Казнен неопознанным… Повесть о Степане Халтурине

Глава пятнадцатая

1

Задумчивый, неторопливый Клименко после отъезда Фигнер охладел к покушению. Зайдя вечером к Халтурину, он разделся, присел к столу:

— Все пишешь, Степан Николаевич?

— Нужно закончить прокламацию для рабочих. А ты что пришел? Волнуешься перед покушением?

Клименко запустил пальцы в густые вихры, почесал голову:

— Послушай, Степан Николаевич, чего нам наперед батьки в пекло лезть? Фигнер всех взбаламутила, чтоб Стрельникова казнить, и сама же первая устранилась.

— Сказала, что ей опасно оставаться в Одессе.

— Опасно! — усмехнулся Клименко. — А нам не опасно идти под пули?.. И чего этого жирного кабана убивать? Он сам скоро подохнет.

— Мы должны выполнить решение Исполнительного комитета, иначе нас посчитают трусами.

— Я не против, но зачем торопиться?

— Стрельников может уехать.

— И нехай едет. Без него будет спокойней…

Халтурин прикрыл глаза рукой, задумался. В душе он был согласен с Клименко и понимал, что, если повременить, покушение может не состояться из-за отъезда Стрельникова и их никто не сможет упрекнуть.

Но вдруг перед ним встали серые тревожные и ласковые глаза Якимовой. Вспомнилось, как с надеждой и страхом взглянула она на него, когда провожала в Зимний накануне взрыва царской столовой.

Эти глаза как бы спрашивали теперь: «Неужели испугался, Степан? Неужели ты не отомстишь этому извергу за все издевательства?» Брови Халтурина сошлись, в лице появилась властная решимость.

— Слушай, Клименко, ты же не будешь стрелять в генерала. Приехал новый агент из Москвы — мы справимся без тебя. Но ты должен нам помочь купить лошадь, экипаж и в случае удачи укрыть нас.

— Да разве я против? — с трудом скрывая радость, заговорил Клименко. — Раз приехал — буду помогать.

— Тогда иди и подыскивай отменного рысака и надежный экипаж.

— Но ведь денег же нема?

— Деньги достала Фигнер. Иди! Завтра-послезавтра должно быть все готово. Покушение состоится восемнадцатого марта.

2

Статный молодой человек с синими глазами и хорошими манерами был весьма любезно принят в Крымской гостинице. Сатиновое пальто, шляпа и лайковые перчатки сразу расположили к нему администрацию. Заняв приличный номер и заплатив за неделю вперед, он почувствовал, что вошел в доверие хозяев и прислуги. Это было важно, чтобы обезопасить себя на случай любопытства полиции.

Ведя себя свободно и независимо, молодой человек утром сам спускался в вестибюль за газетами, а вечером снова сидел там, как бы дожидаясь очереди в бильярдной, где было изрядно накурено.

Ему не составило труда присмотреться к проживавшему там генералу Стрельникову, даже проследовать за ним к казарме, где тот допрашивал арестованных.

После трех часов, как советовал Халтурин, молодой человек дожидался Стрельникова у французского ресторана и наблюдал за его прогулкой на Приморский бульвар. Он даже заметил и запомнил обращенную к морю скамейку, где генерал любил отдыхать, любуясь синим простором.

Именно это место, облюбованное генералом, показалось и Желвакову самым удобным для намеченного дела.

Придя сюда днем, когда на бульваре почти никого не было, он измерил шагами расстояние от скамейки до главной аллеи и до невысокого барьера, за которым начинался спуск к Приморской улице.

«Пожалуй, отсюда я брошусь вниз и, пока окружающие опомнятся, буду уже в пролетке, и Степан Николаевич умчит меня на быстром рысаке».

Желваков восхищался Халтуриным, о котором знал по рассказам друзей. Высоко ценил его самоотверженный подвиг в Зимнем. Считал за большую честь познакомиться с ним и за счастье — вместе участвовать в новом покушении.

