Кенар и вьюга

ТЕЗКИ

На самом крутом участке дороги между Тимишем и Предялом от еле ползущего в гору состава оторвался товарный вагон. Оторвался и, набирая скорость, покатился обратно. Телеграф в Тимише зашелся лихорадочной дробью. Дежурный по станции с криком выскочил на перрон. Толпа отпрянула от полотна. Железнодорожники возбужденно переговаривались:

— Что же кондуктор не тормозит?!

— Он, наверное, спрыгнул и угодил в пропасть!

— Навряд ли… Хотя, действительно, чего же он ждет?

— Поворота ждет — спрыгнет в Пояне.

Телеграф трещал не переставая. Бледный как мел дежурный еле выговорил дрожащими губами:

— Тормоз не сработал, кондуктор спрыгнул на повороте… Господи! В вагоне бычки!

Как, как остановить вагон?!

Узкая долина Тимиша круто поворачивает в двух местах, огибая отроги Пьятра Маре и Постэварул. Там пробиты тоннели — их черные пасти долго дымятся после каждого поезда… На станции наступила такая тишина, что казалось, можно было расслышать грохот вагона, мчащегося сквозь гору.

— Проскочил Пояну! — крикнул дежурный.

Все. Теперь спасения нет!

Вдруг от сгрудившейся на станции толпы, отделился высокий мужчина и направился к паровозу, поднимавшему пары на запасном пути.

— А ну, Кодрулян, живее!.. Сейчас мы с ним разделаемся! — крикнул он на бегу.

Кочегар спрыгнул на землю:

— Побойся бога, дядя Фане, у меня дети маленькие!

Машинист в сердцах выругался. Сам отцепил паровоз, вывел окутанную клубами пара машину на главный путь и рванул вверх, в сторону Предяла. Дежурный сначала ничего не мог понять, а сообразив, что происходит, взорвался:

— Кто ему позволил?.. Боже мой, да он спятил!.. Еще одно несчастье на мою голову!

Но паровоз уже скрылся за поворотом.

Почти в то же мгновение послышался грохот стремительно приближавшегося вагона. Народ бросился вверх по склону, туда, где за поворотом, извиваясь словно змея, уползало вдаль железнодорожное полотно. Вагон летел по рельсам с бешеной скоростью, а навстречу ему, чуть ниже по серпантину, шел паровоз.

— Идиот!.. Гляди, гляди… Сейчас сшибутся!

Но когда между паровозом и вагоном оставался всего один виток дороги, машинист резко затормозил и дал задний ход.

Взбесившийся вагон мчался за паровозом, но догнать его уже не мог. Перед ошеломленными зрителями они промелькнули, как привидения. Паровоз то и дело давал короткие гудки, из вагона неслось оглушительное мычание… В толпе волновались. Старики осеняли себя крестным знамением. Сразу за станцией вагон и паровоз мягко соединились и стали плавно сбавлять скорость, пока не остановились совсем. Затем пустились в обратный путь.

На станции машинист спустился со своего паровика. Смущенно улыбаясь и вытирая со лба пот, подошел к людям. Казалось, он не знает, куда деть свои огромные, черные от угля руки.

Машинист понимал, что от него ждут каких-то слов.

— Вот дьяволище… — повторял он. — Точно жеребчик взбесился! В пропасть ему захотелось!

Звали машиниста Фане Грэдяну. Росту в нем было почти два метра, плечи широкие, могучие. На громадной голове красовалась вязаная шапочка, пропитанная копотью настолько, что казалась куском черной клеенки. Слыл он за человека немногословного и страшного во гневе: его побаивались, но рядом с ним каждый чувствовал себя как-то увереннее.

Чтобы спастись от докучливых вопросов, великан наклонился к затесавшемуся среди взрослых худенькому мальчишке лет семи, взял его за руку:

— А ты, богатырь, чей будешь?

— Ионики Григоре Бэлтэрецу.

— И как тебя зовут?

— Фэнуцэ.

— Так это ж здорово! Значит, мы с тобой тезки. Знаешь, что такое «тезки»?

— Не знаю.

— Это когда у двух человек одинаковые имена. Меня тоже Фэнуцэ зовут… то есть Фане. Ну как, дружить будем?

— Будем.

