Казнен неопознанным… Повесть о Степане Халтурине

Глава одиннадцатая

1

10 января Степан ушел из мастерской после обеда, задумав заглянуть к Обнорскому.

Вагон конки был почти пустой, он уселся у окна и стал думать.

«Конечно, если бы Виктор приехал из Москвы, он бы дал знать. А если приехал и заболел? Ведь не может же он тогда написать письмо или послать ко мне хозяйку? Вдруг лежит больной и проклинает меня и других товарищей за то, что мы забыли о нем? Зайду к нему, непременно зайду…

Но ведь может быть и другое. Что, если его арестовали в Москве и установили слежку за квартирой или засаду? И я, как глупый зверь, угожу в капкан… А если?.. Кажется, над ним живет скорняк? Да, и хорошо помню вывеску: «Выделка и крашение мехов». Постучусь-ка я к Виктору условно, а спрошу скорняка. Если сидят полицейские — выкручусь…»

Конка пересекла мост, миновала центр. Степан поскреб заснеженное окно и чуть не вскрикнул от удивления и радости. По панели, в том же направлении, что и конка, шла девушка в плюшевой шубке, в кокетливой меховой шапочке, с муфтой. «Она, Аня!» — прошептал Степан и быстро пошел к двери. Конка скоро остановилась, Степан спрыгнул со ступеньки и, зайдя в табачную лавку, стал смотреть в окно. Скоро девушка прошла мимо. Степан на почтительном расстоянии отправился следом. Ему хотелось убедиться, не следят ли за ней.

Пройдя квартала два, девушка свернула в переулок, где было пустынно. Степан пошел быстрее. Скрип его сапог по снегу был слышен. Девушка ускорила шаги.

«Она, наверное, за шпиона меня приняла», — подумал Степан и остановился на углу, у тумбы с афишами. Девушка у аптеки замедлила шаги, как бы между прочим взглянула в его сторону и, остановившись, достала из муфты платок, стала его кончиком протирать глаз, незаметно посматривая на Степана.

«Наверное, узнала», — подумал Степан и зашагал к ней. Когда он подошел совсем близко, она чуть заметно кивнула ему и вошла в аптеку. Степан прошел мимо и, дойдя до угла, оглянулся. В переулке никого не было.

Девушка, выйдя, быстрым взглядом окинула улицу и смело направилась ему навстречу.

— Здравствуйте, Степан Николаевич! Очень, очень рада вас видеть.

— Анна Васильевна! Да вас узнать нельзя, — смущенно заговорил Степан, пожимая ее руку, — не то курсистка, не то богатая барышня.

— Ну да и вы, Степан Николаевич, мало похожи на олонецкого крестьянина.

— Вы знаете, под каким видом я проживаю?

— Да, Морозов говорил…

— А ведь я вас еще не поблагодарил, что тогда, в Нижнем предупредили меня.

— Ну, пустое… А между прочим, искали вас основательно. Не только полиция, но и жандармы принимали участие. Меня раза три допрашивали… Пройдемтесь, чтоб не привлекать внимания.

— Да, это лучше, — согласился Степан. Пошли рядом.

— У вас сейчас много дел, Степан Николаевич? Я слышала, вы создали рабочий союз?

— Создаем… Надеемся, что запишется человек двести. Все рабочие.

— Неужели двести? — удивленно приподняла тонкие брови Якимова.

— Да, так примерно… И столько же, если не больше, будет сочувствующих, которых мы со временем тоже примем в союз. Вот ждем не дождемся, когда ваши землевольцы отпечатают Программу.

— Она печатается в очередном номере «Земли и воли», а он должен выйти послезавтра.

— Как бы мне взглянуть?

— Журнал выносят из тайной типографии понемногу, чтоб было незаметно.

— Я понимаю, что не сразу… Мне бы хоть один-два номера.

— Давайте послезавтра увидимся, я вам принесу.

— Правда? — лицо Степана засветилось. — А где, Анна Васильевна?

— Встретимся у Александрийского театра, где обычно назначают свидания.

— А в какое время?

— Лучше вечером, часов в шесть.

— А может, и в театр сходим? — осмелел Степан.