Когда он узнал, что взрыв в Зимнем произвел тот самый рабочий, которого он видел в Вятке, Желваков стад мечтать о встрече с этим легендарным героем. И вдруг в Москве ему предложили ехать в Одессу к Халтурину и быть его помощником.

Желвакову казалось, что Халтурин, вспомнив его по Вятке, примет тепло и сердечно. Так и вышло. Теперь Желваков горел желанием доказать Халтурину, что он полон отваги и предан революционному делу.

Когда они вместе пришли на Приморский бульвар, Желваков с горячностью изложил свой план и сказал, что стрелять будет только он.

— Подожди, Николай. Такие дела не делаются поспешно, — прервал его Халтурин. — Положим, что стрелять будешь ты и не промахнешься.

— Да, стрелять буду я, мы же договорились, и уложу собаку на месте.

— Предположим… А потом?

— Брошусь по откосу вниз.

— Погоди, погоди! Достаточно ли ты изучил опыт, накопленный революционерами?

— Какой опыт? — удивленно спросил Желваков.

— Знаешь ли ты, как бежал из тюрьмы князь Кропоткин?

— Знаю. На Варваре… был такой рысак…

— Правильно. Но ему помогали друзья. Они наблюдали из дома, чтоб улица была свободна и чтоб часовой отошел подальше.

— Да, верно. Это я знаю. Нам тоже будет помогать Клименко. Он постарается отвлечь охранника и помешать погоне.

— Все-таки нам больше нужно рассчитывать на себя. Ты знаешь, как бежал Кравчинский, заколов шефа жандармов Мезенцева?

— Тоже на Варваре. И ушел из самого центра Петербурга.

— Да, Николай, так и было. Но рысак Варвар находился рядом. Кравчинскому ничего не стоило вскочить и умчаться. А здесь ты должен минут десять бежать у всех на виду. Это рискованно. Я считаю, что рысак должен стоять на площади, у бульвара, чтоб ты мог немедля вскочить в пролетку.

— Но ведь тут же центр, движение, люди, полиция, военные…

— А здесь тем более. Здесь опасен спуск — он займет много времени.

— У вас есть часы, Степан Николаевич?

— Есть.

— Давайте я сейчас покажу, как быстро все это произойдет. Я же натренирован физически — был бурлаком на Волге.

— Пожалуй, эта репетиция может привлечь внимание полиции. Еще донесут генералу. Давай хорошенько осмотрим место и, может, остановимся на моем предложении.

— Нет, Степан Николаевич. Я тут брожу три дня. Все взвесил, все обдумал.

— Стрельников ходит с адъютантом?

— Да, — и еще какой-то тип в штатском держится на расстоянии.

— Это, безусловно, охранник.

— Я уложу обоих, — запальчиво сказал Желваков, — а за охранником пусть следит Клименко. Если тот закричит — надо его приколоть и потом бежать к экипажу.

Степан подошел к барьеру, посмотрел вниз.

— Там склады — могут выскочить грузчики.

— Не будут же рабочие ловить своего. Они скорее подставят ножку полиции.

— Да, ты, пожалуй, прав, Николай. Однако расстояние большое. Боюсь… 346

— Я полечу стрелой! А если кто встанет на пути — пущу в ход второй револьвер.

Степан долго молчал, облокотись на барьер, смотрел вниз и думал.

— Ну что, Степан Николаевич? Неужели вы не верите в меня, своего земляка?

— Верю, Коля, верю! Потому и думаю. Двадцать три года тебе, двадцать пять — мне. Мы бы могли еще много полезного сделать. А тут риск, большой риск, Коля.

— Я верю в удачу, Степан Николаевич.

— Зови меня просто Степан и считай, что с сегодняшнего дня мы — братья.

— Ну так по рукам, Степан?

— Ладно, Николай, ладно. Ведь я буду в пролетке и, если случится заминка — сам брошусь тебе на выручку. Принимаем твой план!

3

18 марта в пятом часу пополудни генерал-майор Стрельников — тучный, медлительный человек с рысьим лицом — вышел из французского ресторана в сопровождении адъютанта. Следом за ним вышли еще двое офицеров, в высоких чинах, и все четверо остановились, нежась на вешнем солнце.

