Капетинги и Франция

Глава X Административная основа

Капетингам было недостаточно установить и заставить принять свой суверенитет, собрать под своей властью фьефы и сеньории королевства. Чтобы эти труды не оказались тщетными, необходимо было дать этой власти постоянные и эффективные средства для самопроявления. Следовало на собранных таким образом территориях насадить агентов, способных поддерживать ее единство. Без солидной административной основы политическое и территориальное единство просуществовали бы недолго.

Чтобы создать эту административную основу, Капетинги действовали методом уже апробированным. Они не трудились над заранее намеченным планом, а использовали уже существующие институты, и если последние менялись, то обстоятельства играли в этой эволюции такую же роль, как и суверены. Капетинги ничего не создали в собственном смысле слова. Они уничтожали институты, которые им казались опасными. С другой стороны, они дожидались, когда новые институты, порожденные современными нуждами, докажут свою целесообразность, чтобы придать им более или менее окончательный статус.

Эта мудрость без нововведений была, несомненно, бессознательной. Как люди своего времени, капетингские суверены уважали традицию. Подобное отношение запрещало им грубое давление, так же как и отважные инновации. Их идеалом сначала было управлять, как Карл Великий; позднее — как управлял Людовик Святой. Но они плохо знали или же быстро забывали, как управляли великие предки. Последние представляли, скорее, идеал управления, в который инкорпорировались личные концепции правления суверена или его окружения.

Таким образом, Капетинги приблизились к преобразованию существовавших управленческих институтов под предлогом привести их к первоначальному состоянию. Административные органы, унаследованные ими от предшественников, существовали, но с измененными функциями. Их служащие сохранили те же должности, но были уже агентами другого типа.

Все, из чего состояла каролингская администрация, естественно, было унаследовано с восшествием на престол Капетингов. Продолжалось управление из дворца; крупным чиновникам оказывалась поддержка в их работе. На вид ничего не изменилось. Но в этой администрации практически больше не было смысла, поскольку действия суверена более или менее ограничивались непосредственными доменами короны, ибо король начинает играть роль просто крупного сеньора.

В действительности в обществе, где связи людей между собой имели существенное значение, нет места для административной организации. Общая администрация и феодализм являются двумя почти взаимоисключающими терминами. Только с закатом феодальной организации начнет образовываться настоящая публичная администрация.

Хотя Капетинги сохранили кадры каролингской администрации, смысла в их существовании не было, по крайней мере, в том, что касается всего королевства, поскольку крупные каролингские чиновники стали знатными феодальными баронами и их примеру последовали чиновники меньшего значения. Ими были узурпированы или им были дарованы права регалии. Больше не стоял вопрос о регулярном отправлении королевского правосудия. Больше нельзя было говорить о королевских доходах. Королевское войско не могло собраться без согласия многих других феодалов и их воли, иной чем воля короля. И, если всегда подле короля находились крупные чиновники короны, функции этих лиц стали скорее функциями домашней обслуги, а их действия вне королевского домена оказались практически сведенными к нулю. С этой точки зрения функции имели только почетный характер.

Когда капетингский суверен в первые два столетия династии хотел действовать как король, он мог это сделать, лишь собирая вокруг себя тех, кто действительно обладал властью, крупных баронов, и с их согласия получал полномочия для действия, которых ему не доставало. Без их согласия он как король был беспомощен. Последнее обстоятельство не всегда было недостатком. Оно могло приносить полезные результаты. Благодаря ему Роберт Благочестивый нашел необходимые средства для ведения тяжких кампаний, присоединивших герцогство Бургундское к королевскому домену. Но эта добрая воля проявляется только тогда, когда предмет, по поводу которого к ней прибегают, никоим образом не противоречит различным частным интересам тех, к которым обращаются.

Единственная администрация, существующая в этот первый период капетингской истории, — администрация, необходимая для управления землями и правами суверена в рамках королевского домена. Впрочем, мы знаем ее очень плохо. Несомненно, мы с полным основанием, но без прочных доказательств допускаем, что с начала династии она обладала чертами, представленными в правление Людовика VI, то есть в эпоху, для которой наша документация перестает быть слишком фрагментарной.

Эта администрация находится еще в зачаточном состоянии. Она насчитывает нескольких лиц подле короля, главных коронных служащих, управляющих делами его дома; некоторых представителей королевской власти, рассеянных по домену, — прево.

Естественно, на эту примитивную администрацию влияют социальные обычаи эпохи. Если обязанности главных коронных служащих — коннетабля, виночерпия, камерария, сенешала, канцлера не являются наследственными. То они пожизненные, что можно считать первым шагом к наследованию. Кроме того, кажется, эти должности закрепляются за членами определенных феодальных домов, обладающих самыми крупными сеньориями в домене, должность коннетабля — за семьями Шомон, Монморанси и Клермон; камерария — за домами Галеран, Даммартен и Бомон; виночерпия — за Ла Тур; сенешала — за Рошфор. Мы даже видим во времена Людовика VI, как семья Гарланд пытается и на короткое время удерживает в своих руках должности сенешала (дапиферат), канцлера и виночерпия. Этьен де Г арланд даже совмещает функции сенешала и канцлера. Но всякое могущество начинает волновать короля, подстрекаемого королевой Аделаидой и святым Бернаром. Этьена лишили его должностей и выставили из дворца. После пяти лет войн он подчинился и оставил всякие претензии на сенешальство и наследование этой должности. Обстоятельства, при которых преемники Этьена де Гарланда по канцелярии — Альгрен д’Этамп, Кадюрк, Симон, Гуго де Шанфлери оставляют свои обязанности, подсказывают, что и здесь между королем и его крупным чиновником возникли серьезные трения.

Итак, сенешальство и, канцелярия являлись единственными крупными учреждениями короны, представлявшими настоящие административные функции. Сенешал был главой королевского дома. Он ведал управлением королевскими финансами, и от него зависели прево. Он командовал войском и разделял с другими крупными чинами судебную власть. Канцлер был главой бюро центральной администрации, хранителем печати, которой скреплял акты суверена, представителем королевской особы во всей полноте своих функций как судьи.

Если бы эти крупные должности стали наследственны ми, король рисковал бы быстро стать почетным лицом, обладающим лишь видимостью власти.

Капетинги XII в., кажется, разглядели эту опасность Положение было щекотливое. Они не могли пойти на отмену главных должностей короны, унаследованных от каролингских императоров, кои, кроме того, представлялись им необходимыми для достоинства и престижа и короны. Они тянут время, сохраняя власть наименее опасных сановников, оставляя должности сенешала и канцлера без назначений. Но они их не отменяют.

Оставив сенешальство вакантным с 1127 по 1131 гг после отставки Этьена де Гарланда, Людовик VI переда: должность своему кузену Раулю де Вермандуа. После короткого перерыва в два года, последовавшего после смерти Рауля, сенешальство в 1154 г. получил Тибо V, граф Блуасский, сохранивший его до своей смерти в 1191 г. Рауль и Тибо были родственниками короля и как таковые казались более верными династии. Это также были крупные сеньоры, особенно второй, и управление их личными доменами держало их довольно часто вдали от двора. С ними сенешальство стало, как и желал суверен, функцией скорее почетной, а вследствие этого менее опасной. Сенешал, сохранивший не меньше своих прав, остался способен их осуществлять. Филипп-Август, желая избежать опасности, нашел более простым не передавать должность наследнику Тибо V. Должность сенешала не была упразднена. Она просто осталась без сановника. И в течение XIII в. и еще в начале века следующего, вплоть до конца династии королевские дипломы, содержащие с XII в. подписи, впрочем, фиктивные, четырех главных коронных служащих, кроме канцлера, продолжают упоминать должность сенешала, указывая, что она не имеет сановника (без какого либа сановника — «Dapifero Nullo»).