— Лучше в другой раз, — улыбнулась Якимова. — Едва ли вы усидите в театре, когда у вас в кармане будет журнал с Программой рабочего союза.

— Верно, могу не усидеть, Анна Васильевна, и вам испорчу весь вечер.

— Значит, послезавтра в шесть, у Александрийского театра, Степан Николаевич?

— Да, запомнил.

— До встречи! — Якимова с улыбкой протянула руку и, как беспечная барышня, пошла в сторону Невского.

2

Расставшись с Якимовой, Степан не пошел к Обнорскому. «Если бы Виктор вернулся, он первым делом пришел бы ко мне. Даже заболев, приехал бы на извозчике. Идти и справляться так, как я задумал, рискованно. Подожду еще день-два; может, объявится».

Домой Степан ехал в приподнятом настроении. Но при этом он не забывал украдкой посматривать на сидящих и входящих пассажиров. Пребывание на нелегальном положении приучило его к осторожности. По походке, по жестам, по взглядам он научился распознавать шпионов и не раз от них уходил.

В вагончике не было подозрительных, и Степан, облокотясь на спину переднего сиденья, позволил себе немножко отвлечься от многотрудных забот.

Пред ним мгновенно возник облик девушки в плюшевой шубке и кокетливой шапочке. «Может, она и думать обо мне не хочет, а я — в театр… Не могу забыть ее глаза с той первой встречи в Орлове, на берегу Вятки. Тогда знакомство и дружба с ней казались несбыточными. А в Нижнем, когда и она и я были рабочими, да еще и нелегальными революционерами, преграда, разделяющая нас, словно растаяла…

Ночью, когда в извозчичьей пролетке мы ехали по берегу Волги, я почувствовал, что ей было хорошо со мной. Как жаль, что так внезапно пришлось расстаться…

Конечно, если б у нее было желание повидаться, она бы меня нашла. Впрочем, почему искать должна она, а не я? Почему я, имея друзей в «Земле и воле», не попытался найти ее? Откуда она может знать, что мне хотелось ее видеть, что я мечтал о встрече с ней долгие годы?.. Там, в Нижнем, говорили о делах, и сегодня, здесь, встретившись, опять о том же…»

— Господин, вы не проедете? — тронул за плечо кондуктор.

Степан вздрогнул:

— Благодарю вас! — взглянув в окно, он поднялся. — Мне пора. Спасибо!..

Дома Степан весь вечер продолжал думать об Анне Васильевне и снова видел ее во сне…

В день свидания он сходил в парикмахерскую, постригся, подровнял бородку, купил приличный костюм на тот случай, если надумают пойти в театр или заглянуть в кофейную.

Он надеялся, что весь вечер они проведут вместе, и нетерпеливо ждал встречи, приехав к театру чуть ли не за час.

Анна Васильевна, увидев его, ласково улыбнулась:

— Здравствуйте, Степан Николаевич, вы сегодня выглядите настоящим кавалером.

— Немножко приобтесал себя, чтобы вы не стыдились.

— А вы что, правда, собирались сегодня в театр?

— Хотя бы в кофейную зайти… Поговорили бы в тепле. Вы привезли обещанное?

— А как же? Но именно выход журнала заставляет меня поехать еще в два места.

— Сегодня? — со вздохом спросил Степан.

— К сожалению, сегодня… Пройдемте в сторонку, — сказала Анна Васильевна и сама взяла его под руку.

Отошли подальше от театра и остановились под аркой ворот, куда еле доставал свет уличного фонаря.

Анна Васильевна отстегнула потайной карман муфты и вынула несколько свернутых в трубочку журналов «Земля и воля».

— Вот вам подарок, Степан Николаевич. Прячьте скорей.

Степан засунул сверток под пальто и продолжал бережно ощупывать гладкие листы бумаги.

— Спасибо, Анна Васильевна! Даже не верится.

— Хочется взглянуть?

— Не спрашивайте!

— Вот видите. А еще хотели в театр. Нет, Степан Николаевич, голубчик, сегодня вам не до театров. Ведь я была права? Да?

— Пожалуй, так, Анна Васильевна… Однако революционеры — тоже люди… и не должны жить монахами.

— Не должны… Ну а скажите, Степан Николаевич, что вы будете делать завтра, послезавтра?

