Клоуны водного цирка

Глава 9

Писарь Хэнк любил свою работу. Он был младшим сыном в семье сапожника Игнааса, человека практичного и делового. Боялся отца, так как обувную науку тот вбивал в него кулаками. За малейшую провинность или неумение в освоении ремесла Игнаас бил так, что уже к девяти годам своей жизни подмастерье Хэнк начал глохнуть. Отца это не остановило. Он справедливо полагал, что слух в их деле не главное, а вот заставить лентяя трудится, намного важнее. К тому времени, когда старый сапожник осознал, что его младший сын совершенно не способен к великому умению шитья башмаков, Хэнк полностью оглох на правое ухо, а левым слышал вполсилы. И все на что был способен, это расслышать, как отец с проклятиями посылает его за бочонком в винную лавку.

Игнаас понял, что в отличие от двух старших сыновей, младший вырос неучем и обузой и подумывал продать его вербовщикам в армию. Хорошего солдата из него бы не получилось, тощий, слабый и нерадивый. Но как обслуга при ландскнехтах вполне может быть. Чистить оружие, рыть могилы и убирать за лошадьми он бы сумел. А если и нет, то невелика печаль. Главное сбыть бестолкового неуча с рук.

Так Хэнк и одел бы широкую перевязь на плечо, если бы Игнаас не заметил однажды, что его непутевый малолеток стоит возле лавок и медленно шевелит губами глядя на надписи на вывесках.

В ученики писаря его взяли неохотно. Сначала вообще не хотели. По меркам бумагомарателей, как называл их про себя Игнаас, его сынок считался уже старым и к обучению не годным. Старый сапожник чуть было не махнул рукой на эту затею, но тут его спросили, кто научил Хэнка читать надписи на вывесках? Когда узнали, что никто не учил, а парень освоил буквы сам, заинтересовались. У младшего сына сапожника легко получалось складывать из букв слова. Писать научился в короткий срок, будто умел всегда и лишь вспомнил подзабытые навыки.

Всего через три года Хэнк уже работал помощником писаря в речном порту, оформляя бумаги таможенных пошлин. Через два, помогал вести документацию городского гарнизона Эсселдейка. Получал пусть мизерный, но все же процент со сделок с маркитанской службы и убедился, что нет более прибыльной деятельности, чем интендантская.

К семнадцати годам Хэнк получил постоянное место писаря в мэрии Эсселдейка, что было немыслимо по цеховым меркам. Общаться с ним было нелегко, так как приходилось все дважды повторять. Первый раз с раздражением, второй, кричать в голос. Но общались с ним мало, работ с диктовкой он не вел, с бухгалтерией работал сам, а нужные бумаги ему приносили. Хэнк жил в счастливом для себя тихом мире, а с остальным общался в основном с помощью текстов. Им были довольны — парень оказался сообразительный, да еще и с красивым почерком. Считал точно и не ленился.

Назвать эту работу легкой, мог бы только человек несведущий. Писанины всегда много. Вести ее надо было аккуратно. Держать в голове множество дел и быть в любой момент готовым найти нужный документ. Но Хэнк, после своей прежней жизни в учениках сапожника при отце и братьях считал, что вытащил счастливый билет, а то, что ни с кем не надо было общаться, еще и дополнительной удачей. Помнил он, что такое общение. Это пьяный гогот братьев и удары отца.

Подышав на перо, с тихой улыбкой начинал писать, высунув кончик языка из уголка рта. И был счастлив. Его считали почти безгрешным. Не пил, не играл, вечно что-то пишет. Но одна слабость у него все же была. Тщательно скрываемая, хотя знали о ней все его знакомые, регулярно над ним подшучивали, но наивный Хэнк не понимал смысла шуток. Хотя тут скорее дело в его глухоте, чем в отсутствии сообразительности.

Звали слабость Сэлма. Полная, с огромными красными руками, уже похоронившая одного мужа, она была старше Хэнка на десять лет. Повариха Нудзансенсов обладала пленявшими невзрачного писаря формами. Еще пленительней были бриоши со сливками, что она готовила. Сам Хэнк не мог сказать себе, что лучше. Хотя и задачи такой не ставил. Сэлма была воплощением мечты, где одно было неотделимо от другого. Умудренная жизненным опытом Сэлма заметила робкие вожделения писаря и выловив его в пустынных коридорах мэрии задала всего два вопроса. Первый, какое он получает жалование, второй, как его зовут. Получив ответы, озвучила необходимую ей сумму. На осторожный вопрос для чего, коротко ответила, что на свадьбу с ним же. Первый муж не мог обеспечить ей необходимого праздника, пусть теперь Хэнк воплощает ее мечты. Все это она прокричала ему в ухо, не обращая внимания на немногочисленных зевак. Деньги Хэнк дал сразу, а за разрешением на свадьбу обратился к Лоренсу. Помощник бургомистра возражать не стал, благо сам недавно женился, но потребовал выполнить всего одно условие. Поездка в далекий Баэмунд. Необходимо заключить контракт на покупку осадных орудий. Хэнк и не думал возражать. Всю дорогу его преследовали видения Сэлмы и бриошей.

— Вы знаете, что ваш писарь пишет с высунутым языком? — с любопытством спросил Тарант.

— Знаю. И можете не говорить шепотом, он почти глухой, — усмехнулся Лоренс, — да и не обидчивый, а что с высунутым языком, так это от усердия.

— Глухой писарь? Это же неудобно.

— Напротив, — вмешался в разговор Бартаэль. — Нужное в обсуждении говоришь тихим голосом, а то, что надо перенести на бумагу, говоришь громче и все. Он все прекрасно понимает, усердный и способный, за что, собственно, и держим. А слегка повысить голос при разговоре с ним, так это ничего страшного. И никому не мешает. Вот, обратите внимание, — купец громко произнес:

— Хэнк, насколько вырос товарооборот Эсселдейка за последний год?

Писарь поднял голову.

— Он не вырос. Он упал. На двадцать восемь процентов. В основном это коснулось урожая. Земельные угодья пострадали из-за военных действий. Возрос только импорт. Оружие и сырье для оружия. Цены на металл тоже выросли.

