Китай. Большой исторический путеводитель

СУН: И НА СЕВЕРЕ, И НА ЮГЕ

Однажды (если точнее — весной 960 г.) военачальник Чжао Куаньинь спал в своем шатре неподалеку от Кайфына — неизвестно, каким уж там сном, безмятежным или полным предчувствий. Среди ночи его поднимают собственные солдаты (зачем такая спешка — тоже неизвестно), обряжают в желтую шелковую мантию и провозглашают императором. Хотел он этого, не хотел — возражать было бесполезно. Марш на северную столицу — и новый Сын Неба взошел на престол под именем Тай-цзуна. Так было положено начало трехвековой династии Сун. (Кстати, примерно столько же до этого было отпущено Хань и Тан, а позднее — Мин, Цин, Бурбонам, Романовым. Согласитесь, в этом что-то есть.)

Как и подобает основателю династии, Тай-цзун был обстоятельным и мудрым правителем. И не в пример иным — сердечным. Когда его брату необходимо было сделать болезненную медицинскую процедуру (прижигание) — он пожелал испытать такую же боль. На войне старался не лить лишней крови, в годы его правления все смертные приговоры в Поднебесной подлежали его утверждению.

Тай-цзун был не просто хорошо образованным человеком — его никогда не отпускала тяга к знаниям. Начиная с его правления, стала принимать свою развитую форму экзаменационная система, в сунские времена наконец-то ставшая основным средством подбора кадров для административного аппарата. Для императора было весьма желательно, чтобы его ближайшие советники и министры имели высокую ученую степень.

Сун была стабильной династией: ее императоры правили в среднем более двадцати лет.

Начал же Тай-цзун с того, что припомнил печальный опыт династии Тан, в худшие времена которой истинными хозяевами Поднебесной сделались армейские командиры: где командовали, там и воцарились. Вошла в историю прощальная встреча императора со своими военачальниками. Это был развеселый пир, и когда совершено уже было вдоволь возлияний, Тай-цзун задал вдруг риторический вопрос: а чего бы, собственно, его верным полководцам не покуситься на его место. В ответ, конечно же, чистосердечное негодование: как повелитель мог даже подумать такое. Но мудрый государь развил тему еще одним вопросом: а что, если на кого-нибудь из них посреди ночи накинут желтую мантию? Возражения раздались еще более громкие, но прежней искренности в них уже не чувствовалось. А Тай-цзун стал расписывать прелести спокойной сельской жизни, на лоне природы, в довольстве и почете, да еще, возможно, в родстве с императором. На следующий же день все полководцы, как один, подали рапорты об отставке по состоянию здоровья — и незамедлительно получили хорошие должности в провинциях, а кое-кто и родственниц повелителя в жены.

Но хорошими должностями теперь стали почти исключительно гражданские. Тай-цзун (а потом и его преемники) перекроили империю, первыми лицами в провинциях стали губернаторы, целиком подотчетные центру, а появление всевластных военных наместников стало практически невозможным: местные гарнизоны подчинялись в первую очередь императору и военному ведомству, а во вторую — губернаторам. Только в наиболее угрожаемых пограничных районах существовали военные округа — жестко подконтрольные.

Гражданские администрации на местах (провинциальные, потом областные, окружные, уездные) в своей деятельности находились под неусыпным надзором уполномоченных из центра, а в столице ими ведали специальные кураторы. Были также созданы параллельные органы управления на местах, права и обязанности которых не были четко очерчены — они устанавливались центром «в рабочем порядке». Это еще больше понижало властные полномочия местных чиновников.

Цели двора в целом понятны, но что при таком способе их достижения непомерно разбухает бюрократический аппарат — об этом надо было, наверное, лишний раз хорошенько подумать. Империя Сун вошла в историю как «громада абсолютизма». Правда, в сердце этой громады — в императорском дворце прежних безобразных недугов (все истребляющих интриг) не водилось.

Положение армии в империи Сун оказалось незавидным. Она была огромна — численность ее через 80 лет после воцарения династии составила уже полтора миллиона. Формировалась она в основном из наемников, причем подходящими для службы признавались и вчерашние бандиты, и сегодняшние свежеосужденные преступники — за согласие встать в строй им прощались немалые грехи. Военачальники и офицеры, зная о не раз высказанном императором недоверии к своей армии, постоянно сталкивались еще и с насмешками штатских чиновников: военная служба стала не в почете (хотя в армии существовала своя система экзаменов, причем довольно строгая: прошедшие через ее отбор молодые люди могли поступить и на гражданскую службу). Все по той же причине — из-за боязни самовластных устремлений военачальников — управление армией было чрезвычайно забюрократизировано. В итоге этот наемный монстр пожирал огромную долю государственного бюджета, а боеспособность и дисциплина солдат были явно не на высоте. Впрочем, до серьезной проверки их боевых качеств дело дойдет не скоро, а вот расхристанные гвардейцы — «войско запретного города», не знающее, чем ему заняться, отсвечивало на улицах Кайфына постоянно.

Экзаменационная система отбора гражданских чиновников при династии Сун стала, повторимся, весьма престижной, со временем обрела четкую стройную структуру. Влиятельные придворные кланы усиленно «натаскивали» своих перспективных юношей для преодоления ее. То же делали «сильные дома», они могли вложить немалые деньги в подготовку умненького паренька и из самой бедной семьи — в случае успеха он становился их выдвиженцем. Простые крестьяне порою ограничивали во всем и себя, и своих домочадцев — ради того, чтобы обеспечить хорошее образование подающему надежды сыну.

Обучение маленького китайца начиналось иногда уже на третьем году жизни. Богатые семьи могли приглашать учителя на дом. Существовали частные школы, открываемые обладателями ученых степеней — шэныни, школы, устраиваемые деревенскими общинами, «сильными домами» (ничто конфуцианское им не было чуждо — они охотно тратились, престижа ради, на обучение детей односельчан, членов своего клана). Начиная с уездного уровня (и вплоть до столичных академий) существовали казенные школы — больше всего в них было детей шэньши. Для приработка открывали школы сотрудники государственных учреждений (книгохранилищ, архивов и т. п.). Высоким престижем пользовались школы, создаваемые особенно известными своей ученостью наставниками. Иногда они разрастались и получали ранг академий — и такое случалось не только в столице. Только казенных учебных заведений в стране было около 1100 — в лучшие годы в них обучалось до 200 тысяч детей и юношей, из них 3800 — в кайфынском Императорском университете.

Классическое образование, имевшее своей конечной целью подготовку государственного служащего, начиналось с 7–8 лет и продолжалось 12–13 лет. Учеба была делом не менее тяжким, чем труд на полях. Уже в первые примерно семь лет надо было выучить наизусть тексты, суммарный объем которых превышал 400 тысяч иероглифов. За любую шалость, за лень и неспособность мальчика ждала порка, а то и того хуже: обличение собственными товарищами, вдохновляемыми (науськиваемыми) господином учителем (здесь — один из психологических истоков страха «потери лица»).

