Капетинги и Франция

Глава III Политическая основа: династия

5 июля 987 г. вследствие интриг архиепископа Реймского Адальберона, мощно поспособствовавшего личными действиями, Гуго Капет, сын Гуго Великого, герцога Франции, внучатый племянник Эда, графа Парижского, французского короля с 888 по 898 гг., внук Роберта I, французского короля с 922 по 923 гг., племянник Рауля, французского короля с 923 по 926 гг., получил в Нуайоне королевскую корону. Так была основана Капетингская династия.

Но об этом основании современники не имели никакого четкого представления, и мы можем думать, что если бы эта мысль посетила избирателей нового короля, то, возможно, он и не был бы избран. Выбирая в качестве суверена герцога Франции, крупные северные феодалы Луары никоим образом не были расположены оставлять корону в семье Гуго Капета. Они верили, что ничего им не помешает со смертью нового короля возобновить то, что они творили после смерти Каролинга Людовика V и передать корону тому, кого они выберут, не останавливая выбор на одной и той же семье.

Гуго Капет же, кажется, напротив, хотел сохранить корону в своей семье, и его потомки, бесспорно, желали того же. С 25 декабря 987 г., три месяца спустя после избрания Гуго, его сын Роберт был коронован и стал соправителем. Роберт, правивший единолично с 996 г., даты смерти Гуго Капета, в свою очередь сделал соправителем в 1017 г. своего старшего сына Гуго, а после смерти последнего в 1026 г. — младшего сына Генриха. Генрих I, единоличный король, со смертью своего отца в 1031 г. велел короновать 28 мая 1059 г. своего сына Филиппа, которому было тогда 7 лет. Своему отцу Филипп I наследовал в 1060 г. В неопределенное время между 1098 и 1100 гг, он привлек к соправительству своего сына Людовика; но юный принц, избранный королем ассамблеей знати и епископов, не был помазан при жизни своего отца. Став королем, Людовик VI велел короновать 14 апреля 1129 г. своего сына Филиппа, а потом, после его внезапной смерти, младшего, Людовика, помазанного королем по требованию отца папой Иннокентием II в церкви Богоматери в Реймсе 25 октября 1131 г. Людовик VII, единоличный король с 1137 г., почти накануне смерти, 1 ноября 1179 г. сделал соправителем принца Филиппа, будущего Филиппа-Августа, своего единственного сына, родившегося, однако, 21 августа 1165 г. Последний является первым капетингским сувереном, посчитавшим, что династия достаточно сильна, чтобы заботиться о соправительстве и короновать при своей жизни преемника.

Так что по обычаю, инициатива которого восходила к самим суверенам, Капетинги ввели принцип наследования французской короны. Впрочем, кажется, в этих действиях они не встретили явного противодействия. Если основанием подобной констатации служит не бедность наших источников, то соправительство короля Роберта единственное вызвало некоторое сопротивление. Соправительство преемника Роберта сопровождалось тоже сражениями, особенно с королевой Констанцией и по частным причинам. Однако капетингские суверены никогда не провозглашали этот принцип наследования в своей семье. Филипп III, его сын и внуки воспримут случайные предписания для своего наследования или регентства, устанавливаемого в случае малолетства их наследников, но не обнародуют, как можно было бы ожидать ордонанса, устанавливающего правила наследования французского трона.

Это хитрое введение принципа наследования короны в семье Гуго Капета никогда не уничтожило средства, с помощью которого основатель династии взошел на трон. Избрание выжило в ассамблеях прелатов и баронов, которые суверен созывал до 1179 г., чтобы посредством их утвердить своего старшего сына в качестве короля. Оно воплотилось в феодальной присяге — оммаже, которую новый король при своем избрании заставлял приносить всех вассалов. Оно выжило и символически, но в символе, первоначально бывшем конкретной реальностью, — в голосовании, сопровождающем церемонию помазания.