— Даже не знаю. Если получим Программу — будем ее распространять.

— Вот видите! У нас порой нет времени на то, чтобы выспаться.

— Верно, верно! А вы сейчас куда, Анна Васильевна?

— Мне бы надо за Нарвскую.

— Вот и я туда же. Хочу поделиться радостью с другом. Давайте прокатимся на извозчике, как когда-то в Нижнем.

— Вы не забыли?

— Никогда не забуду.

Анна Васильевна взглянула на него с благодарностью.

Степан, выйдя из-под арки, помахал стоящему у фонаря извозчику. Тот подъехал.

— Куда изволите?

— За Нарвскую.

— Пожалуйте!

Степан усадил Анну Васильевну, укрыл медвежьей полостью, и кучер, понимающе подмигнув Степану, поднял кнут на лошадь.

— Ну-ну, оглядывайся!

Сытый рысак рванул санки.

3

Моисеенко, как всегда, встретил Степана радостно и настороженно, не знал, с чем тот пришел.

— Слушай, Петр, можешь ты меня минуты на две оставить одного? Мне надо собраться с мыслями.

— Случилось что-нибудь плохое?

— Нет, наоборот.

— Тогда хоть на час запирайся, — усмехнулся Моисеенко и, проведя Степана в комнату, вышел.

Степан, прибавив в лампе огня, развернул сверток с «Землей и волей», нашел Программу, всмотрелся, вдохнул в себя запах типографской краски, показавшийся ему сладостным, и, встав, довольный заходил по комнате. «Наконец-то осуществилось то, о чем мы мечтали. Начало положено! Теперь о союзе узнают во всех крупных городах, на всех заводах». Он подошел к двери, приоткрыл ее:

— Петр!

— Чего?

— Иди, брат, скорее сюда и посмотри, что лежит у тебя на столе!

— Сейчас поглядим! — сказал входя Моисеенко. — Никак Программа? Она и есть! Хорошо, Степан! Ну-ка, давай твою трудовую лапу. Вот так. Поздравляю! От души поздравляю!

— Спасибо! Что же теперь будем делать?

— Сколько экземпляров нам дадут?

— Еще не знаю… Сейчас поеду к Плеханову. Ты подготовь надежных ребят, чтобы завтра забрать большую часть и развезти по заводам. Остальные пошлем в провинцию.

— Сам займусь этим делом. Сам.

— Прежде всего снабди Программой всех членов комитета выборных и скажи, чтобы они продолжали запись в союз, вели одновременно сбор членских взносов.

— Но как и где брать Программу?

— Утром заезжай ко мне. Я буду знать. Заодно подумай, где устроить склад.

— Добро! А от Обнорского известий нет? Как там с типографией?

— Молчит… Боюсь, уж не схватили ли его в Москве?

— Все может случиться.

— Ну, я пошел, Петр, — поднялся Степан, — утром жду. Запомни: если случится беда — занавеска на окне справа будет задернута…

13 января Программа была развезена по заводам. Ее читали в рабочих кружках члены комитета выборных. В союз пожелали вступить многие. Записывали самых надежных, проверенных рабочих. Принимали от них членские взносы… Четырнадцатого вечером члены комитета союза собрались у Степана под предлогом «именин». Где-то достали гармошку. Веселились, пели песни, которые не могли вызвать никаких подозрений.

Были подведены первые итоги работы. Оказалось, что в союз записалось, как и предполагали Халтурин с Обнорским, около двухсот человек. Собрали порядочную сумму денег и много книг для центральной рабочей библиотеки.

Тут же решили создать несколько конспиративных квартир в разных районах города, ближе к заводам. В них предполагали проводить собрания комитета, устраивать сходки и хранить литературу.

Расходились поздно ночью, возбужденные, полные счастливых надежд.

А утром, едва Степан помылся и вскипятил чай, к нему на извозчике примчался Моисеенко. Вошел не раздеваясь.

— Степан, Новая бумагопрядильная опять забастовала.

— Что ты? Когда?

— Сегодня. Администрация уволила около сорока рабочих, и, в ответ на это больше семисот ткачей не вышли на работу.

— Что ж, это хорошо! Надеюсь, теперь они не станут сочинять прошение наследнику? — с усмешкой спросил Степан.

