яркое сияние превратилось в красный догорающий жар, как струящаяся по склонам вулкана лава, потом и это погасло, оставив только кое-где в виде светящихся точек маленькие огоньки, точно не поспевшие за другими души, затерявшиеся где-нибудь на дороге» [Гессе-Вартег, 1904, с. 191–192].

Обычай устройства прощальных огней, по преданию, восходит к периоду Муромати (XIV–XVI вв.), но в письменных источниках (например, в хронике храма Кинкакудзи) впервые упоминается лишь с 1637 г. [Идзумодзи Ёсикадзу, 1978, с. 138–139].

Самой веселой частью праздника являлись танцы Бон — бон-одори. Они также имели древнюю историю. В эпоху Хэйан полагали, что души предков, приходя домой из загробного мира, хотели отблагодарить Будду за то, что они благополучно «вернулись» домой. Но поскольку они не могли сделать это сами, вместо них Будду благодарили родственники. Они обращались к нему со словами: «Наму амида буцу!» или «Наму сяка муни буцу!» — в зависимости от принадлежности к разным сектам, что означало «О Амида Будда!» или «О Шакьямуни!». Одновременно они звонили в колокол, ударяли в барабаны и кружились на месте.

К XV в. форма танца несколько изменилась. Танцующие образовывали круг, в центре которого находился человек, который задавал темп танцу ударом в колокол и барабан. Затем танец стал сопровождаться пением. Это действо обращения к Будде во время праздника Бон послужило началом возникновения «танцев Бон». Бон-одори — это ритмический танец, в котором участвующие то принимали изящные позы наподобие живых статуй, то раскачивались в такт, то кружились во все убыстряющемся темпе, прихлопывая в ладоши. Танцы сопровождались пением и ударами в барабан или игрой на каких-нибудь импровизированных инструментах. Песни и танцы беспрерывно сменяли друг друга. Певцы танцоры были поистине неутомимы. Во время Бон танцевали все и повсюду: молодые и старые, мужчины и женщины, родители и дети; на площадках перед буддийскими и синтоистскими храмами, на площадках, улицах, в парках, на берегу моря и т. п. [Хигути Киёюки, 1978, с. 113–117; We Japanese, 1950, с. 61, 521].

Особой популярностью пользовались бон-одори в городке Нисимонаи (префектура Аити), которые появились здесь, по мнению ряда ученых, еще в XIII в. Их исполняли ежегодно с 16-го по 20-й день в 8-м месяце. Все принимавшие участие в праздничных танцах должны были надевать одинаковые одежды. У основной массы это были юката из ткани со специальным рисунком, с изображением подбела японского (фуки). Эти юката и называли одори-юката. Некоторые, наиболее привилегированные надевали хануи — старинную нарядную одежду покроя кимоно. Она выполнялась из шелка со сложным рисунком, составленным из нескольких орнаментов. Шили эти хатнуи специально для исполнения бон-одори в местечке Нисимонаи. Оригинальностью отличались головные уборы у большинства танцующих. Они назывались хикоса дзукин и представляли собой кусок материи (льняной или хлопчатобумажной) черного цвета с прорезями для глаз. Ткань была накинута на голову таким образом, что свисала на лицо и затылок. Длина хикоса спереди была 85 см, сзади — 69, ширина — 31 см. Для того чтобы хикоса удержался на голове, его сверху повязывали хатимаки. Праздничное танцевальное шествие проходило по двум сторонам улиц, в середине которых были разложены костры. Танцующие двигались очень медленно: за час они проходили не более 10 м. Танцы сопровождались игрой оркестра и пением. Для нисимонаи бон-одори исстари существовал специальный набор музыки и песен [Нисимонаи бон-одори, 1983, с. 13–15].

Повсюду, где собирались люди отметить этот праздник, потанцевать на улице или спустить фонарик на воду, устанавливались сотни ларьков, где можно было купить цветы, фрукты, овощи, сверчков в клетках, бонсай (карликовое дерево), знаки Зодиака и даже «свою судьбу», отпечатанную как гороскоп на бумажном свитке.

Центральное место в обычаях и обрядах осеннего сезона занимали праздники, так или иначе связанные со сбором урожая. Но отдельные их элементы встречались уже и в праздниках начала сезона. Например, в Танабата и Бон одним из атрибутов праздничного украшения являлись, как уже отмечалось, бамбуковые ветки (сасатакэ), которые были как бы приветствием Богу урожая. Во время Танабата они использовались для прикрепления к ним тандзаку и посвящались Волопасу и Ткачихе, в праздник Бон к ним подвешивали бумажные фонарики, на которых писали слова благодарности за хороший урожай. Это явление позволяет предположить, что буддийский по своему происхождению праздник Бон наложился на древние синтоистские обряды и веру в то, что души умерших могут помочь получить хороший урожай. В данном случае имеется в виду не рис, а картофель и овощи, которые созревали поздним летом и которые во время праздника Бон преподносили в дар богам. Кроме того, в текстах многих песен этого праздника встречались слова благодарности за хороший урожай.

В праздниках сбора урожая, так же, как и высадки рисовой рассады, были символические обряды, проводившиеся как до реальной уборки, так и после нее — в благодарность за хороший урожай.

Пример праздников, которые проводились накануне уборки урожая, — праздник Окумакабуто, проводившийся в местечке Накадзима (уезд Касима, префектура Исикава). Его названия — Праздник 20-го дня (так как он проходил ежегодно в 20-й день 9-го месяца) и Праздник шествия микоси (во время праздника из местных храмов выносили микоси).

Празднество начиналось рано утром, когда из 19 местных храмов, подчиненных центральному храму Кумакабуто, выносили священные микоси каждого храма. Около храма их ждали носильщики вакубата. Вакубата — это сравнительно узкое, но длинное, до 15 м, красное полотнище, укрепленное на древке, которое, в свою очередь, прикреплено к одной из толстых деревянных балок прямоугольной рамы. Высота всего сооружения достигала 20 м и заканчивалась подвешенным к острию шеста колокольчиком. Каждую такую раму несло примерно 30 человек. На полотнище было написано название храма. Носильщики — в коротких куртках разных цветов, белых и черных штанах, головы повязаны платками (хатимаки). Процессию возглавлял человек в одежде Сарудахико. Под звуки гонгов и барабанов процессии из каждого храма, как ручейки к реке, стекались в главный храм, где в полдень отправлялась благодарственная служба.

Во второй половине дня из храма Кумакабуто выносили микоси этого храма. Его несли во главе всей процессии, направлявшейся на площадку, находящуюся в 400 м от храма, окруженную золотым морем спелых рисовых колосьев. На площадке шесты с красными полотнищами опускали до земли и быстро поднимали вверх, имитируя быстрый рост риса [Нихон-но мацури, 1982 (I), с. 144].

Главным праздником благодарения за хороший урожай был праздник Первых колосьев риса (Ниинамэ-сай), отмечавшийся в 11-м месяце. Он назывался также праздником Вкушения первого риса (Каннамэ) и праздником Подношения богам первого рис? (Синдзё). Согласно первому упоминанию о нем в «Нихонги» (642 г.), он проводился в день зайца, в середине 11-й луны. Для его проведения строили специальные помещения, где возносили молитвы богам за хороший урожай, а самим богам преподносили пять злаков. Место, где боги совершали трапезу, называлось Каннамэ («вкушение первого риса»). Императору также преподносили первые колосья риса; их присылали из всех провинций страны Так, жители восточных провинций (Адзума) посылали священный дар в особых ящиках, перевязанных шнуром. А император, в свою очередь, от имени народа возносил богам молитву, благодарил их за хороший урожай и преподносил им в дар первый рис, чтобы и на следующий год боги помогли собрать богатый урожай.

Этот ритуал выполнял император, потому что он считался потомком богини Аматэрасу, которая одновременно почиталась и как Покровительница земледелия. Согласно мифу, богиня Аматэрасу имела свой участок земли, где на возделывала рис. Император тоже имел свое маленькое рисовое поле, которое сам обрабатывал [Нихон фудзоку, 1979, с. 475–476].

В день праздника «первыми вкушали» рис боги, затем император и, наконец, весь народ. К празднику готовили специальную еду, которую ели все вместе. Вначале это были только моти. Потом стали делать моти с красными бобами (адзуки). Такое блюдо называлось о-хаги или бота-моти и означало «сладкие рисовые лепешки». Еда сперва ставилась богам, а потом ее ели люди. Во дворах домов люди возносили богам молитвы [Хигути Киёюки, 1978, с. 144].

Еще в начале XX в. в день Ниинамэсай во всех храмах страны проводились службы, в которых священнослужители обращались к богам с просьбой о помощи в следующем сельскохозяйственном году.

С благодарением за урожай тесно связан и народный праздник пугала (Какаси). Пугала были неотъемлемым элементом летнего пейзажа рисовых полей. Пугалом могли быть куски ткани, фигуры людей, изображающие работу на поле, и т. д. Иногда развешивались на веревках различные предметы, которые создавали шумовой эффект в случае, если какая-нибудь птичка дотронется до веревки или подует ветер. После уборки риса пугала убирали с полей.