Впрочем, мы видим, что принцип избрания сохранился, когда в 1316, 1322 и 1328 гг. судьба, перестав покровительствовать потомству Гуго Капета — Людовику X, Филиппу V и Карлу IV, — унесла их, оставив для наследования лишь дочерей. Трижды женщины, права которых на корону были неоспоримы, отторгались короной; в двух случаях корона через их голову была передана брату усопшего короля, третий раз — Филиппу де Валуа, кузену только что умершего суверена. И это серьезное решение в некоторых из этих случаев было принято не по воле умирающего короля, а вопреки ей. Оно было принято ассамблеей прелатов, баронов и парижских горожан, ассамблеей, легитимность которой оказалась бы под вопросом, если бы Капетинги решились провозгласить, что корона Франции — наследственная по прямой линии от Гуго Капета по праву первородства. Этот недостаток храбрости, бывший, возможно, непредусмотрительностью, привел к потере внуками Филиппа Красивого королевской короны; принцип, приведший на трон капетингскую династию, оказался принципом, устранившим их.

Нет никакого сомнения, что подобный исход оказался бы и в предшествующую эпоху при аналогичных обстоятельствах. Но Капетингам долго везло. С 987 по 1314 гг. все суверены этой династии умирали, оставляя наследника. Правда, они умели и помочь этому везению.

Король Роберт Благочестивый, родившийся в 972 г., женился в начале 988 г. на Розалии-Сюзанне, дочери Беренгария, итальянского короля, в возрасте 16 лет. Новая королева была далеко не первой молодости, и ее юный супруг не преувеличивал, называя ее «итальянской старухой». В самом деле, вполне возможно, что она была замужем уже с 968 г., за четыре года до рождения Роберта, за Арнулем II Фландрским, от которого у нее был сын Бодуэн Бородатый, со смертью в 988 г. своего отца — граф Фландрии. Этот политический брак был выгоден новой династии. Однако в 992 г. Роберт развелся со своей женой к великому возмущению всего честного люда, эхо которого доносит хронист Рише[83]. Несоответствие в возрасте обоих супругов стало мотивом, вызвавшим расторжение брака. Заметим лишь, что после четырех лет союза Розалия-Сюзанна не подарила Роберту наследника, которого он ждал от нее.

В неизвестное нам время юный король держал в крестильных пеленках сына графини Анжуйской, Берты, дочери бургундского короля Конрада Мирного и супруги графа Фулька Нерра. Страсть, вспыхнувшая в сердце Роберта во время церемонии к этой матери пятерых детей, старшей его только на несколько лет, может датироваться временем развода короля, или же, что весьма возможно, она относится к предшествующему времени. Решить это невозможно. Но известно то, что, когда Берта овдовела, а Роберт после смерти своего отца стал единоличным королем во Франции, он женился на вдове графа Анжуйского, возможно, в конце 996 г. Этот брак имел для короля неприятные последствия. Он вызвал гнев церкви; Берта была родственницей Роберта в шестом колене и более того, его кумой по крещению одного из своих сыновей, так что этот брак расценивался как адюльтер. К середине 997 г. Роберту угрожало отлучение, если он не расстанется с Бертой. В 998 г. собор, созванный папой Григорием V в Риме, предал анафеме короля Франции и потребовал немедленного подчинения. Роберт отказался подчиниться и сопротивлялся до 1001 г. Только тогда он расстался с женой. Причины этого подчинения остаются неясными. Можно думать, что поскольку Берта не дала после четырех лет брака супругу необходимого наследника, династические соображения возобладали над любовью короля.

В 1003 г. он женился на Констанции, дочери Гийома I, графа Арльского, сделавшей тяжкой его жизнь, но принесшей четырех сыновей и дочь. Капетингское наследование укрепилось.