— Да?! — поднял брови Лоренс, — А я и не знал, что настолько все серьезно. Двадцать восемь процентов, это много.

— Вы были заняты свадьбой, фрайхерр — писарь опустил голову обратно.

— Иногда он раздражает, — вздохнул Лоренс, — границ не знает. Но это не из-за дерзости. Это из-за увлеченности своими бумажками.

— Хэнк, — снова громко спросил Бартаэль, — война продолжится и фраккарцы скоро вернутся, — что ждет экономику города? Все очень плохо?

— Хорошего мало, — поднял голову писарь, но смотря в будущее, могу сказать, что экономика вырастет.

— Это как?!

— Увеличился приток крестьян в город. Теперь они составляют серьезную рабочую силу при том, что платить им много не надо. Выросло производство оружия в городе. Каменщики и плотники занятые на работах на городских стенах, процветают. Приток кораблей с продовольствием, что мы вынуждены покупать, привел к расширению порта и площади торговых складов. Возрос доход с аренды, увеличилось количество портовых рабочих.

— А я говорил, — усмехнулся Тарант, — эта война еще долго идти будет.

— Из-за постоянных набегов, что мы проводим на границы Фраккарского королевства, выросло количество конных наемников. — Хэнк не слышал, что сказал князь и продолжал. — В основном рейтары. Подтянулись и кочевые кланы рапайцев. В городе много лошадей. И уже ощущается нехватка шорников. Цены на упряжь высокие, сейчас подтянутся специалисты. В Эссельдейке, как и в соседнем Вальшайоне, всегда было хорошо развито кожевенное производство, теперь ожидается еще больший его рост.

— Но продовольствия же стало меньше? — с любопытством спросил Бонифаций.

— Ничего. Купим. Взять нас в осаду трудно, из-за реки, что проходит через город. Поэтому провизию нам могут доставить. А она дешевая. Опять же — купцы едут, ставят у нас лавки. Некоторые селятся.

Лоренс развел руками и улыбаясь посмотрел на князя. Бонифаций не сводил внимательного взгляда с Хэнка.

— Господа, все это замечательно, но я настойчиво приглашаю вас на трибуны. Мы подготовили удивительное зрелище. — В дверях появился Арман.

— Арман, я уже не помню, какой раз по счету вы появляетесь за последние полчаса, но ваша настойчивость доказывает, что вы и правда подготовили, что-то невероятное. И у вас невероятный талант появляться тихо и вовремя, — улыбнулся князь.

— Что ответить? Я талантлив, — развел руками Арман.

— Арман, могу я полюбопытствовать, что у вас за меч? — барон Петер айт Эрнстермирх впервые проявил интерес к разговору.

— Название я ему не дал, но делал по заказу. Больше всего это похоже на рейтарский меч, но я внес в него свои особенности.

— Я вижу он тоньше обычного, но это не эсток.

— Не эсток, — согласился Арман, — господа, прошу на трибуны, вас ждет зрелище.

— Что за зрелище?

— Представление с цветком и муравьями.

— Звучит странно.

Странно, что он не чувствовал боли. Кайкап схватил его и с силой тащил вниз. Мощь зубастой твари Курти чувствовал. Ее мощь и собственный страх. А боль, почему-то нет.

Дышать!!!

Может лучше захлебнуться? Нет!

Почему он не чувствует боли?! Это хорошо, наверное. Может все быстро закончится. Нет! Не хочу!

Дышать!!!

Центральная часть бассейна глубока.

Кайкап тянувший его на дно вдруг дернулся вверх.

Цепь сейчас скинет его в воду. За пацаном. Или руку оторвет. Сдыхать здесь?! Вот так!!! Накатило бешенство.

Трезубец воткнулся в лепесток, когда Эрик падал и теперь маячил перед глазами. Вторая тварь суетилась здесь же под дорожкой, то есть под Эриком. Плыла на бурление в воде, сейчас ей мешают первый зубастый и дорожка. Но это ненадолго.

Эрик взревел, упершись в мостки под ногами, схватил цепь и потянул. Тварь показалась из воды, вихляя всем телом и рвущая цепь из руки. Выглянула макушка пацана. Понятно, почему крови не было, кайкап держал его за цепь. Другой рукой Эрик схватился за волосы парня и потащил наверх.

Курти жадно вдохнул, вцепился рукой в дорожку и лихорадочно пытался залезть. Вторую руку мотало во все стороны. Тварь цепь не отпускала, крутила головой, и лупила звеньями по его лицу. Шепелявый ревел и тащил Курти из воды. Второй кайкап суетившийся рядом, кинулся в такую интересную суматоху напрямую, через дорожку и врезался в спину Шепелявому. Тот чуть не упал. Выпустил из рук и Курти, и цепь, с проклятием развернулся.

Кайкап, ударивший его в спину, щелкая зубами, сползал обратно в воду. Цапнул торчащий из дорожки трезубец и начал грызть. Эрик, не желая терять копье, машинально схватил древко. Разбрасывая щепки по воде, деревяшка сломалась. Остатки оружия кайкап утащил с собой. Цепь на другой руке никуда не делась, и первая тварь опять утянула пацана под воду. И снова тащила туда Эрика.

Еще два кайкапа кинулись в их сторону на шум. «Четверка», воспользовавшись этим, ринулись к центральной площадке, но зубастики, почувствовав движение сразу вернулись обратно. Соперники замерли, успев сделать пару шагов, не больше.

Курти не успел ни набрать воздуха, ни надышаться. Снова накатило удушье, потемнело в глазах, сил сопротивляться не было. Он чувствовал дрожь зубов на железе кандалов… Дышать! Свободной рукой нащупал край лепестка и попытался зацепиться.

Второй кайкап выплюнул остатки трезубца и бросился на Эрика. Эрик живо выставил вперед руку, как выстрелил, и она по локоть исчезла в зубастой пасти.