— Ну-с, господа, вы идете в казарму? — спросил Стрельников.

— Да, ваше превосходительство, мы бы хотели закончить это дело.

— Одобряю. А я, признаться, устал и позволю себе немножко прогуляться и посидеть на бульваре.

— Честь имеем! — козырнули офицеры и, щелкнув каблуками, удалились.

Генерал, разговаривая с адъютантом, щеголеватым молодым офицером, неторопливо пошел к бульвару.

Тотчас же слонявшийся около ресторана человек с тросточкой, в штатском пальто и надвинутой на глаза шляпе пошел следом, зорко поглядывая по сторонам.

Желваков и Клименко наблюдали из подъезда напротив.

— Видите, — кивком головы указал Желваков на охранника в штатском, — садитесь рядом с ним и в случае нужды придержите его кинжалом.

— Добре! — спокойно сказал Клименко.

— Тогда идите за ними, а я пойду левой стороной и сразу зайду им в тыл.

— Желаю удачи! — сказал Клименко.

— Спасибо! — прошептал Желваков.

Они пожали друг другу руки, и Клименко вышел. Вскоре, направляясь в обход, быстро зашагал и Желваков.

На бульваре было много гуляющих, и скамейка, на которой обычно отдыхал Стрельников, оказалась занята. Генерал недовольно поморщился и пошел дальше по узкой аллее.

— Вон, ваше превосходительство, освободилась скамеечка, — угодливо указал адъютант.

— Беги, займи!

— Слушаюсь! — адъютант бросился вперед и захватил скамейку.

Генерал приблизился, глухо дыша. — Однако, печет, сказал он, садясь, и снял фуражку, отер платком вспотевшую лысину.

— Все же ветерок, ваше превосходительство… освежает.

— Да, хорошо! Боже ты мой, какой вид!

Генерал откинулся на сиденье и, по-кошачьи зажмурив глаза, подставил одутловатое лицо ласкающим солнечным лучам.

Сегодня ему пришлось допрашивать одного, как он выразился, «весьма упорного субъекта». Субъект этот не только все отрицал и ловко защищался, но еще и пытался обвинять следственные власти в нарушении закона. Грозился, что близкие люди напишут письмо о злоупотреблениях его — Стрельникова — и через высокопоставленных друзей переправят это письмо самому государю.

Сейчас, вспомнив допрос, генерал надул губы, с шипеньем выдохнул воздух.

«Положим, врет. Я много видел таких «якобинцев». Ну а если вдруг, действительно, его письмо попадет к государю? Хе-хе-хе! — негромко захохотал генерал… — Ведь эти же «якобинцы» у него отца ухлопали… Небось, почитает государь письмо и скажет: «Молодец генерал! Надо его повысить и взять в Петербург». Придя к такому заключению, Стрельников сладко потянулся, взглянул в лазурную даль и, опять зажмурясь, стал греться на солнышке…

Мысли его потекли в желанном направлении. Он уже видел себя не генерал-майором, а генерал-адъютантом. И вместо киевского особняка ему рисовалась роскошная квартира в Зимнем дворце, под крылышком у самого монарха — и звезды, звезды, звезды…

Вдруг что-то рвануло, оглушив, толкнуло в затылок, и он ощутил, что гора, на которой он сидел, раскололась, вздыбилась и стала падать в бездну. Он потерял равновесие, попытался вцепиться в скамейку, но не нашел опоры. Руки судорожно хватали воздух…

— А-а-а! — закричал генерал и взглянул вниз на море. Взглянул и ужаснулся — море показалось ему красным.

«Это кровь! Это кровь людей! Целое море крови!» — подумал он и увидел, как огромный каскад красных, брызг взлетел в небо от рухнувшей в пучину горы. Гора начала оседать, уходить, тонуть. Вот красный холодный поток обжег его ноги выше штиблет, ледяной дрожью пополз по телу. Вот уже сковал руки, залил уши, глаза…

— Спасите! — не своим голосом закричал генерал и захлебнулся. В горле забулькало, и он потерял сознание.

