Клуб 12 стульев

Владимир Альбинин Выскочка

— Товарищи! В этом году мы объявили решительный бой всякого рода припискам и очковтирательству, и сегодня уже пора доложить собравшимся о наших успехах… С кого начнем? Давай, Семеныч! Встань, доложи… Товарищи, тише, овощеводы докладывают!

— Ну, что сказать?.. В текущем году мы еще, конечно, не до конца изжили наши пороки! Врать не буду. Картофеля все же приписали двести сорок девять тонн. Но тут у нас, сами видите, сдвиг заметный. В прошлом-то приписали триста пятьдесят! А вот капусту убрать не успели, вся ушла под снег. Но колхоз не подвели, от обязательств не отреклись. Разрешите заверить… Впредь учтем! У меня все.

— Да, Егор Семенович, не порадовал! Город без закуски оставил, а отчитался, подлец, как герой. Ну, с тобой все ясно! Давайте заслушаем теперь строителей. Говори, Орлов, что там у тебя?

— В прошлом году сдали два коровника, а отчитались, виноват, за четыре. Силосную башню опять же показали как завершенную, а фактически не приступали. Зато сегодняшний год — сдали три жилых дома под ключ…

— Тише, товарищи, я сам его спрошу… Значит, говоришь, «под ключ»? А почему народ не заселяет объекты?

— Я не договорил. Сдали, говорю, под ключ. Ключ у меня в кармане. Второй у сторожа. А то ведь растащат все к чертям, глаз да глаз, как враги, ей-богу! Кого поймаю с унитазом, не обижайтесь, прямо в нем и утоплю. На тридцать квартир уже семьдесят штук завезли — тащат и тащат… Ну, двери, рамы, плитка — это хоть понятно. А эти… Честно говорю — кого поймаю…

— Сядь, Орлов, тебя заклинило. Я сам доложу… Значит, так. Все три дома мы сдали под ключ, который оказался у прораба в кармане… то есть опять липа! Да мы тебя самого, Орлов, утопим, знаешь в чем, если не бросишь врать!.. Да сядь ты, не мешай собранию!

Я предлагаю заслушать школу и ограничиться… Нет возражений? Ну, слушаем, школа, что там у тебя?

— А мы уже победили всю липу! Но это оказалась пиррова победа…

— Вы тут не в школе, выражайтесь яснее…

— Куда ж яснее? В прошлом году мы показали в бумагах тысячу двести ребят, так? А было — триста! Фонд зарплаты делили между собой. И завхоз был, и на дрова хватало… Из всех школ учителя в город бегут, а от двух городских еле отбились… А теперь написали как есть. В ро-но крик подняли: «Куда детей подевал, душегуб?!» Штаты срезали. И сняли бы, да сюда теперь никто ехать не хочет, дрова на себе возить.

— Ох ты, школа! Зачем же так резко? Надо, конечно, бороться с приписками, не спорю! Но зачем же в один день? Это тебе не временная кампания, не аврал, а работа на долгие годы. Орлов, значит, лопух, Семеныч — злодей… А у них люди, между прочим, премии получили, детям гостинцев накупили! А у тебя слезы одни. Нельзя так… Товарищи, ко всем обращаюсь: так нельзя! Объявили бой припискам — надо его вести по всем правилам. Постепенно… Эх ты, школа! Кому детей доверяем?!

На этом закончим! А ты, школа, давай останься. Глянь сюда: тройка на что у нас похожа? На восьмерку? Соображаешь, когда хочешь! Молодец! Поправь… Вот так! Скажи — ошибся, без очков не разглядел. Восемьсот у тебя учеников. Понял? Я подтвержу. И гляди у меня!.. Ну, будь! Меня в область вызывают с докладом. Может, наградят? Похоже на то.

Семен Альтов Шанс

Тридцать восемь лет Леня Козлович честно прожил в коммунальной квартире на двадцать пять человек. Леня привык и соседям, к удобствам, которых не было, и к своей комнате площадью 22 не очень-то квадратных метра, такая она была вытянутая, коридорчиком, — зато как просторно под высоким лепным потолком!

Жильцы на все шли ради отдельной квартиры: фиктивно женились, разводились, съезжались, менялись, азартно рожали детей, прописывали умерших, укрывали живых. А Леня с детства был недотепой, фиктивно жить не умел. Женился, родил себе девочку — все, что он мог.

И вот наконец дом пошел под капитальный ремонт. Людей расселяли в отдельные совершенно квартиры со всеми удобствами.

В понедельник Леня, радостный, как предпраздничный день, явился по адресу, указанному в открытке.

У комнаты номер 16 была небольшая очередь. Принимал инспектор Чудоев М. П. Его имя произносили уважительно, выговаривая каждую буковку: Максим Петрович Дождавшись очереди, Леня постучал и вошел. Максим Петрович был чудовищно хорош в черном костюме, зеленой рубашке и синем галстуке. То ли он любил рискованные сочетания, модные в этом сезоне за рубежом, то ли был начисто лишен вкуса, что мог себе позволить в силу занимаемой должности.

Небольшие карие глазки его косили так, что встретиться с Максимом Петровичем глазами практически было невозможно. То есть посетитель видел Чудоева, а вот видел ли Чудоев посетителя — поручиться было нельзя!

Леня выложил на стол справки и спросил:

— Скажите, пожалуйста, на что мы можем рассчитывать?

Максим Петрович разложил пасьянс из мятых справок и сказал:

— Согласно закону получите двухкомнатную квартиру в районе новостроек!

Леня и сам знал, что положено согласно закону, но, как известно, закон у нас один на всех, а нас очень много, поэтому закона на всех не хватает. И тот, кто бойчей, своего не упустит, чье бы оно ни было!

Но шанс — шанс есть у каждого.

И, подмигнув двумя глазами, Леня, как ему показалось, интимно шепнул:

— Знаю, что нельзя, но смерть как охота… трехкомнатную!

Максим Петрович развел глаза в стороны и сказал:

— Я бы с радостью, но вы же знаете сами! Если бы вы были матерью-героиней, академиком или хотя бы идиотом со справкой, то, естественно, имели бы право на дополнительную жилплощадь, а если вы нормальный человек — увы.

И тут Леня выплеснул из себя фразу, бессмысленную до гениальности:

— Максим Петрович! Размеры моей благодарности будут безграничны в пределах разумного!

Максим Петрович перестал на миг косить и, показав Лене глаза, которые оказались не карими, а зелеными, прошелестел одними губами:

— Зайдите в четверг после трех! И не забудьте размеры границ!

Дома, сидя за столом и тряся над борщом перечницу, Леня сказал жене:

— Люсь, падай в обморок! Я. кажется, выбил трехкомнатную!

Люся, как по команде «Воздух!», рухнула на пол и, припав к ногам мужа, заголосила:

— Ленчик! Миленький! Положена двухкомнатная — будем жить! Раз ты что-то задумал — и однокомнатной нам не дадут! У тебя легкая рука, вспомни! Из ничего — бац, и беда.

— Цыц! — Леня треснул по столу вилкой. — Цыц, любимая! Сначала послушай, в потом убивайся! Тут все чисто! Ну, придется немного дать! Но иначе никогда нам не видать трехкомнатной!

— А ты что ему пообещал? — спросила жена.

Леня поворошил вилкой тушеную капусту:

— Я ему тонко намекнул.

Люся села:

— Господи! Тогда в трамвае тонко намекнул — и чуть не убили! На что ты мог намекнуть ему, несчастный?!

Леня наморщил лоб, вспоминая неповторимую фразу:

— Я сказал: «Размеры моей благодарности будут безграничны в пределах разумного!» Неплохо сказано, да?

Люся застонала:

— Переведи с идиотского на русский! Сколько это в рублях?

Леня сказал:

— А я откуда знаю?! Сколько у меня на книжке?

— Осталось сто семь рублей тридцать копеек!

— Значит, столько и получит!

Люся заплакала:

— Ленчик! Тебя посадят! Ты не умеешь давать! Тебя возьмут еще в лифте, в автобусе! А за дачу взятки — от трех до восьми лет! Значит, тебе дадут десять! Ленчик, на кого ж ты нас бросаешь?! Ты никогда в жизни не мог ни дать, ни взять! Вспомни дубленку, которую ты мне достал за двести пятьдесят рублей! Этот кошмарный, покусанный молью или собаками тулуп, который еле продали через год за сорок рублей вместе с диваном! А сметана, которую Коля вынес нам с молокозавода?! Ты ее тут же разлил в проходной под ноги народному контролю! Тебя чуть не посадили, списав на тебя все, что с молокозавода вынесли! Теперь непременно посадят!

Люся снова упала на колени. Леня опустился рядом:

— Ну, а что делать? Посоветуй, если ты такая умная. Они сидели на полу обнявшись и молчали.

— А что если… — Люся медленно поднялась с пола. — Все в конвертах дают? Так вот. вместо денег сунь туда сложенную газету и отдай конверт только после того, как получишь ордер! И беги! У тебя второй разряд по лыжам? Вот и беги! Не станет же он орать, что взятку ему недодали! А когда ничем не рискуешь, можно и рискнуть!

Леня чмокнул жену в щеку.

— Молодец, Людка! Соображаешь, когда не ревешь! Номер экстракласса! За трехкомнатную — «Советский спорт*!

За ночь Люся на всякий случай приготовила три конверта с газетой, сложенной под взятку.

На следующий день Леня ровно после трех стучал в кабинет.

— Проходите! Садитесь! — сказал Максим Петрович, доброжелательно кося глазами.

Легко сказать — «садитесь»! Наверно, летчику легче было ночью посадить самолет с отказавшим мотором, чем бедному Лене попасть задом на сиденье стула. Наконец посадка была завершена.

Максим Петрович достал из папки бумагу, потряс ею в воздухе:

— Поздравляю! Вопрос решен положительно! Три комнаты! Осталось подписать у Новожилова — и все!

— Максим Петрович, вы бы уж подписали… и тогда размер моих границ… не имел бы никакой благодарности!

Максим Петрович, улыбнувшись, кивнул и вышел. Через минуту вернулся и помахал перед носом у Лени подписанным, вкусно пахнущим ордером. Там было написано: — Трехкомнатная». Леню потянуло за ордером, но Максим Петрович изумленно глянул в ящик стола, потом на Леню, как бы прикидывая, войдет Леня в ящик или не войдет. Леня выхватил ордер, бросил в ящик пухлый конверт и, быстренько пятясь к дверям, бормотал:

— Большое спасибочко! Заходите еще!

От радости, что все позади, Леня глупо улыбался и все пытался выйти в ту половину двери, которая была заперта, и тут двое молодых людей подхватили его под руки, лихо предъявили удостоверение работников ОБХСС и хором сказали:

— Ни с места!

Широко улыбаясь, старший из них ласково поманил людей из очереди:

— Товарищи, можно вас?! Будете понятыми. Подтвердите дачу взятки!

Младший оперативник открыл ящик и достал оттуда конверт:

— Ваш?

Леня кивнул, голова Максима Петровича отчаянно замоталась из стороны в сторону, словно увертывалась от петли. Старший жестом профессионального фокусника засучил рукава, дабы все убедились, что в рукавах у него ничего нет, и, ловко вскрыв конверт, бережно достал аккуратно сложенный «Советский спорт». Подмигнув понятым, как бы намекая на то, что фокус еще впереди, он начал нежно разворачивать газетный лист. Понятые, распахнув рты, с огоньком лютой справедливости в глазах ждали финала. Ничто не делает нас такими честными, как чужое преступление! Наконец газета была развернута в два полных печатных листа. Работник ОБХСС, не сняв улыбки, оглядел газету с обеих сторон, ударил бумагу ладонью и начал трясти. Надеясь, что посыплются денежки. Увы! Фокус не удался!

— Синицын, чтоб я сгорел, это «Советский спорт»! — сделал он тогда смелый вывод.

Максим Петрович, для которого этот вывод был, наверное, еще более неожиданным, чем для остальных, недоверчиво потрогал газету рукой. Ущипнул себя. Работника ОБХСС. И к нему вернулся дар речи:

— Естественно, это «Советский спорт»! А что, по-вашему, там должно быть? Вот интервью с Дасаевым! Я с детства мечтал его прочесть! И товарищ любезно принес, как мы с ним и договорились!

Младший работник ОБХСС с лицом человека, похоронившего за день всех родственников, машинально сложил газету, сунул в конверт и бросил обратно в ящик стола. В глазах его стояли слезы.

А Максим Петрович бросился к Лене и долго тряс его руку:

— Спасибо за газету! Даже не знаю, как вас благодарить! Просто не представляю, как бы я жил без этой газеты!

Леня сказал:

— У меня журнал «Здоровье» есть! Принести?

— Нет, нет! Это уже статья, правда, товарищи? Да, возьмите конверт, а то подумают, что я с посетителей конверты беру!

Максим Петрович сунул конверт из ящика обратно Лене в карман.

— Ну, вы жук! — старший сотрудник, погрозил Максиму Петровичу пальцем.

— Все свободны, хотя, конечно, жаль!

Наконец Леня выбрался из проклятого кабинета и помчался домой. Влетев в комнату, не раздеваясь, Леня схватил жену в охапку и закружил по комнате:

— Люська! Трехкомнатная! Держи, — он царственным жестом протянул ордер.

Прочитав текст, Люська заплакала:

— Любименький! И нам повезло наконец! Господи! Такая удача, и ты на свободе! Садись кушать, радость моя!

Леня уплетал обжигающий борщ и, давясь, рассказывал, как все было:

— И представляешь, жук говорит: «Чтоб ничего не подумали, я возвращаю вам конверт!» — Леня бросил на стол мятый конверт. Люся подмяла его, и вдруг оттуда посыпались песочного цвета ассигнации. Сторублевки. Десять штук.

— Ленечка, это тысяча рублей! Ты кого-то нечаянно убил? — Люся приготовилась плакать.

Леня медленно лил борщ из ложки на брюки.

— Может, это инспектор тебе взятку дал за то, что ты его спас?!

— Погоди, Люсь, погоди! Вот, значит, как оно! У него в ящике лежала чья-то взятка в таком же конверте! Он побоялся, что станут искать, и сунул конверт мне в карман! Вот сволочь!.. Не отдам! Это на новоселье от ОБХСС!

— Ленчик! — Люся привычно опустилась на колени. — Верни! Узнают, что ты трехкомнатную получил и за это взятку взял! В законе еще статьи для тебя не придумали!

— Не отдам! — Леня смотрел на жену исподлобья. — В кои-то веки мне дали взятку! Когда я еще получу! Не все взятки давать нечестным людям, пора уж и честным давать!

— Ой, Ленчик, не гонись за длинным рублем — дороже выйдет!

К утру Люся убедила мужа, что не в деньгах счастье. Квартира трехкомнатная с неба свалилась, и не надо гневить Боженьку!

В конце дня Леня вошел в кабинет Максима Петровича и сказал:

— Возвращаю вам конверт. Нас дешево не купишь!

Максим Петрович, воровато закосив глаза за спину, протянул руку. В тот же миг в кабинет откуда-то сверху впрыгнули два человека, дышавших так тяжело, будто они сутки гнались друг за другом. Это были все те же работники ОБХСС. Лица их были по-ребячьи радостны и чумазы. Фокус таки удался!

Старший сказал:

— Попрошу вас конверт и ордер, дорогие товарищи!

Леня съежился. Старший дрожащими руками открыл конверт, затряс им в воздухе. Максим Петрович упал в кресло. Леня зажмурился. Тяжкий стон заставил его открыть глаза. Из конверта выпадал «Советский спорт»…

У работников ОБХСС было такое выражение лица… выражение даже не лица, а черт знает чего! Максим Петрович окосел окончательно. Его глаза смотрели уже не наискось, а вовнутрь! И тут Леня начал смеяться.

Прогнувшись пополам, держась за живот, Леня хохотал. Он-то понял, в чем дело! По рассеянности он взял вместо конверта с деньгами тот запасной конверт с газетой, который Люся приготовила в прошлый раз.

Леня смеялся как ненормальный.

Выходит, конверт с тысячей, который лежал рядом, он по ошибке вместо конверта с газетой бросил утром в мусоропровод! Вот повезло так повезло! Правильно же все время говорил Люське: «Со мной не пропадешь!»

Леня поднял с пола «Советский спорт» и сказал:

— Успокойтесь, товарищи! У меня еще один экземпляр есть. — Он вытащил из кармана свежий «Советский спорт». — Держите. Вот вам и вам. Читайте на здоровье! А то из-за одной несчастной газеты бог знает что устроили!

Если человек родился под счастливой звездой — это надолго.