— Никто и не заикается о наследнике. Шумят, выкрикивают свои требования, чтоб восстановили уволенных.

— А за что же уволили сорок человек?

— Выступали против штрафов и длинного рабочего дня.

— Поскольку у нас союз, — Степан сразу посуровел, собрался, — давай дело забастовки возьмем в свои руки.

— Мы с Абраменковым тоже говорили насчет этого.

— Надо срочно выпустить листовку с требованиями рабочих и распространить ее по всем заводам, передать начальству. Листовка поможет нам организовать сбор средств в помощь бастующим.

— Верно, Степан. А те деньги, что собрали как членские взносы, тоже, может, пустить на помощь бастующим?

— Тут по уставу надо собирать комитет.

— Разве соберешь сейчас? Ведь почти все работают.

— Ты на извозчике, Петр?

— Да.

— Едем к забастовщикам, там на месте решим, что делать…

4

«Держаться! Держаться! Держаться! Держаться во что бы то ни стало! Наши братья-рабочие из Северного союза помогут нам деньгами из своей кассы, организуют сбор средств на других заводах Петербурга. Они не дадут нам умереть с голоду. Дружные братья-ткачи! Один за всех и все за одного! Заставим хозяев уважать наши требования!»

Эти и подобные — им слова произносились на рабочих сходках, выкрикивались у ворот фабрики, где толпились рабочие, передавались из уст в уста.

Несмотря на полицейских и жандармов, рабочие не расходились. На этот раз они верили в успех, потому что знали — стачкой руководит Северный союз русских рабочих…

Халтурин, Моисеевне, Абраменков на квартире одного из ткачей спешно составляли листовку:

«Братья рабочие!

Мы поднялись потому, что не можем больше терпеть гнет и издевательства, мы требуем от хозяев восстановить на работе всех уволенных рабочих. Мы требуем сократить рабочий день до одиннадцати с половиной часов. Мы требуем сократить штрафы и увеличить расценки! Мы требуем убрать неугодных нам мастеров!..»

Листовка была отпечатана днем, а к вечеру ее читали не только на Новой бумагопрядильной, но и на других заводах Петербурга.

Степан все время был со стачечниками и только ночью пробрался проходными дворами, сквозь заставы полиции домой. А утром, чуть свет его разбудил Абраменков.

— Что случилось? — проведя гостя в комнату, с тревогой спросил Степан. — Неужели стачку подавили?

— Нет, Степан Николаевич, совсем наоборот, стачка разрастается! Только сейчас узнали: забастовала фабрика Шау.

— Неужели? Они присоединились к ткачам бумагопрядильни?

— Да! Выдвинули те же требования.

— Лихо! — радостно воскликнул Степан.

— Моисеенко прислал за тобой. Мы считаем, что надо поднимать другие заводы.

— Хорошо бы! Но нам нельзя распыляться. Сил пока мало. Иди на фабрику Шау и постарайся подбодрить рабочих. Я же на извозчике объеду ближайшие заводы, попробую собрать членов комитета. Надо обсудить, как действовать дальше.

— Хорошо. А что, Обнорский еще не приехал?

— Нет. Его задержка очень беспокоит меня. Как он нужен сейчас!

— Да… Ну, может, еще объявится. Так я бегу, Степан Николаевич.

— Желаю успехов! Я тоже еду!

Грузный, сильный Абраменков кивнул, на цыпочках вышел из комнаты и неслышно притворил дверь…

Днем, когда Степану удалось разыскать и оповестить нескольких членов комитета выборных, он поспешил на фабрику Шау.

Около фабрики стояли наряды полиции. Во дворах — конные жандармы.

Степан отпустил извозчика и стал пробираться пешком. Когда до фабрики оставалось квартала полтора, Степана кто-то окликнул из пустого подъезда. Голос показался знакомым. Степан вернулся и, проходя мимо, заглянул в дверь.

— Абраменков? Ты что тут? — шепотом спросил Степан, войдя в подъезд.

— Жду тебя, Степан Николаевич, чтобы предупредить — на фабрику ходить нельзя. Там полно жандармов и шпиков — похватали много наших.

— А что с забастовкой?