В изучаемых трактатах содержались основы религии и философии (с конфуцианской и даосской точек зрения), ритуалы и церемонии, основы государственной службы, ее этические нормы, некоторые законы, математика. Изучение же каких-то специальных знаний — например, по сельскому хозяйству, строительству, металлургии, считалось делом даже вредным — оно могло «зашорить» будущего чиновника, мешать ему принимать верные решения, руководствуясь общими принципами. Исключение составляли основы военного дела, но и они изучались скорее на уровне философских рассуждений — например, как добиваться победы путем «активного недеяния».

Экзамены на получение ученой степени проводились раз в три года одновременно в столице и в провинциях. Кандидат не мог быть торговцем или ремесленником (впоследствии ограничение на эти городские сословия было снято), даосским или буддийским священнослужителем, а также писцом (у этих младших клерков были свои экзамены — и своя карьерная лестница). Необходимо было представить характеристику от местного начальства или других авторитетных лиц, свидетельствующую, что он не замечен ни в чем дурном, всегда был почтителен к родителям и вообще к старшим, что у него в роду нет осужденных за одну из «десяти мерзостей».

На первом этапе, весной сдавались предварительные экзамены — по религии, законам, военному делу, математике. К середине эпохи Сун в них участвовало несколько сот тысяч соискателей. Выдержавший их получал невысокую степень цзюй-жень. Но экзамены были событием настолько судьбоносным, что при входе в экзаменационный зал или внутри, при борьбе за лучшие места возникала такая давка, что бывали даже затоптанные насмерть. Однажды пострадали слишком строгие экзаменаторы — их поколотили палками. Но подобные случаи были единичны, потому что слишком уж не вписывались в конфуцианскую традицию.

Прошедшие эту суровую аттестацию (их были многие тысячи) собирались в столице. Здесь предпринимались все возможные меры для обеспечения объективности испытаний. Кандидаты размещались в общежитиях, где проводили без связи с внешним миром двое-трое суток: им выдавалось все необходимое, от писчих принадлежностей до глиняного ночного горшка. Экзамены проводились только письменные, соискатели сдавали свои листы с ответами служителям, затем писцы переписывали их набело, снабжали кодом — и только тогда ответы поступали в комиссию. Имени испытуемого она не знала — оно находилось только на черновике.

Экзаменовались по тем же предметам. Те, кто рискнул принять участие в «дворцовом» конкурсе, сдавали дополнительно литературу — прошедшие и через это горнило одаренные счастливчики становились обладателями не раз уже упоминавшегося звания цзинь-ши — «продвинувшегося мужа». Из семисот человек, допускаемых до этого конкурса, успешно проходили его лишь несколько десятков. Поэтому для кандидатов существовали квоты: 60% тех, кому присваивалось звание, должны были представлять Юг, 40% — Север. Вряд ли этот конкурс можно однозначно назвать отбором именно молодых дарований. Неудачники пытались доказать свою продвинутость снова и снова, так что иногда средний возраст конкурсантов достигал 35 лет. Ценя такое упрямство, правительство предоставляло великовозрастным кандидатам возможность сдать облегченный экзамен — ив случае успеха они удостаивались менее престижной, но все равно весьма почетной степени. Высоко ценилась также степень, присваивавшаяся тем, кто особенно успешно сдал один из экзаменов — например, по правоведению.

В любом случае, игра стоила свеч — хотя бы по чисто престижным соображениям. Шэньши — обладатели ученых степеней составляли своего рода сословие. Они носили особые знаки различия на одежде, получали. право крыть свои дома черепицей особой формы — недопустимой на жилищах прочих китайцев, иметь столь же выдающиеся узоры на воротах, а также большую, чем у других, комнату для приема гостей.

Конечно, как всегда и везде, так и тогда в Китае при сдаче экзаменов открывался широкий простор для всяких фокусов. В текст ответа вносилась заранее оговоренная фраза, чтобы кто-то из профессоров смог опознать «своего». На экзамены под именем испытуемого являлись подставные лица. В ходу были шпаргалки, заранее продавались ответы на все вопросы: их оставалось вызубрить чудовищным напряжением ума и воли.

Но было и кое-что специфически «поднебесное». Среди многочисленных льгот, полагающихся высшим сановникам, была та, что обеспечивала их сыновьям раз в три года возможность занять высокую должность «по праву рождения», без ученой степени и сопряженных с ней экзаменационных мытарств. А когда получал еще более высокое назначение сам сановник — делала шажок по служебной лестнице и вся его родня. Такая практика еще станет поводом для острой критики — когда назреют реформы.

Время правления династии Сун считается эпохой процветания Поднебесной. Мы еще убедимся, что для такого утверждения имеется достаточно много оснований. Но как «Нью-Йорк — город контрастов» (и как городом еще более махровых контрастов стала Москва) — так в сунские времена еще больше расслоилось, стало напряженней китайское общество. Если среднему представителю «доброго народа» жить стало лучше, жить стало веселее — про достаточно большое число людей (никак не менее 30%) этого сказать нельзя. Им стало хуже, иногда значительно хуже. Дело в том, что после обрушившихся на Китай катаклизмов он, восставая из гроба, возвращался к какому-никакому, но все же подобию вожделенного своего конфуцианского состояния. Теперь же за основу было взято то, что уже было при Тан, причем не в лучшие ее времена. А ведь как вдохновляет ситуация, когда жизнь начинается с многообещающего чистого листа! Особенно если после мрачного кошмара, о котором лучше не вспоминать. Но эпоха Сун при своем рождении не перечеркнула недобрую память — она начиналась не с чистого листа.

Это я все к тому, что в китайской деревне сохранилась свободная купля-продажа земли и все прочее, что установилось после реформы Ян Яня 780 г. Главный смысл той реформы был в том, чтобы основные поступления в казну шли не с крестьянских душ, а с земли (хотя и с душ тоже). Но держание земли все больше уходило от мелких владельцев-крестьян к «сильным домам» и прочим богатеям, включая городских (к чиновникам, торговцам, преуспевающим владельцам мастерских), а также к военным. Проданная же (или отобранная за долги, или даже захваченная силой — «поглощенная») землица уходила в налоговую тень: прежний ее хозяин как бы исчезал, а новый, используя неформальные связи с кем надо, делиться с казной радостью приобретения не спешил или вовсе не собирался.