Со стороны же это событие выглядело совсем иначе.

Желваков, придя на Приморский бульвар, по главной аллее направился к тому месту, где обычно отдыхал генерал, и не увидел его. На скамейке, обращенной к морю, весело болтали три курсистки. Желваков прошел к откосу, остановился у барьера и посмотрел вниз. Ему хорошо была видна булыжная мостовая Приморской улицы и серая лошадь, запряженная в легкую пролетку. На козлах сидел Халтурин. Желваков приподнял руку, как бы пробуя силу легкого ветра. Халтурин кивнул головой, это означало, что он увидел его и готов.

Постояв минуты две, Желваков пошел по большой аллее, ища глазами генерала и Клименко. Справа, за кустами, мелькнули генеральская шинель и жирный, розовый затылок Стрельникова. Желваков замедлил шаги и, внимательно всматриваясь в кусты, прошел мимо. Генерал сидел рядом с адъютантом и, откинувшись на скамейку, нежился на солнце. Его лысая голова была открыта, фуражка лежала на коленях.

На скамейке, чуть поодаль, играл палочкой охранник. Рядом с ним сидел Клименко.

«Черт угораздил его сесть на эту скамейку, — подумал Желваков, проходя мимо, — отсюда дальше бежать и неудобнее спуск. Да и народу сегодня как на зло много. Однако все готово и откладывать нельзя. Может, второго случая не будет…» Он повернулся и зашагал обратно. Поравнявшись с генералом, он увидел, что охранник заигрался тростью, а адъютант смотрит вдаль. Свернув в кусты, Желваков приблизился к генералу. Хладнокровно прицелился и выстрелил ему и затылок. Грохот выстрела оглушил его, но Желваков не дрогнул, а перемахнул барьер и побежал вниз по откосу.

Обезумевший адъютант бросился к рухнувшему наземь генералу. Охранник в одно мгновение оказался у барьера и закричал во все горло:

— Ловите! Ловите его! Убил среди бела дня!

Гуляющие бросились на выстрел и, увидя бегущего по откосу человека, начали кричать, некоторые вслед за охранником кинулись догонять беглеца.

Крики толпы услышали внизу. Несколько человек выскочили из угольного склада и побежали наперерез Желвакову, стараясь его перехватить.

Желваков на ходу выстрелил в двоих подбегавших и, видимо, ранил обоих. Тогда наперерез бросились еще несколько человек.

Халтурин, видя товарища в беде, спрыгнул с козел, но зацепился кафтаном за ось колеса и упал. Вскочив, он выхватил револьвер и, стреляя в набегавших, старался помочь Желвакову добраться до пролетки.

У Желвакова кончились патроны, и он стал отбиваться кинжалом. Еще несколько шагов — и они бы встретились, но в этот миг на Халтурина сзади насели околоточный и солдат пограничной стражи.

Желваков на мгновение остановился, чтоб вытащить запасной револьвер, но его сбил бегущий сзади здоровяк, навалился тяжелым мешком, захрипел:

— Вяжи!

Тут же несколько человек схватили его за руки, вырвали кинжал…

Халтурин, вырываясь из цепких рук, взглядывал на откос, ища глазами Клименко, но того нигде не было видно. Он словно канул в воду…

Пока внизу шла перестрелка и борьба, вокруг генерала собралась толпа. Какая-то дама истерично кричала:

— Воды! Скорее воды!

Адъютант вытащил платок и, приложив его к ране генерала, пытался остановить кровь.

Прибежавшие на крики и стрельбу городовые и военные пытались оттеснить любопытных. Вскоре в окружении целой свиты офицеров появился генерал-адъютант Гурко.

— Есть ли тут врач? — строго спросил он.

— Есть, ваше превосходительство.

— Пропустите!

Военный доктор подошел, пощупал пульс, заглянул в потухшие глаза Стрельникова.

— Ну что, есть ли надежда спасти?