Что касается канцлера, то его должность оказалась вакантной после немилости Этьена де Гарланда в 1128 г., но начиная с 1132 г. образумившийся фаворит занимает ее снова. Должность эта вновь оказалась без чиновника на семь лет после падения Гуго де Шанфлери в 1172 г., потом на двадцать лет, с 1185 по 1213 гг. после смерти Гуго де Пюизе. Наконец, когда в 1223 г. умер канцлер брат Герен, госпитальер, ставший епископом Санлиса, его никем не заменили, и вплоть до 1314 г. канцлера не было. Отныне королевство становится достаточно могущественным, чтобы никого не опасаться, и функции канцлера выполняет чиновник иного ранга. Если можно обойтись без сенешала, то служба канцелярии должна иметь главу. Гак что во главе ее ставят хранителя печати, лицо менее значительное, получающее свою должность исключительно по королевской воле и отзываемое.

Чтобы заставить выполнять работу, которую он колебался препоручить главным коронным служащим, капетингский суверен предпочел обратиться к служащим своего дома, дворцовому персоналу, набираемому из мелкой знати домена, отныне приведенной к повиновению, а порой и вне этой знати; таков Генрих Ле Лоррен, которого враги при Людовике VI обвиняли в низком происхождении и которого королю пришлось защищать от всяческих обвинений. Но у этих лиц из окружения короля не было четко определенного официального положения. Они являлись друзьями короля, «familiares». Король выбирал среди них агентов, в коих нуждался и давал им временные поручения во исполнение своей воли. Ибо — и это следует подчеркнуть — вне канцелярии и ее бюро, кажется, нет настоящей организации королевского двора.

В этих условиях говорить об администрации, возможно, чересчур смело. Король живет как крупный собственник, со своего домена и в своем домене. Последний управляется на местах держателями — прево, покупающих превотство, которые делают взнос и управляют королевскими землями, осуществляя права короля в границах своих превотств или соседних сеньориях. В том, что касается остальной части королевства, то действия короля, когда они проявляются, преимущественно политического порядка. Они являются результатом соглашения, установленного между королевской властью и прелатами и баронами на часто собираемых короной ассамблеях, и, если случайно была принята какая-нибудь административная мера, суверен обращается к барону или прелату, чтобы утвердить ее исполнение даже в областях, где заседают эти временные делегаты, что никаким образом нельзя назвать управлением королевством.

Возможно, однако, что все было иначе, и эта администрация представляла собой более сложный механизм, который мы не можем уяснить по общей документации. Если правление Филиппа-Августа показывает нам лучше устроенную систему управления и администрацию, то это доказательство того, что ничего подобного не существовал до этого правления.

Правда, Филипп-Август включил в свой домен большую провинцию, которая с административной точки зрения представляла вершину того, что существовало тогда в Европе. Начиная со времени первых герцогов, и тем более когда эти герцоги получили английскую корону, в Нормандии развилась настоящая администрация. Это оказалось возможным потому, что герцоги, считавшие себя хозяевами как в Англии, так и в Нормандии, вследствие завоевания придали социальной организации специфический характер. Англо-нормандский феодализм основывался по соглашению с сеньором на базе уважения прав суверена, а не на базе дезинтеграции королевской власти и узурпации прав регалии, как во Франции.

И Филипп-Август не только получил Нормандию. Он также поглотил большую часть территорий, над которыми довлела власть Плантагенетов, и, чтобы его владычество стало эффективным, он учредил администрацию по подобию Нормандии, население которой, протестуя против жесткости этой администрации, привыкло постепенно ее терпеть.

Эти присоединения, расширив собственно королевский домен, не позволяли больше примитивной администрации первых Капетингов справляться со своей работой. Следовало произвести глубокие преобразования, если Капетинги хотели удержать в руках новые приобретения королевской власти.

Наконец, у капетингской династии отныне появились обязанности и труды, не связанные с теми, что она знала до сих пор. Чтобы играть видную политическую роль, взятую на себя, чтобы добывать ресурсы, которые эта роль требовала, старой патриархальной организации, которой доселе довольствовалась французская королевская власть, было недостаточно. Ее следовало преобразовать. Теперь недостаточно было простых держателей, управлявших доменами, таких как прево. Нужны были чиновники все более и более специализированные, многочисленные, постоянные представители особы короля в округах. Наконец, следовало, чтобы королевский двор перестал быть простым собранием клириков и друзей короля без четко определенных обязанностей, выполняющих по очереди самую разную работу и не всегда обеспокоенных тем, подготовлены они к ней или нет.

Эти преобразования совершались не в один день, тем более что суверен и его советники не всегда отдавали себе отчет в новизне проблем, встававших перед ними, и чаще всего смотрели в прошлое, ища модели действия на манер их предков. И народ, который они создавали, мыслил, также не чувствуя происходящих изменений и нужд, порождаемых ими, отказываясь понять, что минули времена, когда вещи можно было рассматривать с местной точки зрения, не сознавая, что отдельные нужды служили частным интересам.

Эти преобразования происходили беспорядочно, без плана, с желанием вводить как можно меньше нового, с трогательным уважением к существующим институтам, со странной слепотой по отношению к противоречиям некоторых институтов и условий, в которых они теперь функционировали.

Здесь не стоит вопрос изображения картины капетингской администрации в XIII в. Если в настоящее время не существует общей книги, действительно отвечающей на вопрос, то эта лакуна скоро будет заполнена[197], и в ожидании этого можно обратиться к зарисовкам того, чем была эта администрация в различные моменты капетингской истории. Хотелось бы только подчеркнуть самые важные изменения или нововведения, осуществленные суверенами династии и попытаться выделить принципы, определившие эти трансформации, отметив, однако, что эти принципы, возможно, не были сформулированы, даже бессознательно, авторами этих изменений.

Первое из них заключалось в том, что отныне чиновники, назначаемые королем и оплачиваемые им, полностью зависели от его воли в держании своих должностей.

Вплоть до восшествия на престол Филиппа-Августа в 1180 г. капетингская монархия — в той мере, в какой позволяет удостовериться в этом наша документация, кажется, использовала два типа агентов. Одни назначались королем, но исполняли свою должность пожизненно и к той или иной форме участвовали в прибылях от отправляемой должности. Это были главные коронные служащие и чиновники канцелярии, центральной администрации. Другие, в назначение которых король вмешивался лишь частично, покупали свою должность. Это были прево. Впрочем, возможно, первоначально превотства держались как фьеф от короля. Наследственных превотств не было. Возможно, единого правила для этих должностей в начале династии не было. Но, несомненно, очень скоро пришли к системе превотств, отданных на откуп, когда приобретающий должность вносил определенную сумму, соответствующую доходам от превотства и установленную на торгах, и компенсировал затраты путем эксплуатации земли и прав. Добавим, что надбавки — и часто многочисленные — допускались, и прево с отданным с торгов превотством не колебался, взимая при своей должности этот излишек.