— Сорвалась! — прошептал Абраменков. — Хозяева объявили рабочих бунтовщиками и уволили всех до единого.

— А сколько их было?

— Двести пятьдесят человек!

— Так это же сила! Что же они?

— Растерялись. Упали духом…

— Эк, черт! — сжал кулаки Степан. — Надо было ворваться на фабрику, переломать станки и машины, проучить подлеца Шау.

— Упали духом рабочие. Ведь остались без заработка… Из общежитий гонят, а у многих дети…

— Да, не ожидали мы, Лука, такого подлого удара. Надо немедленно писать новую листовку, оповещать рабочих Питера. Нельзя примириться с произволом. Нельзя! Пойдем ко мне, Лука. В три часа должны подойти выборные. Надо, чтобы союз возглавил борьбу рабочих! Ведь на бумагопрядильной еще держатся!

— Там держатся, но тоже напуганы сильно. Ведь сорок четыре человека выброшены на улицу.

— Надо бороться, Лука. Бороться дружно. Поднимать другие заводы и фабрики. Если мы уступим — нас раздавят.

Степан выглянул из подъезда.

— Полиция ушла. Пойдем. Следуй за мной на некотором расстоянии. Поглядывай на «ряженых». Если нападет один — я отобьюсь, а если двое или трое — надеюсь на твои кулаки.

— Добре! — шепнул Абраменков и вышел вслед за Халтуриным.

У Халтурина собралось шесть человек, остальных оповестить не удалось. Решили все внимание союза сосредоточить на забастовке на Обводном канале, на «Новой Канавке», как звали рабочие Новую бумагопрядильную.

Моисеенко, Абраменкову и Лазареву поручалось вести агитацию и подбадривать рабочих. Халтурин взял на себя выпуск листовки. Чуркину и Коняеву поручалось организовать сбор средств в помощь бастующим на других заводах и среди студенчества. Разошлись, когда стемнело. А ночью на стенах домов вблизи фабрики и в других районах Петербурга были расклеены листовки с призывом помогать бастующим.

Полиция и конные жандармы оцепили фабрику, закрыли подступы к ней. Всякого стремившегося проникнуть к бастующим выслеживали и хватали. Но Моисеенко, Абраменков, Лазарев, ночуя у рабочих, все же ухитрялись проводить собрания, будоражили ткачей, убеждали их стойко бороться за свои требования. Стачка продолжалась.

На шестой день Коняев, переодевшись женщиной, проник к бастующим, передал собранные на заводах деньги, но никого не нашел из членов комитета выборных. Все они были арестованы…

Поздно вечером Коняев с кошелкой, закутанный в шаль, спокойно проковылял мимо полицейских постов и, покружив по городу, чтоб замести следы, остановил проезжавшего мимо извозчика и погнал на Васильевский остров, к Халтурину.

Степан, выйдя на условный звонок, посмотрел с недоумением.

— Вам кого, бабушка?

Коняев приоткрыл лицо.

— А… подождите, — сказал Степан, — я сейчас выйду…

Завернув в тихий переулок, Степан взял «старушку» под руку.

— Здорово нарядился ты. Не узнаешь. Ну что, был у забастовщиков?

— Был. Деньги отдал. Но дело наше — труба! Моисеенко, Абраменкова, Лазарева арестовали.

— Всех троих?

— Да. И еще человек восемь… Завтра ткачи собираются на работу… Выходит, мы еще слабы бороться с полицией.

— Возможно, пока и слабы… Однако союз не разгромлен. На смену арестованным придут новые бойцы. Я верю… Вчера получил письмо из Москвы от старых друзей — стариков, у которых квартировал. Пишут, что Козлов жив, здоров!

— Обнорский не схвачен? Я очень рад! Что же с ним было?

— Задерживали дела с типографией. Просил передать, что днями приедет Николай Васильевич и все расскажет.

— А кто этот Николай Васильевич?

— Рейнштейн! Разве не знаешь?

— Как не знать, знаю. Да только не верю я этому человеку. Скользкий он какой-то…

— А Виктор считает его очень верным пропагандистом. Впрочем, он и сам скоро выезжает в Москву.

— Это хорошая весть, Степан Николаевич. Может быть, мы заимеем свою типографию. Начнем выпускать «Рабочую газету». Выходит, настоящая борьба еще впереди!

