Кенар и вьюга

ЭВРИКА

Сентябрьским утром 1941 года гауптштурмфюрер СС Карл Фритч заметил, что у номера шесть тысяч восемьсот сорок белые точеные ноги. Его взгляд остановился на них в то время, как номер шесть тысяч восемьсот сорок — совсем юная девушка, недавно переведенная к ним из Освенцима, — был занят уборкой у него в кабинете. Помощник начальника лагеря Карл Фритч не выспался и потому был хмур и раздражен. Накануне он до поздней ночи выслушивал разглагольствования доктора Иоганна Бара о том, что мораль устарела и пора с ней покончить. Бар щеголял философскими терминами, будто выступал перед университетской аудиторией. Фритч слушал его больше из снобизма, ему хотелось в глазах доктора выглядеть человеком мыслящим, с которым и в грубой обстановке казармы можно обсуждать высокие материи, не то что с другими лагерными офицерами. Поэтому он поддакивал собеседнику и тем обрек себя на затянувшееся мучение.

За ночь болота вокруг лагеря покрылись инеем, но к утру тонкий белый покров разъела вода, превратив его в лохмотья. И лагерный двор, куда выходило забранное решеткой окно кабинета, не радовал глаз — черная грязь, истоптанная множеством ног.

В кабинете было натоплено, пахло свежей краской, ваксой и трубочным табаком. Карл Фритч явился сегодня раньше обычного, потому-то и застал уборщицу. Он сделал ей знак продолжать и, усевшись за письменный стол, стал наблюдать за ее торопливыми, неловкими движениями.

Она, согнувшись, протирала пол, из-под оборванной юбки виднелись ноги, нежные, белые, словно выточенные из алебастра. Его взгляд задержался на забрызганных грязью щиколотках, на носках разного цвета. Она была совсем еще ребенок: узкие плечи, неразвитая грудь, длинные пальцы, худые руки, осунувшееся лицо, короткая мальчишеская стрижка. Она быстро закончила уборку и уже уходила, но Фритч остановил ее на пороге:

— Эй! Говоришь по-немецки?

Она покачала головой. Он поманил ее к себе, и она робко подошла.

— Полячка?

Она кивнула.

— Как зовут?.. Понимаешь? Имя!

Девушка смотрела на него и молчала, затем, догадавшись, чего от нее требуют, заученно отчеканила немецкие слова:

— Заключенная шесть тысяч восемьсот сорок Ирена Левицка из Сопота.

Карл Фритч, не вставая из-за стола, длинной линейкой приподнял юбку девушки выше колен.

— Нет! Прошу вас, нет! — по-польски крикнула девушка, пятясь и одергивая юбку.

«Слишком худа, — подумал Фритч, — и грязна вдобавок. Но какое сложение! И кожа нежная. При хорошем питании был бы совсем другой вид: розовая, налитая, вульгарная. А так кажется утонченной, неземной… Жаль, давно не мыта».

— Эй! Куда ты? Постой!

Фритч выдвинул ящик стола, достал желтый кусок мыла, с удовольствием понюхал и протянул девушке.

— Вымойся! Чисто! — он показал линейкой на ноги! — Иди! Можешь идти! — повторил он, указывая на дверь.

Оставшись один, Фритч встал из-за стола, подошел к окну. Впереди трудный день, а погода скверная, моросит. Невыносимо. Да еще придется полдня проторчать под открытым небом — запланирована длительная акция. Хосс, начальник лагеря, как нарочно, уехал в Берлин, оставив на Фритча все дела, да еще в такую дрянную погоду. Под одним из шкафов завозилась крыса. Она будто старалась разгрызть орех, перекатывала его, роняла и снова норовила схватить зубами. Фритч прислушался. Нет, это не орех, крыса грызет кость или спичечный коробок. Фритч вернулся за стол, но возня под шкафом его бесила. Он подкрался к шкафу на цыпочках и изо всех сил топнул сапогом. Крыса затаилась. Фритч присел к столу, взял списки приговоренных к расстрелу. Ликвидации подлежали двести девяносто семь русских пленных из одиннадцатого барака. Почти три сотни, скоро не управишься, а день такой промозглый — пожалуй, не то что насморк, а и воспаление легких схватишь!