Спустя более столетия после этих событий герцог Аквитанский Гийом X, видя приближающийся конец и имея в качестве наследницы лишь дочь Алиенору, выдал ее замуж за Людовика, старшего из выживших сыновей Людовика VI, ставшего в том же году единовластным королем Франции. Брак крупного политического значения, так как одним ударом присоединял к маленькому капетингскому домену огромное герцогство Аквитанское, весь юго-запад Франции до Пиренеев, от устья Луары до Севеннов.

Алиенора была красива, умна, и молодой суверен был ею сильно увлечен; даже слишком увлечен, по мнению святого Бернара, недовольного тем, что королева враждебно относилась к церковникам. Однако за пятнадцать лет королева принесла своему мужу только двух дочерей. Но в ходе крестового похода 1147 г., в котором приняли участие оба супруга, душевное спокойствие королевской семьи было нарушено. История скандала, разразившегося в Антиохии, остается неясной. И все-таки, немного спустя, когда крестовый поход провалился, Людовик VII и Алиенора возвратились во Францию, пребывая в очень плохих отношениях, и в марте 1152 г. оба супруга расстались навсегда. Чтобы оправдать развод, изыскали канонически обоснованный повод, о котором смешно вспомнить, то есть оба супруга были родственниками в третьем или четвертом колене. Об этом надо было бы думать раньше. Два месяца спустя Алиенора вышла замуж за Генриха Плантагенета, графа Анжуйского и герцога Нормандского, которому в 1153 г. она подарила сына, а затем еще троих. В 1154 г. Людовик тоже женился. Он заключил брак с Констанцией, дочерью кастильского короля, умершей 4 октября 1160 г., не дав ему долгожданного наследника. Семь недель спустя король женился на Адели Шампанской, и 21 августа 1165 г. родился тот, кто станет Филиппом-Августом.

Вполне возможно, что желание иметь наследника короны сыграло свою роль в знаменитом деле Изамбурги Датской и Филиппа-Августа. Известно, что этот суверен, очень рано женившийся на Изабелле де Эно, получил от королевы 5 сентября 1187 г. наследника, принца Людовика, который взойдет на трон в 1223 г. и будет править до 1226 г. под именем Людовика VIII. Известно, что молодая королева умерла в 1190 г., дав жизнь двум близнецам, которые не пережили мать. Известно также, что у молодого Людовика было хрупкое здоровье и он чуть было не умер от дизентерии в 1191 г. Так что наследование короны представлялось достаточно проблематичным. В 1193 г. король женился на Изамбурге Датской. На следующий день после свадьбы он выказал по отношению к ней болезненный ужас. Каким бы ни был повод для этого чувства, он ничего не сделал, чтобы обеспечить рождение другого наследника. Итак, Филипп-Август хотел иметь запасного наследника, если можно так сказать. Как еще объяснить его поспешность в поисках третьей супруги и его женитьбу в 1196 г. на Агнессе Меранской, восстановившей против него всю церковь и родившей в 1200 г., в сентябре месяце толстого и крепкого мальчика[84], Филиппа, прозванного Юрпелем, законность которого будет признана в следующем году папой Иннокентием III. Наследование отныне было укреплено двумя наследниками. В конце того же года происходит сближение Изамбурги со своим мужем. Агнесса умерла в августе 1201 г., и отныне Филипп, не помирившись с Изамбургой, не ищет больше новую супругу.

Однако Капетингам пришлось редко прибегать к этим крайним мерам. Их супруги в целом были плодовиты, принося им сыновей, в которых они нуждались для продолжения династии, и что особенно важно, которые оказались добрыми сыновьями, по крайней мере, сыновьями послушными.

Ибо семейная история этого капетингского дома чрезвычайно бедна мятежами сыновей против отцов. Правда, Роберт Благочестивый, вероятно, в 996 г. поднял оружие против своего отца, и в свою очередь ему довелось увидеть, как в 1030 г. его оба сына, Генрих и Роберт, объединились против него, но это исключительный случай. Другой пример разрыва между отцом и сыном, который дает капетингская история, пример принца Людовика и Филиппа I, и объясняется он злополучным вмешательством мачехи юного принца, королевы Бертрады, что заставило потерять терпение и сыновнюю верность будущего Людовика VI Толстого. Если сравнивать эту семейную историю с историями других королевских или просто сеньориальных семей того периода, нам придется заключить, что Капетингам с этой точки зрения особенно повезло.