Неудобства такого способа назначения и вознаграждения служащих королевской власти очевидны. Агенты, покупающие свою должность, не зависят целиком от короля, ибо сумма, уплаченная ими, освобождает их от всякого надзора или почти от всякого. Чиновники, лично заинтересованные в использовании своей должности, легко поддаются стремлению непомерно увеличить доходы с целью присвоения части дохода и рассматривая должность как частную собственность, которую они стремятся закрепить за своими наследниками.

В эпоху Филиппа-Августа мы видим, как появляются бальи, тип совершенно иного чиновника. Впрочем, это было не изобретением Капетингов, а заимствованием у англо-нормандской монархии.

Обладая одновременно английским островом и многочисленными фьефами по ту сторону Ла Манша, англо-нормандским суверенам пришлось искать разрешение проблемы, которая заключалась в невозможности быстро перемещаться по всему домену. Им также требовалось изыскать средство осуществления во всей полноте своей власти в империи, состоящей из таких разных элементов, как Англия, Нормандия, Анжу, Пуату и Аквитания. Откуда и необходимость увеличить число представителей королевской власти, располагать посланцами, обладающими всей полнотой полномочий, чтобы действовать от их имени, и достаточно подвижными: расследователями, разъездными судьями; другие оставались на местах — бальи или сенешали. В Нормандии были бальи, в других континентальных провинциях англо-нормандской монархии сенешали. Но эти служащие нового образца не могли быть откупщиками, поскольку продолжительность их службы была неопределенной. С другой стороны, они не могли в качестве платы брать часть доходов от своей должности, потому что эта должность находилась целиком под надзором и контролем. Так что им надо было выдавать установленную плату, увеличенную за счет некоторых материальных добавок натурой. Таким образом, подошли к концепции, новой для феодального общества, — чиновника, назначаемого королем, оплачиваемого им, всей своей властью представляющего его и отзываемого по его воле.

Филипп-Август позаимствовал у своего анжуйского соперника эту новую концепцию королевских агентов, потом обнаружив, что она действует во всех фьефах его королевства, занятых этим соперником, которые он присоединил к короне, и распространил ее на все свои владения.

Первые бальи, о которых у нас есть точные сведения, являются теми, о которых упоминается в завещании короля, составленном в 1190 г., накануне его отъезда на Восток[198]. Филипп-Август устанавливает некое количество земель, «предназначенных для конкретных лиц», то есть расписанных по именам агентов, получающих право управления, агентов, называемых бальи. Каждый месяц последние обязаны проводить там «заседание», где будет безотлагательно вершиться правосудие для жалующихся и будут охраняться права короля. В завещании записаны штрафы, которые может налагать бальи. Три раза в год эти бальи должны приезжать в Париж и отчитываться перед регентами королевства, королевой-матерью Аделью Шампанской и архиепископом Реймским, о том, как обстоят дела на их землях. Бальи нельзя сместить с их должности без разрешения короля, за исключением случаев смерти, похищения, убийства или предательства. Бальи будут контролировать королевских прево и, чтобы установить этот контроль, приставят к каждому из них четырех «достойных мужей», мнение которых прево должен учитывать. В Париже число этих достойных мужей доходило до шести и назначал их король. Наконец, бальи не имеют права лишать прево их должности без утверждения королем, за исключением случаев, указанных для самих бальи.

Заметим, что ограничение деятельности бальи обозначалось не только географическими названиями. Этот обычай практиковался еще в 1202–1203 гг., как свидетельствует документ, который считают первым бюджетом французской монархии[199]. В нем в самом деле стоит вопрос о доходах и расходах Гийома де Ла Шапель, а не бальи Орлеана; Гуго де Гравель, а не бальи Этампа; Рено де Бетизи, а не бальи Санса и т. д. И только в счетах за 1248 г. появится географическое обозначение бальяжей[200].

Возможно, развитие финансовой компетенции бальи и в самом деле привело к установлению более точных географических границ округов, управляемых этими чиновниками. Финансовая администрация, чтобы быть эффективной, нуждалась в стабильных и четко определенных территориальных рамках, дабы проявлять свою активность; и это во времена, когда власть не обрела еще средства быстрого поступления доходов, а жалованье бальи имело досадную тенденцию к возрастанию на протяжении многих лет.

Ибо очень скоро расследователи, которыми были первоначально королевские бальи и сенешали, стали не столько агентами правосудия, сколько финансовыми агентами, и надо сказать, что эта эволюция была в некотором роде неизбежна. Капетингская королевская власть по мере возрастания своего могущества видела, как растут ее финансовые нужды. Знаменитые страницы Мишле[201] о роли золота в XIV в. также справедливы и для XIII в. Денежный вопрос занимал Капетингов со времени Филиппа-Августа и до конца династии.

Итак, бальи и сенешали являются представителями короля. Им от него делегирована власть. Как и их суверен, которому они служат, они прилагают все усилия для изыскания и взимания королевских доходов. И вот таким образом их роль как чиновников юстиции переходит на второй план. Прозаседав в Парижском парламенте, они с конца XIII в. туда не допускаются. В конечном счете они начинают напрямую зависеть от финансового подразделения Королевской курии (Curia Regis), от Комиссии счетов и, когда последняя будет окончательно организована, от Палаты счетов.

Но эти новшества не уничтожили то, что существовало прежде. Прево продолжают приобретать на откуп свои превотства, продолжается покупка некоторых должностей. Еще в 1314–1315 гг. жалуются на продажу должностей в пожизненное пользование судьям, bayles[202] и нотариусам на юге королевства. Бальи и сенешалам никогда не удавалось четко определить свои округа, причем до такой степени, что пришлось отказаться от составления карты бальяжей и сенешальств, ибо границы этих округов претерпевали изменения с назначением новых администраторов; некоторые из них назначались, смещались, восстанавливались[203]; королевские земли управлялись агентами, меняющимися вследствие продаж или приобретений; равным образом менялись сеньории, в которых бальи и сенешали должны были защищать права короля, и административные округа, от которых они зависели, не всегда были точно известны.

В центральном управлении не существовало ни административной карты королевства, ни ежегодника, содержащего список королевских чиновников с их прерогативами и компетенцией. В бальяжах или сенешальствах архивы, как представляется, были в личной собственности агентов, увозивших их с собой с переводом на другое место[204]. Следует избегать представлений об этой капетингской администрации как чересчур жесткой. Все это еще довольно запутано, и пройдут многие столетия, прежде чем будут установлены и станут уважаться абсолютные принципы.

Другим нововведением стала тенденция к специализации королевских чиновников.

Нам мало знакомо состояние вещей до правления Филиппа-Августа, чтобы решить, не стала ли эта тенденция уже проявляться, но, несомненно, в XIII в. специализация различных ветвей администрации начинает утверждаться и развиваться.