— Нет, ваше превосходительство! Гурко снял фуражку.

— Полковник, распорядитесь отнести тело генерала в «Петербургскую гостиницу». Дайте знать прокурору, судебному следователю и судебно-медицинскому эксперту.

— Слушаюсь, ваше превосходительство!

— Действуйте!

Гурко надел фуражку и мимо расступившейся толпы пошел к губернаторскому дворцу.

4

Связанных террористов привели в полицейский участок и заперли отдельно. Дежурный пристав, не добившись от них никаких показаний, сам помчался на извозчике докладывать полицмейстеру.

Вскоре приехала черная тюремная карета, и террористов под казачьим конвоем перевезли в тюремный замок, посадили в башню.

Допрос начался, когда уже стемнело, и продолжался до полуночи. Арестованные не только отказались назвать соучастников и организаторов покушения, но даже не сказали своих подлинных имен.

Халтурин показал, что паспорт на фамилию Добровидова — поддельный и что настоящая его фамилия Степанов, а зовут Константином Ивановичем.

Желваков назвался дворянином Николаем Сергеевичем Косогорским.

Паспорта на имя Степанова и Косогорского были изъяты при аресте, но следователи им не верили.

Арестованных провели в соседний кабинет, где сидел генерал Гурко, полицмейстер и- градоначальник.

— Ну-с, так как же ваша настоящая фамилия? — обратился Гурко к Желвакову.

— Я вначале хочу услышать именно от вас, генерал, удалось ли спасти Стрельникова?

— Вас мучит раскаяние? Нет, молодой человек. Стрельников, к сожалению, умер. Злодейски убит!

На лице Желвакова мелькнула улыбка.

— Значит, мы выполнили свой долг. Теперь можете делать со мной что угодно, больше я ничего не скажу.

— Уведите его, — распорядился Гурко. Желваков, тепло взглянув на Халтурина, гордо пошел впереди конвойных.

— Ну-с, а вы? — погладив седые подусники, Гурко взглянул на Халтурина. — Что можете вы добавить к своим показаниям?

— Я приехал…

— Откуда приехали? — прервал полицмейстер резким криком.

— Я приехал вести пропаганду среди рабочих, — продолжал Халтурин, повысив голос.

— А я спрашиваю, откуда приехали? — злобно остановил полицмейстер.

Гурко сделал знак рукой. Полицмейстер умолк.

— Продолжайте!

— Я вел пропаганду среди рабочих и надеялся возродить союз русских рабочих.

— Зачем?

— Чтобы рабочие могли организованно бороться за свои права.

— Ваше превосходительство! — вмешался следователь. — Вот документы, изъятые у арестованного: «Устав Одесской рабочей группы» и прокламации.

Гурко посмотрел и снова поднял глаза на Халтурина, который казался спокойным, хотя его била нервная дрожь.

— Ну-с, а почему же вы участвовали в покушении на генерала Стрельникова?

— Он мешал моей работе. Он сажал и вешал революционеров. И я решил его казнить.

— Казнить?

— Именно казнить!

— Скажите!.. А где же вы познакомились со своим соучастником?

— Случайно. Он не виноват… Все дело с покушением задумал я.

— А убил он? — съязвил полицмейстер.

— Он был простым исполнителем и по молодости не понимал, на что идет. Организатором покушения был я один, и я готов нести за это ответ.

— Может быть, вы все же назовете свое настоящее имя и ту организацию, которая заслала вас в Одессу?

— Я сказал все и больше ничего не желаю добавить.

— А где вы взяли деньги на покупку лошади и эти сто рублей? — он указал на приколотую к акту сторублевую бумажку. — Где вы взяли три револьвера, кинжалы, склянку с ядом?

— Я сказал все, что мог, и больше ничего не желаю добавить.

— Увести! — приказал Гурко.

Когда дверь за конвойными закрылась, Гурко поднялся и заходил по кабинету.

