Катрин Блюм

XVI У ПАПАШИ ВАТРЕНА

В то время пока у Принцева источника разыгрывалась эта ночная драма, видимая одному Господу Богу, обед в семье Ватренов, который должен был поразить мэра кулинарными талантами хозяйки, заканчивался. Его омрачало только отсутствие Бернара.

Часы с кукушкой пробили половину девятого. Аббат Грегуар, уже два или три раза порывавшийся встать и уйти, казалось, окончательно решил подняться из-за стола.

Но не в правилах папаши Ватрена было так просто отпускать своих гостей.

— Нет, нет, господин аббат, — сказал он, — мы простимся только после того, как вы еще разок выпьете за чье-нибудь здоровье.

— Но где же все-таки, — обеспокоенно спросила мать, чьи влажные от набегавших слез глаза ни на минуту не отрывались от пустого стула Бернара, — где же Катрин и Франсуа? Куда они подевались?

Она не осмеливалась заговорить о Бернаре, хотя имела в виду только его.

— Действительно, где же они? — произнес Ватрен. — Ведь они были здесь совсем недавно.

— Да, но они вышли, и вышли порознь. Говорят, что нельзя пить в отсутствие тех, кто не дождался конца трапезы, — это приносит несчастье.

— Ну, Катрин должна быть где-то неподалеку. Надо ее позвать, жена!

Мамаша Ватрен покачала головой:

— Я уже звала ее, но она не откликается.

— Она уже минут десять как ушла, — подал голос аббат.

— А ты заходила в ее комнату? — обратился к жене Ватрен.

— Да. И ее там нет.

— А Франсуа?

— Ну, что касается Франсуа, — заметил мэр, — мы знаем, где его найти. Он вышел, чтобы помочь запрягать коляску.

— Господин Гийом, — сказал аббат, — мы попросим Бога простить нас, если произнесем тост в отсутствие двух гостей, но уже поздно, и я должен удалиться.

— Жена, — сказал Ватрен, — налей господину мэру вина, и все мы выпьем, а тост скажет наш дорогой аббат.

Священник поднял свой стакан, наполненный на треть, и заговорил тем добрым и мягким голосом, каким он обращался к Богу и беднякам:

— За мир в этой семье, за союз между отцом и матерью, за союз между мужем и женой, единственный союз, способный сделать детей счастливыми!

— Браво, аббат! — воскликнул мэр.

— Спасибо! — сказал папаша Гийом. — И пусть то сердце, которое вы желали растрогать, не останется глухим к вашему призыву!

И взгляд, брошенный на Марианну, ясно показал, что это пожелание относилось к ней.

— Ну, а теперь, мой дорогой Гийом, — сказал аббат, — надеюсь, вы не станете возражать, если я поищу свой плащ, трость и шляпу и попрошу господина мэра подвезти меня до города: уже почти девять часов.

— Да, поищите ваши вещи, господин аббат, — откликнулся мэр, — а я попрощаюсь с папашей Ватреном.

— Пойдемте, господин аббат, — сказала Марианна, которую тост достойного пастыря заставил задуматься, — по-моему, ваши вещи в соседней комнате.

— Иду, госпожа Ватрен, — заметил аббат, покидая комнату следом за ней.

В это время пробило девять часов.

Гийом и мэр остались наедине.

Каждый из них ждал, что другой первым начнет разговор.

Рискнул заговорить Гийом:

— Ну, господин мэр, так какой же способ вы хотите предложить мне, чтобы стать миллионером?

— Прежде всего, — ответил мэр, — позвольте пожать вам руку в знак нашей доброй дружбы, дорогой господин Гийом.

— О, это с удовольствием!

И сидящие друг против друга мужчины протянули над столом руки, которые встретились над остатками пирога, так занимавшего мамашу Ватрен.

— А теперь, — сказал Гийом, — я жду вашего предложения.

Мэр кашлянул.

— Вы ведь получаете семьсот пятьдесят шесть ливров жалованья в год, не так ли?

— Плюс еще наградные, в целом около девятисот франков.

— Таким образом, вам бы понадобилось работать десять лет, чтобы получить девять тысяч франков.

— Вы считаете, как покойный Барем, господин Руазен.

— Так вот, папаша Гийом, то, что можно заработать за десять лет, я предлагаю вам заработать за триста шестьдесят пять дней.

— О, это интересно! — сказал папаша Гийом, опершись локтями на стол и положив голову на руки.