Пример такого торжества — Праздник пугала, который бытовал в префектуре Нагано. Он назывался также праздником десятой ночи, поскольку проводился в 10-й день 10-го месяца. Главной фигурой веселья было пугало, почитавшееся Богом полей. В день праздника его переносили с поля в храм, а затем проносили по улицам. Олицетворением пугала иногда служили установленные во дворе крестьянских домов ручные мельницы с навешенными на них лопатами, мотыгами, серпами и другими сельскохозяйственными орудиями. Крестьяне выражали так свою благодарность Богу полей за хороший урожай [Хага Хидэо, 1965, с. 141–142].

Особую группу праздников в благодарность за хороший урожай овощей, картофеля, батата и других культур составляли так называемый Праздник батата (Дзуйки-мацури). Главной чертой всех этих праздников, проводившихся в ряде префектур района Кинки, являлась процессия микоси, сделанных из стеблей батата (дзуйки) и разных овощных культур [Нихон-но мацури, 1982 (II), с. 63].

Древним является Праздник любования луной (Цукими). Ночь любования луной приходилась на 15-й день 8-го месяца. Считалось, что в эту ночь полнолуние очень красиво. Луна 15-й ночи 8-го месяца имела особое название — мэйгэиу, что означает «яркая луна». Она называлась также луной 15-й ночи (Дзюгоя-о-цукисама, или просто Дзюгоя).

У японцев культ луны был одним из главных в осеннем сезоне. Считалось, что луна в ночь полнолуния 8-го месяца обладала магической силой. Полагали, что она давала людям здоровье, прибавляла жизненные силы, обеспечивала долголетие, приносила счастье, удачу и достаток в дом.

К середине 8-го месяца поспевал сладкий картофель, начинался сбор его урожая, поэтому мэйгэцу иногда называли даже луной 1-го месяца картофельного года [Хигути Киёюки, 1978, с. 132–133]. У японцев для каждой сельскохозяйственной культуры имелся свой производственный год, который не совпадал с календарным.

Магическая сила, приписываемая «яркой луне», породила разнообразные обряды, соблюдавшиеся в ночь на 15-й день 8-го месяца.

По древним поверьям народов Восточной Азии, на луне растет лавр и, когда осенью его листья покрываются багрянцем, свет луны становится особенно ярким. А живущий там же лунный заяц (гэтто) толчет в ступе листья лавра и готовит из них лекарство, продлевающее жизнь. С этим поверьем, широко распространенным в Японии, были связаны обряды, обеспечивающие здоровье и долголетие. Люди омывали тело ночной росой, освещенной мэйгэцу, ели пищу, смоченную такой росой, слизывали ее с листьев.

Для ночи полнолуния 8-го месяца готовили специальную еду: рисовые колобки (данго) с приправой из таких растений, как хаги (леспедеца двухцветная), обана (китайский мискант), кудзу (пуэрария), а также из некоторых других, цветущих осенью; жарили только что собранный сладкий картофель.

Во многих домах обычно с наступлением сумерек на веранде собирались гости. Хозяйка подвигала низенький столик на то место, куда должны были упасть лучи мэйгэцу. На подносах (самбо) лежали 15 штук данго, символизирующие возраст луны — 15 ночей, а также фрукты и овощи осеннего времени года. Возле стола горели две свечи. В вазу ставили пучки степного ковыля. Гости, сидя за столом, закусывали, отдыхали и вели неторопливую беседу. Иногда во время Праздника любования луной сочиняли стихи, посвященные полнолунию. Дети пытались разглядеть в пятнах на луне фигуру зайчика, стоящего на задних лапках, с занесенным над головой пестом и готовящегося опустить его в ступу для приготовления вкусного рисового теста [Ивадоо Тамоцу, 1940, с. 74–75].

Праздник любования луной нашел широкое отражение в фольклоре и литературе японцев. В «Манъёсю» есть, например, такие стихи:

Герои «Гэндзи-моногатари» спешили в эту ночь к своим возлюбленным, чтобы полюбоваться луной вместе с ними. А горожане, как описывает Тикамацу Мондзаэмон (1653–1724) в драме «Самоубийство влюбленных на острове небесных сетей», ухитрялись так веселиться во время праздника, что делали большие долги [Тикамацу Мондзаэмон, 1968, с. 328]:

Известный японский писатель Танидзаки Дзюнъитиро (1886–1965) в повести «Асикари» дает яркое описание празднования Дзюгоя в конце XIX в. На открытой веранде, окаймленной перилами и расположенной над прудом, на маленьком столике рядом с перилами, стояли «священные приношения»: церемониальное вино, светильники, цветы в вазах. На веранде сидели хозяйка и гости; некоторые из них играли на старинных музыкальных инструментах, другие исполняли национальные танцы [Танидзаки Дзюнъитиро, 1984, с. 167, 169].

Осень была богата праздниками, связанными с культом природы. К ним относились культ хризантем, луны, любование кленовыми листьями, а глубокой осенью и снегом.

Считается, что некоторые из обычаев, связанных с культом хризантем, пришли к японцам из Китая. Древние китайцы полагали, что хризантема обладает магической силой продлевать жизнь человеку и обеспечивать ему долголетие. Об этом говорится в легенде о буддийском монахе, который якобы прожил более 700 лет. Существовало поверье, что если испить росу с хризантемы, то всегда будешь юным и даже обретешь бессмертие.

Первые упоминания о почитании хризантемы японцами относятся к 673 г., а до другим данным — к 685 г. Последняя дата сохранилась в «Нихонги», однако в своде законов «Тайхорё» (начало VIII в.) Праздник хризантем не выделен специально.

Как праздник под названием Девятый месяц луны (Кугацусэцу) он впервые отмечался при дворе в 816 г., а с 831 г. получил название Праздника долголетия (Тёё-сэцу) и стал отмечаться в 9-й день 9-го месяца. Слово ё означает «жизнь», 9 — число жизней, а две девятки подряд (что передается в названии праздника иероглифом тё) означает «долголетие». Позже этот праздник приобрел и еще одно название — Праздник хризантем (Кику-но сэкку, кику — «хризантема»), поскольку хризантема — символ долголетия и вся эта праздничная обрядность была связана с ней [Нихон-но нэндзю гёдзи, 1980, с. 204; Нихон фудзоку, 1979, с. 418–419].

В обрядность праздника входило несколько элементов. Существовал, в частности, ритуал преподнесения друг другу чашечек сакэ с накрошенными в них лепестками хризантем, что было пожеланием долголетия и залогом предотвращения несчастий. В IX в. обряд назывался кикусё, кикусакэ и кикуханасакэ. Все названия переводятся почти одинаково: «ритуальное (хорошее) сакэ с лепестками хризантем». Был также обычай делать настой из цветов, стеблей и листьев хризантемы и добавлять в него рис. Настой хранили целый год и пили на следующий год в 9-й день 9-го месяца.

В эпоху Хэйан японцы использовали цветы хризантемы для «предотвращения» несчастья. В кусок хлопковой материи завертывали хризантемы, чтобы их аромат пропитал ткань, а затем ею обтирали тело, чтобы таким образом обеспечить себе здоровье, т. е. долголетие. В период Токугава такой магический обряд уже не соблюдался. Но сохранялась традиция пить сакэ с хризантемами. Распространенным блюдом было также угощение из риса с вареными каштанами. Считалось, что каштаны тоже содействуют долголетию, поэтому Праздник хризантем называли иногда и Праздником каштана (Кури-сэкку, кури — «каштан»).

Среди обрядов Праздника хризантем особое место занимали обряды, связанные с поминовением усопших. По традиции заупокойную службу в 9-й день 9-го месяца проводили буддийские монахи. Во время службы использовались хризантемы, поэтому она называлась кикукуё. Наибольшей известностью пользовалась служба в храме Каннон в Асакуса (Токио), в которой особая роль отводилась хризантемам. Прихожане шли в храм, неся в руках хризантемы, которые они оставляли перед изображением Будды. После окончания службы они вновь подходили к статуе Будды и уносили с собой хризантемы, необязательно те, которые каждый из них принес. Считалось, что после службы хризантемы получали способность отводить болезни и несчастья [Нэндзю гёдзи дзитэн, 1959, с. 488; Нихон фудзоку, 1979, с. 419].

В эпоху Хэйан, когда Праздник хризантем отмечался только при дворе, по приглашению императора во дворце собирались придворная знать, поэты, музыканты. Все присутствующие были обязаны по случаю праздника сочинять стихи на китайский манер. Герой повести «Гэндзи-моногатари» сетовал на то, что в этот день, когда был он занят размышлениями: «Как-то удастся сегодня сложить китайскую поэму», его отвлекали посторонними делами [Классическая проза, 1975, с. 616]. Традиция устройства приемов в императорском дворце сохранялась и в последующие столетия, во времена военных правителей — сёгунов. Сами сёгуны в этот день призывали к себе своих даймё. Токугавское правительство утвердило Праздник хризантем одним из пяти официальных, государственных торжеств.

Еще в эпоху Хэйан появилась традиция устройства выставок кукол из хризантем. Подчас это бывали не просто отдельные куклы, а целые композиции на мифологические и исторические сюжеты. Куклы в разнообразных костюмах составлялись из хризантем различных цветов. Остов их делали из бамбука, лица, руки и ноги — из воска. Костюмы и фон, на котором как бы происходило действие (горы, водопады, храмы и пр.), делались из цветов и листьев хризантем различных оттенков. Лиловые накидки в костюмах придворных составлялись из хризантем лилового цвета. Они красиво сочетались с зелеными штанами (хакама), сделанными из листьев хризантем. На изготовление шляп шли желтые цветы. Примечательно, что куклы и все детали композиций создавались не из срезанных цветов, а из растущих в земле растений. Утром и вечером их поливали, и благодаря этому картины сохранялись целый месяц. Если отдельные растения увядали раньше срока, их заменяли новыми. Обычно такие выставки устраивались под навесом или в летних павильонах.