Аркадий Арканов «Соломон» и сознание Ненаучная фантастика

Вот больше сорока лет эта странная карликовая планетка находилась под контролем Земли.

Одиннадцать наместников один за другим отправлялись с Земли на эту планетку, и все одиннадцать один за другим были отозваны как несправившиеся…

В конце концов на Земле сконструировали электронного наместника, заложили в его устройство всеобъемлющую мудрость, убийственную логику, способность к дальнейшему анализу и глобальному синтезу, дали за эти качества библейское имя «Соломон» и транспортировали на странную планетку…

По сути дела, это была не просто планетка, а планетка-предприятие со всеми вытекающими отсюда последствиями. И здесь уже много лет подряд создавали нечто обещающее и абсолютно засекреченное под кодовым названием «паблосуржик».

Никто на планетке не знал, что такое паблосуржик. Одни говорили, что это важная деталь к еще более важной детали… Другие считали, что это одна из форм восстановления лица по черепу… Третьи были убеждены, что это новые секретные образцы долголетия, но никому об этом не говорили. Однако все были уверены, что паблосуржик — это что-то необходимое и розовое и что создавать его надо засучив рукава, всем коллективом, догоняя передовых, подтягивая отстающих, рука об руку, нос к носу… Об этом же каждый день писала и местная газета…

И к вечеру, прочтя газеты, все уходили с работы с сознанием того, что розовый паблосуржик стал на день ближе, на день реальнее. И все понимали, что живые предшественники «Соломона» были не правы. «Конечно, не правы, — писала местная газета, — а как же они могли быть правы, когда они были не правы?» Это было убедительно и толкало всех к новым успехам.

Поэтому неудивительно, что «Соломон» застал планетку на «новом небывалом подъеме» (как писала местная газета). Иными словами все надо было начинать сначала…

«Самое главное — пробудить инициативу и самосознание, — решил «Соломон». — А для этого нельзя позволять им соглашаться со мной по каждому поводу».

И для пробы на первом же митинге «Соломон» заявил собравшимся, что он круглый идиот. Больше в этот день он ничего не мог сказать, потому что грянула овация, которая до сих пор еще громыхает…

На следующий день «Соломон» собрал начальников отсеков и заявил, что он не любит оваций…

— Он не любит оваций!.. Он не любит оваций! — восхищенно сказали начальники отсеков и созвали стихийный митинг.

— Не лю-бит о-ва-ций! Не лю-бит о-ва-ций! — скандировали все. Вспыхнула овация, от которой у «Соломона» к вечеру разболелась голова с электронным мозгом.

И вдруг «Соломон» понял, почему паблосуржик до сих пор не построен. Ведь они же все время митингуют!..

И на следующий день он заявил на общем собрании:

— Меньше оваций — больше дела!

От разразившейся в ответ овации у «Соломона» чуть не лопнули предохранительные перепонки, а сама планетка едва-едва не развалилась.

Всю субботу и целое воскресенье «Соломон» ломал свою железную голову над тем, как же пробудить в них то самое самосознание… Удивительное дело: он назвал себя круглым идиотом, а они не только согласились, но еще и обрадовались.

И тогда «Соломон» решил пойти на риск. Он будет давать такие дурацкие указания, которым даже табуретка должна воспротивиться.

В понедельник он сказал начальникам отсеков:

— Главное в строительстве паблосуржика — это обеспечить брынзовелость!..

Начальники одобрительно закивали головами.

— Это правильно! — сказал один из них.

— До сих пор мы закрывали глаза на брынзовелость, а это объективный фактор, — сказал другой, — и с ним надо считаться!..

— Надо объявить кампанию за стопроцентную брынзовелость! — сказал третий.

— Подумайте над тем, что я вам сказал, — обратился «Соломон» к начальникам, — примите меры и завтра доложите!

Когда наступил вечер, «Соломон» с ужасом увидел, что вся планета иллюминирована и разукрашена…

«ЗА СТОПРОЦЕНТНУЮ БРЫНЗОВЕЛОСТЬ» — кричали неоновые буквы.

«А ЧТО ТЫ СДЕЛАЛ ДЛЯ БРЫНЗОВЕЛОСТИ?» — кричали размалеванные плакаты.

«БРЫНЗОВЕЛОСТЬ ПРИБЛИЖАЕТ ПАБЛОСУРЖИК!» — гласила местная газета.

А в универсальном магазине в отделе подарков продавали эстампы с видами «Соломона» по 5 руб. 30 коп. за штуку (в переводе на наши деньги).

«Ага! — подумал «Соломон». — Вот тут-то и попались!..»

И во вторник он выступил на общем собрании.

— Брынзовелость — это чушь! — кричал он. — Это глупость, которую я выдумал! И среди вас есть такие, которые поднимают на щит любую сказанную мной глупость!.. А где ваше самосознание?

— Это правильно! — выступил первый начальник. — Еще вчера мы закрывали глаза на то, что брынзовелость — это чушь. Что греха таить… Недооценивали…

— ТЬ, что брынзовелость чушь — это объективный фактор, — выступил другой начальник, — и с ним надо считаться!..

— Надо объявить кампанию за уничтожение стопроцентной брынэовелости! — г выступил третий начальник…

Вчерашнее ликование перманентно Переросло в сегодняшнее:

«БРЫНЗОВЕЛОСТЬ ЭТО ЧУШЬ» — кричали неоновые буквы.

«А ЧТО ТЫ СДЕЛАЛ Д ЛЯ УНИЧТОЖЕНИЯ БРЫНЗОВЕЛОСТИ?» — орали размалеванные плакаты.

«БРЫНЗОВЕЛОСТЬ НЕ ПРИБЛИЖАЕТ ПАБЛОСУРЖИК» — гласила местная газета.

А в универсальном магазине в отделе подарков эстампы с видами «Соломона» подорожали на 40 коп. (в переводе на наши деньги). Среду планетка встречала «небывалым подъемом».

С утра у «Соломона» поднялось электронное давление… Еще бы! Всю ночь он искал способ вызвать разумное неповиновение себе и к утру, как ему показалось, нашел…

Он снова вызвал к себе начальников отсеков и зачитал приказ:

«Уволить с предприятия всех синеглазых блондинов по статье 477 в».

— Наконец-то. — сказал первый начальник. — Раньше мы на них закрывали глаза…

— Синеглазые блондины — это объективный фактор, — сказал второй.

— Надо объявить кампанию, — согласился третий.

«Соломон» повысил голос:

— Почему вы не спрашиваете меня, за что?..

— Значит, так надо, — отчеканили все трое.

— Я уволил их, — закричал «Соломон», — за то, что никто из них ни разу не прогулял!

— Правильно! — сказали начальники отсеков. — Раз их уволили за то, что они ни разу не прогуляли, значит, на нашей планетке не было и нет прогульщиков!..

«Соломон» вышел из себя. Он был раскален:

— Но ведь это абсурд!

— Да. Раньше мы как-то закрывали глаза на абсурд, — бесстрастно сказал первый.

— Абсурд — это объективный фактор, — поддакнул второй.

— Надо объявить кампанию за стопроцентный абсурд, — убежденно высказался третий…

От негодования и изумления у «Соломона» отнялась вторая сигнальная система. Он почувствовал себя настолько плохо, что немедленно уехал домой и лег на техосмотр.

Четверг был объявлен нерабочим днем по случаю отсутствия на планетке прогульщиков.

А в универсальном магазине в отделе подарков эстампы с видами «Соломона» подорожали еще на 40 коп. (в переводе на наши деньги).

Последний удар «Соломон» получил в пятницу, когда прочел в местных газетах, что под его руководством план строительства паблосуржика перевыполнен на 453 процента.

Получалась поразительная картина: по плану строительство паблосуржика должно было закончиться в 2965 году. А по местной газете, предприятие строило паблосуржик уже «в счет 2981 года». Напрягая последние силы, «Соломон» написал на Землю, что все на этой планетке — липа. Подъем — развал. Плюс 453 процента — это минус 453 процента. Паблосуржик — в самом зачаточном состоянии. Начальников отсеков следует немедленно уволить. «Соломон» хотел поставить свою подпись, но в этот момент с ним произошло то, что в некрологах называется «скоропостижно и безвременно»…

Когда на Земле получили письмо «Соломона», то решили, что он что-то перемудрил, и освободили его от занимаемой должности «в связи с переходом в другое состояние».

Неизвестно, кто был следующим и что было потом…

Известно только, что больше всех на этой странной планетке переживали работники отдела подарков из универсального магазина.

Шутка ли? Склады были завалены эстампами с видами «Соломона», и никто не знал, по какой цене их продавать завтра…

Никита Богословский Зануда

— А-а! — радостно вскричал я, неожиданно встретив своего школьного однокашника Тарарина в угловом гастрономе. — Сколько лет, сколько зим!

— Минутку, сейчас я скажу тебе точно, — сосредоточенно ответил Тарарин после дружеского рукопожатия. Он наморщил лоб и что-то напряженно подсчитывал, беззвучно шевеля губами. — Значит, так: последний раз мы виделись с тобой в июне 1974 года на выпускном вечере нашего класса. Стало быть, получается десять лет и одиннадцать зим. Под словом «лет» я, естественно, подразумеваю не исчисление годов, а слово «лето» во множественном числе родительного падежа. Ну, а ты как жив? Как здоровье?

— Здоров, как стадо коров! — ответил я.

— Слушай, старик, ты что-то путаешь, — возразил Тарарин. — Коровье стадо состоит из множества голов. У каждого животного своя собственная индивидуальная конституция, свои физиологические особенности. Возможно, что среди них есть и увечные особи, и неопознанные пока больные. Как же можно проводить параллель между твоим персональным физическим состоянием и обобщенным показателем здоровья разноликой массы домашних животных, да еще сильно отличающихся анатомическим строением и образом жизни от тебя, человека, который вдобавок, как известно, звучит гордо?!

Я восхищенно посмотрел на собеседника и воскликнул:

— Вот отрезал! Молодец, как соленый огурец!

— Ты меня удивляешь, — своим скрипучим тенором сказал Тарарин. — Во-первых, я ничего не отрезал, это сделал по моей просьбе продавец второй секции, — вот, погляди, пятьдесят граммов «любительской». А потом, объясни мне, каким образом примитивный овощ, лишенный разума, да еще и соленый, то есть насильственно умерщвленный при помощи водного раствора хлористого натрия, этот жалкий огурец, жизненные клетки которого уже распались и не функционируют, может служить для тебя позитивным примером?

— А «молодец среди овец» можно сказать? — робко поинтересовался я.

— Тоже бессмыслица. Я живу в городе, к сельскому хозяйству не имею никакого отношения и никогда и нигде не появлялся в приписываемом мне тобой постыдном окружении. Ну да ладно. А как твои семейные дела?

— Мои? — погрустнел я (на это были основания). — Дела — как сажа бела…

— Постой, постой, — удивленно поморщился Таpaрин. — Опять ты плетешь что-то не то. Пепел в камине, в печке или же от хорошей сигары еще относительно способен нести в себе интенсивные цветовые показатели, в той или иной степени приближающиеся к идеально белому, но обычно с чужеродным вкраплением отдельных мелких темных частиц. А вот сажа — продукт неполного сгорания углеродистых веществ — является эталоном истинного, максимально глубокого черноте цвета! И вообще ты все время изъясняешься как-то странно, на манер Володьки Килькеева. Ведь вы с ним в школе всегда меня раздражали своими шуточками да прибауточками. Верно говорится: два сапога — пара.

Настал наконец момент моего торжества:

— Слушай, Тарарин. Один сапог — один?

— Да, — не почувствовав подвоха, ответил он.

— А два сапога — два?

— Разумеется.

— Так кому нужна эта нелепая тавтология? «Пара» ведь и значит «два», это знает любой школьник, получивший двойку и с грустью говорящий: «Сегодня схватил «пару» по алгебре». И потом, в твоей фразе есть насильственное двуязычное соединение. «Два» — это по-русски. А вот «пара» принадлежит к иной языковой группе. Помимо того, слово это имеет еще и другие значения. Например, в Югославии так называется мелкая монета, составляющая одну сотую динара. Этим же словом названо расширенное устье реки Токантинс в Бразилии, отделяющееся на западе островом Маражо от устья Амазонки, Так объясни же мне, какую «пару» ты имел в виду? Да к тому же еще если откинуть эту злосчастную идиому, то ты просто-напросто в завуалированной форме обозвал нас с беззащитным Килькеевым «сапогами», что крайне обидно, поскольку сапог суть предмет неодушевленный, а человек, как ты правильно заметил, звучит гордо.

Тарарин долго молча смотрел на меня, что-то соображая. И вдруг его осенило, и он как бы мельком заметил:

— К слову сказать, во второй секции появились сосиски без целлофана.

Меня тут же как ветром сдуло, и мы никогда больше не встречались.

Борис Гуреев Повестка дня

— Ну, так какая у нас будет повестка дня?

— Повестка?.. Я думаю… м-мм… актуальная.

— Правильно думаешь! А конкретно?

— Конкретно?

— Конкретно, конкретно…

— Ну… Поднимем насущные вопросы…

— Правильно! Какие? Конкретно. Вопросы — какие?

— Конкретно? Ну, например, о дисциплине поднимем.

— Ну, допустим… О дисциплине. А еще?

— Еще… О качестве продукции.

— Та-ак. О качестве.

— Я думаю, не только о нашей продукции качестве, а может быть, и шире взять, а?

— Можно и шире. Давай шире!

— Я думаю, и вообще о качестве продукции можно поговорить. В масштабах всего предприятия. Можно?

— Мо-ожно!

— А в масштабах отрасли? Можно?

— Давай в масштабах! Еще о чем?

— Об элементарной бесхозяйственности еще.

— Правильно думаешь! А о неэлементарной?

— А как же! Как же без нее-то?! Поговорим!

— Давай! Пиши!

— Сейчас запишем. А вот, скажем, хозрасчет — важная тема?

— Важная.

— Нужно о ней говорить?

— Нужно! Давай!

— А полный хозрасчет?

— А полный — тем более. Давай про полный! Еще о чем?

— Еще об охране окружающей среды — раз, об экологии — два, об этом… о повороте рек надо поднять вопрос?

— Надо… Стоп! О повороте уже не надо.

— Почему не надо? Надо!

— Нет-нет. с реками поздно поднимать. Вопрос решен с реками.

— А поддержать решение — что, не надо?

— Поддержать? Надо.

— Ну вот и поддержим решение!

— Правильно. Поддержим. Что еще на повестке дня?

— Еще? О подборе и расстановке кадров, о кумовстве, об использовании служебного положения в корыстных целях, о бюрократизме — сколько можно терпеть! — надо поговорить?

— Надо!

— Дальше пошли. Воровство, хищения, взятки — а с несунами долго еще будем нянчиться, а? Надо об этом в масштабах…

— Надо. Пиши!

— А о серости в литературе — что, не надо?

— Надо!

— О комплиментарное™, о словотворчестве, шумихе, парадности…

— О гласности не забудь.

— О гласности в первую очередь.

— Правильно! В первую. Пиши!

— Сейчас. Я еще вот думаю: футбол у нас хромает?

— Ну… За исключением…

— Правильно, за исключением. Но хромает! Надо, я спрашиваю, о футболе поговорить?

— Надо! И о хоккее надо.

— О хоккее в первую очередь. И об эстраде.

— Ио цирке.

— Ио торговле не забыть.

— А о бытовом обслуживании? Населения. У меня вон опять телевизор барахлит.

— Поговорим о телевизоре.

— И о телевидении запиши.

— И о кино.

— О театре.

— О теннисе — в первую очередь.

— О шахматах…

— О подвигах, о славе… Я думаю, обо всем поговорим.

— Обо всем!

— Все вопросы решим!

— Все!

— А уложимся? По времени? Уложимся?

— Уложимся!

— В обеденный перерыв?

— В обеденный!

— А если не успеем — после смены. Задержимся.

— Задержимся!

— И поговорим!

— Поговорим!

— Обо всем!

— Обо всем!

— И по домам!

— И по домам!

— Все?

— Все!

— Вопросов нет?

— Нет вопросов.

— Вот так и надо решать: конкретно, по-деловому, в духе времени.

— Пиши: «Повестка дня».

— Пишу: «Повестка дня».

Герман Дробиз Письмецо от мамы

«Здравствуй, дорогой сынок, хомо сапиенс мой ненаглядный!

С горячим приветом к тебе твоя мать-природа. Давно хочу потолковать с тобой по душам — не выходит. Пробовала разговаривать, когда ты работаешь. Трактор твой рычит, экскаватор твой фырчит, ты меня не слышишь. А когда ты отдыхаешь, ты песни поешь — лучше я б тебя не слышала.