Крыса снова что-то грызла, теперь уже в другом углу. Сначала потихоньку, потом все громче и громче. Фритчу стало казаться, что она вгрызается ему в череп. Он отшвырнул списки и нажал на все кнопки сразу.

— Опять крысы! Слышите? — загремел он на двух сержантов и двух солдат СС, замерших в дверях кабинета. — Опять! Что за свинство! У меня в лагере, в моем кабинете! Вы же докладывали, что с ними покончено!

— Разрешите, герр гауптштурмфюрер!

— Что еще вам разрешить? Не разрешаю! Где кошки?

— Заключенные сожрали.

Крыса, ненадолго прекратившая возню, будто прислушиваясь к разговору, снова принялась за старое. Лицо Фритча исказила страдальческая гримаса.

— Надеюсь, вам не нужно напоминать, что здесь хранится? (В шкафу хранился секретный архив лагеря.) Это похоже на саботаж. Вы допустили гибель всех кошек. Ротозеи! Надо искать другое средство… «Циклон». Попробуем «Циклон»! Эй ты, отодвинь этот шкаф, — приказал он одному из солдат и, снимая телефонную трубку, прикрикнул на другого. — Чего стоишь? Помогай ему! Будете зубами грызть пол, пока не доберетесь до крысиной норы!

Когда солдаты отодвинули шкафы от стен, под шкафом с секретной картотекой обнаружилась дыра величиной с кулак. Фритч орал в телефон:

— Да, да, именно так! Мне нужен «Циклон». Пришлите банку немедленно!

Он отпустил сержантов и обратился к солдатам:

— Кто-нибудь из вас имел дело с «Циклоном Б»?

— Никак нет!

— А сейчас придется.

Через несколько минут в дверь постучали.

— Войдите! — крикнул Фритч.

Та же девушка с алебастровыми ногами внесла большую цилиндрическую банку, похожую на консервную. На этикетке, кроме жирной надписи «Циклон Б», бросались в глаза красные буквы «Осторожно!» и стрелка, указывающая на черный череп со скрещенными костями. «Инсектицидный цианистый газ в гранулах. Хранить герметически закупоренным в сухом прохладном месте», — прочел Фритч, взяв банку из рук девушки. Читая, он почувствовал знакомый запах мыла. Внимательным взглядом окинув девушку, он отметил, что ее руки и ноги чисто вымыты. Настоящий алебастр, хрупкий, живой. Он знаком приказал ей остаться.

— Чуть-чуть приоткроешь крышку, — сказал он одному из солдат. — Сумеешь снять предохранитель? Вот так, смотри. Высыпешь несколько гранул в дыру и сразу закупоришь банку. А ты, — обратился он к другому, — распахни окно.

Фритч скомкал газету и протянул ее девушке.

— Заткнешь дыру этим. Сразу. Поняла?

Подошел к дыре и показал девушке, что ей надо будет сделать. Потом скомандовал:

— Начинайте.

А сам отошел к окну, наблюдая за действиями солдата.

Солдат опустился на колени и засучил рукава. Жилистые, поросшие рыжими волосами руки осторожно открыли банку. Наклонившись над крысиной норой, солдат аккуратно вытряхнул туда примерно с горсть желто-зеленых гранул, похожих на каменное крошево.

— Закрывай! А ты вставляй затычку! — подгонял Фритч.

Девушка наклонилась в тот момент, когда солдат поднимался с колен, закрывая банку. Они столкнулись, банка упала, покатилась по полу, оставляя за собой дорожку из гранул. Солдат и девушка в испуге машинально бросились подбирать их. Фритч заорал:

— Идиоты! Я вам говорил — осторожнее!

В ответ они беззвучно расхохотались ему в лицо. Фритч опешил. До него не сразу дошло, что это — гримаса удушья.

— Газ! — завопил Фритч и, выбегая из кабинета, успел увидеть, как солдат рванул ворот куртки, а девушка в судорогах упала на пол. Второй солдат, стоявший у открытого окна, схватил их обоих за руки и выволок в коридор. Эсэсовцы, сбежавшиеся на шум, не могли понять причин переполоха.