— Значит, по рукам. Только прежде скажи-ка: поехал бы ты со мной ловить удравший вагон?

— Поехал бы, — ответил тезка, правда не совсем уверенно.

— Молодец, Фэнуцэ. Вот это мне нравится. Можно с тобою дружить. Раз такое дело, давай лапу.

Машинист протянул мальчику огромную, как лопата пекаря, ладонь. Фэнуцэ хлопнул по ней своей ладошкой. Великан разлохматил ему волосы:

— То-то, тезка!.. Как увидишь меня, окликни — я тебя на паровоз возьму!

Тут кто-то спросил Фане Грэдяну, как это он сумел остановить вагон. Фане выпрямился, отыскал на насыпи плоский, как лепешка, голыш толщиной в два пальца, сдул с него пыль и аккуратно положил на рельс. Замахнулся, крякнул и, словно молот, обрушил свой огромный кулак. Камень разлетелся на мелкие кусочки.

— А вот так!.. Дьяволище! Прямо в сердце его. Так вот! Главное, точку угадать. Или ты берешь вагон, или он тебя берет… Если знаешь, как за него взяться, возьмешь.

— Ну здоров Фане, — сказал другой. — Он со своей «точкой» самого господа бога «возьмет».

Насчет господа бога Фане Грэдяну ничего точно не знал, зато потом рассказал как-то Фэнуцэ, что в детстве ему приходилось пасти коней помещика Базилеску из Вэлень, и он, чтобы вырасти большим и сильным, каждый день — утром, в обед и вечером — поднимал на плечи жеребенка. Жеребенок, само собой, тоже подрастал, и так получилось, что в один прекрасный день Фане Грэдяну спустился с пастбища, взвалив на плечи здоровенную кобылу.

Фэнуцэ в то время как раз исполнилось семь лет. Отец оставил его в Тимише на попечении двоюродного дядьки, стрелочника, а сам отправился в Кымпину искать работу.

Поселок Тимиш расположился у самого входа в перевал, чуть пониже Пьятра Маре и Постэварул. Все поезда, кроме двух пассажирских, проходят в обе стороны без остановки. На станции много крестьян из Трансильвании — в лохматых куртках из домотканого сукна и смешных, напяленных на самую макушку маленьких шляпах. Тимиш не назовешь ни городом, ни деревней — в полусотне домиков, крытых дранкой или красной черепицей, живут железнодорожники, каменотесы и дровосеки.

Будка Илие-стрелочника стояла возле самой насыпи, и у Фэнуцэ не было другого дела, как целый божий день глазеть на поезда, натужно пыхтевшие на подъеме или мчавшиеся вниз по склону под скрежет раскаленных докрасна тормозных колодок.

Мальчик часто бегал на станцию, путался под ногами у взрослых и внимательно прислушивался к разговорам…

— Смотри-ка, опять Постэварул весь в тучах… Опять, значит, жди потопа!..

— Да-а… Это знак верный: когда на Постэварул белая папаха, в Тимише всегда дождь…

— Если пассажирский из Чичеу опоздает, до костей промокнем…

Поезда привозили в Тимиш свежий хлеб и новости. Слухи распространялись с невероятной быстротой: поселок жил тихо и мирно, но ущелье, словно огромная каменная раковина, бережно доносило отзвуки далеких житейских волн.

Каждый день Фане Грэдяну проезжал перед будкой стрелочника по нескольку раз всегда на одном и том же паровозе и с одним и тем же кочегаром. Паровоз никогда не ездил дальше Предяла и только помогал тяжелым составам преодолевать крутизну.

Машинист частенько отпрашивал мальчика у Илие-стрелочника и брал его к себе на паровоз. Жил Фане Грэдяну в небольшом домике у самого подножья Пьятра Маре. За хозяйством смотрела его матушка, маленькая старушка, которая еле дотягивалась рукой до плеча своего сына-великана.

Однажды, когда Фэнуцэ как раз гостил у своего друга, на станции собралось человек шесть машинистов из разных мест. Время близилось к полудню — по расписанию в этот час поездов не было.

— Я слышал, ты можешь кулаком быка повалить, — обратился один из машинистов к Фане Грэдяну.

— И камни зубами крошишь! — добавил другой.