— Да-с, господа, эти люди едва ли что-нибудь скажут сами. Даже если мы и станем допрашивать с пристрастием. А время позднее — надо телеграфировать государю. Не дай бог, если слухи об убийстве Стрельникова просочатся в петербургскую печать раньше нашего сообщения. Что вы скажете?

— Мы уже можем, ваше превосходительство, составить телеграмму на основании предварительного следствия.

— Что же вы напишете? Что в Одессе, где губернатором генерал-адъютант Гурко, среди белого дня, на глазах у гуляющей публики убит военный прокурор Стрельников? Нечего сказать — утешите государя! А в каком свете выставите меня? А?

— Нет, ваше превосходительство, мы составим деликатно, — заговорил полицмейстер. — У нас уже есть набросок.

— Ну-ка, ну-ка, читайте!

Полицмейстер, отерев выступивший на лбу пот, прочел глуховато: «Санкт-Петербург, Зимний, Его императорскому Величеству, Государю-Императору Александру III.

Доносим Вашему Величеству, что 18 сего марта в Одессе выстрелом из засады злодейски убит военный прокурор генерал-майор Стрельников. Оба злоумышленника схвачены на месте. Один назвался рабочим Степановым, второй — дворянином Косогорским. Ведется срочное дознание. Ждем ваших указаний».

— Так, так… пожалуй, годится. Слова «злоумышленники схвачены на месте» подчеркнуть! Это важно! Ведь тогда, в Зимнем, мошенник успел скрыться. Да. И исправьте адрес: «Санкт-Петербург, Гатчина, Царский дворец». Сделайте побыстрей — я подпишу.

5

Ночью в Одессе шли обыски — искали соучастников покушения. Было, арестовано больше двадцати человек, в том числе барышник, у которого купили лошадь, и извозчик, давший напрокат биржевые дрожки.

Девятнадцатого с утра начались допросы, продолжавшиеся до позднего вечера. Ничего существенно нового следствию узнать не удалось. Предполагаемые соучастники успели скрыться.

Халтурин и Желваков были сфотографированы. Их фотографии размножили и срочно отправили в Москву, Петербург, Киев, Харьков и во многие большие города для опознания и установления личности террористов.

Двадцатого утром Гурко получил телеграмму от царя. В ней говорилось: «Означенных преступников повелеваю повесить в 24 часа без всяких отговорок».

Он дважды перечитал телеграмму и, поднявшись, стал грузными шагами прогуливаться по ковру.

Вспомнилось, как два года назад он был генерал-губернатором Петербурга и вместе с Александром II встречал брата царицы принца Гессенского. Когда дворец содрогнулся! от взрыва, он первый прибежал к месту катастрофы и первый доложил государю о случившемся. Но все же его престиж пошатнулся. А когда первомартовцы казнили Александра II, новый царь отстранил его от дел и перевел в Одессу.

«Третий раз на моем пути встают террористы, — думал Гурко, прогуливаясь, — и как знать, кто они? Может быть, те же самые люди, что взорвали Зимний и готовили трагическое покушение на Екатерининском канале. Как бы мне снова не поплатиться за них? Закон требует следствия, доказательства вины и суда с присутствием защиты. Но повеление государя в России выше всяких судов и законов. Я должен его исполнить беспрекословно. Иначе нельзя. Конечно, жалко этих террористов — ведь совсем почти мальчишки! — а что поделаешь? Хоть и мирное время, а придется их судить военным судом…»

Одесса, хотя и не была объявлена на военном положении, но жила напряженно, тревожно.

С вечера по городу разъезжали казачьи патрули и конные жандармы. Всех подозрительных хватали и отвозили в полицейские участки.

О покушении на Приморском бульваре рассказывали по-разному. Одни — с ненавистью и злостью, другие — доброжелательно, как о геройском подвиге. Ходили слухи, что двоих рабочих со склада, помогавших задержать террористов, сами же рабочие избили до полусмерти. В газетах появилось весьма сдержанное сообщение, где рассказывалось, как было совершено покушение и как задержали террористов. Назывались и фамилии арестованных: Степанов и Косогорский. Однако они никому ничего не говорили.