Крупные землевладельцы осваивали также пустующие земли, сажая на них бесприютную голытьбу — но казна и об этом не знала. А такие бедолаги «кэху» — те, кто, по официальному определению, «не имеет имущества и живет на чужбине», со временем стали составлять 35–40% населения. Они отдавали владельцу земли свыше половины урожая, а тот еще и перекладывал на них собственные повинности. Жили эти люди в крайней бедности. А государству, по совокупности факторов, не поступали налоги более чем с 60% обрабатываемых земель. К 1022 г. крупные собственники владели половиной их.

Чиновники тоже немало наживались с помощью неправых ухищрений. Например, количество взимаемого с крестьянина в счет уплаты налога зерна увеличивалось на «утруску» и прочие возможные потери. Или такое: известен случай, когда натуральный оброк шелком был сначала пересчитан на деньги, потом на зерно, потом опять на ткань — и с крестьян потребовали вчетверо больше, чем положено. Крестьянам недешево обходились казенные монополии: теперь их объектом были не только соль и вино, но и уксус, дрожжи и, что особенно чувствительно — чай. Большой тяготой были существовавшие помимо трудовой повинности «общественные нагрузки»: чиновники могли использовать крестьян как рассыльных, носильщиков, охранников, даже как слуг. А еще, как снег на голову, сваливались чрезвычайные поборы — в случае войн и стихийных бедствий. Подушный налог хоть и не был первостатейным, но тоже существовал — выплачивался он рисом или деньгами.

Уже в начале правления династии, в 990-х гг., вспыхнуло крупное крестьянское восстание в Сычуани: на ее территории было особенно много земель, оприходованных крупными владельцами, а соответственно особенно много бедняков-издольщиков кэху. Крестьяне громили дома чиновников, пускали в передел «по справедливости» достояние богачей. К восстанию присоединились многие торговцы, сильно страдавшие от государственных монополий. В 994 г. было образовано мятежное государство «Великое Шу», занимавшее значительную часть провинции. Только к концу следующего года правительственным войскам удалось загасить основные очаги восстания.

В 1043 г. во время восстания в Шаньдуне ряды мятежников отличались сложным социальным составом. В них было много горожан, включая чиновников, а также воинов, перешедших на сторону восставших из посланных на усмирение частей.

Неприятной новостью для властей было восстание горожан в Бэйчжоу (провинция Хэбэй). Там тоже было провозглашено государство во главе с выходцем из деревенской бедноты, а теперь «ваном Восточного спокойствия» Ван Цзэ. Главными его советниками стали местные чиновники. Идеологической основой явилось учение тайного буддийского общества, связанное с ожиданием «Будды грядущего» — Майтрейи. Требования восставших зашли очень далеко, одним из них было свержение правящей династии. Наверное, поэтому была такой жестокой расправа с «Восточным спокойствием» — Ван Цзе был четвертован, городу поменяли название. Но перед его падением повстанцы больше двух месяцев героически отражали штурмы правительственных войск.

Реформы явно назревали: они являлись почти непременной принадлежностью каждого циклического этапа китайской истории и происходили тогда, когда власть уже чувствовала, что далеко не все в порядке — но еще имела достаточно сил, чтобы удержать ситуацию в руках.

Необходимость периодического приведения реформ вытекала и из сути конфуцианского учения. Мудрый Учитель Кун вовсе не задавался целью начертать пути к установлению некоего идеального порядка, который осчастливил бы человечество раз и навсегда. Человеческой природе далеко до совершенства, а потому всякие людские установления нуждаются в корректировке. И лучше, если она будет носить профилактический характер, упреждая неизбежные в противном случае беды.

Но в той ситуации серьезным препятствием к проведению взвешенной политики было то, что значительная часть образованной элиты в своем конфуцианском мировосприятии особенный акцент делала уже на том, что ей больше нравилось: младшие и нижестоящие должны беспрекословно слушаться старших и начальства. А вот прислушиваться к голосу снизу верхи были мало склонны. Начальству, начиная с Сына Неба, всегда виднее. Нарушался четко обозначенный в конфуцианстве принцип обратной связи. Если сунскую монархию и нельзя назвать деспотией, то жесткой системой она была несомненно.

Китайская бюрократия всегда была пронизана и по горизонтали, и особенно по вертикали родственными, клановыми, земляческими связями. В те времена особо значимым оказалось деление по географическому признаку — на северян и южан. Преобладающее влияние при дворе имели выходцы из центральных и северных районов Поднебесной, и они не скрывали, что намерены держать подальше от высот власти «людей с другой стороны реки» (имелась в виду Янцзы). Хотя те, как правило, были лучше образованы и умели тоньше мыслить.

«Питомником талантов» считалась академия в г. Иньтяне, процветанию которой немало способствовал градоначальник Ян Шу, который сам имел столкновения с северными придворными кликами. Идеологом же реформ стал преподаватель Фан Чжунъянь (989–1052 гг.), в открытую заявивший, что «устои государства с каждым днем ветшают, чиновников становится все больше, население страдает, варвары заносчивы, грабители своевольничают». Такая смелость была вполне от него ожидаемой: по свидетельству современника, этот ученый муж «не только толковал древние каноны, но и часто взволнованно говорил о делах Поднебесной, был отважен и ничего не боялся».

Фан Чжунъянь подал на имя императора докладную записку, вошедшую в историю как «Десять тысяч иероглифов». Одновременно это был демарш против цзайсяна — ближайшего императорского советника Люй Ицзяна, который, помимо прочих своих недостатков, якшался с гаремной братией (отметим — то, что такое содружество могло стать поводом для серьезного упрека, свидетельствует о том, что, по сравнению с предыдущей династией, при дворе был наведен относительный порядок). В записке говорилось о необходимости «вытеснить бездельников, уволить самозванцев, тщательно и строго проводить экзамены». Имелось в виду, что необходимы серьезные перемены в практике назначения на ведущие должности, особенно в провинциях.

Мужество очень пригодилось ученому в борьбе с противодействующими группировками, но через некоторое время он и его единомышленники получили высокие назначения при дворе.

Полезных проектов было составлено много. Проведение широких ирригационных работ под государственным управлением, уменьшение трудовой повинности. Проект военной реформы: предлагалось восстановить старинную систему, при которой сельские общины выставляли и снаряжали ратников за свой счет: это облегчило бы непосильное для казны бремя расходов на армию. Предлагались очевидные вроде бы меры для повышения эффективности бюрократической системы: продвижение по службе должно определяться только способностями и заслугами, а не стажем, необходимо ликвидировать служебный «паровозик», когда повышение важного сановника тянет за собой вверх по лестнице всю его родню. Чтобы ничьи дети не попадали на службу, минуя экзамены. Чтобы особо выделялись и поощрялись чиновники, хорошо разбирающиеся в практических вопросах: земледелии, ирригации, горном деле, финансах. И предложение, можно сказать, революционное: хватит сводить образовательный процесс преимущественно к нудной зубрежке канонов (пятьдесят раз повторил вслед за учителем, потом пятьдесят раз по памяти — и затвердил на всю жизнь. Например, что-нибудь вроде: «Небо темное, земля желтая, вселенная велика и обширна»).