— Нет, зубами не крошу… — ответил Грэдяну.

Фэнуцэ прошмыгнул к насыпи и отыскал камень, именно такой, какой требовалось, — плоский, не слишком толстый и с ровными краями.

— Вот, покажи им, дядя Фане.

Машинист раскрошил камень, как сухую лепешку. Железнодорожники только качали головами и посвистывали.

— А вагон в гору толкать сможешь?

— Шагов на триста смогу.

Нашелся и один Фома Неверный, который отыскал камень потверже и протянул его Грэдяну:

— Попробуй вот этот.

Фане подмигнул своему тезке, осмотрел камень со всех сторон, плюнул на него, крякнул и обрушил огромный кулак — камень раскололся на две ровные половинки.

Остальные машинисты до синяков поотбивали руки, пытаясь повторить номер. Один из них не сдержался:

— Вот бык бешеный!.. В эдаких лапищах небось куриное яйцо само треснет…

Фане Грэдяну здорово обиделся. Глаза великана вспыхнули, желваки заходили… Фэнуцэ верил, что стоит его тезке поднапрячься, и он сможет толкать целый состав, выворачивая своими громадными башмаками шпалы из насыпи. Но в тот раз машинист лишь пристально посмотрел на обозвавшего его быком и очень тихо спросил:

— Яйцо, говоришь? Куриное яичко?.. Фэнуцэ, сбегай-ка домой, принеси тарелку!

Мальчик вскоре вернулся, прижимая к груди фаянсовую тарелку. Машинист взял ее и протянул знакомому стрелочнику:

— Будешь держать между буферами. Если при сцепке я ее раздавлю, съем осколки!

Все направились к вагонам, стоявшим на запасном пути. Фане Грэдяну отогнал свой паровоз на полкилометра, перевел его на нужную колею, дал два свистка и поехал обратно.

Один из машинистов поднял крюк первого вагона. Стрелочник отер пот со лба, взял тарелку за самый край и прижал ее донышком к буферу. Паровоз быстро приближался. Когда он был шагах в двадцати, кто-то прошептал:

— Да он правда спятил! Будет теперь осколки глотать…

Раздался скрежет тормозов, шипение пара. Дрожа от волнения, Фэнуцэ сорвал с головы шапку и принялся сигналить — так, как это делал Илие-стрелочник. Стало тихо-тихо, лишь чуть слышно дребезжала тарелка в руке железнодорожника.

В пяти шагах от вагона стальная махина скользила уже едва заметно, словно тень. В следующее мгновение снова послышался скрежет тормозов. Колеса, казалось, приросли к рельсам… Буфер уперся в тарелку, дребезжание прекратилось, и человек, стоявший между буферами, «дал сцепку». В тот же миг Фане Грэдяну рванул весь состав. Тарелка выскользнула цела-целехонька, и стрелочник подхватил ее на лету. Окажись на месте тарелки яйцо, и скорлупа бы не треснула.

Фэнуцэ на радостях подбросил в воздух свою шапчонку.

В паровозном оконце показался ликующий Фане Грэдяну. Фома Неверный пристыженно потупился, все остальные оживленно загалдели.

Когда тезки остались вдвоем, Фэнуцэ сказал:

— Я тоже буду машинистом, дядя Фане!

— А когда, тезка?

— Завтра, дядя Фане!

— И будешь крошить камни кулаком?

— Кулаком, дядя Фане!

— И две большие мамалыги съедать за один присест?

— За один, дядя Фане!

— И вагоны будешь так сцеплять?

— И вагоны, дядя Фане!

— Это хорошо, Фэнуцэ, сынок, быть тебе машинистом… А поди-ка ты сюда, поглядим, не трус ли ты.

Машинист подхватил Фэнуцэ под мышки и подбросил высоко вверх. Мальчику показалось, что горы затеяли в небе хоровод. Сердце сжалось в комочек и выпорхнуло из груди. Но Фэнуцэ даже не пикнул.

— Ну что, тезка, полетал?

— Полетал, тезка!

— И не испугался?

— Не-а!

— Хочешь еще раз?

— Хочу… только завтра, дядя Фане!