Потому и решила написать.

Обижаюсь на тебя, сынок. Никогда не поговоришь с матерью, подарка не подаришь, а ведь мне много не надо. 1Де раскопал — закопай, где накоптил — проветри, где в ручейке машинку свою вымыл — не делай этого больше.

Но не столько обижаюсь, сколько душой за тебя скорблю.

Не бережешь ты, сынок, свое здоровье. Много дымишь. И пьешь много. И нет чтоб хрустальную воду родников моих — так ты гадость хлебаешь. Сточные воды. Каково материнскому сердцу видеть, как ты пьешь? А как ты питаешься! Ты же ешь в три раза больше, чем тебе надо. А ведь я тебе разум дала великий, а не желудок. Великий желудок я коровам дала. Так уж не путай, сынок, кто ты у меня. Вспомни, как сам про себя некогда сказал: «Мыслящий тростник». Что же теперь я вижу? Тростника среди тебя все гуще, а мыслящий — не в Красную ли книгу заносить? Думай же почаще, тростник ты мой, камыш ты мой, бамбук ты мой, палка ты моя лыжная!

Вспомни: мыслители всегда в глуши уединялись. А зачем? Затем, чтобы со мной с глазу на глаз посоветоваться. Вот и ты. если что задумал, но сомневаешься, посоветуйся с матерью, она тебе всегда правду скажет.

Ты приди скажи: «Мама, чего я решил: если кто тебя обидит — так непременно штрафовать, даже если начальник окажется. И непременно — из его кармана!» И я тебе сразу отвечу: «Давно пора».

Как ты сам некогда сказал: «Твори, выдумывай, пробуй!» Все пробуй, особенно что сам натворил. Только чего нет, того не выдумывай. И все будет хорошо. Ведь сколь могуч, сколь многообразен ты в лучших моих образцах, сынок, он же доченька моя!

Много детей у меня, сынок, но ты — самый-самый.

Любуюсь на тебя глазами озер моих, целую ветрами моими.

Береги себя, сынок, и меня береги. Семья у нас замечательная: и ты у меня вечен, и я у тебя бессмертна.

Пиши, не забывай.

Твоя природа-мать».

Леонид Зорин Романтики

Они были созданы друг для друга, и все это хорошо понимали. Казалось нелепым и несправедливым то. что никто их не познакомил, что они существуют на земле сепаратно.

Атасов был страстной, яркой натурой и сам называл себя «последним романтиком». И этого никто не оспаривал: все знали, что Атасов — романтик.

Он был дипломированным экономистом, но не работал по своей специальности, постоянно менял профессии. В узком кругу своих почитателей он иной раз начинал вспоминать, чем приходилось ему заниматься, но быстро сбивался — напрасный труд! Проще припомнить, кем он не был.

Изюминка, впрочем, была не в том, что он так легко тасовал занятия, — притягивали манера, стиль, лихая атасовская раскованность. То и дело он ввязывался в самые странные и авантюрные предприятия.

— Сегодня я здесь, а завтра я там. Я не желаю пускать корни. Не умею и не люблю. Отвратительны мне уют, очаг, свивание и устройство гнезда. Я вольная птица, — признавался Атасов. — Таким я на этот свет родился, таким на тот свет и улечу.

Этот поэтический образ приводил друзей в почтительный трепет. Казалось, они отчетливо видели, как, мягко покачивая белыми крыльями. Атасов навек покидает землю, устремляясь за горизонт.

Чрезвычайно своеобразной личностью, столь же мятежной и романтической, была и Ада Васильевна Уткина — в высшей степени незаурядная женщина. Она преподавала сольфеджио, но эта деятельность была лишь ненужной, необязательной оболочкой.

И в Аде Васильевне сутью, основой, так сказать, становым хребтом был опять же стиль, облик, образ, называйте это как вам угодно. Важно было не то, что в какой-то школе она ведет какой-то предмет, — важно было, как она себя проявляет в свободное от работы время.

Проявления же были непредсказуемы: она возникала неожиданно, исчезала внезапно и поступала самым удивительным образом.

Даже когда, идя навстречу пожеланиям окружающих, под звучный гитарный аккомпанемент низким голосом, с хрипотцой, выпевала какой-либо знойный куплет, она смотрела перед собой таким боковым немигающим взглядом, что малодушные лишь поеживались.

Своих поклонников держала она в черном теле, а если какой-нибудь калиф на час пробовал вдруг качать права, живо ставила его на место.

— Вы — моя прихоть, — говорила она.

Из чего было ясно, что этот калиф собственной ценности не имеет.

Впрочем, с тою же определенностью она сообщала свои впечатления и оценки едва знакомым людям.

Кто-то назвал ее загадочной. Она ответила:

— Я — свободная…

Чем привела всех в содрогание.

Все чаще в мужской среде раздавалось:

— Вот эта женщина для Атасова.

И дамы также, одна за другой, кто бодро, кто вынужденно соглашались:

— Атасов — вот мужчина для Уткиной.

Много раз активные добровольцы вознамеривались их свести, но каждый раз что-то мешало.

Являлся к общим знакомым Атасов — а Уткина в то самое время уходила на водных лыжах.

Являлась Уткина — но Атасов оказывался на поисках озера, которое высохло в пятом веке.

Был Атасов — Уткина плыла на байдарках.

Была Уткина — Атасов охотился на дикого кабана.

Один занимался подводным плаванием — другая обнаруживала страсть к скалолазанию: они повергали злосчастных сватов то в уныние, то в отчаяние.

— Ну где же ваш Атасов? — бывало, осведомится, таинственно усмехнувшись, Уткина. — Опять в бегах? Что ж, не судьба.

— Так где же эта неуловимая Уткина? — порой оскаливался Атасов. — Никак не скажешь, что я береженый, а вот, однако ж, бог бережет.

И все-таки встреча произошла. Было в ней нечто детерминированное. Атосов вернулся из соляных копей, в которых блуждал со спелеологами, а Уткина — из Сальских степей, где месяц жила на конезаводе.

Оба выглядели весьма импозантно. Он — в коже с эффектными заплатами, в грубых внушительных башмаках, тупорылых, на массивной подошве. Она — в камзоле из черного бархата, в лосинах, обтягивающих ее формы (Уткина была полновата), заправленных в сапоги с ботфортами, с буйными волосами до плеч. Если Атасов со лба до пят был выдублен современным ветром, то в Уткиной явственно ощущалось что-то давнее, хотя и знакомое — не то флибустьерское, не то мушкетерское.

— Вот он каков, знаменитый Атасов, — сказала Уткина со смутной улыбкой.

— Наконец я сподобился увидеть Уткину. — откликнулся мужественный Атасов.

А общество, на глазах у которого произошла эта волнующая, по-своему историческая встреча, буквально замерло в ожидании. Никто не дерзнул сказать ни слова, обозначить хоть шуткой свое присутствие. Когда сталкиваются два урагана, лучше не возникать на дороге.

Спустя самое короткое время, Ада Васильевна поднялась.

— Вы уже? — робко спросила хозяйка.

— Да, — ответила Уткина, — срок настал.

Направляясь к двери, не оборачиваясь, она бросила:

— Идемте, Атасов.

И они вместе ушли в ночь.

Корца Атасов поднялся к Уткиной (она пригласила его на чашку чая), он был приятно поражен. Квартира, которую. Уткина называла мансардой, была ухоженной и уютной.

— Однако как у вас хорошо! — воскликнул он. — Я представлял себе ваше жилище совсем другим.

— Какой-нибудь пещерой? — засмеялась Уткина. — Ну нет. Здесь приют, мой тыл, мое пристанище и убежище, куда непосвященным нет хода. Здесь должно быть и тепло, и светло.

Эта декларация с ее эзотерическим пафосом произвела на Атасова впечатление. Он не мог не признать, что имеет дело с необычной, достойной его партнершей. К тому же было крайне приятно сидеть в глубоком вольтеровском кресле и неспешно потягивать чай с бисквитом.

— Смотрите прольете, — услышал он вдруг голос Уткиной и встрепенулся.

— По-моему, вы слегка задремали, — смеясь, сказала Ада Васильевна.

Атасов едва успел поставить чашку на столик. Он был смущен.

— Коварное кресло, — он развел руками. — Удивительно демобилизует.

— Вы просто устали, — сказала Уткина. — Ничего удивительного. Я тоже устала.

Покряхтывая, она стянула свои мушкетерские сапоги и с наслаждением вытянула натруженные ноги.

— Болит? — участливо спросил Атасов.

— Еще как, — кивнула Ада Васильевна. — Противные косточки, и вообще…

— Я вас понимаю, — сказал Атасов, — у самого остеохондроз.

— Ну. это добро я тоже имею. — Уткина махнула рукой. — А как вы его лечите?

— Да никак не лечу, — сказал Атасов, — советуют — иглоукалыванием.

— Не верю в него. — поморщилась Уткина. — У меня есть отличная растирка. Я вас разотру, и вам станет легче.

— Будет так мило с вашей стороны, — вздохнул Атасов. — Мне через месяц надо в горы идти, пропади они пропадом.

— Не говорите. — вздохнула Уткина, — самой предстоит этот чертов серфинг.

— Не любите? — понимающе спросил Атасов.

— Ненавижу, — проскрежетала Уткина. — Моя бы воля — весь век пролежала бы с книжкой.

— Вот и я такой же, — отозвался Атасов. — Ничего на свете нет хуже походов.

— Дрянное дело, — кивнула Уткина. — Могу представить, как вы питаетесь.

— Не сможете, — грустно сказал Атасов, — тот еще рацион. А у меня печень ни к черту.

— Между прочим. Я обожаю стряпать, — сказала Уткина. — Надо, чтоб вы хоть раз поели по-человечески.

— Я сразу понял, что вы сокровище, — с чувством проговорил Атасов. — Чудо, как у вас хорошо. Просто не хочется уходить.

— А кто вас гонит? — спросила Уткина.

Они любовно смотрели друг на друга, романтики, скитальцы, бродяги, истинные Мужчина и Женщина, встретившиеся на Тропе Судьбы, и оба радостно ощущали внезапную легкость, будто тяжкая ноша вдруг пала с их атлантовых плеч. Было ясно, что долгий путь завершен и начинается светлая, простая, понятная, столько лет запрещенная жизнь.

Михаил Жванецкий Паровоз для машиниста

Здесь хорошо там, где нас нет.

Здесь, где нас нет, творятся героические дела и живут удивительные люди. Здесь, где нас нет, растят невиданные урожаи и один за другим идет на смерть, здесь, где нас нет, женщины любят один раз и летчики неимоверны. Как удался фестиваль, где нас не было, как хороши рецепты блюд, которых мы не видели, как точны станки, на которых мы не работаем, как много делают для нас разные учреждения, а мы все не там, а мы в это время где-то не там находимся, или они все где-то не там нас ищут. И выступают люди, и рассказывают, как они обновляют, перестраивают, переносят, расширяют для удобства населения. Для удобства населения, населению, населением, населениям, — где ж это население… нию… ни ем?.. И дико обидно, что все это где-то здесь. Вот же оно, где-то совсем здесь. Ну вот же прямо в одном городе с нами такое творится — ночи не спишь, все выскакиваешь — где? Да вот же тут. Да вот тут буквально.

Ведь модернизировали, подхватили, перестроились, внедрили новый коэффициент: включаешь — не работает, И медленно пойймаещь, что нельзя» конечно, оценивать работу таких огромных коллективов по машинам, которые они клепают. Ну, собирают они автобус, ну, это же не важно, что потом водитель на морозе собирает его опять. Что при торможении на ноги падают вентиляторы и рулевые колонки.

Что веником проведешь по двигателю — сметешь карбюратор, фильтр, головку блока. Что и после всех улучшений она тупее любого водителя, ибо он успевает реагировать на уличное движение — она никак, хоть ты тресни. Конечно, лучше такую машину отдавать в мешке — кому надо, тот соберет, — потому что не в машине дело, а в интереснейших делах. Гораздо важнее, что творится внутри предприятия, будь то театр, автозавод или пароход.

Смешно подходить к театру с точки зрения зрителя. На спектакли не ходят, от скуки челюсть выскакивает, а то. что режиссер непрерывно ищет и ставит, ставит и ищет… Театр первый отрапортовал о подготовке к зиме. Ни одного актера, не занятого в спектакле. При чем тут пустой зал? Тогда получается, что театр — для зрителя, поезд — для пассажира, а завод — для покупателя. Такой огромный завод — для покупателя?! Нет! Это для всеобщего выхода из этих предприятий, настолько увлекательный процесс внутри: смешно ждать снаружи чего-либо интересного. Схватил у самого передового коллектива пылесос — он не работает, потому что не он главный.

При чем тут борщ, когда такие дела на кухне? Приходят на завод тысячи людей — работают, строят себе базу отдыха, открывают новую столовую, озеленяют территорию, получают к празднику заказы. Что главнее — занять эти тысячи работой или дать тем тысячам пылесосы, без которых они жили и живут? Стучит в море пустой пароход, дымит по улице пустой грузовик, стоит в городе пустой магазин, а вокруг кипит жизнь, люди поддерживают друг друга, выступают на собраниях, выручают, помогают в работе, знающий обучает отстающего, пожилой передает молодым, бригада избавляется от пьяницы, непрерывно улучшается и совершенствуется станочный парк, и научные исследования удовлетворяют самым высоким требованиям. А включаешь — не работает. И не надо включать. Не для вас это все. Не для того, чтобы включали, — для того, чтоб делали. Где надо, работает, там потребитель. А где не надо, там процесс — результат. Процесс — это жизнь, результат — это смерть. А попробуй только по результату. Это куда ж пойдут тысячи, сотни? Они пойдут в покупатели. Нет уж, пусть лучше будут производителями, пусть знают, чего от себя ожидать.

Смешно оценивать ТВ по передачам, больницы — по вылеченным. Конечно, мы по количеству врачей обогнали всех, теперь бы отстать по количеству больных. Но тогда пропадает смысл работы коллектива, загружающего самого себя. Тогда о нашей работе надо спрашивать совершенно посторонних. А разве они знают, что мы сэкономили, что отпраздновали, кого вселили, кого уволили? Что расскажет изделие о жизни коллектива? Что будет в новостях, которых так жадно ждет население: пущена вторая очередь, пущена третья домна, пущен первый карьер, дал ток третий агрегат, — кто знает, сколько их там, когда начнут, когда закончат?

Определенность — это неисправимо, а неопределенность — это жизнь. Развернулись работы по озеленению — не для озеленения эти работы. Пылесос работает? Нет! Один бит информации. А как сегодня — для новостей — дела у коллектива пылесосного завода, как с утра собираются люди, как в обед приезжают артисты, как между сменами торгует автолавка, как психологи помогают начальникам цехов, как дублеры работают директорами — миллионы бит, пьес, романов. Пылесос — для одного, пылесосный завод — для тысяч. Потому так замолкают люди, собравшиеся на пароход, на завод, в институт: дадут одно поршневое кольцо и сидят 500 или 600 под надписью «поршневое кольцо», «гибкие системы», «топливная аппаратура». Огромная внутренняя жизнь хоть и без видимого результата, но с огромными новостями, так радующими сидящих тут же, этакое состояние запора при бурной работе организма. А машину как-нибудь дома соберем, квартиру достроим, платье перешьем, трактор придумаем, самолет в квартире склепаем и покажем в самой острой передаче под девизом «Один может то, чего все не могут».

Михаил Задорнов Беседа замдиректора дома отдыха по культмассовой работе с отдыхающими в день заезда

— Товарищи?

Отдыхать в нашем новом, комфортабельном доме отдыха вы должны особенно культурно, потому что он был построен в знаменательный год 48-летия со дня начала его строительства. И был сдан комиссии досрочно. На два года раньше, чем построен!

Итак… Прежде всего о номерах. Номера, товарищи, у нас новые, просторные, комфортабельные. Каждый на двенадцать койко-местов! Поэтому в них категорически запрещается курить, сорить, ходить, разговаривать, учитывая хорошую слышимость между номерами, а также их плохую проветриваемость из-за отсутствия окон, которые второпях сделали не наружу, а между номерами.

И еще! Поскольку строители не во все номера успели врезать замки, уходя из номера, все берите с собой.

Вот тут интересуются, будут ли выдаваться полотенца. Могу обрадовать. У нас есть своя новая комфортабельная прачечная! Однако, поскольку она встала на капитальный ремонт раньше, чем была построена, полотенца будут выдаваться строго регламентированно: по одному вафельному на один номер и по два махровых на три этажа. Вот я вижу возмущенные лица: мол, это как же ими вытираться? Могу успокоить: вытираться ими вообще не придется. Потому что вода в обоих восьмиэтажных корпусах поднимается не выше подвала, и то весной.