В этот момент из-за поворота выскочили несколько конных жандармов и проскакали мимо.

Коняев сгорбился, втянул голову в плечи и, что-то шепнув Степану, поковылял прочь, прижимаясь к домам…

6

Задушив обе стачки, полиция не успокоилась и продолжала обыски и облавы, хватая всех, кого шпионы видели вместе с арестованными рабочими…

Через несколько дней, несмотря на умение маскироваться, был схвачен и Коняев.

Степан, предупрежденный землевольцами о том, что его усиленно ищут, проводил дни дома и лишь с наступлением темноты выходил но неотложным делам. Еще несколько членов комитета выборных находились на свободе, и через них он продолжал укреплять союз, понесший за последнее время большие потери.

Как-то в конце января, когда основательно стемнело, Степан вышел из дома и направился к стоянке извозчиков. Тотчас из кондитерской, что напротив, выглянула девушка в плюшевой шубке и пошла следом.

Перед тем как подойти к извозчикам, Степан оглянулся по привычке и увидел ее. Он не изменил походки, ничем не выдав своей радости, прошел мимо извозчиков, свернул за угол, осмотрелся и, не увидев ничего подозрительного, остановился.

Девушка в плюшевой шубке вышла из-за угла и бросилась к нему.

— Степан Николаевич, здравствуйте! Неужели вы не почувствовали, что я целый день брожу под вашими окнами? — с улыбкой, полушутливо спросила Якимова.

— Если бы я мог это почувствовать, вам, Анна Васильевна, не пришлось бы ждать ни одной минуты, — дружески пожимая ее холодную руку, сказал Степан. — Ох, да вы совсем замерзли!

— Да, признаться, несколько раз бегала греться в кондитерскую…

— Может, зайдете ко мне?

— Нет, Степан Николаевич, в другой раз. Я затем и пришла, чтобы предупредить — ваша квартира в опасности.

— А что, она на подозрении?

— Давайте зайдем куда-нибудь в кофейную. Мне хочется согреться и поговорить спокойно.

— Пожалуйста. Тут недалеко кофейная.

— Пойдемте быстрей!

Степан взял Якимову под руку и почувствовал, что она вся дрожит.

— Пойдемте быстрей, чтобы согреться.

— Хорошо. Пойдемте…

От быстрой ходьбы на щеках у Якимовой выступил румянец. Она начала согреваться. А когда уселись у горячей кафельной печки и выпили по чашке какао, Анна Васильевна перестала дрожать, голос ее стал ровным, спокойным.

— Я пришла, Степан Николаевич, поговорить с вами по душам.

— Это хорошо. Спасибо, Анна Васильевна, — приветливо сказал Степан, однако брови его сомкнулись, глаза посуровели. Он почувствовал, что Якимова пришла с какой-то тяжелой вестью. «Наверное, нарочно послали ее, чтоб смягчить удар».

— Редко нам удается видеться. Все дела, — начала она издалека. — Да вам и не до встреч было, я знаю, как бурлил рабочий Питер.

— На этот раз схватка с полицией закончилась не в нашу пользу, — вздохнул Степан. — Союз потерял больше сорока самых отважных бойцов.

— Зато и вы нагнали холода на правителей. Они даже не решились устроить суд над рабочими, а сослали их втихомолку.

— Это верно, — сказал Степан, постукивая пальцами по столу. — Вы, Анна Васильевна, сказали, что моя квартира стала опасной. Что-то случилось? Лучше выкладывайте сразу.

Якимова заметила, что рука Степана, выстукивая что-то веселое, слегка дрожит.

— Да, Степан Николаевич, товарищи просили меня сообщить вам еще об одном несчастье.

— Что, Обнорский? — приблизился к ней Степан.

— Да! — шепотом сказала Якимова. — Только приехал и был схвачен в Питере.

— Когда? — спросил Степан, до боли прикусив нижнюю губу.

— Двадцать восьмого вечером.

— Я боялся… у меня было какое-то предчувствие… Что ему грозит?

— Наши думают, что сошлют в Сибирь… В худшем случае — каторга.

— А про типографию, о которой он хлопотал в

Москве, ничего неизвестно? — Нет.