Впрочем, она была логическим следствием усиления королевской власти и роста домена. Достаточно долго, покуда суверен был лишь крупным земельным собственником, было довольно одного типа чиновника для эксплуатации земель и прав, составлявших домен. С другой стороны, редкие случаи, представлявшиеся суверену для того, чтобы дать почувствовать свое воздействие вне домена, на остальной части королевства, не требовали слишком многочисленного персонала, и миссии политического порядка, которые влекли эти случаи, могли исполняться агентами из окружения короля. Все-таки следует заметить, что королевская курия, заседающая как трибунал, кажется, насчитывала со времени правления Людовика VII, а возможно, и ранее, некоторых «familiares», более приверженных вопросам права. Но в тот день, когда король действительно взял на себя функции короля, этого персонала оказалось недостаточно. Требовались компетентные чиновники для каждого направления королевской активности.

Эта трансформация происходила медленно и не везде одинаково. К примеру, несомненно, что администрация англо-нормандских суверенов в Нормандии уже на момент присоединения герцогства к французской короне насчитывала некоторое количество специальных агентов. То же самое было в Анжу, и конечно, в определенной степени на других территориях Плантагенетов. Когда Шампань присоединится к французской короне, в распоряжении последней будет полная администрация, к которой Капетинги мало чего добавят. Французская королевская власть воспользовалась здесь плодами трудов великих феодальных династий, которые с этой точки зрения во многом ее опередили.

Но все это было несколько несогласованно, и у мелких сеньоров часто, как в старом патримониальном домене Капетингов, была зачаточная административная организация. То же самое было на Юге, и еще Симон де Монфор пытался это устранить.

Именно специализация королевской курии повлекла общее движение, докатившееся постепенно до всех частей домена. Процесс ее развития много раз описан, но описания, на наш взгляд, не настаивают на медлительности, с которой комиссии по правосудию и финансам при королевской курии преобразовывались в постоянные отделения, организованные как независимые. Есть представление счетов Тампля от 1203 г., и общий счет за этот год дает доказательство этого. В этом году появилась маленькая комиссия из специалистов, чтобы разобраться в счетах бальи. И ордонансом, который Палата счетов всегда рассматривала как хартию своего основания, является ордонанс Вивье-ан-Бри от января 1320 г. Начиная с правления Филиппа-Августа происходили регулярные сессии королевской курии, специализирующиеся на судебных делах; но именно ордонанс Филиппа III от 1278 г., и особенно два ордонанса Филиппа V от 1319 и 1320 гг. действительно реорганизовали Парижский парламент в юридическое отделение Королевской курии.

Но и здесь прошлое полностью не исчезло. Королевская курия продолжает существовать. Мы видим, что она собирается от случая к случаю. До середины XIV в. члены специализированных секций получают свою нормальную плату. И если Парламент и Палата счетов имеют постоянный персонал, подготавливающий работу, то они действуют официально и существуют в действительности лишь во время периодических сессий различной длительности. Наконец, «совет» короля, на который суверен созывает тех, кого хочет, и где рядом с принцами крови восседают крупные прелаты, знатные сеньоры, «familiares» короля, члены Парламента и Палаты счетов, представляет собой группу дворцовых советников, помогавших править первым Капетингам.

Параллельно специализации возникают низшие эшелоны королевской администрации. Мы видим, как постепенно рядом с представителями королевской власти в провинциях, бальи или сенешалами, появляются новые чиновники, обязанные помогать им в различных областях их активности: сборщики, судьи, прокуроры, смотрители лесов, капитаны и т. д.

Все эти агенты как центрального управления, так и местной администрации выполняют свои функции лишь по воле суверена. Их набор еще не подчинен никаким условиям, гарантирующим профессионализм, за исключением и до некоторой степени юридических чиновников. Держание их должностей не влечет за собой приобретения прав на эти должности. Это еще не чиновники, а простые агенты.

Мышление, развивающееся у них, мало связано с новшествами, которые внедряются в королевскую администрацию в XIII в.

Представляется, что в XI и XII вв. служба королю рассматривалась исключительно как источник выгоды. Такой преданный королевский агент, как аббат Сугерий, имел больше в виду интересы своего аббатства Сен-Дени, нежели интересы королевства. Большая часть королевских чиновников, служа суверену, ищет личной выгоды. Прево, приобретя на торгах свою должность, думает, прежде всего, не только о том, чтобы покрыть расходы, но еще и извлечь как можно больше выгоды, делая для этого все, что только возможно, даже с риском нанести ущерб домену. Со своей стороны, крупные чиновники стараются сделать свою должность доходной и закрепить ее за своими наследниками, присвоить власть, делегированную им сувереном.

Подобное состояние умов никогда полностью не исчезнет, поскольку королевские агенты — люди. Но оно становится более редким, и мы увидим в XIII и XIV вв., что королевские чиновники исполняют свои функции с иным менталитетом. Отныне мы сможем констатировать у большей части их чрезвычайную страсть к интересам суверена, правам короля, заслоняющую личный интерес. Мы увидим, как они требуют не только то, что должно королю, но и то, что, как они полагают, выгодно для него, даже если его право на эти выгоды недостаточно установлено. Они доходят до того, что преступают королевские инструкции, порой идут наперекор королевской воле, например, по части продаж, когда они полагают, что эта воля действует наперекор интересам монархии.

Именно в этом заключается главное новшество. Отныне монархии служат агенты, о которых можно сказать, что они большие роялисты, чем король. Это отмечали давно. Но кажется, при этом мало интересовались причинами такого изменения, не спрашивали себя, почему королевской власти служили с такой преданностью, почему служба этой власти становится честью, которой добиваются.

Однако нельзя сказать, что Капетинги вознаграждали слишком щедро своих агентов. Даже отдавая отчет в той мере, в какой мы можем это оценить, об относительной стоимости серебра, выплаты остаются скромными. Бальи Вермандуа получил 739 ливров в 1269 г., немногим более 500 ливров в 1275 г., 292 ливра в 1305 г., 500 ливров в 1323 г. (но следует прибавить к этим функциям бальи функции сборщика), снова 292 ливра в начале правления Филиппа VI Валуа. Правда, бальи может получать дары, «куртуазности», как говорили; но ордонанс 1256 г. ограничил их размеры до 10 су в неделю, от 25 до 26 ливров в год, и уточнил, что нельзя подносить золото или серебро, но только мясо, фрукты или вино. И Филипп де Бомануар, бальи короля Филиппа III, заявлял, что «слишком вероломен тот, кто подобными дарами посягает на право другого»[205].

По жалованию наиболее значительных из локальных агентов можно судить, что получали их подчиненные. Крупные сановники центрального управления наделялись не лучше. Пьер Флот, хранитель печати, получает 500 ливров в 1299 г.; казначей короля — 600 ливров. Очевидно, следует прибавить к этой плате какие-то поступления натурой, плащи, пищу, дрова; но все это нас далеко не уведет. И можно сказать, что, традиция мало или недостаточно оплачиваемого французского чиновника восходит к самим истокам французской администрации.

Заметим, что денежное довольствие и оброк натурой составляли лишь малую часть выгод, извлекаемых королевским агентом из его должности, и для XIII–XIV вв. справедливо изречение лорда Сандвича: «Человека обогащает не плата за место, которое он занимает, но случаи, когда он может получать деньги, занимая это место», поэтому на вопрос о плате можно ответить отрицательно, опираясь на свидетельства, собранные королевскими расследователями, посланными в провинции для сбора жалоб подданных.