В Японии выращивали более 5 тыс. видов хризантем: крупные и мелкие, с остроконечными или закругленными лепестками, на стеблях или на кустах, белые, желтые или лиловые.

Зимние обычаи и обряды

В начале зимы в ряде районов продолжали собирать урожай риса, арахиса, мандаринов, картофеля, бобов-адзуки. Затем крестьяне обрабатывали поля, готовясь к весенним посадкам; закладывали на хранение рапс, сладкий картофель, редьку; сжигали сорняки и сухие листья; чинили заборы, амбары, инвентарь, но все же земледельческая страда уже была позади, и можно было немного передохнуть и подвести итоги минувшего сельскохозяйственного года.

Зима — это время, когда не только завершали прошедший год, но и встречали новый.

Сити, го, сан в переводе означает «семь, пять, три». Речь идет о празднике детей, достигших в текущем году возраста трех, пяти и семи лет. Праздник стал широко отмечаться только с периода Токугава, но обычаи и обряды, с ним связанные, имели давнюю традицию и относились к рождению и росту ребенка.

В старину в жизни новорожденного особо «важными» считались четыре вечера — вечер дня рождения, а также последующие вечера третьего, пятого и седьмого дней. В эти вечера совершались специальные обряды, связанные с появлением младенца на свет. Наиболее значимым был вечер седьмого дня (о-сития): ребенка впервые показывали родственникам и друзьям, и нарекали именем. На обряде представления мать не присутствовала; ребенка, красиво одетого, обычно приносила бабушка или няня. Это было очень большое и радостное событие в жизни семьи. К нему готовили специальные угощения, которые, как считали, должен были заложить основы здоровья и счастья ребенка. Основным блюдом был рис с красной фасолью, который традиционно подавался всегда по поводу радостных событий. Украшением стола служила рыба тай — окунь. Рыба должна была обязательно быть приготовлена и подана целиком, с головой, так как считалось, что безголовая рыба приносит несчастье. Подавали также овощи, фрукты, и непременно гостям предлагалось сакэ; выпив чашечку, каждый должен был пожелать счастья новорожденному. Колобки сэкихана, а в некоторых местах моти раздавались соседям, чтобы они также пожелали счастливой и долгой жизни новорожденному.

После знакомства с родственниками, через определенное время в зависимости от пола ребенка (у мальчика — на 32-й день, у девочки — на 33-й), проводило знакомство с богом Покровителем рода (Удзигами) или Покровителем домашнего очага (Убусо-но ками). Обряд первого посещения храма назвался «приход в храм» (мия-маири). Священнослужитель в алтарной части храма совершал ритуал очищения и благословения ребенка. Он махал над ним жезлом (гохэй), украшенным нарезанными полосками бумаги, отгоняя таким образом злых духов и призывая к ребенку любовь Удзигами. После такого очищения ребенок, как считали, мог смело вступать в жизнь. По окончании церемонии ребенка уже можно было показывать в домах родных и знакомых. По традиции считают, что появление такого обычая связывают с именем четвертого сёгуна дома Токугава — Иэцуна (1639–1680), которого после мия-маири отнесли не домой, а к знакомым [Mock, 1961, с. 103, 117]. При посещении домов родственников и друзей после мия-маири от имени ребенка его родные преподносили хозяевам коробки со сладкой пастой наподобие тянучки (амэ). Это была первая еда, которую давали младенцу в грудном возрасте. Амэ считалось символом детского питания. Подношение амэ в качестве подарка означало, что младенец делит трапезу со взрослыми. В ответ ребенку в каждом доме дарили собачку из папье-маше (инухарико) с пожеланием расти так же быстро, как растет щенок, и быть здоровым. Игрушечные фигурки собачек выполняли эту магическую функцию и во время других детских праздников.

Церемония посещения храма детьми была и основным элементом праздника Сити-го-сан. Праздник отмечался ежегодно в 15-й день 11-го месяца. Дата была выбрана не случайно. 11-й месяц назывался «месяцем возвращения солнца» (итиё райфуку), а 15-й день был днем полнолуния. Кроме того, 15-й день 11-го месяца был Праздником урожая, когда молились Удзигами, Божеству рода. Считалось, что выбор возраста (три — пять-семь лет) был связан с китайской магией нечетных чисел. В Японии нечетное число также имело сакральное значение и рассматривалось как благоприятное [Нихон фудзоку, 1979, с. 274–275].

Полагали, что выбранные возрасты отражали этапы «повзросления» детей. В старину уже в пяти-семилетнем возрасте дети «организовывали» свои общества — группы. В деревнях такие группы имели свое «самоуправление», «свое имущество», вместе «готовили» пищу и вместе играли.

В 15-й день 11-го месяца в храмы вели мальчиков трех и пяти лет и девочек трех и семи лет. Родители благодарили Удзигами за то, что дети растут здоровыми, и просили его, чтобы ребенок был счастлив и в последующее время (совсем как во время молитвы с благодарностью за хороший урожай и с просьбой о таком же в будущем) [Хигути Киёюки, 1978, с. 139].

Трехлетний возраст считался очень важным для ребенка, с ним связывали новый период в его жизни. В средние века в аристократических семьях мальчикам в два и три года впервые надевали хакама; этот обряд означал определенную стадию повзросления. В самурайских семьях обряд совершался в три года. Позже церемония надевания хакама стала проводиться уже в возрасте пяти лет, именно в этом возрасте дети самураев представлялись и своим даймё, их вводили в круг взрослых людей.

Для детей обоего пола, достигших трехлетнего возраста, очень важным считался обряд «охранения волос» (камиоки). Происхождение обряда было связано с тем, что с раннего детства детей брили наголо, чтобы потом у них росли густые волосы, которые всегда были предметом гордости. Только к трехлетнему возрасту мальчикам отращивали волосы так, чтобы их можно было завязать на затылке. Мальчиков сажали на шахматную доску и заставляли раскланиваться на четыре стороны, как это делали в старину взрослые после победы в сражении. В древнем Китае (90 г. до н. э.) прорицатели использовали шахматно-календарные доски для гадания [Щуцкий, 1960, с. 22]. Церемонию обычно проводил всеми уважаемый человек, пожилой и имевший много детей. Он дарил ребенку набор вещей, предусмотренных обрядом и имеющих счастливое назначение. Главным среди них был пучок шелка-сырца длиной около 1 м, связанный таким образом, что он был похож на большую ложку. Белый цвет шелка-сырца символизировал седые волосы, до которых ребенку желали дожить. У девочек волосы коротко стригли и завязывал по бокам в пучки [Хигути Киёюки, 1978, с. 140].

Наибольшее значение праздник имел для девочек семи лет, так как в этот день им впервые надевали жесткий оби (пояс от кимоно), завязанный шнурами. Обряд назывался «перемена пояса» (обитоки). Это был символ повзросления, поскольку в первый раз в жизни девочка одевалась, как взрослая женщина. Яркие, красочные кимоно, туго охваченные оби, делали девочек похожими на парящих в воздухе бабочек. Иногда этим маленьким женщинам даже подкрашивали губы и румянили щеки. Весело звучали колокольчики их парадных гэта.

Испокон веку родители заботились с том, чтобы сделать праздник запоминающимся в жизни ребенка. Дома для детей и их друзей устраивались веселые вечера, с песнями, танцами, угощениями. Виновника торжества одаривали подарками — чаще всего недорогими, но памятными вещичками. Повсюду на улицах, особенно на территории храмов, царило праздничное настроение. Специально для детей продавали мелкие игрушки, воздушные шары, различные сувениры, но самое главное, конечно, амэ. Дети очень любили это лакомство, упакованное в длинные, белые, красиво разукрашенные коробки или пакеты. И родителя и дети угощали им всех близких, так как считалось, что такое угощение в день праздника принесет ребенку счастье. Продавались также сладкие палочки в белую полоску, их можно было легко разломить на части и угостить друг друга.

У японцев, как и у других народов Восточной Азии, новогодние празднества занимали важнейшее место среди календарных обычаев и обрядов.

С ними самым тесным образом было связано и много других праздников начала года как истока нового жизненного и трудового цикла. Ведь Новый год — начало года, и с первых его дней надо было создать фундамент будущего благополучия.

Вот почему большинство обрядов и обычаев было связано с надеждами людей обеспечить себе благополучный, счастливый, удачный год.

В новогодние празднества входили сельскохозяйственная обрядность, праздники, связанные с отражением культа природы: любование первым цветком в году — сливой, разнообразные снежные праздники. И заканчивался этот комплекс, как и весь зимний сезон, Праздником пробуждения природы (Сэцубун), означавшим конец зимы и приход весны.

По-японски Новый год называется Сёгацу. В буквальном переводе это означает «истинный месяц», а по смыслу — «первый месяц», начало года. Это понятие китаизированное и подчеркивает, что все начинается с первого месяца. Японцы воспринимали Сёгацу неоднозначно. Когда вся жизнь была связана с земледельческим трудом, словом «Сёгацу» обозначалось начало нового сельскохозяйственного цикла для каждой данной культуры.

