13

В этом докладе Сен-Жюст немалое место уделял депутатским миссиям в тылу и на фронте. Он был убежден, что такие миссии весьма полезны в борьбе с врагом, они углубляют и закрепляют революцию. Ему, человеку действия, не терпелось снова, но уже с более широкими полномочиями, отправиться в прифронтовую полосу.

К этому времени народные представители в миссии, особенно при армии, стали подлинным политическим институтом революции. Измена Дюмурье внесла в отношения между гражданскими и военными властями серьезные поправки, и Конвент серией декретов усилил их и закрепил. Специальная инструкция, составленная от имени Комитета общественного спасения Робером Ленде, дала общую схему поведения народного уполномоченного, касаясь военной дисциплины, снабжения, мобилизации местных ресурсов и отношений с администрацией; Сен-Жюст дополнил эту схему рядом пунктов, составивших в совокупности своеобразный кодекс комиссара, которым он был намерен руководствоваться сам и который рекомендовал всем представителям в миссии.


Чтобы рассчитывать на успех в борьбе с врагом, утверждал Сен-Жюст, армии необходима однородность, внутренняя устойчивость, постоянная сила духа и уверенность в победе. Представитель нации призван всемерно содействовать выработке этих качеств. Он обязан заменить неспособного генерала, гальванизировать робкого офицера, воодушевить солдата. Он должен быть готовым показать пример. А для этого в первую очередь ему самому надлежит быть примерным, образцовым, достойным доверия. Пламенный революционер, добродетельный гражданин, преданный народному делу законодатель, скромный, верный принципам, безукоризненно честный и цельный, он готов к самопожертвованию, но вместе с тем стоек, требователен и непреклонен в исполнении своего долга.

Он друг и отец солдата. Беспощадный к генералу, строгий к офицеру, он чуток и внимателен к рядовому. Он заботится о том, чтобы солдат был сыт, обмундирован, воспитан в республиканских принципах и не чувствовал себя ущемленным.

— Несчастный солдат, — уверял Сен-Жюст, — более несчастен, чем всякий другой человек; за что же сражается он, если ему нечего защищать, кроме правительства, которое покинуло его?..

Чтобы завоевать любовь и уважение солдата, посланец Конвента должен вести жизнь простого воина. Он спит в палатке, ест солдатскую пищу, не ведет дружбы с генералами, днем и ночью готов выслушать жалобу любого угнетенного.

Представитель в миссии, находясь постоянно на глазах у солдат и народа, обязан выработать свою манеру поведения, свой стиль работы. Он решителен, быстр, ничего не откладывает на завтра; он суров, но справедлив; он лаконичен — не только в речи, но и в поступках. Его постановления и приказы составлены кратко и ясно, они понятны всем; его прокламации читаются всеми и передаются из рук в руки. Не довольствуясь приказами, он убеждает. Ведя солдат к победе, он превращает их в добрых республиканцев…

Сен-Жюст полагал, что перед посланцем нации стоят два ряда задач. Первый включает проблемы немедленного значения. Сюда относятся надзор за генералами, заботы о единстве армии, ее обмундирование, снабжение и в конечном итоге обеспечение победы над врагом. Второй ряд составляют проблемы более отдаленного будущего: революционизация армии, создание устойчивой зкономики, разрешение социальных конфликтов, иначе говоря, стабилизация режима. Следовательно, представитель в миссии не только агент правительства, обязанный проводить волю Конвента в условиях кризиса; так же как и законодатель, он воплощает собой суверенитет народа и причастен к созданию нового общества. Единство национальной защиты, необходимое для сокрушения завоевателя, должно предварить формирование послевоенного облика единой и неделимой республики.


25 сентября на Северный фронт отправились депутаты Карно и Дюкенуа.

Во время отсутствия Карно Сен-Жюст снова взял на себя бремя Военной секции Комитета. Теперь его беспокоили дела в Эльзасе. Конечно, переброска сил на Северный фронт спасла Францию от вторжения с севера, но и оголила Восточный фронт. Положение на востоке приобретало все более угрожающий характер.

Со времени падения Майнца Рейнская и Мозельская армии терпели поражение за поражением. Вынужденные отступить, они поначалу пытались задержаться, первая — на Лаутере, вторая — к западу от Лаутера, до Саара.

Некоторое время Рейнская армия удерживала фронт по Виссамбурским линиям, проходившим к северу от Лаутера, но двукратная победа австрийцев Вурмзера при Виссамбуре и Лотербуре заставила ее снова отступить. В руки врага попал Агно, а Форт-Вобан и крепость Ландау — важнейший укрепленный пункт на северо-востоке, оставшись без прикрытия и поддержки, подверглись осаде.