Если просмотреть то, что дошло до нас от этих расследований, то мы там обнаружим не столько обвинения в продажности, сколько в злоупотреблении властью, угнетении, выражающихся в вымогательстве денег, но денег, предназначенных для сундуков короля. И, когда мы встречаем обвинения в продажности, они чаще всего выражены в выражениях достаточно неопределенных, так что мы вправе себя спросить, не выражают ли они всеобщую и детскую веру во всемогущество денег; не являются ли они реваншем управляемых, предпочитающих считать и говорить, что чиновники преуспели в деле коррупции. Наконец, если некоторые из этих обвинений и справедливы, не следует забывать, что они касаются отдельных случаев и из них не следовало бы извлекать общее правило.

Так что трудно приписать одним корыстным и денежным мотивам тягу, испытываемую чиновниками к королевской службе. Здесь другое. Один из наиболее известных королевских агентов, Филипп де Бомануар, нарисовал знаменитую картину добродетелей, которые должны быть присущи бальи[206]. Справедливо замечали, что сам Бомануар не всегда демонстрировал добродетели, которые он рекомендовал. Это возможно, но не менее справедливо и то, что у Бомануара при его должности бальи существовала возвышенная и непредвзятая концепция, даже если он сам и был неспособен следовать в действительности идеалу, который проповедовал.

Невозможно объяснить состояние умов этих королевских агентов средой, из которой они главным образом рекрутировались. Мы, естественно, знаем лишь некоторых важных чиновников и констатируем, что это были преимущественно рыцари из мелкой или средней знати, горожан или незначительных клириков. Они не оставляют впечатления людей, лишенных средств, но, не пренебрегая благами этого мира, они вовсе не стремятся компенсировать свою относительную бедность и на королевской службе не ищут исключительно возможностей для обогащения. В конечном счете, прежде чем войти в администрацию, они не знали наслаждения властью. Социальные группы, к которым они принадлежали, являются теми, которые не приказывают или по крайней мере над властью которых всегда стоит высшая власть. Самим им не улучшить эту ситуацию. Для рыцаря больше не существует возможности в своих приключениях стать знатным сеньором; горожанин может стать рыцарем только по милости короля; клирик во Франции с трудом может достичь высокого положения, надеть митру, кардинальский пурпур без благоволения короля. Кроме того, король отныне единственный богатый человек, чтобы иметь возможность раздавать служащим ему фьефы и пенсии. Одним словом, только король может возвысить человека над его исконной средой.

Он это часто делает. Но даже если чины и пенсии не всегда раздаются в желаемом изобилии, для людей этого среднего класса всегда остается непреодолимая притягательность власти. Всякий королевский агент, будь это советник Парламента или Палаты счетов, бальи, сенешал или простой сержант, носящий жезл с лилиями, представляет самое высокое могущество, какое только существует в королевстве, осуществляет в своей сфере власть, высшую по отношению ко всякой другой. И Капетинги стремились к тому, чтобы достоинство их служащих признавалось. Они редко отстраняли их, а когда и делали это, то отстранение, кажется, не влияло неблагоприятно на карьеру агентов, временно покинутых своим господином. Малейшее оскорбление королевских агентов рассматривалось как сурово наказуемое преступление. И если нельзя рассматривать как обычный штраф в 800 ливров, наложенный на монастырь Сен-Валери, потому что во время визита амьенского бальи один монах без дурного намерения положил руку на плечо этого лица, то можно по этой крайней, и надо полагать, исключительной мере судить о том, как французский король понимал уважение к персоне своего чиновника.

В этих условиях ясно, что общественные должности привлекали французов среднего класса, поскольку придавали им достоинство и доставляли богатство вследствие пользования суверенной властью, утверждали почти абсолютное покровительство. Понятно также, что эти агенты делали из власти, так возвысившей их над прочими, настоящий культ и стали первыми последователями этой религии королевства и династии, основным элементом будущей концепции государства.

Эта преданность королевских агентов, эта приверженность короне, конечно, способствовали капетингским нововведениям, о которых мы хотели бы здесь напомнить: установлению окончательной резиденции королевской власти и ее служб в главном городе королевства, выбору Парижа как столицы.

Античный мир знал лишь один пример единой политической столицы — пример Рима, что объяснялось ролью этого города в установлении римского могущества. Но ни одна страна Европы в средние века не знала идеи единственного города как места королевской резиденции, не помещала эту резиденцию в самый большой город королевства и не избирала в качестве столицы город без воистину древних связей с утвердившейся династией. Феодальная концепция королевства противостояла идее столицы.

Феодальный король должен был жить на своих землях и со своих земель. Логически ему приходилось кочевать по своим доменам, рассеянным по королевству, дабы повидаться со своими крупными и мелкими вассалами и убедиться в их верности, пользуясь прежде всего правом пристанища, позволяющим жить за счет подданных.

Именно так жили первые Капетинги, всегда в пути, пользуясь повсюду пристанищем или в своем «дворце», роскошь которого не надо преувеличивать и который чаще всего был относительно большим домом в городе домена или посреди их земель в деревне.

Начиная с правления Людовика VII пребывание в Париже становится все более частым и король, кажется, действительно становится хозяином города, где во всякое время у него есть дворец. Но вплоть до конца династии просуществует что-то вроде старой традиции королевских скитаний первых столетий. Достаточно просмотреть путешествия суверенов, восстановленные при помощи их актов издателями «Историков Франции»[207], чтобы это уяснить.

Но если суверены еще разъезжают, то службы центрального управления по мере их возникновения остаются в Париже. В конце XIII в. это факт. Париж становится одновременно политической и административной столицей королевства.

Почему избран Париж, мы в сущности не знаем. Приводимые аргументы географического или экономического порядка имеют вес с точки зрения развития парижской агломерации, позднейшей по отношению ко времени, когда капетингские суверены уже сделали выбор. Этот выбор сыграл решающую роль в парижской истории. Возможно, он определялся соображениями, которые могут показаться незначительными.

Великий город Иль-де-Франса в самом деле центр замечательного лесного домена. Нигде Капетинги не смогли бы найти подобную лесистую область, чтобы заниматься физическими упражнениями, так пылко ими любимыми, охотой. Размещая в Париже службы королевской администрации, они могли быть уверены, что те всегда быстро свяжутся с сувереном, за исключением относительно редких случаев, когда месторасположение короля слишком удалено.

Капетингская королевская власть была первой и долго единственной в Европе, центр которой был установлен таким образом. И что еще важнее, этот центр сразу же продемонстрировал очень четкое намерение не уменьшать свое значение. Во времена, нас занимающие, во Франции будет лишь один апелляционный королевский суд — Парижский парламент. Попытка тулузской децентрализации на следующий день после присоединения наследия Альфонса окажется эфемерной. И если в областях политического значения вроде Нормандии продолжают собираться две ежегодные сессии в Руане, или в Шампани, где проходят выездные суды в Труа, то именно советники Парижского парламента, приезжающие туда отправлять правосудие от имени короля, делают эти заседания простым присутствием делегации парламента торжественными. То же самое происходит в финансовой области. Палата счетов является единственным финансовым судом, и она также посылает свой персонал на заседания в Нормандию. Начиная с правления Филиппа-Августа королевские архивы хранятся в Париже; королевская казна находится в Тампле под охраной рыцарей Ордена тамплиеров. Сама канцелярия, которая должна бы сопровождать короля, быстро приобретает привычку заседать близ главных подразделений Curia, которым она оказывает услуги в качестве общего секретариата, противясь созданию отдельных канцелярий.