Понятие сёгацу распространялось не только на календарные даты, но и на начало какого-нибудь дела. При этом подразумевалось, что предыдущий деловой цикл окончился успешно и был отмечен соответствующим торжеством, отсюда, видимо, и родилась японская оговорка «сёгацу и мацури вместе пришли».

В разделе о календаре было уже упомянуто несколько названий для первого месяца нового года — муцуки, сингёку-но тоси, сорёгацу. Но кроме них имелось еще много различных названий. В большинство из них входило слово «весна», так как именно весна, пробуждение природы и представляли собой начало нового года. Это были, например, такие названия: риссюн — «начало весны», сингацу — «новый месяц», мосюн — «первый весенний месяц», сёхару гацу — «месяц начала весны», синсюн — «новая весна». Обычай называть новый год синсюн сохранился и по сей день.

Все же остальные названия остались в прошлом.

Имелось у японцев и специальное название для 1-го дня Нового года — гандзицу («день начала»). Это тоже китаизированное понятие, означавшее «возрождение» или «отправление в новый путь», его можно было еще перевести и «если сбился с дороги, то лучше начать сначала» [Хигути Киёюки, 1978, с. 25].

Здесь, возможно, заложен такой смысл: «если прошлый год был не очень удачным, то надо все начать сначала в наступающем году».

Китайский лунный календарь принес еще одно понятие для обозначения Нового года и соответственно 1-го дня Нового года — Большой Новый год (О-сёгацу). По времени он совпадал с появлением новой луны в 1-м месяце нового года и имел отношение к древним японским сёгацу. Более того, по старому календарю японцев, 1-м днем 1-го месяца считался не день новой луны, а день полнолуния. Как полагает Хага Хидэо, древние японцы предпочитали проводить свои праздники в ясные лунные ночи, а не в темноте, когда на небе лишь нарождалась узкая полоска серпа луны [Хага Хидэо, 1965, с. 127–128]. После появления О-сёгацу день полнолуния получил название Косёгацу, или Малый Новый год.

Утро 1-го дня Нового года тоже имело свое собственное название — гантан, или гантё (ган — «начало», «исток», тан, или тё, — «утро»).

Кроме Большого и Малого в Японии существовали и другие «Новые года». Например, был так называемый Новый год 7-го дня (Нанока сёгацу). Согласно древним китайским верованиям, каждому дню недели соответствовало какое-либо живое существо. Первому дню недели — курица, второму — собака, третьему — кабан, четвертому — овца, пятому — корова, шестому — лошадь, а человеку достался седьмой день. Этот день назывался День человека (Дзиндзицу) (кстати сказать, в старину это был один из наиболее популярных традиционных праздников, а в период позднего феодализма даже был нерабочим днем).

Малый Новый год, в свою очередь, имел различные названия в зависимости от района страны. Например, на о-ве Кюсю он назывался Новый год моти (Моти сёгацу), в провинции Ното — Молодой Новый год (Бака сёгацу), в Хида — Второй Новый год (Ни бан сёгацу), на севере Сайтама-Цветочный Новый год (Хана сёгацу), поскольку, как уже говорилось, Новый год совпадал с началом весны, в районе Киото-Осака его называли Женский Новый год (Дзё сёгацу). Последнее название объяснялось тем, что в Новый год у женщин было много хлопот и они были не прочь его отсрочить [Нихон-но нэндзю гёдзи, 1980, с. 17].

Имелся также Новый год 20-го дня (Хацука сёгацу), который означал, что все торжества уже закончились. В районе Осака-Киото его называли Новым годом костей (Хонэ сёгацу). Дело в том, что на Новый год в этой местности в ритуальную пищу входила рыба-желтохвост. Кости от нее в 20-й день клали в барду сакэ, добавляли съедобный лопух и редьку, варили и ели. Поскольку эта рыбка по мере роста обозначается разными названиями, то она стала приметой благополучия. В префектуре Исикава 20-й день называли Нищенский Новый год (Кодзики сёгацу), в районе Киото — Толокняный Новый год (Хаттай сёгацу), в районе Тюгоку — Злаковый Новый год (Муги сёгацу) или Новый год тороро (Тороро сёгацу, тороро — подливка из тертого ямса с приправами). Все эти названия были связаны с тем, что к 20-му дню, последнему дню общения с Духом года, все деликатесы уже были съедены и оставалась только простая пища. Точно также об окончании новогодних торжеств говорили и названия Хацука сёгацу в районе Тохоку. Здесь они связывались со снятием новогодних украшений, например, данго сёгацу (т. е. речь шла о том, что данго уже пора снять и съесть) или маюдамакаки (что означало «снимать маюдама»). Данго и маюдама — съедобные новогодние украшения из риса [Нихон-но нэндзю гёдзи, 1980, с. 21].

В конце XIX — начале XX в. новогодние празднества японцев стали немыслимы без Рождества.

На исходе года все, от мала до велика, спешили, суетились, чтобы успеть сделать все необходимые приготовления к приходу Нового года. А ведь сделать надо было немало: убрать жилище, купить новую одежду и домашнюю утварь, приобрести заранее продукты для новогодних блюд, подготовить подарки для родственников, близких друзей и нужных людей, запастись украшениями для каждого дома и другими ритуальными предметами.

Предпраздничная суета начиналась с предновогодних базаров. Такие базары в прошлые века устраивались для покупки необходимых украшений, одежды и еды на праздничные дни, а также для веселого времяпрепровождения.

Предвестниками новогодних ярмарок были Базары птиц (Тори-но ити), существовавшие с середины XVIII в. Они устраивались начиная с 10-го месяца.

Среди новогодних аксессуаров на этих ярмарках наибольшей популярностью пользовались грабли (кумадэ) — амулет на счастье: подобно тому как человек загребает зерновые во время сельскохозяйственных работ граблями, так он будет в новом году; сгребать и счастье. Грабли делались из бамбука и представляли собой две палки в форме буквы Т, но еще с одной поперечной планкой меньшего размера, от которой веером расходились тонкие пластинки с загнутыми концами. Размеры кумадэ колебались от 1,5 м до 10 см. Иногда грабли были украшены очень богато. В их орнамент входили различные символы благополучия и долголетия: золотые монеты, фигурки семи богов удачи, журавлики и т. д. В зависимости от украшений цена граблей колебалась [Токё-но ити, 1982, с. 36–37; Нихон микдзоку, 1979, с. 251].

Особой популярностью в конце IX — начале XX в. пользовались такие предновогодние ярмарки, как Ярмарка года (Тоси-но ити), или, как ее еще называли, Ярмарка всякой всячины (Нания-кая ури), которая устраивалась в Токио, в районе Асакуса, около храма богини Каннон (подробно см. [Календарные обычаи, 1985, с. 140–143]). Она вела свою историю с эпохи Эдо или Токугава и проводилась в течение нескольких дней во второй половине 11-го месяца.

Широко известна была ярмарка в районе Сэтагая (Токио), которая повторялась и в 12-м месяце, она насчитывала 400-летнюю историю. Первоначально это было торговое место для двадцати деревень, расположенных на территории нынешнего района Сэтагая. Их жители продавали там ненужные им вещи, с тем чтобы на вырученные деньги закупить все необходимое для встречи Нового года, т. е. происходил своеобразный обмен. Тогда эта ярмарка называлась также Веселой благодаря царившему на ней оживлению. С конца XIX в. ярмарка несколько видоизменила свое назначение. Здесь стали продавать не столько товары для Нового года, сколько необходимые для земледелия атрибуты — саженцы, рассаду и др.; иногда эту ярмарку называли Выставка-продажа саженцев [Нихон-но нэндзю гёдзи, 1980, с. 285].

Закупив на ярмарках все необходимое, приступали к подготовке к Новому году непосредственно в домах. Уборка дома в последние дни уходящего года имела не только бытовое назначение, но в значительной степени несла магическую нагрузку. Ведь на Новый год, как и на любой другой праздник, о чем говорилось выше, дом должно было посетить божество, в данном случае Божество года (Тосигами).

Кроме того, всегда считалось, что удача не склонна появляться в грязном, неприбранном доме (подробно см. [Календарные обычаи, 1985, с. 130–132]).

Новый год — один из немногих праздников, во время которых дома тщательно украшались специальным набором атрибутов как внутри, так и снаружи. Главным среди них являлась сосна у входа или сосна у ворот (кадомацу). Это украшение имело ритуальный смысл и говорило о том, что дом готов к приему Божества Нового года.

В интерьере дома также было много специфического, новогоднего. В частности, в качестве украшений использовались любимые кушанья японцев — моти и данго. Из моти делали «цветы моти» (мотибана) или «драгоценные коконы» (маюдама). Еще одним украшением из моти являлись так называемые зеркальные моти (кагами-моти), получившие свое название за их круглую и гладкую форму, напоминавшую старинные японские металлические зеркала. Они широко распространились в период Муромати, когда в жилищах начали устраивать нишу (токонома).

Украшение токонома было одной из главных забот хозяев. В Новый год им служили главным образом кагами-моти. Считалось, что они являлись вместилищем человеческой души и воплощением божественного духа. Из кагами-моти создавались различные композиции, чаще всего пирамиды, перевязанные симэнава. Считалось, что, чем больше моти, тем более сердечным являлось поздравление и более вероятным исполнение пожеланий. В композицию входили также сушеная хурма, краб, морской язык и т. п.