Теперь о лифтах. Ой, как обрадую! Лифты у нас, товарищи, комфортабельные, просторные! Однако поскольку они не подошли по размерам к нашим шахтам, то вы легко можете увидеть их отсюда из окна. Вон они стоят во дворе. Правда, это не все лифты. Из некоторых мы по-хозяйски сделали пляжные раздевалки. Вот только раздеваться в них никому не советую. Автоматические двери заржавели и не всегда срабатывают. В результате в каждом из них сейчас находится по отдыхающему, оставшемуся с прошлого заезда.

Товарищи! Конечно, вы все мечтаете здесь похудеть. Этому немало будет способствовать наша новая, просторная, комфортабельная столовая, строительство которой будет начато, может быть, в будущей пятилетке. Пока же готова только котельная для нее, в которой мы все и будем питаться в семь смен.

Первая смена — в понедельник, вторая — во вторник… А поскольку котельная пущена еще не на полную мощность, есть будем все из одного котла. А вот переедать и болеть, товарищи, не советую. Помните: врач в нашем доме отдыха только один. И тот молодой специалист, окончивший недавно на тройки политехнический институт.

Товарищи! В нашем доме отдыха вас ждут различные увеселительные мероприятия: дискотеки, субботники, праздничные уборки территории! Различные спортивные соревнования по новым видам спорта. Например, таким, как плавание в мешках с закрытыми глазами…

На этом, дорогие товарищи, заканчиваю. Если кому-то что-то не нравится, можете написать жалобу. Обещаем, что все ваши жалобы будут немедленно рассмотрены, а сами жалующиеся оставлены для отбывания повторного срока.

Григорий Заколодяжный Фабрика грез

Мой друг Васин всегда и везде успевал раньше меня: стометровку он бегал быстрее всех на курсе, в институтской столовой ему доставался самый большой кусок мяса за обедом, экзамены он сдавал тоже в числе первых, вместе с отпетыми отличниками. И даже когда мы были в колхозе «на картошке», вечером на танцах успевал пригласить именно ту девушку, которая мне понравилась…

Дело было в начале октября, мы возвращались из колхоза, и настроение было великолепным. Единственное, что не радовало, — пустые карманы.

Едва мы вышли из электрички на перрон Курского вокзала, как к нам подскочил молодой человек лет тридцати, одетый несуразно ярко — в желтой куртке с надписью «SUZUKI» на груди.

Он остановился прямо перед нами и принялся нас рассматривать.

Вид у нас был что надо: в меру небритые, в меру грязные, с ввалившимися щеками и диковатым огоньком в глазах, какой появляется после месяца жизни вдали от горячей воды, радио, газет и прочего.

Он осмотрел нас взглядом фотографа, потом сказал:

— Молодые люди студенты?

— Что надо? — довольно грубо спросил Васин.

Васин покрепче меня, занимался самбо и, как я уже говорил, быстрее бегает. Мне спокойно, когда я с ним.

— Не хотели бы приобщиться к миру кино? И заодно заработать некоторую сумму денег? Мы тут снимаем картину, нужны два статиста-красноармейца. Все, что надо сделать, — пробежать метров двадцать и запрыгнуть на ходу в поезд. Деньги сразу. По четвертному. Устраивает?

Васин пнул меня носком сапога: вот это удача!..

Я же спросил:

— Поезд будет быстро идти?

— Ерунда, тише катафалка. Ну что, по рукам?

— Годится, — солидно заключил Васин.

И мы пошли к низким кирпичным зданиям, вызывающим в памяти странное слово «пакгауз», и скоро увидели на тупиковой ветке состав из шести очень старых вагонов и закопченный до черноты маленький паровоз. Прямо на земле, среди пятен мазута, стояли осветительные приборы, на параллельном пути — тележка с камерой, всюду кабели и провода. Вокруг суетилась прорва народу. Хотелось тут же со всеми бегать, кричать и махать руками. Посреди этого бедлама сидел человек в кресле. Очень спокойно сидел. На нем был кожаный пиджак и темные очки.

Наш провожатый подскочил к режиссеру, а это был он, и радостно сообщил:

— Я, Виктор Сергеевич, красноармейцев нашел!..

Виктор Сергеевич несколько секунд пристально рассматривал меня и Васина.

— Ладно. Макеев, — сказал он устало. — хоть какая-то от вас польза. Вам, ребята, Макеев рассказал, что делать?

Мы закивали головами: да, мол, ясно.

— Гражданская война, — сказал Виктор Сергеевич, глядя поверх наших голов. — Голод. Разруха. Все смешалось… Впрочем… ладно. Постарайтесь бежать поестественнее и не оглядывайтесь по сторонам. Идите переодеваться.

Через двадцать минут мы уже стояли перед Виктором Сергеевичем. Вид у нас был колоритный — небритые физиономии, впалые глаза, шинели сидели на нас, как фрак на дворнике. На ногах тяжелые ботинки, обмотки. Макеев сунул каждому по винтовке и повел нас к пакгаузу. Прочертил носком своих белоснежных туфель черту:

— Вот отсюда побежите, вы должны догнать поезд и запрыгнуть на площадку последнего вагона.

…Поезд действительно двигался медленно. Мне стало неловко — взрослый человек, скоро диплом, нарядился в старые тряпки и изображаю черт знает что. Васин первым делом ухватился левой рукой за поручень и стал подниматься по ступенькам.

И что я увидел: открылась дверь тамбура и показался самый настоящий белый офицер — в фуражке с кокардой, в мундире, с усиками. Лицо брезгливое.

И вот этот беляк поднимает ногу в сияющем, начищенном сапоге и пинает Васина прямо в небритую физиономию. Бедняга Васин, раскинув руки, с грохотом роняя котелок и винтовку, летит на землю, а поезд набирает ход.

Я подбежал к Васину, помог подняться, а он за глаз держится — видно, крепко ему двинул беляк.

И бестия Макеев тут как тут, улыбается, подлец.

— Ну что, порядок? — зубы скалит, курицын сын. Сунул нам по четвертному и сказал утешительно:

— Хорошо, что тучки набежали, — второго дубля не будет.

И очень поспешно исчез. Затем вся эта киношная орава с шумом и гамом собралась, смотала манатки и исчезла.

Через полчаса около пакгауза остались только мы с Васиным, даже паровоз с вагонами укатил. Снова мы были в своей походной одежде, с рюкзаками, все как прежде, только в кармане у каждого по четвертному да под левым глазом у Васина разгорался «фонарь».

Так что если вы увидите в кино двух бегущих за поездом красноармейцев, то это мы. Первым бежит Васин.

Лион Измайлов Точно говорю!

— Это еще что, вот один мужик в Сочи свой трамвай имел.

— Как это — свой?

— Я тебе говорю: свой собственный трамвай.

— А где же он его взял?

— Купил, этот трамвай целый день по линии гонял, а деньги за билеты себе брал, представляешь?

— Что ж, трамвай без кондуктора был?

— Даже два кондуктора. Посменно работали.

— Ну да! А как же директор парка на этих кондукторов смотрел?

— А он на них не смотрел. Он их и не видел никогда.

— А как же они оформлены были?

— У этого мужика книжечка была записная. Вот он их там и оформил.

— Значит, кондукторы в две смены работали, а он тоже, наверное, сменщика имел?

— Слушай, не было там никакого сменщика. Мужик этот сидел дома. Они сами ездили, а он им зарплату платил.

— Так, а контролеры в этот трамвай заходили?

— Заходили.

— Ну и что?

— Безбилетников штрафовали.

— И ни слова?

— А он им тоже платил.

— Значит, они тоже в книжечке?

— Нет, они в парке были.

— А где же этот трамвай ремонтировали?

— Там же, в парке. Он рабочим тоже платил.

— А директор как же на это?

— А он ему тоже платил.

— Кто?

— Мужик.

— А ревизия?

— А он и ревизии платил.

— Значит, все знали?

— Ну, не все. Остальные не знали.

— Так ведь он, директор этот, мог еще трамвай пустить. Для себя, допустим?

— Ну уж не знаю. Может быть, неудобно, это бы все захотели по трамваю иметь. Они и с этим-то мучились.

— Ну, а как же дальше?

— Дальше этот мужик хотел второй вагон прицепить.

— И почему же не прицепил?

— Тогда бы все узнали, что трамвай личный. Все по одному вагону, а этот вдруг — два.

— Да кто «все»-то? Кондукторы знали, контролеры знали. Кто «все»?

— Ну все… остальные.

— Слушай-ка, и много он денег получал?

— Посчитай сам. Тысяча человек в день проедет?

— Проедет.

— Значит, три тысячи копеек. Это тридцать рублей в день, девятьсот рублей в месяц.

— Вот гад, а тут…

— Отними рублей по двести четырем людям. Это восемьсот. А сколько рабочим платить, директору? Себе в убыток работал. За эксперимент страдал. Может быть, свои доплачивал.

— Потому-то директор и не соглашался себе трамвай заводить. Да. Убыток убытком. А он трамвай-то все равно гонял.

— Получается, хоть и убыток, а все равно выгодно. И пассажиров больше было.

— А он ночью тоже ездил?

— Нет, ночью нельзя. Тогда бы все узнали.

— Да кто «все»? Директор знал. Даже ревизия знала. Кто «все»?

— Ну все… остальные.

— Да, обидно ему было, что нельзя ночью ездить.

— Конечно, обидно. Он даже в газету писал. Дескать, трудящиеся ночью до дому не могут добраться.

— Ну и что?

— Не разрешили. Он тогда плюнул на все и пустил ночью свой трамвай.

— Да как же?

— А он и пассажирам стал платить.

— И все узнали?

— Нет, не все. Остальные не знали.

— Кто «остальные»?

— Ну остальные… в других городах.

— А это в нашем городе было?

— В этом, в Гагре.

— Что-то путаешь, в Гагре и трамвая-то нет.

— А… нет? Значит, в Адлере. Точно говорю!

— В Адлере тоже трамвая нет. Там аэродром.

— А, правильно, у него не трамвай — у него самолет свой был.

Александр Кабаков Второй звонок

Звонили в дверь. Капитанов удивился. Не такое время, чтобы по гостям ходить, воскресенье, народ «Утреннюю почту» смотрит. Словом, некому звонить. Капитанов, размышляя, вышел в прихожую и отворил. За дверью стоял мальчик, несомненно мальчик, но именно эта-то несомненность и озадачила Капитанова.

Мальчик был раздет. Полностью.

— Дядь. — сказал мальчик. — Дядь, можно войти? А то пол очень каменный и холодный…

Капитанову стало стыдно. «Простудится пацан, — подумал он, — на дворе апрель, утром два — четыре, днем до шести, по области три — семь градусов тепла».

— Заходи, мальчик, — сказал Капитанов и тут же полез в стенной шкаф, намереваясь дать парню что-нибудь теплое накинуть. Когда он вылез из шкафа со свитером в руках, мальчика в прихожей уже не было. Виктор Алексеевич шагнул в комнату.

— Стой, дядька! — услышал он сверху детский, но не по-детски твердый голос и одновременно увидел мальчишку.

Мальчишка висел в воздухе под самым потолком, широко расправив крылья.

Черт возьми, ведь не было никаких крыльев, хотя… а где он этот лук взял… не было никакого лука, и стрелы в колчане из толстой кожи… так, бывает, быва…

— Руки! — заорал мальчишка. — Руки подними!

Голубые его глаза сверяли ледяной злобой, крылья слегка шевелились, создавая ощутимый ветер.

«Вздор», — подумал Капитанов и с усилием открыл рот.

— Слышишь, парень, — сказал он, — ты мифологию эту брось…

— Я тебе брошу! — мальчишка стал натягивать тетиву лука, его пухлые руки напряглись, и Капитанов расслышал скрип сгибаемого пластика — лук был спортивный, с какими-то хитрыми упорами для рук и надписями. — Я тебе сейчас так брошу! К стене, руки на стену!

«Насмотрелся телевизора, сопляк, — подумал Капитанов, — нельзя детям всякие ужасы смотреть…» И осторожно сказал:

— Ты как со взрослыми разговариваешь? Тебя этому, что ли, в садике учат?

Стальной наконечник стрелы, острогранный, ледяного цвета мальчишкиных глаз, медленно поднялся, и воображаемая прямая линия накрепко соединила его с левой стороной груди Капитанова.

Виктор Алексеевич быстро отошел к стене, повернулся к ней лицом.

— Ну, — услышал он, — говори, как ты к женщинам относишься?

— Нормально, — сказал Капитанов. — Им и вкалывать приходится, и домашние дела…

— Я тебя конкретно спрашиваю, — заорало дитя, — про себя и говори. К тебе уже сколько Людка ходит?

— Три года, — автоматически ответил Капитанов, но спохватился: — А твое какое дело? Она не замужем… И какая она тебе Людка? Людмила Васильевна. Ей, между прочим, тридцать два, она тебе в матери годится…

— Хо-хо-хо! — неожиданным баритоном заржал младенец. — О-хо-хо-хо! В матери! Тридцать два года, жизнь проходит… «Не замужем»! Тьфу!

— Да ты что лезешь?! — потерял лицо Виктор Алексеевич. — Что ты в этом понимаешь? Нас обоих это устраивает — а твое какое дело? Может, она не хочет мои носки стирать…

— Какие носки? — удивился ребенок и от удивления даже сбавил тон. — Какие носки? Сейчас ты их сам стираешь?

— Ну, стираю, — буркнул Капитанов.

— Ну и дальше стирай, — сказал купидон. — Як быту отношения не имею… Последний раз тебя спрашиваю, — снова закричал он, — ты ее любишь? Считаю до трех. Раз… Два… Два с половиной…

«Конец», — подумал Капитанов.

Амур за спиной захлопал крыльями и отрубил:

— Ну все, Капитанов! И не жалуйся!

Виктор Алексеевич хотел повернуться лицом, но повернулся самым уязвимым, неприкрытым левым боком. Стрела заныла, просверлила воздух в маленькой комнате и впилась прямо в грудь, разрывая бедное капитановское сердце, причиняя ужасную боль, и он едва успел подумать: «Людка! Ой! О-е-ей!.. Люсенька, любимая, больно…»

Четырехчасовое солнце, жаркое, оранжевое, полное истомы тихого часа, смотрело в палату сквозь занавески — оно пробивало их насквозь. Людмила Васильевна кормила Капитанова бульоном из чистого золота…

— Больно? — шепотом спрашивала Людмила Васильевна.

— Не очень, — тихонько отвечал Виктор Алексеевич. — Но вообще-то больно…

В кардиологии было тихо, только возле каждой койки раздавались шепоты, и солнце сияло в склоненных к термосам прическах, и нимбы, крашенные лондатоном и блондораном, басмой и хной, сияли над бледными лицами. И где-то в дальних коридорах реял еще один нимб, незаконный, пережидая официальное посещение… И по всем кардиологиям, терапиям и хирургиям, и по всем больницам, и даже не больницам, нимбы склонялись, дрожали, и реял в воздухе, смешиваясь со столбом пылинок в луче, разговор:

— Я люблю тебя, ты только старайся… все будет хорошо… ты только не волнуйся… ты только выздоравливай, и у нас все будет хорошо…

Виктор Алексеевич смотрел в потолок и думал. «Конечно, — думал он, — если выгребу, надо съезжаться. Зарегистрируемся…»

Андрей Кучаев Чайный сервиз

Мне подарили на день рождения чайный сервиз. Красивый сервиз на шесть персон. Шесть чашек, сливочник, сахарница, чайник для заварки и ситечко. Утром я протер его чистым льняным полотенцем и приготовился поставить в сервант, потеснив Сервантеса.

«Интересно, а придется мне когда-нибудь воспользоваться этим?» — подумал я, и рука с чашкой застыла в воздухе. Потом чашка вернулась на стол. Живу я один. Мне за тридцать. Я холост. Пить из сервизной чашки одному считаю глупым занятием. Есть стакан с подстаканником.

Вот если бы я тогда поговорил с Тосей из отдела главного механика… Вот тогда бы. может быть, могло бы… Вот она сидела бы здесь, а я здесь…

— Послушай, голубушка, налей мне, пожалуйста, чаю.

— Тебе покрепче? Со сливками?

— Разумеется. Тебе ведь пора уже знать мои привычки.

— Извини, милый. Вот.