Но до конкретных преобразований дело не дошло. Встав насмерть, возобладала консервативная партия, которой выгодно было считать, что и так все в порядке. Однако жизнь говорила об обратном — вспышки восстаний обжигали Поднебесную все чаще.

Куда большего, чем Фан Чжунъяну и его единомышленникам, удалось добиться Ван Аньши, считающемуся одним из крупнейших реформаторов в истории Китая. Человек из простонародья, он явно выпадал из общего тона императорского дворца — хоть и являлся личным советником государя. Ходил в давно не стиранной одежде, поговаривали, что он даже никогда не умывается. Особенно не вызывал симпатий своей манерой общения — был абсолютно безапелляционен.

В отличие от других знаменитых реформаторов, Ван Аньши не был преобразователем: он стремился в первую очередь усовершенствовать существующую систему отношений. Но исходил при этом из высшего блага общества: «успокоения народа», смягчения общественных противоречий, усиления армии и обогащения государства — вполне в конфуцианском духе. Что и склонило императора поддержать своего советника. Начало1 реформ относится к 1068 г.

Ван Аньши считал необходимым противодействовать ростовщической деятельности крупных землевладельцев — она была одной из главных причин разорения еще сидевших на своей земле крестьян. Для этого по всей стране была расширена сеть казенных амбаров. Теперь значительная часть собираемого в качестве налогов зерна реализовывалась на месте. Крестьяне получали возможность одалживать его под невысокие проценты и под залог «зеленых побегов» — потребность возникала в основном весной, когда старый урожай уже подъеден, а до нового далековато. Раньше это была золотая пора для лихоимцев: с мужика драли и 100, и 200 процентов — когда дома голодная детвора, согласишься на что угодно. Продажа зерна на месте избавляла государство от лишних услуг перекупщиков. От этого была выгода и населению: в казенных амбарах оно стоило дешевле.

Хорошо поработали землемеры: они выявили огромные площади, укрываемые крупными владельцами от налогов. Трудовую повинность Ван Аныпи считал целесообразно по возможности заменять денежным налогом. С другой стороны, кто не мог уплатить какие-то подати — имел возможность отработать задолженность.

Кредиты смогли получать не только крестьяне, но и мелкие торговцы — теперь им легче было выдерживать конкуренцию с богатыми купцами. Для контроля за торговлей, особенно за уплатой налогов, было создано особое управление. В сунские времена налоги с горожан — торговцев и ремесленников — стали составлять гораздо большую долю поступлений в казну, чем прежде. Велик был доход от пошлин на заморскую торговлю, которая взималась в портовых городах.

Государство и прежде получало немалую прибыль от монополий — теперь она была введена и на духи. На монетных дворах чеканились новые деньги, медные и железные: их выпуск значительно возрос благодаря тому, что замена древесного угля каменным позволила значительно увеличить выплавку металлов. Расширялась торговля изделиями государственных мастерских.

Товарооборот Поднебесной вообще значительно вырос и усложнился. Люди получали все лучшее представление, какая область их страны и какая заморская земля какими славна товарами. Грузы перемещались по разветвленной дорожной сети, а в особенности по рекам и каналам — суммарная протяженность водных артерий приближалась к 20 тысячам километров. Главными магистралями были Янцзы и Великий канал.

Расходы на наемную армию были по-прежнему огромны, и с этим надо было что-то делать. Солдаты, в полной мере почувствовав себя профессионалами, требовали оплачивать их расходы не только за почтовые услуги, но и на носильщиков. Ван Аныпи сократил это воинство, воссоздав местные ополчения, содержавшиеся на общинный счет.

В 1077 г. реформатор вынужден был уйти в отставку. Но не из-за «служебного несоответствия». Против него все злее стал выступать недавний соратник, знаменитый историк Сыма Гу-ань, тоже имевший немалый вес при дворе. Скорее всего, размолвка была вызвана не принципиальными разногласиями, а усилившейся личной неприязнью и заурядной борьбой группировок. Реформы же продолжались, следуя намеченным курсом, еще несколько десятилетий. Их успех не устранил, конечно, общественных конфликтов, но снизил их напряженность. Такая стабилизация лет на сто продлила существование династии Сун.

Коренных переломов в сельском хозяйстве в сунскую эпоху не происходило, оно велось привычными методами. Рабочей скотиной были буйволы, мулы, реже лошади. Вспашка осуществлялась плугом с двусторонним лемехом, кое-где сохой. Рыхлили почву боронами, зерно разбрасывали с помощью сеялок. Урожай убирали длинными серпами, молотили с помощью катков, провеивали лопатами. Там, где выращивали рис — преимущественно на Юге — преобладали ручные операции, только вспахивали почву плугом. Использовались гидравлические колеса для подачи воды наверх, на террасы заливных рисовых полей — они вращались посредством крестьянских ног.

Но усовершенствований было немало — например, в конструкции того же гидравлического колеса. Насаждались лесозащитные полосы, чтобы меньше было ущерба от водной стихии. Осуществлялась селекция семян. Важным событием стало распространение высокоурожайного сорта риса, пришедшего с юга Вьетнама. Сунские власти немало сделали для освоения новых земель, постоянно заботились об ирригации, о рытье новых колодцев. Поля на участках, отвоеванных у болот или озер, окружались дамбами высотой до шести метров — по ним прокладывали дороги и сажали вдоль них деревья. В насыпях были проделаны отверстия — при засухе открывали заслонки и подавали на поля воду.

Важнейшим сельскохозяйственным регионом стал Юг. Здесь хозяйство велось интенсивней — было стремление собрать как можно больший урожай с единицы площади. Трудолюбия же крестьянам было не занимать, как на Юге, так и на Севере. Пословица гласила: «Воин не должен бояться смерти, крестьянин навоза». Или другая, с социально-политическим оттенком: «Если ноги крестьян не будут в грязи, жирные рты горожан будут пусты». Сельский труд считался занятием благородным: недаром конфуцианские ученые мужи уподобляли Сына Неба пахарю, неустанно заботящемуся о своих угодьях (для чего удаляющему иногда с них сорняки).

Больше стали выращивать чая. Появился хлопчатник — его завезли из Средней Азии и с островов Индийского океана. Тутовые деревья для прокормления ненасытного червя образовывали сплошные посадки и в сельской местности, и вокруг городов: деревенские и городские богачи заводили шелкоткацкие предприятия. Особенно распространились они на Юге, где научились выделывать прекрасные декоративные панно, а сорта шелковых тканей исчислялись десятками.