Кагами-моти были также одной из разновидностей новогодних подношений (о-сонаэ) Божеству Нового года, имевших сакральный смысл. Их магическая функция заключалась в обеспечении долголетия, счастья и процветания тем, кто делал такие подношения. Их, например, клали на мешки с семенным рисом, чтобы обеспечить хороший урожай (в частности, в префектуре Сага, на о-ве Кюсю). О-сонаэ иногда помещали на крыльце дома, на кухне, в ванной, раскладывали на столах, в комнатах, на рабочих местах в мастерских и т. д. [Нихон миндзоку, 1979, с. 325]. Жилище и алтарь украшались фигурками из соломы.

У японцев, живших в северных провинциях, среди подношений Божеству Нового года кроме симэкадзари (различных композиций с непременным использованием симэнава) и кагами-моти нередко можно было видеть на домашнем алтаре и киригами — вырезанное из листа бумаги изображение корабля сокровищ (такара-бунэ) с Семью богами счастья на борту и с иероглифом «счастье» над ними. Обычно эти картины вырезались кем-нибудь из членов семьи, так как считалось, что их магическое свойство усилится, если сделать их своими руками.

Под Новый год японцы не только прибирали дома и украшали их, но и приводили в порядок себя и свою одежду. Этот обычай основывался на том, что с божеством надо встречаться после того, как ты принял фуро (японская ванна) и надел праздничное кимоно. Поэтому перед Новым годом все, кто был в состоянии, покупали себе новую одежду, кто же победнее — приводил в порядок старую.

В конце XIX — начале XX в. предметом предновогодних забот являлось также приобретение подарков для членов семьи, родственников и знакомых, а также написание поздравительных открыток тем из них, с кем расстояние не позволяло встретиться на Новый год. Традиция преподнесения подарков в дни Нового года очень древняя. Существовало особое понятие «подарки в конце года» (о-сэйбо), когда большей частью вышестоящие одаривали нижестоящих. В средние века феодалы, например, раздавали своим вассалам даже праздничные кимоно.

У японцев существовала давняя традиция создания новогодних открыток в технике гравюры (так называемая гравюра малых форм). Это были карточки суримоно (букв. «что-то нарисованное»). Они создавались также по поводу свадеб, юбилеев и прочих торжеств. Их печатали обычно на хорошей, плотной бумаге или на васи («японская бумага», изготовленная ручным способом), присыпали перламутром, золотым и серебряным порошком. В этом жанре работали известные японские графики XVIII–XIX вв.

У японцев бытовала традиция в конце года выплачивать долги.

Вечером последнего дня года (омисока) вся семья по традиции собиралась вместе, чтобы совершить последнюю в году трапезу. В этот вечер принято было есть соба — длинную тонкую лапшу из гречишной муки, что символизировало возможность сохранения благополучия в доме так же долго, как тянется соба.

О приходе Нового года возвещали 108 ударов колокола, доносившихся в полночь из храмов. Согласно буддийским верованиям, человека обременяют 108 забот. Считалось, что последний удар колокола означал, что неприятности остались в прошлом, а в новом году всех ждет новая и, конечно же, счастливая жизнь. Существовало поверье, что это счастье придет наверняка, если встретить восход солнца в 1-й день Нового года. Многие, прослушав удары колокола, тут же ложились спать, чтобы хоть немного отдохнуть перед рассветом и насыщенным разными церемониями первым днем праздника. Раньше восход солнца легко было увидеть из собственного сада. Однако и тогда многие ходили к морю или в горы и ждали, пока пробьется первый луч солнца, чтобы совершить синтоистский ритуал — хлопки в ладоши (касивадэ).

С наступлением Нового года начиналось паломничество в храмы — первое в наступившем году (хацумодэ, или хацумаири). Одни предпочитали посещать наиболее известные в стране святилища, другие шли в местные близлежащие храмы — как синтоистские, так и буддийские. Вернувшись домой, люди приступали к различным новогодним ритуалам. В конце XIX в. широко бытовал обряд, «молодая вода» (вакамидзу) — вода из реки, колодца или родника, которую приносили в дом, соблюдая определенный церемониал и произнося специальные заклинания [Нихон миндзоку, 1979, с. 326].

Умывшись и облачившись в новые или обновленные одежды, члены семьи усаживались за первую в Новом году трапезу. Перед завтраком полагалось выпить церемониальный напиток — о-тосо. В некоторых районах страны еще до о-тосо ели ритуальные моти. Слово тосо означало «разрушение злых чар». Этот напиток изготовлялся из сакэ, настоянного на различных растениях (багряник стручковый, или коричное дерево, красные бобы), набор растений составляли по рецепту китайской медицины. Кусочки растений клали в красный шелковый мешочек, который в последний день года, в час кабана (с 9 до 11 часов вечера), погружали в колодец, а затем в первый день Нового года, в час тигра (3–5 часов утра вытаскивали и опускали в сакэ. В древности тосо использовали как лекарство. Обычай пить его в первый день Нового года как ритуальный напиток появился у японцев в эпоху Хэйан. С периода Эдо его начали употреблять только на Новый год. Сначала эта церемония совершалась лишь при дворе, затем широко распространилась и среди простого народа. Со гласно поверьям, вкусивший о-тосо на Новый год будет всегда здоров. Таким образом, о-тосо имел не только практическое (лекарство), но и магическое значение. Обычно его преподносил хозяин дома каждому члену семьи, начиная с самого младшего. При этом он кланялся и произносил слова поздравления с Новым годом [Нихон фудзоку, 1979, с. 416]. Отведав о-тосо, семья приступала к первому в Новом году завтраку, который по традиции начинался с супа о-дзони. Независимо от имущественного положения семьи обязательный набор кушаний такого завтрака был одинаков у всех. Разница состояла лишь в том, что, чем богаче семья, тем обильнее были порции и разнообразнее деликатесы (подробнее см. [Календарные обычаи, 1985, с. 156]).

В первый день Нового года повсюду царила праздничная, оживленная, дружественная атмосфера. Со всех сторон слышались слова поздравлений, обращенные к знакомым и незнакомым людям. Так уж повелось, что в этот день надо было прощать обиды, кончать ссоры, относиться друг к другу с особым внимание и дарить подарки.

Новогодние подарки — давняя традиция, о которой упоминается в древних японских источниках, например, в «Тайхорё». Эти подарки назывались «сокровища года» (тоси-дама или о-тоси-дама). В старину подношение подарков в Новый год носило сакральный характер. Считалось, что с подарком в дом войдет Божество Нового года. Поэтому в качестве о-тоси-дама в некоторых районах Японии преподноси ритуальное моти. В XVII–XVIII вв. в качестве о-тоси-дама дарили веера. Поэтому в последний день перед Новым годом повсюду можно было слышать голоса торговцев: «Покупайте веера» [Нихон фудзоку, 1979, с. 460; Хигути Киёюки, 1978, с. 33–34]. Эту традицию застал Гюмбер в 60-х годах прошлого века. По его свидетельству, обычно дарились три или четыре веера, помещенные в лакированный ящичек, который был перевязан шелковым шнурком [Гюмбер, 1870, с. 293]. Был также обычай дарить полотенце, в которое иногда заворачивали какой-нибудь подарок. Бывало и так, что этот подарок в полотенце преподносили на веере. Как свидетельствуют советские этнографы Р.Ш. Джарылгасинова и М.В. Крюков, родители часто в качестве о-тоси-дама дарили детям монетку любого достоинства, положенную в специальную бумагу, сложенную в конвертик, позднее — просто в конвертик. Конверты украшались картинками, изображающими праздничные игры детей. Подарок был символическим пожеланием богатства благополучия детям [Джарылгасинова, Крюков, 1982, с. 157]. Очень часто новогодними подарками служили вещи, сделанные своими руками.

Во второй половине первого дня Нового года люди отправлялись с визитами к родственникам, друзьям, сослуживцам и тем, кто оказал семье какие-нибудь услуги в прошедшем году. Иногда такой визит сводился к оставлению своей визитной карточки на подносе, специально выставленном на пороге дома. По установившейся традиции в конце XIX — начале XX в. младшие служащие государственных учреждений и частных компаний поздравляли высших по званию и положению, как это предписывалось еще кодексом «Тайхорё». Статья XVIII («Правила этикета») закона XVIII данного кодекса вменяла в обязанность чиновникам поздравлять вышестоящих начальников в первый день Нового года [Свод законов «Тайхорё», 1985 (II), с. 42].

Новый год, как и всякий праздник, был наполнен различными играми и развлечениями. Особой популярностью пользовалась игра «карты со стихами» (утагарута). Это оригинальная игра на знание древней японской поэзии. В ней использовалось сто стихотворений великих поэтов второй половины VII — первой половины XIII в., отобранных поэтом Фудзивара Садаэ (XIII в.). Каждое стихотворение делилось на две части и располагалось на двух красочно оформленных картах. Существовало несколько способов игры. В одном случае ведущий держал в руках карты, на которых были написаны начальные строки стихотворений. Карты со второй половиной стихов были рассыпаны на столе или на циновках татами перед играющими. Как только ведущий начинал читать текст, они должны были как можно быстрее найти его продолжение. Знатоки игры находили стихотворение по первым слогам. Победителем считался тот, кто быстрее всех собирал наибольшее число карт. В другом случае играющие разбивались на четыре группы, сидящие по четырем сторонам стола. Каждая группа получала по 25 карт со второй половиной стихов. В отличие от первого способа каждая из групп старалась избавиться от имеющихся у нее карт. Если соответствующая группа недостаточно быстро находила необходимую карту, то любой игрок из другой группы мог ее забрать и вместо этого дать две свои. Проигрывал тот, кто оставался с лишними картами. Имелся еще более сложный способ игры.