Тварь старательно и злобно сжимала зубы, но никак не могла сомкнуть челюсти. Обломок копья в кулаке воткнулся ей в нёбо и глотку. Кончики зубов проткнули Эрику кожу и вонзились в мясо. Из пасти дохнуло смрадом. Кайкапы тянули его каждый в свою сторону, и распластавшийся на дорожке пират, по-черному матерился в голос. Оба запястья в крови, что сводило, и без того, остервенело метавшихся кайкапов с ума.

Продолжая ругаться, Эрик дернул правую руку на себя и вырвал из пасти твари. Пасть он ей разодрал, как и себе руку, но кайкапа это не остановило. Лишь дернулся в воде на мгновенье в сторону, давясь остатком древка в глотке.

В это мгновенье Эрик вскочил, бросил бесполезный осколок дерева, сунул освободившуюся руку в воду с той стороны, где бесновалась первая тварь и снова схватил пацана за волосы. Потянул и выволок его вместе с не выпускавшим цепь кайкапом.

Дорожку прогибало и трясло в воде.

Эрик с размаху, с яростным криком, со всей дури, шарахнул тварь, державшую пацана за цепь, кулаком по голове. Послышался хруст дробящегося металла. Зубы перекусили цепь. Кайкап больше не шевелился и теряя сломанные зубы, умиротворенно опускался на дно.

Второй зубастый, дожевав копье, кинулся в их сторону.

Эрик, тяжело дыша, тянул пацана на лепесток:

— Вылезай!

Курти жадно, с хрипом дышал, мало что соображая, лез на дорожку. Видел только, что соперники, вытаращив на них глаза, бросились вперед. И удивляла мысль, что они с Шепелявым больше цепью не скованны. Он уже привык быть прикованным к этому здоровяку. Целую жизнь так прожил.

Он подтянулся из воды… и тут же ушел под воду обратно. Второй кайкап вцепился ему в спину.

«Это уже было!» — мелькнуло в голове. Но теперь еще и больно! Очень больно!!

Эрик, сквозь кровавую пелену видел, как пацан с зубастой тушей за плечами уходит под воду. Перекушенный конец цепи, позвякивая, убегал вслед за ними по мокрому дереву. Эрик грохнулся на дорожку и вцепился в последние звенья. Пацан полностью скрылся под водой.

До центральной площадки два шага! «Четверка» уже перед ней.

Эрик вскочил и кинулся по шатающимися под ногами мокрым доскам к центру, таща цепь за собой.

На площадку «чашечки» они с «четверкой» вступили одновременно.

Механизм не был предназначен для такого количества народа и уж тем более не был предназначен для трехсотфунтовой беснующейся твари, да еще и с мальчишкой на цепи. «Чашечка» крякнула, опустилась и «хлебнула» воды. Все трое «артистов» оказались в ней по колено.

Эрик наклонился и навесил цепь на пригнутую к дорожке перекладину.

— Я же говорил, что скоро сдохнете! — скуластый сжимал трезубец и скалился.

— Хорошо, что именно ты мне попался. Тебя не жалко, — улыбнулся в ответ Эрик.

Двое кайкапов, что преследовали пару «четыре», вплыли на образовавшееся над площадкой мелководье и заметались над дорожкой, задевая дно лапами и плавниками.

Цепь дергалась, возможно, пацан жив. Но, в любом случае скоро захлебнется. Кайкапы чувствовали это дергание, но оно было «уровнем» ниже, под площадкой и они не могли определить его источник.

Цепь замерла. Кайкапы тоже.

Жаль пацана.

Эрик с «четверкой» стояли друг напротив друга и боялись пошевелится. Скуластый медленно поднял копье и посмотрел на Эрика. Эрик понял, что будет дальше. Вчера он сам провернул этот трюк и этот малый его видел. Увернуться он не успеет, да еще и воду потревожит.

Скуластый метнул в него трезубец. Эрик схватил летящее копье. Ладонь обняла лезвие и будто взорвалась. Эрик вздрогнул. И от боли от толчка.

Кайкапы кинулись в его сторону.

Снова дернулась цепь! Жив?! Хотя может это зубастый рвет его на части.

Острые черты скуластого хищно, но и недоуменно исказились. Надо полагать, не ожидал такой выдержки от соперника. Его напарник жадно смотрел на руку Эрика.

Кровь наполняла кулак и лезвие в руках стало мокрым и липким. Струйка крови потекла по руке вниз. Крови?!! Нельзя! Если хоть капля упадет в воду рядом с ним… Осторожно поднял вторую руку, не дыша приложил лодочкой к кулаку. Лодочка начала наполнятся.

Кайкапы плавали перед ним, шевеля плавниками, не понимая, откуда только что шло движение и куда оно исчезло?

Эрик прижал ребро ладони к запястью сильнее, но вечно так продолжаться не могло. Тонкая струя перевалила через указательный палец и кривой ниткой направилась к локтю…

Эрик плеснул лужицей крови в лицо скуластому. Тот вздрогнул, зажмурился от красного и липкого, поднял руку к глазам. Кровь закапала рядом с ним и напарником. У скуластого глаза были зажмурены и он не успел увидеть, а напарник успел. И закричал. Крик захлебнулся в воде, куда его опрокинули зубастики.

Эрик отметил в голове, что первым движением кайкапов был поворот к нему, когда он шевельнулся в воде. И как хорошо, что эти твари такие забывчивые и увлечены только сиюминутным.

Он воткнул копье в дорожку, стремительно вернулся на несколько шагов назад, сорвал с поручня цепь и морщась от боли в разорванной ладони, потянул.

Мелодично застрекотало и над бассейном появился поручень. За победителем. За ним.

Эрик вытащил пацана. Так же. За цепь и волосы. Боялся, что вытащит его не полностью и обрадовался, когда почувствовал тяжесть груза. Целый. Оба там. И пацан и висевшая у него на спине тварь. Она даже сейчас, наполовину в воздухе продолжала дергать пацана. Пацан жадно, с хрипом задышал. Или закричал. Сколько он был под водой? Минуту? Две? Время в горячке боя летит незаметно. Тварь продолжала тянуть его в воду, и он судорожно хватался за дорожку.

Эрик сверху увидел, что, кайкап держит пацана только за одежду. То, что она оказалась парню большой, его спасло. Зубастый просто разодрал кожу на спине, оттуда и столько крови.