— Спасибо…

Белоснежная скатерть, белоснежный сахар, янтарно-белые сливки, и все это в багряных пятнах алого, как кровь, сервиза… Но — четыре чашки пустуют… Вот если бы я поговорил с Тосей еще тогда, когда меня только назначили замом… Тогда бы могло бы, может быть, бы… Мы бы назвали его Васей, Василием.

— Папа, можно я возьму конфету?

— А ты спроси у мамы.

— Мама разрешила.

— Тогда нельзя. Потому что ты уже съел одну, а от сладкого можно заболеть диабетом.

В сахарнице лежат золотые, как жареные, коричневые конфеты. Алые бока сервиза красят скатерть в цвета зари… Да, но три чашки все еще пустые — непорядок. Вот если бы я поговорил с Тосей еще тогда, когда только поступил на завод… Тогда бы, может быть, было бы. Была бы… Ее бы мы назвали Асей. Анастасией.

— Папа, чего Васька щиплется!

— Василий, ты мальчик и ты старше, как тебе не стыдно?!

— А чего она мне язык показывает? Ik посмотри, какой у нее язык — синий!

— Ну-ка, ну-ка! Разве можно есть столько варенья из черники, Анастасия?!

Черничное варенье наполняет вазочку, купленную сверх сервиза, — в сервизе она, конечно, не предусмотрена! А денег стоит немалых! И две чашки стоят пустыми, зияя вызолоченными воронками, в которые стекает красный червонный свет. В передней раздается звонок. Тося встает.

— Это, наверное, приехали папа с мамой из деревни. Поздравить тебя с днем рождения. Надо встретить…

— Конечно, конечно. Только, с твоего позволения, я уберу сервиз — ведь они не привыкли пить из тонких чашек там у себя в деревне.

Я отношу, сервиз в кухню, мою его, протираю льняным полотенцем и убираю в сервант.

Я не женился на Тоське — ведь ее родители правда из деревни, а все остальное — фантазия. Пустые мечты.

Лев Лайнер Рядактор

Директор издательства и типографии «Вешние воды» Петр Фомич Кузьмин открыл папку «Документы поступающих на работу» и углубился в чтение:

«Заивление

Прашу пренять миня на работу в должност рядактора.

Я. Непрушин»

Петр Фомич заморгал глазами и вознегодовал:

— Черт знает что!

Он хотел было уже вызвать начальника отдела кадров и дать ему нагоняй, однако какая-то неведомая сила заставила его прочесть второй документ:

«Автобяографея.

Миня радила мама Непрушина Клавдяя Сименовна. 31 марда в 1959 гаду.

Она у миня не толко мама, но исчо и трудиться в качестве замши начальника глафка по делам издаттелств.

Имеиться у минья и папа Н. Е. Непрушин. Он дирректар большого бумаго-делательнова камбината, каторый обеспечает все типографии горота.

Воще у нас уся симья трудовая. Сестра Б. Непрушина — секратар местного секретаря Союса писателей а брат А. Непрушин — фин инспектор ОБХССЕ и чьяста устраи-ваит ривизии в предприятиях и на учриждениях.

Школу и ВУС я окончил харашо. К томужа пребрел разряд по карратетизму.

Я. Непрушин».

Петр Фомич еще раз перечитал автобиографию, положил сверху нее заявление и написал на нем резолюцию: «Считаю невозможным принять Я. Непрушина на должность редактора».

Затем он перечитал автобиографию еще раз и добавил: «Зачислить на должность корректора».

Михаил Мишин Цари природы Из цикла «Люди с понятием»

От белых медведей пошли к обезьянам. Гамадрилом Брикетов остался недоволен.

— Ну ты дурак, — сказал он гамадрилу. — Коль, гляди, дурак какой!

— Ага, — отозвался Супонин, переходя к клетке с шимпанзе. — Гляди-ка, шимпанзе!

— Ну, дур-рак! — сказал Брикетов шимпанзе.

— Коль, гляди, дурак, а! У-У-У-yyy! Рожи корчит!

Брикетов показал шимпанзе язык.

— Кончай ему язык показывать. — сказал Супонин. — Может, это твой прапрапрадедушка какой-нибудь.

— Да ладно, — сказал Брикетов, но язык перестал показывать.

— Лучше вон кинь ему чего-нибудь, — сказал Супонин.

— Ничего не кидать! — возникла рядом строгая тетка в синем халате. Видать, она работала тут, в зоопарке. — Дома жене кидай! Дома-то небось не кидаешь жене-то?

— Нет, — признался Брикетов. — У меня жены нету.

— Да ладно, маманя, не кинем, мы лучше к макакам пойдем, — сказал Супонин. — Где тут макаки эти?

Невероятно быстрые и юркие макаки раскачивались на жердях, успевая при этом верещать, скалиться и таращить глаза.

— Дуры краснозадые, — осудил макак Брикетов. — О распрыгалась, а? Ну ты, дурак, как прыгаешь? Вот я тебе сейчас прыгну! Дай ему конфету, Коль!

— Я сам съел, — сказал Супонин.

— Это ничего, — сказал Брикетов. — Это мы сейчас.

Он подобрал конфетную бумажку, завернул в нее камешек и бросил в клетку.

Обезьянка схватила бумажку, молниеносно развернула, бросила камешек на пол клетки и метнулась к потолку.

— Не жрет! — удивился Брикетов. — Не жрет! Вот дура, а?

— Зажрались тут, — сказал Супонин. — И чего их тут держат? Только жрут да рожи корчат. Я б лучше их в цирк всех отдал.

— В цирке своих навалом, — сказал Брикетов.

— Да ну их. Коль, надоели предки эти.

— Макаки не предки.

— Предки, предки, — сказал Брикетов, — на тешу мою бывшую похожа.

Оба долго хохотали. Потом перешли к хищникам.

— Во! — сказал Супопин. — Ягуар, понял? Семейство кошачьих.

— О-о-о! — сказал Брикетов. — Кошечка, а? Во смотрит, гад, да? Дать бы по нему сейчас из винта!

— А может, он в книге, в Красной?

— Чего-чего? — спросил Брикетов, показав кулак ягуару. — В какой книге?

— Ну в этой, где всякие животные редкие. Которых надо охранять.

— Давай-давай, охраняй, — скептически сказал Брикетов. — А он вот на тебя в лесу накинется — я на тебя с книгой этой погляжу.

— Где ж он накинется, когда он только в Америке водится, в Южной?

— Америка, — сказал Брикетов. — Это они умеют. Это они мастера гадов всяких выводить. Лучше б полезного кого вывели.

— Кого? — спросил Супонин.

— Да вон хоть бы верблюда! Пошли к верблюду!

Верблюд глянул на них из-под прикрытых век, не переставая двигать челюстями, будто жевательную резинку жевал.

— О дурак, а? — сказал Брикетов. — Осел горбатый.

— Хорошее животное, — сказал одобрительно Супонин. — Во-первых, не пьет — это уже какая экономия зоопарку. Во-вторых, колючки жрет всякие, которые не жрет никто.

Верблюд глянул на него презрительно полузакрытым глазом.

— Колючую проволоку ему дать, — сказал Брикетов. — Чтоб не смотрел нахально. У, наглый какой, а? О наглый!

Верблюд чуть поднял голову и, неожиданно плюнув, чуть не поразил Брикетова.

— Ах ты тварь паскудная! — закричал Брикетов. — Ну, гад!

Он разбежался и точным плевком попал верблюду в переднюю ногу.

— Вот так, дубина! — сказал он довольно. — Уметь надо!

— Корабль пустыни! — сказал хохочущий Супонин. — Здорово ты его достал, Коль!

— Корабль! — воинственно сказал Брикетов. — Скотина горбатая. А другой раз я ему…

— О! Гляди, Коль, жираф!

— Ты, дурак! — сказал Брикетов, подходя к жирафу. — Это ж надо какой дурак пятнистый, а? А ну, глянь сюда! — сказал он. — На! Ты, жираф! На, я тебе конфетку дам, — сказал он, держа на ладони камешек. — Кис-кис-кис!

— Не понимает, — сказал Супонин. — Интеллекта нету.

— Ага, — сказал Брикетов, бросая в жирафа камешком. — До него доходит, как до жирафа!

— Ха, — Супонину понравился каламбур Брикетова. — До жирафа — как до жирафа! Ха-ха!

— Куда народные деньги идут! — сказал Брикетов, когда они пошли к пруду, где возлежал громадный бегемот.

— Лежит туша такая. Вот если бы его на мясо пустить — это сколько бы мяса прибавилось!

— Я б такую дрянь в рот не взял. Бегемотина! Тьфу! — поморщился Супонин.

— Тьфу не тьфу, а продавали бы — и взял бы, — сказал Брикетов. — Вон, я читал, в некоторых государствах даже змей в пищу едят.

— Во! — обрадовался Супонин. — Айда змею смотреть!

— «Пи-тон»! — звучно прочитал Брикетов табличку. Ну ты погляди, лежит дрыхнет.

— Вот бы такого дома иметь, — мечтательно сказал Супонин. — Приходишь на работу с ним вместе. Мастер тебе наряд тут же подпишет. А не подписал — ты этого питона: «А ну, живо! Взять! Фас!» И он мастера — хр-румп! И заглотил!

— Класс! — сказал Брикетов. Ему понравилось, что питон заглотил бы мастера.

— Очковая змея, — сказал Супонин. — Гляди, Коль, очковая, кобра. Раз — и прощай, дорогой товарищ. О жуть, да?

— На тещу мою похожа. — сказал Брикетов. — Та тоже очкастая была, только толще… Слышь, Коль, давай пойдем отсюда, мне уже грустно от этих змей. Нам пора в главную клетку идти, понял?

— Ко льву, что ли? — спросил Супонин. — Так мы ж видали его уже, царя природы.

— Лев не царь природы, — поправил Брикетов. — Он зверей царь, а царь природы — это человек. Человек — это звучит гордо, понял? Мыс тобой должны по этому поводу в главную клетку, Коль! Ты меня понял? Ты чего, не понял меня?

— А! — Супонин понял. — Ну так бы и говорил. Айда, хватит на этих гадов глядеть ползучих. Рожденный ползать летать не может!

И цари природы дружно зашагали к павильону, где виднелась табличка «Буфет»…

Лев Новоженов Мираж

Возвращаясь из булочной, Напраслин Ф. Я. обнаружил мираж. Мираж выбрал для себя не самое лучшее место — пространство между мусорными контейнерами и трансформаторной будкой. Напраслину он явился в виде «Бьюика» цвета пережженной стали. Машина была длинной, почти плоской и красивой, как коробка шоколадных конфет.

Напраслин подошел к миражу и дотронулся до него рукой. Ладонь ощутила прохладное прикосновение металла. Нет, пожалуй, она была красива как яркая почтовая марка, напоминающая о чужих далеких землях, об экзотических городах, о людях непохожих на нас с вами.

Дома Напраслин выложил хлеб и объявил:

— Сейчас шел и вижу — иностранная машина стоит. Возле трансформаторной будки.

— Да? — равнодушно спросила жена.

— Марки «Бьюик». — сказал Напраслин.

— Постоит-постоит и уедет, — сказала жена и спрятала хлеб в большую эмалированную кастрюлю.

Напраслин подошел к окну. Прямо под ним, совсем близко, росла рябина. Напраслин высунулся из окна и сорвал гроздь ягод. Каждая из них была снабжена черным крестиком, словно пуговица, пришитая к черенку суровыми нитками. Напраслин положил ягоду в рот и сейчас же выплюнул.

— Пойду прогуляюсь, — бросил он жене.

Машина находилась на прежнем месте и праздно лоснилась в лучах заходящего солнца. Целый табун лошадей скрывался под лакированной крышкой ее капота. Возле машины ошивались несколько подростков.

— А руками-то зачем трогать! — сделал замечание Ф.Я.

Подростки отодвинулись от машины.

— Дядь, а чего она такая низкая? Спортивная, да? — спросил один из них, рыжий.

— Да, спортивная! И если увижу еще раз, что кто из вас трогает, уши оборву.

Ф.Я. неодобрительно глянул а сторону мусорных контейнеров. повернулся на каблуках и зашагал к дому. Спиной он чувствовал завистливые взгляды подростков, видимо, признавших в нем сурового владельца транспортного средства.

— Вер, а она все стоит, — сказал, входя в квартиру.

— Кто? — спросила жена.

— Машина.

— Далась тебе эта машина, — жена широко зевнула. — Кто-то звонит, подойди к телефону.

Звонил Борька. Он жил рядом, через три дома.

— Здорово, старик! Ты мне не звонил? — И, не дожидаясь ответа: — Видал «Бьюик»? Жар-птица!

— Слушай, — сказал Напраслин, — ты когда проходил мимо, не заметил случайно, там пацаны не шалят? Покрытие, понимаешь, поцарапать ничего не стоит, а потом мучайся. Где такой лак достанешь?

Ф.Я. одним духом произнес эти слова и сам удивился тому, что произнес. Буквально секунду назад ничего подобного у него на языке не было. Ах, не знает себя еще человек как следует!

— А тебе-то что? — подозрительно спросил Борька. — Твоя машина, что ли? Пусть у хозяина голова болит.

— Ладно, чего в прятки играть. — продолжая изумлять себя, сказал Ф.Я. — Помнишь, я тебе про своего дядьку рассказывал? Чудной экземпляр! Его машина. В свое время купил, а теперь глаза слабеть стали, водить не может, да и куда старику ездить. Близких никого. Переписал колымагу на меня — владей, говорит. Я по глупости согласился. Обуза, признаться.

— А водительские права? — прошелестел Борька.

— Права у меня уже сто лет. Ты что, не знал?

— Не знал, — голос у Борьки был тусклый-тусклый. — Нин, а Нин! Слышишь, какая новость у нашего друга, — Борька что-то там такое объяснял своей Нинке.

— Напраслин! — закричала она, выхватив у мужа трубку. — Мы тебя поздравляем. Напраслин! Я так рада, ты себе не представляешь! Когда на пикник поедем?

— Да хоть завтра, — пробормотал Ф.Я., мысленно проклиная себя: «Ну что ты, дурак, мелешь? Совсем с ума спятил!..»

— Замечательно! — прокричала Нинка. — Продовольствие берем на себя, горючее ваше. Сбор в семь часов прямо у машины.

— В семь рано. — заикаясь, возразил Ф.Я. — Давайте в девять. — Земля уходила из-под ног.

— Договорились! Умница ты. Напраслин! Я всегда в тебя верила. До свидания, родной.

Рассвет застал Ф.Я. на ногах. А уже в половине девятого утра он лежал под машиной, гремел гаечными ключами и замирал от страха, что в любую минуту может подойти ее истинный владелец и потребовать объяснений.

В 9 часов, минута в минуту, Ф.Я. услышал над головой оживленные голоса. Разговор сменился глубокой паузой. Надо полагать, говорившие изучали представшую перед ними картину.

— Что, стоп-машина? — первым нарушил молчание Борька. К счастью, он ни бельмеса не смыслил в технике.

— А ты сам не видишь? — сказал из-под машины Ф. Я.

— Что-нибудь серьезное? — с деланной тревогой в голосе поинтересовалась Нинка.

— Карданный вал, — вкладывая в эти слова все запасы скорби, сообщил Ф.Я. — Серьезней не бывает. Колымага уже двести тысяч прошла. Дядя ее не очень-то щадил.

— Двести тысяч! — ужаснулась Нинка.

— М-да, вот они какие пироги! — совершенно не к месту промямлил Борька.

— Мам, ну когда мы поедем? — заканючил их малолетний отпрыск.

— Замолчи! — прикрикнули на него. — Не видишь, машина сломалась, ее ремонтируют! Ты бы предложил ему свою помощь! — набросилась Нинка на мужа. — Стоишь как столб.

— Тебе помочь? — спросил Борька.

— А чем ты мне поможешь? Ты же в автомобилях не разбираешься.

— Не разбираюсь, — как эхо повторил Борька.

— Только мешать будешь. А я вам и так все планы спутал. Идите лучше домой. И не обижайтесь на меня.

— Что ты. Напраслин! — сказала Нинка, и голос ее зазвенел благородством. — Это ты нас извини. Навязались со своим пикником. Ну ничего, как-нибудь в другой раз. Не расстраивайся, все будет в порядке. Мы пойдем, не будем у тебя над душой стоять.

— Спасибо, ребята! — отозвался Ф.Я — Конечно, идите. Я уж тут один.

Он видел их удаляющиеся ноги. Потом немного высунулся из-под машины, посмотрел наверх. Вверху плыли кучевые облака, ничего не подозревавшие о страданиях Напраслина Ф. Я.

Дома он долго стоял под душем и шептал:

«Уезжай, машина, отсюда. Ну чего тебе здесь делать! Уезжай, а? Совсем уезжай!»