Это отсутствие семейных конфликтов может найти объяснение в строгих нравах самих суверенов. Капетинги были добрыми супругами, верными своим женам. На всю династию только два незаконнорожденных ребенка: Изабелла, внебрачная дочь Людовика VI, вышедшая замуж за Гийома де Шомона, и Пьер Шарло, сын Филиппа-Августа и дамы из Арраса, имя которой стыдливо опущено хронистами. Можно признать, что для четырнадцати французских королей это мало. Три скандала: похищение Бертрады де Монфор, супруги Фулька Анжуйского, Филиппом I 15 мая 1092 г.; злоключения Филиппа-Августа и Изамбурги Датской на следующий день после их свадьбы в 1193 г.; трагическое дело невесток Филиппа Красивого в начале 1314 г. Первое извиняет лишь крайняя тучность законного супруга, praeplnguis corpulentiae[85], говорит Гийом де Мальмесбери[86]; но был ли виновный супруг таким уж толстым в сорок лет? Впрочем, надо отметить, что после этого бегства Филипп I, кажется, являлся по отношению к Бертраде образцом верности. Неприятности Филиппа-Августа, возможно, объясняются, как думает д-р Браше[87], случаем мгновенного исчезновения полового влечения со своими последствиями для нервной системы больного. Во всяком случае, за исключением аррасской дамы,

Филипп-Август, кажется, вел весьма упорядоченную жизнь. Дело невесток короля, поддержавшее легенду и предоставившее тему знаменитой мелодраме, должно нас привлечь больше, потому что оно показывает в интересном свете нравственность королевской семьи.

Известно, что в начале 1314 г. король Филипп Красивый велел арестовать своих трех невесток, Маргариту Бургундскую, жену принца Людовика (будущего Людовика X), Бланку Бургундскую, жену Карла де Ла Марш (будущего Карла IV), скомпрометировавших себя с двумя рыцарями, братьями Филиппом и Готье д’Оне, и Жанну Бургундскую, жену Филиппа графа де Пуатье (будущего Филиппа V) за то, что знала о двойной интриге и не донесла. Над любовниками было совершено правосудие. Три принцессы были брошены в темницу, Маргарита там и умерла; Бланка семь лет оставалась в Шато-Гайаре и в конце концов была разведена в 1322 г., чтобы умереть в 1326 г. в монастыре; Жанна была быстро оправдана. Правда, с последним обстоятельством увязывался союз с графством Бургундским. Были ли виновны молодые женщины? Надо признаться, что мы об этом ничего не знаем. Известно, что их обвинительницей выступала злобная Изабелла Французская, сестра их мужей, та, которая велела убить своего супруга Эдуарда Английского и которая якобы вмешалась в обвинение. Из этой темной истории можно извлечь то, что французский король в момент апогея могущества династии не колеблется, когда грех прелюбодеяния совершен в его собственной семье, наказать публично виновных и не старается погасить скандал. Мы можем признать, что трудно пойти дальше в заботе о добрых нравах.