Дышать! Дышать!! Дышать!!! Курти был готов хлебнуть воды, только бы избавиться от черных пятен перед глазами и невыносимого желания вдохнуть. Пытался вспомнить, как они с ребятами купались в Елове летом за скалой со смешным названием — Нос Тролля. Кто сколько продержится. Но нарочито вызванное воспоминание не захотело остаться в сознании и сразу улетучилось, уступив место единственному, пульсирующему — «дышать!». Он уже не чувствовал боли, только то, как его тянут вниз. Цепь, державшая руку, зацепилась за что-то вверху, не давала твари утащить его дальше, но сильно врезалась в запястье. Но черт с ней с болью. Пусть будет боль, пусть хоть всегда будет, лишь бы ДЫШАТЬ!!!

Его опять схватили за волосы и вытащили наверх. Вдох!!! Над ним стоял Шепелявый с окровавленными руками. Схватил трезубец и с искаженной бешеной яростью физиономией занес над Курти.

Эрик ударил копьем кайкапа в голову. Центральное острие трезубца пробило лобовую кость, два боковых «наделись» на череп как корона. Кайкап последний раз дернулся, разжал челюсти и пошел на дно. Копье покачивалось до тех пор, пока не скрылось в воде. В который уже раз вытащил пацана на дорожку и бросил:

— Говорю же, вылезай!

Мальчишка дрожал. И не от холода. Глаза дикие. Пока к ним спускалась перекладина, не сводил этих диких глаз с оставшихся двух тварей, занятых телами соперников. Эрик за перекладину не хватался, а обнимая локтевыми сгибами, бросил:

— Не смотри. Всё. Закончилось.

Трибуны бушевали. Кто-то рукоплескал, с разных мест что-то вопили. Громкое и неразборчивое. Играл оркестр, но в общем шуме музыкантов было почти не слышно. Разноцветные лучи дрожали от налетевшего ветра. Цвета неровно менялись на стенах, суматошно сменяя друг друга.

Когда опустились на площадку, со стороны ближайшей трибуны послышалось:

— Эй, Бешеный!

Эрик замер.

— Да, ты! Психованный! Орать на нас сегодня не будешь?

Эрик, приобнял Курти и они молча ушли с арены. Только у выхода Эрик заговорил:

— Так как тебя все-таки зовут? А то «пацан», да «пацан».

— Курти, — почти беззвучно ответил ему паренек. — А тебя?

— Ты знаешь… Шепелявый, сойдет, — ответил Эрик.

Курти не настаивал.

— Странное имя. Курти. Это сокращение?

— Наверное. От Курт или Конрад, но меня всегда звали Курти.

В зале с накрытым столом их встретил Арман со стражниками. Ни победителей — пары «семь», ни рыжульки не было. Арман, как всегда, был приветлив:

— Великолепно! Вот это представление!! Молодцы!!! Знаете, меня тут недавно спрашивали, как нас, местных «цирковых» звали бы в обычном цирке. Так вот, вы парочка, были бы клоунами.

Ни Эрик, ни Курти не отвечали. Курти двинулся вперед, но подошел не к накрытому столу, а сел в углу и спрятав голову в колени, обхватил их руками.

Эрик двинулся следом, нацелившись на вино, но Арман, перехватил его за локоть.

— Прости парень. Не так быстро.

Эрик зло смотрел на него.

— Постарайся не обижаться, — вздохнул Арман, — но это уже не от меня зависит. Приказ, есть приказ. Тебя приказано выпороть. Я бы не стал, но кто ж знал, что ты выживешь.

— Этот парень, что? Только что убил двух таких зубастых тварей?!! — голос Лоренса был полон изумления.

— Ага! Причем одного из них голыми руками, — голос барона Петера айт Эрнстермирха выражал не столько изумление, сколько спортивный азарт. — У вас вот на это пленные идут?

— Далеко не всегда, как я уже говорил. Но бывает, — Бонифаций улыбался.

Князь и Бонифаций принимали гостей в Ложе. Бартаэль Веркопсмет опять склонился над тарелкой и на представление смотрел, жуя и сопя. Лоренс и София Нудзансенсы сидели у самого парапета. София несколько раз взвизгнула во время представления, но скорее ради приличия, особого интереса у нее оно не вызвало, и она украдкой оглядывалась на дверь. Барон Петер айт Эрнстермирх сидел как изваяние со скрещенными на груди руками и не шевелился в течение всего действа. Писарь Хэнк, сначала задвинутый в угол, за время игры сдвигался все ближе к перилам и под конец почти высунулся с балкона, с раскрытым ртом смотря на арену. Но высунулся у самого края и на нарушение субординации никто не реагировал.

— Интересно, наверное, чувствовать себя тем, кто решает, кому жить, а кому умереть? — спросил Лоренс.

— Нет. Давно уже привычно. К тому же решаем не мы. Случайность. Судьба, если хотите. Навыки самих артистов играют не последнюю роль, — пожал плечами Бонифаций.

— Артистов?!

— Мы их так называем. У нас все-таки не гладиаторские бои, а представления, приближенные к театральным.

— Оригинально, — откликнулся барон. — Но если для того, чтобы они не чувствовали себя рабами, то зря. Большинство из тех, кто становятся рабами, изначально шли к этому. Всю свою жизнь. Это к вашему замечанию о судьбе.

— Это как?

— Человек. Истинный человек, и я сейчас даже не о благородном происхождении, никогда рабом не станет. Все его существо этого не допустит. Извернется, но избежит такой судьбы. Не избежал — плохо изворачивался. Бог знает, что делает. И разделил людей не зря. И каждому дает испытание. Не прошел — подставляй шею под ярмо.

— Вот уж не подумал бы, что вы религиозны, — покачал головой Бонифаций.

— Религиозен?! Я?!! Нисколько. Называйте не богом, называйте природой вещей…

В ложу вошла Селестина и демонстративно не замечая увлеченного разговором барона, села рядом с мужем.

— …природой, игрой стихий, сущностью. Это слова. Природа расставит все по местам. И ваших «артистов» тоже.