Но она не уехала ни назавтра, ни напослезавтра. В понедельник утром Напраслин встретился с Борькой на платформе: они ездили каждый на свою службу к одному часу, и на электричке было удобней всего.

Первый Борькин вопрос, разумеется, был о машине.

— Сам знаешь, как с запчастями. Тем более это тебе не «Жигули».

— Да, да, — закивал головой Борька. Тут подошел поезд, толпа подхватила их, швырнула в двери и разнесла в разные стороны. — Созвонимся! — крикнул через головы друг и соперник.

Машина уехала в воскресенье вечером. Услышаны были заклинания Напраслина Ф. Я. Он как раз рыскал вокруг, гипнотизируя автомобиль иностранной марки, когда к машине подошел мужчина и вставил ключ в замочную скважину дверцы. Лицом мужчина напоминал какого-нибудь герцога в изгнании, а, Ф.Я. так просто показалось, уж больно необузданным воображением обладал он.

— Уезжаете? — спросил Ф.Я робко.

— А вам-то что? — спросил мужчина. Он уже сел в кресло и взглянул на Ф.Я. подозрительно.

— Ничего, — сказал Ф.Я. безобидно. — Я просто так. Очень у вас машина красивая.

— Красивая! — фыркнул мужчина. — Не верьте красоте. Красота — обман! — мужчина включил стартер, но машина не завелась.

— Значит, уезжаете? — повторил Ф.Я., забыв, что он уже задавал этот вопрос, в сущности довольно бессмысленный в данной ситуации.

Но мужчина не рассердился на этот раз.

— Не то слово — уезжаю, — сказал он, — уношу ноги.

— А когда приедете? — спросил Ф.Я.

— А уж от этого прошу уволить, — сказал мужчина. — Сыт по горло! Хватит! — При этих словах машина завелась. — Не верьте красоте, уважаемый!

Герцог вдруг как-то потерял к Ф.Я. последние остатки интереса и захлопнул дверь. Машина зашипела шинами по асфальту, как яичница, и исчезла.

Напраслину сделалось грустно. Почти две недели владел он машиной, и теперь у него ее не было. Он двинулся, не думая, куда идет, и вышел к зданию кинотеатра. Перед ним было безлюдно, последний сеанс уже начался. Рабочие меняли щит с рекламой фильма минувшей недели на новый. Его вытащили из огромной рамы, обращенной к парку, и сквозь пустой четырехугольник смотрели обнаженные деревья. Они извещали, что завтра опять будет осень.

Людмила Петрушевская Луи и другие

Он шел и привычно думал:

«Иду сам, ногами. Пешком. Снег. Иду сквозь снег. Никому даже в голову не придет, но… иду! Мимо едут. Неужели хватит совести, неужели не остановятся… не подбросят… Иди, иди… Куда уж…»

Свободный… Как холодно! Национальное достояние в дырявом пальтишке… Эй! Ф-фью! Не подвезешь до Герцена? Пожалеешь, смотри… потом…

У него действительно была большая дырка в кармане.

«Вот идут, уже внимательно вглядываются издали… Бросаются наперерез… Навстречу… Неужели узнали?.. Чего? Тут нет никакого магазина «Ядран». Он не тут, кстати… На двести шестьдесят седьмом от «Беляева»… Мешочники. Да и откуда им понимать… кто перед ними… У кого они спрашивают… Вчера вообще. За картошкой послала. Видите ли. Сам шел, своими ножками топал! Так эта тетка гнилую подсунула! Знала бы, кто с ней разговаривает, кто ее о картошке молит! Поняла бы, за сапоги бы хваталась, прощения бы просила. И сказать ей не мог — она такая, не поймет… Они книг не читают… А надо, как Эрнест, — сразу к директору и прямо: с вами говорит единственный функционирующий русский писатель. Познакомился и всегда ходит. Меня, правда, не водит… А эту жалобную книгу, если хотите знать, потом в литературный музей побегут отдавать… Как, скажут, — сам!

Сам. беспомощный! И жена работает! А он мало того что туда, но и в прачечную рюкзаками носит! Все сам!»

Он взмахнул руками, метнулся на мостовую и поймал частника.

•Конечно, ей важна только ее жизнь. Анна Григорьевна Сниткина нашлась, Софья Андреевна! На ребенка кричит, воспитывает прямо над ухом… когда человек в кои-то веки уснул… За работой… Какое значение? Какое значение, двойка у него или кол? У Чехова под дверью даже деспот отец на цырлах ходил! А тут ваши эти глупости! Глупо! Что важней — моя работа или… или его отметки? Ты кого растишь? Пусть сам занимается! Пусть!!! На двойки, да! Я тоже двойки имел!.. А ты что, вообще с ума сбесился, тут орать под дверью, когда отец отдыхает! Мне можно было! И двойки, и колы, потому что у меня было много тут (жест) и тут (жест). В голове и в сердце. А ты что, родителей до чего довел, писательский ребенок, понимаешь! По шее захотел?.. (Пауза.) А вы не вмешивайтесь. я прошу! Кто вас вообще тут просит! Я на своего сына, да, могу! Кем надо, тем и растет! Вы мне его тут здесь испортили! А еще старая женщина, стыдно! Вы бы не меня воспитывали, а свою дочь в свое время, да! А не моих детей! А то вырастили уже одну… мне на шею… Просишь, когда прихожу, чтобы был ужин на столе! Вареные яйца сварить не может! В три часа ночи голодный тыркаешься по кухне — ничего! Да, прихожу ночью! Мне можно все! Я охраняюсь государством! Я работаю как вол. Нет, я не сплю как вол… Это мое дело, когда мне спать! И сколько… Даже Пушкин, великий человек, и то! Домашние довели, как вы! Блока заездили!»

Расплатился, отдав ровно столько-то.

«Иду… Снег и метель… Бреди, бреди… Никого у входа, никто не подозревает, кто идет… Здравствуйте! Вешалочка, да, оборвалась. Вчера еще у вашего же гардеробщика… Ха-ха… Ой, Эрнест! Сбогар! Эрнест, там Сбогар! Садимся здесь… Друг, пересядь отсюда! А? А то нас много… А? Хорошо, не связывайтесь… Сейчас… Поговорим как писатель с писателем… Не связывайтесь, я вам говорю… Подыми ему очки! Эй, Ричард! Ричард! А, ты за баранкой… Он за баранкой сегодня. А я свою тачку оставил… Нельзя…

Эрнест, ты можешь мне сделать один фруктовый заказ? Моим старикам. Эрнест у нас может в день взять три заказа! С икрой! Но меня не водит. Старик, ты прочел? Гениально, да? Старик, я сейчас новую вещь делаю… Условное название «Вареные яйца».

О жизни, старик… о семье… Моя норма — одиннадцать страниц в день. Ты — единственный функционирующий критик русской земли! Я теще говорю: «Смотрите, смотрите, когда-нибудь вам будет очень стыдно!» Она: «Я живу-живу, и что-то мне не стыдно и не стыдно». А? Старик, но это моя фраза, я ее застолбил. Я собираю, как Даль. Принесите еще столько же… Деревенщикам легко, он когда в свою деревню запилит — только успевай записывай за родней, соседи валом валят, бабки… Сплетни запишет, байки про начальство… Потом подпустит алкоголизма. воровства, охраны среды, и готово! Куплю избу в деревне! А то в городе с материалом напряженка, Соседи молчат как партизаны. Квартиру дали, спасибо вот Луи. Но дом новый! Теща, правда, не молчит. Ходит мимо меня, как кот на цепи. Я за ней записываю, но капля моего терпения переполнилась… Я им как-то тут сказал… Их как языком сдуло! Старик!.. Ты — национальное достояние!

Единственный функционирующий. И ты. Да тут звонил один шабаршаевец. У него якобы Этьен взялся переводить роман. Год продержал, но не перевел. Тут шабаршаевец приехал, узнал, что ничего нету, чуть не каюкнулся. Звонит… У него роман о металлургах Шабаршавии. Срок сдачи — вчера. Если мне отстегнут переводить, то я тебе возвращаю те двести рублей! Поговори с Луи, ладно? А?

Я уже начал работать, так увлекся… Прочел первую главу… Способы литья в пещерах… И тут засыпаю, и снится мне сон… Рассказать? Так… Снится мне, что на площади строят памятник, уже готов постамент… Но пустой, представляешь? Я влез на постамент, даю руку Этьену… Нет, сначала тебе! ТЫ тащишь Луи, Луи — Сбогара, тут Ричард с Эрнестом лезут… Ну, в общем, всех поднял. А под нами, на постаменте, надпись золотом. Не наши фамилии списком, как на выборах в правление… Или как в газетах, обойма… поминальник этот… А просто: «Неизвестному советскому писателю». Здорово, да? Гениально. Но сон мне досмотреть не дали. Теща пришла… За дверью зашумели… Хотел записывать за ними, но не выдержал. Вышел и сказал им все. А вот за мной небось записывать некому… Жена не стенографирует… Не Анна Григорьевна… Не тот случай… Да…

Евгений Попов Во зле и печали

Однажды одна кра-асивейшая дама заходила со своим мужем в троллейбус. А зашла она уже без мужа, потому что ее муж отстал от троллейбуса, оттиснутый. И кричал издали.

Но дама, не чуя этого факта, решительно просунулась вперед и крепко уселась на латаное кожаное сиденье. Как раз впереди Андрюши-Паука, который ехал неизвестно куда и мечтал где-нибудь подбить деньжат.

Радостная, возбужденная дама, не оборачиваясь, спросила своего, как она думала, мужа, а на самом деле — Андрюшу-Паука:

— У тебя медные копейки есть?

Андрюша же в ответ сначала вздрогнул, а потом и говорит:

— Да иди, ты, тетка, к Бабаю на шестой километр мухоморы собирать аль на хутор бабочек ловить.

Изумленная тетка, услышав незнакомый голос своего мужа, все-таки обернулась, изучила Андрюшу и страшно закричала:

— Негодяй! Хам! Аполлон! Аполлон!

А все-то пассажиры, никто и не знал предыстории всей этой истории. Почему и чрезвычайно удивились, что бабу кроют матом а она взывает к древнегреческому богу красоты, покровителю муз.

Но все стало на свои места, когда баба, несколько успокоившись и всплакнув, объяснила, что Аполлон — это и не бог вовсе, а ее муж, который исчез. Аполлон Леопольдович Иванов, начальник производственного отдела треста «Нефтегазоразведка!. «…И уж он бы не допустил. Он бы защитил…» Суровой мужскою рукою, потому что он от своей супруги без ума, старше ее на 11 лет, хотя и настоящий мужчина.

— А больше я не вижу в салоне настоящих мужчин! — вскрикнула Аполлониха. — Где настоящие мужчины? Как вашей слабой сестре плохо, так вы потерялись по кустам…

А троллейбус сначала шел вдоль берега, затем же поднялся высоко в гору. Природа вся находилась в состоянии полной гармонии. Осеннее солнце грело стекла. Слепила излучина реки. И тихий пароход незаметно плыл, и на островах росли деревья цвета киновари и охры. Природа находилась в гармонии. Кольца и броши опечаленной дамы сильно сияли.

— Мужчины вы, мужчины! — горько повторяла она.

Тут-то многие и покраснели для решительных действий. После чего стали хватать Андрюшу за телогрейку, желая и в троллейбусе восстановить покой, справедливость, эстетику.

— Убери руки, а то протянешь ноги! — огрызался Андрюша.

Но его все-таки выкинули. На остановке народ глядел с любопытством. Андрюша почесался спиной о бетонный столб, подумал и сообразил, что ехал он вроде не туда, куда надо, мечтая подбить деньжат. А если отправится сейчас в какую-нибудь другую сторону, то непременно там деньжат и получит. Хотя бы немного.

Он и пошел вниз под гору пешком. И вскоре обратился с мелкой просьбой о деньгах к славному человеку приятной наружности. Прося ссудить ему до лучших времен небольшую монету денег.

Однако человек ему в просимой сумме отказал. И даже грубо отказал, и даже обругал его всякими словами, после чего «бич* уныло поплелся дальше.

Но как превратны случаи судьбы! Ведь человек этот и был пропавший столь внезапно Аполлон Леопольдович! Да, это был Аполлон Леопольдович, начальник производственного отдела треста «Нефтегазоразведка»! И совершенно напрасно думать, что он не дал денег потому, что не верил в лучшие времена. Просто он как пропал. то сразу весело огляделся и нырнул в ближайшую пивную. Но там, в пивной «Белый лебедь», было ужасно много народу среди захарканных полов и неоткрытых пивных бочек. И при полном отсутствии знакомых начальник производственного отдела, прекрасный муж вышел из пивного зала во зле и печали. Почему и был строг.

Что же? Встретились, поговорили, разошлись. И ничего тут нету удивительного. Что тут удивительного? «Это жизнь. И это нужно понять и принять», — как сказал бы один из моих знакомых, с которым я недавно окончательно разругался.

Ефим Смолин Светлое настоящее

Мы часто говорим про погибших на воине: «Они с нами, они среди нас…» Давайте представим, что было бы, если бы действительно воскрес кто-нибудь из них. Из тех, кто отдал жизнь за светлое будущее. И стало бы для него это светлое будущее светлым настоящим…

Говорят, что медикам известны такие случаи, что это какой-то летаргический сон, но, в общем, сержант Степан Гудков, контуженный и потерявший сознание в боях под Москвой осенью сорок первого года, пришел в себя сорок шесть лет спустя. Часть, конечно, ушла, решил Гудков, — интересно, за кем осталась деревня? Гудков пополз к ближайшему дому.

Из дома донеслась русская речь, и сержант сначала обрадовался, даже чуть было не вскочил, когда вдруг понял, что это радио. Степан прислушался: «Сухогруз «Петр Васев» идет на таран»… «Товарняк врезался в скорый».. «Под Арзамасом взлетел на воздух состав с взрывчаткой»…

«Немцы мозги пудрят! — догадался Гудков. — А говорят как чисто, собаки!» У них на фронте немцы тоже подтаскивали репродукторы на передовую, предлагали сдаться, трепались, что Москва взята… Ребята стреляли по репродуктору, швыряли гранаты. И сейчас сержант отцепил с пояса «лимонку», прикинул расстояние до окна, потянулся к чеке. Но передумал: «лимонка» была одна, и хотелось продать жизнь подороже — может, танк попадется или немецкий штаб.

Решив все получше разведать. Гудков стал подбираться к дому с тыла. На огороде судачили две старушки.

— И почем сейчас клубника-то на рынке идет?

— Рублев пятнадцать…

«Пятнадцать рублей! — ужаснулся, лежа в кустах, сержант. — Эх, война-война…»

— Да, — вспоминала одна, — бывало, до войны-то, клубничку с молоком…

— И-и, что вспомнила! Где оно, молочко-то? Коров-то ни у кого не осталось…

«Поотбирали скотину, сволочи!» — понял Степан.

— Ноне, говорят, опять разрешают, скотинку-то…

— Ага! Чтоб опять отнять…

— Да-а, жисть-жисть, — вздохнула одна, — мясо по карточкам…

— И сахара-то как нет, так нет. — сказала другая.

— В Москве-то, сказывают, еще чего-то есть…

«В Москве! В Москве! Значит, держится Москва! Не сдали!» — обрадовался Гудков.

— «В Москве»! — вторая старушка передразнила подругу. — Да у Федотова вон, — она махнула в сторону большого дома под железной крышей, — и без Москвы все имеется.

«С властями сотрудничает, гад! — недобро подумал Гудков. — Полицай небось или староста…»

Степан решил пробираться в Москву, но по пути посчитаться с полицаем. Пополз к федотовскому дому, схоронился в дальнем конце сада, за уборной, ожидая удобного момента.

— Хозяин! Комнату не сдадите? — донеслось от дороги. У калитки стояла женщина с маленькой девочкой.

«Беженцы», — решил Гудков.

На крыльце появился грузный мужчина.

«Ишь. ряшку наел, когда другие на фронте», — зло подумал Гудков.

— Комнату? — переспросил Федотов. — Триста рублей.

Женщина у калитки, похоже, потеряла дар речи и способность двигаться, а Федотов, не дожидаясь ответа, безразлично двинулся по дорожке прямо к уборной. Похоже, Гудкову улыбнулась редкая удача.

Но он решил пока не кончать эту гниду: пусть сначала возьмет на постой несчастную мать с ребенком.

Сержант потихоньку, сзади стал просовывать в щель между досками ствол своего ППШ…

Не берусь описать чувства человека, сидящего, казалось бы, а самом безопасном, укромном месте, когда он вдруг чувствует телом прикосновение металла и в ту же минуту летом 1987 года слышит сзади вкрадчивый шепот:

— Папаша! Кто в деревне — наши или немцы?