Не лучшим было положение Мозельской армии. Разбитая при Пирмазенсе прусскими и гессенскими силами герцога Брауншвейгского, она оставила врагу две тысячи пленных и отступила к Саару, причем крепость Бич, долгое время служившая ей опорой, была блокирована врагом.

В результате обе армии Восточного фронта, отсеченные одна от другой, очутились в одинаково беспомощном положении; линия обороны была прорвана, открыв противнику путь в Лотарингию и Нижний Эльзас.

Сен-Жюст, понимая остроту положения, поспешил принять меры. Не имея возможности немедленно оставить Комитет, он провел решение о посылке в Эльзас депутатов Лакоста и Малларме с весьма широкими полномочиями и одновременно начал переговоры с Неподкупным по поводу своей поездки на фронт.


В течение августа — сентября Робеспьер категорически отказывал ему.

— Ты необходим Комитету, — утверждал Максимильен. — В армии справятся и без тебя, а здесь смертельная опасность угрожает родине ежедневно. Теперь, после отъезда Кутона[20] у нас не осталось работников.

В начале октября, когда Антуан снова заговорил об Эльзасе, Робеспьер заметил:

— Ты же отправил туда Лакоста и Малларме!

— Но Лакост и Малларме — это не ты и не я, — отпарировал Сен-Жюст.

Робеспьер задумался.

— А кого бы ты хотел взять с собой? — спросил он после паузы.

— Еще не решил, — ответил Сен-Жюст.

— Возьми Леба.

Сен-Жюст удивленно вскинул брови.

— Ты это серьезно?

— Вполне.

— Но ведь он недавно вернулся!

— Вот и хорошо: он знает дело. Его миссия в августе была успешной.

— Но позволь, у Филиппа же медовый месяц!

— Затянувшийся медовый месяц погубил Дантона.

— И потом… Он, конечно, отличный малый, но… как бы это тебе лучше выразить… Он слишком мягок, у него нежная душа…

Глаза Робеспьера смеялись.

— Чудак, но в этом же все и дело. Он честен, великодушен, добр. Нам нужны такие люди — это противовес горячим головам вроде тебя, Бийо-Варенна или Колло Д'Эрбуа…

— Благодарю за приятную компанию.

— Не обижайся. Я, разумеется, не ставлю тебя на одну доску с этими ребятами, но ведь ты тоже непримиримый. Голубиная душа Филиппа ослабит твою чрезмерную суровость.

На этот раз задумался Сен-Жюст.

— Что ж, может, ты и прав, — промолвил он наконец. — Но мне никогда не простила бы этого Элиза.

— Простит, — заверил Робеспьер. — Ну вот мы и договорились. Впрочем, пока это лишь праздный разговор: твоя поездка не решена.


16 октября, в день, когда войска Северного фронта под руководством Журдана и Карно одержали победу при Ваттиньи, решившую поездку Сен-Жюста, оба друга, еще ни о чем не знавшие, мирно обедали в кафе Венюа. С ними рядом сидел Барер. Время приближалось к шести, кафе наполнялось публикой. Вошли несколько присяжных Трибунала.

— Уф, ну и денек сегодня, — громко сказал один из них.

— Весь Париж на ногах, — добавил второй, обращаясь к децимвирам.

— Вы это о чем? — удивленно спросил Барер.

— Как о чем? — перебивая друг друга, закричали вошедшие. — Или вы забыли, что сегодня в полдень подлая австриячка чихнула в мешок?..

Робеспьер и Сен-Жюст переглянулись; за делами они и правда забыли, что сегодня по приговору Революционного трибунала была гильотинирована бывшая королева Мария-Антуанетта…

Сен-Жюст вспомнил нарядную красавицу с капризно надутыми губами, которую он созерцал в июне 1790 года на празднике Федерации… Как давно это было!..

Между тем один из присяжных рассказывал о судебном заседании. Он смачно, под хохот завсегдатаев кафе, пародировал Эбера, который выдвинул против королевы обвинение в растлении малолетнего дофина.

Робеспьер брезгливо передернул плечами.

— Каков негодяй! — тихо сказал он Сен-Жюсту. — Мало того, что он сделал из нее Мессалину, он превратил ее еще в Агриппину![21]

Сен-Жюст, уткнувшись глазами в стол, задумчиво произнес:

— От этого акта народного правосудия нравы только выиграют!

— Выиграют, несомненно выиграют, — подхватил Барер. — И при этом не следует забывать, что гильотина разрубила очень крепкий узел дипломатии европейских дворов…

На следующий день в Париж вернулся Карно.

— Победа, друзья! — воскликнул он. — Блестящая победа, и я сообщаю вам о ней раньше, чем вы получите официальное извещение!..