Это была игра веселая, шумная, но требовавшая больших знаний, хорошей памяти и, конечно, практики. Утагарута была особенно популярна среди женщин [Хигути Киёюки, 1978, с. 36–37; Гагеман, 1924, с. 153–155].

В Новый год нередко играли в кости с передвижными фишками (сугороку). Это была настольная игра: на доске с клеточками изображался маршрут с картинками-препятствиями и знаки, облегчавшие их преодоление. Бросая кости, играющий передвигал фишку по клеточкам поля согласно числу очков. Выигрывал тот, кто быстрее достигал самой высокой или самой нижней клетки поля в соответствии с рисунком.

Игра имела давнюю историю. Считалось, что она пришла из Китая или Кореи еще в VI в. Поскольку в то время это была весьма азартная игра, то она неоднократно подвергалась запрету, как об этом упоминалось еще в «Нихон сёки». Ею увлекались герои «Гэндзи-моногатари», «Записок у изголовья», о ней слагали песни, помещенные в «Манъёсю». И все это несмотря на запреты. В период Эдо игра теряет свою азартность и, постепенно приобретая познавательный характер, превращается в игру для детей. Сугороку стали разными по тематике: были такие, играя в которые можно было выучить 53 станции Токайдо (дорога между Токио и Киото), получить сведения о различных других почтовых трактах. Появились сугороку, дававшие знания о сельскохозяйственных орудиях, земледельческих культурах и т. д. [Нихон фудзоку, 1979, с. 340; Нихон миндзоку, 1979, с. 295].

В Новый год мальчики и молодые люди развлекались запуском бумажных змеев. Девочки любили играть в волан (ханэцуки). Это была игра, в которой использовались ракетки и разноцветные воланы с оперением. Участники ханэцуки, встав в круг, отбивали волан, стараясь не уронить его. Если это не удавалось, то проигравшей в виде наказания мазали лицо чернилами или осыпали пудрой. Это была очень шумная и веселая забава.

О происхождении ханэцуки существовало несколько версий. По одной из них, дошедшей из Китая, волан ассоциировался с москитом, и удар ракеткой по волану в Новом году означат что летом москитов не будет. По другой версии, эта игра появилась потому, что в Новый год много ели и надо было потом немного поразмяться, чтобы целый год быть здоровым и сильным. Таким образом, прослеживалась функциональная и магическая нагрузка игры — забота о здоровье людей. Достопримечательностью ханэцуки являлись ракетки (хагоита). Когда-то они были очень простые, но с периода Эдо появились богато декорированные хагоита, которые стали предметом украшения интерьера, дорогим подарком и даже символом роскоши. Обычны размер используемой во время игры ракетки — 50 см, а сувенирные бывают от 18 см до 2 м. Эти ракетки прекрасно описаны С.А. Арутюновым и Р.Ш. Джарылгасиновой в книге «Календарные обычаи и обряды народов Восточной Азии. Новый год» [Календарные обычаи, 1985, с. 142, 143].

Для тех, кто верил в сны, очень важными были сны в ночь на 2-й день 1-го месяца (хацуюмэ; еще несколько ночей, сон во время которых также называли хацуюмэ, — ночь последнего дня старого года, день и ночь под праздник Сэцубун). Если в эту ночь приснятся хорошие вещи, например, гора Фудзи, сокол или баклажан, то человеку, считали японцы, в наступающем году будет сопутствовать удача. По этому поводу существовала даже поговорка: «Первое — Фудзи, второе — сокол, третье — баклажан». Происхождение поговорки неизвестно. На этот счет существовало несколько версий, большинство из которых связано с посещением сёгуном Токугава Иэясу провинции Суруга. Однажды, как гласит легенда, он прибыл в Суруга и удивился, что баклажаны здесь были такими дорогими. Слова «дорогой» (по цене) и «высокий» по-японски обозначаются одним понятием такай. А понятие «высокий» ассоциировалось с карьерой и процветанием. Поговорка получала следующее значение: «Самая высокая гора в Японии — Фудзи, на втором месте — гора Аситака (в название которой входит слово „сокол“ — така. — Авт.), на третьем месте (по высокой цене) — баклажаны». По другой версии, прибыв в Суруга, Токугава Иэясу был поражен обилием баклажанов на равнине Такано (опять в название входит слово «сокол») на фоне величавой горы Фудзи. По третьей легенде, это просто три достопримечательности провинции Суруга [Котовадза сёдзитэн, 1968, с. 24].

Счастливым предзнаменованием было увидеть во сне восход солнца или путешествие по морю. Хотя обычно никто не хотел увидеть во сне змею, но в новогоднюю ночь приснившаяся змея означала получение богатства, точно так же, как мечи или ножи; лунный свет сулил удачу и даже славу; землетрясение говорило о возможной перемене местожительства, а снег — непременно о счастье; лед во сне означал женитьбу или замужество. Короче говоря, в эту ночь лучше не видеть было только дождь, потому что он мог «пролить» лишь одни неприятности. Но конечно, все хотели увидеть сидящих в лодке Семь богов счастья (токара бунэ). Для этого под подушку клали бумажную картинку с их изображением. На картинке по обеим сторонам рисунка был написан стих-перевертыш, который в русском переводе гласил: «Как приятен звук лодки, качающейся на волнах, когда вы проснулись после глубокого сна!» Эти слова следовало повторить трижды перед сном как заклинание, чтобы приснился один из счастливых снов.

В старину на Новый год люди отдыхали три дня и только на четвертый приступали к работе. Однако уже в то время некоторые нарушали этот обычай, считая, что чем раньше начнешь трудиться, тем больше получишь дохода. Но когда бы люди ни приступали к работе-на 4-5-й день или позже, все равно новогоднее настроение сохранялось, как правило, в течение одной-двух недель. Продолжались новогодние вечеринки, игры в волан и запуск бумажных змеев, поздравления, обмен подарками; сохранялись новогодние украшения жилищ и ритуальная еда. Этот период назывался мацу-но ути или симэнава-но ути, что означало «пока стоят сосны» или «пока висят симэнава». В одних местах он длился с 1-го по 7-й день 1-го месяца, в других, например, в районах Осаки и Киото, — до 15-го дня, а в некоторых — еще позже. Эти дни были наполнены новогодними церемониями, празднованиями, соревнованиями.

Все, что делалось, начиная со 2-го дня, называлось котохадзимэ — «впервые сделанное». Это относилось практически ко всему: и первой песне, первому танцу, первому сочиненному стихотворению, первому письму. Согласно поверьям, если в первые дни Нового года что-то сделано хорошо, то весь год будет в этих делах удача. У японцев существовал интересный обычай отправлять так называемые первые товары (хацуни) в наступившем году во второй день Нового года в магазины или на рынки в разукрашенном транспорте. Когда торговцы начинали «первую торговлю» (хацуури), они были одеты по-праздничному. Во 2-й день по традиции покупатель совершал «первую покупку» (хацубаи). По случаю Нового года хацуни иногда продавались по повышенным ценам, что ни у кого не вызывало удивления, поскольку торговцы в этот день предлагали высококачественный товар, и покупатели были довольны тем, что могли купить хорошие вещи [Хигути Киёюки, 1978, с. 44]. В ряде районов старались купить трепангов, так как они по форме напоминали мешки с рисом, а также мешочки с солью, что было связано с благопожелательной символикой.

В XVII в. возник обычай поклоняться богам удачи и торговли. Наибольшей популярностью пользовался бог Эбису-покровитель торговцев. Он изображался в виде тучного человека, держащего в руках рыболовные принадлежности и большого окуня. Торговцы возносили ему молитвы, прося удачи в торговле в наступившем году. Во всех лавках и домах на почетном месте, в частности в нише токонома, ставились фигурки Эбису. Своеобразие этого обычая состояло в том, что праздник отмечался дважды в году — в начале года и в конце. Первый раз — в 1-ю луну; второй раз (в зависимости от района) он проводился в 20-й день 10-го или 12-го месяца. В конце года ритуал предусматривал благодарность Эбису за удачный год. В эти дни выставляли статуэтки бога, приглашали гостей. Богу преподносили ритуальную еду, а для друзей устраивали веселые пирушки. Со времени Эдо в этот день проводилась распродажа оставшихся товаров по сниженным цена [Mock, 1961, с. 110].

В деревнях на 2-й или 4-й день Нового года крестьяне совершали церемонию выполнения первой работы в году: шли за первой вязанкой дров в лес, брали мотыги и лопаты для обработки земли, плотники — тесла, и все символически приступали к работе вознося богам молитвы с просьбой обеспечить им успешный год. Дети во 2-й день упражнялись в каллиграфии. Кроме того, совершали так называемую первую уборку дома (хакидзомэ). Это делалось либо 2-го, либо 4-го числа 1-го месяца (подробнее см. [Календарные обычаи, 1985, с. 160–165]).