— Ничего страшного, господа! — успокаивал их Фритч. — Всем рекомендую выйти на часовую прогулку, открыв предварительно окна. У меня в кабинете рассыпали банку «Циклона Б». Надеюсь, хотя бы теперь мы избавимся от крыс!

Солдат скоро пришел в себя и бросился было к девушке, безжизненно лежавшей у стены, но Фритч остановил его:

— Оставь! Иди на воздух…

Кто-то из эсэсовцев вошел в кабинет Фритча в противогазе и вынес банку «Циклона». Подоспевший к этому времени доктор Иоганн Бар осмотрел девушку, приоткрыл ей веки, пощупал пульс и пробормотал:

— Она была на волосок от смерти. Вовремя вытащили.

— Неужели, доктор? — переспросил Фритч, не сводя глаз с посиневших ног девушки. — Мгновенное действие?

— Еще бы! Синильная кислота — с ней шутки плохи! И, наверное, она упала лицом на гранулы.

— Черт знает что! Даже при такой дозе, доктор?

— Гм! Когда кислота не разведена, достаточно сделать один-два вдоха. И готово! Нервную систему парализует в считанные секунды. Если судить по данному случаю, эта концентрация слишком сильна для инсектицида. Разрешите взглянуть на этикетку.

Гауптштурмфюрер СС Карл Фритч был потрясен. Он не слышал, что говорил ему доктор, возвращая банку с «Циклоном». По длинному коридору он пошел к выходу. Значит, он не учел опасности, которой подвергся? Что было бы, задержись он в кабинете на несколько секунд дольше? Случившееся казалось ему неправдоподобным. Скорее он поверил бы, что те двое сыграли с ним злую шутку. Такие безобидные на вид камушки… Может быть, в банку по ошибке попало что-нибудь посильнее, чем инсектицид?

Фритч пересек двор и зашагал между двумя рядами тополей. Ему представлялось, как он корчится на полу у крысиной норы в собственном кабинете. Холодало, сеялась изморось. Он вспомнил, что сегодня — тяжелый день, что потеряно целое утро и теперь надо поторапливаться с расстрелом. Он хотел взглянуть на часы и тут обнаружил, что несет под мышкой банку «Циклона». Повертел ее в руках, изучил все надписи и при взгляде на черный череп его передернуло. Как она у него оказалась? Кажется, доктор сунул. И в ушах зазвучали слова доктора:

— Настоящий циклон. Одной горстью можно и слона укокошить.

В эти часы лагерь пустовал — заключенные работали вне зоны. Сегодня, по причине массового расстрела, всех без разбора на рассвете выгнали на общие работы.

В дальнем углу двора пожилой фельдфебель, ведавший сворой лагерных овчарок, дрессировал молодого пса. Он обучал его по команде хватать жертву за горло. К железному столбу было примотано соломенное чучело в полосатой тюремной робе, с куском колбасы на шее, привязанным с таким расчетом, чтобы собака до него не доставала. Разъяренный пес по команде снова и снова взлетал в воздух, впиваясь клыками в чучело. Завидев Фритча, фельдфебель прервал урок, отдал честь и продолжил дрессировку, лишь когда тот был уже на порядочном расстоянии.

У одиннадцатого барака Карл Фритч увидел гауптшарфюрера СС Герхарда Палича — высокого, подтянутого молодого человека с длинным бескровным лицом, тонкими губами и точеным прямым носом. Щелкнув каблуками и выбросив вперед руку в перчатке, он громко приветствовал Фритча.

— Все готово! Взвод уже здесь, у блокфюрера. Чтобы солдаты согрелись, я приказал выдать им по полпорции рома.

Фритч не ответил. Он все еще был под впечатлением того, что случилось в кабинете. Насупившись, он молча смотрел под ноги.

— Что с вами? — решился спросить Палич. — Вы нездоровы? Прикажете мне самому руководить акцией?

— О чем вы? — переспросил Фритч. — А… акция… вы, кажется, приказали выдать солдатам ром и хотите сами командовать взводом? Что ж, пожалуйста…

— Разрешите, я понесу эту банку. О, «Циклон Б»! Вы хотите после них продезинфицировать помещение?

— Да… не помешает. Вы правильно распорядились насчет рома, сегодня солдатам не вредно разогреться.