— Жалко, — вздохнул Степан. — Жалко друга. Из комитета я остался почти один.

— У вас много друзей, Степан Николаевич, не только среди рабочих, но и среди землевольцев. Мы все вас очень любим.

— Все? — переспросил Степан, вкладывая в это слово особый смысл: «Если все, значит, и вы?!»

И Якимова поняла его. Поняла и сказала с задушевностью:

— Да, все!

Степан почувствовал, как щеки его вспыхнули, и он, желая подавить смущение, сказал:

— Далеко не все. Далеко… Впрочем, это не имеет значения… Виктор!.. Такой осмотрительный — и вдруг…

— Да, он имел большой опыт конспирации. Его выдал кто-то из очень, близких людей.

— Возможно…

— Вот я и приехала вам сказать, Степан Николаевич, чтобы вы срочно переменили квартиру.

— Вы из-за этого и не зашли?

— Да…

— А вам не показалось, что за ней следят?

— С улицы — нет. Я бы заметила. Но могут следить из соседнего дома, из соседней квартиры.

- Да, могут…

— Обнорский по возвращении из Москвы не был у вас?

— Не был.

— Значит, он не мог привести ищеек… Знаете, что? Зайдите сейчас к себе, возьмите самое ценное — и на улицу. Я понаблюдаю. Выйдите ровно через пятнадцать минут. Если все благополучно, я подъеду на извозчике и увезу вас к верным друзьям.

— Хорошо.

— Прощайтесь со мной по всем правилам… Так, хорошо. Целуйте руку.

— Можно?

— Обязательно! Так… Теперь ступайте!..

Через пятнадцать минут Степан прыгнул в закрытую кошевку к Якимовой, и быстрая лошадь умчала их на Петербургскую сторону.

7

Халтурин несколько дней пробыл у землевольцев, в тихой, интеллигентной семье, а потом переехал на новую квартиру, которую подыскали для него друзья из союза.

Они сами связались с землевольцами, сами отыскали Халтурина. Оказалось, что тяжелые потери не сокрушили союз. Рабочие из союза, оставшиеся на свободе (а их было около ста пятидесяти человек), ожесточились, сблизились в стачечной борьбе, лучше узнали друг друга.

Степан поначалу не очень верил рассказам приходивших к нему рабочих. Боялся, что они хотели только успокоить его. Когда прекратились облавы, он сам поехал на Выборгскую, решив все начать сначала.

На его стук в дверь знакомой конспиративной квартиры вышли сразу двое незнакомых и спросили пароль. Халтурин насторожился: «Вдруг «ряженые»?»

— Пароль? — повторил высокий, с рябым лицом, которого Халтурин никогда не видел в кружках.

— Позовите кого-нибудь из старых рабочих.

— Пароль, тебе говорят! — забасил другой и в голосе его почувствовалась угроза. Степан кашлянул в кулак и сунул руку в карман.

В этот миг дверь распахнулась и на его лицо упал свет их прохожей.

— Степан? Разве ты уцелел? — услышал он знакомый голос. Кто-то обнял его и повел в дом.

Только тут Степан узнал заросшего колючей щетиной, старого пропагандиста с фабрики Шау, Ануфрия Степанова.

— Ануфрий? Дружище! Вот так встреча! А ведь меня было приняли за шпиона.

Ануфрий помог Степану раздеться, ввел в большую комнату, где было много рабочих.

— Друзья! — взволнованно, осипшим от волнения голосом заговорил Степанов. — Посмотрите, кто к нам пришел! Товарищ Степан! Один из главных организаторов нашего союза. Вместе были на демонстрации у Казанского собора. Как он уцелел — сам диву даюсь. Однако вот он, тут… Даю ему слово.

Степан пригладил рукой взъерошенные волосы и, удивленно и радостно оглядывая собравшихся, заговорил растерянно:

— Шел к вам на ура! Думал, квартиры уже не существует. Меня спросили пароль, а я и не знаю его… Но рад, друзья, необыкновенно рад, что вижу вас вместе. Чувствую, что вы не сломлены и готовы за себя постоять. Две последние стачки нас научили многому. Мы должны расширять свои ряды. Крепить свой рабочий союз. Оберегать его от фискалов. Наша сила в дружбе, в товариществе. Девизом союза должны стать слова: один за всех, все за одного! Наша главная цель определена Программой Северного союза русских рабочих — борьба с социальным бесправием! Друзья, всех, кто еще не член Северного союза, я призываю записаться в его ряды!