Все ждали открытого суда. Студенческая, революционно настроенная молодежь, знавшая о жестокостях Стрельникова, радовалась свершившемуся возмездию. Среди студентов быстро распространилась песня:

Судьба изменчива, как карта,

В игре ошибся генерал,

И восемнадцатого марта

Весь юг России ликовал.

…В толпе звучали голоса:

«Убили бешеного пса!»

Военно-полевой суд заседал в ночь с 20 на 21 марта при закрытых дверях. Защитники допущены не были. Из свидетелей вызвали только двоих. Решение было предопределено, и следовало лишь соблюсти некоторые формальности. Оба террориста и на суде не открыли своих имен: они решили умереть неопознанными. Суд приговорил обоих к смертной казни через повешение.

Еще за день до суда следственные власти предприняли попытку изобличить террористов и установить их подлинные имена.

В тюремном дворе выстроили в шеренгу всех арестованных и перед ними провели Халтурина и Желвакова.

— Ну, господа арестанты, кто из вас может опознать этих людей? — закричал начальник тюремного замка. — Если найдется таковой — он получит награду и его участь будет смягчена.

Арестанты угрюмо молчали т они уже знали, что проходившие перед строем убили прокурора Стрельникова. Среди арестантов были рабочие, арестованные за агитацию, которые знали Халтурина, но никто из них не проронил ни слова…

Террористов снова заперли в башне..

Приготовления к казни держались в строжайшей тайне. 21 марта, когда плотники сбивали эшафот, прогулки были запрещены. Однако по звуку топоров, по крикам плотников, по стуку молотков арестанты догадывались, что во дворе тюремного замка строят виселицу и что утром должна состояться казнь.

22 марта уже в половине пятого утра в тюремном замке началось движение. Начальник тюрьмы и старшие надзиратели осмотрели эшафот, веревки, дали последние напутствия кудлатому палачу, облаченному в красную рубаху, и двум его помощникам из уголовников, которым обещали помилование.

Без пятнадцати пять приехали судебные власти, прокурор, священник, тюремный доктор и свидетели: гласные городской думы и редактор газеты «Новороссийский телеграф». Следом за ними вошла в тюремные ворота команда барабанщиков. Приехали Гурко и полицмейстер.

В тюрьме было тихо, казалось, что арестанты спали крепким сном. Но как только из башни вывели Халтурина и Желвакова, окна всех этажей раскрылись, и арестованные, прильнув к решеткам, подняли такой крик, что Гурко позеленел.

— Прикажите прекратить безобразие! Помощник начальника тюрьмы и несколько надзирателей бросились в тюремные коридоры.

— Начинайте! — крикнул Гурко.

К стоящим на эшафоте подошли судейские чины.

— Развяжите им руки. Палач подошел, развязал руки. Штабс-капитан с черными усами дрожащим голосом зачитал приговор.

Подошел священник с крестом, но оба осужденных от него отвернулись и, улучив мгновение, бросились в объятия друг друга.

— Прощай, Степан, мы честно выполнили свой долг. О нас не забудут. Слышишь, вся тюрьма взбунтовалась!

— Прощай, Коля! Прощай, друг! Ты вел себя геройски. Я рад умереть рядом с тобой.

— Хватит! — рявкнул палач и схватил сзади за руки Желвакова. Двое помощников-арестантов бросились к Халтурину и схватили его.

Дробно застучали барабаны.

Желваков резким движением вырвался, оттолкнул палача и сам взошел на помост.

— Слышите, изверги! Всех не перевешаете! Скоро и вам придет конец!

Он накинул петлю на шею и, отшвырнув подставку, повис…

Халтурин вздрогнул, отвернулся на миг и, оттолкнув вцепившихся в него арестантов, сам взошел на эшафот. Гордо подняв голову, он окинул презрительным взглядом судейских, последний раз посмотрел на синее ясное небо и зажмурился, словно желая вспомнить то хорошее, что успел сделать.

В этот миг палач накинул петлю, ногой выбил подставку…