Младшие сыновья практически также не создавали серьезных трудностей капетингским суверенам. Единственным исключением являются братья Генриха I, Роберт и Эд, причинившие этому монарху много неприятностей. Ибо после этого печального инцидента нам известен только случай Роберта, графа де Дре, брата Людовика VII, сгруппировавшего вокруг себя феодальную оппозицию в 1149 г., но опять же против регентства Сугерия, когда король был еще на Востоке. Напротив, Гуго де Вермандуа, брат Филиппа I, предстает перед нами как «коадьютор» старшего; братья Людовика Святого — Роберт д’Артуа, Альфонс де Пуатье, Карл Анжуйский никогда не были источником трудностей для святого короля; Пьер Алансонский и Роберт Клермонский так же вели себя по отношению к Филиппу III Смелому; что же касается Карла де Валуа, особы, однако, беспокойной, жаждавшей арагонскую корону и корону Византийской империи, то он был верным слугой Филиппа IV Красивого, как и его сыновья. Вот, впрочем, пример этого во время подготовки королевской экспедиции в Италию для службы папе: «Поелику мы имеем намерение прийти на помощь римской церкви и высокородному принцу Карлу, милостью Божьей королю Сицилии, нашему дорогому сеньору, пусть знают все, что как только дело названных церкви и короля будет улажено с помощью Бога, и пребудет в том состоянии, в котором мы можем его в добром виде оставить, мы вернемся к нашему дорогому сеньору и брату Филиппу, милостью Божьей королю Франции, ежели он будет в нас нуждаться. И мы верно и чистосердечно обещаем, что предпримем путешествие в Константинополь лишь по воле и совету нашего вышеназванного дражайшего сеньора и брата, а если он в трудах о своем королевстве будет нуждаться в нас, мы обещаем по его приказу приехать к нему так скоро, как только сможем, дабы исполнить его волю. В качестве свидетельства сего мы передаем ему эти письма, скрепленные нашей печатью, составленные в Сен-Уан-ле-Сен-Дени, в год Божьей милостью тысяча трехсотый, в среду после Сретения (8 февраля 1301 г.)»[88]. Так что в семейной истории прямых потомков Гуго Капета нельзя встретить тех мрачных трагедий, которые обессмертили имя Шекспира. Наши Капетинги, за редкими исключениями, добрые супруги, добрые отцы, добрые сыновья и братья.

Это важно. Что составило силу французского королевства в тот период, когда оно постепенно набирает материальную и моральную мощь, так это то, что оно представляло в обществе, где еще существовали в большом количестве элементы анархии, принцип порядка и строгости. Пусть этот порядок и строгость почти всегда существовали в королевской семье, это было необходимым условием для прочного установления династии. Беспорядок ставил бы ее в конфликт с церковью, поставлял феодальной оппозиции предводителей, которых ей всегда недоставало, наконец, заставлял слишком походить на те великие сеньориальные дома, от которых она должна была отличаться в глазах народа, дабы восторжествовать.

Но сплоченности и добрых нравов королевской семьи было недостаточно. Чтобы прочно установить свое превосходство в королевстве, ей надо было окружить себя особой атмосферой религиозного и даже священнического характера, делавшей из великого феодального сюзерена что-то большее — короля, суверена.