Эта централизация главных органов королевской администрации, их постоянное пребывание в городе, который быстро становится самым большим городом королевства, придает администрации силу и замечательную спаянность. Различные службы могли советоваться прежде, чем действовать, работать в полном согласии, поддерживать одна другую, собираться для совместного действия с помощью средств, которыми они располагали. И эта администрация, целиком обращенная к Парижу и вдохновляемая Парижем, смогла работать над объединением королевства под рукою короля.

Она также не принимала политической концепции суверенов с их идеей единства королевства как единства целикам феодального, видевшего лишь выгоды в существовании крупных фьефов, владельцы которых скрупулезно исполняли свои обязанности и службы. У королевских агентов, напротив, была иная точка зрения. В их глазах единое королевство представляло территорию, где существовала только одна власть — власть, исполнение которой им доверил король. Все, что ограничивало королевское могущество, казалось этим мистикам королевской власти аномалией, которую следует подавлять. И поведение этих администраторов приблизит день, когда их ряды возрастут за счет коллег, уроженцев приобретенных династией средиземноморских провинций, где царила римская концепция государя, воля которого является законом.

Им хотелось, чтобы король был абсолютным хозяином королевства, чтобы он был источником всякой законности, всякого правосудия, свободным распорядителем всех финансовых и военных ресурсов монархии. Чтобы достичь этого, они начнут использовать средства, которыми до этого не пользовались. Чиновники, впрочем, способные умереть на поле битвы, как Пьер Флот при Куртре, они обретают в праве недостающее им оружие. Они начинают использовать юридические аргументы, порой юридические тонкости. Их пожирает неутолимая жажда знаний — каковы права., противостоящие правам их хозяина, ограничивающие его могущество. Опасное любопытство в обществе, организованном на основе узурпации прав регалии. Враждебно настроенные ко всем средствам, силой устанавливающих право, они пожелают уничтожить судебные поединки, частные войны. В их глазах право может существовать, если оно установлено историей, если можно объяснить его истоки. И в этих исторических изысканиях они будут бесконечно обсуждать предоставленные им акты, часто становясь безжалостными к тем документам, которые им противоречат, и напротив, довольствуясь сомнительными доказательствами для утверждения королевских прав, за которые они ратуют.

Этот образ действий стоил им определенной непопулярности у современников и частых порицаний нынешних историков. Поскольку они оспаривали существующее положение вещей, их считали революционерами, тогда как в действительности они полагали, что стремятся к возрождению давнего прошлого. Из-за того, что они отрицали использование силы, предпочитая путь права, их обвиняли в отсутствии совестливости, использовании хитроумных средств. Впрочем, приговор, который можно им вынести, неинтересен. Следует учитывать только проделанную работу. И эта работа значительна.

Благодаря им король стал источником всякого правосудия.

Сам принцип высшей королевской юрисдикции никогда серьезно не опротестовывался, чего не сказать о его применении. Надо было дожидаться, пока могущество суверена стало значительным, чтобы вспомнили о его высшей юрисдикции и прибегли к ней. Пришлось также ждать, чтобы это королевское правосудие приняли. Довольно долго, покуда капетингский король был в некотором роде заточен в своем патримониальном домене с примитивной администрацией, перед его судом представали только вассалы этого домена. В исключительных случаях, чтобы досадить какому-либо сюзерену или когда одной из судившихся сторон была епархия или монастырь, надеявшиеся скорее найти правосудие в королевской курии, чем в курии крупного феодала, на землях которого они располагались, суверена просили рассудить некоторые дела, не относящиеся к домену.

Но с территориальным прогрессом монархии ситуация меняется. Увеличивается число непосредственных вассалов короны. Король как прямой сюзерен крупных феодалов, домены которых он присоединил, принимает к своему суду дела, относящиеся прежде к местной юрисдикции. Кроме того, присоединение к королевскому домену частных доменов, когда-то принадлежащих крупным феодалам, повлекло внедрение туда более или менее многочисленных королевских агентов, рассеявшихся постепенно по всему королевству, так что довольно быстро почти не осталось земель, не имевших в непосредственном соседстве королевского агента.

Поскольку существенной функцией короля была функция судебная, все его представители различного уровня ведают правосудием и все без исключения следят за тем, чтобы королевское правосудие не упустило ни одной возможности для своего проявления.

Бальи и сенешали судят на своих заседаниях в первой инстанции или по апелляциям непосредственных вассалов короны. Но в королевстве существовало — и эта ситуация будет длиться столетия — частное правосудие, независимое от королевского, как результат уступки или узурпации судебной власти суверена. Королевские агенты предпринимают против этой юрисдикции более чем вековую борьбу при помощи различных средств. Иногда, реже, чем полагают, они требовали ознакомления с некоторыми делами, принадлежавшими, как они говорили, компетенции короля, «королевские случаи». И, когда в 1315 г. короля попросили дать определение последней, советники Людовика X ответили, что «королевское величие распространяется на случаи, по праву или древним обычаям принадлежащие ведению суверенного государя и никому другому»[208]. Что, надо сказать, оставляло открытой дверь всяческому произволу. Часто исходя из принципа полной компетенции королевского правосудия и считая, что это правосудие находилось как бы в спящем состоянии, когда король его уступал кому-либо, королевские агенты использовали «предупреждение», чтобы подвести эти дела под королевское правосудие; королевский судья овладевал делом прежде судьи частного под предлогом некомпетентности последнего. Требовали также, чтобы королевские суды были осведомлены о всех договорах под королевской печатью. Запрашивали всякое дело, касающееся лиц, учреждений или институтов, находящихся под охраной короля. Таким образом, шла постоянная работа по захвату или отобранию дел королевским судом у судов частных, светских или даже церковных. И работа эта, подрывавшая основы частных судов, совершалась с использованием королевского права апелляции.

Во все времена можно было апеллировать к королевскому суду по поводу решения, вынесенного другим судом, но начиная с XII в. апелляция могла происходить только перед судом под председательством самого короля. Отсюда переезды, расходы и опоздания, порой значительные. В тот день, когда у короля повсюду появились бальи и сенешали, представляющие его во всей полноте власти, апелляции отходили к ним, и не было больше необходимости обращаться непосредственно в королевскую курию, ставшую более доступной, позволяющей в то же время в случае необходимости от суда по апелляциям бальи или сенешала обратиться к высшему суду Парламента.

Это повсеместное королевское правосудие, то ли в первой инстанции, то ли по апелляциям сыграло в развитии суверенной власти роль, которую трудно преувеличить. Выносить решения было сложно, и конечно, все королевские судьи отнюдь не были маленькими Соломонами. Но апелляция давала серьезные гарантии против отказа в правосудии, против правонарушений низших судей, королевских или частных, и у Парламента была очень достойная концепция его правовых обязанностей. Так что прогресс королевского правосудия был значителен. Конечно, частные суды не исчезли, но от них можно было апеллировать к королю. И эта функция высшего судьи, постоянно отправляемая при посредничестве Парламента или судов бальяжей и сенешальств, сделала из короля лицо вездесущее в королевстве, с самым пленительным образом в глазах народа, образом правозащитника.