Они поднялись на крыльцо темно-красного кирпичного здания. Палич широко распахнул дверь, с подчеркнутой вежливостью пропуская Фритча вперед. Стоявший у входа часовой, как полагается, отдал честь. В окнах соседнего барака торчали желтые костлявые лица. Остановившиеся, как у мертвецов, глаза смотрели во двор. Фритч поймал на себе эти взгляды и брезгливо скривился. Головы мгновенно исчезли, как марионетки с кукольной сцены.

Фритч едва ответил на приветствие вставшего навытяжку взвода. Почести поднимали его в собственных глазах. Он страдал манией величия и, оставаясь в лагере за главного, был куда суровей на суд и расправу, чем тот, кого он замещал.

— Вы согрелись! — обратился он к солдатам. — Сейчас приступим к делу. Хотелось бы закончить его быстро и «без добавок».

«Добавками» назывались отдельные выстрелы после общего залпа — в тех, кто еще подавал признаки жизни.

— В каких камерах приговоренные?

Блокфюрер выпалил:

— В подвальных — второй, седьмой и десятой. В двух по сотне, в третьей — девяносто семь.

Фритч пошел первым. За ним Палич с банкой «Циклона» под мышкой. Потом блокфюрер с ключами и шесть рядовых эсэсовцев. Они спустились в зацементированный холодный подвал, полутемный, несмотря на то, что блокфюрер услужливо включил все лампочки. Остановились перед камерой номер семь. Эсэсовцы взяли автоматы на изготовку. Через их головы Палич наблюдал, как блокфюрер поворачивал ключ в замочной скважине.

За дверью их встретили две сотни вопросительных глаз. На полу, на голом цементе, вплотную друг к другу сидели люди, в лохмотьях, истощенные, заросшие. Воздух был сырым и спертым — вентиляционные отверстия заложены снаружи досками.

— Закрыть! — приказал Фритч.

Отворили соседнюю дверь. Та же картина. Только в камере номер два, расположенной в глубине коридора, несколько голосов пели что-то заунывное, глухое. Напев доносился, как из преисподней. Но и там, когда ключ заворочался в замке, все смолкло. При виде направленных в дверь автоматов один из пленных, в недавнем прошлом, видно, богатырь и весельчак, а сейчас седобородый старик, выкрикнул:

— Палачи!

— Что он сказал? — спросил Палич.

— Неважно! — ответил Фритч. — Закрыть!

Когда дверь была заперта, Фритч скомандовал:

— Стоп! Здесь и попробуем. Приготовить противогазы! Принести противогазы офицерам. Четверым сбегать наверх, засыпать землей отдушины и немедленно вернуться. Никому ни слова.

Солдаты с тупым недоумением выслушали приказ и, беспрекословно выполнив задание, быстро вернулись. Палич курил, прислонясь к стене, и, усмехаясь, делал вид, что угадывает замысел начальства. Фритч то и дело заглядывал в камеру через смотровой глазок. Из-за двери слышались глухие голоса и выкрики на непонятном языке.

Все было готово, и Фритч, скрывая за улыбкой свою неуверенность, обратился к Паличу:

— Поставим небольшой эксперимент. Полчаса назад у меня в кабинете два человека чуть не умерли от горстки «Циклона».

— Неужели? А я-то думал: к чему там череп, на этикетке?

— Но, возможно, произошла простая случайность. Вот и проверим. Надеть противогазы!

Палич потушил о стену сигарету и первым натянул на голову противогаз. Фритч отдавал приказания блокфюреру:

— Когда я махну рукой, приоткроешь дверь — так, чтобы прошла банка, — и тут же захлопнешь. Вы все — навалитесь, если с той стороны попытаются выскочить. Будьте готовы ко всему!

Он надел противогаз и взялся за банку. Как только крышка сдвинулась с места, блокфюрер приотворил дверь, и Фритч бросил банку в самую середину камеры, успев заметить, как дождь гранул посыпался на заключенных. Дверь захлопнулась.