— От вас, — продолжал мэр с хитрой улыбкой, — требуется только закрывать то правый, то левый глаз, когда пойдете мимо некоторых деревьев, что растут справа и слева возле моего участка… А это ведь совсем не трудно! Вот, смотрите-ка, как это делается.

И почтенный торговец с чрезвычайной ловкостью действительно начал закрывать то один, то другой глаз перед Гийомом.

— Так-так, — произнес Гийом, пристально глядя на мэра, — это и есть ваше средство?

— Да, — ответил лесоторговец, — и мне кажется, что оно не хуже многих других.

— И вы дадите мне за это девять тысяч франков?

— Четыре тысячи пятьсот франков за правый глаз и четыре тысячи пятьсот за левый.

— А вы, значит, тем временем… — папаша Гийом сделал жест, будто он рубит дерево.

— Да, а я тем временем… — ответил мэр, повторяя тот же жест.

— То есть вы тем временем воруете лес герцога Орлеанского!

— Ну, ворую — это слишком сильно сказано… — невольно смешался Руазен. — В лесу столько деревьев, что их никто не сможет сосчитать.

— Да, никто, — произнес Гийом с почти угрожающей торжественностью, — никто, кроме того, кто может сосчитать не только деревья, но и листья на них; кто все видит и слышит и, хотя мы тут с вами одни, знает, что вы сделали мне бесчестное предложение.

— Господин Гийом! — вскричал мэр, полагая, что, повысив голос, он испугает старого лесничего.

Но Гийом встал, опершись на стол, и указал лесоторговцу на окно.

— Видите вы это окно? — сказал он.

— Ну и что? — спросил мэр, побледневший от гнева, смешанного со страхом.

— А то, — ответил папаша Гийом, — что если бы вы находились не в моем доме и не за моим столом, вы бы вылетели в это окно.

— Господин Гийом!

— Погодите, — бесстрастно прервал его лесничий.

— Ну, в чем дело?

— Вы видите порог этой двери?

— Да.

— Чем скорее вы окажетесь за этим порогом, тем будет лучше для вас.

— Господин Гийом!!!

— И, переступая через этот порог, вы скажете ему: «Прощай навсегда!»

— Сударь!

— Замолчите! Сюда идут, ни к чему другим людям знать, какого проходимца я принимал в своем доме.

И Гийом, повернувшись к мэру спиной, принялся насвистывать мотив охотничьей песенки, к чему, как известно, он прибегал только в самых важных обстоятельствах.

Люди, в чьем присутствии он не хотел называть мэра проходимцем, были аббат Грегуар и мамаша Ватрен.

— Вот и я, господин мэр, — воскликнул аббат, обводя комнату взглядом в поисках лесоторговца. — Вы готовы?

— Настолько готов, — отозвался Гийом, — что, как видите, он уже ждет вас по ту сторону двери.

И он показал пальцем на мэра, который, следуя его совету, уже вышел из дома.

Священник не заметил ничего необычного и не понял, что здесь произошло.

— До свидания, господин Гийом, — сказал он, — пусть мое благословение будет залогом того, что Господь ниспошлет мир вашему дому.

— К вашим услугам, господин аббат, к вашим услугам, господин мэр! — говорила мамаша Ватрен, выходя за гостями и кланяясь на каждом шагу.

Гийом смотрел на них, пока они не скрылись из глаз, а затем, обратив к двери спину, с характерным движением плеч вынул трубку, туго набил ее табаком и, крепко зажав зубами, стал высекать огонь.

— Итак, — бормотал он сквозь стиснутые зубы, так что едва можно было разобрать слова, — одним врагом у меня стало больше; но все равно: или ты человек честный, или нет. А если честный, то, что бы потом ни случилось, я поступил правильно… А вот и старуха возвращается. Держи рот на замке, Гийом!

Он зажег трут и раскурил трубку, принявшись пускать клубы дыма, что было признаком глухой ярости, от которой у него сжималось сердце и темнело лицо.

Мамаше Ватрен довольно было одного взгляда, чтобы заметить: произошло нечто необычное.

Она немного походила вокруг мужа, но ничего этим от него не добилась: Гийом лишь молча выпустил новые, еще более густые клубы дыма.

Наконец она решилась нарушить молчание первой.

— Ты скажешь мне… — начала было она.

— Что? — ответил Ватрен с лаконизмом, достойным пифагорейца.

Марианна несколько призадумалась, но снова продолжила расспросы:

— Что с тобой?

— Ничего.

— Почему ты не хочешь со мной говорить?

— Потому что мне нечего тебе сказать.