Большая часть этих трудов пришлась на долю королевских агентов. Они нисколько не следовали директивам суверена. Король не усматривал никакого противоречия в существовании сеньориальных судов, правда, в том, что касается судов церковных, он больше симпатизировал деятельности своих агентов. Мы часто видим, как по вопросам правосудия он выражает несогласие со своими агентами, возобновляет привилегии, которые последние пытаются уничтожить. Но он оказался не в состоянии удержать этих чересчур преданных слуг. Поэтому его часто обвиняли в злонамеренности, возлагали ответственность за безрезультатные протесты. Это совершенно несправедливо. Капетингская королевская власть испытала судьбу всех политических режимов. Она могла давать только директивы; последним следовали в той мере, в какой они отвечали представлениям агентов, призванных их воплощать. И поскольку эти агенты мыслили по этому поводу по-разному, королевские циркуляры об уважении частных судов в королевских архивах представляли собой кипы бумаг, остававшихся мертворожденными документами.

Королевские агенты также желали, чтобы король ста источником всякого законодательства, и, кажется, здесь их взаимопонимание с сувереном было полным.

Ограниченное вначале одним доменам короны, установленное по общему соглашению короля с баронами и пр латами, королевское законодательство постепенно распространилось на все части королевства и все больше и боль осуществлялось сувереном с учетом мнения лишь сам высших чиновников, окружавших его. Впрочем, это законодательство касалось только публичного права. Части право оставалось закрепленным обычаями, на которые королевская власть долго не могла воздействовать.

В том, что касается публичного права, феодальный обычай предоставлял королю власть, как говорит Боману создавать «такие установления, какие ему угодно для общественного блага»[209]. Впрочем, король не пользовался этой властью до правления Филиппа-Августа. Но когда его суверенитет утвердился и распространился по всему королевству, мы видим, как государь в XIII в. все больше и больше умножает число этих установлений и ордонансов и старается, чтобы они повсюду исполнялись. Это происходило не без трудностей. Ибо если допускался принцип королевского законодательства, то также и провозглашалось, что «каждый барон является сувереном в свое баранин» и сей баронский суверенитет противостоял ил стремился противостоять королевскому суверенитету во власти законодательства. Трудности можно было преодолеть и на деле их преодолели, оставив королю его власть законодателя, но заставив ее осуществлять с помощью его суверенных баронов. Таким образом, «установления», со ставленные в целом для королевства, должны были утверждаться без сопротивления баронов. Кроме того, подобный образ действий возвращал к привычкам людей того времени, для которых сеньор не мог действовать без «совета» своих вассалов.

Но для короля оказалось невозможным быстро собрать, чтобы посоветоваться, крупных вассалов короны и собрать всех. Так что решили советоваться только с теми, которые могли быстро оказаться подле короля. В этих условиях оказалось невозможным требовать действия установлений, осуществляемых также на землях баронов. Надо было их просить соизволить утвердить проведение их в жизнь. Не раз приходилось взывать скорее к доброй Юле вассалов, чем к их повиновению.

Очень рано король дал понять, что его просьбу следует принять и он плохо воспримет всякий отказ. В 1223 г. в ордонансе, касающемся евреев, король заявляет[210], что данное установление действительно не только для «присягавших», то есть принявших его, но также и для тех, кто не присягал. В 1230 г. ордонанс по тому же поводу[211] содержит следующую статью: «И ежели некоторые из наших баронов не пожелают принять это установление, мы пойдем этом им наперекор, в чем другие наши бароны со всей своей властью и доброй волей нам помогут».

Привычка упоминать это соглашение знати королевства — хранилась долго, но оно свелось к простой формальности, поскольку королевский совет, как считалось, представляет знать. В действительности со времени правления Людовика Святого и особенно по возвращению этого государя из его первого крестового похода он оставляет за собой составление законов с учетом мнения своего совета, тем более что его домен расширился, а могущество возросло. Когда с восшествием на престол Филиппа Красивого и фактическим присоединением Шампани к домену во Франции больше не осталось крупных фьефов, кроме Бретани, Бургундии, Фландрии (находившейся в руках короля в течение определенного времени его правления) и Аквитании (также захваченной в два приема и изрядно урезанной при Карле IV), король сделал следующий шаг и, творя законы, принялся говорить о праве законотворчества в силу своего положения, о намерении издавать «установления» так долго, как ему будет угодно.

Но на практике уважали видимость. Крупных феодалов просили исполнять королевские ордоннансы на своих землях. Это могли делать, не опасаясь отказа. По этому поводу, как и по другим, самые крупные феодалы Бретани, и Бургундии полностью повиновались королю.

Впрочем, к исполнению королевских ордонансов приложили руку агенты короля. Всякое нарушение их рассматривалось агентами как посягательство на права короля, приводя в движение королевское правосудие. И поскольку в целом это королевское законотворчество часто было прогрессивным, оно проходило без трудностей. Помимо баронского движения 1314–1315 гг. протесты против королевского правосудия в хартиях баронов многочисленны, но нет ничего против права короля издавать законы для всего королевства.

Должна ли была эта законодательная власть распространяться на область финансов? Таковым было мнение людей короля, логичных умов. Но они не осмелились или не смогли заставить принять идею, согласно которой только суверен, один судящий о нуждах монархии, мог требовать от всех необходимых обложений. Старая идея, известная и применяемая в Римской империи, была неизвестна капетингским средним векам. Сами короли сомневались в своем праве в плане финансов. И конечно, это не просто общие места выражения сожалений по поводу взимания субсидий с населения, вкладываемые в их уста их биографами.

Тем не менее, надо было изыскивать новые ресурсы необходимые для нужд растущего королевства. Ибо доходы собственно домена очень скоро оказалось недостаточно Они могли позволить королю, как говорила поговорка «жить своим»; но они не позволяли ему править. Займ во времена, когда капитализм едва зарождался, не могли предоставить нужных средств, а их уплата представлял большое неудобство. Использование монеты поначалу давало доходы суверену, чеканившему ее, но операции всегда приводили к потерям для казны, когда в нее возвращалась обесцененная монета. Все прочие меры, используемые династией во второй половине XIII и начале XIV вв. были лишь полумерами. Последним Капетингам всегда недоставало денег.

В этом главном вопросе королевская администрация потерпела неудачу. Королевский налог не был введен во Франции ранее конца династии. Но, однако же, Капетинги подготовили его введение, открыв путь своим преемникам.

Защита королевства оказалась средством, позволявшим им время от времени получать от своего народа деньги в достаточном количестве. Именно использование старой военной службы, феодального ополчения подготовит во Франции рождение налога.

Но прежде надо было распространить службу в ополчении на все королевство. Этому способствовали территориальные успехи короны. Настал день, когда король заменил герцога Нормандского, графа Тулузского, графа Шампанского и Бри в областях, некогда принадлежавших этим великим вассалам, уже не посылавшим в королевское войско лишь малую часть своих рыцарей, выступающих под знаменем их непосредственного сеньора. В этом заключалась вся военная сила провинций, которая должна пыла прийти и стать под королевское знамя, как она некогда становилась под знамя герцога или графа, когда великому фьефу грозила опасность. И то же самое касалось мелких фьефов.