Для начала надо было забыть узурпацию, своеобразный акт, при помощи которого династия взошла на трон, сместив законное потомство Карла Великого. Хорошим средством было присоединиться к лишенной власти королевской семье. Друзей Капетингам было не занимать. В 1045 г. санский хронист монах Одоран показывает нам, что корону Гуго Капет получил «donato regno Hugoni duci»[89] от последнего Каролинга Людовика V; в то время как в эту же эпоху один северный монах утверждает, что Гуго принял корону «вопреки самому себе», «invitus»[90]. Легенда скоро распространяется, и из нее видно, что последний Каролинг препоручил первому Капетингу не только королевство, но и свою жену с дочерью. Также извлекли выгоду и из брака Роберта Благочестивого с Констанцией. Мать последней, Аделаида Анжуйская, и в самом деле вышла замуж вторым браком за Каролинга Людовика V; но плодом этого была вовсе не Констанция. Аделаида развелась со своим вторым супругом, и именно от третьего мужа, Гийома Арльского у нее была дочь. Особенно настаивают на каролингском происхождении Адели Шампанской, третьей жены Людовика VII и матери Филиппа-Августа. Окружение этого государя настойчиво подчеркивает его материнское происхождение. Гийом Бретонец в своей «Филиппиде»[91] приветствует его в посвящении титулом «Каролинг». Еще более это справедливо в отношении его сына; ибо Филипп-Август в свою очередь женился на даме, ведущей происхождение от Карла Великого, от Эрменгарды, дочери Карла Лотарингского, Изабелле де Эно. Так что у ребенка, рожденного от этого брака, текла в жилах каролингская кровь как со стороны отца, так и со стороны матери. В его лице, как с готовностью подчеркивают Большие Французские хроники Сен-Дени, «возвратилось потомство Карла Великого, бывшего императором и королем Франции, которое было отстранено на семь поколений[92]. Впрочем, было время, когда этот союз двух династий существовал. В самом деле, в начале XI в. монахам Сен-Рикье, благодарным за блага, полученные от Гуго Капета, и, возможно, желающим укрепить его потомство, пришла в голову мысль поведать а благочестивом рассказе явление святого Валериана Гуго, чтобы приказать ему перенести его тело и тело святого Рикье в их первоначальное место упокоения, обещая ему взамен, что он однажды наденет корону и его потомки будут королями до седьмого колена[93]. Некий намек Великих Французских хроник Сен-Дени на предсказание святого Валериана показывает нам, что последнее было воспринято серьезно. Весьма возможно, что король Людовик VIII несколько опасался за прочность династии. Не был ли он сам седьмым потомком Гуго Капета, надевшим корону? И все же 3 ноября 1226 г. в Монпансье, чувствуя приближение смерти, он попросил прелатов и баронов принести клятву верности и оммаж его старшему сыну Людовику (или в случае его смерти младшему Роберту), и не задерживаясь, помазать его, едва он покинет этот мир[94].

Хотя сохранившиеся тексты умалчивают об этом, мы вправе себя спросить, не стояла ли за движением крупных феодалов, воспротивившихся регентству Бланки Кастильской на следующий день после смерти Людовика VIII, возможно бессознательно, идея, что время династии истекло, что должны, как и предсказал святой Валериан, произойти перемены. Заметим, наконец, не привлекая к этому большого внимания, что Людовик Святой выдал свою дочь Маргариту за Иоанна I, герцога Брабантского и Нижнелотарингского, «являющегося наследником французского королевства как старший из рода Карла Великого», — пишет современный ему автор генеалогии герцогов Лотарингских[95].

Так что, конечно, вплоть до времени Людовика VIII, быть может, до правления Людовика Святого, перед Капетингами вставала проблема легитимности династии. Чтобы ее приглушить, они связывались брачными союзами с отстраненной их предками династией. Они также, дабы убрать наиболее деликатные споры, трудились над тем, чтобы сделать из короля персону религиозного характера, находящегося путем помазания под прямым покровительством Бога.

Нам не хватает хорошей книги о священстве французских королей. В ней следовало бы изучить не только истоки этого освящения, но еще, и возможно, особенно, значение, придаваемое ему государями и подданными. Из нее было бы видно, что Капетинги, во всяком случае, в первые два столетия своей истории рассматривали помазание как самую сильную гарантию, какая только могла предоставиться династии[96].

Пусть между ритуалом этого освящения и ритуалом освящения епископов есть сходство, это вне сомнения. Пусть, для мирян, если не для клириков, помазание суверена делает из него что-то вроде прелата, что вполне допустимо. Капетинги настаивали на том, что это священство, связывающее короля с королевством, как епископа с его церковью, может управляться их наследником при их жизни. Так, их заботами с 987 г., даты коронации Роберта Благочестивого при жизни своего отца, до 18 сентября 1180 г., даты смерти Людовика VII, сын которого, Филипп-Август был коронован в Реймсе 1 ноября 1179 г., Франция постоянно знала периоды бигамии, происходившие каждое правление между коронацией законного наследника и смертью его отца; ибо если священство епископа связывает его с церковью, то священство короля — с королевством. Этого Капетинги, возможно, не желали видеть, но надо думать, клирики с удовольствием наблюдали церемонию королевской коронации, столь отличной от целиком церковного рукоположения, делавшей невозможным дать двум лицам одновременно возможность занимать один и тот же престол.