Тарант слушал с интересом и спросил:

— Зачем же природе создавать таких людей?

— Что вас удивляет? Они для того и предназначены. Их жизни для того и начинались.

— Их жизни? Это не жизнь.

— Это их жизнь. И раб найдет в своем существовании приятные моменты. Не считайте меня беспринципным, я реалист.

— А я согласен с бароном, — вдруг оторвался от тарелок Бартаэль, — я много путешествую. Бывал и на юге, и на западе. Заплывал к таким дикарям, что вы об них и не слышали. Так вот. Я недаром человек торговый, людей насквозь вижу. И заприметил, чем проще ватага человечья, тем проще отношения промеж ними. Те, кто корни собирают, рыбачат, охотятся, те почти все меж собой равны. И чем больше люди разделяются по ремеслу, по делу любому, тем сильнее становится неравенство. Кто-то возвышается, кто-то продолжает в земле ковыряться. Бог, он ведь понимает, как ему свой мир строить. Поэтому признак цивилизации, как мой дохтур домашний говорит, — это разделение людей по своему делу. У этих людей, что там — он ткнул левой рукой в сторону арены, поддевая правой на вилку жареного перепела, — свое дело. А разделение, равным быть не может.

— И кто решает, кому кем быть? — с любопытством спросил Тарант.

— Судьба и решает. Судьба, бог, природа, что там еще барон говорил. В общем я согласен с ним. — Бартаэль вернулся к перепелам.

В Ложу вошел Арман. Его встретили аплодисментами. Лоренс произнес:

— Знаете, при всей моей нелюбви к фраккам, однажды в Жюроне, это в Кальсгау, я видел представление Фраккарского королевского театра на выезде. Произношение у актеров, конечно, было жутким. Они тщательно выделяют и рычат каждую согласную в слове, но, если не обращать на это внимания, то скажу честно, — они давали интереснейшую пьесу.

Все это помощник бургомистра Эсселдейка говорил увлечено и со знанием дела:

— Они ставили «Верную пастушку». Пьеса интригующая, о чувствах, о боли и сладости любви. Вам Ваша Светлость, — Лоренс обратился к Селестине, — наверняка бы понравилось. Кроме прочего, актеры играли настолько убедительно, что в зале даже мужчины слезу пустили. Так вот. К чему я все это? До этого вечера, я считал тот спектакль лучшим представлением, что мне довелось увидеть. Сегодня я переменил это мнение. Браво Арман!

Все снова похлопали.

Арман поднял руки.

— Благодарю, но я не заслуживаю таких добрых слов. Это больше заслуга Фабриса, чем моя. А уж тем паче, без маэстро Йохана, это и вовсе было бы невозможным. — Он покачал головой, — знаете, я все время это говорю.

— Арман, вы скромны, — сказала София Нудзансенс, и прижалась к мужу.

— Действительно, здорово придумано, — барон Петер присоединился к общим восторгам. И действительно лучше всяких пьес. Здесь все настоящее. И эмоции живые. Вот это будут смотреть все! Хэнк, — барон повысил голос, — тебе не страшно было?

Хэнк, с раскрытым ртом глядевший на арену, обернулся и ответил:

— Страшно. Но интересно.

— Вот видите, — барон был настроен благодушно, — нравится даже простолюдину. Такие или почти такие представления есть во всех провинциях. Чернь вообще любит, когда много крови. Но вы довели простецкое зрелище до совершенства! Меня заносило пару раз и не в такие дыры, и чего только не видел, но вот это было великолепно. Примите мои комплименты!

В Ложе стало тихо. Барон, понимая, что это как-то связано с его словами изогнул бровь, в легком недоумении.

— Знаете, — сказал Арман, — мне не понравился ваш комплимент.

— Отчего же? — барон был так изумлен, что даже не нахмурился на очевидно вызывающий тон.

— Не говорите, что я еще и объяснять должен, — Арман говорил подчеркнуто спокойно. За сегодня, это уже не первое ваше высказывание подобного рода, но клянусь последнее. Просто извинитесь.

— Извиняться?! Я?!! Перед тобой?!!! Да ты с ума сошел, щенок!!!

— Вот теперь мне ваши извинения уже не нужны, — покачал головой смотритель Цирка.

— Так, господа, прошу вас, успокойтесь, — Лоренс привстал, не отпуская руку жены, которая, прикрыв рот ладошкой, с испугом наблюдала за происходящим, — Ваша Светлость, — он повернулся к князю, — остановите это.

— Они оба взрослые. Оба знают, что делают, — Тарант отставил кубок в сторону. Да и не повлияю я на них никак. Я в людях разбираюсь. Эти двое такой спор могут решить только одним способом. К тому же, мне тоже не понравился… комплимент.

— Утром, вам удобно будет объясниться со мной? — вежливо поинтересовался Арман у барона.

— Утром?! А чего ждать-то? — Петер айт Эрнстермирх был не на шутку зол.

— Обычно так принято, на свежую голову. Тем более вы пили, но если вам угодно, то можно и сейчас. Не имею возражений.

— Ты обо мне не беспокойся. Мне это не помешает. Не по чину ты обходителен! Спасибо скажи, что я не прирезал тебя на месте, а даю возможность умереть с оружием в руках. Грубого холопа обычно учат на месте. Ты мне не ровня!

— Вежливость не ваша черта, это очевидно, — вздохнул Арман, — но уточню, что я не «холоп», как вы выразились, а баннерет.

— Да вы все тут баннереты, в кого не плюнь.

— Барон, прекратите, вас заносит! — Лоренсу вся эта ситуация не нравилась.

— Вот убью его и прекращу. Драться немедленно!

— Темно уже в город ехать, да и за базиликой Генриге сейчас месса будет, а такие пикники наши ухорезы обычно там проводят — осторожно подал голос Бонифаций.

— Не надо в город, — сказала княгиня, — места полно.

— А где?

— Вот Арена, бассейн убрали уже.

— Зрители?

— Зрителей почти не осталось, — подхватил идею жены князь, — а те, что не успели разойтись, оценят еще одно бесплатное представление. И темнота не помеха. Чего-чего, а уж света будет много.