— На… на… — попытался ответить Федотов.

— Наши? А что ж так дорого комнату сдаешь?..

Женщина у калитки к этому моменту только-только стала приходить в себя, когда вид человека, вывалившегося из уборной без штанов с криком: «Даром! Даром отдам!..» — снова поверг ее в столбнячное состояние…

А Гудков решил в Москву идти ночью, а пока хорониться здесь, справедливо полагая, что у полицая или старосты, кем там был этот Федотов, немцы его искать не будут. Решив немного заснуть, он очнулся от какого-то интуитивного чувства страшной опасности. Было уже совсем темно, и все-таки Гудков разглядел там, у дороги, несколько машин. На их светлых боках были хорошо видны темные кресты…

«Ах, гадина, — мелькнуло у Степана, — донес все-таки!..»

Из машин вышли человек десять, все в белых маскхалатах, двое были с носилками.

«Носилки тащут, — удовлетворенно подумал Гудков, — убитых своих подбирать, знают, что так просто не дамся…»

Отступив метров на триста, он вскарабкался на дерево и видел оттуда, как суетились белые фигурки, как кричал Федотов: «Да здесь он был, здесь! Кто, говорит, в деревне — наши или немцы?.. Сам я его, конечно, не видел, он сзади был… Поверьте, товарищи…»

Видимо, вот этим неосторожно сорвавшимся словом «товарищи» Федотов подписал себе приговор.

Люди в белом связали его, бросили на носилки. И один произнес: «Галлюцинации». Наверное, это означало «расстрелять» или «повесить» — Гудков не знал немецкого…

Когда моторы машин с крестами затихли вдали, Степан спустился и пошел к Москве. На его счастье, машин на дороге не было, да и не могло быть — вся она была в рытвинах, ямах, воронках. Видимо, наши, отступая, наковыряли в ней дырок. Но как далеко отступили? — вот вопрос. Согласно указателю до Москвы было десять километров.

На рассвете Гудков залег в придорожном кювете, чуть приподнялся, припав глазом к кромке дороги.

Справа и слева тянулись поля. На поле ковырялись в земле несколько стариков и старух.

«Молодежи-то нет совсем, — отметил Степан. — видно, всех в Германию фриц угнал…»

Старики, как и положено настоящим патриотам, оказавшимся под оккупантом, откровенно саботировали, они еле-еле махали граблями, по часу перекуривали, повсюду стояли сломанные — видно, нарочно — трактора и комбайны.

•Молодцы какие, — подумал о них Степан. — Тут, наверное, крепкая подпольная ячейка».

Ночью Гудков опять двинул к Москве. Уже в самом пригороде увидел яркие огни и пошел на них.

•Если костры для приемки диверсантов — гранату швырну, — решил он. Но оказалось, не костры, оказалось — загородный ресторан. У дверей стоял человек в форме, с генеральскими лампасами на штанах и кому-то объяснял:

«Русских не пускаем, сегодня у нас немцы гуляют»…

•Немцы! У самой Москвы! И генерала в плен взяли! Унизили, у дверей шавкой поставили…» — от всего этого Гудкову хотелось разрыдаться. Он в эту минуту не думал о себе, одна мысль жгла мозг: спасти генерала! План его был прост, как проста бывает смерть в бою: незаметно подползти, поменяться с генералом одеждой, встать вместо него, а там будь что будет! И сержант пополз…

Он был уже у самых дверей, когда к генералу подошла девушка. Немка? Наша? Девушка заговорила по-русски:

— Привет, папаша…

•Куда ж ты, милая? — в отчаянье подумал Степан. — Куда ж ты в самое логово?! Эх, надо ж предупредить…»

— Есть ценные кадры, — вдруг сказал генерал.

•Разведчица! — понял Гудков. — Ах ты, мать честная, ребенок же почти, а такой герой. Не-ет, такой народ на колени не поставишь…»

Девушка что-то сунула генералу в руку, видимо шифровку, и смело шагнула внутрь… Гудков перевел дух. Только что он, решив спасти генерала, чуть было не разрушил хорошо законспирированную сеть советских чекистов!..

Решив больше ни во что не вмешиваться, сержант двинул в Москву.

А в том. что Москва наша, живет и сражается, он теперь не сомневался.

Было еще не так поздно, двадцать три ноль — ноль, но Москва, как и положено прифронтовому городу, была погружена в темноту… Он ходил, разглядывал вывески и недоумевал: министерство… министерство… министерство — зачем их столько? Он видел на магазине вывеску «Мясо», прижимался к витрине, но там была только туша из папье-маше, а мясом в буквальном смысле даже не пахло. А из магазина «Овощи» пахло, но только не овощами, и запах этот напомнил Гудкову, что пора, кстати, перемотать портянки…

И вдруг его осенило, он понял! Конечно же, это были ложные министерства и ложные магазины!.. Гудков вспомнил, как командир роты приказывал им строить ложные батареи и ложные аэродромы. Прилетали фашисты, усердно бомбили фальшивые объекты, а настоящие батареи и аэродромы, спрятанные в укромном месте, оставались целехоньки… Так и здесь, конечно! Настоящие министерства, настоящие магазины с настоящими продуктами спрятаны в укромном местечке, вместе с настоящими министрами, а эти так, для блезиру! Пусть бомбят, не жалко! И придумал эту хитрость, решил Гудков, конечно, сам товарищ Сталин! И выходит, что он не только отец всех народов, но и отец всех фальшивых министерств, фальшивого мяса и фальшивых овощей…

Ему стало радостно и захотелось оделить своей радостью всех. Но никого не было. Только одинокая старушка брела с полной авоськой спичек и детского мыла. Гудков подскочил к ней. хлопнул по плечу и гаркнул: «Погоди, бабуся, все будет! Нам бы только до Берлина дойти!..»

От мысли, что все нормально, что ни о чем думать не надо, когда за тебя думает самый мудрый из людей, Степану стало легко и покойно. Он лег на лавочку, свернулся калачиком…

«Сосну до утра, — счастливо подумал он. — а утречком на Красную площадь, к Кремлю — хоть издали глянуть, где он там сидит и за всех думает…»

Гудков и проснулся с тем же ощущением счастья, с той же мыслью идти к Кремлю. Он шагал, ничего не замечая вокруг, и думал о том, что Москва наша и никогда мы ее не отдадим… Он шагнул на Красную площадь, и вдруг его зашатало и нечем стало дышать — на Красную площадь садился немецкий самолет…

Ростислав Соломко Коэффициент усидчивости

Я вернулся из отпуска в свое специальное конструкторское бюро.

_ Я теперь не у вас, а в «Автоматизации весовых измерений», — прогудела «слониха» Евлалия Евлампиевна, перемещаясь, как эпицентр землетрясения.

Выскочил солидный Голопятов с веером перфокарт в руке. Он схватился за одну, точно хотел побить козыря.

— Слушай, — задержал я его, — что за бум?

— Мы наконец занимаемся настоящим делом! — бросил он на ходу.

Я прошел в свой отдел, сел за стол. На табло зажглась лампочка. Встал — лампа погасла.

— Что за чертовщина?! — удивился я: от стула шел кабель.

— Это УУКУ. Спецстул. Узел Учета Коэффициента Усидчивости. Выдает время пребывания на рабочем месте, — отдолдонила чертежница Сильва.

— По Евлалии Евлампиевне предельную нагрузку на этот стул проверяли. Включена в авторский коллектив.

По дороге к Главному меня остановил плакат. Скончался престарелый Горошкин? Но черной каймы не было. Горошкин — ветеран. Был издан даже приказ, разрешавший ему спать в медпункте после обеда. У нас шутили: «Горошкин спит час по приказу и семь — без».

Я прочел «Молнию»:

«Поздравляем Ивана Степ. Горошкина с победой! Перекрыт рекорд СКБ. Теперь рекорд коэффициента усидчивости — 97,67 процента!»

— Садитесь. Нет, вот сюда, — показал Главный на спецстул. — В кресле ваше трудовое время не зачтет ЭВМ.

Я сел. На настольном табло вспыхнуло: «Отдел 7».

— Привстаньте. — Надпись погасла. — Садитесь. — Я зажег табло ягодицами.

— Еще? — вежливо спросил я.

— Достаточно. За ваше отсутствие Горнера заменил Прохин…

— Почему не Голопятов? — не удержался я.

— Голопятов не тянет. Он непорядочный человек: на опробование спецстула явился с гантелями в карманах.

«Гантели в карманах»? Это, по-видимому, что-то новое, вроде «шариков не хватает».

Поглядывая в таблицу, стал вычислять что-то на линейке.

— Ваш вес меньше Прохина, но больше Штейна.

Польщенный, я восхитился Главным. Как Цезарь, он делал сразу три дела: вычислял, изучал таблицу и давал верные оценки своим маршалам.

— Мы завершаем AC-восемь, а… — начал я канючить.

— АС-восемь — что такое? — зевнул он.

— «АС-восемь, — прочел я с наклейки на папке, — автоматическая система, по перегрузке живой рыбы при нерестовом ходе через плотины гидростанций».

— Вы поправились?! — вдруг встревожился шеф. — Что у вас в карманах?

— Вот… ключи, кошелек…

Он подвел меня к весам. Я стал развязывать галстук.

— Не надо. — Он подвигал гирьку и побагровел: — Мы, кажется, поспешили с вашим выдвижением. Сядьте. Встать. Сесть. Что за чертовщина?! Врут весы?.. Был кто-нибудь здесь? — вызвал он секретаря.

— Голопятов что-то колдовал у весов.

— Не пускать негодяя!! Так… Забудем АС-восемь. Наше генеральное направление — САУКУ, Система Автоматического Учета Коэффициента Усидчивости. Наша разработка. Перспектива. Запросы из других ведомств. Из нас делают НИИ.

— А что исследовать? Все решено, — неосмотрительно заметил я.

— Решено?! Проблем уйма, — заходил он, как маятник, по кабинету.

У моего дедушки были часы с головой Петра. Фарфоровые. Зрачки монарха следили за маятником. Я сейчас походил на великого Петра. В этом узком смысле.

— Скажите, сиденье на этом вот спецстуле у меня — производственный акт?

— Да, то есть нет, — допустил я на всякий случай два варианта.

— Конечно, да. Мы расширяемся. Начальников много, будет еще больше. А я один. Когда подчиненный мне начальник садится вот тут, то должен я, черт побери, знать. — рассердился Главный, — кто это?

— Как минимум, — согласился я.

— И это я должен определить безошибочно. Директор— как сапер…

Он смахнул мужскую слезу и стал нарочито смотреть в окно.

— Что здесь нужно? — овладев собой, повернулся ко мне Травный.

Я применил прием Петра Великого — стал зыркать глазами туда-сюда.

Нужна система: начальник сел — на табло его визитная карточка. От чего должна срабатывать эта система? От веса! Это пришло, когда я чесал спину об угол телевизора.

Он был откровенен со мной, как с биографом.

— Чтоб эта система уверенно различала начальников отделов, их вес должен отличаться на три килограмма…

(Что здесь сказал бы царь Петр? Что можно императору — нельзя мне.)

— Да, но, — робко возразил я, — при дискретности в три кило вы быстро исчерпаете весовой регистр выдвиженцев.

— Вот!! А вы — нет проблем! Новое тянет за собой новое, — снова зажегся Главный. — Новый научный подход к комплектации кадров, новая мораль, если хотите! Новое встречает ожесточенное сопротивление консерваторов. Мы сломим их, — заскрипел он зубами и лязгнул ими, точно поймал муху. — Вот какой фельетончик подбросил ретроград Бычный для стенгазеты…

Мелькнул заголовок: «Мозоли на ягодицах».

— Ваш отдел я укомплектую молодежью. AC-восемь с этими рыбами, — главный брезгливо поморщился, — спускайте на тормозах. Кабель не фонтан. Думайте.

Я вышел. Меня словно ударило: а как там моя лампа? Я побежал. В тройном прыжке достиг своего стула на табло мигнула и загорелась моя счастливая звезда. Молодые спецы играли в крестики-нолики.

— Ребята, сюда. С УУКУ познакомились? Лады. Это не фонтан, — я аргументированно пнул ногой кабель от стула. — А без него?

— Если на УКВ? Связь по эфиру, — несмело предложил парень с варяжскими усами.

— Дико дорого! — возразила девушка, оправляя белую блузку с оттиском газеты «Пари суар».

Завязывалась хорошая техническая дискуссия. Делалось дело. С отеческой любовью и надеждой на то, что ребята разберутся, расскажут, а я, может быть, пойму, смотрел я на нашу смену.

В добрый путь, молодые!

Аркадий Хайт Первый визирь

Солнце клонилось к закату.

На высоком минарете заунывным голосом кричал муэдзин, и звуки его молитвы долетали до белоснежного, утопающего в зелени дворца.

Великий султан разгладил свою бороду, поблескивающую сединой, и милостиво кивнул первому визирю. Тот положил руку на сердце и начал свою речь:

— Мудрейший, мне кажется, я нашел способ, как поправить наш бюджет. Ты только сразу не возражай, ты дослушай. Мне кажется, — визирь набрал в грудь воздуха, — нам надо распустить твой гарем.

Султан приподнялся на подушках:

— Чего?!

— Погоди, великий, не гневайся. же сам знаешь: казна пуста, народ накануне голодных бунтов. А во сколько нам обходится твой гарем? Вот смотри, я подсчитал… — Визирь осторожно придвинул к султану лист бумаги. — Каждый день фрукты, шербет, халва. Наряды, украшения, заморские благовония… Я уже не говорю про обслуживающий персонал. Да на эти деньги мы можем целый месяц кормить твоих подданных.

Султан недоверчиво посмотрел на бумагу, потом на своего визиря:

— Целый месяц?

— Да, великий! Месяц и еще два дня.

Султан пухлой рукой почесал затылок:

— Не маю… Как-то это все очень неожиданно. Боюсь, народ может нас неправильно понять. Не сочтут ли они это свидетельством нашей слабости?

— Что ты, могущественный! Народ знает, что ты мужчина в самом расцвете сил. Но, мудрейший, положа руку на сердце, — так ли тебе нужен этот гарем? Вот погляди… — Визирь достал вторую бумагу и положил ее перед султаном. — Там сейчас по списку сто двадцать наложниц. Ты, конечно, еще бодр и свеж — но как часто ты посещаешь своих жен? Один раз в месяц. Не спорь, я узнавал… Другими словами, это получается двенадцать раз в год. Значит, каждая любимая жена видит твои ласки один раз в десять лет.

— Этого что, мало? — обиженно спросил султан.

— Нет-нет, солнцеподобный! Твой визит, даже такой редкий, все равно подарок Аллаха. Но, может быть, сто двадцать — это чуть-чуть много? Давай оставим пяток. Ну, десять в крайнем случае…

— Пяток… А что скажут за границей?

— Да, божественный, какая нам разница, что они там скажут! Что мы все на них оглядываемся? В конце концов, мы сами великая империя.

— Вот именно, что великая! А какая же это империя без гарема?

— Ну почему без? Пусть гарем будет, только маленький. Так сказать, по возможностям.

Султан задумчиво откусил спелый персик и положил его обратно в вазу.

— М-да, честно говоря, не этого я от тебя ждал. Все-таки молодое поколение с университетским дипломом. Я думал, ты какой-нибудь новый налог изобретешь или войну с кем-нибудь.

— Какая война, мудрейший?! Народ крайне истощен.

— Народ! Народ! — разозлился султан. — Народ — это я, понимаешь? И мне нужно быстро и ничего не меняя добиться экономического могущества. А ты лезешь с какими-то пустяками… Ладно, оставь свои бумаги, я посмотрю.

Первый визирь, низко поклонившись и сложив руки на груди, пятясь задом выкатился из комнаты.

Султан посмотрел тяжелым взглядом на закрывшуюся дверь:

— Молокосос! Ишь, чего придумал: гарем закрыть! Да им только дай потачку! Сегодня я гарем распушу, а завтра меня самого из дворца попросят. Нет уж! Гарем — это основа. А святые вещи мы никому трогать не позволим. Никому!

И взяв со стола бумаги, султан разорвал их на мелкие клочки.

На следующий день в гареме появился новый евнух. Как шептались во дворце, этот евнух своей внешностью удивительно напоминал первого визиря султана.

Даниил Хармс

Когда жена уезжает куда-нибудь одна, муж бегает по комнате и не находит себе места.

Ногти у мужа страшно отрастают, голова трясётся, а лицо покрывается мелкими чёрными точками.