Раздались сдержанные хлопки.

— Меня запишите! Меня! — послышались голоса с мест. Степана замкнули в кольцо…

8

После некоторого затишья опять оживились рабочие кружки на заводах. В союз вступали новые рабочие. Он креп и мужал.

Хозяева заводов и фабрик, видя, что рабочие не добились успеха в двух январских забастовках, стали еще яростнее где только можно ущемлять их права. Обсчеты, штрафы, сверхурочные, переработки, издевательства и вымогательства мастеров, увольнения неугодных — стали бесстыдными, безудержными.

Терпение рабочих было доведено до крайности. Достаточно было маленькой стачки, чтоб произошел «взрыв». И этот «взрыв» рабочего терпения загрохотал на медеплавильном заводе «Атлас». А оттуда, словно от детонатора, пошли «вспышки» и «взрывы» на фабрике «Екатерингофская мануфактура», на Семяинниковском заводе, на фабрике «Масквель».

Гул стачечной борьбы прокатился по многим районам Петербурга и не смолкал больше месяца. И опять стачечную борьбу возглавил Северный союз русских рабочих и его неутомимый вожак Степан Халтурин.

О Халтурине заговорили среди революционной интеллигенции. Журнал «Земля и воля», опубликовавший критическую статью Клеменца о «Программе Северного союза русских рабочих», пригласил Халтурина выступить с ответом. Степану было не до дискуссий. Он дни и ночи проводил с бастующими рабочими.

Однако статью Клеменца все-таки обсудили с друзьями. Согласились, что некоторые упреки землевольцев справедливы. Особенно — в частичном подражании Программы союза идеям немецкой социал-демократии.

— Насчет крестьянства, они, пожалуй, тоже правы, — сказал редко вступавший в споры Иванов. — О мужиках мы пишем мало.

— Нам мужичок так же дорог, как и фабричный, — возразил Степан. — Мы сами из мужиков. Дело в главном — в нашей линии. Предлагаю написать: «Мы сплачиваемся, организуемся, берем близкое нашему сердцу знамя социального переворота и вступаем на путь борьбы. Но мы знаем так же, что политическая свобода может гарантировать нас и нашу организацию от произвола властей, дозволит нам правильнее развить взгляды и успешнее вести дело пропаганды».

— Одобряем! — послышались голоса друзей.

— Тогда так и запишем, — заключил Степан. — Пусть печатают!

В марте, когда утихли «раскаты грома», Степан, наконец, выбрал время, чтобы заглянуть к Плеханову, который был назначен редактором журнала «Земля и воля».

Встретились по-братски. Плеханов больше, чем другие землевольцы, ценил Халтурина, видя в нем вождя рабочего движения, которому придавал немалое значение.

— Что, Степан, снова понесли потери?

— Без этого нельзя.

— Много развелось шпионов?

— Да, чересчур много.

— А между прочим, на днях наши покончили с одним из самых вредных. Вот взгляни на сообщение Исполнительного комитета.

Степан взял листовку и помрачнел.

— Да что же вы наделали? Ведь Рейнштейн — наш человек!

— Ты знал его, Степан?

— Нет, не знал, но о нем хорошо отзывался Обнорский. Ценил как рабочего-пропагандиста.

— Именно Обнорского-то и предал Рейнштейн. Он выследил его еще в Москве и помог арестовать, когда тот приехал в Питер.

— Ты в этом уверен, Георгий? А если ошибка? Если убили своего, рабочего?

— У нас есть неоспоримые доказательства.

— Подожди! Подожди, Георгий. Я не могу поверить… А впрочем, да… Я вспомнил… Мне говорил Коняев… Но его тоже арестовали…

— Что говорил Коняев?

— Коняев не верил Рейнштейну. Но Обнорский! Такой тонкий конспиратор… Как он мог? Как он мог довериться?.. Да, мы, рабочие, еще очень простодушны и доверчивы. Нам нужно, нам необходимо стать железными людьми.