Он подробно рассказал о подготовке и проведении битвы при Ваттиньи, покончившей с успехами союзников на севере, но при этом подчеркнул, что положение в Эльзасе ухудшается с каждым днем: австрийцы рвутся в Страсбург, а богачи Страсбурга, по слухам, тайно договорились впустить их в город…

Сен-Жюст вскочил.

— Еду сегодня же! — воскликнул он. — А ну-ка кто-нибудь составьте мне и Леба мандат, да, если можно, побыстрее!

Барер сел к столу.

— Каким числом пометить?

— Я же сказал, сегодняшним, — резко ответил Сен-Жюст.

И Барер написал:

«26-го дня, 1-го месяца, II года Республики».[22]

Сен-Жюст схватил мандат, кивнул коллегам и помчался в Комитет общей безопасности.


Комитет был рядом, на Карусельной площади, в отеле де Брионн. Пройдя по дощатому переходу, Сен-Жюст очутился в темном коридоре, ткнул одну из хорошо знакомых дверей и вошел в главный зал Комитета. Там было всего трое: Вадье, Моиз Бейль и Леба. Вадье и Бейль о чем-то разговаривали, Леба писал.

Отозвав Филиппа в сторону, Сен-Жюст тихо сказал:

— Собирайся, мой друг, сегодня едем.

— Куда? — наивно осведомился Леба.

— В Эльзас.

— А, в Эльзас… Но почему в Эльзас?

— В миссию. Мы должны обеспечить победу Рейнской армии.

Только тут до Филиппа начал доходить смысл услышанного. Лицо его приняло сосредоточенное выражение.

— Позволь, значит, это надолго?

— Очевидно.

— А как же Элиза?

— Подождет. Ведь с ней останется твоя сестра.

Вид у Леба был растерянный. Сен-Жюсту стало жаль его. Но перерешать что-либо было поздно. Он вручил другу мандат.

Леба читал рассеянно, не вникая в прочитанное. Наконец поднял глаза на Сен-Жюста.

— Ты знаешь… — он запнулся. — Элиза… Ну словом, она беременна…

Сен-Жюст послал проклятие Робеспьеру. Ведь Неподкупному-то наверняка было известно об этом от Дюпле! Но он не пощадил их. Революция требует жертв…

— Революция требует жертв, — спокойно сказал он Филиппу.

— Да, понимаю, — заторопился тот. — А когда нам выезжать?

— Я ведь сказал тебе, да ты и сам видел число на мандате: сегодня.

— Сегодня? — переспросил Леба, В голосе его слышалось подавленное отчаяние.

Сен-Жюст, сделав вид, будто ничего не заметил, сказал:

— Мы выедем к вечеру, и поэтому у тебя есть время собраться.

Двое других прислушивались к разговору. Вадье, который считал себя первым лицом в Комитете, рискнул вмешаться.

— Позвольте, граждане коллеги, куда это вы собираетесь?

Не отвечая, Сен-Жюст протянул мандат.

— Но это же черт знает что такое! — заорал Вадье. — С нами совсем перестали считаться! У нас нет людей, все время толкуем об этом, и вот новый сюрприз. Мы не отпустим Леба!

Старый Вадье трясся от ярости. Его горбатый гасконский нос стал похож на клюв хищной птицы.

Сен-Жюст, не говоря ни слова, вышел.


Он вернулся в свой Комитет. В общем зале Робеспьера не оказалось. Тогда он поднялся в кабинет на втором этаже.

— Ты что, сердишься на меня? — спросил он Максимильена.

Тот часто заморгал близорукими глазами.

— А на самом деле сердиться-то должен я, — продолжал Сен-Жюст. — Почему ты не сказал мне, что Элиза беременна?

— А какое это имеет значение? — пожал плечами Робеспьер.

— Большое. Мне жаль ее. Мне жаль Филиппа. Надо было выбрать кого-то другого. Скажем, Девиля, с которым я уже ездил.

— Девиль не принадлежит к нашим комитетам, и мы о нем ничего не знаем. Что до Леба, то я ведь объяснил причину своего выбора, и ты со мной согласился. А об Элизе не беспокойся: здесь у нее столько опекунов и помощниц, что исчезновения мужа она почти не заметит.

— Ну прощай, — сухо сказал Сен-Жюст.

— Стой! — крикнул Робеспьер. Он подошел к другу и крепко обнял его. Так неподвижно простояли они несколько секунд.

— Иди, — тихо сказал Робеспьер, отстраняя Антуана, — спасай республику. Но при этом береги себя. И береги Филиппа, — его будущее дитя не должно остаться сиротой.

Сен-Жюст с удивлением смотрел на друга. Глаза Робеспьера были полны слез.

Загрузка...