Тарант выходил последним. Пальцем подозвал крейклинга дежурившего у входа.

— Лекаря моего позови, пусть поторопится. Объясни ситуацию. Чтоб все захватил с собой.

— Никак это на сделку не повлияет, уверяю вас, независимо от исхода поединка. Личное, это личное, а дело есть дело. — Бонифаций успокаивал Лоренса.

— Это плохо кончится для вашего бойца, — вздохнул представитель мэрии и Высшего земельного суда Эсселдейка, — вы не понимаете, с кем ему придется драться.

— Отчего же, — пожал плечами Бонифаций, — понимаю.

Они стояли на арене у барельефа, на котором огромный конь с рыбьим хвостом мчался сквозь волны с прекрасной девой на спине. Несколько зрителей и правда не успели уйти и теперь с интересом смотрели на разворачивающееся под ними зрелище. Что именно сейчас произойдет, было видно по приготовлениям. Выгонять зевак князь запретил. Оставшиеся кучковались на втором ярусе, значит, принадлежали к сословию богатых горожан. Портить с ними отношения Тарант не хотел. Да и беды не видел. Пусть смотрят.

На трибунах, друг напротив друга, загорелись две чаши. За ними щелкал механизм и усатый крейклинг в берете, с громогласными матами давал указания ливрейной прислуге, ставить свет так, чтобы он освещал центр арены, но не бил в глаза «господам, которые пыряться будут».

Барон снял жакет со стоячим воротником и рукавами с разрезами и оставшись в одном трико стал не спеша разминать кисти. Петеру айт Эрнстермирху было около сорока, но живота не было. Сам худощав, костист и как будто обвязан канатами мышц. Полуторный меч в ножнах держал в руках Хэнк и нервно поглядывал на мокрые пятна на песке, которым был покрыт пол арены.

Арман также скинул пурпуэн и рубаху и пошлепал себя по обтянутым трико бедрам. Несмотря на то, что был моложе, мускулистым не казался. Скорее плотным и округлым, хоть и не толстым.

— Интересно, в случае победы, я смогу забрать этот золотой значок на красном банте, что у вас на плече?

— Щенок болтливый. Ты лучше надейся, что увечьем отделаешься, а не сдохнешь здесь и сейчас. Но обещать не могу.

Арман хищно улыбнулся в ответ.

— Ничего, зато я постараюсь сохранить вам жизнь. Честно. Я не хочу, чтобы Баэмунд считали негостеприимным княжеством. Заодно и меч мой разглядите, как того желали. Так, что насчет значка?

— Если останешься в живых, я тебе его лично в руку положу. В твою отрубленную руку.

Остальные стояли в стороне. В наступившей полутьме, казались тенями-статистами, рядом с которыми в кругу света разворачивалось основное представление.

— А почему не в полном доспехе? — спросил Бартаэль. Он единственный, кто относился к происходящему без эмоций и даже с интересом.

— Барон сам захотел драться сразу, — ответил Бонифаций, а где этот доспех сейчас? У Армана, подозреваю его и вовсе нет. А что, у барона доспех с собой?

— Да, это я не подумал, — признал купец. — Доспех у него с собой, но на корабле остался. Да это и не важно. Но тогда у вашего парня надежды выжить еще меньше.

— Скажите, — с интересом спросил Бонифаций, — а возможность победы Армана, вы исключаете полностью?

— Полностью, — кивнул купец. — Я знаю Петера. Знаю, как он бьется. Простите, я в этом уверен. Он этот значок на плече не зря носит. У него на счету не одна победа и в дуэлях, и на турнире. В Эсселдейке ему запретили бы драться, так как понятно, чем закончится поединок. К тому же лично был свидетелем, как барон рубился с фраккарцами во время вылазки у ворот. Я со стены смотрел и видел, как коня под ним убили залпом из аркебуз. И он тогда потерял нескольких товарищей. А уж после того, как наемные стрелки из Пикарро дали залп, из-за их спин выскочили франшбургские гвардейцы с пиками и мечами. Лучшая пехота Севера, к слову. Конная атака барона захлебнулась из-за аркебузиров, их мы не ожидали. Просчет наш. А кнехты городские, что за кавалерией барона шли, не подтянулись еще. Петер вылез из-под коня и один почти полминуты дрался у барбакана. Мало того, что сдержал гвардейцев, так еще и убил двоих. Я так думаю, если бы наши алебардщики не увидели, как отчаянно он бьется, то отступили бы после того залпа. А вот на язык он не сдержан, да. Но это не со злобы. Он просто такой… — Бартаэль, покрутил рукой в воздухе, — несдержанный. Он даже не понимает, что людей обижает.

— А вы как считаете херр Нудзансенс? — спросил Бонифаций, стоявшего недалеко главу делегации Эсселдейка.

Лоренс стоял с потерянным видом. Расстроенным настолько, что не замечал взглядов, какими его супруга одаривала раздетого Армана. «Я что один это вижу?», — подумалось Бонифацию, но затем он отогнал эту мысль, как несвоевременную.

— Я считаю, что все это ошибка и совершенно не нужно, — ответил Лоренс.

— Нет, я про то, кто, по-вашему, победит?

— Победит барон, простите, — и тут же начал оправдываться, — я это без злорадства говорю, просто констатирую.

— Тогда я задам вам еще один вопрос, хотя он может показаться вам странным, но все же выслушайте.

К ним подошла Селестина.

— Как вы относитесь к той теории, — начал Бонифаций, — что человек себе не принадлежит?

Супруги Нудзансенс с изумлением воззрились на него.

— Я о том, что только как раз перед тем, как началась эта история, — Бонифаций кивнул в сторону дуэлянтов, — барон обсуждал, что есть люди, а есть те, кто выполняет их указания.

— Зачем сейчас говорить об этом?!

— Вот и мне интересно, — сказал Тарант.

— Ладно, попробую по-другому. Раз вы так уверены в победе Петера, то я могу предложить вам пари?

— Вы умеете заинтриговать. Сколько событий для одного вечера! — ответил Лоренс.

— Скорее уж дня. Мы вас еще и требушетом удивили.