Несколько раз мамаша Ватрен приступала к старому лесничему и отходила, ничего не добившись.

Если ее мужу сказать было нечего, то ее, напротив, мучило желание высказаться.

— Гм! — кашлянула она.

Ватрен никак не отозвался на это.

— Старик!

— Что? — спросил Гийом.

— А когда будет свадьба?

— Какая еще свадьба?

— Вот тебе раз! Свадьба Катрин и Бернара!

У Ватрена камень с души свалился, но он не подал вида.

— А-а! — сказал он, подперев бока руками и глядя ей прямо в лицо. — Кажется, ты поумнела?

— Знаешь, — продолжала Марианна, не отвечая на его вопрос, — по-моему, чем раньше, тем будет лучше.

— Да, конечно!

— А если нам назначить свадьбу на следующую неделю?

— А как же оглашение в церкви?

— Мы съездим в Суасон и попросим разрешения.

— Хорошо, я согласен. Но я вижу, теперь ты настаиваешь на этом больше, чем я.

— Видишь ли, старик, — сказала Марианна, — дело в том, что…

— В чем же?

— В том, что никогда в жизни не было у меня такого мучительного дня!

— Ба!

— Нельзя нам быть разлученными, жить порознь и умирать поодиночке! (Ее грудь взволнованно поднималась.) И это после двадцати шести лет супружеской жизни, — закончила она и на этот раз разрыдалась.

— Так что, жена, значит, по рукам? — спросил Гийом.

— Да, вот тебе моя рука, — воскликнула Марианна, — от всей души!

Гийом привлек жену к себе.

— Обними-ка меня, — сказал он и добавил, глядя на нее: — Знаешь, ты самая лучшая женщина на земле!

Но он тут же сделал к своей похвале поправку, которую наш читатель не сочтет слишком суровой:

— Когда, конечно, хочешь ею стать.

— О, — отвечала она, — я тебе обещаю, Гийом, что с сегодняшнего дня всегда буду этого хотеть.

— Аминь! — сказал Гийом.

В эту минуту вернулся Франсуа. Вглядись в него папаша Ватрен повнимательнее, он наверняка заметил бы его взволнованное состояние.

— Вот и я, — объявил он, явно желая привлечь внимание Гийома.

Гийом в самом деле обернулся.

— Ну как, они отправились? — спросил он.

— Слышите?

Со двора донесся шум отъезжающего экипажа.

— Вот они покатили!

Пока Гийом прислушивался к постепенно удалявшемуся звуку, Франсуа взял свое ружье, стоявшее в углу возле камина.

Гийом заметил это:

— Так куда ты направляешься?

— Я пойду… Пожалуй, я вам это скажу, но только одному вам и больше никому.

Гийом обратился к жене:

— Жена!

— Что?

— Хорошо бы поскорее убрать со стола, не то нам до самого утра не управиться.

— Ну, а я что делаю? — спросила Марианна, держа под мышкой пустую бутылку и по полдюжине тарелок в каждой руке. И она отправилась в кухню, закрыв за собой дверь.

Гийом проводил ее взглядом и, когда она скрылась, спросил:

— В чем дело?

Франсуа подошел к нему и, понизив голос, сказал:

— Дело в том, что, когда я запрягал лошадь для господина мэра, я услышал выстрел.

— В какой стороне?

— Где-то около Корси, вблизи Принцева источника.

— Ты думаешь, это какой-то браконьер? — спросил Гийом.

Франсуа покачал головой.

— Нет?

— Нет, — повторил молодой человек.

— Что же это было в таком случае?

— Отец, — еще тише сказал Франсуа, — я узнал звук ружья Бернара.

— Ты уверен? — спросил Ватрен, заметно встревоженный, не понимая, почему Бернар стал стрелять в такое время.

— Я его всегда отличу от полсотни других, — стоял на своем Франсуа, — ведь он делает пыжи из войлока или картона, поэтому звук его ружья всегда ниже, чем у остальных, кто делает пыжи из бумаги.

— Ружье Бернара?.. — недоумевал Гийом, все больше беспокоясь. — Что бы это могло значить?

— Вот именно, я и задаюсь таким вопросом.

— Погоди! — вздрогнув, прервал его Гийом. — Я слышу какой-то шум.

Франсуа прислушался.

— Да, идет какая-то женщина.

— Может, Катрин?

Франсуа покачал головой.

— Это шаги пожилой женщины, — заметил он, — у мадемуазель Катрин легкая походка, а этой женщине уже перевалило за сорок.

В это время в дверь дважды торопливо постучали.