По сравнению с временами династии Тан добыча меди увеличилась в 30 раз, железной руды — в 12. Больше стали добывать свинца, олова, ртути, золота, серебра. Как отмечалось выше, металлургия существенно усовершенствовалась, особенно важным новшеством стало использование каменного угля вместо древесного. При плавке применялись химические реактивы, медь стали получать гидрометаллургическим методом. Широкое распространение получили различные сплавы. Так, из сплава двух частей олова с одной частью меди делали неплохие зеркала.

Железа производилось так много и такого качества, что в сунскую эпоху стали возводить железные пагоды — некоторые из них высятся и в наши дни. Кое-где по-прежнему служат сооруженные тогда подвесные мосты на железных цепях.

В широкое употребление вошел фаянс. Все больше производилось изделий из белого фарфора. Восторженный современник назвал его «светлым, как небо, блестящим, как зеркало, тонким, как бумага, и звонким, как цитра». Иногда глину, которая шла на изготовление лучших фарфоровых шедевров, просушивали на открытом воздухе десятки лет. А в итоге сложнейшего технологического процесса можно было не только любоваться обворожительными изделиями, но и наслаждаться их звучанием: специально подбирались сервизы, все чашки которых при ударе серебряной ложкой отзывались на особый лад. Высокое качество было достигнуто в глазурном покрытии: ценилась глазурь «цвета неба после дождя в разрыве облаков».

Интересные прикидки сделал В.А. Мельянцев. По ним выходит, что в сунское время в Китае годовой ВВП (валовой внутренний продукт) на душу населения составлял 600–700 американских долларов на душу населения. В Индии этот показатель равнялся тогда 550–650 долларов, а в Западной Европе — всего лишь 300–350 (но учтем, что там еще практически не начиналась «коммунальная революция» — подъем городов).

Сунское правительство создало специальное управление, которое занималось обеспечением одиноких стариков и бездомных, другое ведомство нанимало врачей для обслуживания бедняков и раздавало лекарства.

В области культуры важным моментом стало совершенствование книгопечатания. Оно осуществлялось методом ксилографии: матрицу для будущей страницы вырезали на гладкой деревянной доске (обычно из фруктовых пород), мазали краской, прикладывали лист бумаги — и готово (одна страница одной книги). Конечно, это и трудоемко, и рискованно: ошибка в одном иероглифе — и загублена целая доска. Но вся китайская цивилизация построена на кропотливом, сосредоточенном, неустанном труде — так что брак случался крайне редко. Попытки использовать наборный шрифт, который изобрел в 1041 г. простолюдин Би Шэн, были. Но широкого распространения его выдумка не получила. Набирать иероглиф из каких-то типовых элементов показалось неудобным, да не очень как-то и пристойно: все же иероглиф — это нечто заслуживающее уважения само по себе, это символ, а не комбинация из закорючек.

Важнейшим достижением в области мысли стала философская школа неоконфуцианства (как назвали ее в Новое время в Европе). Не вдаваясь в эти поднебесные премудрости (в прежденебесные, т. е. трансцендентные, тем более), отметим, как представляется, главное. Конфуцианское учение стало гораздо глубже, этическое по преимуществу содержание его постулатов было дополнено их увязкой с космологическими первоосновами бытия, с ответами на те вопросы, которые постоянно ставили перед собой и даосы, и буддисты. Так, в основу учения философа Чжу Си (1130 — 1200 гг.) был заложен высший закон ли (не путать с ли — поведением — иероглифы разные) — он же идеал, он же истина — который представляет собой единство моральных и космических принципов. Ли глубже живой энергии ци, из которой созидается наш мир. Действие ли охватывает и вселенную, и человеческое общество, соединяет их неразрывно — нечто подобное мы уже встречали у даосов и в учении предшественника неоконфуцианства Цзоу Яня.

Начиная с эпохи Сун замечательное, неодолимо притягательное явление стал представлять из себя китайский город. В наиболее оживленных областях процент городского населения равнялся 20–25 — тоже невиданно высокий для тогдашнего мира показатель. Если город не умещался в своих пределах — он обрастал многолюдными слободами.

Теперь это был не только административный, военный, торгово-ремесленный и религиозный центр (хотя и это немало) — город стал еще и средоточием самодовлеющей культурной жизни, неисчерпаемым источником развлечений и утех.

Для многих — бездной, манящей широчайшими возможностями найти в нем свое место — и безжалостно обманывающей. Но это зловещая словесная метафора, а внешне города Поднебесной именно с той поры стали представлять зрелище необыкновенно живописное и занимательное.

Хотя показная роскошь в глаза в китайских городах никогда не бросалась. Задаваться, выпячиваться — это не в китайском духе. Не было даже деления на богатые и бедные кварталы. Кому положено — тот носил подобающий его заслугам и общественному статусу халат (вышивка на котором своей символикой делала его подобием форменного кителя), передвигался в паланкине, экипаже или верхом — тоже строго по рангу. Но все дома выходили на улицу глухой стеной, а если и были повыше других (этажа в 2–3, не больше) — это было сокрыто оградой. Планировка как отдельного домовладения, так города в целом была бесхитростно прямоугольной. Уездная, областная или провинциальная управа, а в столице императорский дворец, с садом и парком, располагались относительно городской территории примерно на том же месте, где на сельском дворе располагался хозяйский дом.

Помимо городской стены, от древности до эпохи Тан городские кварталы были разгорожены друг от друга, и этот факт стал достоянием литературы. По ночам по городу невозбранно можно было передвигаться только высшим чиновникам, прочие же шатуны, если попадались стражникам, получали порцию палочных ударов. Поэтому неплохим сюжетом для новелл были переживания влюбленного, задержавшегося на свидании, не поспевшего домой и теперь старающегося замаскироваться под столб, чтобы не быть обнаруженным.

В эпоху Сун эти внутренние перемычки исчезли, в системе адресации стали главенствовать не кварталы, а улицы. Улицы, превратившиеся в многокрасочные, горластые, круглосуточно кипящие реки, на которых проводили значительную часть своей жизни большинство горожан.

Города — крупные административные центры, делились теперь на сектора — со своими органами управления, обеспечивающими санитарный и полицейский порядок, пожарную безопасность и вершащие суд на правах низшей инстанции. Повсюду высились пожарные каланчи — почти все строения были деревянными. Интересно, что когда в столице Кайфыне открылось 23 публичных дома для обслуживания преимущественно гвардейцев из «войска Запретного города» — необходимость их устроения мотивировалась в первую очередь страхом перед пожарами. Пусть уж лучше ребята гуляют в местах установленных, чем того и гляди пустят по пьяни красного петуха незнамо где.