— Так что за пари?

— Это же цирк, здесь принято играть. Сыграем на человека? На того, на кого укажу? Тем более вы уверены в победе.

Капитан-командор Баэмунда, стоял в двух шагах от дуэлянтов. В стороне, но между ними. В голове прочно засела мысль, как удачно, что он сегодня в новом мундире, который портной сшил ему месяц назад, но все не было возможности надеть. Отличный мужской повод. Командующий стражей человек суровый, прошедший не один десяток морских рейдов, отличался строгостью во всем. Даже разговаривал хриплым голосом, чеканя каждое слово. Но любил красивую одежду. И сейчас думал не о предстоящем судействе в поединке, а о том, как замечательно смотрится в новом красно-голубом с золотом камзоле и как лихо заломлен берет с пером на голове.

— Думаю, я знаю ответ, но обязан спросить. Готовы ли вы примирится друг с другом?

— Барон наговорил слишком многое, чтобы его извинения можно было принять.

— Ты все еще об извинениях?! Ты умрешь, сейчас. Ты это понимаешь?! — барон сплюнул — да командуйте уже, черт вас дери!

Не дожидаясь ответа, повернулся к Хэнку, вытащил двуручный меч из ножен, что писарь держал в руках и поднял его к лицу, так, что гарда прижалась к уху, а острие уставилось в лицо Арману. Сам Арман держал меч в опущенных руках перед собой.

— И стойка для тебя подходящая, — сказал барон. — Глупец.

Капитан-командор пригладил усы и дал сигнал.

Барон сделал молниеносный выпад и ткнул мечом вперед. Арман отвел меч вправо и вниз, но барон продолжил это движение и ударил снизу. Когда Арман отвел и этот удар, барон продолжая удерживать меч на уровне лица, повернул кисть и нанес рубящий удар, целясь Арману в висок. Арман пригнулся и шагнув вперед, атаковал сам, метя в грудь. Барон сделал шаг назад и вбок, пропуская клинок. Но движение завершить не успел, и на груди появилась красная полоса.

Все происходило стремительно и за время одного вдоха, противники скрестили мечи несколько раз. Петер, не обратив внимания на кровь на груди, сделал быстрый шаг назад, отбил еще один колющий удар, тут же шагнул навстречу Арману и размашисто из-за головы нанес мощнейший удар сверху вниз. Арман качнулся в сторону, пропустил удар в дюйме от плеча и вновь попытался уколоть. Но остановил движение, понимая, что не успеет и был вынужден пригнуться, так как такой же размашистый, но оттого не менее быстрый удар пролетел у него над головой.

Тот, кто наблюдал со стороны, именно сейчас мог понять, почему на значке братства Святого Мартина вместе с пардусом изображено гусиное перо. Четырехфунтовым эспадоном барон вращал как тросточкой, не замечая веса. Легко, плавно и очень быстро. Как писарь перышком. Арман был вынужден только защищаться. Петер айт Эрнстермирх, казалось, танцевал или делал привычную работу. Каждое движение было отточенным, одновременно изысканным и небрежным. Меч не замирал ни на секунду. После каждого удара барон точно знал, куда наносить новый. Удары были рубящие, уколол барон лишь в самом начале поединка, когда целился в лицо.

Арман больше не пытался контратаковать, только ритмично шагал назад и в стороны. Вольт, блок, вольт, блок, вольт. Не провел ни одного финта, понимая бесполезность усилий.

Уставать барон не собирался. Скоростная атака рано или поздно достала бы Армана, а любое ранение от того заточенного лома, что был в руках Петера айт Эрнстермирха, означало бы смерть или увечье, несовместимое с продолжением боя.

В какой-то момент Арман отпрыгнул, не дожидаясь нового удара, и барон был вынужден на полсекунды приостановить атаку, чтобы сделать догоняющий шаг. Эспадон держал на вытянутых локтях перед собой.

В эти полсекунды Арман шагнул навстречу, поднял свой тонкий меч, провел смещение, уведя клинок эспадона с линии атаки и вместо того, чтобы уклонится от последующего удара, сделал еще один шаг вперед, провел круговое расцепление и нанес удар в плечо. Барон шагнул назад и Арман лишь задел его. Петер закрутил двуручником тонкий меч Армана, вернулся на позицию. Клинки скрестились точно над гардами и барон, отпустив левой рукой меч, захватил локоть Армана и навалившись на него всем телом, пригнул соперника спиной к земле. Еще мгновение и последний удар завершит жизнь баннерета…

Арман упал сам, превратив падение в бросок. Барон, не привычный к такой технике, пролетел над ним, но удержался на ногах и мгновенно развернулся. Арман вскочил. Далеко они разойтись не успели, места для размаха не было, и барон схватил второй рукой свой эспадон за лезвие и держа оружие как палку, всей шириной меча толкнул противника.

Так раздраженно пихают дверь перед собой.

Арман вынуждено схватил похожим образом свой меч, поднял. Клинки со стуком скрестились.

Барон, держа меч в том же положении, ударил Армана черенком меча по носу. София и Селестина дружно взвизгнули. Арман отпрыгнул. С носа капало.

Барон бросился в атаку, метя баннерету в висок.

Арман пригнулся, шагнул навстречу, схватил левой рукой руку с мечом, который только что пролетел над его головой, подбил сопернику ногу, а когда тот упал на одно колено, попытался проткнуть Петера своим тонким мечом сверху.

Барон локтем ударил его в лицо, а когда Арман отшатнулся, из полуприседа, как косец по траве, провел мечом по арене, высекая искры из камня.

Удар должен был отрубить Арману ноги, но тот прыгнул вперед, кувыркнулся и вскочив, повернулся к противнику.

Барон тоже вскочил на ноги принял позицию известную, как Хвост. Меч отведен назад. Вниз и вправо. Выпад Армана он размашисто отбил и порывистым возвратным движением нанес страшный косой удар сверху вниз. Увернутся, находящийся в полуприседе Арман не успевал, и это было понятно всем. В том числе и самому Арману.