Это помазание делало из короля, во всяком случае, в глазах мирян, священную особу, и Капетинги и их окружение пошли по пути развертывания этого священнического характера. Масло, которым совершалось помазание, имело божественное происхождение: его принес голубь, чтобы выручить из затруднения святого Ремигия в момент крещения Хлодвига. Однако к этой истории, уже достаточно чудесной, надо прибавить еще чуда. В сосуде, содержащем священное масло, никогда не должен понижаться его уровень, правда, потом, с XIV в., его будут опустошать, чтобы чудесным образом он наполнялся к каждой коронации.

Кроме того, это помазание государя сообщает ему чудесную власть исцелять золотуху. Французский король исцеляет страждущих, прикасаясь к ним. Это неожиданное последствие помазания проявляется с правления Роберта Благочестивого, так сказать, на следующий день восхождения на трон новой династии. И если невозможно проследить правление за правлением историю королевского «прикосновения», то у нас есть достаточно указаний, чтобы уверенно заявить, что все капетингские суверены претендовали на обладание этой исцеляющей силой.

Подобная власть исцелять может сообщаться только Богом, провозглашая таким образом особую избранность потомства Гуго Капета. Так, Роберт Благочестивый в одном из своих дипломов мог заявить: «Известно, что милостью Божьей мы возносимся над всеми прочими смертными; так что следует всячески стараться повиноваться нам по воле Того, Кто нас сделал первыми»[97]. И это не просто общее место дипломатических формул. Уважительные обороты, употребляемые, чтобы обратиться к королевскому величеству, говорят о том, что это превосходство французского короля было не пустым словом для подданных, даже наиболее могущественных.

В этом королевском достоинстве, которое возносится над всеми «прочими смертными» под пером канцлера короля Роберта, отождествлявшего короля со священством, под пером Кадюрка, канцлера короля Людовика VII, которому он вменяет право на духовную власть, как во времена Роберта, так позднее королю недоставало признанного церковью ореола святости, и казалось маловероятным, чтобы последняя когда-либо была расположена предоставить эту высшую милость.

Не писал ли папа Герману, епископу Меца, 15 марта 1081 г.: «Где найти среди императоров и королей человека, который сравнился бы своими чудесами, не говоря уже о святых апостолах и мучениках, со святым Мартином, святым Антонием или святым Бенедиктом? Где император ли король, воскрешающий умерших, дарующий здравие прокаженным, свет слепым? Посмотрите на императора Константина блаженной памяти, Теодориха, Гонория, Карла, Людовика, друзей правосудия, распространителей христианской религии, защитников церквей; святая церковь почитает их и восхваляет, не указывая, что они славой подобных чудес были бы сожжены»[98]. Этот выпад, направленный против императора Священной Римской империи, рикошетом ударил по французскому королю.

Однако же 11 августа 1297 г. апостольским посланием папа Бонифаций VIII причислил к лику святых, почитаемых церковью, французского короля Людовика IX. Добродетели уверена, дипломатический нажим на папу, осуществлений его внуком, имели своим результатом конечное освящение династии. Несомненно, ни в послании о канонизации, ни в речах, произнесенных понтификом по ее случаю[99], мы не находим упоминания о захватывающих чудесах, которые, по Григорию VII, исходят от церковников, причисленных к лику святых. Но для большинства людей это имело второстепенное значение, а для французов, возможно, как ни для кого другого[100]. Учитывалось только то, что капетингская династия дала святого.

Династия, провозглашенная Богом, вещающим устами: святого Валериана, покровительствуемая Богом в силе изучения больных, насчитывала теперь среди своих представителей святого, официально признанного церковью. Династический постамент был прочно установлен.