Городское хозяйство было налажено неплохо: водоснабжение было бесперебойным, ассенизация (обозы золотарей) регулярной, и вообще в грязи никто не тонул — это вам не чумазая средневековая Европа. Горожанин, уличенный в том, что выплеснул помои на улицу, получал шестьдесят палок. Городских больниц и приютов для престарелых не было, но такого рода благотворительностью занимались буддийские монастыри (а вообще-то, по исконной китайской традиции, попечение о немощных и страждущих должны были брать на себя их родственники — что в подавляющем большинстве случаев и происходило). Большую помощь беднякам оказывали купцы — и по добросердечию, и из желания лишний раз выказать себя «отцами города». Причем выказать в неявном виде: в холодное время года по ночам они тайком подсовывали деньги под двери нуждающихся, а те утром изображали радостное изумление — будто «деньги упали им с неба».

Значительную часть жителей составляли чиновники, а также члены их семей, помощники и слуги. В крупных городах, тем более в столице эта категория составляла до трети городского населения. Здесь же проживала земельная знать, титулованная, а больше просто владетельная (верхушка «сильных домов»). К ней примыкало богатое купечество, на которое почти перестали смотреть как на лиц неблаговидного рода деятельности. Прочее городское население состояло из множества торговцев, ремесленников, стражников, пожарных, воинов гарнизона, а также всякого специфически городского люда: поденщиков и носильщиков — кули, погонщиков, лодочников, мусорщиков, ассенизаторов, актеров, акробатов, фокусников, гадальщиков, нищих, воров, проституток и прочая, и прочая, и прочая — всех тех, кого в Китае называли «людьми рек и озер» (возможно, потому, что разбойники и бродяги часто укрывались на островах и в прибрежных камышах).

Жители были разбиты по пятеркам и десяткам домов, ремесленники объединялись в цеха — ханы, торговцы и купцы — в гильдии. Это были ячейки самоуправления, и их существование было удобно городским властям — связанные круговой порукой, они обеспечивали своевременный сбор налогов и четкое выполнение указаний. Обычно их членов объединяло не только соседство или общность профессии, но и происхождение из одной местности — землячество.

В ханы заставляли объединяться и мусорщиков, и даже нищих — чтобы от всех был какой-то доход Поднебесной. Кстати, нищие при этом делились на множество разрядов в соответствии с профессиональной специализацией: кто рассказывал печальную историю своей жизни, кто демонстрировал увечья (много было лже-слепцов — «одноглазых драконов»), кто корчил рожи, измазавшись краской. Или ходил с мешком по домам, или пел, или просто гнусил, взывая к милосердию. Были даже такие, что прилюдно наносили себе жестокие раны — но это уже, наверное, ближе к факирам. Тонкости нищенского искусства передавались по наследству — как секреты ремесленного мастерства.

Не обходилось без бандитских шаек, деливших и кроваво переделивавших контроль над улицами и кварталами. Они собирались в облюбованных ими чайных, именуемых «пристанями». Друг друга они величали «братьями», а своих вожаков — «дедами».

Те, чье мастерство составило славу китайской культуры — ремесленники, выставляли на продажу или передавали торговцам бессчетное множество товаров: вееров, ширм, резных украшений и статуэток, посуды, шелковых одеяний, обуви — всего-всего.

Торговля шла на рынках — наряду с традиционными универсальными, появились и специализированные: овощные, мясные, рыбные, скотные, шелковые, цветочные. По особым, известным всем горожанам дням собирались такие, как лекарственные, антикварные. Была специализация и по времени суток — рынки дневные и ночные. Лавочники, лоточники, разносчики торговали прямо на улицах. Повсюду предлагали готовую еду — с тех пор и посейчас большинство китайских горожан предпочитает насыщаться в небольших ресторанчиках или приносить домой уже приготовленную пищу.

Сфера обслуживания тоже стала предельно многономенклатурной. Специальные бюро могли организовать и свадьбу, и похороны. Общественное питание было чрезвычайно развитым и многоуровневым. Даже многоэтажным: внизу можно было наскоро выпить чашечку чая или вина и закусить, а чем выше вверх по лестнице, тем капитальнее мог обосноваться клиент. Как и сейчас, официанты записывали заказ — но расплачиваться полагалось сразу.

Небольшие чайные были мини-клубами (в английских понятиях — пабами): здесь обсуждали новости, здесь же устраивались петушиные бои, выступали фокусники и акробаты. Сюда без опаски могли зайти и нищие, у которых заведомо не было ни гроша: так повелось, что бедняки могли допивать остатки чая за уже ушедшими посетителями. На дверях винных погребков рисовали ветку ивы (интересно, что в царской России у входов в кабаки красовались еловые лапы, и в просторечье заведение именовалось «Иваном Елкиным»). Для того, кто располагал средствами, излюбленным времяпрепровождением были плавучие рестораны.

В некоторых ресторанных заведениях выступали певички, которые могли составить гостю компанию, и дело песнями не ограничивалось — за ширмой ждала роскошная постель. Было множество веселых «водяных чайных домиков», были просто бордели, были уличные проститутки (причем обоего пола).

На красивых женщин спрос был велик повсеместно. Из записок, дошедших до нас из XII в., следует, что жители Хан-чжоу «очень радуются, когда у них рождается дочь, и берегут ее, словно драгоценную жемчужину. Когда она подрастает, в зависимости от природных наклонностей, ее обучают разным искусствам. Одних готовят к тому, чтобы быть певичками в домах высокопоставленных особ. Меньше ценятся девушки свиты, служанки, девушки на подсобных работах, швеи, актрисы, прачки, девушки, искусные в игре на цитре или в шашки, поварихи и кухарки».

Многие женщины и девушки, в первую очередь из знатных семейств и из «веселых домиков» разного уровня, выделялись странноватой семенящей походкой: неуверенной и в то же время грациозной, трогательной от ощущения беззащитности, иногда порхающей. Именно в сунские времена распространился обычай, представляющий из себя далеко не лучшее достижение китайской цивилизации (даже с учетом того, что «о вкусах не спорят»). Это «цветочек лотоса» (или «ароматная лилия») — сверхминиатюрная, вернее, изувеченная женская ножка, длина подошвы которой не превышала десяти сантиметров.

Уже в четырехлетнем возрасте пальцы малышке загибали резко вниз — вплоть до перелома, и туго бинтовали стопу. В последующие несколько месяцев девочка не могла передвигаться самостоятельно — ее носили в портшезе. Процесс кровообращения замедлялся, и ступня оставалась недоразвитой на всю жизнь.

Это считалось признаком прирожденного благородства, в аристократических (или претендующих на то чтобы считаться таковыми) кругах, ущербные красавицы были особенно желанны для женихов. Но таким же образом обрабатывали девочек, которым прочили карьеру певичек, куртизанок и тому подобную: им тоже подобали признаки аристократизма.