Однажды Фане Грэдяну взял Фэнуцэ на паровоз и, как обычно, открыл топку, чтобы дать тезке полюбоваться на бушующее в чугунном чреве пламя, а затем достал стопку каких-то листов и сунул их мальчишке за пазуху:

— Беги, Фэнуцэ, сынок!.. Тебя обыскивать никто не станет. Отдай это матушке Виктории. Она знает, где спрятать.

Виктория Грэдяну — худенькая старушка с тонкими чертами лица, всегда в аккуратном черном платке. Когда Фэнуцэ высыпал ей в передник бумажки, она страшно переполошилась, прижала ладонь к губам и едва смогла выговорить:

— Некого ему было послать? Олух царя небесного!

С перепугу она накрыла листовки передником и, озабоченно озираясь, стала шепотком расспрашивать мальчика:

— Тебя кто-нибудь видел?.. А где Фане? Он там один? Господи! Выпороть его, непутевого, надо, выпороть… Беги, скажи ему, пусть не волнуется!

Фэнуцэ ухмыльнулся — как это матушка Виктория может выпороть великана Фане? — и побежал на станцию.

Иногда летними вечерами матушка Виктория и Фане Грэдяну выходили погулять на берег Тимиша. Старушка брала сына под руку и с гордым видом поглядывала по сторонам. Порой они просто сидели на завалинке возле дома; если Фэнуцэ случалось в такой день гостить у них, он устраивался поудобнее, клал голову на колени к матушке Виктории и с замирающим сердцем слушал ее удивительные сказки. Фане Грэдяну сидел рядом, прислонившись широкой спиной к чуть голубоватой стене домика. Ноги великана оказывались длиннее крылечка, и ботинки торчали во дворе. Он следил за полетом орлов, парящих в вышине над белоснежными скалами Постэварул.

Матушка Виктория тем временем потихоньку рассказывала, и голос у нее дрожал, словно тополиный лист. Так Фэнуцэ узнал, что за горами простирается страна Трансильвания, что на Пьятра Маре есть лесенка из семи водопадов, по которой спускаются воды Тимиша, что дедушка Фане Грэдяну был гайдуком, а отец — «волонтером» в большой войне с немцами, и домой не вернулся. Еще он узнал, что там, за Предялом, под горой Пэдукёсул стоит королевский замок, что жена Фане скончалась от чахотки и что иначе у них сейчас был бы такой же вот сынишка…

Фэнуцэ мало что понимал из рассказов матушки Виктории, так же, как не разбирал слов Фане Грэдяну, когда тот доставал из особого ящичка какую-нибудь книгу и принимался читать вслух. Мальчика завораживал тихо журчавший голос старушки или ползущий по странице большой, желтый, похожий на осколок кремня ноготь машиниста.

Как-то Фэнуцэ просидел перед будкой стрелочника целое утро один-одинешенек. Дядя Илие еще с вечера уехал в Предял и все не возвращался, второй стрелочник тоже куда-то пропал, так что самым главным на разъезде был теперь он, Фэнуцэ. Вот только поезда в тот день не ходили вовсе. Казалось, совсем забыли про крохотную станцию, про дорогу через перевал.

Наконец со стороны Предяла показался паровоз Фане Грэдяну. Машинист остановился у стрелки и взял мальчика с собой.

— Почему нет поездов, дядя Фане? — спросил Фэнуцэ.

— Забастовка нынче, сынок!

Стояла ранняя весна. Снег на полях осел и почернел, застывшие в ясной дали горы казались суровее и молчаливее обычного.

Тезки остановили свою машину, не доезжая до станции, и дальше пошли по насыпи пешком… На перроне — ни души. Только на запасном пути суетились вокруг четырех теплушек солдаты.

— Почему мы не отвели паровоз в депо, дядя Фане?

— Пусть постоит. Ему тоже не грех отдохнуть… Намаялся, бедняга!

Но Фэнуцэ никак не мог успокоиться:

— Что такое «забастовка», дядя Фане?

— Это когда… Как бы тебе объяснить, парень, это… когда рабочие не хотят больше работать!

— А почему не хотят?

— Да потому… потому что им нож в спину всадили.

Машинист замялся, не знал, куда девать руки. Он улыбался, старался казаться веселым, но мальчик чувствовал, что происходит что-то очень важное и серьезное.