Но это воссоединение военных сил, возможное для небольшой области, становилось невозможным, когда речь заходила о таком королевстве, как капетингское на вершине своего могущества, и, более того, нежелательно. Как собрать такую массу людей, организовать командование ими, обеспечить продовольствием? Не считая различных разногласий, которые могли возникнуть в подобном войске, привилегий, привычек, многочисленных и противоречивых обязанностей. Тогда следовало ли возвращаться к старой каролингской системе, созывая людей лишь из областей, которые под угрозой? Эта система была приемлема во времена норманнских нашествий. Кроме того, было бы неудобно для короны содержать значительные силы, перелагая всегда бремя военной службы на одни и те же области королевства. Наконец, созыв всех военных сил королевства создавал сутолоку, невозможность их дисциплинировать. Для короля представляло интерес существование менее многочисленных отрядов, но отрядов серьезного военного значения, набираемых за счет податного населения и оплачиваемых посредством денежного довольствия.

Капетинги давно думали об этом. Знаменитый документ[212] «Оценка сержантов» от 1194 г., доказательство тому, дает нам список коммун и аббатств домена с числ сержантов и телег, которые они должны поставить в королевское войско. Но уже для наиболее значительных коммун мы находим вместо числа пеших воинов или телег указание на денежную сумму на плату людям или оценку телег. В счетах за 1202–1203 гг. документ приведен почти полностью, но указаны лишь денежные суммы, составляющие солидный итог в 26 435 парижских ливров[213].

Этот образ действий, касающийся простолюдинов, был распространен Людовиком Святым на весь унаследовании им домен, а позднее, когда к короне было присоединено наследство Альфонса де Пуатье, за отсутствием стар актов, фиксирующих количество сержантов и телег, которые должны были поставлять городские коммуны, за осн взяли население и его имущество. Так, в 1272 г. появляется первый акт, устанавливающий произвольный налог королевской и сеньориальной службы, установленный условиях, определенных договорами или традицией.

Остается уяснить этот образ действий, принцип выкуп благородной службы по всему королевству, а не только одном домене. Кажется, заслуга здесь принадлежит Филиппу Красивому, хотя это и не было целиком нововведением.

Уже довольно рано, в XIII в. допускалось, чтобы благородный вассал призванный на службу в ополчение, мог если желал, откупиться от этой службы. Но речь не шла об установленной общей таксе, которую вассалы имели бы право внести, чтобы освободиться от военной службы.

Следующий шаг был сделан, когда король Филипп III Смелый, созвав королевское ополчение, дабы наказать восставшего графа де Фуа, увидел в 1272 г., что многочисленные сеньоры отказались стать под его знамя. Ордонанс 1274 г. установил настоящий тариф на выкуп этой службы, тариф, подразумевающий штраф за отсутствие и добавляющий к нему приблизительную сумму, которую должен был бы потратить призванный вассал, если бы он прибыл в войско[214]. Но все же для вассала оставался свободный выбор между реальной службой и выкупом.

Филипп Красивый пошел еще дальше, впрочем, не без осторожности. Ввиду английской войны он поднял общую сумму на сто процентов в 1294 г., на пятьдесят в 1295, 1299, 1301 гг. Но эти таксы ударили только по незнатным. Их новшество заключалось в том, что под ударом оказались все простолюдины королевства. И только из-за трудностей, связанных с войной во Фландрии, королевская власть распространила на знать, причем знать всего королевства, систему субсидий в свою пользу.

В мае 1302 г. был объявлен арьер-бан, то есть сбор всех мужчин королевства. Все мужчины, способные носить оружие, должны были прибыть в Аррас в установленное время. Но знать, достигшая возраста службы и обладающая 50 ливрами дохода, могла откупиться, уплатив половину этого дохода. Такса была на четверть снижена для женщин, детей или инвалидов, держащих фьеф. Кроме того, сборщикам посоветовали не поднимать эти таксы на землях барона без его согласия.

17 октября 1303 г. ордонанс[215] «Об освобождении и совете» некоторого числа баронов постановил, что знать и церковники без исключения должны поставить королю «хорошо вооруженного рыцаря, на коне стоимостью 50 турских ливров, в доспехах и кольчуге», исходя из 500 ливров земельной ренты. Простолюдины обязаны предоставить шесть сержантов с сотни дворов. Все эти части прослужили бы четыре месяца.

Заметим мимоходом, что эта субсидия основывалась не на фьефе, но на доходах знати. Однако она включала действительную службу. И на этом не остановились. Ввиду жалоб, вызванных ею, ее преобразовали в настоящий денежный побор, когда знать и церковники выкупали своего воина за сумму в 50 ливров, исходя из 500 ливров ренты, то же самое было разрешено коммунам.

Этот побор не возобновлялся при жизни Филиппа Красивого, поскольку общая субсидия, предназначенная в 1313 г. на фландрскую войну, была приостановлена, когда, по словам Жоффруа де Неса, фламандцы снова пообещали выполнять условия мира в Атисе, и новая субсидия, выраженная в туманных терминах на аналогичной основе в 1314 г., также была отменена перед лицом всеобщего недовольства.

Мы еще плохо знаем субсидии, взимавшиеся в 1315, 1318, 1319 и 1324 гг., чтобы уяснить, на какой основе они были приняты. Мы допускаем, что они в несколько смягченной форме напоминали субсидии при Филиппе Красивом. Впрочем, детали не важны. Важно то, что король получает деньги от всего королевства, а знать обложена так же, как церковники и простолюдины.

Ибо король также получал деньги от церкви, то ли в форме десятины, предоставляемой Святым престолом, то ли в форме субсидий от провинциальных ассамблей духовенства. Известно, что булла «И о положении» (Etsi de statu) от 31 июля 1297 г. признавала за французским королем право, в случае необходимости, о чем мог судить лишь он сам, требовать от духовенства помощи на защиту королевства, не испрашивая согласия Святого престола.

Все это делалось без провозглашения новых принципов, с бесконечной осторожностью и любопытными рекомендациями, чтобы не вызывать недовольство населения, призываемого к обложению. И вот таким образом, не произнеся слова «налог», объявляя только военную службу, предусмотренную феодальным обычаем, французский король обретал в случае необходимости финансовую поддержку всего королевства.

Все эти существенные результаты являются плодом труда королевских агентов. Имея возможность проникать повсюду, беспрестанно заставляя развиваться королевскую юрисдикцию, неумолимо требуя службы королю и превращая личную службу в службу финансовую, они, не заявляя о том, сделали из французского короля источник всякого публичного права и правосудия, главу всех военных сил королевства, суверена, способного потребовать от всех финансовой помощи.

Но когда угасла первая капетингская династия, от всего этого остался лишь набросок. Принципы не были провозглашены. Потребовались переговоры и осторожность, чтобы права суверена действовали, когда это было необходимо. Административная машина еще слишком несовершенна. Чтобы действовать эффективно, ей надо было пережить времена слабости королевской власти, когда ее права были скорее теоретическими, нежели реальными.

Тем не менее, в течение трех столетий наблюдается значительный прогресс, и даже столь значительный, что заслугу его нельзя приписать одним королям и королевским агентам; чтобы его объяснить, следует рассмотреть эволюцию французского общества с XI по XIV вв.