Совсем другого отношения заслуживают широко распространившиеся тоже с той поры самые замысловатые дамские прически. Одна из них называлась «дракон, резвящийся в облаках»: особое мастерство куафера заключалось в том, что самого дракона как такового не было видно — его очертания только угадывались сквозь «облако» пышных волос. Подобное можно только приветствовать: изобретайте, обольщайте и резвитесь на здоровье.

Любителей культурного времяпрепровождения ожидали театры.

В достаточно развитом виде китайский театр сложился как раз к этому времени (а развивался и развивается постоянно — к началу XX в. насчитывалось около 300 театральных традиций). Старинный китайский театр сложен, малопонятен, даже странен для нашего восприятия, потому что происхождение свое ведет от религиозных обрядовых действ. В храмах предков представления могли разыгрываться совсем без зрителей, а если они и присутствовали, то не в качестве самых почетных гостей: таковыми являлись пребывающие здесь души усопших.

Послушаем, что говорит В.В. Малявин: «Каждый персонаж китайского театра являет собою определенный человеческий тип, на который указывает символика его грима и костюма. Так, черный цвет означает честность, красный — счастье, белый — траур, желтый — царственное достоинство или монашескую аскезу, синий — варварское происхождение и т. д. В пекинской опере различались 16 основных композиций грима, общее же их количество достигало ста и более. Принципы актерской игры вовсе не требовали создания иллюзии действительной жизни. Декораций на сцене почти не было, а действия актеров обозначались символически. Например, плетка в руке актера обозначала верховую езду, платок, накинутый на его лицо — смерть, веер в руках — ветреность. Гору мог заменить обыкновенный стул, реку — флажок с изображением рыб, храм или лес — листок бумаги с соответствующей надписью и т. д. Степень символизации действия служит одним из критериев разграничения народного и классического театров: народные представления в целом отличались гораздо большим натурализмом вплоть до применения в них настоящего оружия. Заметим, что тенденция к натуралистической достоверности представления была свойственна и придворному театру. Так, в представлениях императорского театра в Пекине на сцену выводили настоящих лошадей и даже слонов, под сценой же имелись колодцы, из которых с помощью зубчатых колес поднимались громоздкие декорации — пагоды, гигантские цветы лотоса и т. д.».

Пьесы, порожденные религиозной традицией и деревенским театром, повествовали о подвигах героев, бесстрашно вступающих в единоборство со злыми демонами. Немного позднее появляются комические фарсы и буффонады. Они заполняли сцену вздорными женами и подкаблучниками мужьями, тщеславными учеными-недоучками и лопоухими простаками-крестьянами, охочими до женского пола монахами и глупыми толстосумами.

Наконец, в XIII в. в Южном Китае рождается профессиональная, авторская пьеса. В ее сюжетах уже звучало иногда нечто чеховское: девушка из небогатой семьи любит подающего надежды студента, готовящегося к экзаменам на высокую ученую степень. Она готова ему все отдать, он к ней тоже неравнодушен, но не более того — превыше всего карьера. Только на сцене вся эта душещипательность переплеталась с никакого отношения к сюжету не имеющей игрой демонических масок, веселыми плясками и потешными ужимками. В театр люди шли не за сухой моралью, а ради некоторой душевной, — можно сказать, экзистенциальной, не без элемента мистики, — встряски (актеры были отчасти посредниками между миром людей и миром духов — и зрители, и сами они всегда ощущали это периферией сознания). И, конечно же, ради удовольствия.

Интересно, что женские персонажи наделялись обычно более высокими нравственными качествами, чем мужские. Но мужчины-актеры уже почти монополизировали исполнение женских ролей. Хотя существовали чисто женские труппы. Очевидно, поборникам нравственности претило исполнение некоторых сцен актерами разного пола — «как бы чего не вышло».

Публика располагалась в театрах с удобством — не зря их называли иногда «чайными домами», как и заведения несколько иного рода. Во время действия пили и ели, расхаживали по залу, в порядке вещей был громкий разговор о чем-то своем или совместное с актерами исполнение арий. Но не будем задаваться тем, «как далеко мы от них ушли». Почитайте о нравах «пушкинского Петербурга»: тогда разве что шампанское в партере не откупоривали, а ломились сквозь ряды и гоготали над свежим анекдотом совершенно невозбранно. А что насчет закусок в «чайных домах» — так спектакли длились иногда не то что часами, а днями напролет.

В более поздние времена властями делались попытки запретить ночные представления, усилить цензуру над содержанием пьес и манерой исполнения. Указ от 1368 г. гласил, что следует ставить пьесы только о «повиновении законам, богам и небожителям, честных мужах, целомудренных женах, почтительных сыновьях и послушных внуках, что учило бы людей творить добро и наслаждаться великим покоем». Приводились и экономические аргументы: люди малообеспеченные становятся заядлыми театралами и тратят на свое увлечение все деньги и все свое время — вместо того, чтобы заниматься делом. Но подобные претензии если и имели последствия, то очень недолгосрочные.

Были зрелища и попростонародней. Чрезвычайно популярны были выступления народных сказителей — их приглашали и ко двору. Китайский цирк, знаменитый во всем мире, походил на современный уже в те времена, а корни его уходят в доханьскую древность. Даже при императорском дворце существовала цирковая школа, особой гордостью которой были дрессированные лошади: они не только танцевали под музыку, но и разливали вино по бокалам и предлагали зрителям.

В сунскую эпоху целые улицы больших городов были сплошь заняты балаганами, в которых выступали бродячие цирковые труппы. Фокусники превращали ремень в змею и обратно, также преображались друг в друга туфли и кролики — настоящие мастера имели в загашнике более сотни подобных чудес. Не меньший восторг вызывали дрессировщики. По городам и селам Поднебесной издавна странствовали вожаки со своими медведями. Но это что, это и в других уголках мира не в диковинку. Так же, как дрессированные обезьяны и мыши — разве что упорные и изощренные китайцы добивались от них выделывания более разнообразных «штук» и более виртуозного пародирования человеческих прототипов. Но вот муравьи, обученные выполнять сложные воинские перестроения, или рыбы, надевающие по сигналу гонга потешную шляпку и начинающие кружиться в причудливом танце по водной глади — это уже «ай, класс!»: лучше не скажешь. Или семь огромных черепах, вскарабкивающихся одна на другую и выстраивающих таким образом высокую пагоду. Или восемь маленьких лягушек, сначала усаживающихся четверками в два ряда перед восседающей на троне огромной жабой, потом подползающих к ней по очереди, квакающих — и удаляющихся прочь. Так происходила «аудиенция при дворе лягушачьего царя».