Квартиранты утешают покинутого мужа и кормят его свиным зельцем. Но покинутый муж теряет аппетит и преимущественно пьет пустой чай.

В это время его жена купается в озере и случайно задевает ногой подводную корягу. Из-под коряги выплывает щука и кусает жену за пятку. Жена с криком выскакивает из воды и бежит к дому. Навстречу жене бежит хозяйская дочка. Жена показывает хозяйской дочке пораненную ногу и просит её забинтовать.

Вечером жена пишет мужу письмо и подробно описывает своё злоключение.

Муж читает письмо и волнуется до такой степени, что роняет из рук стакан с водой, который падает на пол и разбивается.

Муж собирает осколки стакана и ранит ими себе руку.

Забинтовав пораненный палец, муж садится и пишет жене письмо. Потом выходит на улицу, чтобы бросить письмо в почтовую кружку.

Но на улице муж находит папиросную коробку, а в коробке 30 000 рублей.

Муж экстренно выписывает жену обратно, и они начинают счастливую жизнь.

Скасска

Жил-был один человек, звали его Семёнов. Пошёл однажды Семёнов гулять и потерял носовой платок. Семёнов начал искать носовой платок и потерял шапку. Начал шапку искать и потерял куртку. Начал куртку искать и потерял сапоги.

— Ну, — сказал Семёнов, — этак всё растеряешь. Пойду лучше домой.

Пошёл Семёнов домой и заблудился.

— Нет, — сказал Семёнов, — лучше я сяду и посижу.

Сел Семёнов на камушек и заснул.

Владлен Бахнов Легенда о Сизифе и циклопах

Наталья Веселовская

Владимир Вишневский Вид на море

Наталия Грачева Колыбельная на втором этаже панельного дома

Олег Дмитриев Баллада о «телеге»

Александр Дольский Встреча

Борис Заходер

Игорь Иртеньев Приглашение в Мытищи

Владимир Костров Испанская баллада (Для внутреннего голоса)

Феликс Кривин

Борис Мартыхин Размышление о деньгах

Сергей Мнацаканян

Владимир Орлов

Зиновий Паперный Творческая неудача

Так ничего со стихом и не получилось.

Семен Пивоваров

Анатолий Преловский

Владилен Прудовский Загадочная яма

Александр Раскин

Эльдар Рязанов Мои вещи Поэтический триптих

Ефим Самоварщиков

Давид Самойлов

1.

2.

На переводчика

За последнее время у некоторых поэтов обозначилась тяга к абракадабре. Механизм ее прост: к подлежащему можно прилепить любое сказуемое, к любому существительному— любое определение.

Смысл образуется сам собой или вовсе не образуется. Я изобрел поэта-абсурдиста, от имени которого написал несколько стихотворений вышеозначенным способом. Советую всем!

Павел Хмара Я и вы

Александр Иванов

Алексей Пьянов Все не так

По правую руку — березы.

По левую руну — овес.

И что мне дурные прогнозы

И датского принца вопрос?

Инна ЛИСНЯНСКАЯ

В согласье — луга и дубравы,

В союзе земля и вода…

В природе — ни левых, ни правых:

Ведь ей групповщина чужда.

Сосна и береза — соседи.

Кипрей подорожнику мил.

И волк не терзает медведя

Вопросом: «Ты с кем, Михаил?»

У нас же — наветы, угрозы,

На свары — повышенный спрос.

В фаворе дурные прогнозы

И датского принца вопрос.

Ну что ж, дорогой соплеменник,

Плати плюрализму оброк…

По правую — «Наш современник».

По левую — наш «Огонек».

И это естественно вроде.

Но вижу отчетливо я,

Что мы изменили природе,

Где просо овсу — не судья.

Виктор Шендерович

Рога и Копыта

К сведению авторов

Рукописи не горят, но и не возвращаются.

Маленькие хитрости

Если маленькие хитрости не позволяют достичь желаемого, прибегните к большим хитростям.

Григорий БЕЛИКОВ

Знаете ли вы что…

…в России так называемая «выездная торговля» впервые была осуществлена тверским купцом Афанасием Никитиным в 1471–1474 гг.?

Борис БРАЙНИН

Новое правило

введено в магазине «Продукты»: если покупатель начал писать жалобу на продавца, то этот продавец немедленно отстраняется от работы до тех пор, пока покупатель не закончит писать жалобу и не покинет магазин.

Михаил ГЕНИН

Тревожный сигнал

По-прежнему некачественная продукция сходит в конце месяца с конвейера Несусветского завода вычислительной техники. Так, в результате выборочной проверки у четырех ЭВМ из десяти вместо блока памяти обнаружен блок склероза.

Борис БРОНШТЕЙН

Нравы и обычаи

На острове Тарагач, где еще сохранился рабовладельческий строй, существует интересный обычай. Если гостю понравилась незамужняя дочь хозяина, он тотчас может стать ее рабом.

В. ФИЛЬЧЕНКО

Еще один кооператив

Одна из новинок открывшегося на днях в гор. Кукушкинске кооперативного страхового общества — это страхование имущества на случай конфискации.

Амир ДАУТОВ

Реклама

Волк никогда не съест Красную Шапочку, если на ней будет платьице, пошитое на Бухряевской трикотажной фабрике.

Евгений ОБУХОВ

Знаете ли вы что…

…лучшая столовая города — та, где постоянно обедает ревизор?

…чистосердечное признание чаще всего оканчивается загсом?

Завление

Прошу направить меня на самый отстающий участок производства фирмы «Шарп»

В. ДЕРЕВНИН

Мелочи жизни

Внезапная проверка ревизорами магазина «Тысяча мелочей» обнаружила отсутствие четырех мелочей на общую сумму 3749 рублей.

Виктор КОНЯХИН

Знаете ли вы что…

…все чаще для рыбы окружающей средой становится гарнир?

Галина ДУДИНА

Любовь и рентгенология

Удивление у коллег вызвало неожиданное замужество рентгенолога Сквозной В. С., вышедшей замуж за пациента. «И что она в нем такого нашла?» — недоумевали сотрудники.

Поиски и находки

Институтом диаметральных исследований недавно установлено, что некоторые люди меняют шило на мыло только потому, что шила в мешке не утаишь.

Братья ЗЛОЦКИЕ

По странам и континентам

Интересная традиция есть у мужчин племени Мня-Нга. Во время свадебной церемонии и в первые месяцы после нее мужчины обязаны называть суженых именами бесполезных, не уважаемых в племени предметов, например, «ласточка», «незабудочка», «земляничка», И лишь примерно через год после свадьбы муж получает право называть жену именами священных животных, таких, как «корова», «жаба», «каракатица».

Евгений ДЕДОВ

Спорт

Недавно состоявшаяся встреча хоккеистов команд «Мотор» и «ДДТ» закончилась со счетом 326 рублей 40 копеек

Борис НИСОНОВ

Объявление

У нас богатый выбор выражений. Выбирайте выражения!

С. КРЫТЫЙ

Афонаризмы

Если джентльмен и не уступит место даме, то он обязательно добьется, чтобы это сделали другие.

В. БАХТЕЕВ

Мода на парики позволяет рвать на себе волосы безбоязненно.

Если нового слова не поняли, значит, оно действительно новое.

Проба пера оказалась низкой.

В глупом положении находиться неудобно, в неудобном — глупо.

И на весах судьбы случаются недовесы.

Сергей БЕЛОУСОВ

Как часто мы промахиваемся еще при выборе цели!

Быть лучше других — это еще не предел самосовершенствования.

Одни берут от жизни все, другие гоняются за дефицитом.

Чтобы обида не мучила, ее надо проглотить.

Если не аплодируют — значит, слушают.

Иной виляет хвостом лишь для того, чтобы отмахнуться.

Каковы бы ни были мотивы, не подпевай тому, кто фальшивит!

Афоризм имеет преимущество перед романом — он может стать крылатым.

Виктор ВЛАСОВ

Огнем и мечом он сеял разумное, доброе, вечное.

Моральноуступчивая.

Критик-плагиатор бросает в чужой огород чужие камешки.

Фортуна нон грата.

Виктор ГАСТЕЛЛО

Юмор продлевает жизнь человеку, а сатира — обществу.

Дж. ГВИЛАВА

Человек не может потерять авторитет, если он им не пользовался.

Если человек не обиделся на вашу шутку — значит, у него есть чувство юмора, а если обиделся — значит, он понял ее смысл.

Давайте радоваться нашим успехам: вы — моим, я — своим!

Если эрудиту не хватает знаний, которыми он обладает, то профану не хватает только тех, которые у него отсутствуют.

Важно не только самому высказать умную мысль, но и понять ее с помощью умных людей.

Одного человека облагораживает труд, другого — любовь к труду.

Если твои соседи высказываются о тебе плохо, это не значит, что они думают о тебе хорошо.

— Ваша профессия?

— Служитель культа. Личности.

Подчиненные — о своем начальнике:

— Его лучше увидеть один раз, чем сто…

Не пойман, а вор.

Дураки успокаивали друг друга: «Поумнеть никогда не поздно».

Афоризм написать легко — его только придумать трудно.

Хорошо знает, что любит без памяти, но кого — не помнит.

Кандидатский мини-ум,

— Отвернись! Я скажу тебе всю правду в лицо.

Демагогический взрыв.

Логика молчаливых: я молчу, следовательно, я существую!

Интересно, сколько надо иметь денег, чтобы понять, что не в деньгах счастье?

Глупость держалась бы в рамках разумного, не будь они слишком узки для нее.

Михаил ГЕНИН

Поддержать сильного так же легко, как и столкнуть слабого.

Думай что угодно, но не забывай, кому это угодно.

У кого с головой плохо, тому и ноги не помогут.

Меняя деньги на любовь, теряешь и то и другое.

Веселин ГЕОРГИЕВ

Не опишешь пером всего, что вырублено топором.

Владимир ГОЛОВИН

Элита едет, когда-то будет…

Куда ни кинь — везде клан.

Александр ИВАНОВ

Только склеротики влюбляются без памяти.

Частные случаи становятся все более частыми.

Яков КАЛЛЕР

Загадочнее кота в мешке может быть только кошка.

Люди сбиваются с жизненного пути, ориентируясь по звездам эстрады и экрана.

Если вы считаете, что к вам относятся не так, как ко всем, значит, вы ничем не отличаетесь от прочих.

Георгий КОВАЛЬЧУК

А правда опять торжествует. Интересно, за чей счет?

Плох тот последний негодяй, кто стремится стать первым.

Есть аппарат и пострашнее самогонного.

Стоит ли жить по логике вещей, если их не хватает?

Когда сыр во рту, каркать не хочется.

Когда импорт кончится, будем называть вещи своими именами.

Если будущее за нами — значит, ему ничего не достанется.

Огородные пугала стали лучше одеваться, урожаи овощей упали.

Если идешь семимильными шагами, не обязательно везде асфальтировать дороги.

Прогресс времен застоя: группу скандирования заменили фонограммой.

Владимир КОЛЕЧИЦКИЙ

Учиться следует до тех пор, пока не заставят переучиваться.

Виктор КОНЯХИН

Браконьер чувствовал себя как рыба в воде, потому что рыбнадзор был нем как рыба.

Мечта незадачливого производственника — сбросить отходы в воду и выйти сухим из воды.

Юрий КУЧУРА

Широкий жест не исключает узости взглядов.

И затмения ослепляют.

Двое в одном лице — разве это не экономия облицовочных материалов?

Думающая машина еще подумает, прежде чем помочь человеку.

Мир тесен. Подвиньтесь!

Иногда приходится довольствоваться и тем, чего у тебя нет.

Леонид ЛЕОНИДОВ

Пляшущему под чужую дудку приходится петь не своим голосом.

Владимир ЛОМАНЫЙ

Хорошо смеется тот, кто не понял, над чем смеются.

Не прожигайте свою жизнь до дыр!

Морщины появляются не столько с возрастом, сколько с мыслями о нем.

Геннадий МАЛКИН

Какой осел будет ишачить?

Сколько открытий можно сделать скрытой камерой!

Купить живую рыбу — дохлый номер!

Э. МИШНАЕВСКИЙ

Если на сцене пятеро героев, а в зале столько же зрителей, то и зрители — герои.

Давид НАХАМКЕС

Брак по любви избавляет от излишних расчетов.

Одинокий мужчина познакомится с одинокой женщиной с целью создания одинокого ребенка.

Мона Лиза на майках и пакетах: бедная Лиза!

Евгений ОБУХОВ

То, что цифры не могут все прояснить, ясно как дважды два.

Правды он знать не хотел, чтобы не ошибиться в себе.

Только дураку горе от ума.

Берегите лес от пожаров — иначе не из чего будет делать спички!

То, что говорится прямо, понимается хуже, чем намек.

Честность — это когда думаешь сказать одно, а говоришь правду.

Александр ПЕРЛЮК

Годы летят. Тем быстрее, чем меньше остается горючего.

Все знают, какие у сатирика когти, но никто не знает, какие у него царапины.

Взаимоотношения усложнились: ты — мне, я — ему, он — тебе.

Семен ПИВОВАРОВ

Графоман овладел смежной профессией — стал плагиатором.

Александр ПРОЗОРОВ

Если архитектура — застывшая музыка, то что вы хотите от современной музыки?

Американские джинсы для кого-нибудь тоже отечественные.

Должно ли добро быть с кулаками, если это народное добро?

Когда нет возможности гордиться своими победами, начинают гордиться чужими поражениями.

Легкая промышленность. А как тяжело перестраивается!

Театр одного актера — хозрасчетная организация или индивидуальная трудовая деятельность?

Григорий ПЯТОВ

Обгоняя время, не опережайте события.

От изобретателя требуется одно — изобретать. Остальное сделают соавторы.

Если ваша совесть мешает работе, то что-то надо менять.

Анатолий РАС

Стоит ли проявлять гибкость, когда тебя скручивают в бараний рог?

Не слишком ли большое место в нашей жизни занимают маленькие радости?

Какой смысл говорить о пятнах на солнце, если на них все равно приходится закрывать глаза?

Евгений САГАЛОВСКИЙ

Кр. — сестр. тлнта.

Андрей СЕДОВ

Мужчина ищет идеал, а женщина — умеющего не замечать, что она не идеал.

Николай СТЕПАНЕНКО

Одни — смотрят, другие — видят.

Вероятность выпадания из рук бутерброда прямо пропорциональна желанию его съесть.

Валять дурака легче, чем его свалить.

В приемные часы даже печать на его лице становилась гербовой.

Сколько насупленных среди переборщивших!

Кривить душой можно и параллельно правде.

Парадоксы дидактики: чем медленнее доходит, тем быстрее влетает.

Леонид СУХОРУКОВ

Станет ли мне легче носить жену на руках, если сдувать с нее пылинки?

Валерий ФИЛЬЧЕНКО

Раньше звезды чаще падали в пруды, потому что пруды были чище и глубже.

В. ХМЕЛЬНИЦКИЙ

Шел со всеми в ногу, но только в другую сторону.

Пока одни ловят жар-птицу, другие едят курятину.

Хочешь стать портретом — держись в рамках.

Охрип, убеждая всех, что он немой.

Савелий ЦЫПИН

В произведении абстракциониста все решает название.

Поэтический перевод бумаги.

Заблуждения тоже надо менять.

Окурок — это сигарета с богатым жизненным опытом.

Избитые истины валяются под ногами.

Человеку со школы разрешается пошуметь во время перемен.

Летучка рожденных ползать.

Виктор ШЕНДЕРОВИЧ

Превратим окружающую нас среду в окружающее нас воскресенье!

Евгения ЯНКОВСКАЯ

Оговорочки

Харакиристика

Муха це-це-котуха

Во поле тверёзонька стояла

НИИ подмажешь — НИИ поедешь

Недосмотр самодеятельности

Дефицитрусовый сок

Спорная солянка

Шизопремия

На лавсан и зверь брюзжит

В себе не без урода

Менестрельство культуры

Кандидат невкусноеденья

Десятая вода навеселе

Шансовнетка

Дымогогия

Мероприятель

Перотехник

Плагиавтор

Доброжелательный резьцензент

Морально уклончив

Поддающая звезда

Иссяк-Куль

Виталий ТАТАРИНОВ

Кресловутый бюрократ

Мертвые уши

С места в карьеру

Молодая подросль

Далеко идущие посредствия

Вельможи

Пережатки прошлого

В духе квасицизма

Принцип

наибольшего благопрепятствования

Кусать подано

Рекордный надуй

Рекламация

Рахитектурный ансамбль

За отечный период

Вычистительная техника

Скоропрестижно скончался

Даниил АЛЬ