В коридоре стояла мертвая тишина, все прислушивались. Палич мял в руках погашенную сигарету. Фритч прилип к двери. Солдаты тупо молчали. За дверью слышалась ругань и возня, словно люди стряхивали с себя что-то. Но через десять секунд камера превратилась в ад. Неслись отчаянные крики, дверь содрогалась под нечеловеческими ударами, казалось, сейчас рухнут стены. Фритч не выдержал и отодвинул задвижку смотрового глазка. Сначала он ничего не мог разобрать, затем понял, что перед ним — разинутый рот, ловящий струйку чистого воздуха. Фритч вынул из кобуры револьвер, выстрелил. Тут же новый рот приник к щели. Фритч снова выстрелил. Разрядив револьвер, он опустил задвижку. Все казалось ему зловещим фарсом. Он взмок от напряжения, а идиот Палич ухмылялся, словно хотел показать, что затея Фритча — ерундовая.

Постепенно замирая, в камере шла борьба людей с чем-то неизмеримо более могущественным, чем они. Почти звериный вой, хрипы, стоны всплескивались и обрывались, и наконец все затихло. Лишь в камерах по соседству стоял шум, их обитатели пытались докричаться до узников камеры номер два, охраняемой эсэсовцами, — но тщетно.

Фритч взглянул на часы: прошло всего семь минут. Он подождал еще десять, подал знак всем быть наготове и приказал блокфюреру открыть дверь.

То, что он увидел, превзошло его ожидания. Проем двери был доверху забит трупами. Казалось, только посторонняя сила могла так спрессовать человеческие тела. Все лица были в крови, кровь сочилась из ртов, носов, ушей. Лица были изуродованы, измяты, как будто по ним прошлась чья-то могучая железная рука. Солдаты попробовали сдвинуть с места эту стену из человеческих тел, но труд оказался непосильным. Тогда стали разбирать ее сверху и складывать трупы в коридоре, пока не расчистили проход. Внутри камеры несколько скрюченных тел поодиночке валялись на полу, рты у всех были широко открыты, языки высунуты. В живых не осталось ни одного. Сильно подтаявшие гранулы продолжали выделять газ…

Дверь быстро закрыли и, не убирая трупы, по сигналу Фритча вышли на воздух. Сдернув противогаз, Фритч вытер пот и, глядя на окружающих пьяными глазами, в которых ужас мешался с ликованием, сказал:

— Вы были свидетелями моего открытия!.. Вызвать по телефону доктора Иоганна Бара. Пусть захватит противогаз. Прикажите всем нашим людям немедленно выйти на воздух… Расчистить вентиляцию в этой камере.

— Поразительно! — повторял Палич, пытаясь дрожащими руками зажечь сигарету. — Вы думаете, они готовы?

— Доктор сейчас определит.

— Неслыханно!

— Я еще не до конца понял, что произошло, но почти уверен, что сегодня — великий день.

— Безусловно! Мои поздравления, герр гауптштурмфюрер!

Появился доктор. Все направились в барак; впереди шагал карательный взвод с автоматами наперевес, замедляя шаг на каждом повороте, как бы в опасении, что мертвые могут воскреснуть.

Но ничего не изменилось ни в коридоре, ни в камере. Доктор, еще при входе надевший противогаз, осмотрел один из трупов, развел руками и констатировал:

— Мертв.

Осмотрел еще нескольких. Признаки смерти у всех были одни и те же. Снова вышли на воздух. Доктор не удержался:

— Потрясающе! Я же говорил вам, герр гауптштурмфюрер, форменный циклон. Этой дозой можно было бы и тысячу таких дохляков уничтожить.

— Чисто, практично, и без расхода боеприпасов! — энергично вмешался Палич, боявшийся, что Фритч припомнит ему недоверчивую улыбку.

— Главное — экономия боеприпасов! Это самое важное! — торжествовал Фритч. — Но у меня остаются сомнения. Вдруг на фабрике произошла ошибка, и содержимое банки не соответствует этикетке. Чтобы не ошибиться, надо попробовать еще раз.

— Засыпать вентиляцию в седьмой? — с готовностью предложил Палич.

— Именно так. И поплотнее. Я буду хронометрировать.

Все повторилось в той же последовательности. Первый крик раздался через восемь секунд после начала, хрипы замолкли через шесть минут. Через четверть часа открыли дверь: сотня трупов.

— Эврика! Вот теперь вы можете меня поздравить, господа! — сдержанно произнес Фритч.

Все поспешили принести свои поздравления.