— И тебе тоже нож в спину всадили, дядя Фане?

— И мне, Фэнуцэ!

Ребенок озабоченно обошел вокруг великана, высматривая, не торчит ли на самом деле под лопаткой у него нож.

— Брось, Фэнуцэ. Давай-ка лучше мы с тобой снежную бабу слепим!

Они отправились на пустырь за станцией и принялись лепить снеговика. Фане Грэдяну катил перед собой огромный, с целого барана, ком, а Фэнуцэ — маленький, не больше котенка, комочек. Фане Грэдяну шутил и смеялся, но Фэнуцэ продолжал думать о своем:

— Значит, никто не хочет работать, дядя Фане?.. И батя тоже?

— Никто… Ни батька твой, ни те, кто в Плоешти, в Брашове и в Кымпине… Вся страна бастует! Ты вот, Фэнуцэ, не знаешь, а ведь в Бухаресте стреляли в рабочих из ружей…

Когда снеговик был уже почти готов, явился стрелочник и позвал Фане Грэдяну к начальнику станции. Фэнуцэ тоже пошел со взрослыми в контору.

— А, Грэдяну! До чего же ты кстати подвернулся! Садись-ка на свой паровоз, цепляй вон те четыре вагона и вези их в Кымпину.

— Это какие же вагоны, господин начальник? Не те ли, что с солдатами?..

— Те самые.

— Не повезу.

— Ты что, спятил?.. Никто тебя за это не убьет, да и не увидит никто… Вот те крест, ни одна собака не узнает! Ну а иначе, ясное дело, сидеть тебе — не пересидеть! Солдаты ждут, мерзнут… У них приказ, понимаешь, приказ?! Ты же меня подводишь! Лейтенант сказал, что если через десять минут…

— Нет, не могу я, господин начальник!

— Как это так не можешь? Штыка захотел отведать?

— Паровоз у меня испортился…

— За кого ты меня принимаешь, Грэдяну?!

— Не потянет он такой груз, господин начальник!

— Четыре теплушки с солдатами не потянет? И это ты мне говоришь?

— С солдатами, да еще с пулеметами!.. Не потянет!

Машинист взял Фэнуцэ за руку, и они отправились доделывать снежную бабу.

— Куда он приказал везти военных, дядя Фане?

— В Кымпину, драться с забастовщиками.

— Ой, а батя?! Там же батя. Ты их не повезешь, правда?

— Не повезу, Фэнуцэ, сынок!

Тут подошел лейтенант — совсем еще мальчик, худой, со светлыми усиками. Он едва доставал машинисту до плеча. С собой он привел десятерых солдат и огромную, как теленок, овчарку. Лейтенант чопорно вытянулся перед Фане Грэдяну, стал его упрашивать. Говорил вежливо, называл «господин Грэдяну». Объяснил, что понимает «ситуацию» и что сам он на стороне рабочих. Сказал, что вынужден выполнять приказ и что отвечает перед начальством собственной шкурой. Взывал к благоразумию. Затем, раздраженный спокойствием машиниста, повысил тон. В конце концов и вовсе разорался, заявил, что, будь у него под рукой другой машинист, он бы Грэдяну расстрелял.

Фане Грэдяну только посмеивался и продолжал лепить снеговика. Это вконец взбесило лейтенанта. Он рванулся к машинисту и неловким движением опрокинул Фэнуцэ в снег. Великан наклонился, помог мальчику подняться. Потом подошел к лейтенанту, взял его за грудки и слегка приподнял:

— Вы мне тут не… А не то я…

И отпустил. Бить не стал. Но все же от офицерской шинели отскочила золотая пуговица.

Лейтенант, судорожно хватая воздух ртом, стал расстегивать кобуру. Солдаты подтянулись поближе. Овчарка залилась хриплым лаем… Фане Грэдяну весь напрягся, нахмурил брови, но не шелохнулся.

— Застрелю, как собаку!.. Чтоб через час мы были в Кымпине! Мятежники!.. Застрелю…

Губы машиниста искривились в презрительной усмешке, в глазах мелькнула лукавая искорка. Он показал мальчику на лейтенанта:

— Сейчас нас волки загрызут, Фэнуцэ, сынок! Так уж вышло, что я тут один оказался… Гляди, какие они голоднющие!