Обычным завершением многочисленных новогодних торжеств являлись праздники, связанные с огнем. Огонь — стихия, которой приписывалось очищающее свойство. Как уже отмечалось выше, праздники большей частью завершались проводами божества. На Новый год Божество Нового года (Тосигами), как правило провожали ритуальным огнем. Этот обряд проводился в разных местах не одновременно, и часто он назывался по-разному: в восточных районах — Тондо-яки, в западных Сагитё, а в префектуре Ниигата, например, — Сай-но ками. Обряд проводов огня весьма древний: о нем упоминалось еще в письменных памятниках эпохи Хэйан. Обычно в конце праздника разводили костер, в котором сжигали все новогодние украшения и пекли лепешки. Согласно поверьям, лепешки, приготовленные на ритуальном огне, обладали целебными свойствами и изгоняли злых духов. Во время праздника Сай-но ками самое активное участие принимали дети, которые собирали и приносили к храму новогодние украшения домов — кадомацу. На месте, где провожали божество, из сосновых веток и старой рисовой соломы строили что-то вроде шалаша, верхушка которого перевязывалась симэнава, и в ее вставляли белый веер с ярко-красным кругом восходящего солнца. Вокруг шалаша складывали новогодние украшения. Вечером 15-го дня 1-го месяца все это сооружение поджигали. Взметнувшееся пламя и появившийся дым означали, что божество вернулось на Небо, где оно будет находиться до следующего года. Сагитё совершался, так же, как и Сай-но ками, в ночь полнолуния.

С магией рисоводческих обрядов прямо или косвенно было связано очень много праздников в дни новогоднего полнолуния. Все они были сугубо символическими и представляли собой или простейшие действа, имитировавшие высадку рисовой рассады, или праздничные представления и шествия. В обоих случаях преследовали две цели — выразить благодарность за хороший урожай в прошлом году и вознести молитву о благополучии в наступившем. Такие праздники устраивались не только в 1-м, но иногда и во 2-м и 3-м месяцах.

Особенностью Японии являлась обрядовая церемония высадки рассады риса в снег. Этот ритуал, по мнению Хага Хидэо, подчеркивал тот факт, что усилиями японского крестьянина южная культура стала выращиваться в более северных районах. В качестве «рисовой рассады» во время символической церемонии использовались пучки соломы или сосновых иголок. Такой ритуал был распространен главным образом в горных районах страны, где нередко в середине 1-го месяца можно было увидеть крестьянина в соломенной шляпе и дождевике: он утопал в снегу, выполняя церемониальный обряд посадки риса рано утром в день новогоднего полнолуния [Хага Хидэо, 1965, с. 131].

В 1-м же месяце Божеству Нового года (Тосигами) делали подношения в виде рисовых лепешек: их клали на поднос на семейном алтаре, а также выносили на поля. На полях также в это время втыкали в снег ветки растений, приносящих удачу, — сосны, каштана или бамбука — с прикрепленными к ним бумажками-заклинаниями. В таком виде ветки растений напоминали предмет, используемый во время синтоистских церемоний, — нуса. Нуса — нечто вроде палки с прикрепленными к ней полосками бумаги или ткани. Нуса служила для совершения обряда очищения. Чтобы «очиститься», люди обтирали этими полосками свое тело, а затем выбрасывали их в реку или море. Нуса также почиталась как подношение богам.

У японцев существовал также обычай в 3-й день 1-го месяца по лунному календарю возносить молитвы богу Дайкоку о хорошем урожае. Молились все, начиная с императора. В этот день использовались священные талисманы (тамахабаки) — особые метелки из сосны или из мэтогигуса (лиственный кустарник высотой около 1 м, цветет осенью белыми цветами). Этими метелками, обвешанными пятицветными стеклянными бусинками, «очищали» предметы, применяемые в шелководстве.

В г. Нара в хранилище сокровищ Сёсоин при буддийском храме Тодайдзи (752 г.) сохранилась такая метелка из мэтогигуса, которой пользовался император (период Нара, VIII в.). На кончиках некоторых веток до сих пор висят нанизанные стеклянные разноцветные бусинки; рукоять ее обернута лиловой кожей, частично же обмотана золотой ниткой, в некоторых местах — белой веревкой с разными бусинками.

В эпоху Нара в день начала сельскохозяйственных работ император совершал ритуальную запашку поля украшенной серебром и золотом мотыгой или таким же разукрашенным плугом (карасуки). Два таких плуга тоже имеются в музее. Судя о надписи на ручке, они были подарены в 758 г. храму Тодайдзи — одному из главных храмов г. Нара [Манъёсю, 1972, т. 3, с. 395].

Во время праздничных сельскохозяйственных представлений исполнялись пантомимы, изображавшие обработку поля, подготовку семян, высадку рисовой рассады, изгнание птиц (ториои), прополку, уборку урожая. Иногда участницы пантомим — девушки-танцовщицы показывали ритуальные танцы во дворах домов, но чаще — на специальных площадках при храмах.

Такого рода церемонии, имея религиозную основу, практически превратились в обычные зрелища. Именно из этих обрядов ведут свое начало классические японские театральные представления Но и Кёгэн. До периода Мэйдзи подобные обряды были характерны для всех районов страны, но уже с конца 20-х годов нашего века отдельные пляски и представления начали демонстрировать на специальных этнографических вечерах в Токио [Глускина, 1979, с. 231–233].

Другой характерной деталью земледельческих праздников являлись процессии, очевидно, приуроченные к выходу крестьян в поле для проведения работ.

С рисоводческими обрядами связаны и разного рода соревнования и гадания. Имеются в виду игры-соревнования, результат которых должен показать, хорошим или скудным будет урожай, каковы будут цены и т. п. Например, в 15-й день 2-го месяца в селении Омагари (префектура Акита) вечером по улицам проносили длинный тяжелый канат и затем начинали состязание между двумя командами — «верхней» и «нижней»: кто перетянет канат. Отсюда название игры-обряда — «тянуть веревку» (цунахики). Считалось, что если побеждает верхняя команда, то цены на рис будут высокими, если нижняя — наоборот. Игра цунахики была характерна для многих сельскохозяйственных праздников [Нихон миндзоку, 1979, с. 341].

Одним из наиболее популярных видов гаданий для определения судьбы урожая года было гадание на жидкой каше, которое восходит к эпохе Хэйан. Тогда кашу варили из семи компонентов: туда входили адзуки, рис, коровий горох, просо, каштаны, ростки бамбука и ямс китайский. Все эти компоненты символизировали здоровье и обильный урожай. В конце XIX — начале XX в. каша готовилась уже только из бобов адзуки (3 части) и риса (5 частей). В один из дней начала второй декады 1-го месяца в котел опускали 53 бамбуковые палочки, которые во время варки заполнялись кашей. В ночь с 14-го на 15-й день 1-го месяца палочки расщепляли и смотрели, как в них располагаются зерна бобов и риса. Этот обряд привел к возникновению праздника под названием Каша с трубочками (Цуцукаю, или Кудакаю). Такие праздники проводились, например, в сельских храмах в префектурах Осака и Тиба. Результаты «обследования трубочек» объявлялись утром 15-го дня, после чего кашу съедали [Хага Хидэо, 1965, с. 133–134; Нихон-но нэндзю гёдзю, 1980, с. 17].

Значительная часть Снежных праздников (Юки-мадури) несла магическую нагрузку, также имевшую отношение к урожаю. Во-первых, обильный снег обещал богатый урожай. По этой же причине большинство Снежных праздников было связано с отправлением культа Бога воды (Мидзу-гами), и поэтому они иногда даже рассматривались как символ весны и назывались Праздниками Бога воды (Мидзу-гами-сай). Во-вторых, элементами этих праздников часто являлись песни и представления ториои («изгнание птиц или насекомых»), что, как известно, должно было предвещать хороший урожай. Поскольку «изгнание» осуществлялось с помощью зажженных факелов, то в этих обрядах упоминался и Бог огня. Таким образом, Снежные праздники были предвестниками весенних сельскохозяйственных обрядов.

Типичным примером Юки-мацури конца XIX — начала XX в. являлся праздник, проводившийся в местечке Ниино (уезд Симоина, префектура Нагано) с XIII в. Тогда он назывался Праздник танцев дэнгаку (Дэнгаку мацури) и проводился для ублажения Божества плодородия. Он самым тесным образом был связан с земледельческим трудом японского крестьянина.

Праздник проходил в 15-й день 1-го месяца, и если к этому дню выпадало мало снега, то за ним ходили высоко в горы. Предварительно проводились различные церемонии очищения, подготавливали микоси и факелы. В день праздника процессия отправлялась в главный храм Идзу. Она шла по снежному полю так, чтобы солнце светило в спину. В руках у мужчин были колотушки, у мальчиков — барабаны, но процессия двигалась тихо. В роще главного храма микоси встречали с факелами. Главный факел, который устанавливался во дворе храма, достигал 9 м в высоту. После встречи микоси начиналось исполнение танцев дэнгаку-одори. Эти сельские пляски были весьма разнообразны и сопровождались большим шумовым оформлением. Танцы бога Хатимана и маленьких лошадок, воробья и льва, лошадей и быков, веселое представление кузнецов, удары барабанов, пение флейт — все это создавало подлинно праздничное настроение. Среди множества неразборчивых выкриков отчетливо были слышны возгласы: «Большой снег! Большой снег!». Одной из составных частей праздника являлось исполнение специальных песен полей — та-асоби-но ута. Эти песни пели вокруг большого факела.