— Как будем с последней? Начинать с вентиляции? — возбужденно спросил Палич. Несмотря на холод он уже сбросил пальто и засучил рукава.

— Нет, нет! — возразил Фритч. — Подождем Хосса, он должен лично убедиться и в эффективности газа, и в том, что в его отсутствие дела тоже могут идти успешно. Все свободны! Распахнуть окна! Позаботьтесь о тех, в десятой камере. Открыть им вентиляцию, а то как бы они не задохнулись за счет соседей!

Палич, доктор и собравшиеся у барака офицеры смотрели на Фритча с уважением и завистью. Кое-кто из любопытных, надев противогазы, спускались в подвал, но тут же возвращались, выпучив глаза, обмениваясь бессвязными возгласами.

Хосс вернулся вечером, после десяти. Он застал свой гарнизон пьяным. Офицеры встретили его загадочными улыбками. Когда Хосс спросил Фритча, что празднуют сегодня в клубе, тот фамильярно взял его под руку и пригласил пройтись.

— Сейчас увидите! Речь идет об эпохальном открытии.

— Каком именно?

— Повремените, вас ждет сюрприз…

— Куда вы меня ведете? — сопротивлялся Хосс, не привыкший к фамильярности подчиненных.

— В одиннадцатый барак.

За ними пьяной гурьбой шли офицеры, им не терпелось узнать, какое впечатление произведет на начальника лагеря сюрприз.

Увидев, что все двери и окна барака распахнуты настежь, Хосс поинтересовался:

— Что все это значит?

— Вентиляция. Заключенные объелись чесноком… Прошу надеть противогаз, — ответил Фритч.

— Операция имела место?

— Частично — да. Остальное доделаем на ваших глазах.

Хосс возмутился.

— Вы пьяны как свинья! Не сметь говорить загадками! Зачем мне противогаз?

— Иначе нельзя! — ответил Фритч, состроив гримасу. — А я… хоть и вправду пьян как свинья, но свинья не простая, а выдающаяся.

Хосс надел противогаз, хотя поведение заместителя его вконец озадачило. Противогазы на блокфюрере и на всех остальных свидетельствовали, что в его отсутствие в лагере произошло нечто необыкновенное.

Вид камеры номер семь его изумил. Окоченелые трупы закупоривали дверь.

— Что это? Чем это?

— Погодите. Загляните сюда.

Фритч потащил его к камере номер два.

— Зажгите фонари! Посветите нам! Прошу вас, смотрите!

Фритч перевернул кончиком сапога один из скрюченных трупов.

— Знаете, сколько времени понадобилось, чтобы его прикончить? Минуты две, если не меньше. Без единого выстрела, без всяких усилий. Думаю, вы понимаете, что это значит для рейха!

— Понимаю, что они задохнулись. Но отчего?

— Не угадаете! Сейчас я вам все покажу… Засыпать вентиляцию в десятой! Приготовиться!

Хосс скрывал нетерпение. Он понимал, что подчиненные хотят видеть его реакцию, и решил дать им урок настоящей выдержки. Он позволил себе только один вопрос:

— Сколько это будет длиться?

— Что? — переспросил Фритч. — Подготовка? Несколько минут. А пока удостоверьтесь, что они живы, все без обмана.

Блокфюрер отпер для них дверь десятой камеры. Люди внутри были еле живы. С перекошенными лицами, в разорванных рубахах, они ждали расправы. Многие, казалось, были без сознания. Когда свет фонарей заиграл на их лицах, ни один не шелохнулся. Они догадались, какая участь постигла их товарищей, и ждали своей…

Оценив их состояние, Фритч обратился к офицеру, знавшему по-русски:

— Спросите, хотят ли они на прогулку!

Вопрос дал желаемый результат. Поднялись все, даже те, кто казался без сознания. Было ясно, что они предпочитают любую смерть той, какая им готовилась. Фритч обернулся к Хоссу.

— Как видите, целы и невредимы. Немного апатичны, что вполне объяснимо. Не так ли, доктор? Пообещайте им, — велел он офицеру, — что скоро они будут на воздухе, очень скоро. А теперь кончено. Приступайте к делу!

Дверь заперли. Фритч показал Хоссу банку «Циклона».

— Вот оно!

— Это? Не может быть… Это же инсектицид.