Смотритель цирка стремительно повернулся на одном месте и закинул свой тонкий меч себе за спину. Лезвие встретило удар эспадона плашмя, но зрители отчетливо видели, как прогнулся металл. Несмотря на то, что Арман парировал удар, очевидно, что получил сильнейший удар по спине.

Тем не менее, он мгновенно поднялся и разворачиваясь закрутил эспадон, резко дернув кистью вырвал меч из рук Петера айт Эрнстермирха. Красавец эспадон полетел в сторону, а тонкий меч Армана замер у горла барона.

Эспадон тяжело звякнул за пределами светлого круга и в воцарившейся тишине это был единственный звук на Арене.

Барон стоял в нелепой позе, с поднятыми руками и скрюченными пальцами, в которых только что было оружие. Тяжело, но осторожно дыша, скосив глаза, смотрел на клинок у своего горла.

Арман говорил звонко, спокойно, но гнусавя из-за разбитого носа:

— Я хотел бы многое вам сказать про вежливость, про сдержанность, про недопустимость злоупотребления гостеприимством и про то, что мужчина должен быть мужчиной не только потому, что у него меч на боку. Сила мужчины не в этом. Но по опыту общения знаю, что это не произведет на вас нужного эффекта. Я, тоже, как и его Высочество, князь Тарант разбираюсь в людях.

Арман опустил меч.

— Поэтому ограничусь комплиментом. Я воистину получил удовольствие. До этого момента, я считал, что все ваше братство — это сборище павлинов со значками. Благодарю вас, что развеяли мое мнение о фехтмейстерах Святого Мартина. Вы замечательный боец. К тому же помогли мне реализовать мою давнюю мечту.

Барон смотрел на него набычившись, с налитыми кровью глазами и с ненавистью дышал.

— И какую же мечту помог вам реализовать господин барон? — спросила София. Глаза ее горели.

— Я давно хотел сразиться с достойным членом Братства. Не со спесивцем, а именно бойцом. Но искать ссоры не в моем характере. Барон мне невольно помог.

Петер айт Эрнстермирх резко повернулся на одном месте и двинулся в сторону.

— Барон, — мягко позвал его Арман.

Тот яростно обернулся.

— Значок, — напомнил смотритель Цирка.

Барон играл желваками и бешено буравил Армана взглядом. Подошел к своей сложенной одежде, рванул оттуда значок и швырнул его Арману.

Тот ловко поймал.

— Не совсем положили в руку, как обещали, но, в целом это неважно.

Барон молча вышел из светлого круга.

— Теперь у меня осталась только одна мечта, — вздохнул Арман, вкладывая меч в ножны и разглядывая значок.

— Какая же?! — спросила София, стреляя глазами. Она, может быть и не хотела бы флиртовать с баннеретом, но ничего не могла с собой поделать. И замечали это все. Пожалуй, кроме ее мужа. Он стоял с растерянным видом, но по всему, не из-за поведения жены.

— Мне бы с Эриком сразится.

— С каким Эриком?

— Эрик Бешеный. Пират. Знаменитый боец. Много слышал. Но вот судьба нас вряд ли сведет. То ли погиб, а если жив, то неизвестно где и сюда вряд ли его занесет. По роду своей деятельности, вряд ли он представляется всем подряд. Но если увижу бойца, перебрасывающего вращающийся меч за спиной, то буду знать, что судьба дала мне шанс — Арман выгнул спину, — а моя болит. И завтра еще хуже будет. Вот что врать, если спросят, почему у меня рана на спине? Позорище. Скорее бы зажило.

— А зачем вращать меч за спиной и перебрасывать его?

— Да незачем. Практической пользы от этого никакой. Гонор это пиратский. Но это показатель владения клинком. По рассказам очевидцев, он делает это на невероятно высокой скорости. Трюк сложный и повторить его трудно. Мне вот пока не удалось.

— Хэнк, — позвал вдруг Лоренс писаря. Тот не слышал, таращась в темноту.

— Хэнк! — позвал Лоренс громче.

— Да, херр Нудзансенс.

— Хэнк, ты остаешься в этом городе.

Хэнк перевел на него взгляд и удивленно переспросил:

— Что?!

— Ты будешь жить в Баэмунде. Все указания тебе будет давать херр Бонифаций айт Досандо. Теперь он твой новый… Лоренс запнулся. — Новый хозяин.

— Но я не раб! Я свободный человек.

— Ты писарь и работаешь на того, кто тебе платит. Я тебе больше платить не могу. Херр айт Досандо может и будет. Хорошо, ты не раб, извини, — Лоренс скривился, — и у тебя не новый хозяин, а новый работодатель.

— Но почему?!

— Потому что люди себе не принадлежат Хэнк и у каждого свое предназначение.

— Я не понимаю.

— А вот это к лучшему. Иногда лучше просто принять. Понимание только сделает хуже.

— Но я не хочу здесь оставаться!

— Я ничем не могу тебе помочь. Еще раз прости, но я не пущу тебя на корабль. Да и отсюда тебя уже не выпустят.

— Я буду жаловаться!

— Кому?

— В гильдию писцов!

— Насколько я знаю, здесь ее нет, а если бы и была, то это не вольный город и все решает князь. Любые гильдии и их решения на втором месте. А до гильдии Эсселдейка тебе не добраться. Да и ее решения никак не повлияли бы на ситуацию. Теперь Баэмунд твой дом.

— У меня скоро свадьба!

— Как видишь, нет.

— Да что случилось-то?!!

— Ты талантлив. И ты интересен людям. Поверь это лучше, чем быть пустым местом и быть никому не нужным.

— Я не понимаю!

— Как я уже сказал, это к лучшему. Удачи тебе Хэнк. Это красивый развивающийся город. Думаю, ты приживешься и найдешь применение своим талантам.

— За что вы так со мной?!

— Это не наказание. Это не мой выбор, просто так вышло.

Лоренс говорил громко, почти кричал. Хэнк стоял потерянный и не знал, что еще сказать. Потом снова уставился в темноту.

Бартаэль стоявший рядом и с сочувствием смотревший, проследил за взглядом.

— А это что? Тот парень, который зубастых тварей убил?

— Где?

— Да вон же. С мечом барона в руках.