Кульминацией празднества считался тот момент, когда в полночь зажигали большой факел, в отблесках которого, по поверью, появлялись боги. Этот обряд нес на себе печать весеннего пробуждения природы после зимнего бесплодия [Нихон-но мацури, 1982 (I), с. 116–117].

К Снежным праздникам относился и обряд постройки снежных хижин (камакура). Он был характерен для Северной Японии. Считали, что этот обряд ведет свое происхождение от новогоднего обычая в местечке Хороха (уезд Хирака, префектура Акита) — строить снежные пещеры, в которых собиралось много народу, чтобы провести там ночь во избежание несчастья. У японцев существовало поверье, что бывают «несчастливые дни», которые лучше провести вне дома.

Происхождение названия камакура пока неизвестно. Существует несколько различных вариантов объяснения этого названия. Этимологию слова связывают с айнским словом «пещера», оно часто встречается в детской песенке об изгнании птиц, которую исполняли во время этого праздника; слово камакура широко используется в народной традиции вообще с тех пор, когда г. Камакура был столицей государства (1185–1382). Кстати сказать, один из обрядов изгнания птиц с полей с помощью огня (ториои-сагитё) в г. Акита носил также название камакура [Нихон-но нэндзю гёдзи, 1980, с. 39].

Наиболее известным из праздников снежных хижин был Праздник камакура в местечке Иокотэ (префектура Акита), который проводился во 2-м месяце. В других местах его отмечали в середине 1-го месяца, в ночь полнолуния, но в местечке Иокотэ он был перенесен на 2-й месяц, по всей видимости, из-за недостатка снега в этом районе во 2-й луне. Это праздник детский. Из снега или льда строили хижины, вмещавшие трех, четырех или даже семь-восемь человек. Их конструкция имитировала старинные японские постройки на севере страны. Это были сложенные из снежных брикетов четырехугольные строения. В середине камакура устанавливалась жаровня, и, несмотря на практически открытый вход, внутри было достаточно тепло. Соблюдался обычай снимать обувь (в данном случае сапожки из соломы) перед входом в помещение. В конце XIX — начале XX в. хижина освещалась свечами. Дети играли, пели песни, ели сладости и фрукты, пили легкое сакэ и угощали гостей из соседних камакура, а потом сами ходили в гости. Когда приходили к ним взрослые, то, по обычаю, они что-то приносили хозяевам хижин, хотя бы мелкую монету. Как правило, дети проводили праздничную ночь в этих хижинах.

В день праздника на базарах продавались специально приготовление для него рыбные и овощные блюда, также игрушки, изображающие маленьких собачек (инукко), которых дети кладут на алтарь. По поверью, эти собачки обладают силой отгонять злых духов [Нэндзю гёдзи дзитэн, 1959, с. 209, 211]. Подобный же праздник проходил и в местечке Муйка (префектура Ниигата) в начале второй декады 2-го месяца. Здесь он также имел давнюю традицию — восходил ко времени, когда строили помещения из снега для уединения, чтобы пропустить «несчастливый день». Там жарили моти и ели их. Ходили по улицам с песнями об изгнании вредных насекомых и птиц. Таким образом, и этот праздник был связан с надеждами на хороший урожай [Нихон-но мацури, 1982 (I), с. 151].

Одним из интереснейших и древнейших обрядов зимнего сезона являлся Сэцубун. Это слово означает «водораздел сезонов», и день накануне прихода нового сезона. Это понятие пришло с введением в Японии древнего китайского летосчисления, и оно относилось к четырем дням в году — канунам наступления весны (риссюн), лета (рикка), осени (риссю) и зимы (ритто). Но постепенно все большее значение придавалось кануну прихода весны, так как весна ассоциировалась с новым годом, пробуждением природы и началом сельскохозяйственных работ. Поэтому Сэцубун рассматривался как канун нового года, хотя и не связывался с календарным годом.

По солнечному календарю Сэцубун приходился на первую декаду 2-го месяца (обычно праздновался в 3-й или 4-й день; по лунному календарю он бывал и в 12-м и в 1-м месяце). В некоторых сельских районах Сэцубун в начале XX в. все еще отмечался по лунному календарю, и здесь он был более популярен, чем канун нового года по солнечному календарю, — возможно, благодаря его сакральной обрядности.

Появление обычая празднования Сэцубун связывалось с важнейшими понятиями китайской философии — инь и ян — двух противоположных взаимодействующих начал, лежащих в основе мироздания: света и тени, положительного и отрицательного, активного и пассивного, юга и севера, мужского и женского и т. п. Считалось, что на стыке сезонов эти начала противостоят друг другу, что вызывало опасность появления разного рода несчастий. Поэтому считалось необходимым не допустить активизации злых сил.

В связи с этим и родился своеобразный обряд изгнания демонов. Он имеет несколько названий (они-яраи, они-хараи, цуина, ониои-сики), но суть их одна — прогнать злых духов и обеспечить себе благополучие.

Праздник Сэцубун начал отмечаться с эпохи Хэйан, первоначально аристократами, а затем и представителями других сословий. С эпохи Токугава, т. е. с XVII в., он вошел в жизнь каждой семьи и одновременно начал широко отмечаться в известных храмах, превратившись в своего рода зрелище.

В обряд Сэцубун входит изгнание злых духов с помощью амулетов и действа разбрасывания бобов. В таком виде он дошел со времен Муромати (1392–1573) [Нэндзю гёдзи дзитэн, 1959, с. 427].

Амулет, как правило, представлял собой ветку вечнозеленого кустарника (османтус) с колючими листьями, на которой была насажена высушенная голова рыбы иваси. Во время Сэцубун амулет клали у входа в дом. С периода Хэйан существовала легенда, что в этот вечер злой дух Кагухана появлялся в городе, ловил и поедал девушек и детей. Но Кагухана не любил запаха сушеной иваси и старался обходить те места, где пахло этой рыбой. Если же ему удавалось устранить препятствие на своем пути, то натыкался на колючки османтуса и тоже не мог проникнуть в дом. В некоторых местах в качестве амулетов использовали чеснок, лук или шерсть, обладавшие сильным запахом [Нихон-но фудзоку, 1979, с. 357].

Разбрасывание бобов мамэ-маки было связано с другой легендой. Согласно этой легенде, во время царствования императора Уда (888–896) в городе появился злой дух, сошедший с горы Курама. Чтобы изгнать его, семеро ученых монахов возносили молитвы в течение 7749 дней, а затем откупились от него бобами: пришли к входу в пещеру, где он обитал, и бросили ему 3 коку и 3 то бобов (коку и то — меры емкости: 1 коку — 180,4 л; 1 то — 0,1 коку) [Нихон-но нэндзю гёдзи, 1980, с. 30].

Разбрасывание бобов — наиболее важная часть Сэцубун. Бобы были жареные, рыба сушеная; и то и другое готовилось на огне, который считали очищающей стихией. В домах бобы разбрасывали не только у входа, но и в комнатах, особенно в темных углах где как раз и могли находиться демоны. Обычно обряд выполнял хозяин дома. Это считалось почетным. Во время разбрасывания бобов приговаривали: «Они ва сото, фуку ва ути» («Черти — вон, счастье — в дом!»). Эта присказка вошла в обиход с периода Токугава.

Бобы использовались и в качестве ритуальной пищи, чтобы отвести всяческие болезни. Считалось, что надо съесть столько бобов, сколько тебе лет, и еще один, для того чтобы в наступившем году ты был бы здоров и удачлив в делах. Существовал также обычай (с эпохи Хэйан) заворачивать бобы (по числу лет плюс еще один) в бумагу и ночью класть сверток на перекрестке дорог, чтобы кто-нибудь на него наступил [Mock, 1961, с. 124]. В этом случае все несчастья прошлые лет покинут человека. Обряд описан в «Мунэнага сюни», дневнике военачальника и принца Мунэнага, жившего в XIV в.

Во время ритуального обряда разбрасывания бобов перед храмами собирались толпы народа. Из храма с шумом выбегали мужчины в костюмах демонов и смешивались с толпой. Несколько позже появлялись монахи в различных костюмах и начинали гнать демонов по улицам, а затем возвращались в храм, после чего начиналась церемония разбрасывания жареных бобов. Обряд совершал специально избранный для этой цели «человек года» (тоси-отоко). Впервые о «человеке года» и его функциях в этой обрядности было написано в «Имагава Дайсоси» («Записи полководца Имагава»; Имагава Рёсюн — военачальник и поэт, 1325–1420). Обычно это были наиболее влиятельные, уважаемые люди, борцы сумо и т. п. И здесь, как и в домах, кидая жареные бобы в толпу, кричали: «Они ва сото, фуку ва ути». В некоторых храмах устраивались представления, сюжетом которых являлось изгнание демонов богами (храмы Хорюдзи и Кофукудзи в Нара, Нагата в Кобе и др.).

Для изгнания беса, вселившегося в самого человека, в старину бытовал другой обряд: нюхали атрастилис, сильно пахнущую траву, или ели замешенные на ней моти. Обряд описан «Сики-моногатари», литературном мятнике эпохи Камакура.

В сельских местностях существовал также обычай в этот день изгонять не только злых духов, но и вредных насекомых и змей, что должно было предвещать хороший урожай. Для этого во дворах жгли ветки деревьев; считалось, что треск горящих веток отпугивает всяческую нечисть. Праздник заканчивался вечеринками.