— Посмотрим! Отпирайте, начинаем!

И он собственноручно швырнул открытую банку в центр камеры. Повторилось то же, что раньше. Может быть, только на этот раз времени потребовалось еще меньше.

Хосс едва сдерживал себя. Спокойствие стоило ему нечеловеческих усилий. На язык просилась сотня вопросов, но он овладел собой. Ему казалось, что адский шум внутри камеры длится нескончаемо. Но через пятнадцать минут он увидел уже знакомую зловещую картину. Правда, кровь, сочившаяся из ртов, носов и ушей, была свежей, а тела не успели остыть.

— Ну, каково?! — торжествующе спросил Фритч. — А теперь всем на воздух. Все ясно? — обратился он к Хоссу уже во дворе.

— Да, все понятно.

Хосс действительно оценил новое средство, хотя еще не мог побороть тошноты. Все вернулись в клуб, оживленно комментируя открытие. Впечатления были слишком остры, все нуждались в разрядке. Попросили шампанского. Чокаясь с Хоссом, Фритч спросил:

— Что вы скажете об этом открытии?

— Это то, что я искал. Фюрер предупреждал меня, что нас ждут большие события. В свое время вы узнаете, осталось недолго, месяц-другой максимум. И правду сказать, я, как начальник концлагеря, не представлял, как мы справимся с задачей при имеющейся системе ликвидации, то есть выхлопными газами в закрытых кузовах машин. Новое средство для того, что мы наметили, — это просто находка!

— Моя находка!

— Конечно. Но прежде всего это находка «Фарбениндустри». С июля мы ищем необходимое средство, а оно оказалось у нас под носом. Давно следовало бы догадаться. Специалисты по дезинфекции так дрожали над этими банками, что нас смех разбирал. Завтра же надо будет послать наших ребят к ним на инструктаж. Между прочим, один агент «Фарбениндустри» явно намекал мне, что в таком лагере, как наш, необходим большой запас «Циклона Б». Теперь я понимаю, что он имел в виду… Сколько банок у нас на складе?

— Сто восемьдесят шесть. Думаю, что использованные дозы слишком велики. Нужен эксперимент.

— Несомненно! Но сначала доведем все это до сведения компетентных лиц. Знать о случившемся не следовало бы даже нашим офицерам. Вы водили туда слишком многих. Так или иначе, все надо взвесить. Сегодня же ночью я буду звонить фюреру.

— Надеюсь, вы упомянете и обо мне…

— Вряд ли… Сообщение будет шифрованным, чисто служебным.

— Но моя роль…

— Разумеется!

— Мне не хотелось бы, чтобы мои заслуги присвоил кто-то другой!.. Я говорю ясно, не так ли?

— Не вполне. Имейте в виду, что вас, на вашей служебной ступени, не разглядеть сверху. Большая акция, которая нас ожидает, — это так называемое «окончательное решение еврейского вопроса». И она уже получила название «Операции Эйхмана-Хосса». Так что «Циклон» — это только штрих.

Фритч подскочил как ужаленный.

— Вы… Вы меня оскорбляете! Я не позволю!

— Спокойно, выпейте еще! Заверяю вас, никто не присвоит ваших заслуг. Я сам попрошу для вас у фюрера Железный крест и все прочее… Вы довольны? И если «Фарбениндустри» получит большие заказы от государства, вы сможете рассчитывать на хорошее вознаграждение. Вы все еще недовольны?

Не ответив, Фритч сделал налево кругом, взял фуражку и вышел из клуба. Он приказал подать лошадь и, пустив ее галопом, часа два носился в седле. Вернулся он поостыв, но не до конца развеяв досаду. Вызвал одного из доверенных.

— Знаешь малышку, которая убирает у меня в кабинете? В каком бараке она спит?

— Понял, герр гауптштурмфюрер! Я приведу ее через пять минут.

Карл Фритч откупорил бутылку коньяку и выпил подряд два стакана. Через несколько минут узницу номер шесть тысяч восемьсот сорок Ирену Левицку втолкнули к нему в спальню. Она плакала.

Она плакала не переставая. Среди ночи Фритч сказал ей:

— Дура, ты не понимаешь. Я сделал сегодня одно из величайших открытий эпохи!

Перевод А. Старостиной.