Заодно хочется поговорить и о тех достижениях китайской классической культуры, которые и сегодня не только являются выражением ее глубочайшего символизма, но и охватывают

всю жизнь китайцев. В первую очередь это фэн-шуй — геомантия, или «наука ветров и вод».

Прочитаем такие строки писателя XVI в. Е Цзы-ци: «Где земля красива, там и люди красивы, а где земля дурна, там дурны и люди. От дыхания гор возникает много мужественности, от дыхания озер — много женственности; дыхание воды ослабляет зрение, а дыхание ветра ослабляет слух; дыхание дерева делает горбатым, а дыхание камня — сильным…» Вывод: чтобы быть хорошим, красивым, здоровым и счастливым — надо жить не абы где, а там, где лучше, где красивее.

Только вот понятие красоты в Китае (и вообще на Дальнем Востоке) не совсем такое, как на Западе. Нам подавай «европейский интеграл», прямые (правильные) линии, поверенную алгеброй гармонию образов, звуков, мыслей. У них не то. Мы помним, что путь Дао, который и есть закон для вселенной, неуловим, ни в какую умопостигаемую систему не укладывается. Узор на яшме, винтом закрученный корявый ствол дерева, щербатая выветренная скала, обнажившийся пласт земли на склоне оврага, петляющая река или ручей и всякое такое — вот самые близкие к Истине символические самовыражения этого неустанно творящего мир закона.

Там, где такое, и надо жить. «Подлинным же фокусом ландшафта считались так называемые «драконьи пещеры» — места, открытые токам энергии и в то же время достаточно укромные, закрытые для того, чтобы не позволять накопленной энергии рассеиваться в пространстве» (В.В. Малявин). Заросшая ложбинка на склоне холма, да еще если здесь же родничок — вот образец «драконьей пещеры», такой, что лучше не придумаешь. А ровная гряда холмов, прямое русло реки, подобные телеграфным столбам стволы деревьев — от всего этого увольте, от этого надо подальше, это нечто нежилое, тлетворное. Мертвечина какая-то.

Для жилья, для могил, для сада и огорода, для любой беседки надо отыскать «счастливое» место, полное благодатных энергий. А потом усовершенствовать его, чтобы в целом и во всех частностях еще гармоничнее сочетались инь и ян (две пятых «дыханий земли» должны быть иньскими, а три пятых янскими), пять стихий (первоэлементов), энергии четырех сторон света и влияния девяти определяющих судьбу звезд — для этого может потребоваться насадить деревья подходящих пород, срыть вершину холма, построить башню, изменить русло реки. И уж непременно, чтобы Зеленый Дракон (воплощение востока, весны и силы ян) находился, как войдешь в дом или подойдешь к могиле, — слева, а Белый Тигр (запад, осень, сила инь) — справа. Еще очень важно определить, как расположено на местности тело дракона. Его сразу не увидишь, как в той дамской прическе, но стоит вглядеться и вчувствоваться во все поросли, во все взгорки и ручейки, в розу ветров и в восходящие потоки воздуха (здесь незаменимое подспорье — воздушный змей) — и он сразу объявится. Особенно судьбоносны «драконье сердце» и «драконьи вены» — расходящиеся от сердца цепочки холмов.

Всему этому, и еще многому другому и служит великая и замечательная наука фэн-шуй. Ее теоретической и инструментальной оснащенности позавидует современная геодезия: одних только «драконов, пронизывающих землю» она различает шестьдесят разновидностей. При работе же с основным рабочим инструментом, своеобразным фэн-шуйным компасом, учитывается 38 различных параметров (в том числе взятых из «Книги перемен» — «Ицзин»), а то, что стало впоследствии обыкновенным нашим компасом, впервые было применено как вспомогательное приспособление к этому магическому гипертеодолиту.

А вот выдержка из старинного справочника под названием «Канон человеческих жилищ»: «Дома не должны стоять у начала дороги или в ограде монастыря, или вблизи кумирни, или там, где не растут деревья, или на месте древнего сражения, а также у ворот в большой стене или напротив тюрьмы.

Иметь возвышенность перед домом и низину позади него значит быть отрезанным от предков. Возвышение позади и низина впереди предрекают обилие буйволов и лошадей.

Водные потоки не должны быть быстрыми и прямыми. Если вода в близлежащем ручье течет быстро, невозможно будет накопить состояние в доме. Если она все время течет напрямую, она причинит ущерб людям. Если она резко сворачивает влево, несчастье ожидает старшего сына, вправо — младших сыновей».

Когда увидите, как где-нибудь в современном Гонконге или Пекине возводится с использованием самых современных технологий и строительной техники сверхвысотный небоскреб универсального назначения — будьте уверены, что все его закоулки и все нюансы его эксплуатации были неукоснительно выверены в соответствии с указаниями «науки ветров и вод» фэн-шуй. И пусть вам не покажется удивительным, что главным средоточием космических энергий, обеспечивающих благополучие и долговечность этой махины, служит крохотный садик, с кривыми деревцами и дикими валунами, разбитый около входа в нее.

Не хочется отрывать перо от этой темы, но приходится ограничиться краткими выдержками из «Китайской цивилизации» В.В. Малявина, дающими представление об отношении китайцев к растительному миру. «Почти в каждом китайском саду можно встретить «деревья счастья» — сливу и персик, склоненные ивы — воплощение животворного начала ян — или стройные тополя…

Наибольшее поклонение у знатоков вызывал пион, заслуживший титул «царя цветов», ибо он считался воплощением чистого ян… В Китае выращивали около сотни сортов пиона, среди которых лучшим считался «танцующий львенок»… Начало инь в цветочном царстве представляет хризантема — лучший осенний цветок, символ покоя и долголетия, а также душевной чистоты благородного мужа… Повсюду в Китае разводили гортензии, розы, нарциссы, камелии, гиацинты, гранаты, на Юге — орхидеи. Китайские розы были использованы европейскими селекционерами для выведения современных сортов роз.

Из водяных цветов предпочтение отдавалось лотосу — главному цветку в буддизме. Тянущийся из темной глубины вод к солнцу стебель лотоса как бы пронизывает все этажи мироздания и воплощает собой неудержимую силу жизни. А его нежные цветы, распускающиеся над самой поверхностью воды, предстают символом душевной чистоты, неуязвимой для грязи и тины суетного света».

Даже в небольшом китайском садике различались уголки, которые лучше всего подходили для посещения в разное время года и суток, в разном настроении.

Тяга китайцев к эксперименту привела к появлению множества сортов садовых растений. И очень выразительно проявилась в выращивании карликовых деревьев. При этом развитием растения не «руководили», не направляли, следуя жесткой методе: просто создавали деревцу наилучшие условия и любовались его самовыражением, раскрытием в нем природной энергии.

Многообразие даров растительного царства, попадающих на китайскую кухню и в китайскую аптеку, просто невероятно.