Фэнуцэ испугался не на шутку. Он знал, что на прошлой неделе волки зарезали телку стрелочника Тэнасе, и еще помнил рассказ машиниста про то, как в долине Олта, в страшный снегопад, когда поезд еле тащился, волки накинулись на сонного проводника последнего вагона, и, пока остальные сообразили, что там за крики, от бедняги остались лишь ботинки да фонарь… Только мальчику не верилось, что волки посмеют напасть на Фане Грэдяну.

— Ну все! Отправление через пять минут! Или ты поведешь состав, или…

Лейтенант достал часы, выждал пять минут, затем медленно поднял пистолет.

Фане Грэдяну приделал снеговику нос из морковки, подмигнул и сказал примиряюще:

— Ладно, господин лей-нант! Раз уж вы «лично» приказываете… Но кто сможет поручиться, что я останусь цел, когда рабочие увидят этакий «подарочек»?

— Румынская армия, уважаемый, — важно ответил офицер.

— Да… Румынская армия… Румынская армия, говорите? А за румынскую армию кто поручится?

Лейтенант побледнел, потом побагровел и заорал:

— Как?! И ты смеешь!.. Ты, гнида, смеешь?! Да я тебя раздавлю!.. Взвод, чего же вы стоите?

Солдаты выставили винтовки. Фэнуцэ прижался к ноге машиниста. Он ничего не мог понять: он думал, что все это просто игра, ведь тезка все время улыбался… Но получилось так, что солдат, стоявший за спиной Фане Грэдяну, задел его кончиком штыка. Великан обернулся и сказал укоризненно, как нашкодившему ребенку:

— Попридержи свою игрушку, сынок… Тебе ею только воробьев пугать. Не суйся куда не следует, а то еще пожалеешь!

— Рядовой! Не поддаваться!.. Я ему покажу, как уважать румынскую армию! — заорал офицер. — Хватайте его! Тащите к паровозу!..

— Потише, детки! — крикнул Фане Грэдяну. — Я пойду сам. Не кидайтесь на человека, раз он вам ничего плохого не сделал. Ох, ребята, как бы вам дров не наломать. Пошли-ка, Фэнуцэ, сынок, к нашему паровозу… Посмотрим, как он решит: можно ему солдат возить?

Фэнуцэ совсем растерялся: как это паровоз может решать? Вдруг, уже возле самой машины, Фане Грэдяну нагнулся и шепнул мальчику несколько слов. Голос его звучал непривычно глухо, страшно:

— Беги, тезка! Тут не до шуток… Беги!

Фэнуцэ испугался, но убежал не сразу и успел увидеть, как Фане Грэдяну, смеясь, взобрался на паровоз.

— Не захочет он, господин лей-нант… Ей-богу не захочет!

Лейтенант вскарабкался на паровозную лесенку и по-прежнему размахивал пистолетом:

— Молчать! Цепляй вагоны!..

— Вот увидите, паровоз не пожелает вас везти. И не послушает он ни меня, ни кого бы то ни было (это если вы другого машиниста найдете). Глядите-ка, что он вытворяет!

В тот же миг угли из топки посыпались на шпалы, раздалось страшное шипение и из всех труб одновременно хлынул пар. Горячий шлак сердито заворчал под дождем кипятка, и паровоз вместе со взводом солдат потонул в облаке едкого дыма. Овчарка жалобно заскулила и кинулась прочь, поджав хвост.

Фэнуцэ услышал довольный смех своего тезки:

— Говорил же я вам: паровик не желает!.. Теперь можете взвалить его себе на спину и тащить холодненьким, к…

Последние слова заглушил громкий хлопок.

Мальчик решил, что машинист взорвал котел. Угли шипели все злее, хрипели, как задыхающийся человек… Струи пара со свистом рвались во все стороны. Офицер спрыгнул с лесенки и бросился к солдатам:

— Рядовой! Вы все видели! Ты свидетель! Вынужденная оборона!.. Эта сволочь чуть меня не…

Облако пара начинало медленно рассеиваться. Фане Грэдяну перегнулся через паровозную дверцу и застыл, словно внимательно разглядывал кровавое пятно на насыпи.

Перевод А. Ковача.